Полностью придуманная история.
Было это или не было? Не знаю... Но эти странные воспоминания, картины, мыслеобразы, время от времени всплывают во мне, словно пузыри метана в потревоженном, заворочавшемся во сне болоте. Может быть они – результат долгой душевной болезни, может - последствия просмотра глуповатых криминальных телесериалов, а может – просто игра надломленного воображения. Отсюда, из-за зарешеченных окон психушки, мало что видно… А если, всё же, было? ...
…ГОСПОДИ! СПАСИ МОЮ ДУШУ!
1.
- И что это значит? – перст Главного ухоженным ногтем лег на страницу городской, самой независимой из всех независимых, газетенки с гордым названием «Свобода».
Судя по поведению Савицкого, нашего главного редактора, мир находился на самом краешке ядерной катастрофы. И до взрыва осталось не более трех секунд. А коли так, то о достойной, неспешной эвакуации речь уже не шла.
Я перегнулся через стол и прочел название статьи. «Волк и капуста». Да! Верх пошлятины! Воображением наши свободолюбивые собратья не отличались! Могли бы придумать что-нибудь и позаковыристее. Тем более - я знал тех ребят и уважал их за профессионализм и доброкачественность информации. Поленились!
Я наивно, будто скромная девушка на выданье, захлопал глазами и произнес очевидное:
- Статья!
Голос Главного налился ядовитым гноем и прогрохотал:
- А прочесть не желаете, уважаемый Сергей Николаевич?
Взяв газету и старательно изображая на своем лице заинтересованность, я стал читать. Хотя мог бы этого и не делать. Ни к чему. Содержание этих откровений мне было и без того прекрасно известно.
Как там сказал гений? Ай да Пушкин, ай да сукин сын? Так, кажется? Ай да Вовка, ай да гадёныш! Мог бы, по крайней мере, слова попереставлять, если уж на большее ума не хватило! А ведь по-людски ж договаривались!
Я старательно нарисовал на своем лице справедливое недоумение, и с обидой выдавил:
- А я тут причем, Андрей Петрович? К этой газете я никакого отношения не имею! И иметь не хочу!
Главный лениво развалился в державном кресле, поигрывая авторучкой:
- Это хорошо, что не имеешь! … А то я в своих сотрудниках уже сомневаться начал! А знаете, Сергей Николаевич, что самое интересное? В этой статейке использован мой материал! … Мой! Уж что-что, а это я смогу определить! – он забавлялся со мной как кошка с полудохлой мышью, раззадоривая себя для главного действа.
Я молча пожал плечами. Мол, я не я и хата, соответственно – не моя. Не бухаться же, в приступе покаяния на колени! Брюк жалко! Да и пол! Старый, обшарпанный, в грязюке! Фи! И, в конце концов! Не моя в том вина, что я сделал, то, что сделал! При моей-то зарплате!
Наконец Петровичу надоело играться и он, многопудово перегнувшись через стол, приступил к моему испепелению. Пока - взглядом.
Откровенно говоря, мне эти демонстрации были, что называется, «по-лесу». И хотя я полностью понимал, к чему ведет весь этот разговор, почему-то было смешно наблюдать, как лицо главного налилось помидорно-красным цветом и люто засверкали его глаза.
- Ты хотя бы понимаешь, что это – самоубийство! Что вычислить человека, поделившегося этим! … - Савицкий энергично затряс перед моим носом газетой - Раз плюнуть! И шибко умным быть не надо! Дважды два – всегда четыре, сколько не уговаривай себя и других! Там! …– Савицкий возвел взгляд куда-то в потолок – Все равно…! Прочтут и забудут! А вот мне … Мне ещё до пенсии жить и жить! И если станет жарко, я, не задумываясь, сдам любого! Потому что самому подставляться – нет никакого резона!
Главный снова сел на место, будто бы успокоившись.
- … А теперь вывод! – продолжил он - … Вы, неуважаемый Сергей Николаевич – моральный труп! На Вашу могилку уже положены венки! И можете быть уверены! Для Вас – обратной дороги нет! И не будет!
Сдаваться я не собирался, а потому доигрывал свою партию до логического конца. Вряд ли у Главного были серьезные доказательства моих «ай-ай-айских » действий. Скорее всего – просто брал «на пушку». С подводным предложением полного покаяния. Не на того напоролся!
- Андрей Петрович! – сосредоточившись, я постарался придать голосу предельную искренность - Я еще раз повторяю! Я не имею ни-ка-ко-го отношения к этой статье!
- Не имеешь? – он снова перешел на «ты » и зашипел, будто закипающий чайник.
Развернув монитор в мою сторону, Главный, старательно пыхтя, завозил мышью по коврику:
– Тогда, будь любезен, смотри!
Не желая понимать масштаба катастрофы, я все ещё бравировал, все ещё витал где-то там, где вкусно и сытно кормят, спят на мягких постелях и имеют страстных и ухоженных женщин.
« Ах, Андрей Петрович, Андрей Петрович! – смеялся в душе вертлявый чертенок, потеряв осторожность и чувство меры - Ну что за ГэБэшные методы? «Лампа в лицо! В глаза смотреть!» … Не был, не видел, не участвовал! И чего это пугать меня видом монитора! То-то я на него не насмотрелся!»
- Неужели ты думаешь,- голос Савицкого становился всё добрее и шелковистее, заставляя меня, всё ещё расслабленно-наглого, почувствовать приближение пропасти и глубже вжаться в кресло - Что я, обладая информацией, не позаботился о её хранении?
Если бы не знать эту его манеру быть ласково – снисходительным, перед тем как прикончить!
Савицкий еще раз бросил на меня высокомерный взгляд, и нажал клавишу “ Enter”.
… Я не обладал слабой нервной системой, но увиденное на экране монитора заставило поднапрячься.
Прикусив от великого нервного напряжения кончик языка, электронный двойник Зайцева Сергея Николаевича старательно скачивал с компьютера шефа компромат на губернское руководство. Да какой вкусный! ... При всем при этом, вид у двойника был такой старательно-школьный, что в другой ситуации можно бы и посмеяться. Второклашка, роющийся в папиных вещах! Кладоискательский, надо сказать, вид!
- Ну и как тебе кино? - издевательски проворковал Савицкий, вальяжно разваливаясь в скрипнувшем кожей кресле - Впечатляет?
… Что сказать? Кино действительно впечатляло. Оно означало всё! Конец карьеры, конец более или менее благополучной жизни и полную невозможность устроиться в нашем тесном городишке, где и всего-то - две газеты, шесть магазинов, да орущий по ночам громкоговорителями железнодорожный узел.
Уж что-что, а шеф обо всём позаботиться! Не тот он человек, чтобы прощать предательство.
Так что, как говориться – полный абзац! Оставалось тихонечко откланяться и ползти умирать на помойку!
- Во-он! – наконец прорвало Савицкого, и он зашарил по столу, словно ослепший циклоп, в поисках чего-нибудь потяжелее.
Не будучи сторонником громких расставаний с работодателем, я молча встал с кресла и выдавился из редакции.
Всё! …Теперь я жил в параллельном, сослагательном мире, в котором не было ничего, кроме тупого, беззастенчиво-упрямого словосочетания.
… «Если бы »!
Где-то там, в другой, надежной параллели мира, люди, поверив дрожащему теплу весны, вылезали из каменных берлог. … Где-то там, они, простые и не подозревающие о происходящем со мной, наслаждались солнечными лучами. … Где-то там, в прекрасно-реальном «есть», мамаши катили свои коляски с гордым видом мадонн, ненадолго покинувших небеса.
И только я, вытесненный тупой сослагательностью «если бы» из естественной среды обитания, потерянно оглядывал этот большой и ещё вчера казавшийся надежным мир, не зная, что предпринять и куда идти.
Если бы не Вова, мой славный кореш, со своим желанием разоблачить и извалять в газетной грязюке всех, кто попадал под его блудливую ручонку! Если бы не Лариска, моя бестолковая жена и моя вечная болезнь, в очередной раз требовавшая себе какую-то запредельно - модную шубейку!
Если бы не этот паршивый мир, требующий от посетителей постоянную оплату за маленькие, и, кажущиеся такими невинными, удовольствия! Не это тупое желание постоянно соответствовать выбранному раз и навсегда образу удачливого, состоявшегося мэна! … Если бы, если бы, если бы!
Я шел, совершенно не представляя, куда, а главное – зачем я иду. Злость на Володьку Сорокина, однокурсника и однокашника, обида на женушку, которая в очередной, который уже раз, заставила меня делать то, что в обычной ситуации я бы просто не сделал, неудавшееся суперменство – всё это смешалось в душе, образовав тяжелый, грязный ком диких и совершенно непредсказуемых эмоций.
Шел, по-хамски расталкивая прохожих, зло глядя на зацветающие по обочинам яблони, и постепенно понимая все последствия своего поступка. Впрочем, и до этого случая я не был бестолково – наивным, но жажда денег, пошленькая жажда наживы все-таки пересилила трезвость и осторожность.
Как там выразился Главный? « Моральный труп »? … Очень верно сказано!
Почему-то вспомнился давний спор с Валеркой, экс-хирургом, экс-зэка и моим давним приятелем. Вспомнились горящие, почти фанатичные глаза и слюнявый рот, перекошенный в экстазе собственной правоты. Или все же не правоты? Ведь кто бы говорил!
« - Не нами сказано! …– вещал доморощенный Заратустра, сотрясая гривой рыжих волос – … Цель оправдывает средства! В конце концов, не мы придумали этот мир. И здесь надо не просто выжить, надо подняться! Любой ценой! Нас же, в нашей же стране, ни во что не ценят! Жизнь человеческую – и ту не ценят! Вот ты! – Валера, будто сенатор с трибуны, обличающе ткнул пальцем в мою сторону – Во что ты ценишь человеческую жизнь? Если бы тебе дали сто тысяч и сказали – убей? Убил бы? Нет? А полмиллиона? …А миллион или два? А двадцать миллионов? Разве ты бы не пошел на это, зная о своей безнаказанности? Зная о том, что, убив человека или сподличав, ты обеспечил бы себя и свою семью на многие годы вперед! Всё это – лишь вопрос случая! Как говориться, воровать - так миллион, любить - так королеву! Просто с тебя ещё жизнь шкуру не сдирала! Подумай! »
… Я подумал, Валера! Подумал, сделал и проиграл! Так что теперь – мы на равных! Точнее, не на равных. Ты уже привык к своему положению изгоя и алкаша, а мне только предстоит с этим столкнуться!
Непредсказуемая память вдруг выдавила на поверхность самый сладкий и волнительный момент вчерашнего …
***
… По ступеням реабилитационного центра я спускался, осторожно ощупывая каждую ступень в длинном ряду последующих и предыдущих. Ступеней, которые, казалось, специально для меня какой-то злобный шутник вымазал маслом. Не шел - стекал на подгибающихся от страха и ответственности ногах. Ответственности за ту маленькую кучку родной человеческой плоти, которую я держал. Осторожно и напряженно.
Так, наверное, сапер, ожидая секунды предстоящего небытия, выносит снаряд, готовый превратить его в безликую массу непотребно, пошло развороченных костей и мышц.
Маленький человечек, плотно завернутый в теплое одеяло, сладко сопел, дергая леденцовыми губенками неподатливую резину соски. На его смешно сморщенном личике не было написано ничего, кроме беспредельного доверия. Неосознанного доверия ко мне, большому и незнакомому. Я еще не осознал меру ответственности, весь груз сложностей, но я уже костным мозгом, извечным человеческим инстинктом начал понимать.
… Я – отец! Это - моя дочь! Доченька! Плоть от плоти! Кровь от крови!
Рядом толпились какие-то люди, что-то говорили, смеялись, толкаясь и суетясь, но я не мог отвлечься даже на долю секунды от той грандиозной задачи, которая свалилась на меня - спуститься с третьего этажа. Спуститься так, чтобы не повредить, не покалечить нечаянно, доверчивое создание, уютно устроенное на дрожащих, от великого напряжения, руках новообращенного папы.
Лара, моя дорогая женушка, та, которую я обожал, боготворя и любуясь, шла рядом, поддерживая мой локоть и, тем самым, придавая уверенности в счастливом завершении стоящей передо мной миссии. Единственная во всем мире, кому я сейчас доверял. Только благодаря ее помощи я дошел до редакционной машины не грохнувшись в обморок от напряжения.
Наконец, передав Ларисе сверток, в коем покоилась новая жизнь, я смог сесть в машину, счастливый, беспамятный и неловкий.
… Фыркнув бензиновым духом, «УАЗик» сорвался с места, унося нас, нежно прижатых друг к другу теснотой салона, к новой, необычной и до предела наполненной будущим счастьем, семейной жизни …
2.
… Ригель замка провернулся бесшумно. Хорошо отлаженный механизм, призванный беречь хозяйское добро и покой. Беречь мой Ноев ковчег, где можно было укрыться от нахлынувших неудач и житейских бурь.
Наше семейное обиталище.
Правда, житейские бури, особенно в последнее время, частенько залетали в наш трехкомнатный рай, но я, сосредоточенный на работе и связанных с ней командировках, не придавал особого значения этим пустякам. Как оказалось – напрасно. Мелочи и пустяки – самая важная, и порой губительная часть нашей жизни.
Это только в анекдотах на тему: «Муж в командировке », чужие ботинки в обжитой прихожей смотрятся уморительно. На самом деле это далеко не так. Я бы сказал – совсем не так. Тревожно – вот самое правильное определение.
Я смотрел на чужую модельную обувь со смешенным чувством тревоги и недоумения. Нет! Я не против гостей, но что-то наводило на более мрачные мысли. Какой-то шум, звук из спальни, где, по моим расчетам, сейчас находиться было некому.
Стараясь не поддаваться панике, не делая резких движений, я тихо прошел на кухню, ожидая дальнейшего развития событий. Хотя, если быть честным, очень хотелось ворваться и посмотреть на происходящее.
Хороший выдался денек! Мало с меня редакционных проблем, так еще и это!
Едва-едва успев придавить недокуренную сигарету в пепельнице, я почувствовал приближение финала. Финала пошленькой, затертой до дыр пьески с вполне дурацким, обгаженным во всех уголках нашей необъятной родины, названием …« Муж в командировке ».
И вот! … Ну, наконец-то! … Как все просто!
« Финал » встал в крохотном коридорчике нашей прихожей в одних трусах и растерянно заморгал белесыми ресницами, словно вытащенный из тёмной коробки кролик. И имя у этого «финала» было заурядным и потертым от долгого употребления – Вовка Сорокин. Мой старый друг и сокурсник. Мой губитель и мой Иуда, купивший и продавший меня за необременительную для ловкого человека сумму – две тысячи долларов.
… «Вдруг из маминой из спальни! ». …Детский стишок вертелся и вертелся в уставшем мозгу, рождая приступ истеричного смеха.
Боже мой! Я, дурак, лопух и разжалованный в бомжи трудоголик, на протяжении почти двадцати лет верил этому пройде, как самому себе! Двадцать лет я встречал его на пороге собственного дома, будто Посланника Божия, прислушиваясь к его мнению, доверяя свои великие и невеликие тайны! Двадцать лет!
И вот теперь, эта лысеющая сволочь в коротких спортивных трусах, стоит на пороге моей спальни, непонимающе прищурив подслеповатые глаза и дрожа, то ли от холода, то ли от не прошедшего еще возбуждения.
Странно, но в душе не оказалось ничего достойного. Только чувство омерзения. Омерзения, да еще какой-то беззащитной обреченности.
- Привет! – сказал я и расхохотался, наконец освобождая душу от накопившегося напряжения – Ну и как тебе моя жена?
Жизнь, будто боксер – профессионал, снова ударила жестко и расчетливо. Под дых. Нарушая все правила, все законы и лишний раз подтверждая основное из всех основных.
… « Победа любой ценой ». «Выживает сильнейший ». Или хитрейший.
Пузырь в душе, наполненный гневом и горечью лопнул, растекаясь ядом безразличия. Гори оно всё! Синим пламенем! Я молча встал, и отупело передвигая одеревеневшие вдруг ноги, вышел.
Вышел, чтобы уйти в никуда …
А как всё красиво начиналось!...
***
- Все, не могу больше! – Лара коротко шмыгнула покрасневшим носиком – Хоть убей, не могу!
В ответ на это из детской кроватки раздался режущий уши визг. Шла третья ночь изнурительной пытки под вполне невинным названием «зубки ».
- Может, «скорую» вызовем? – виновато, будто сам нарушил покой жены, спросил я, уже не веря, что когда - нибудь плачь прекратиться.
- Что «скорая»! «- Терпите! Постарайтесь согнать температуру! » - скрипуче передразнила Лара участковую врачиху – Будто не знаешь, что они скажут!
Лариса обессилено устроилась в кресле, с остервенелым отчаянием обхватив голову руками.
- Не могу, больше не могу! - бормотала она, раскачиваясь в такт словам – Не могу!
Халатик распахнулся, обнажив аппетитно-прекрасные груди. Совсем некстати возникло чисто мужское желание. Я положил руку ей на плечо уже совсем было настраиваясь на претворение в жизнь фантазий, но тут из кроватки раздался новый истеричный визг. Лара затряслась всем телом и заплакала.
- Иди спать! – прошептал я, сочувствуя всей душой жене – Я посижу!
Лара согласно мотнула головой, и устало поплелась в спальню.
Взяв дочку на руки, я сел в кресло и тут же уснул, даже во сне не преставая покачивать ее.
3.
… - Главное и самое важное свойство человеческой памяти – забывать! Иначе мы бы все с ума посходили! – я ударил кулаком по столу, ставя точку в ненужном споре.
Стопки недоуменно дзякнули, и по комнате поплыл отвратительный запах «левой» водки. Тут же, как из-под земли, над нашим неухоженным, воняющим дешевой водкой и «Примой» столом, возникла Леночка. Помоечная фея, подруга всех страждущих и ждущих. Тряся своими прокисшими от долгого употребления прелестями, она суетливо, вымученной сиротской улыбкой заулыбалась, вызывая ощущение брезгливой жалости к подыхающей от возраста и непосильного труда кобыле. На мелко нарисованном лице появилось ярко выраженное желание услужить. Или заслужить. Я уж не знаю.
Странно, но эта потертая в долгих постельных баталиях шкурка меня уважала. И даже прислушивалась. Может быть, метила меня в свои мужья – любовники? Или само слово «корреспондент» казалось ей чем-то недосягаемым, космическим? Поди, разберись!
Мы с Валеркой подвинулись, давая простор ее хозяйскому рвению, и мудро ожидая окончания процедуры.
Вообще-то, если бы не Валерка, мой старый, испытанный в боях и трудах конек, на шею которого я мог забраться, даже особо не интересуясь его одряхлевшими от неудач, чувствами, я бы пропал. Выпил бы где-нибудь у магазина с бомжами пузырек «горькой» и замерз по пути домой. Хотя нет! В мае замерзнуть невозможно!
- Понимаешь, Валера! Я же её, дуру, любил! И сейчас люблю! – Я булькнул водочкой, отмеряя опытным взглядом «почти профессионала» «два пальчика», нашу стандартную дозу.
- А она тебя, сука, не любит! Ну, тогда за любовь! – не совсем по тексту бормотнул мой оппонент, прорываясь сквозь вату выпитого, и тяжело вливая в себя прозрачную гадость.
- Люблю! – повторил я в пьяной задумчивости, и тут же заорал, да так, что Ленка подпрыгнула на пригретом её тощим задом стуле, а Валерка вернулся на минуту в реальность – И ненавижу!
Боже мой! Если бы они знали! Как я ненавидел эту заблеванную, воняющюю помоечным амбре общагинскую комнатушку размером чуть больше клетки для спаривания кроликов! Ненавидел Ленку, в общем-то неплохую, изначально неустроенную и по-своему несчастную бабу. Ненавидел Валерку, смиренно мотающего рыжей башкой в знак согласия.
…Как я любил их за этот шаткий приют, за их уважительное и бережное ко мне отношение! За их поддерживающее и искренне - сочувственное молчание! ...Странное чувство!
Почему-то они считали меня запредельно умным и удачливым. Уж не знаю, почему! Может быть - в силу своей обреченности?
Да боже мой! Если бы я знал – что делать, никогда не бросился бы в эту помойку! А сейчас… Сейчас просто нужен был собеседник! Любой! Для наматывания собственных соплей на чужую рубашку! Вот соберусь с силами, пооклемаюсь немного, и вырвусь, вырвусь из этого засасывающего, жадного до чужих душ и сил дерьма на волюшку! На полянку с цветочками!
Я опрокинул в себя ещё стакан вонючего, спасительного пойла и, добравшись на нетвердых ногах до кровати, рухнул в черноту пьяной, безразличной ко всему отключки.
***
- Мама! Посмотли, какую мы с папой лыбу поймали!
- Не «лыбу», а рыбу!
- Лар? Ты что? Ей же всего три!
- Ничего, пусть привыкает! И не вертитесь тут! Не мешайте обед готовить!
4.
…Наверное, меня поймет только тот, кто хоть раз проснувшись с похмелья, протащил сквозь свою помятую душу мысль о полной беспросветности и бесперспективности дальнейшего существования. Кто хоть однажды, просыпаясь утром, примерил на себя не цивильный «карденовский» костюмчик, а волглый и холодный, бескрайне пахнущий дерьмом этого мира, костюм «без пяти минут» бомжа.
Хотя, тоже очень сильно сомневаюсь. Это дело глубоко интимное и его не вытащишь на всеобщее обозрение, как бы этого не хотелось. Вот уж действительно – здесь, наедине с собственной душой и собственными мыслями каждый сам за себя!
Просыпаться не хотелось. Не хотелось глядеть на этот поганенький мир, понимая простую, как бревно, истину. Все зависит не от твоих желаний, а от того, как перевернувшись в душном воздухе валеркиной комнатушки, рассыплется колода брошенных судьбой карт. Поэтому и лежал я, стараясь не привлекать ничьего внимания. Затаившись в коконе собственных мыслей и чувств, словно в засаде, и изучая окружающую обстановку только по звукам да запахам.
В коридоре шумно играли подраставшие в тесноте и бесперспективности общежития детишки. Пахло свежеприготовленным кофе. Солнышко уже добралось до подушки, а мне оставалось только так и этак переворачивать душу, стараясь найти хоть какую-нибудь шаткую опору внутри себя. Наконец, жажда действия пересилила, и одним движением, как когда-то давно, еще в армии, я выдернул тело из теплой постели.
- Проснулся? – Валера усмехнулся, старательно делая вид, что не замечал моего состояния - Кофе будешь?
Я сел и молча кивнул. Разговаривать по-прежнему не хотелось. В голове кувыркалась невообразимая смесь из утреннего похмелья и вчерашнего чувства безграничной брезгливости, с которым я появился у Валеры. Омерзительное, надо сказать, ощущение.
Чашка кофе, протянутая Валерой, была превосходна. Что-что, а готовить кофе Валера умел.
Он сочувственно смотрел на помятого собеседника, прекрасно понимая, что все ещё только начинается, и до хорошей жизни мне теперь далеко-далеко. Как до небес.
В конце-концов кофе сработало, и я, в душе презирая собственную просьбу, произнёс:
- Валер, можно у тебя пожить? Недельку-другую? А то домой. … Сам знаешь …
Валерка не был бы Валеркой, если бы ответил отрицательно:
- Да сколько хочешь! Я с комендантом поговорю, только и всего! Человек наш, поймет!
- Вот спасибо! Тогда я за вещичками домой схожу – и к тебе! Договорились?
- Да конечно, договорились!
Ах, Валера, Валера! Что бы я делал без тебя? Без твоего участия? Мы даже познакомились с тобой, когда больше всего была нужна твоя помощь!
… Это было почти двадцать лет назад. Меня, тогда ещё редакционного стажера, привезли в районную больницу среди ночи с острым приступом аппендицита. Стояла осень, и занудливый дождь, сопровождавший нас всю дорогу, бил в стекло «УАЗика», словно пытаясь пробить брешь в нашей утлой обороне. Все триста километров. Шесть часов пути по распухшей, размыленной сельской грунтовке. Я полулежал на заднем сидении в почти бессознательном состоянии, моля Бога только об одном. Быстрее бы всё кончилось. Не важно как! Важно, чтобы просто прекратилась ноющая боль в каждой клеточке моего измученного тела.
- Терпи, парень! - подбадривал время от времени директор совхоза, в очередной раз выруливая на скользкой дороге – Терпи!
И я терпел. Хотя, если честно, хотелось выть от боли в паху. Да что в паху! Каждая мышца отзывалась кричащей, тупой болью, рождая в утомленном мозгу фейерверки красного цвета.
Наконец, после тысяч лет беспредельного времени, машина тормознула около больницы и меня передали в руки врача.
- На операционный стол, живо! - Скомандовал молодой, но властный голос, и больше я ничего не помнил.
… Вот так мы с Валерой и познакомились. И сдружились. Быть бы ему, Божьей волею, хирургом со светлым и безоблачным будущим, если бы глумливая судьба не посмеялась над ним, как смеялась до этого над многими, сытыми и успешными.
Однажды, в такой же сырой осенний вечер, на операционный стол привезли его отца – пенсионера. Всё с тем же банальным аппендицитом. И хотя в среде хирургов не принято оперировать близких, но другого выбора не было. Районная больница – далеко не центр вселенной, и хороших специалистов там – раз-два – и обчёлся. Валера вынужден был встать за операционный стол.
Операция прошла успешно, и жить бы старику ещё лет тридцать, но Валеру неожиданно для всех выдернули на какой-то семинар. Уж не знаю, куда там смотрели коллеги и как ухаживали за больным, только пока Валера находился в отъезде, у отца обнаружили заражение крови. И как не пытались спасти, через неделю он умер.
Похоронив отца, Валера запил. Он будто бы не слышал уверения окружающих в его невиновности, и корил только себя. Раз и навсегда его отвратило от хирургии, тошнило от больничных запахов, да и домой, к матери, он тоже не показывался, ощущая себя отцеубийцей. Первое время его еще старались удержать, но это продолжалось не так уж и долго.
Неожиданно для всех валеркина жизнь сделала ещё один крутой вираж, и мой дружок, окончательно так и не протрезвевший, оказался в городском СИЗО. То ли сам Валера подставился, то ли его кто-то подставил, но выяснилось, что из больницы, где он всё ещё числился хирургом, во время валеркиного запоя стали пропадать наркотики.
Обрадовавшись такому удачному стечению обстоятельств, следствие, не страдая особыми сомнениями, навесив на него все возможные и невозможные грехи, отправило дело в суд. А так как судят тоже люди, вечно спешащие, загруженные проблемами, то судья, озабоченная чем-то худая и язвительная женщина, отправила моего друга на нары. На пять лет.
Валера, отсидев от звонка до звонка, вышел с зоны озлобленным и разобиженым на весь мир. Жена ушла, разменяв большую двухкомнатную квартиру на две однокомнатные, и он снова запил.
Еще через год он поменял свою квартиру, и теперь жил в маленькой комнатушке общежития, принадлежащего одному из городских предприятий …
5.
…Я оделся, и, потрепавшись с Валерой еще минут пятнадцать о какой-то ерунде, вышел на улицу.
Смешно говорить, но еще день-два тому назад я был вполне обеспеченным гражданином своей не вполне обеспеченной Родины. Работником, состоящем на хорошем счету у Главного и вообще - человеком цельным и целеустремленным, знающим, как мне тогда казалось, цену себе и другим. А теперь …
Правда, подобные мысли не вызывали в эту минуту никаких горьких эмоций. Общение с Валерой, а точнее - его почти немая поддержка, оказались, как всегда, лучше всякого лекарства. А то, что выпил лишнего. Да Бог с ним! В моей жизни случались и не такие пьянки. Профессия обязывала.
Как там говорил Савицкий? … « - Лучший способ залезть человеку в душу - это преломить с ним хлеб, то бишь покушать, и выпить стакан водки! ». А залезать в душу, бродить по её темным коридорам, как раз и было моей профессией. Стопка-другая с нужным, для хорошего репортажа, человеком, открывала такие возможности, такие тайны, о которых, подойдя к человеку уныло-профессионально, сунув ему под нос диктофон, и догадываться-то не приходилось. Так что, в этом плане я был человеком закаленным. Знал, что, не смотря на количество выпитого, не пойду на поводу у водочки. За что и ценили.
На улице тем временем бушевала весна. Солнышко, соскучившись за долгую северную зиму по общению, светило радостно, отдавая людям и природе всего себя. Глубокое небо звало заморенных холодами и зимними неудачами людишек забыть про всё, и распахнув руки летать, просто летать, наслаждаясь свободой, ощущая щекочущую боль в паху.
Какие же мы дураки, что не замечаем всего этого, а заметив, трусливо отводим взгляд и, делая озабоченный вид, принимаемся за свои ненужные, в конечном счете, делишки!
Май…! Пора надежд и любви! Пора любви … Говорят, что поженившись или выйдя замуж в мае придется всю жизнь маяться. … Как мне с Ларисой …
… Свадьба была не такой уж и шикарной, но по тем, социалистическим временам, смотрелась вполне достойно. Это сейчас каждый желающий, у кого, естественно, есть деньги, может позволить себе отпраздновать это событие хоть на Луне.
А тогда …
Тогда было скромное железнодорожное кафе, которое мы сняли на два вечера не без помощи все того же Савицкого. Кафе на два десятка столиков, стоящих строгим солдатским «каре» и счастливые, искристо - веселые лица окружающих. Был точно такой же май, огромный, как сцена на весь мир, май, где мы с Ларисой исполняли главные роли.
В последнее время, я, тихо садясь за стол в своём кабинете, доставал старые фотографии и, разглядывая счастливые, незамутненные лица той поры, пытался понять, где, в какой точке времени, мы сделали тот роковой поворот, за которым наше счастье кончилось, и наступили обычные, мелко-серые будни.
Ведь казалось, всегда казалось, что мы, только мы и есть те самые избранники счастья! И тот май навсегда. Но … Не зря сказано. Быт съедает любовь. Пришло время, и серый, удушливый быт сожрал и нашу любовью. Ту огромную любовь, что смотрит на нас со старых черно-белых фотографий…
Когда это произошло первый раз? Когда произошел тот надлом отношений, после которого мы вдруг, неожиданно для самих себя начали отдаляться, жить своими жизнями? Рядом. Но не вместе. …Не помню! Хотя, нет! Наверное, вру!
Прячу от себя эти воспоминания, словно маленький ребенок, прикрывающий рукой глаза, и уверенный в собственной безопасности. А они живут где-то глубоко в памяти, дожидаясь своего часа. Часа, когда уже не возможно их так просто прогнать. Часа боли.
Память вынесла на поверхность кусочек вчерашней жизни.
***
… Мы сидим с Ларисой, тесно прижавшись друг к другу. За окном льет дождь, дробно пытаясь пробиться сквозь оконное стекло в наш маленький мир. Рядом сопит носиком Маришка. Наверное, ей снится что-то приятное, потому что лицо у нее сейчас – лицо маленького, счастливого человечка. Дома тепло, хорошо и уютно. Мы любим друг друга и будем любить всегда, что бы не происходило в нашей жизни.
- Устала? – спрашиваю я, наклоняясь к милому, задумчивому лицу Ларисы.
- Не-а! Тут - другое!
- И что же?
Лариса приподнимается на локте, заглядывая мне в глаза :
- Как тебе сказать.… Есть у нас в классе Лена Сударева. Не плохая, в общем-то девочка. … Только папа у нее жутко богатый. – Лариса начинает собирать с моего свитера невидимые, несуществующие крошки, как делает всегда, когда волнуется - Так вот. Вчера я ее за контрольную отругала. … А она! Знаешь, что она мне заявила? «- Вы! – говорит – Лариса Анатольевна - человек без будущего! Вы так и будете всю жизнь ходить со своей химией по кругу, как ишак на мельнице. Седьмой – одиннадцатый – и ничего больше! А мне, – говорит – папа парикмахерскую купит! И мне эта ваша химия на фиг не нужна! » … Как ты думаешь? … Может, она права?
Я молча пожимаю плечами, свято веря, что уж кто-кто, а мы то обязательно пробьемся, что бы ни случилось. Потому что с нами – наша любовь. А все остальное – не имеет принципиального значения.
6.
… Мобильник заверещал совершенно неожиданно и настойчиво. Я не любил современные мобильные телефоны с их запутанными меню, но все же, когда коллеги по редакции преподнесли мне в день рождения такой подарок, отказываться не стал. Более того, полазив по меню с помощью Вовки Сорокина – опять этот Вовка – распределил все вызовы по группам: «Друзья », « Коллеги » и т. п.
Вызов был чужим. Звонил кто-то посторонний. Звонил настойчиво, словно ошалевшая от безденежья торговка овощами. Я хотел, было, скинуть вызов, но передумал. Баюкая, как больной зуб, надежду, что звонит кто-то, кто поможет мне разобраться в собственной жизни. Найти работу, жилье или хотя бы что-нибудь посоветовать.
- Да? – произнес я в трубку, оглядываясь по сторонам.
Оказалось, ноги сами, без какого-либо моего участия, привели к редакции. Старое, ставшее родным за пятнадцать лет здание, манило помимо воли.
Окна смотрели изучающее-настороженно, будто спрашивая: «- Кто ты, Зайцев? Как ты дошел до жизни такой? До предательства?».
Отвечать, вроде бы, и не хотелось. Да, наверное, я бы и не смог внятно ответить на этот вопрос. Единственное, что я смог бы сделать, так это показать на здание напротив – здание городской администрации, где, сверкая нездешней красотой, выстроились ряды иномарок, принадлежащих настоящим хозяевам города и их присным.
А ещё - мог бы кивнуть на выходящих оттуда людей. Людей, которых, судя по их внешнему виду, не очень волновали такие слова как «деньги », «быт », «семейные проблемы » и другие, каждый день мелькавшие в моем арсенале. Да и не только в моём. Весь окружающий мир был насквозь пропитан этими словами, как медленно действующим ядом.
- Да? – еще раз сказал я в трубку и услышал усталый мужской голос:
- Вы Зайцев? Сергей Николаевич?
Голос был насторожен и густ.
- Предположим!
- Зайцева Марина Сергеевна – ваша дочь?
- Да!
Я начал теряться в догадках. Кем мог быть звонивший? Судя по голосу – человек, привыкший обращаться с людьми сухо-официально. Милиция? Школа? Разве мой ребенок мог иметь какое-то отношение к милиции? Если только проблемы в школе. Да и то! Номер моего телефона Маришка ни за что не дала бы постороннему человеку. На это существовало раз и навсегда заведенное правило. И если же она его нарушила, то причина должна быть очень серьезной.
– Вы кто?
Голос в трубке замешкался:
- Сергей Николаевич! Я врач! Реаниматолог! Этот номер мы обнаружили в кармане Вашей дочери!
« - Беда! С Маришкой беда! » - сверкнуло в моей голове, и я почти закричал, боясь, что на том конце вдруг бросят трубку:
- Как она там оказалась? Что с ней?
- Она в коме! …
- Что – о – о?
- Передозировка наркотика! Или, как говорит наша «продвинутая» молодёжь –передоз!
- Невозможно! – выдохнул я пораженно.
Я не верил собственным ушам. Моя дочь и наркотики? Такого не может быть, потому что не может быть никогда!
- А вы не ошибаетесь? – с сомнением пробормотал я, и услышал теперь уже сухое и безэмоциональное:
- Вы в городскую больницу подъезжайте! Там и посмотрим!
Я засунул телефон в карман. Огляделся, пытаясь найти такси и собраться с мыслями. Рядом ничего подходящего не было. Бросившись к перекрестку, я почти упал на капот медленно отъезжавшей от тротуара «Волги» и обессилено пробормотал:
- В городскую! В реанимацию!
Кто бы там сейчас не находился, я должен был выяснить! Хотя бы ради собственного спокойствия.
К горбольнице, приземистому трехэтажному зданию на краю города, окруженному по периметру начинающими зеленеть кустами акации, мы добрались минут через пятнадцать – двадцать.
Я вошел в здание, стараясь быть спокойным и все еще не веря в случившееся. Не могло быть, чтобы где-то там, за стеклянными дверьми обшарпанных больничных боксов моя дочь, мое единственное сокровище, наряду с другими, больными и старыми, боролась за свою маленькую жизнь. Этот звонок, этот голос в трубке, мог быть только одним – чей-то глупой ошибкой, недосмотром, грубым, разгильдяйским отношением к своей работе.
За стеклянной амбразурой маленького окошечка регистратуры сидела толстая, неповоротливая тетка в белом халате и лениво перелистывала журнал. На жирном лице больничной мадонны было написано полное, несокрушимое безразличие, как к миру больных, так и к миру здоровых людей. Я назвал фамилию дочери и стал ждать. Желеобразное тело встрепенулось, глаза, до этого бесцветно-уставшие сосредоточились на мне и дама, тяжело оторвавшись от стула, прошествовала к рядам стеллажей с карточками.
Минут десять я простоял в нетерпеливом ожидании, перетаптываясь с ноги на ногу, будто стоял на морозе, на тёмной остановке, где-то на окраине города, дожидаясь решения своей участи, как не ждал никогда и ничего. Пальцы сами собой отбивали на стойке неровный ритм, то застывая в воздухе, то принимаясь барабанить с новой силой.
После веков ожидания, толстая больничная «мэм» подплыла обратно, и, глянув на меня осуждающе, выдавила:
- В реанимации! Пропуск нужен?
- Да! – кивнул я, и, забрав пропуск, устремился, мимо столь же безразличного охранника, в цокольный этаж больницы.
Коридор полуподвала, отделанный синеватой, местами побитой плиткой тянулся вглубь под неярким, мертвенным светом люминесцентных, тихо жужжащих ламп.
Справа и слева, на расстоянии трех-четырех метров друг от друга, находились обитые металлом или окрашенные в белые больничные тона двери, ведущие к чужой боли и отчаянию. Все здесь, включая тишину и глухо отдающие шаги, сразу же создавало впечатление полной оторванности от внешнего мира.
« Морг», прочитал я одну из табличек, и, сжавшись от накатившего вдруг ужаса, поспешил дальше.
Мне уже приходилось здесь бывать, но тогда не было щекочущей пустоты в душе. Тогда я знал, что стоит только покинуть этот полуподвал, и я сразу же о нём забуду, окунувшись в спасительный ритм окружающей жизни.
Палата оказалась в самом конце коридора. Я постучал, и со страхом открыл дверь.
Маришка лежала на белых простынях, раскинув руки, совершенно безразличная к окружающему. Всегда румяная и загорелая, она была теперь до прозрачности бледна. Темные волосы моей доченьки, разметанные по подушке, ещё больше оттеняли эту неимоверную бледность.
- Маришка? – позвал я шепотом, и тут же понял – не ответит.
Мой ребенок был далеко-далеко, в другой стране, в другом мире. Рядом подмигивали лампочками какие-то приборы. Из капельницы медленно и размеренно, по капле, стекал, поддерживая маленькую, неуверенную жизнь, прозрачный раствор.
И тишина! Кафельно-блестящая, мертвая тишина!
Я сцепил зубы, чтобы не закричать, и на подгибающихся от слабости ногах вышел в коридор. В голове, разом вдруг опустевшей, не было никаких мыслей, и только перед глазами, стояла одна и та же картина. Разметанные в беспорядке темные волосы и маленькая ручка со вставленным в вену катетером.
- Сергей Николаевич? Зайцев? - вопрос, прозвучавший за спиной, заставил очнуться.
Рядом стоял невысокий, плотный человек в белом халате и с сочувственным любопытством смотрел на меня.
- Да!
- Простите … вы курите?
Вопрос показался издевательски-неуместным, но все же я согласно кивнул. Получив согласие, доктор мягко подтолкнул меня по направлению к лестнице, под которой стояли две скамьи и оцинкованное ведро с окурками.
- Позвольте представиться … Игорь Андреевич Радников! Лечащий врач вашей дочери! – видя, что я достаю сигареты, он тоже закурил, и продолжил:
- Сергей Николаевич! Вы мужчина и потому, я не буду скрывать от вас … Состояние вашей дочери очень тяжелое…. Она раньше принимала наркотики?
- Да вы что! – возмутился я.
- Я так и думал! Первый, максимум – второй раз. У нее были на это причины?
- Не знаю … Она от меня ничего не скрывала! Вряд ли …хотя! – беспомощно развел я руками.
- Вы не думайте, я ни в чем не стараюсь вас обвинить! Я просто хочу помочь! Ребенку нужно серьезное лечение … Дело в том, что, по моему глубочайшему убеждению, в большинстве случаев человек сам не хочет возвращаться из комы. Это странно, но факты – вещь упрямая. К сожалению, у нас, сами понимайте, возможностей для серьезного лечения не так уж и много. Чтобы вытащить вашу дочь из того состояния, в котором она находиться, нужны совсем другие меры, другие методы. А это вопрос, скорее, психологии. И я тут помочь ни чем не смогу.
- И что вы предлагаете?
- Поддержать физиологические процессы мы еще в состоянии … где-то дней десять … - тихо продолжал Радников – А вот насчет остального … - он глубоко затянулся сигаретой и посмотрел мне в глаза – Видите ли! Через десять дней мозг, независимо от условий, начинает умирать…. Я не хочу вас пугать. Организм молодой и Бог даст, из комы ваша дочь выберется. Переломы срастутся. Тут другое…. Если ей не помочь психологически, попытки суицида будут возникать раз за разом. Пока одна из них… В общем, вы сами понимаете! … Поэтому я предлагаю следующее…. У моего друга, за городом, есть клиника. Клиника, как вы сами понимайте, частная. И, не хочу вас сильно обнадеживать, цены там – соответствующие!
- Соответствующие … чему?
- Пятьсот долларов. В сутки!
Я ошалело посмотрел на доктора:
- Вы всерьёз думаете, что это подъемная для меня сумма? Кстати …сколько продолжается курс лечения в этой вашей клинике?
Радников оскорблено посмотрел на меня, словно я обвинил его в краже, и с раздражением разжав губы, ответил:
- На счет подъёмности или неподъёмности – не знаю! Я не пытаюсь выжать из вас деньги! Я врач, а не цыганка на рынке! Курс лечения – минимум месяц! … Просто поверьте – это оптимальный для девочки вариант! А финансовые вопросы?… Хотите решать – решайте! А нет … - Радников с раздражением бросил окурок в ведро, давая понять, что разговор окончен, и, развернувшись, зашагал по коридору …
***
- А знаешь! Мы с тобой, Серёга Зайцев, чем-то похожи! – Валерка посмотрел мне в глаза, пытаясь найти в них ответ на какой-то свой, не заданный мне вопрос – Только ты живёшь «вчера», а я стараюсь «сейчас»!
Тогда я просто пожал плечами.
…Когда это было? Лет десять назад? ...Неважно! ...
6.
Стоя на лестничной клетке перед своей квартирой, я вдыхал воздух подъезда как нечто спасительное, удерживающее на грани почти растоптанной обстоятельствами гордости. Если бы не эти самые обстоятельства, я ни за что на свете не смог бы переломить себя, ни за что на свете не заговорил бы с Ларисой.
Перед глазами, будто впечатанное в визжащий от страха мозг, стояло изображение маленькой, беспомощной ручки на белой больничной простыне. Белый мрамор с прожилками синих ручейков вен. Игла катетера, вонзённая в один из этих ручейков, как единственная связующая нить между реальным миром и беспамятством смерти. Смерти в четырнадцать лет.
Еще раз вдохнул спертый воздух подъезда, я рванул дверь на себя. И хотя в этот момент казалось, что весь мир должен вместе со мной задыхаться от боли, ничего не происходило.
На кухне мирно урчал холодильник, большое громоздкое чудовище, одна из гордостей Ларисы. Показатель нашего с ней достатка. Таких «показателей » в нашей квартире было пруд пруди. Дом был напичкан современной аппаратурой, дорогой мебелью и одеждой.
Из Ларисиной комнаты доносились звуки «Лунной сонаты ». Это было не любовью к музыке, а еще одним показателем «причастности» к некоему богемному кругу, к которому она, естественно, причисляла только себя. Для нас с Маришкой в этом круге места не находилось. Мы были чем-то сопутствующим, досадно мельтешащим под ногами, «товаром в нагрузку ».
Я бы чрезвычайно удивился, если бы застал Ларису за каким-нибудь толковым занятием. Как обычно она вертелась перед зеркалом, примеряя новое приобретение – шубу. Ту самую, ради которой мне пришлось пойти на подлость.
- Что ты тут делаешь? – аккуратно подкрашенные бровки Ларисы поползли куда-то вверх, словно здесь, на этом самом месте она ожидала увидеть другого, а вот, поди ж ты, увидела только меня, своего мужа.
- Поговорим? – я мотнул головой, приглашая супругу пройти на кухню.
Почему-то кухня в тот момент показалась мне самым подходящим местом для разговора.
Мы сели друг напротив друга, два когда-то близких человека, а теперь почти враги.
- Чего хочешь? - Лариса смотрела, насупившись, будто ожидая удара.
- Маришка в реанимации, знаешь?
- Знаю! Еще вчера знала! - супружница презрительно поджала губки - Ну и что?
Я удивленно посмотрел на свою жену. Можно было ожидать от неё все, что угодно. Истерики, грубой брани, беспредметных обвинений в мой адрес, но такая реакция, такое безразличие к судьбе дочери сразило окончательно. И теперь думалось только об одном – выдержать этот разговор, не сорваться по-мелочам. Я собрал волю в кулак и продолжил:
- Я с врачом разговаривал … Маришка в коме. … И не известно, выкарабкается ли она вообще!
- Если ты о деньгах, то их у меня нет! – опередила Лариса.
- Я понимаю! – дрожь в голосе выдавала мое напряжение, но нужно было довести разговор до конца – Но у нас есть квартира! Давай заложим, продадим, в конце концов! Ведь это наш ребенок! Она же умрет! Ты это понимаешь?
- Поправлю, Зайцев! – она всегда называла меня по фамилии, когда была не в духе.
Сейчас на ее красивом лице не было написано ничего, кроме какого-то извращенного торжества:
- Ребенок не наш, а твой! Мать она ни во что не ставит уже лет, этак, с двенадцати! И потом! Зачем продавать квартиру? Ведь это такие деньги, которых на полбольницы хватит, а не то, что на одну Маринку! Вполне возможно, что она выберется и без этого!
- Врач сказал, нужно переводить в платную клинику. … Пятьсот долларов в сутки. Иначе шансов никаких! Давай продадим квартиру! Пожалуйста! – тихо пробормотал я, совершенно не понимая, как у Ларисы поворачивается язык произносить подобные вещи.– В конце концов, ведь это – и моя квартира тоже!
Лариса подняла на меня взгляд, словно что-то недопонимая, и торжествующе выкрикнула:
- Да? Тут ты сильно ошибаешься, Зайцев! Квартира моя, и только моя! Вспомнил? Ты же сам подписал согласие на приватизацию! На мое имя!
- Но это же наша дочь! – мучительно выдохнул я.
И вдруг все понял. Ларисе безразлична судьба Маришки. Безразлична моя судьба. Ее волнует только одно – она сама. И никто больше!
И то, что дочка оказалась в реанимации – это тоже её работа! Пусть не напрямую, пусть косвенно, но её.
- Она все видела? – спросил я, все ещё надеясь на то, что не прав. Надеясь на остатки Ларисиной порядочности.
- Ты имеешь в виду нас с Володей? – Лариса уже не понимала, что говорит, испытывая только одно чувство – чувство наслаждения от моей боли. – Да! Она всё видела! Сорокин как раз в трусах на кухне сидел. Это тебя устраивает?
- И она убежала, – продолжил я тускло.
- Да, убежала!
- А потом пошла, нашла дозу, и укололась! Так?
Лариса почувствовала, что разговор принимает неприятный для нее оборот и отыграла назад:
- Ну, это я не знаю! Она вообще в последнее время болталась неизвестно где и неизвестно с кем! Особенно – когда ты на работе! А на работе ты, Зайцев, постоянно!
- А ты, наша дорогая родительница, ни в чем не виновата? Смотреть за ребенком – не твоя задача? Так?
Я постепенно приходил в бешенство. Теперь всё казалось ясным и простым. Лариса просто освобождала жизненное пространство, строила его под себя, сметая на пути всё, что могло хоть как-то помешать осуществлению её целей.
Будто бульдозер, безжалостно выдирающий аллейку молодых деревьев, росших на строительной площадке. Страшное сочетание психологии амебы и высокого интеллекта, хитрости и показного простодушия.
- Значит это всё …– я обвел глазами знакомую кухню, где в каждом квадратном сантиметре проглядывали плоды моих усилий, где всё, абсолютно всё, было предназначено для спокойного домашнего уюта и отдыха - …достанется только тебе и Вове Сорокину? Так?
Лариса поганенько улыбнулась, не трудясь ответить. Я даже предполагать не мог, что ее лицо, всегда ухоженное, смягченное и подкрашенное лучшей косметикой, какую только можно найти в нашем городе, может так отвратительно выглядеть. Извращенная, развратная красота дешевой шлюхи, добившейся своих целей.
Мой взгляд упал на табурет, стоящий тут же, у кухонного стола. Я схватил его и тихо, со скрежетом пробормотав: « Ах ты, …сука! », запустил табурет в дверное стекло. Лариса взвизгнула и бросилась вон из кухни.
Схватив топорик для разделки мяса, я начал крушить всё, что попадалось под руку.
В голове, пульсируя, билась только одна мысль:
« Не убить! Главное – не убить! »
Всё, что раньше было близким и родным, всё, что я собирал эти года, пытаясь придать квартире обжитой, уютный вид, то, ради чего тратил жизнь и нервы, вдруг, в один миг, стало ненавистным до немого крика. Топор крушил всё на своем пути, со смачным хрустом врезаясь в финский кухонный гарнитур, наследство тех далеких лет, когда даже туалетная бумага, была чуть ли не по карточкам.
Натешившись разрушением кухни, я перешел в зал, и стал с методичностью робота уничтожать красивый, обязательный для каждого человека мирок с гордым названием «свой дом».
Лариса стояла на балконе и с ужасом наблюдала за моими действиями. Сейчас меня переполняло только одно – радость мести. Азарт разрушения захватил полностью, оставив возле себя единственную трезвую мысль – не убить. Делать всё, что угодно, но не убить ту жалкую тварь, которая была когда-то моей женой, матерью моего ребёнка.
Наконец, насытившись, я прошел в комнату, бывшую ещё совсем недавно моей и, собрав кое-какие вещи, документы и немного денег, лежавших в столе в качестве контрольной суммы, ушел. Ушел, чтобы никогда не возвратиться. Мне было абсолютно все равно, вызовет ли Лариса милицию, придумает ли своим извращенным умом какой-то план мести. Все равно.
Что бы не говорили, но у каждого человека, кем бы он ни был, существуют репера, ориентиры, за которыми, ниже которых – он никто. Он может обладать несметными богатствами, или не обладать ничем, но если рядом не оказывается кого-то, кто тебе по настоящему дорог – мир рухнул. Это мир без масштабов. Мир, где маленькое и большое, дорогое и неважное, перемешиваются, становясь вакуумом, пустотой. Сейчас, когда я стоял на обломках своего собственного мира, единственное, что могло меня спасти от этого – жизнь моей крохи.
Еще раз оглянувшись на пятиэтажное панельное здание, бывшее еще недавно моим домом, я, с презрением рассмеявшись (… может быть, схожу с ума?), пошел в общежитие. Туда, где меня ещё кто-то дожидался, кто-то беспокоился обо мне, … к Валере.
***
… Утро. Вообще-то нам надо бы поторопиться. Маришке – в ясли, мне – на работу. Но я стою, дожидаясь, когда моя крохотуля закончит со своими важными делами. Стою, и просто любуюсь своей дочей.
… Нам три с половиной годика. Мы еще не умеем отчетливо выговаривать слова, выражать мысли, но впереди у нас – большой и светлый мир, где нет места злу и зависти!
Наверное, там, под снегом, есть что-то загадочно-страшное. А потому Маришка снова и снова раскапывает ямку маленькой лопаткой. Ямка тут же осыпается, но … Нас не переупрямишь!
Наконец, это занятие Маришке надоедает, и она, протягивая ручонку, щебечет:
- Папа, дай ляпу!
Я смеюсь. Маришка, чувствуя мое настроение, подыгрывает, и на всю улицу кричит, убегая:
- Папа – ляпа! Папа – ляпа!
Я подхватываю ее, и, прижимаясь к милому личику своей малышки, со смехом отвечаю:
- Это не папа - ляпа! Это ты у меня – тяпа-ляпа!
7.
Начинался второй день пытки. Пытки неизвестностью и беспомощностью. И первое, что я сделал – уселся к телефону, обзванивая друзей.
Тогда мне ещё казалось, что дружба – это святое, и те люди, на кого я так рассчитывал, пойдут за мной в огонь и воду. Какая глупость! Так называемые «друзья юности », еще неделю-другую назад с радостной, широкой улыбкой встречавшие меня на порогах собственных домов, вдруг с невнятными извинениями отключались, словно чувствуя исходящий от абонента тревожный запах беды и неудачи.
Прошло часа три, и список тех, кто, по моему убеждению, мог помочь, закончился. Закончился полным разочарованием. Мне некуда было бежать и не у кого просить помощи.
«- Может, почку продать? » - всплыла в мозгу смешная, идиотская по своей сути, мысль и тут же погасла.
… Валера сидел за столом, закинув ногу на ногу, вертел в руках коробку спичек, и пытался собраться с мыслями. Вид у него был растерянный и жалкий. Впрочем – и у меня не лучше.
- И что теперь? – он прекратил, наконец, свои упражнения с коробком, старательно избегая смотреть мне в глаза.
Понять его было не сложно. В принципе, он не мог мне помочь ни чем. Разве что посочувствовать.
- Что, что! Если бы я знал! Старые связи разорваны, денег мне никто не даст! Уж кто-кто, а Савицкий об этом позаботится, будь уверен! А если и даст, то отдать я их смогу только в другой жизни. Я и сам не знаю, что делать!
- Дурак ты, Серенький, вот что я тебе скажу! Все носишься со своей интеллигентностью! Ах, друзья, ах, убеждения! Ну и что? Убедился? Мир – помойная яма! … И в чистой рубашке с белым воротничком тут просто нечего делать! Да другой бы, на твоем месте, поставил бы свою женушку в позу, и вытряхнул из неё всё, что требуется!…Вместе с дурью!
- Слышь, Валера? – я посмотрел на него с беспомощностью ребенка – Может, и правда …Почку продать?
- Нет! Дурак, он и есть дурак...! Ты ещё в благотворительном фонде поплачь!... Кому она сдалась, твоя почка? Или ты думаешь, все это – дело одного дня? Придешь в районку , отхватят тебе её, и дело с концом ? …А анализы? А то да сё? …Да всё это в специальной клинике …Дурак!
- А знаешь … - с обреченной откровенностью почти прошептал я, испугавшись в какой-то момент собственных мыслей – Я бы, неверно, сейчас убил бы кого…! Лишь бы …
- Здорово!
Меня взорвало:
- Что – здорово? То, что я с работы вылетел? Или то, что дочь в реанимации? Или, может, то, что Лариса стервой оказалась? Кто я теперь? Бомж? У меня же ничего нет! Понимаешь, Валера? Ни-че-го! Я не знаю, как свои-то дела решить, а тут такое!
Я безнадежно махнул рукой.
- Да-а! – протянул Валера задумчиво – На грузчика ты не похож! Видит Бог, не похож!
Потянувшись к сигарете, я вяло произнес:
- А не пошёл бы ты!
- Пошёл бы, Серега, ой, пошёл! - казалось невероятным, но Валерка вдруг повеселел, словно натолкнулся на какую-то мысль - Не похож ты на грузчика! Ой, не похож! Сколько нужно отдать за лечение?
- Пятнадцать!
- И ты готов на всё?
Я посмотрел на Валеру, не понимая, что происходит. Чего это вдруг он так развеселился?
- Предлагаешь ограбить банк? Какой выберем? Сбербанк или какой-то другой, посолиднее?
Валерка, меж тем, будто включенный в одному ему известную игру, сорвался со стула и забегал, заколобродил по комнате, то и дело повторяя:
- Не похож! Ой, не похож!
Наконец, он остановился, и, внимательно глядя мне в глаза, спросил:
- Точно на все готов? – и прочитав там что-то, подтвердившее его предположения, продолжил – Тогда, слушай!
Он присел напротив, и стал рассказывать. План казался не таким уж и сложным. Скорее - просто наглым.
Уже через полчаса мы обговорили все детали, и осталось только одно – привлечь на свою сторону Лену. Впрочем, я почему-то не сомневался в том, что она будет нам помогать.
- Ну, что? Зовем? – Валера хлопнул меня по колену, как бы отметая последние сомнения, и, ушел за Еленой.
Я сидел и просто диву давался. До этого апатичный и всегда равнодушный к происходящему, Валера вдруг воспрял, и прямо-таки светился. Мне и в голову никогда не могло прийти, что в рыжей башке моего друга до сих пор живет господин Остап Ибрагим – оглы. Казалось, что Валера давно уже смирился со своей участью, плывя по течению и попивая водочку без каких-либо праздников и выходных, просто для души. Оказывается – нет! Оказывается, бродила в нем лихая разбойничья кровь. Не ожидал!
Они появились минут через десять.
- Вот, можно сказать, из кровати вытащил! – Валера улыбался радостно, словно ребенок, неожиданно получивший приз.
Я встал, и, плотно прикрыв за ними дверь, кивнул другу, вдруг почувствовав, как снова наваливается на меня безразличная усталость:
- Рассказывай!
Предложение привело Лену в состояние шока. Переводя изумленный взгляд с меня на Валеру и обратно, она забормотала:
- Да вы одурели, мужики! Вам, что, без того проблем не хватает? Вас же просто убьют! Головы пооткручивают!
Я обреченно отвернулся.
По оконному стеклу, ошалев от спрятанного за непонятной преградой простора, билась одинокая муха. Там, за этим окном, было синее-пресинее, высокое небо, в которое и рвалась маленькая мушиная душа, не понимающая простых истин. Что ей до истин! Истина была одна. Там воля! Жизнь! Счастье! Спасение! Здесь – смрадный и маленький человеческий мирок!
Убеждать кого-то в своей правоте, просто спорить, с пеной у рта доказывая свою точку зрения, не было ни сил, ни желания.
- Лен! – проговорил я в пустоту синего неба, так и не оглянувшись – Мне всё равно, что ты думаешь! Мне нужно спасти дочь! И никто мне в этом не помешает! Не хочешь помочь – хотя бы просто молчи! А насчет откручивания голов. … Это наши головы. … И не тебе за них волноваться!
Лена коротко дернула головой, будто уходя от удара и чуть подумав, бросила:
- Пошли!
Переглянувшись с Валерой и коротко пожав плечами, я пошел за ней. Стало даже любопытно.
- Ну и зачем ты меня сюда привела? – насмешливо спросил я, очутившись у нее в комнате.
Мы присели за стол. Комната как комната, ничего необычного. Единственное отличие от всех других комнатушек общаги – идеальная, почти стерильная чистота. Две кровати, старенький шкаф, коврик на полу. Да ещё иконы в углу. Большие и маленькие. Старые и не очень.
- Посмотри! – Лена кивнула головой, указывая на лики - Ты, наверное, думаешь, что я их зря сюда повесила? …Ты же меня всегда знал такой.
- Какой?
- Ну, какой-какой? Ободранная шлюшка, подстилка общагинская! Только Сереж, все по-другому было! Я ведь и пить-то стала, когда мои в аварии погибли. … Сынишка и муж! Думала - повешусь! А потом. … Шла как-то по улице, а тут старушка навстречу. … С месяц прошло после похорон. … «-Молись! – говорит – и Бог не оставит!». Я и поверила. Пришла домой – и на колени! Весь вечер стояла, у Бога милости просила. А наутро …наутро пьяный соседушка изнасиловал.
Лена встала, подходя к окну, и обернувшись, продолжила:
- Ну, – думаю – помолилась! Спасибо тебе, Господи! …Забеременела. А когда дочку родила, поняла – не зря вечер на коленях простояла! К жизни она меня вернула! … А что выпиваю иногда! … Просто, знаешь! …Бывает, накатит, вспомнишь, какие мы счастливые с Мишей были, что не в радость всё!…Утром встанешь – и к иконам, прощения просить! Знаешь – помогает! И жить становиться легче, будто из родничка в жаркий день попьешь!… И ты помолись!…А то, что вы с Валерой задумали? …Не принесет это счастья, поверь!
Я усмехнулся.
Господи! Ленка – шлюшка – проповедник! Кто бы мог подумать!
- Ты хочешь, чтобы я поверил в это!.. – раздражаясь, я ткнул пальцем в сторону Ленкиного иконостаса –…Хочешь, что бы я поверил в деревяшки, сложенные крестиком? В себя надо верить, Леночка! Только в себя! И в свою удачу! – я с горечью рассмеялся:
– Если ты звала меня только для этого – извини! … Не до этого сейчас! Мне деньги нужны! Деньги, а не молитвы!
- Ну, как знаешь! – Лена смотрела на меня с сожалением, словно прощаясь навсегда – А помочь я вам все-таки – помогу.… И Бог вам судья!
Я вылетел в коридор, совершенно взбешенный Ленкиной отповедью. Еще бы. …Кто-кто, а Лена просто не имеет права вставать на нашем пути. В конце-концов, кто она? Рядовая шлюшка, почему-то вдруг решившая, что имеет моральное право судить других.
Ей почему-то показалось, что она может повлиять на происходящее. Вопрос.… А как? Может, она даст мне те пятнадцать тысяч долларов, необходимые моей дочери сейчас, как воздух? Что она может, кроме своего нелепого нытья?
В Бога я верил не меньше её. Может быть - даже больше. В Бога, а не в религию! Того самого, который над всеми. Над христианами, мусульманами, над всеми-всеми! А не только над избранными.
Сколько раз я просил его о помощи? Я засыпал, прося, просыпался, прося. Садился есть, не понимая вкуса пищи, и всё просил, просил.
… Где ты, всемогущий? Где твои чудеса? Кто ты, если не можешь сделать даже самую малость – спасти мою единственную дочь от смерти? Нелепой смерти в четырнадцать лет! Я знаю, что я виноват! Виноват! В чёрствости, в равнодушии! Я знаю! Так накажи меня, а не безвинную девчушку!
Я же старался! …Старался, чтобы у моей семьи было всё самое необходимое. Чтобы не чувствовали они себя ущербными, заброшенными в этом поганом мире!
Почему ты молчишь? Почему не уронишь на меня этот давящий общагинский потолок? Не раздавишь меня обшарпанными стенами? Почему не распнешь меня, как когда-то это сделали с тобой? Не бросишь меня под машину, не отравишь газом? Не можешь?
Так что же ты можешь, всеблагой и всерешающий, кроме как требовать исполнения своих, никому не нужных, нелепых обрядов? Почему ты молчишь? Почему!?
Я влетел в Валеркину комнату и бессильно упал на кровать, зажимая голову руками. Наверное, вид у меня был не самый лучший, потому что Валера молча полез в холодильник, налил полный граненый стакан водки, и всё так же молча сунул мне его в руки.
Я выпил, не чувствуя горечи и уронив голову, спрятался, как когда-то в детстве, за своими ладонями, воя от бессилия и отчаянья. Я, здоровый сорокалетний мужик плакал, даже не пытаясь скрыть свои слезы, уже не помня, когда со мной происходило нечто подобное.
От слез не становилось легче, вовсе нет, просто они лились и лились, оставляя липучие бороздки на щеках, рождая противное чувство собственной слабости.
Валера стоял рядом, положив руку на мое плечо, словно стараясь передать свои силы, и, молчал. Впрочем, слов-то как раз и не требовалось. Требовалось только сочувствие.
***
- Папочка! – Маришка радостно вылетела навстречу, и, бросаясь на шею, умудрилась практически на лету чмокнуть меня в небритую щеку.
Я осторожно поставил дочку на пол.
- А где подарок? - доча смотрела на меня полными радостной надежды глазами.
- Какой подарок?
Маришка поникла, и со слезами в голосе пробормотала:
- Пап! …У меня же день рождения! Ты забыл?
Не решаясь больше испытывать терпение крохи, я вытащил из-за шкафа огромного медведя с чистой белой грудью, и протянул его имениннице:
- С днем рождения, ребенок!
Глаза снова засияли радостным огоньком, ребенок подхватил игрушку, и, тут же умчался вглубь квартиры.
Я аккуратно повесил пальто, стараясь отогнать от себя усталость, прошел в кухню. Наконец-то я дома! Командировка, тяжёлая и довольно скучная, закончилась.
Не хотелось разговаривать, шевелиться. Даже разделить радость Маришки было довольно тяжело. Поставив чайник, я присел на табурет, предвкушая в скором времени семейный ужин с тортом и теплую ванну.
- Приехал? - Лариса появилась перед моими глазами, настроенная далеко не по-праздничному. - А где подарок маме?
- Какой подарок? – растерялся я.
- Обычный! Или я ничего не заслужила? Это ведь я, между прочим, ребенка каждый день кормлю – пою! А ты всё по командировочкам своим!
Не желая раздувать огонь, я примирительно ответил:
- Ларис! Давай не портить ребенку день рождения. Я устал! Устал, как собака! ... Завтра сходим, и купим всё, что захочешь!
Глаза Ларисы зло вспыхнули и она, срываясь на визг, закричала:
- Завтра? У тебя всегда завтра! Ты не мужик, Зайцев! Надоело! Я уже семь лет твои «завтра» слышу!
Отвечать не хотелось. Что бы я ни сказал, я бы все равно остался виноватым. Встав, и молча одевшись, я пошел к Валере.
8.
…Ящики с помидорами были огромные и тяжёлые. Уже через час работы мышцы затекли, прося о пощаде, но казалось, что количество зловредных ящиков в огромной, двенадцатиметровой фуре нисколько не уменьшилось.
- Как тебе работка? – Валера поставил очередной ящик на край фуры, вытирая пот со лба замызганным рукавом старенькой рубашки - Не устал ещё?
Мог бы и не спрашивать. На моем лице, наверняка, было написано выражение остервенения от тяжести очередного ящика.
- Работай, жалельщик! - буркнул я, чувствуя, что скоро отупею окончательно, и, может быть, даже забуду своё имя.
До приземистого здания овощного склада было метров тридцать. И все эти тридцать метров ящик упирался мне в живот, выискивая самые чувствительные места. Делал, скотина, всё, чтобы причинить хоть какую-нибудь, хоть малейшую боль.
Я ставил проклятущий ящик, поправлял его, чтобы он, не дай-то Бог, не свалился с горы таких же подлых и ехидных, и шел за следующим серым гаденышем, все больше и больше раздражаясь от Валеркиной идиотской улыбочки. Уже через тридцать-сорок минут этой пытки затекла спина, а ноги стали ватными и будто чужими. Временами начинало казаться, что это и не ноги вовсе, а выданные напрокат протезы.
А Валерке хоть бы что! Он всё так же улыбался, носясь по фуре и лишь время от времени останавливался, чтобы отдышаться. Вот что значит привычка!
- Перекур! – взмолился я, в очередной раз подходя к фуре, взмыленный, будто фронтовая кобыла – А то подохну!
- Перекур, так перекур! – Валера уселся на край фуры, протягивая мне сигарету - Я тоже, если честно, подзапарился!
Рядом с нами ползали какие-то то ли тене-люди , то ли люди-тени, с упорством дебилов таскавшие ящики и мешки. На большинстве лиц не было написано ничего, кроме страданий от вчерашнего похмелья.
Безмолвная толпа, бессловесно принимавшая свою участь.
Грязная, помятая одежда. Грязные, помятые, бессмысленные лица. Изредка там и там слышались команды, густо пересыпанные искореженной южным акцентом руганью. Тени вяло реагировали, снова и снова по-муравьиному взваливая на себя очередной груз, и упорно волочили его в указанное место.
Я внимательно осмотрелся. Лена должна была появиться с минуты на минуту.
- Скоро завертятся! – Валерка кивнул в сторону кучки южан, расположившихся под навесом и лениво потягивающих кофе:
- Вон, видишь того, седого? Этот у них тут главный. Нугзаром зовут! По-сути, вся база его. Только документы, скорее всего, оформлены на кого-то из русских!
Я ничего не имею против гостей с юга, но ребята, о которых шла речь сейчас, снабжали наркотиками даже не весь город - весь регион. И продуктовая база, где мы с Валерой оказались, намереваясь сыграть роль жутко законспирированных московских сыщиков, была простой перевалочной точкой, наркотропой, ведущей на северо-запад. Это знали все - и городские власти, и милиция. Да что там милиция! Это, разве что, на заборах не было написано!
- И ты думаешь, у нас все гладко пройдет? Они же тоже - не дураки!
- Ну, гладко или нет – не знаю, но думаю, что все срастется!
То, что мы задумали, не отличалось особой оригинальностью. Скорее, наоборот – было достаточно тупо и нагло. А раз так, то задуманное вполне могло осуществиться.
- Чито сидим? – послышалось рядом с нами - Работай, биляд!
Валерка зло повел глазами в сторону горбоносого бригадира, и, кивнув мне, сквозь зубы пробормотал:
- Ещё посчитаемся, урод!
***
- Папа! Папочка! – голос Маришки, полный страха и отчаянья раздавался над школьным двором.
Я ускорил шаг. Крик раздавался на хоккейной площадке, сразу же за школой.
- Папочка! – в очередной раз подстегнул визг дочери, заставляя внутренне напрячься и заливая глаза красной пеленой злобы.
На хоккейной площадке парень из старшеклассников, уцепившись за портфель, одетый на спину моей дочери, крутил ребенка вокруг себя. На лице парня было написано радостное удовлетворение олигофрена.
Подлетев к парню, я вцепился в его плечо, и, останавливая дикий танец, развернул молодца к себе. Тот разжал руки, и Маришка, выпущенная из мощных рук молодого дурака, упав на землю, заплакала.
- Чего надо, папаша? – парень нагло сплюнул на землю, и усмехнулся.
Этого я стерпеть не мог.
- Ах ты, сученок! – с шипением вырвалось у меня.
Я ударил. Без замаха, совершенно не просчитывая силу удара. Парень мгновение постоял, и упал к моим ногам уже без сознания.
9.
- А вот и Елена! – произнес Валерка с мстительной весёлостью – Началось!
Лена подошла к кучке наших работодателей, и, спросив что-то, протянула руку старшему. Там, в её руке, находилась записка, написанная мной ещё с вечера. Наша черная метка и наша надежда.
Послание, написанное по всем правилам блатного жаргона, гласило:
« Нугзар! Рядом с тобой шарят два мента из Москвы. Ищут тропу. Их ты узнаешь сразу (на роже написано). Старший очень любит деньги. Поэтому, попробуй, прикорми. Шума не поднимай».
Подписи под этим произведением не было, да она, по закону жанра, и не полагалась. И без того было понятно, что Нугзар что-нибудь, да предпримет. Он не мог пройти мимо этой записки, кем бы она ни была написана. Оставалось ждать.
Минут через пятнадцать к нашему фургону, будто бы невзначай, подошел неказистый, тощий мужичонка с бегающим взглядом.
Такие глаза – пронзительно-холодные и никогда не сфокусированные на собеседнике, по моему опыту, были только у двух категорий граждан – мелких политиков и тех, кому судьбой предназначалось сесть на нары.
Судя по наколкам – этот персонаж нашей комедии уже не раз посещал места не столь отдаленные и даже гордился этим. Вполне возможно, что он, в своём извращенном мире значил немало, или, как говорят: «был в авторитете».
Мужик лениво достал сигарету, и, прикуривая, равнодушно спросил:
- Работаем?
Валера, подмигнув мне, включился в игру. Мне оставалось только наблюдать.
- Помочь хочешь? Милости просим!
- Может – хочу! …– Мужик как можно равнодушней пожал хилыми плечами – А может – и нет!
- Присоединяйся! - Валерка пододвинул тяжелый ящик на край фуры.
Мужичонка презрительно усмехнулся и сказал:
- Хозяин с вами поговорить хочет!
- Чей хозяин? Твой?
Видимо, мужика оскорбило такое предположение. Он досадливо поморщился, стараясь сдержаться, и продолжил:
- Не мой! Нугзар хочет на вас глянуть!
Валера рассмеялся:
- Пусть глядит! Мы же не скрываемся!
Я дернул Валеру за рукав. Не хватало ещё, чтобы он переиграл, и нас отправили, уже покойных, в той же самой фуре в другой город, а то и в другую страну.
- Хорошо! Пусть подходит! Не нам же за ним бегать, в самом деле!
Мужик холодно посмотрел на Валерку, и, уходя, выдавил сквозь зубы:
- Как бы от него бегать не пришлось!
Как только переговорщик удалился, я набросился на Валеру:
- Ты с ума сошел! Все же испортишь!
- Ха! Пусть уважают! – В глазах моего друга засветился уже знакомый мне безрассудный азарт – Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Знаешь об этом?
- Да знаю, знаю!
- А знаешь – смотри и восхищайся!
Я уже хотел махнуть рукой на всё происходящее, но тут увидел, что к нам, с неторопливым достоинством приближается Нугзар.
В другое время и в другой ситуации я, может быть даже с удовольствием, посидел бы с этим седым человеком. Поговорил бы с ним «за жизнь», выпив бокальчик-другой хорошего вина. Может быть, мы бы с ним даже подружились.
Но не сейчас. Сейчас к нам приближался враг. Он выглядел очень достойно, этот враг. В прекрасно пошитом костюме-тройке. В чистой, хорошо отутюженной рубашке и, что меня особенно поразило своей неуместностью здесь, среди грязи и пыли – при галстуке. Человек, которого мы с Валерой, выражаясь языком таких же, как Нугзар, должны были «развести », «поиметь».
Как всякий восточный человек, Нугзар, поздоровавшись, начал разговор издалека, невзначай. Казалось, встретились старые друзья-знакомые, не видевшиеся тысячу долгих лет, а потому рот Нугзара светился радостной, золочёной улыбкой. Он изо всех сил шутил, стараясь показать нам своё дружелюбие.
Наконец, после пятиминутной словесной пикировки, всевозможных добрых слов и не менее добрых пожеланий, Нугзар обратился ко мне, почему-то приняв за того самого, старшего, о котором говорилось в записке:
- Послушай, дарогой! Давай отойдем в сторонку, поговорим!
Сделав вид, что до крайности изумлен его предложением (еще бы, простой работяга, а вдруг…), я спрыгнул с фуры, и молча пошел вслед за ним.
Мы остановились неподалеку. Пару мгновений Нугзар постоял в задумчивости, а потом, будто разговаривая со старым другом, тихо посетовал:
- Работать не дают, дорогой! То налоговая, то пожарники! … - и с хитрецой добавил – А то ваш брат, мент!
Постаравшись придать лицу строгое, озабоченное внезапным раскрытием, выражение, я, как и положено было по сценарию, спросил:
- С чего это ты взял, что я мент? У меня что – на лице написано? Может быть, мы пожарники …
- Э, дорогой! – многозначительно протянул Нугзар, задыхаясь от ощущения собственной значимости – У меня везде свои люди!
Я чуть было не рассмеялся ему в лицо. Надо же! Везде свои люди! Да если б он знал правду, то и разговаривать бы не стал. Или, что гораздо хуже, построил бы разговор по-другому. Да и в другом месте, пожалуй.
- И что теперь?
- Давай откровенно, дарогой! – Нугзар продолжал исполнять написанный специально для него эпизод – Сколько денег хочешь? Много дам! Тысячу долларов хочешь?
Я сморщился, показывая свое недовольство.
- Две тысячи? Нет? Сколько?
Помявшись чуть-чуть для вида, и, смеясь в глубине души, я выдал обиженно:
- Слушай, Нугзар! Что за столовские цены? Мы же не из СЭС, в конце концов! Пять! И ещё пятьдесят на этот счёт…- я подал ему смятую бумагу с ничего не значащим номером – Сейчас пять! Или разговор не получился!
Нукзар суетливо полез в пиджак:
- Зачем не получился, дорогой! Очень даже получился!
Буквально через тридцать секунд пять тысяч долларов перекочевали ко мне, приятно оттягивая карманы замызганных брюк.
К Валере я подлетел сияющий, будто новая, только что выпущенная Монетным двором, денюшка. Оказывается, быть мошенником – легко и приятно. И что самое главное – результат перекрывал все сомнения и страхи.
- Ну, что у тебя?
- Нормалек! – я хлопнул по оттопыренным карманам, и блаженно улыбнулся - А у тебя?
Валера ухмыльнулся. Я не знаю, как и кем я выглядел в его глазах, но сам себя ощущал нашкодившим мальчишкой, счастливо избежавшим наказания.
- Нормалек и норамалек! – пожал он плечами, спрыгивая с фуры – Тогда валим отсюда!
И мы повалили. Я шел по ярко освещенной утренним солнцем улице и вел себя, словно глупый ребёнок, радостно перепрыгивая через лужи и поддавая ногой зазевавшиеся камушки, чувствуя, что наконец-то судьба, долгое время молчаливо издевавшаяся надо мной, повернулась вдруг лицом и отсыпала щедрой рукой от своих благ.
Наконец-то у меня появилась возможность немного помочь своей доченьке. И хотя я понимал, что денег смехотворно мало, почему-то хотелось надеяться, что плохое – позади, и я, с помощью Валерки, справлюсь с навалившимися проблемами.
Естественно, по пути к дому, то бишь, общежитию, мы заглянули сначала в обменник, гордо протянув, ещё толком не проснувшейся голубоглазой девушке, пару сотен долларов, а потом и в ларек, взяв бутылочку, чтобы отметить нашу несомненную победу.
В общежитии я первым делом бросился к мобильнику. Мне было жизненно необходимо знать, что происходит с Маришкой. Валера тем временем собирал на стол, что-то бормоча себе под нос и сосредоточенно, словно боясь заразиться, протирал посуду.
- Как там? – поинтересовался он, видя, что я, наконец, закончил разговор.
- Пока никак. В коме, – я потянулся за сигаретой, с наслаждением прикуривая и вдыхая в себя её горьковатый дымок – Валер! На сколько я могу рассчитывать?
- Серый, ты чего? На все и можешь рассчитывать … если ничего необычного не произойдет!
В эту минуту я был бесконечно благодарен своему другу, но что-то в его тоне насторожило. Что-то неуловимо-тревожное. Словно подул холодный февральский ветер, принеся с собой запах свежей, только что выкопанной могилы.
- А должно?
- Что должно?
- Ну … произойти что-нибудь необычное?
Валера удивленно приподнял брови:
- Ну, Серый, ты даёшь! Сам знаешь, жизнь - сложная штука! Тем паче – мы поигрались с такими ребятками! Ты прекрасно понимаешь, что они шуток не прощают! Так что, с месяцок придется оглядываться. Даже в туалете. Наедине с судьбой, так сказать!
- Валер, ты не темнишь? – зудящее чувство не проходило – Ничего не скрываешь?
- Вот что! - Валера глубоко вздохнул, словно готовя себя к прыжку – Я ничего не знаю! Что будет – то будет! А сейчас… садись-ка за стол! Расслабься! Завтра с утра отнесем деньги в больницу, а там ещё что-нибудь придумаем!
***
- Серенький! – Вовка Сорокин развалился в шезлонге, потягивая апельсиновый сок, и ощущая себя, как минимум, пророком Моисеем - Ты явно что-то не понимаешь! Или не догоняешь, как современная молодежь говорит. … Независимая пресса умерла! Так что и гадать тут не о чем! … Думаешь, я подался в «Свободу» из каких-то внутренних убеждений? Вынужден разочаровать! Плевал я на убеждения! Да если бы я носился со своими убеждениями, как ты, я б давно с голоду сдох! А в «Свободе» как раз и платят за эту самую независимость! Или ты думаешь, что такую машину, … - он кивнул в сторону стоящего недалеко от дачи новенького «Гранд - Чироки» - можно, при нашей профессии, просто заработать? Не дури! … Как нас в институте учили? ... Важна не сама по себе информация, а её окраска, подача. Вот и окрашивай эту самую информацию во что попросят! И как заплатят. Краска, она ведь тоже денег стоит, так? А в остальном … Ты посмотри, какая у тебя жена прелесть! А какая дочка! Да мне бы такую семью, как у тебя, я б не то, что горы своротил, я б планету в обратную сторону раскрутил!
10.
… Следующее утро следующего дня, словно издеваясь надо мной и Валеркой, принесло нам такие новости, от которых не то, что кровь стыла в жилах – мышцы превращались в подобие холодца.
Мы успели как раз на начало очередного отделения спектакля. Вы можете не верить, сказав, или, по крайней мере, подумав, что я что-то там перемудрил, напридумывал в угоду пресловутому «красному словцу», но факт есть факт.
На крыльце, будто в продолжение плохой киношки, лежал труп. Самый обычный. Хотя нет! ... А то вы можете подумать, что я о трупы спотыкаюсь каждый день, лихо разгребая их ногой при каждом выходе на улицу.
За всю свою жизнь, за сорок долгих и непростых лет, мне приходилось видеть трупы только два раза. И то - в более подходящей обстановке.
А тут … Покойник лежал на крыльце общежития, ощерившись и уставившись в небо пустыми глазами в окружении толпы народа. Судя по всему - на презентацию вывалило всё общежитие, не забыв оповестит о шоу пару соседних улиц, а заодно и милицию.
Менты ходили вокруг покойного грустно-сосредоточенные, о чём-то деловито совещаясь между собой и совсем не обращая внимания на столпившихся рядом любопытных, перепуганных граждан.
Чуть поодаль стояла сухонькая старушонка и яростно крестилась, бормоча что-то под крючковатый нос.
- Весело день начинается! – хохотнул было я, совсем не зная, как комментировать происходящее, но, глянув на Валеру, тут же осекся.
То, что я прочел в его расширенных от изумления глазах, не поддавалось переводу на слабенький человеческий язык. Это было ощущение вселенской катастрофы. Дверей ада, которые вот-вот должны закрыться за моим другом, безвозвратно отрезая его от всего, что связывает человека с такими же, как он.
- Ты чего?
Валера, цепко ухватив меня за рукав поволок обратно в общежитие.
- Знакомый, что ли?
- Знакомый, знакомый! – Валерка сжал рукав моей рубашки, с осторожностью чующего охотника зверя оглядываясь по сторонам – Бегом в общагу! Там всё объясню!
Мы, будто за нами гнались черти, пролетели мимо вахты и оказались у дверей валериной комнаты.
- Дай! – я отобрал у него ключ, видя, с какой поспешностью и суетой Валера пытается вставить его в замочную скважину.
Замок лязгнул, пропуская нас и оставляя один на один. Я толкнул Валерку на кровать и приказал:
- Рассказывай!
- А чего тут рассказывать! – со злостью буркнул он - Ты разве этого гаврика не узнал?
Я отрицательно мотнул головой.
- А я, как его увидел там, на крыльце, показалось – позвоночник из меня вынули. Он вчера на базе ко мне подходил! Пока ты с Нугзаром, так сказать, обсуждал финансовые вопросы!
- Ну и что?
- А вот что! – Валера снова, глубоко, с наслаждением затянулся дымком сигареты, и протянул мне клочок бумаги – На-ка, почитай!
Я развернул листок. Там, поспешным почерком было выведено следующее: « Гражданин начальник! В среду, т.е. 17-го, около 6 часов вчера, на базу прибывает груз. Обратно тронется в 4 . 00 ч . 18 – го по Питерской трассе. Автомобиль «КАМАЗ» номер НК 174 ОУ. »
- Ну и … - я непонимающе взглянул на Валеру – При чем здесь мы?
Валера вздрогнул, поглядев на меня, как смотрят на маленького, больного «на всю голову», ребенка:
- Серый, ты чего? Ты в самом деле не понимаешь? Или просто прикидываешься? Мы же с тобой теперь приговоренные! Эти хлопцы и так-то с нас не слезут, а теперь, после этого придурочного правдолюбца, они просто обязаны нас поймать и повесить на ближайшей березе! Да они весь город перевернут! Особенно, когда узнают, что за нами никто серьезный не стоит! Хотя – и так уже знают! Иначе – не было бы этого трупешника!
- Доигрались! – выдавил я, и закурил, присев рядом с Валерой.
- И заметь – крови рядом нет, а значит – его сначала где-то пришибли, а потом специально привезли! Так сказать – людям на потеху, а нам в назидание! Мол - так и так, ребята – мы все о вас знаем и готовьтесь к смертушке!
- И что теперь?
Я почему-то до сих пор не понял серьезность ситуации. Пришибленная неудачами нервная система реагировала вяло и нехотя, будто в полусне.
- Что, что! Линять надо! И чем скорее – тем лучше! - Валера встал с кровати и заходил по комнате, бросая в дорожную сумку вещи – Где гарантия, что они в эту самую минуту не поднимаются по лестнице? У тебя она есть? Что-то помирать мне - ну никак не охота! Можно сказать – в цвете лет? Или у тебя иное мнение?
Я запсиховал :
- Валер? Ты штаны проверь!
Он изумленно уставился сначала куда-то в стену, потом перевел взгляд на меня.
- Какие штаны?
- Не обделался? Нет? …Тогда слушай! Точнее – сначала сядь! Нечего пыль без дела поднимать! Мне тоже умирать рановато. К тому же, у меня делишки кое-какие поднакопились! Не вспоминаешь? Вспомнил? У меня дочка в реанимации! Если я умру, она тоже умрет! Кроме меня ей помочь некому! …Так вот! Уж если мы с тобой вдвоём, я подчеркиваю …вдвоем влезли в это дерьмо, так и вылезать надо вместе, а не носиться, как …! Думать надо! Просто сесть, и как следует подумать! Стопочку хочешь?
Валерка с недоумением посмотрел на меня, затем еще мгновение подумал, и молча кивнул.
- Вот и хорошо! – я дотянулся до холодильника, подавая бутылку.
Валера выпил залпом, прямо из горлышка, не размениваясь на пошленькие мелочи вроде поиска стопки и закуски. Не знаю, что больше подействовало – моя отповедь или все та же водка, но через пару минут, снова закурив, он, обретая способность нормально рассуждать, сказал:
- Ты сиреневую «девятку» напротив общаги видел?
- Ну, не видел! И что?
- А то! … Братва это нугзаровская? Понял? Сваливать надо, Серый! Как можно скорее! Без афиш и анонсов! И я, кажется, знаю – куда! Только сразу извиниться хочу – на твою дочку, как бы это поганенько не звучало, денег пока нет! Денек - другой отлежимся – отпышкаемся, а там! … Я тебе клянусь! Будут деньги! И Маринку твою вытащим!
Валерка, бросившись к комоду, стал рыться среди белья.
- Только паспорта возьмем и деньги! – комментировал он – Хотя… можно и без паспортов! Они нам теперь точно ни к чему! Доберемся до человечка одного, всё равно - новые купим! Со старыми нас теперь любой за пятую точку возьмет! Сам понимаешь!
Я был полностью с ним согласен. Вот только согласие это ничего не меняло в моем положении. Хотел я того или нет, но жизнь снова заставляла броситься сломя голову в очередную Валеркину аферу.
***
- О-о-о! – Вова обрадовано привстал с табурета, протягивая мне руку – А мы вот только тебя и ждем, работящий ты наш!
Вова Сорокин, как всегда довольный собой, сидел на кухне рядом с Ларисой. На столе стояла початая бутылка дорогого вина и коробка шоколадных конфет.
- Как дела в редакции?
Я досадливо отмахнулся:
- Кузьмин заболел! Пришлось вместо него переться в это чертово Михайлово!
Лариса засуетилась у плиты, почему-то пряча глаза:
- Ужинать будешь?
Я согласно кивнул:
- Угу! Сейчас! … Только помоюсь!
Пройдя в ванну, я включил холодную воду, ожидая, когда она, немного пробежав, станет совсем ледяной.
- Папа? – дверь в ванную приоткрылась, и в щель протиснулась Маришка.
Я обернулся:
- Чего тебе?
Маришка встала на цыпочки, и, дотрагиваясь до моего уха губёнками, с азартом зашептала:
- Папа! А дядя Вова и мама любят друг друга! Я видела, как они целовались!
Я оторопело посмотрел на дочку, потом потрепал её по голове, и, чмокнув в щеку, ответил, ещё не подозревая, насколько слова моей малышки рядом с истиной:
- Не дури! Дядя Вова – наш друг, и, если он и чмокнул маму в щёчку, так это всего лишь по-дружески!
… Вскоре Володька засобирался, и, скомкано попрощавшись, ушел.
… За весь вечер Лариса так и не посмотрела мне в глаза.
11.
Старый Валеркин «Москвичёнок» несся по окраине города, распугивая заблудших кур и разбрызгивая в стороны странное месиво из грязи и кусочков старого, давно отжившего свой век, асфальта. Автомобиль надрывался, взвизгивал и рычал так, что казалось - еще секунда, и мы полетим, оторвавшись от матушки-земли.
- Где ты откопал это чудо механики? – проорал я, пытаясь приспособиться к бешеной прыти механического инвалида.
Валера оглянулся, одним только взглядом посылая меня куда подальше, и сосредоточился на петляющей среди луж и покосившихся заборов, дороге.
Что ни говори, а польза от поездки была немалая. Все навалившиеся на мое бедное, тщедушное тело проблемы вытрясались из башки моментально, оставляя только одну мало-мальски ценную мысль – не свернуть себе шею о прыгавший навстречу многострадальному черепу, потолок.
Ни какой психотерапии не надо!
- Вылазь! – наконец скомандовал приятель, останавливая машину около перекошенной деревянной халупы – Приехали!
- Не фига себе санаторий! – хохотнул я, оглядывая окружающий сюрреалистический пейзаж.
Халупа, всеми забытая и закинутая, стояла в окружении сочного, по пояс, бурьяна в двухстах метрах от железной дороги, по которой, в настоящий момент, трудяга- паровоз тянул тяжеленный состав.
Земля под ногами крупно вздрагивала и единственное, что ещё как-то скрашивало унылый, сморщенный пейзаж - несколько хилых берёз, да прудик, на котором плавали, совершенно не боясь людей, дикие утки.
- Контора Таракана! – с воодушевлением выдал Валера, по-шутовски разводя руками:
- Кстати! Место называется – верь не верь – «Тупиковый переулок»!
Он напрягся, открывая перекошенную, сведенную старческим параличом, дверь. Та для порядка посопротивлялась, и, наконец, проскребя серыми, полугнилыми досками по мокрой земле, подалась.
Как я понял – стучаться тут не привыкли. Здесь вообще – не привыкли! И название места было на редкость замечательное – « Тупиковый переулок »!
А куда нам ещё?
- Какого хрена? - поинтересовались из-за двери, но дальше этого процесс не пошел.
Пришлось действовать самим. Шаря в темноте по стенам и спотыкаясь о какой-то мусор, Валерка распахнул ещё одну дверь и мы заползли, тихонько поругиваясь и пригибаясь, в берлогу, которая когда-то, может быть - лет двести назад, была чьим-то уютным домом.
Сквозь мутные, засиженные мухами стекла, пробивался неяркий солнечный свет. В углу, такая же засиженная и грязная, глядела на нас несчастными глазами Христа старая-престарая икона. Всё здесь застыло в запустении, забытое раз и навсегда людьми и только под иконой, обжитая, стояла кровать с металлическими шариками, которую сейчас встретишь, разве что, в музее, в разделе: «Жизнь и быт людей начала прошлого века».
На кровати, свесив грязные, не мытые от рождения ноги, сидел усатый, длинный и тощий мужик лет пятидесяти, глядя на нас диковатым взглядом.
- Какого хрена? – повторил он, сосредотачивая взгляд – Заблудились?
- Здорово, Таракан! – бодро откликнулся Валерка, протягивая мужику руку – Не узнал?
Тот сощурился, присматриваясь, и, наконец, растянув губы в подобии радостной улыбки, удивленно проурчал:
- Валера? Каким ветром?
- Ну, наконец-то врубился! Серый, знакомься! Это Таракан! – Валерка боднул головой в сторону усатого оборванца – Таракан! Это Серый! – бросил он в мою сторону, отвечая на вопросительный взгляд мужика.
Мне стало смешно. Ну, ей Богу – Алиса в стране чудес! «Знакомься, Алиса! Это торт! Торт, знакомься! Это Алиса!». Или что там было вместо торта? Впрочем, неважно! Важно другое. Таракан признал нас за своих. Оторвав тощий зад от свалявшегося постельного белья, он вальяжно, как английский лорд на приеме у матушки - королевы, поклонился и протянул мне руку. Ладонь, загорелая и морщинистая, размером с добрую совковую лопату, сжала мою крепко-накрепко. Не ладонь – медвежий капкан.
Во всём этом было какое-то дурацкое несоответствие. Тощий, будто бы высушенный человек с такими ладонями показался мне мутантом. Порождением загадочного, то ли радиационного, то ли какого-то другого, фона, излитого на окружающую флору и фауну, либо по злому умыслу, либо просто по чьему-то разгильдяйскому недосмотру.
Мутант почесал огромной клешней затылок, и проворковал, пытаясь придать своему скрипучему голосу дружескую проникновенность:
- Мужики! «За встречу» будете? Я б сбегал!
Конечно, пить в этой уродливой обстановке не хотелось, но! … Как вы думаете? За что, всё-таки, аборигены съели Кука? На мой взгляд, потому, что не угостил он их тем, чем положено по традиции, угощать их, тех самых аборигенов, в подобной ситуации. Вот и нарвался!
Нарываться нам с Валерой не было никакого резона, и, где-то в собственных душах тяжело и обреченно вздохнув, мы отправили Таракана в ближайший ларек.
- Где ты откопал это сокровище? – поинтересовался я после того, как дверь за Тараканом закрылась.
- На базе, где ж ещё! Клад для работодателей! – отшутился Валерка – Есть не просит, работает, что твой трактор, да и мужик сговорчивый!
- А нам, какая от этого польза? Зимовать я здесь не собираюсь, а в остальном … - Я с сомнением обвел взглядом халупу Таракана - У твоего дружка имя есть? Или так и на могиле напишут? Мол, «Таракан запечный » и годы … с такого-то по такой.
- Отчего нет! … Есть имя … Владислав! Славик, значит! … Да ты не бойся! Это с виду он такой зачуханный. На самом деле … вот увидишь, паспорта он нам сделает, и укрыться где, найдет. У него тюремного опыта ни на один университет! Вот и сидит, не отсвечивает. А что халупа такая … так тут извини! Каждый живет так, как ему нравится!
«Нравится, не нравится, спи моя красавица!» - всплыла в голове подхваченная однажды фраза, и я ответил:
- Ладно, Бог с ним, с Владиславом этим! … Только учти! Пить я не буду! Я вон - на крылечке лучше посижу! Пока вы тут с ним дела обсуждайте!
- Ну уж нет! - Валерка вспылил, взорвавшись, будто обгорелая, не отжившая своё, головешка – И пить ты будешь … и улыбаться, и дела обсуждать – тоже! И не куда ты не денешься! Потому что - надо! Потому что, от этого засранца, заметь, наше будущее зависит! И будущее твоей дочери – в том числе!
Я закурил. Чем дальше, тем меньше я понимал всё, что происходит. Валера … Еще час-полтора назад он чуть ли не плакал, увидев труп того доброхота на крыльце общежития, а тут …, глядите – орал на меня, как сутенёр на девочку, не стесняясь в выражениях. … Мы уже и изъяснялись-то на каком-то полублатном языке, разом привыкнув к своему положению.
Вот уж действительно – неисповедимы пути твои, Господи! Что я сейчас мог без Валерки? … Без этого мутанта? Да ничего! Только прийти к Нугзару с покаянием, понурив дурную голову. Авось, простит! Я поглубже затянулся сигаретой и пробормотал:
- Хорошо! ... Действительно! … Куда я денусь!
Таракан оказался мужиком на удивление шустрым, и потому «Совет в Филях » начался быстро и продолжался уже более часа. Мутант, он же Вячеслав, уже не казался мне представителем инопланетного племени, уже не отсвечивал синевой, и вообще – выглядел достаточно уверенно, словно напился живой водицы.
Преображенный, он травил тюремные байки, присыпая их в неимоверном количестве «феней» и матами. Как-то так, само-собой, выходило из его рассказов, что все окружавшие его люди, будь то следователи, прокуроры или сокамерники, всегда и во всем прислушивались к его мудрым советам. А те, кто не прислушивался, в силу самоуверенной глупости, так навсегда и канули, булькнув на прощание, на самое дно, самого глубокого болота.
Так и подмывало спросить, как же это он, такой умный и самодостаточный, оказался здесь, в этом мутировавшем и выродившемся районе нашего города. И только валерин взгляд, нет-нет, да и брошенный из-под рыжих бровей друга, предостерегал меня от подобного шага.
На исходе второго часа болтливых, изрядно поднадоевших откровений Таракана, Валера умудрился - таки вклиниться в словесный понос, и направил разговор в более конструктивное русло.
- Слышь, Таракан! – выдал Валера на усталой ноте – Хорош грузить! Ты нам прямо скажи, паспорта сделаешь?
Таракан надулся, оскорбленный, и, глядя из-под насупленных бровей на мелкого человечишку, помешавшего его откровениям, вымолвил, будто плюнул:
- Слово Таракана – закон! Это вся зона знает! Если Таракан сказал – будут паспорта через два дня, значит – будут! И точка!
Видимо, считая продолжение беседы оскорбительным для его тонкой души, Таракан смел жилистой ручищей всё, что было на столе, и подытожил:
- Всё! Праздник закончен! Писать и спать!
Я не знаю, как бы я поступил в другое время и в другом месте, но здесь был вынужден смолчать, и, скрипя зубами, подчиниться.
***
- Ну, все! – Я закрыл книгу, поправляя дочкино одеяло, попутно поцеловал её в теплую щечку – Пора спать!
Доча посмотрела на меня распахнутыми в детской наивности глазами, и, зарываясь поглубже в одеяло, прошептала:
- Пап … Я, когда буду старой, тоже Бабой – Ягой буду!
- Это ещё почему? - усмехнулся я, чуть встревоженный Маришкиным откровением.
- Нам в садике говорили, что Баба – Яга на самом деле добрая! Просто в детстве с ней никто не играл!
- Мариш?... Я с тобой что, не играю? Мы вон какой с тобой город сегодня построили!
- Не-е-е! Ты играешь! А вот девочки во дворе – нет! … И мама тоже не играет! Она больше ворчит на меня! Я сегодня есть не хотела, так она на меня так ругалась!
Я погладил Маришку по голове:
- Не переживай! Мама просто сильно устает!
- А ты нет?
- Бывает … Ладно, спокойной ночи! –сказал я, заканчивая разговор.
Маришка приподнялась на локте, и, целуя меня, уже в полусне, пробормотала:
- Спокойной ночи, папуль!
12.
… Самая дурная и непонятная вещь на свете – время. Под него нельзя приноровиться, нельзя приказать идти быстрее, или, наоборот, замереть в ожидании. Оно – само по себе, мы – сами по себе. И ничего тут не поделаешь.
Судя по тому, как оно вело себя на сей раз – окопались мы в конторе Таракана надолго, если не навсегда. Правда, паспорта Таракан принес, как и обещал. Он швырнул их на стол с видом оскорбленного недоверием достоинства, и почти тут же снова исчез. Паспорта были до хруста новыми, будто только что отпечатанными.
Теперь, согласно новому документу, я числился Федосеевым Виктором Андреевичем, прописанным в славном граде Курске на улице Ветеранов. Впрочем, всё это неважно. Важно, что морда в паспорте была моя, и, уж если на то пошло, подделку можно было отличить только при серьезной МВДовской проверке. Слава Богу, я пока ещё не удостоился такой чести, и искали нас только ребята Нугзара.
Мы торчали у Таракана уже несколько дней, совершенно не зная, чем себя занять и слонялись, заблудшие и беспамятные, по его заросшей сорняками фазенде. Судя по высоте травы и окружавшему нас запустению – Таракан не был ярым дачником. Точнее – не был им даже в принципе.
Единственное, что как-то помогало скрасить наш тягучий быт, это пруд с дикими утками. Я ходил туда каждый день, прикармливая уток хлебными крошками, и, кажется, начал свыкаться с дурной непроходимостью времени. Даже погода в эти дни стояла тепличная, без резких изменений температур.
Может быть, я и радовался бы этой бездельной, бездумной тягучести, если бы не одно обстоятельство. Моя дочь по-прежнему находилась в реанимации. Шел уже шестой день отведенного ей десятидневного срока, и никаких улучшений не наступало.
Стоило закрыть глаза, отвлечься на минуту от созерцания окружающей унылости, как перед глазами возникала беломраморная ручонка с несмелыми прожилками синеватых вен, в одну из которых был вставлен катетер капельницы.
Это было пыткой. Ежеминутной, вытягивающей душу и жизнь. Дни – близняшки, вечера – близняшки, ночи – близняшки. Заколдованный круг из взявшихся за руки близняшек.
Они водили вокруг нас заколдованный серый хоровод, высасывая жизненную энергию, лишая воли и сил. Все эти дни, мучительно дожив до вечера, я набирал номер реанимации, чтобы услышать одну - единственную фразу: «Все без изменений!».
Время, отведенное мне доктором Радниковым, уходило. Деньги заканчивались. Перспективы – тоже. С каждой минутой это хождение по кругу становилось всё мучительнее и мучительнее. Не было даже веревки, чтобы раз и навсегда прекратить этот спор с судьбой, где ты оказывался в проигрыше изначально, согласно статусу.
Рано или поздно извечный русский вопрос: «Шо робить?» должен был добраться и до нашей отшельнической обители, чтобы, сжав горло жестокой рукой, продиктовать план дальнейших действий и поступков. И вот, наконец, добрался…
***
… Когда я вошел домой, то сразу почувствовал какое-то напряжение. Что-то не так. Маришка, выбежав из комнаты перепуганным мышонком, нырнула за меня, уткнувшись в мокрый плащ, и захлюпала носиком. Ещё ни разу я не видел на её симпатичной мордашке столько взрослого отчаянья.
- Ну? – спросил я, наклоняясь и вытирая мокрое от слез личико – Что случилось?
Маришка прижалась ко мне дрожащим тельцем и молча, снова шмыгнув носом, кивнула на дверь. Оттуда доносился визгливый голос Ларисы.
- В школе проблемы? – я снял промокшую обувь, и с наслаждением засунул ноги в теплые домашние тапочки.
Она кивнула головой.
Странно. Учеба давалась Маришке легко, и мне еще ни разу не приходилось краснеть за нее на родительских собраниях. Наоборот. Я ходил туда с наслаждением, всегда ожидая, и получая, заслуженную награду в виде добрых слов учителя за воспитание своей крохи. А тут …
- Я Машку стукнула! По лицу! – прошептала Маришка срывающимся голосом – Мама ругается!
Уж кого-кого, а Машу Смирнову знали все родители. О её проделках знали все, кому не лень было вникать в жизнь класса. Дочь директора школы, она, чувствуя немую защиту своего сановного папы, вытворяла, что хотела. Не смотря на малый возраст, третий класс, всё же, Маша могла нахамить кому угодно, баловаться на уроках, да и вообще, вести себя так, словно школа безраздельно принадлежала ей и её отцу. И если я все правильно понимал, то ругать Маришку было, скорее всего, не за что.
У Ларисы было другое мнение. Она вылетела из комнаты и словно стервятник на жертву, налетела на нас, криком пытаясь доказать свою правоту. Растрепанная и без положенного по статусу и возрасту слоя косметики, в полурасстёгнутом, неопрятном халате она выглядела мегерой. Бабой-Ягой из страшной сказки.
Странно! Почему, до сих пор, я не замечал этого? Может, в чем-то она и была права, но эта правота, была правотой взрослого человека озабоченного своей карьерой, а никак не состоянием своего ребенка.
Маришка ещё глубже спряталась за меня и дрожала всем телом.
- Гадина! – неслось над нашими головами – Тебя убить мало! Ты понимаешь, что ты делаешь? Если я с твоей помощью останусь без работы, я тебя закопаю! – орала Лариса, совсем теряя человеческий вид.
Такой я её ещё ни разу не видел. Можно было, конечно, сделать сноску на конец учебного года, на усталость и постоянное нервное напряжение, но то что Лариса сейчас вытворяла, напоминало спектакль, дурной спектакль в сумасшедшем доме.
- Прекрати! – я попытался урезонить её, привести в чувство, но ничего не получилось.
Лариса словно бы не слышала обращенных к ней слов, не видела зареванную Маришку. Она будто исполняла предписанную идиотским спектаклем роль. Исполняла с воодушевлением и полной отдачей. Как и положено талантливой актрисе.
Почему-то, вдруг, возникло ощущение, что ей не нужны мы с Маришкой. И суть происшедшего её не интересует. Важно доиграть до финала.
Я отвел Маришку в свою комнату, усадил в кресло и попытался успокоить. Она сидела, уткнувшись в моё плечо, и тихонько плакала.
- Ну что ты … - я гладил доченьку по голове, тихо приговаривая - Мама просто перенервничала! Ну лапушка, ну доча, Маришка! Покажи-ка, как солнышко из-за тучки выглядывает!
Маришка через силу улыбнулась, отметая от себя все плохое, и вдруг посмотрела на меня с какой-то взрослой тоской в глазах. Будто поняла что-то, что я понять не в силах, несмотря на возраст:
- Мама меня не любит?
Я опешил, и, стараясь подбирать слова, ответил:
- Любит, только у нее сейчас проблем много!
- Мне Вова письмо написал, а Машка его из портфеля украла, и читала на весь класс! Как дурочка! А Вова написал, что меня любит. А Машку никто не любит, она толстая и рябая. Вот она и завидует! Ведь правда, завидует? – и тут же, безо всякого перехода, с глубоко спрятанной надеждой – А мама меня правда любит?
Что мне было ответить на это? То, что маме, судя по всему, давно уже наплевать на нас? То, что она живет своей, не всегда понятной даже для меня, жизнью?
Эх, Маришка, Маришка! Разве я могу сказать тебе правду? Она и для меня-то страшна! А уж для тебя и вовсе - хуже ножа в твое маленькое сердечко!
Я отвел взгляд и пробормотал, стараясь придать голосу искренность:
- Конечно, любит! Как же она может нас не любить? Ведь мы же – её семья!
13.
… - Валер! Ты одурел совсем? Мы с тобой и так дров наломали – не на одну зиму хватит! А сделать то, что ты сейчас предлагаешь - это же просто самоубийство! – я оторопело глядел на Валеру, и не узнавал своего старого приятеля - Тут ни один Таракан не поможет!
- Серый, ты не понимаешь! Это … - он потряс перед моими глазами уже знакомой, отмеченной чужой кровью и жизнью, запиской – Это наш пропуск в рай! Шанс, который дается раз в жизни! Да и то – не каждому!
- Точно, в рай! Я это ещё на крыльце общаги понял! Одному уже этот пропуск оформили! … Хочешь, чтобы и тебе – тоже?
- Нет, ты послушай! – продолжал наседать Валерка – Тут же почти никакого риска! Остановили, взяли, исчезли! И никто, никогда и ничего не узнает! – он потормошил меня за плечо, продолжая искушать - Квартиру купишь … Правда в другом городе … Дочурку свою вылечишь – перевезёшь! Заживете как люди! Подумай!
Интересно сказать - «подумай»! Даже если бы Валера и не настаивал, с выпученными глазами отстаивая свой план, внутренне, разумом, я понимал – выбора у меня не было.
Точнее, он был, этот выбор, но уж точно - не для меня. Я никогда не согласился бы спустить всё на тормозах, оставляя на милость судьбы жизнь и здоровье единственного дорогого мне человечка.
- Валер! – устало произнес я, глядя в пространство - Я понимаю, зачем это мне! А тебе – зачем? Что тебе-то спокойно не живется? Ведь ты же прекрасно понимаешь, что если нас поймают, то это – все! Пожизненное, как минимум! Если вообще до суда доживем!
Валерка вскочил, словно подброшенный мощной пружиной:
- Доживем, не доживем! Какая разница! Надоело всё, понимаешь! Общага – работа, работа - общага! Человек я, понимаешь! Человек, а не скот! … И это, чёрт возьми, должно хотя бы звучать гордо! – Валера с раздражением присел на промокшие, полупрогнившие доски крыльца и продолжил – … Я недавно передачу смотрел. О бабуле – долгожительнице. Сто шесть лет прожила. Сто шесть! А когда её спросили, какие счастливые моменты помнит, она и ответить-то ничего не смогла! Не было у нее этих моментов! За сто шесть лет! Понимаешь, не было! Пахота, пахота и ещё раз пахота! И так – всю её жизнь! … Я жить хочу, а не лямку тянуть! … И какая разница - проживу я сто лет, или половину! Это ни о чем не говорит! Жизнь человеческая не годами измеряется, а вот этими самыми моментами счастья! … Нам же с тобой сейчас терять нечего. Или пан - или пропал. Так почему бы и не пан? И тем более! … Не дай, конечно, Бог, но если с твоей Маришкой что-нибудь случиться? Ты что, сможешь спокойно жить после этого? Жить, спать, дышать! Сам-то подумай!
- Ну, хорошо! – я с сомнением посмотрел на Валеру - И как ты думаешь все это провернуть? … Остановим, попросим подвести, … естественно, через «пожалуйста», а потом нож к горлу? Извини, таких дураков уже давно нет! … Вымерли, как мамонты! Или у тебя есть серьезный план? А там ведь машина сопровождения … это как минимум … плюс второй водила. И у этого второго, тоже, наверняка, ствол! Если не «Муха» за пазухой!
- Ствол, ствол! – проворчал Валерка, опуская руку под рубашку – Мы тоже не пальцем деланные! На вот, гляди!
Валера жестом фокусника достал из-за пазухи пистолет, демонстративно передернул затвор, и с торжествующе-победным видом протянул его мне. Достаточно было глянуть на его агрессивно-мальчишескую физиономию, чтобы рассмеяться. Что я и сделал.
- Валер! Тебе сколько годиков? Ты с ума сошел! Этой хренью ворон пугать … и то неприлично! А ты … Тоже мне, Джеки Чан местного разливу!
Я безразлично махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Однако, моего друга, это, судя по всему, не устраивало. Он схватил меня за рукав и потянул, пытаясь усадить на место.
- Нет, Серый! – глаза Валерки снова фанатично загорелись – Ты постой! Ты же меня ещё не выслушал? Так?
- Ну? – Я снова присел на крыльцо, сдаваясь.
- Я же не сказал, что мы с этой пукалкой на дело пойдем? Нет?
- И что дальше?
- А дальше мы «Калашы» добудем!
- Ага!.. В комиссионке купим, что ли?
Валера расплылся в довольной улыбке, приглашая меня насладиться его сообразительностью:
- У ментов возьмем!
- У кого? – протянул я с удивлением - … Валер, тебе «Скорую» не вызвать? Полежишь месяцок в «дурке», подлечишься! … Как считаешь?
- На пальцах! – зло отбрыкнулся приятель - Первое! «Пукалка» у нас есть? – он демонстративно, перед моим носом, загнул указательный палец – Есть! Второе! – он загнул ещё один – Машина есть? Есть! … Осталось немного наглости и везения!
- Ну, предположим … - я брезгливо отодвинул от своего лица его сжатую в кулак ладонь – И что потом?
- Смотри! - лучился Валерка - Инсценируем аварию! … Помнишь поворот на Мишино? …Там гаишники всё время стоят. … Затем … - приятель с шумом набрал в легкие воздуха, и продолжил - Я лежу у дороги, в луже крови … Из томатной пасты, разумеется! … Ты их вызываешь! … Потом ствол под ребра, и сами отдадут всё, что нам надо! … Еще и «спасибо» скажут, за то, что живы останутся!
- Да-а! – хохотнул я – Тебе бы романы писать! Не пробовал?
Валера потух взглядом, чувствуя моё отношение к затее, и с досадой на лице закурил, демонстративно отворачиваясь:
- Ты же у нас журналист! Ты и пиши!
- Ладно! – потрепал я его по плечу, вставая – Пошли спать! Утро, говорят, вечера мудренее!
Всю ночь я провалялся без сна, уставившись в чернеющий надо мной потолок и обдумывал Валеркино предложение. Конечно, риск того, что всё закончиться для нас куда как печально, был. Но что делать?
Я, со своей стороны, не мог предложить вообще ничего. А тут. … Какой-никакой, но все же выход. …А мораль человеческая? Да Бог с ней, с моралью! Где вы, люди? Жив ли ещё кто?
- Согласен! – чуть не прокричал я, встав утром, и отвечая на немой вопрос друга.
Валерка просветлел в улыбке, и бросив через плечо: «Жди!» куда-то умчался. Появился он часа через три, нагруженный продуктами и ужасно чем-то довольный.
- Всё, Серый! – обрадовано сообщил он, разгружая продукты – Понеслась! Когда машина выйдет с базы, нас предупредят! На твой мобильный позвонят! … Да! И ещё! Пацаны предупредили, чтобы ты отключил мобильник и не вздумал им пользоваться! До поры – до времени! Судя по всему у ребят Нугзара очень серьезные завязки! Ох, и обиделись они на нас! И всё из-за каких-то пяти тысяч! Так я скоро Нугзара уважать перестану!
Я пожал плечами и послушно отключил телефон. Надо так надо! В конце концов, от меня мало что сейчас зависело.
В этой ситуации снова рулил Валера, а я, всего лишь, был пассажиром. Пассажиром автомобиля, несущегося на предельной скорости в ад...
***
Хор пел. С воодушевлением и серьезностью детишки растягивали слова, каждый по-своему помахивая ручками, не в силах устоять на одном месте, и стремясь выложиться в выступлении, как могут только очень талантливые певцы:
… - Прекрасное далеко, не будь ко мне жесто – о - ко
Не будь ко мне жесто –о - ко
Не будь ко мне жесто – о – ко
Жестоко не будь! …
Моя лапушка стояла где-то в середине второго ряда на установленной, по случаю утренника выпускников, скамье, и со страстью в голосе повторяла вслед за старенькой воспитательницей Верой Сергеевной слова, известной мне со школьных лет, песни.
Казалось, дети произносили слова то ли просьбы, то ли клятвы, обращенной к взрослому миру, живя в этот момент только этими строками:
…- Из чистого истока
В прекрасное дале – о –ко
В прекрасное дале – о – ко
Я начинаю путь!
В какой-то момент я тоже запел, подхватывая и поддерживая робкие детские голоса. Горло першило от подступивших слез. Вместе с детьми я просил Бога о чём-то чистом, незапятнанном и непогрешимом, словно очищаясь в этот момент. Осмотревшись, я заметил, как многие, не только матери, но и отцы тоже подпевали. У некоторых в глазах стояли слезы.
Сейчас, в эту самую минуту мы были единым целым. Мы и наши дети.
14.
- Поехали! – коротко бросил Валерка, забираясь в «Москвич».
Я послушно упихался на заднее сидение, глазея по сторонам и как бы прощаясь со всем окружающим миром. Во всей операции мне отводилась пустяковая по действу, но значимая по сути, роль. Я должен был убедить гаишников просто подойти к лежащему рядом с раскуроченным автомобилем человеку. Только и всего!
Место дорожно-транспортного происшествия мы облюбовали себе заранее, в трехстах метрах от постоянной дорожной засады гаишников.
Бетонный столбик торчал на обочине одиноким полугнилым зубом, как бы специально предназначенный для подобных ситуаций. Будто за долгое-долгое время своего одинокого стояния, дожидавшийся встречи с мордой именно нашего «Москвича».
- Готов? - спросил Валерка, снижая скорость метрах в двухстах от столбика. Я молча кивнул.- Тогда прыгай!
Я сгруппировался, и, открыв дверцу машины, выпрыгнул навстречу гравийной обочине. Камни больно впились в спину, сдирая беззащитную кожу со спины и рук. Рубашка моментально пропиталась кровью и грязью. Я пару раз перекатился, словно принимая участие в съемках киношного трюка, затем поднялся, и, инстинктивно отряхнувшись, побрел к съехавшему в кювет « Москвичу ».
Картина, представшая передо мной, была действительно жуткой. «Москвич», ударившись о столб, съехал наполовину в кювет, и, неловко накренившись, напрочь заклинил пассажирские двери содранным с земли дерном.
Капот Валеркиного авточуда, и до того не очень прочно стоявший на своем месте, был оторван силой столкновения и белел смятой, ненужной бумажкой метрах в десяти от машины. От переднего стекла тоже ничего не осталось и разлетевшееся на миллионы мелких кусочков, оно потерянно похрустывало под ногами.
Недалеко, на животе, сгорбившись и будто стремясь к продолжению полета, лежал Валерка, нелепо подвернув правую руку под себя. Его окровавленное лицо уткнулось в несмелую майскую мураву и ничего не выражало.
«Все!» - взрывом вспыхнуло в голове. В животе, где-то под солнечным сплетением, образовалась щекочущая пустота, рождая позывы к рвоте.
Я встал на колени, и, боязливо взявшись за Валеркино безвольное плечо, начал переворачивать тело.
- Стра-а-а-шно? – спросило вдруг тело загробным голосом, садясь, уже безо всякой посторонней помощи, на траву.
Моя реакция была мгновенной. Я коротко, без замаха, ударил Валерку в перепачканную томатной пастой и грязью, челюсть:
- Скотина!
Валеркина физиономия расплылась в блаженной, придурковатой улыбке:
- Поосторожнее! Реквизит побереги! А то, ишь, размахался! Я что, дурак, со всего маха, да в столб врезаться? А монтажка на что? – захохотал он - Давай иди, гаишников зови, а то паста прокиснет!
- Ничего! Не прокиснет! Зато теперь кровь настоящая! – зло прореагировал я, и пошел на пост, к гаишникам.
Должно быть, видок у меня был ещё тот, потому что сержант, стоявший рядом с милицейским «Фордом» напрягся, будто сеттер на охоте, и. глядя расширенными от изумления глазами, спросил:
- Слышь, дорогой! Тебя где так угораздило?
Я обессилено махнул рукой в сторону трассы, и загробным, хриплым голосом, пробормотал:
- Мужики! Помогите! Там… Там авария! …
Эх, школьные годики! Не зря, ох не зря, я когда-то, ещё классе в пятом – седьмом, ходил в театральную студию! Спасибо Вам, незабвенная Марина Игоревна, за науку!
Гаишники поверили сразу. Сержант наклонился над окном машины, и, тыча пальцем в мою сторону, что-то горячо, словно на ушко любимой женщине, заговорил. Из окна показалась усатая, раскормленная морда старшего патруля. Оценив ленивым взглядом ущерб, нанесенный моему личику, он боднул головой в сторону заднего сидения «Форда», и приказал:
- В машину!
… Валерка валялся там же, около покореженного «Москвича». Вот только поза у него была теперь другая, более удобная для активных действий.
Желая заработать очки по службе, сержант сразу рванул к поверженному Валерке. Надо сказать – картина действительно впечатляла. Не перевелись еще на Руси талантливые люди! Мне даже стало жалко этих ребятишек, так легко клюнувших на нашу наживку.
Впрочем, хвалить себя было ещё рано. Лейтенант, как человек более опытный, и, следовательно, немного ленивый, остался рядом с «Фордом», всем своим видом показывая, что торопиться ему, уж точно, некуда.
Я подошел к лежащему в крови и грязи другу, как раз тогда, когда и началось главное действо. Неожиданно для сержанта, в его бок, как раз туда, где заканчивался бронежилет, уперся холодный ствол «Макарова».
- Тихо, парень! – зло прошипел Валерка - Зови напарника!
Сержант напрягся, и как-то сразу поверив в безысходность ситуации, выдавил чуть слышно:
- Са-а- шка!
- Громче, сука! – Валерка ткнул стволом под ребра.
Сержант набрал полные легкие воздуха и заорал:
- Сашка! Сюда иди! Скорее!
Лейтенант скатился в кювет и встал впереди меня, совершенно теряя контроль над ситуацией.
- А теперь медленно …- продолжил Валерка – Я подчеркиваю, медленно! Автоматы на землю!
Гаишники послушно, словно зомбированные, выполнили команду.
- Серый, подбери! – обратился ко мне Валерка, потихоньку приподнимаясь с земли.
- Три шага вперед и на колени! – снова приказал он гаишникам.
Те, не спеша, стараясь сохранить собственное достоинство, двинулись вперед.
- Быстрее! – рявкнул я, подключаясь к активным действиям, и передергивая затвор.
Окончательно убежденные в серьезности наших намерений, гаишники послушно опустились на колени. Сержант, видимо насмотревшись всяких дурацких фильмов ещё и руки за голову завел. И в замок сцепил. Для нашего удобства, что ли?
- Мужики! Вы чего? На пожизненное нарываетесь? - всем своим видом лейтенант старался убедить нас в собственном бесстрашии – Вас же всё равно найдут – поймают!
Удача, азарт, да ощущение собственной безнаказанности, видимо совершенно выбросили меня из реальности.
- Может, замочим? – обратился я к Валерке, окончательно вдруг поверив в то, что я - этакий разбойник с большой дороги, и в то, что мне всё «до пояса».
Валера насмешливо посмотрел на меня покрутив у виска пальцем:
- Наручники у них возьми! И стреножь-ка эту братию!
Я послушно выполнил его команду.
- Ну вот! – Валерка повел стволом в сторону пленников – А теперь – в лесополосу!
Лицо сержанта, молоденького ещё парнишки, вдруг перекосилось, и он трясущимися губами забормотал - захлипал:
- Ребята! … Не убивайте! … Пожалуйста! … Ну, пожалуйста!
Только сейчас до меня вдруг дошло, что мы делаем. И чем всё это может кончиться. Я вопросительно посмотрел на Валерку. Тот, чувствуя мой немой вопрос, пробурчал:
- Не боись, сержант! Если правильно себя поведете - будете живы-здоровы! А уж если нет – извини! А теперь … - голос Валерки снова стал злым и прокалено-твердым - Рысью, в лесополосу!
За ребят-гаишников я, честно сказать, не очень-то и переживал. Вот только сержанта было жалко. Ей Богу - насмотрелся парень фильмов с участием товарища Шварцнегера!
Когда мы подвели их к березе, облюбованной нами в лесополосе, то вид у него был, словно у котенка, выловленного из лужи. Жалкий и потный. И если бы не его непосредственный начальник, на глазах которого всё и происходило, то навалил бы парень в штаны и не поморщился.
Зато лейтенант! Что ни говори – молодец! Столько лютой ненависти в глазах я видел последний раз разве что у своей жены, Ларисочки, когда разворачивал топором наше любовное гнездышко.
Да и то! Куда ей до этого парня! Там была ненависть вперемешку со страхом. А тут! В чистом виде! Так сказать – высшей пробы! Молодец, служивый!
- Ну, что, козлы! Убивать будете? – процедил он сквозь зубы, с презрением глядя мне в глаза - Я вас, сук, все равно достану! Из гроба, но достану! Слышь ты, Рыжий! – продолжил он, переводя набыченный взгляд на Валерку - Мамой клянусь, достану!
Валерка вспыхнул:
- Послушай, ты, герой госавтоинспекции! Лучше заткнись! Заткнись и раздевайся!
Лейтенант демонстративно захохотал, и сквозь смех добавил:
- Вы чего, ребятки? Гомики-экстремалы? Или что?
Не будь у Валерки в руках «Калаша», лейтенант, не рассуждая, бросился бы на Валерку и задушил с полным удовольствием. Если не сказать - с оргазмом. Да и Валерка, наверняка бы, не отстал в проявлении чувств. Чем не любовь с первого взгляда!
Пришлось вмешаться. Я размахнулся, и треснул говорливого лейтенанта по спине автоматом. Тот полоснул взглядом, наполненным, до лютого, морозящего позвоночник сияния, ненавистью, и стал не спеша раздеваться…
***
- Папуль? А когда люди умирают, они превращаются в ангелов?
- …
- Значит, мама превратится в грустного и уставшего ангела? Так?
15.
- Вот и всё, а ты боялась! – Валерка захлопнул дверь милицейского «Форда», поигрывая ключами - Да не переживай ты за них, посидят, покукуют до утра, а утром их шатии-братии позвоним! ... Так, мол, и так … замерзли ребятки в обнимку с берёзкой! А что ты хочешь? Издержки производства!
- Спать хочу! – безразлично откликнулся я, чувствуя, как на меня всей своей мощью наваливается тяжелая усталость – Жрать и спать!
Я устроился рядом с Валеркой, попутно обшаривая бардачок.
- Хоть бы путнее чего оставили!
Теперь мы выглядели с приятелем, как два заправских гаишника. Правда, на мне форма немножко висела. Зато на Валере! Я оглядел друга и хохотнул:
- Слышь, Валер! Тебе, может, в гаишники податься? Погляди, какой ты из себя весь представительный!
- Хорош трандеть! Поехали! – ответил он, вставляя ключ в замок зажигания.
Мы вырулили на трассу и поехали к ближайшему леску, чтобы отсидеться. До начала операции оставалось что-то около пяти часов.
- Т- о - ормозим! – в распев прокомментировал Валера свои действия минут через десять, сворачивая с дороги и загоняя машину меж двух, стоящих в окружении молодой поросли, елок - Ты как хочешь, а я ноги разомну! …Кстати! У тебя ничего после встречи с асфальтом не болит?
Я равнодушно пожал плечами. Какая разница, болит - не болит! Тоже мне, Айболит выискался!
- А у меня болит! – Валера открыл дверь, вылезая из-за руля – Грудью так о руль шарахнулся, думал всё, милости просим на небеса!
Он обошел вокруг машины, и, открыв багажник, стал в нем рыться.
- О, смотри-ка! Гаишики, оказывается, тоже люди! – он достал из багажника два пакета и снова уселся рядом со мной - Ишь ты! Кофеёк! Бутербродики с колбаской, сырочек! Все как в лучших домах! - бормотал он, вываливая снедь мне на колени - Сейчас покушаем, а потом, как говорит дорогой наш товарищ Таракан – пописать и спать! … Да, кстати! Мобильник включи! А то друзья позвонят, а мы не в курсах! Нехорошо!
Еще через десять минут Валерка, сытый и бесшабашный, откинул сидение, и, почти сразу же, захрапел.
Честно говоря, я завидовал ему. Не вообще, а именно сейчас, в эту минуту. Так засыпать мог человек, которому всё, абсолютно всё безразлично. И где он будет завтра, и что с ним будет послезавтра. Перекати-поле, одним словом.
Я же сидел, глядя в тёмное автомобильное стекло, и думал. … Я это, или, может быть, уже кто-то другой? … Прошлого не было. Оно кануло безвозвратно в ту сточную канаву, которую, то ли в шутку, то ли всерьез, называли жизнью. Разве можно было назвать жизнью всё то, чем я занимался, чем жил, за что цеплялся душой и разумом? …
Правильно сказал Валерка. … Жизнь человеческая измеряется моментами счастья. Так ли уж много их было у меня, у тех, кто меня окружал в той, казавшейся внешне благополучной, жизни?
Единственным человечком, светлым пятном в серости бытия, единственным в ком я всегда находил спасение, была и оставалась моя Маришка. Моя плоть и кровь, моя доченька. …Так стоило ли жалеть? Стоило ли плакать о прошлом и бояться будущего? … Жизнь человеческая измеряется моментами счастья!
…Должно быть, я задремал, и, уже где-то за гранью полусна, увидел перекошенное крысиной озлобленностью лицо Ларисы, грустно-озабоченное лицо доктора, и, почему-то - лицо неповоротливо-толстой тетки из ларька, что напротив общежития.
- Подъем, пехота! – валеркин голос прозвучал, будто голос архангела, колоколом отдаваясь в разомлевшем от сна мозге – Страшный суд проспишь!
Я вздрогнул от неожиданности, и проснулся.
За стеклом салона висела темнота. Ели качали тяжелыми ветвями, и будто вздыхали, ворочаясь в тревожном сне.
- Ну, и чего орешь? Дружок твой звонил, что ли? – раздражённо поинтересовался я.
Валерка со злым азартом блеснул глазами, и подоткнул кулаком мне под ребра.
- Все! Началось! … Теперь главное - не прозевать этих ребят! А там как карта ляжет! – он развернулся, забирая «Калашников» с заднего сидения, и продолжил – Ты за рулем! Встанем на место – просто жди меня! Если что-то не так пойдет – заводи машину и сваливай! Понял?
- Да понять-то понял! Вот только почему я за рулем, а не ты? В благородство поиграть решил? – сказал я, и тут же пожалел о сказанном.
Валерка больно сжал моё плечо, и, развернув меня, с каким-то остервенением, заорал злым полушепотом:
- Послушай, Серый! Мне не важно, что ты сейчас думаешь! В этой компании главный - я! И ты будешь … повторяю, будешь исполнять мои приказы! А если нет … - он передернул затвор автомата, давая понять, что шутки кончились – Если нет – милости просим под ёлочку! Мне сейчас на всё наср…ть!
Я пожал плечами. Уж что-что, а спорить с человеком, у которого в руках был автомат с полным рожком, я был не готов. И вообще. С некоторых пор мне стало казаться, что своего друга я совершенно не знаю. Да что там друга. Сейчас и во мне-то было трудно узнать того благополучного и довольного жизнью журналиста, каким я был всего дней десять тому назад.
- Замётано! – отозвался я, меняясь с другом местами, и заводя машину.
Валера сразу успокоился, и, задумчиво глядя вперед, добавил:
- Ты не злись, Серёга! Просто у тебя есть дочь. Спаси её! А мне … мне давно уже всё осточертело! Грохнут – так грохнут! … Без разницы!
До самой трассы никто из нас больше не проронил не слова. Мы сидели, закрывшись каждый в своем коконе и думая о своем. Не знаю, о чём думал Валерка, но на секунду представив себя в его шкуре, я вдруг с мучительно-тоскливым ужасом осознал, что это значит - быть одному. Всегда и во всём одному.
Минуты через три мы припарковались на обочине питерской трассы, внимательно вглядываясь в зеркала заднего вида. «Клиент» должен был появиться с минуты на минуту.
Наконец, где-то в тёмном далёко, засияли фары «Камаза».
- Двигатель не отключай! – бросил Валерка, выбираясь из машины – И ещё! … Если что-то пойдет не так – меня не жди! Просто сразу жми на газ! Понял?
Я кивнул.
- Ну, пока! – добавил мой друг, и, не оборачиваясь, пошел в темноту.
Всё остальное я наблюдал в зеркало заднего вида, видя всего лишь силуэт стоящего на дороге человека с автоматом на плече.
Вот человек поднял жезл с отражателем, заставляя «Камаз» остановиться. Машина, тяжело вздохнув тормозами, остановилась в нескольких метрах от него, и человек направился к кабине. Фары, до этого освещавшие происходящее на дороге вдруг погасли, оставляя мне только нервное напряжение, да мольбы Господу Богу.
Не в силах что-либо рассмотреть, а тем более – изменить, я просто сидел, тупо уставившись на темнеющую впереди трассу и покорно ожидал решения судьбы. Повезет – не повезет.
Еще через несколько минут я увидел Валерку, бегущего по направлению к нашей машине.
- Гони! – Валерка, сияя новогодней улыбкой, бросил рюкзак на заднее сидение «Форда» и влетел следом.
Я вдавил педаль газа. Машина, потанцевав пару мгновений на придорожном гравии, взвизгнула от усилия и вылетела на трассу.
- Как тебе приключение? Представь! … Останавливаю «Камаз» …– Валерку поколачивала мелкая азартная дрожь, и поэтому он орал, совершенно не контролируя свои голосовые связки – Оттуда высовывается морда водилы, а я ему и говорю … «Слышь, - говорю - мужик! Пятьдесят штук хочешь заработать? Тогда, - говорю - гони бабки, ну те, что ты везешь, а я тебе отстегну, чтобы ты своих раньше времени не тревожил! И тебе, - говорю – хорошо, и мне!». Представь, согласился! А куда ему деваться, когда у меня автомат на пузе болтается! – нервно засмеялся Валерка, потрясая вещмешком – Так что, мы с тобой почти миллионеры! Здесь пятьсот штук! Пятьсот, Серый! Зеленью!
Я кивал головой, не в силах хоть на секунду оторваться от летящего навстречу дорожного полотна.
- Сейчас в старый карьер! Потом бросаем машину – и ходу! К Таракану точно нельзя! Он под это ни за что не подпишется! Надо залечь где-нибудь! Понял?
- Понял!
Я выжимал из «Форда» все его лошадиные силы, стараясь как можно быстрей покинуть место преступления. Уходить надо было быстро, потому что за нами, скорее всего, уже мчалась машина сопровождения. И ребята, преследовавшие нас, просто так расставаться со своими деньгами не собирались.
«Фордовские» фары вмиг выхватывали из темноты узкую полоску трассы в окружении хилых берез. Березы на мгновение показывались в поле зрения и так же быстро, едва отмеченные сознанием, исчезали, будто их никогда и не было. Хорошо, что эту дорогу, каждый её поворот, каждый камушек под колесами, я знал почти полжизни. А иначе. … Иначе мы бы давно слетели с трассы.
- Ну, как тебе быть миллионером? – Валерка весело запустил руку в вещмешок, роясь в пачках долларов - Всё в наших руках! Как говорил один персонаж – куплю костюм с отливом - и в Ялту! Против Ялты ничего не имеешь, а Серый? Теперь и клинику дочери оплатишь, и сам королём заживешь!
Похоже, он уже расслабился, с радостью принимая новый поворот судьбы.
- Свалить ещё надо! – полуобернувшись буркнул я, напряженно всматриваясь в мелькавшую взбесившуюся, трассу - Поживем – посмотрим! Если поживем, конечно!
- Да кто бы сомневался! – начал, было, Валера, и тут же выкрикнул – Осторожнее!
На обочине, выхваченная светом фар, стояла тёмная «девятка». При нашем приближении «девятка» осторожно сдвинулась с места, набирая скорость.
- Думаешь, влипли? – оглядываясь, спросил Валера – Ай да водила, ай да сучёнок! А обещал минут пять форы!
- Ничего я не думаю! А насчет водилы … Я бы тоже под автоматом в чем угодно поклялся!
До карьера оставалось, по моим расчетам, ещё километров двадцать. Если это ребята Нугзара, то нам явно не поздоровиться. «Девятка» стремительно набрала скорость, приближаясь к нам.
- Движок, что ли, у этих чертей форсированный? – беспокойно завертелся Валерка – Суки!
Он инстинктивно приобнял мешок с деньгами, как бы беря его под свою беспокойную защиту.
- Они что, стреляют? – Валерка изумленно уставился на неожиданно возникшую в заднем стекле мутную дыру - кляксу.
- А ты думал, они нам пряники раздавать приехали? Пригнись и помолчи!
На заднем стекле «Форда », одна за другой, растеклись ещё две кляксы. Я завилял по трассе, пытаясь уйти из-под обстрела. Машина тяжело переваливалась, теряя управление.
- Колесо прострелили, уроды!
- Серенький, Серега, давай, жми! – Валера поправил автомат, одновременно опуская стекло – Мы их сейчас, су… А-а-а! – вдруг оборвал он, и затих, неловко сползая по сидению.
- Задело, что ли? – я нажал на тормоз, сам не соображая, что делаю.
Валерка полулежал на сидении, глядя распахнутыми глазами куда вверх и вперед. Изо рта, тонкой, пульсирующей струйкой, текла кровь. Его кровь. Удивительно, но живой он всегда боялся вида собственной крови. Чужой – нет. А вот своей …
- Твари! – заорал вместо меня кто-то другой, взбешённый и первобытный.
Я схватил «Калаш», и, выскочив из машины, нажал на спуск, посылая смертельную очередь в преследователей. Палец, словно парализованный, давил и давил на спусковой крючок, пока автомат не замолк на полуслове-полувздохе, превращаясь в моих руках в мрачно отливающий темнотой кусок ненужного металла.
Что там говорить! Я не так уж и часто встречался с оружием в своей жизни. Разве что в армии. Но это было так давно! Совсем в другой жизни. И стреляли мы тогда по мишеням, а не по живым людям. Как бы то ни было, но «Девятка» вильнула, и, в последний раз мигнув фарами, полетела в кювет.
Поняв, что всё кончилось, я отбросил автомат в сторону и сел в водительское кресло, пытаясь закурить. Руки тряслись крупной дрожью, совершенно не слушаясь своего хозяина. Промучившись пару долгих минут, я, наконец, бросил это занятие и замер, тупо глядя куда-то вперед.
Над трассой стояла глухая, безразлично-вымороженная тишина. Только где-то вверху, над моей головой, перемигивались далекие-предалекие звезды.
- Твари! – ещё раз повторил я, и завел машину.
Теперь я ехал не спеша. Торопиться было просто некуда. Всё кончилось. Кончилось бесславно и совсем не так, как мы с Валерой предполагали.
Да что там предполагали! Авось да небось – лучшие друзья простого русского идиота! Понадеялись, что пронесет. Вот и пронесло! Никакие лекарства не помогут! Особенно Валере!
Мой друг, теперь уже мертвый, всё ещё обнимал вещмешок с деньгами, не желая расставаться со своей мечтой даже после смерти. Его голова, голова безвольной куклы, раскачивалась в такт движению машины, словно соглашаясь с моими мыслями.
Я свернул на старую лесную дорогу, ведущую к заброшенному когда-то карьеру.
Небо понемногу светлело, подчеркивая темную гребенку леса. Рассвет!
«Форд», тяжело переваливаясь, упрямо полз вперёд к назначенной мной цели. Наконец, я остановил машину, и не спеша, осмотрелся.
Машина стояла на самом краю уходящего далеко вниз обрыва. Там, внизу, темнела не обласканная солнцем вода, и сквозь тёмные, не набравшие силу ветки ивовых кустов, проглядывал почерневший, теперь уже прошлогодний, снег.
- Вылезай, братуха! – я подхватил Валеру за подмышки, и положил рядом с машиной.
«Братуха» лежал и смотрел в предрассветное небо остекленевшими, но так и не потерявшими пронзительную синеву, глазами. На шее, в том самом месте, где ещё недавно толпились смешные, по-детски беззащитные веснушки, зияла огромная, окровавленная дыра с рваными, розовеющими развороченными мышцами, краями.
Почему-то похоронить его здесь, вдали от людей, мне показалось самым правильным. Валерка никогда не ладил с людьми, постоянно пряча от них свою душу и свои чувства. Как-то так получилось, но за эти двадцать лет я так и остался его единственным другом.
Единственным из шести миллиардов, кому он доверял!
Страшнее всего было закрыть его глаза. Казалось, стоит мне это сделать, и пропадет что-то важное, оставляя за собой некую недоговоренность, что-то такое, что я уже никогда-никогда не в силах буду исправить. Я провел ладонью по мраморно - холодному лбу, и, слегка надавив на Валерины веки, отрезал ему путь к возвращению в подлый и беспокойный мир живых.
Прощай, братуха! Приключение кончилось!
Взяв лопату из багажника «Форда», я выкопал в холодном песчаном грунте яму, и, положив туда тело друга, стал автоматически-безразлично забрасывать её песком.
…Вот тело покрылось рыжим холодом песка наполовину. …Вот остался один лоб с упрямо торчащим чубом. … Совсем ничего не осталось.
Наконец, набросав над могилой невысокий холм сыпучего холода, я отбросил лопату, и, подхватив вещмешок с деньгами, пошел в сторону города.
Не знаю толком, где я провел последующие полутора суток. Видимо, заплутав с самого начала, я никак не мог найти дорогу, или хотя бы просто выбрать правильное направление движения.
Иногда, во время моих блужданий по лесу, вещмешок казался настолько тяжелой и ненужной деталью, что хотелось с раздражением отбросить его и забыть о его существовании. И только мысль о том, что в этом Богом проклятом мешке – спасение дочери, не давала мне этого сделать.
Устраиваясь в очередной раз на отдых, под каким-нибудь мокрым и холодным деревом, продрогший и голодный, я представлял, что там, за отсыревшей брезентовой тканью – хлеб и батон колбасы. Пусть самой дешёвенькой, просто пахнущей мясом, но сытной и вкусной колбасы с огромным куском подзачерствевшего хлеба.
Временами я находил прошлогодние кусты клюквы, и, морщась от омерзения и кислоты, совал мутно-красные ягоды в рот, терпеливо обсасывал, и снова, перелезая через поваленный ветром бурелом, брёл неизвестно куда.
Наконец, после полутора суток, проведенных в холодном майском лесу, чувствуя, что окончательно слабею, я, уже к вечеру, вышел к пустующей деревне. Где-то совсем недалеко, может быть в двух-трёх километрах, шумела железнодорожная станция. И только услышав этот шум, я понял, что город рядом, и всё то, что ждало меня со злым нетерпением, с желанием поквитаться, вернулось.
Проблемы, руководившие мной все эти долгие две недели, никуда не исчезли, а если чего то и ждали, так это лишь моего появления в зоне досягаемости. Думая только о собственном выживании, я напрочь забыл существовании мобильной связи, и о том, что в кармане у меня валяется телефон. И вот, стоило лишь вспомнить о его существовании, как мобильник тут же нервно застрекотал, рождая, в очередной раз, ощущение неуверенной настороженности. Совершенно точно – ничего хорошего от этого звонка я не ждал.
- Да?
В трубке кто-то громко задышал, и голос с ярким кавказским акцентом произнес:
- Сэрежа? Эта ты дарагой?
Этот голос я узнал бы, наверное, и в другой жизни, но, подсознательно стараясь оттянуть начало разговора, спросил:
- Кто говорит?
- Нугзар с табой гаварит, дарагой!
- Нугзар? Какой Нугзар?
- Да, дарагой! – с нажимом проговорил голос - Нугзар!
Похоже, человеку на том конце трубки надоело перебрасываться со мной словами, и он продолжил:
- Зачем так нехарашо паступаешь, а дарагой?
- О чем ты, Нугзар? – я постарался выжать из своего голоса как можно больше искреннего недоумения.
- Дэньги верни, Сэрежа! Полмиллиона баксов для тебя слишком много!
- Какие деньги, дарагой? – поддразнил я Нугзара, пытаясь хоть как-то заглушить волнение в голосе.
- Паслушай! – угрожающе рявкнула трубка – Верни деньги! И тэбе ничего нэ будет! Мамой клянусь! … Да! Ещё кое-что! …У нас твая женщина! А нас здесь пятэро! Ты всё панимаешь, дарагой?
Упоминание о Ларисе взбесило. Я не хотел слышать её имени, не хотел знать, где она и что с ней. Все беды, произошедшие в последнее время со мной, да и не только со мной, были так или иначе были связаны с этим именем.
- Пятеро, говоришь? Ну так и развлекайтесь! Ей это ой как нравиться! И пусть она сдохнет! – со злостью проорал я, и отключил связь.
Честное слово, я не могу сказать, что совершил какой-то грех, произнося это. Всё это было всего лишь возмездием. Пусть не моими руками, без моего непосредственного участия … ну так что ж! Она того заслужила, и я ни о чем не жалел.
Все, что сейчас меня интересовало, все ради чего я готов был страдать снова и снова, унижаться, ползти по грязи, кусаться, предавать, убивать, в конце концов, заключалось только в одном вопросе. Состояние моей дочери! Её жизнь, здоровье. А на все остальное мне просто наплевать. Я и так уже сделал немало такого, что нельзя было отмолить никакими молитвами. И поэтому …
Мир! Я ненавижу тебя!
Со страхом и надеждой я набрал номер доктора Радникова.
- Да? – отозвался профессионально - ровный голос Радникова.
- Игорь Андреевич, добрый вечер! Вас Зайцев беспокоит, по поводу состояния своей дочери, Марины! Как она?
- Зайцев? – Радников на минуту замолчал, словно собираясь с мыслями. Это молчание в трубке почему-то встревожило меня. – Вы что, ни о чем не знаете?
- Вы о чем, Игорь Андреевич?
- Ваша дочь умерла! Шестнадцатого, вечером! Тело забирала ваша жена!
- Ш-ш-ш-то? Чьё тело? – прошипел я, и совершенно некстати заорал, чувствуя, как вдруг начали подгибаться колени – Я денег нашел! На клинику! Много!
В трубке замолчали, и через мгновение связь оборвалась. Этого не могло быть! Я ещё несколько раз набрал номер Радникова, но тот отключил телефон, видимо, не считая нужным повторяться. Наконец, поняв, что ответа не будет, я с ненавистью отбросил телефон и побежал в сторону города…
***
- Папа! А ты когда был маленьким, кем хотел быть?
- Я? Сначала летчиком , а потом … потом уже и не помню!
- А я, когда вырасту, никем не буду!
- ?
- Я буду за тобой и за мамой ухаживать! Вы ведь старенькие будете … Должна же я вам помогать! А то вы пропадете без меня!
16.
… Как я добрался до кладбища, я не помню. Некоторое время я бродил, ища могилу, последнее пристанище моей единственной, моей самой-самой. Моей доченьки.
Вот он. Страшный, безнадежный клочок бурого грунта под номером 1284. Несколько полевых цветов, положенных в беспорядке, пара небогатых венков. Не осыпавшаяся ещё земля. И тишина. Оглушающая, кричащая тишина.
На деревянной стелле - ещё четкая, не тронутая солнцем и дождем, надпись простой шариковой авторучкой.
Зайцева Марина Сергеевна
1993 - 2007 гг.
Я присел на корточки, перебирая пальцами чуть влажную землю, и совершенно не представляя, как себя вести.
Закричать? Завыть? Забиться в истерике? Что мне делать? Прости меня, доченька! Слышишь, прости! Я не могу без тебя!
Слышишь, малыш! Я всё понял!
Мир освещен не солнцем! Нет! Он освещен нашими душами! Просто рядом с тобой не оказалось ни одного огонька, и ты заблудилась! Мы заблудились!
А нужно было просто достать холодный камушек души со дна осклизлого и мрачного колодца. Протянуть его на встречу солнцу! Показать людям! И тогда он бы засиял, освещая тебе, а может, и ещё кому-то из заблудших, дорогу!
И тогда ты бы увидела, мы все бы увидели, что мир – это не злобное волосатое и зубастое существо с тревожным запахом, а всего-навсего щенок, тыкающий тебе в лицо холодным, мокрым носом в поисках твоего сочувствия и любви!
…Армейский вещмешок с полумиллионом долларов, забытый и бесхозный, валялся рядом со мной и ни чем не мог помочь ни мне, ни моей Маришке.
Зачем? Что значат деньги без любви, без хотя бы одной-единственной родной души на всём белом свете!? Правильно настриженная бумага, не более!
Я встал, и, развязав вещмешок, кинул на деньги прощальный взгляд.
Ненавижу! Вы отняли у меня всё! Счастливую жизнь, жену, друзей, дочь, даже имя! Будьте вы прокляты!
Я высыпал деньги на могильный холмик, и пошёл, не зная, куда и зачем.
Будьте вы прокляты! …
***
- Папа! А вам меня аист принес?
- Нет, зайка! Ты в животике у мамы появилась. Потом немного подросла и родилась!
- А кто меня выродил? Ты или мама?
17.
… Кто я? Как я оказался здесь, на самом краю девятиэтажки? Что я здесь делаю? Ведь было же лето! А сейчас, кажется, зима! Может быть, я в бреду? Лежу себе под капельницей, счастливый, беспамятный и ничего не чувствующий. … Кто я?
Где-то там, в самом низу, по припорошенной снегом улице, бежали по своим ежедневным делам автомобили и люди.
Я равнодушно осмотрелся. Метрах в трёх от меня, прислонившись к бетонному парапету крыши, сидел оборванный, небритый мужик лет пятидесяти, явно пребывающий в алкогольной нирване. На грязном, небритом лице отчётливо проступали следы заброшенности и неуважения к самому себе. Я брезгливо ощупал себя и понял: я – такой же!
… И все-таки – кто же я?
Совершенно неожиданно, ярким пятном сквозь ненадежную снежную завесу, возникло лицо Валерки. Я не видел его таким счастливым, пожалуй, с тех самых пор, когда у него, как и всякого нормального человека, были мать и отец, не было кучи больших и малых проблем, и был свой, маленький кусочек обыкновенного счастья. Лицо из далекой-далекой юности. Его и моей.
- Ты же умер, Валера! – крикнул я, но он, видимо, не расслышал и начал что-то говорить мне. Сначала шепотом, потом громче и громче, пока его голос не заслонил от меня всё, что мешало быть услышанным.
- Знаешь, Серый! – произнес он, улыбаясь по-доброму - снисходительно – Я здесь понял одну простую истину! Ты жив, пока о тебе помнят! И пока на твоей могиле появляются цветы! Просто представь свою могилу через год после похорон, и всё сразу станет ясно! Жил ты или не жил!
… Валера, Валера! Кто принесет цветы на твою могилу в старом, заброшенном карьере! А на мою? Кто?
… Может, я и не жил вовсе, а так … мимо прошёл? Кто ответит?
Снежное марево закружило, подавляя последние остатки желаний, и тут я увидел её.
… Ту, которую жаждал увидеть больше всего на свете. Ту, разлука с которой жгла душу невыносимой, мрачной болью. Мою Маришку, мою дочу, мою лапушку.
Она протягивала ко мне озябшие маленькие ручонки и улыбалась. Озорно и задорно, как когда-то давным-давно. В другой, доброй и надежной, жизни.
«- Папа, дай ляпу!» - услышал я, и с радостным трепетом шагнул навстречу моему маленькому солнышку.
Прости меня, доченька! Прости за всё-всё! Я иду к тебе!
***
Было это или не было? Не знаю... Но эти странные воспоминания, картины, мыслеобразы, время от времени всплывают во мне, словно пузыри метана в потревоженном, заворочавшемся во сне, болоте… КТО Я, ГОСПОДИ!?
|
