Два приятеля
На площадке лестницы стояли двое друзей. Один из них, невысокого роста, уверенный в себе и бойкий малый, курил. Другой, повыше ростом, степенный и скромный, стоял рядом, сложив руки и задумавшись. Вдруг первый неожиданно прервал молчание.
- Вчера к телке одной ездил. Списался с ней короче вечером: «Давай пиво попьем». Она короче: «Давай». Ну взял пиваса, к ней короче залетаю. Сидим, пьем, угараем. Часам к 12 пиво кончилось. Я ей: «Давай еще схожу». Она: «Давай», короче. Пошел, купил полторашку, закуску, сидим. Потом начал приставать, она: «Нет, нет!» Я думаю: «Да ты что на». Она сопротивляется, потом растаяла. Всю ночь короче с ней.
Тут на лице его собеседника, покорно слушающего весь рассказ и отвечающего легкой улыбкой внимания, промелькнуло смущение, и он, улыбаясь, отвел глаза. Друг же продолжал, активно и бойко жестикулируя. И довел рассказ до самых щекотливых подробностей. И без того смущенный слушатель покраснел, но, не желая показывать стыда, стал улыбаться больше, рабски одобряя то, что было для него неприятно, и даже вслух усмехнулся, но так ненатурально, так деланно, что самому за это стало очень неловко. Рассказчик же заметил это и стал потешаться над стыдливостью друга. Он продолжал свой непристойный рассказ, нарочно растягивая и досочиняя, не сводя глаз с нравственных мучений друга.
Тот кивал, переминался с ноги на ногу, но смущение его постепенно принимало иной характер, он нахмурился, стал серьезен, задумался, тень негодования пробежала по его лицу. Друг же совсем распалился, увлекаемый любопытством, изучая собеседника как подопытного кролика, перешел на другой, еще более пошлый рассказ подобного рода, завираясь уже совершенно. Второй же стоял теперь молча и угрюмо, терпеливо выжидая, когда он закончит неприятные разглагольствования.
Вот, наконец, рассказчик не выдержал и спросил, подтрунивая, напрямую приятеля, что с ним и чего он так покраснел. Приятель был уязвлен, ему итак пришлось слушать неприятные бесстыдные излияния товарища, теперь же тот еще трунит над ним, кичится своей порочностью и выставляет ее так нагло напоказ. Он стал чернее тучи, прежняя кротость исчезла с его лица, и вдруг неожиданно для самого себя он заговорил резко, не умея и не желая больше сдерживать своего порыва:
- Зачем ты мне это все рассказываешь? Такое разве рассказывают?
- А что такого? Ну ладно, сказал бы сразу, что молчал тогда? – ответствовал рассказчик. Он мало знал своего друга, так как тот был молчалив и все таил в себе, догадывался конечно по его задумчивости и серьезности, что человек это не такой как все, но положительно ничего не знал о нем. Был же он всегда с ним согласный и ему послушный, так что удивительно теперь было от него слышать возражение.
Порыв же кроткого было теперь трудно остановить, хотя он и разгорался медленно и незаметно и был пока лишь оборонительным средством.
- Родителям-то небось такое бы не рассказывал!
- Им – нет конечно. А что ты так завелся?
- А то, что жить нужно как под стеклянным колпаком. Представь, что они бы видели, представь, что ее родители видели бы, - говоря это, он горячился, говорил отрывисто, как бы между прочим, руки его дрожали от нервного напряжения. Казалось он готов был в таком состоянии прыгнуть в пропасть.
Каково было изумление повесы-приятеля, он никогда не встречал такой реакции среди своих сверстников, и друг его казался ему теперь интересным экземпляром, он с трудом сдерживался, чтоб не усмехнуться, потому что уважал все-таки товарища.
- Странные ты вещи говоришь.
- Что ж странного? – ответствовал товарищ, стараясь иметь самый непринужденный и спокойный вид, а руки при этом предательски дрожали – Ты так легко относишься к этому. Женщина для тебя как вещь. Ты не видишь в ней человека. Недалеко так и до большего преступления!
Он имел склонность к преувеличению, причем преувеличивал он фанатично, ожесточенно, не оставляя сомнений, страстно.
- Какое преступление? Ты что? Вечно все усложняешь. Смотри проще! Заладил тут!
Тут наш герой не выдержал и уж забыл о том, чтоб сохранять непринужденный вид, видя сопротивление оппонента:
- Просто, просто! Все вам просто! Да уж нет. Преступление оно не имеет четких границ, как в уголовном кодексе записано! Сегодня ты позволил себе лишнего с женщиной, а завтра ограбишь, убьешь!
- Чушь полная! С телкой развлекся и - убьешь! Ты реально глупые вещи говоришь! (Он тоже стал терять терпение)
- Глупые? Да ведь глупо себя обманывать, потакая своим грехам и слабостям. Я вот хороший, и развлечения мои невинные. А преступники – это другого рода люди! Чуть не с другой планеты. Так и живем! Думаем, что правильно, а сами на краю пропасти ходим. И ведь обычные люди злодеяния совершают. Нет в этом четких границ!
- Каких границ? Какие злодеяния? Что ты несешь?
- А то, что все мы на преступление равно способны и должны над собой работать, а когда в малом уступишь, то и до большего недалеко. Направление одно! Ты думаешь ты своим рассудком сам собой управляешь? Нет уж. Рассудок он обманчив. Склад души нами управляет, и как он сформируется – таким и будешь, хочешь не хочешь. Совершишь преступление – не успеешь и понять, одуматься, скажешь, словно не ты это был. Так это происходит. Поздно будет!
Самоуверенный собеседник за время этой речи сам помрачнел и задумался, хотя сам все больше негодовал, изумлялся и злился. Он вроде и видел абсурдность поведения приятеля, но не мог себе не признаться, что что-то будто есть в его словах. Кроткий между тем продолжал, заведясь и не умея остановиться:
- Жизнь проходит, мой друг! Быстрее, чем ты думаешь. Я мог бы молчать и слушать дальше, улыбаясь и сохраняя вид приличия. Но я не могу больше молчать, сколько можно наконец молчать! Я всю жизнь молчал, улыбался и притворялся ради своей дурацкой вежливости. И вижу, что глупо это, бессмысленно. Надо, надо говорить спасительную правду! Горько, но надо. Ты что же про жизнь думаешь? Комфорт этот наш, уют? Это все ерунда, временно. А надо к правде стремиться и не обманывать себя! Вот если я девушку вижу, мне хочется думать о легкости жизни, я мню, что влечение мое прекрасно, потому что приятно. Но это животное чувство и нужно его умерять. Зло, оно и в мелочи какой-нибудь зло, даже в бездействии, в равнодушии. Если ты равнодушен к чужому страданию, то, не будучи равнодушен к своему благу, способен благо себе делать из чужого страдания! На подлость способен! И завуалируешь это, оправдаешь себя в своих глазах! О, на это нашего ума хватает с избытком!... Все мы по краю ходим!
Он неожиданно оборвал речь, так же как неожиданно и начал. И вообще говорил он нервно, отрывисто, как будто не он говорил, а напряженные нервы извлекали из него эти слова, так что он как бы и не шевелил сам языком, а все получалось машинально, словно в беспамятстве.
Друг стоял теперь пораженный, нахмурясь и смотря куда-то в пол. Он конечно более был изумлен, и оттого оцепенел, однако и нечто, подобное смутной мысли, шевелилось в нем. Он пытался сообразить, привести в согласие чувства и мысли. Раскрасневшийся же его собеседник резко оборвал речь и быстро вышел вон.
|
