Сергей Козьминых "Как я первый раз пил водку."
В ССО, то есть студенческий стройотряд я записался в основном в надежде заработать денег на магнитофон. Стипендию я не получал, другого источника доходов не было, а родители, которых не убеждали мои доводы по поводу того, что жизнь скучна и безлика без каждодневного прослушивания Битлз, покупать его никак не хотели. Кроме того, возымели действие рассказы моего техникумовского сокурсника Юрки Дудкина про свою прошлогоднюю, полную приключений жизнь в стройотряде где-то под Красноярском. Как он говорил - "на целине". Это героическое слово само по себе придавало всему мероприятию романтический оттенок.
И вот, летом 1972 года, несколько Икарусов с учащимися разных техникумов отправились в четырехсоткилометровое путешествие в Смоленскую область. Жить нам предстояло в палатках по три человека, работать на строительстве громадного свинарника по 10 часов и теоретически с одним выходным в неделю. Работа будет тяжелая, быт суровый, дисциплина железная. Романтика! О дисциплине говорили на всех собраниях еще в Москве по несколько раз. За нарушения предполагались самые различные наказания, вплоть до отчисления из рядов бойцов стройотряда с соответствующей записью в сопроводительных документах. Это влекло за собой автоматическое исключение из рядов ВЛКСМ, что оставалось большим пятном в биографии на всю жизнь и неизбежно отражалось на последующей трудовой карьере. Самыми страшными "преступлениями" считались - самовольное оставление лагеря и пьянка.
Первая же неделя пребывания в ССО быстро вытряхнула из сознания всю романтико-героическую чепуху. На наши нежные интеллигентские плечи обрушилась серьезная физическая нагрузка. Нам выпало работать подсобными рабочими у каменщиков - учащихся строительного техникума. В основные обязанности подсобника входило снабжение каменщиков кирпичами и цементным раствором. Уже на второй день я с трудом удерживал на весу совковую лопату с раствором. А надо было еще бежать с ней к ожидающему раствор каменщику. Бывало на полпути к цели, несмотря на все героические усилия, руки ослабевали так, что лопата самопроизвольно проворачивалась в рукавицах, и ее содержимое падало на землю. Приходилось возвращаться и повторять снова, потому что норма выработки бригады считалась по кубометрам выложенной кладки, а каменщики ждать не любили.
После 10-12-ти часов такой работы одолевало только одно желание - упасть в кровать и закрыть глаза. Но, даже когда это исполнялось, кошмар не прекращался. Засыпая я снова и снова видел носилки, лопаты, ведра, расшивки и километры кирпичной кладки. И, как разрыв гранаты, взорвавшей спящую тишину, поднимал среди ночи истошный крик: "Кирпич!", вылетевший из ударного трудового сна такого же бедолаги от соседней палатки.
А на "утренней линейке" в лучах восходящего из-за леса солнца мерещилась наша дача, почему-то становилось очень жалко мою старенькую бабушку, которая сейчас ковыляет там между грядками со своей мотыжкой. И потом под палящим солнцем, размешивая лопатой подсохший цементный раствор, я вдруг замечал, что он очень похож на свежую подсолнечную халву, отчего ностальгическим миражом возникал перед глазами старый дачный самовар, аромат клубничного варения, прохлада нашего бережка на пруду в Доме отдыха, дачные друзья... Уже не так актуален становился сам магнитофон. А в голову лезли совсем дикие мысли: "Вот, если б сейчас оказаться на даче - и бабушке помог, и грядку вспахал, и за водой сбегал без напоминаний". Хотя в душе, где-то очень глубоко какой-то ехидный голосок с усмешкой возражал: "Ну, это вряд ли!"
Прошло недели три. Вопреки моим опасениям, ни на вторую неделю, ни далее никто не умер от непомерных трудов. Более того, лопата с раствором в руках перестала самопроизвольно опрокидываться, а после ужина иногда появлялось желание даже побренчать на гитаре. Короче, вскоре медленно, но верно стали приходить в норму все человеческие функции. И появилась возможность наконец-то оглянуться по сторонам.
Наши палатки стояли на опушке леса, а с противоположной стороны открывалась невеселая панорама строительства - подъемные краны, недостроенные стены трех корпусов животноводческого комплекса, стопки плит и кучи красного кирпича. Это всё, чем можно было порадовать глаз, и всё, чем ограничивался мир бойца студенческого стройотряда имени Юрия Гагарина на эти два месяца. Естественно, наши пламенные молодые души не могли мириться таким положением дел. Начались "самоволки" и первые "залеты". Первого "залетчика" судили показательным комсомольским судом и, гневно метнув в него стенгазетную "Молнию", отчислили из отряда. Товарищи по техникуму подарили ему напоследок душещипательные проводы с песнями и девичьими слезами. Говорили, будто он не просто устроил пьянку, но и бегал в ближайшую деревню - Стабну на танцы. Всё это показалось нам крайне любопытно, и самые любознательные произвели разведку местности. Оказалось, деревня Стабна совсем недалеко, и есть там и магазин и всё, что нужно.
Распределение нашего отряда по палаткам по три человека было очень удачно. Однажды, мы с моими товарищами по палатке Юрой Болсановым и Вовочкой Богачевым собрались на совещание по поводу улучшения качества проведения досуга. Как-то сразу пришли к выводу, что брать вино несерьезно, и единогласно остановились на водке. Я, хоть ни разу ее не пробовал, тоже проголосовал "за", не решившись признаваться в своей неопытности. Всё это было ново, необычно, захватывающе. Мы собрали необходимые 3рубля 62копейки и сдали гонцу. Вечером того же дня глубоко под матрасом Вовочки, как старшего среди нас, была запрятана заветная бутылочка. Выпить ее мы решили в субботу после работы, в лесу, и отправиться на танцы в Стабну.
Не понятно, как это не стало подозрительным для руководства отряда, когда в субботу после ужина вдруг весь лагерь стал приводить себя в порядок. Достали подзабытые уже ботинки, гладили, как могли свои парадные стройотрядовские брюки и начищали значки, украшавшие парадную штормовку с цветной надписью на спине "Смоленск-72".
Погода в те дни стояла жаркая, и палатка вечеру раскалялась, как термический цех. И, хоть бутылка лежала под матрасом почти на земле, Юрик, пихая ее себе под штормовку, поморщился: "Теплая!"
Дорога в Стабну шла через лес. Вернее не дорога, а партизанская тропа. Ибо идти открыто нам было опасно. А места те - самые настоящие партизанские. Тридцати лет не прошло с окончания войны и время еще не успело стереть все ее следы. Многие из нас находили различные военные сувениры. От касок и гильз, до ржавых гранат и стволов винтовок. Миха Соловьев нашел солдатскую флягу с отверстием, видимо от пули, кто-то видел в лесу еще уцелевший остов землянки, а кому-то достался обрывок немецкой обгоревшей карты...
Пройдя около километра, мы вышли к дороге, ведущей в Стабну и перешли на ту сторону, где на светлой полянке торчали из земли три свежих пня.
- Ну, всё! Давай здесь! - Юрик остановился и стал вынимать из-за пазухи бутылку, - Володь, доставай закусь!
Вовочка расстегнул верхний карман штормовки и достал аккуратно завернутые в чистый носовой платок два овсяных печенья.
Три больших муравейника, которые мы издалека приняли за пеньки, в качестве стола, а тем более стульев не подходили. Пришлось всю процедуру проводить стоя, держа в руках все её составляющие.
- Володь! Ну, ты даешь! Водку - овсяным печеньем! - Юрик покачал головой, - ты же обещал закуску достать! И почему два? Как мы делить-то будем? Эх, и стакана нет! Придется из горлА.
- Сам знаешь - соленые огурцы здесь в дифиците! - Володя невозмутимо застегивал карман - А у меня только два печенья и оставалось! Ну, ладно, хватит болтать! Давай начинай!
Я с интересом следил за приготовлениями и мысленно настраивался на, видимо, нелегкую задачу - пить теплую водку из горлышка и закусывать овсяным печеньем. Далее всё происходило без суеты и с присущей всякому важному делу серьезностью.
Взявшись за небольшой язычок серебристой пробки Юрик ловким движением сорвал ее с бутылки. Мысленно разделив ее содержимое на три части, он отмерил от верха свою треть и установил там большой палец. Володя протянул ему кусочек печенья. Юрик как-то весь собрался, внутренне сосредоточился.
- Ну, ладно, давайте! Не удовольствия ради, а здоровья для... - он положил левую руку на пояс и правой запрокинул бутылку, как горнист перед игрой. Послышалось тихое бульканье. Сквозь зеленое стекло было видно, как воздушные пузырьки поднимаются вверх ко дну бутылки. Зрелище завораживало.
Вдруг Юрик остановился, опустил бутылку, сравнил уровень оставшейся там жидкости с положением большого пальца, удовлетворенно кивнул и молча протянул ее мне. Вместо того, чтобы энергично закусывать, как я ожидал, он стал сосредоточенно нюхать это печенье, закрыв глаза и медленно втягивая носом его овсяный аромат, будто изучая. Потом, как бы очнувшись, открыл глаза и откусив небольшой кусочек, довольно констатировал:
- Упала!
Я протянул бутылку Вовочке, но тот категорично отказался пить вторым:
- Нет, нет, Серега, я боюсь не рассчитать и вовремя не остановиться, так что давай ты, а я последний.
А смогу ли я? А вдруг у меня не "упадет"? Я взял бутылку и, имитируя Юрины движения, отмерил на бутылке большим пальцем половину оставшегося и принял позу горниста. Первые глотки пошли на удивление легко. Никак не ожидал! А ведь, самое гадкое, что мне пришлось пить в жизни - так это глюконат кальция и сок алоэ во время болезни. Я предполагал, что водка будет еще хуже. Но оказалось, всё совсем не так! Воодушевленный таким открытием я забыл обо всём.
- Э, э, э! Серега! Еще Вовочке надо оставить, - услышав Юрин голос, я опустил бутылку. Он остановил меня вовремя - уровень жидкости внутри бутылки точно соответствовал положению моего большого пальца.
Получилось! И, как просто! Необычным было только одно - я стоял и дышал, будто пробежал стометровку, сердце стучало, как пулемет, да внутри стало несколько горячо, такое легкое змей-горынычево жжение. Но главное, что я смог! Я сдал этот экзамен! Теперь я не хлюпик какой-нибудь, не маменькин сынок - Я ПИЛ ВОДКУ!
Вова протянул мне печенье, а я ему бутылку. Я, как Юрик, понюхал печенье и сунул себе его в рот. Вовочка выпил свою дозу, и мы достали по сигарете моршанской "Примы". По телу разливалась нежная расслабляющая теплота.
- Ну, что? Пошли? - закинув в дальние кусты пустую бутылку, Володя первым направился к дороге.
Я почувствовал, как моим щекам становится жарко и внутри себя легко и весело. Наступило состояние приятной раскованности. Чем дальше мы шли, тем разговор наш становился громче, тем чаще перебивали друг друга. И всё меньше хотелось слушать других, а больше говорить самому, потому что то, что должен сказать я, казалось важнее того, что хотят сказать другие.
Мы вошли в деревню. Деревянный клуб, был похож на обыкновенный жилой дом. Он находился на возвышенности слева от дороги, а спереди навстречу нам приближалась телега, запряженная одной лошадью. Телега свернула к клубу.
- О! Смотрите - они на танцы на своих "тачках" ездят! - воскликнул я, и сам загоготал на всю улицу, посчитав свою шутку остроумной. Чувство раскованности постепенно перерастало в самоуверенное "море по колено".
Первое, что поразило, когда мы открыли дверь клуба, так это какая-то мрачность. Слева находилась сцена, на которой на столе стоял древний обшарпанный проигрыватель пластинок "Аккорд" с парой выносных колонок. Вокруг стола суетились какие-то молодые люди, похоже, налаживали непослушную технику. Тускло освещенный зал казался очень знакомым, будто виденным уже или во сне, или в кино. Вдоль стен стояли лавочки. Народу было не много, и большинство одеты в такую же стройотрядовскую форму, как и мы. Верно, тут должны быть и наши. Точно, вон стоит Славка Лапшин, и Мишка Соловьев с Дудкиным. И "наша палатка" пошла громко здороваться с ними, как с дорогими долгожданными друзьями, будто и не виделись всего час назад в лагере.
В этот момент запустили проигрыватель. Звукосниматель с треском перескочил несколько витков, и Эдита Станиславовна на фоне жарящейся яичницы запела сразу с припева: "Остроконечных елей ресницы..." Местные ребята тут же подхватили своих местных девушек, и, закружив их в ритме вальса, бросали на всех нас волчьи взгляды.
Мы втроем сели на свободный конец длинной лавки и с тоской наблюдали за диковинной дискотекой. И, вот уже из колонки жизнерадостный певец кого-то призывал: "Ты не печалься, ты не прощайся..." А потом, видимо, жемчужина деревенской коллекции, потому что все местные пошли танцевать - Ив Монтан под музыку Владимира Косма на чистом французском языке тихо пропел про осенние листья. Становилось скучно, и тут я вдруг заметил, что этот дивный кайф, который владел мной всё последнее время, растаял. Это - тоже открытие. Всё приятное так быстротечно! Как говорил Винни Пух: "Мёд, если он есть - так его сразу нет!"
Какой-то мрачной скукой и провинциальной убогостью веяло от всего этого сельского мероприятия. Я предложил нашим пойти покурить. Выяснилось, что аналогичное состояние и у Вовочки, и у Юрика. Мелькнул в голове образ нашего "осужденного" - и за что пострадал парень? Делать здесь было уже нечего.
- А не пора ли нам обратно? - предложил Юра.
Я согласился в душе даже с радостью. И мы потопали назад партизанскими тропами через темный партизанский лес.
С. Козьминых 21.07.2008 Москва.
|
