Режим «запикивания».
«Ходом считается передвижение фигуры на доске, а не те слова, которые это передвижение сопровождают».
«Справочник юного шахматиста». «Самсебеиздат». Месопотамия. Х век до н.э.
Тракторист Колюха Фомин – матерщинник с пятидесятилетним стажем. Преданный своему нелёгкому дару всей душой. Виртуоз.
Если бы телевидение вдруг решило взять у Фомина интервью, то наверняка, включив необходимый в таких случаях режим «запикивания», лишило бы колюхину речь мощной и разгульной прелести, оставив эфиру только жалкую и мокрую, как обмороженный свекольный лист, морзянку.
Матюги, вырвавшись из просторной души тракториста, сцеплялись в сверкающую звонкую цепочку и укладывались хитрым жестяным кружевом.
И разве можно человека судить за то, что, выйдя к предзакатной реке, глянув на сине-розовое полотнище запада, восхитившись растрепанными дальней грозой перьями медно-золотистых облаков, он выдавал мощный медвежий рык.
Что, включив всё тот же режим запикивания, звучал примерно так: «Вовка! Друг! Пик, пик! (Дубовая твоя голова…) Ты глянь, пик, пик! (Здоровья и счастья твоей маме)! Какая кругом красотища! Пик, пик! (Одуреть)».
И действительно. Стоило Вовке глянуть на лениво сползающий к реке косогор, на дымный костерок, прислушаться к всплескам рыбы в неширокой излучине, как и в его душе рождались те же самые светлые чувства….
…На сей же раз, сиротливо и обиженно всхлипывая сапогами, шел Колюха Фомин по раскисшей от осенних дождей навалке на ферму.
Его маслянистая фуфайка топорщилась нерасправленными крыльями; кепка, не в силах усидеть на лысеющей голове, сползала на затылок; а под мощным носом, в упрямо сжатых полных губах устроилась потухшая, обжеванная беломорина.
Всё это придавало Колюхе вид злой, задорный и непокорённый.
Он остановился, пошарил в кармане замызганных штанов в поисках спичек, и, прикурив, обиженно буркнул, оглядываясь назад, на силуэт стоящего у леска трактора:
- Да пошёл ты! (пик-пик!). Дурак недоделанный!
Трактор стоял, окунув в гигантскую холодную лужу задний мост и виновато вылупившись серебристыми фарами, сиротливо глядел вслед уходящему человеку.
- Паскуда! (пик-пик!)! – снова пробормотал Фомин, с раздражением отбрасывая мятый, обслюнявленный окурок.
Ну, сами посудите! Ещё полчаса назад ехал Колюха, неспешно размышляя о разной житейской чепухе. «Беларусь» обшарпанным, порванным креслом дружелюбно поддавал его под мускулистый зад.
…И вдруг! На тебе! Посредине огромной лужи взвизгнул «Беларусь» натужено, затрясся в агонии и испустил дух. Ну не сволочь ли? Топай себе, Николай Анатольевич! Заодно можешь и телегу с навозом прихватить!
С такими вот печальными мыслями, поругиваясь и недовольно бурча, добрался Фомин до фермы. Разыскал там Пашку Сорокина, бригадира.
И повёл с ним задушевный разговор. Звучало это примерно так…
- Паша! – гаркнул Колюха, едва только перевалил через порог бытовки, - Твою… (пик-пик!). Ты когда обещал моего гада (пик-пик!) на ремонт загнать? Прошлой весной? Да?
- Ну!?
- Вот тебе и ну! (пик-пик!). Накрылась твоя затея. (пик-пик!). Сам знаешь чем!
- Это почему это? – беспокойно заёрзал на стуле бригадир.
- А потому! Потому что стоит этот красавец в луже по самое не могу! (пик- пик!).
- А ты куда смотрел? – с укором поинтересовался бригадир.
- Я!? А ты знаешь, что ни один датчик на этом (пик-пик!) крокодиле не работает!? Знаешь? Всё у вас денег нет! – попрекнул Фомин, - Вот и (пик-пик!) получайте недоразумение! Я тебе когда эти датчики и прочие запчасти заказывал? (пик-пик!). Вспомнил!?
Пашка, будто стараясь что-то припомнить, сосредоточенно посмотрел на стену. Затем, видимо так и не обнаружив на обшарпанной зелёной стене искомого ответа, огорчённо вздохнул и с примирительным журчанием в голосе произнёс:
- Ладно уж! Не ругайся! Пойди лучше, перекури! А я с начальством потолкую! – И он многозначительно указал пальцем сначала на телефон, а потом в засиженный мухами потолок.
- Фомин! – проорал Пашка наконец сквозь полуоткрытую дверь бытовки в коридор, где Колюха, в волнении и злости, с остервенением затягивался очередной порцией беломорного дыма.
- Какого тебе?
- Вот что, Фомин! У тебя барахло поприличнее есть, Фомин? – поинтересовался бригадир, с иронией глядя на Колюхину замызганную фуфайку.
- Ну!
- А без «ну»?
- Ну, есть! (пик-пик!). А тебе зачем? – не понял Колька.
- На свадьбу собираюсь! Призанять хотел! – расхохотался Пашка. - Завтра с утра чтоб у конторы был! Чистенький и умытый!
- Чево это? – снова изумился Фомин.
- Не чево, а что! Тебе, Фомин, как лучшему нашему трактористу доверено новый трактор осмотреть. Прицениться, так сказать! Ну…. И домой ты его погонишь! Да и работать на нём… - Сорокин строго и оценивающе окинул Кольку взглядом, - Тоже тебе придётся! Так что – никаких рыбалок, никакого похмелья! Понял?
- Чево понял! (пик-пик!), – возмутился Фомин. - Ничево (пик-пик!) я (пик-пик!) не понял! Я чево, один поеду? Да? И ты мне мешок денег в дорогу дашь? (пик-пик!). Да?
- Расслабьтесь, Николай Анатольевич, – Пашка откинулся на стуле, изо всех сил стараясь выглядеть вальяжным и значительным. - Я с Вами поеду! А деньги уже переведены. Так что….- он покрутил в воздухе авторучку, небрежно и победоносно швырнул её на заваленный бумагами стол, и затем, не зная, чтобы ещё такое заковыристое высказать трактористу, закончил:
- Ладно! Иди, начищай пёрышки!
…На следующее утро Колюха Фомин, чистый и наутюженный стоял около конторы. На нём был тот самый костюм, который он надевал последний раз, дай бог памяти, лет восемь, а то и десять назад на свадьбу к племяннику.
И то ли костюм со времени последней примерки подсел, то ли Колька изменился фигурой и осанкой, но брюки были как-то коротковаты, а рукава пиджака – наоборот – свисали, будто у клоуна в цирке.
Так что чувствовал он себя достаточно некомфортно.
А если ещё проще – ощущал себя Фомин в это утро полным, патентованным идиотом.
Да ещё мужики, свои же, слесаря и трактористы, проходя мимо Кольки, скалились и старались подколоть кто как умеет. Раньше бы он на это и внимания не обратил.
Просто ответил бы…. Как все слышать привыкли…. Этажей, этак, в десять. А сейчас…. При костюме….
- Здорово, Фомин! – Пашка выскочил из конторы, придерживая локтем растрёпанные бумаги. - Экий ты нарядный!
…И тут Колюху прорвало. То, что раньше казалось верхом колюхиного искусства, чем-то запредельно – недостижимым, померкло и побледнело.
Вот уж действительно – потолки придуманы людьми.
А в нём, в этом самом искусстве, потолки не предусмотрены.
Так, пол следующего этажа!
Поэтому!!!
Если убрать ВСЕ матерные выражения, которые Фомин высказал в течении последующих десяти минут, то получиться – молчал Фомин.
Молчал, как возмущённая рыбина!
Сорокин только глазами в восхищении помаргивал.
Наконец, когда Фомин в очередной раз набрал в грудь побольше воздуха для продолжения монолога, бригадир, виновато косясь в окна конторы, туда, где уже собирались любопытные, суетливо затолкал тракториста в стоящий рядом «УАЗик».
- Поехали, чудо!
«Чудо» с возмущением повело плечами, пробормотало что-то про себя всё в том же режиме «запикивания» и с оскорблённым видом замолчало.
Вечером того же дня Колюха ехал на новеньком тракторе домой. Это был не трактор – шедевр. Шедевр инженерной мысли, шедевр дизайна, и просто – шедевр. В нём, на взгляд тракториста, не было и не могло быть недостатков. Даже кон – ди – ци - о - нер (слово-то какое диковинное Колюхе припомнилось!) - и тот присутствовал.
«Во, гады, делают! - думалось ему под тихий и дружелюбный рокоток мотора, - Не то, что наши!».
Трактор не ехал – плыл. Мимо лениво и плавно пролетали лесочки и лужки. Бесшумно и неторопливо убегали назад, чтобы исчезнуть, деревеньки. Красотища!
Подумать только! На сельхозтехнике, среди навоза – и стерео - магнитола.
Этого, по Колькиному глубокому убеждению, не могло быть. Потому что… не могло быть!
«Как-то там мой крокодил?» - неожиданно вспомнил Колюха, представив старого приятеля одиноко стоящего в холодной луже.
Настроение сразу куда-то пропало.
Уже не радовал Фомина ни кондиционер, ни тихий, даже какой-то робкий голосок двигателя. И магнитола, та самая, которой восхищался всего-то минуту назад, уже не казалась чем-то чудесным.
Он хотел выматериться, но и это не удалось. Будто забылось что-то.
Хотел с досады шарахнуть ладонью по рулю, так, чтобы всё заскрипело, но рука подвела и лишь безвольно опустилась.
Почему-то вспомнилось детство. Вспомнился гордо плывущий над ним сине-зелёный воздушный шар, купленный отцом и тот мальчишка, который в одно мгновение, выпущенным из самострела куском алюминиевой проволоки превратил отцовский подарок в жалкую обслюнявленную резинку.
«Скотина забугорная!» - зло, но неуверенно пробормотал Колюха.
Даже злость - и та была будто бы не его.
Не раздольная и залихватская, как обычно, а какая-то мрачная, задымлённая, подленькая и отдавала к тому же горьковатым привкусом.
«Напьюсь! – капризно подумал Фомин. – Напьюсь и кабине наблюю! Чтобы…. – он не нашел чем аргументировать это своё решение и упрямо закончил, - А потому что…!»
По пути в гараж Фомин остановился у магазина и купил бутылку водки, с твёрдым намерением выпить её тут же, не выходя из кабины. Однако, устроившись в кресле и поглядев по сторонам, поймав на новёхоньком стекле тахометра своё отражение, лишь плюнул в расстройстве.
Ну не было домашнего ощущения в этом заграничном раю! Не было! Даже закурить беломорину - и то казалось чем-то кощунственным и неестественным. Представлялось – не в тракторе он, а в хирургической операционной.
И попробуй тут закури!? Или, того смешнее – расположись со стаканом да огурцом…!?
Нет! Николай Анатольевич Фомин не мог себе такого позволить!
Так и приехал он в гараж злой не понятно на что, с мутными, растрёпанными, неопределёнными мыслями и чувствами.
Его «Беларусь» стоял у ворот, перекошенный на бок и, горестно поблескивая замутнёнными фарами, сиротливо молчал. Кто-то из особо шустрых «специалистов» уже успел отвернуть правое переднее колесо, подставив под раму чурку, отчего вид трактор приобретал заброшенный и несчастный.
«Сутулый какой!» - озабоченно подумалось Фомину о тракторе, будто о живом ещё, но сильно сдавшем любимом старике.
И так паршиво стало у Колюхи на душе, так муторно, что захотелось взвыть. Словно предал кого-то. Предал и продал.
А тут ещё главный механик вынырнул пигалицей. Подскочил, похлопал новёхонький трактор по горячему боку и пальчиком Колюхе, как маленькому, покачивает. Грозит:
- Ты смотри у меня, Фомин! Не дай тебе бог за руль этого красавца поддавши сесть! И чтоб в салоне всегда чисто было! Головой, смотри, отвечаешь! ...Головой и зарплатой! Понял?
Фомин рассеянно пожал плечами. Понял, мол, всё, Андрей-свет-Петрович, чего тут не понятного-то? Будем стараться.
Затем досадливо махнул рукой, посылая всех куда подальше, и, запихнув за пазуху бутылку, торопливо зашагал по направлению к дому….
Все знали - дома, при жене и детях, Колюха не матерился никогда. Принципиально. Да и слов для общения с домочадцами ему хватало. Того, что он успевал наговорить на работе, развозя по фермам корма на своём стареньком «Беларусе», вполне успокаивало душу, выплёскивая наружу весь устроившийся там негатив.
Выражения, готовые иной раз сорваться с языка, застревали в глотке, стоило только глянуть на располневшую за последние годы, улыбчивую Надюху.
Но в тот вечер Фомину было совсем не до тонкостей. Он ввалился на кухню и, не поздоровавшись, с мрачным стуком поставил на стол бутылку.
Потом угрюмо глянул на жену и, уже направляясь в прихожую, чтобы разуться, с раздражением пробурчал:
- Корми мужа, чего уставилась!?
И понеслось….
Колюха – слово, Надюха – два. Колюха – слово, Надюха – снова два.
Да едкие-то такие! Противные!
Будто полжизни только этого, удобного, повода и ждала, чтобы с мужиком поругаться. И так они оба распалились, что уже и вещи об пол начали шмякать.
А успокоились только тогда, когда внучонок за надюхину юбку уцепился. Обнял бабкину ногу, смотрит на деда с испугом и орёт, что силы в голосе есть.
Плюнул Колюха, да ненакормленный на речку и убрался. Потом, уже после заката, потихонечку, чтобы никого не потревожить, залез в сарай на сено и, незаметно для себя, обиженно причмокивая губами, уснул….
…Прошел день. За ним незаметно, за огородами, промелькнул второй. Прошлёпал, ступая по земле студёным, занудливым дождём, третий. За ними ещё. И ещё. И ещё.
Легче не становилось.
Скорее – наоборот. Каждый раз, проходя мимо своего старого приятеля-трактора, Фомин стыдливо прятал глаза, будто застигнутый врасплох на чём-то нехорошем.
На двуличии и дурномыслии.
И даже когда «Беларуса» куда-то тихо утащили, так, как утаскивают на живодёрню труп боевого друга-коня, Колюха раз за разом ловил себя на необъяснимом, неуютном и неприятном ощущении. Ощущении совершённого им, Николаем Анатольевичем Фоминым, предательства.
Теперь Колюха постоянно ссорился с женой, стал молчаливым, скрытным и, начав ни с того ни с сего сторониться людей, оброс колючей бородой.
Даже рыбалка - и та не помогала.
Не слышал больше косогор шального и ласкового колюхиного матка. Не внимал раскрасневшийся закат восхищенным откровениям. Не замолкали восхищённо пичуги, вслушиваясь в кружевные коленца.
Жди, не жди речка - не мог Колюха Фомин как прежде широко и раздольно матерится. Не получалось.
Будто выдернули что-то из души! Что-то такое, без чего и жизнь - не жизнь, и работа – не работа, а про гулянку и говорить нечего.
Шкурки слов, немощные и невыразительные застревали в глотке или, что ещё хуже – разогнавшись для полёта, тут же, стоило им перескочить через губу, падали, чтобы погибнуть в собственной окаменелости.
Иной раз плакать хотелось от досады.
Лишенным воды сомом он раскрывал рот, затем, мгновение подумав, закрывал его, так и не сумев передать глубину небес, зелень далёкого леса и поэтический настрой восхищённой души.
И сгинуть бы Фомину. И пропал бы его неоценённый никем талант матерщинника. И затерялся бы в беспросветном быту муж, отец, дед, просто хороший мужик Николай Анатольевич.
Но…. Есть Бог! …И любовь есть! Есть, что бы там не утверждали скептики и разных мастей материалисты! Существует!
И вот почему…
В то утро Колюха хмуро и нехотя брёл на работу. Да и откуда было взяться желанию?
С вечера, прилично подвыпив с Вовкой, он, по какому-то совершенно дурацкому поводу, снова поругался с женой. Обидел. Всех! И её, и ребятишек, и дружка своего Вовку, умудрившегося подвернуться под горячую руку.
Ну что ж тут было делать? Ведь любил же он Надьку! И пацанят-внучат своих! И речку! И небушко! И приятеля своего Вовку-забулдыгу, будь он неладён!
Любил ведь! До дрожи! Казалось – посмей их кто обидеть, унизить при Колюхе – убил бы того гада, не поморщился!
А тут, погляди-ка – сам. Собственной персоной.
Изо дня в день изводит жену несправедливыми упрёками, дуется, как придурок малолетний и хоть лопни – ничего с собой поделать не может. Да ещё пьянка эта!
Будто чёрт за плечом сидит, подзуживает.
А как раньше здорово было…!
Залезет Колюха в кабину «Беларуса». С хрустом и матом захлопнет дверь! Запах тёплого масла и соляры, такой родной и привычный, въевшийся в деревенскую жизнь, что кажется и мамкино молоко им когда-то пахло, действует лучше всяких слов.
И едет, и работает, и подвиги трудовые во имя и на благо совершает!
Да за день…, что за день – за пару часов со своим керогазом так наматерится - намается, что не только язык…всё, кажется, отсыхает!
Приползёт домой усталый, угорелый, довольный, значимый и задумчивый. Помоется, поужинает, в баньку сходит, стопочку выпьет – и баиньки.
Тут только удивляться остаётся, откуда столько ребятишек у него с Надюхой образовалось.
По каким-то совершенно необъяснимым причинам новый трактор Фомин теперь почти ненавидел, уже не признавая в нём стылую железяку, а наделяя того подлой душонкой соперника и врага.
И душонка эта роботизированная, судя по тому, что не было в ней, гадине забугорной, ни жалоб, ни недостатков замышляла что-то нехорошее.
Может… а чему там удивляться…эта механическая тварь и такими же, ей подобными и Россию хотят завоевать?
А что? Изменит этот, как его… менталитет, и дело с концом. А там…. Был Колюха насквозь русским, а стал неизвестно кем! В лучшем случае Николём каким-нибудь. То-то же!
«Получишь же ты у меня, гадёныш!» - Колюха и сам ещё не знал, чтобы такое поподлее придумать, но уже окончательно решил судьбу импортной железяки.
Пришелец стоял за гаражным боксом по-иностранному горбоносый, собранный и мосластый. На какое-то мгновение Колюхе показалось, что трактор – и не трактор вовсе, а готовая к прыжку хищная и безжалостная зверюга, с подозрительно прищуренными глазами-фарами, готовая растерзать всё, что было у Фомина дорогого.
Колюха зябко поёжился.
«Допился!» - подумал он с раздражением, но от своих мыслей не отказался, а стал приближаться к трактору настороженно и чутко.
- Фомин! – резким окриком раздалось за спиной, заставляя Колюху подпрыгнуть.
Фомин обернулся. Из приоткрытых дверей гаражного бокса высовывалась кудлатая голова главного механика. Взгляд Андрея-свет-Петровича внимательно изучал Колюху, переползая с перемазанных грязью сапог на замасленную фуфайку и заканчивая шмон лысой фоминской макушкой.
- Напугали-то как, Андрей Петрович! – почтительно, даже подобострастно захихикал Колюха, расплываясь в жалкой улыбочке.
- А чего испугался?
- Так ведь! – Фомин неопределённо помахал растопыренной ладонью, пытаясь выиграть время, сообразить что-нибудь и с честью выйти из неловкого положения.
- Небось, опять вчера с Вовой Смирновым на рыбалке усугубил? Ишь, рожа-то какая красная! Пугается он! – ворчливо предположил механик.
- Дак…это…мы по чуть-чуть! – не стал скрывать вчерашний грешок Колюха.
- В контору иди, – сурово бросил Андрей Петрович.- Ждут тебя там!
- Кто?
- Директор.
- А чего ждёт-то, Андрей Петрович?
«Ещё не хватало, чтобы меня, можно сказать, старожила – да под зад коленом. Вот тогда – всё! Надюха точно прибьёт!» - тоскливо подумалось Колюхе.
- Так зачем ждёт-то? – переспросил Колюха, но, не получив вразумительного ответа, а лишь услышав небрежное: «Узнаешь!» направился в контору.
На удивление, в конторе встретили Фомина с почтением. Нинка-секретарша даже стул предложила, чего раньше не делала категорически. А директор, так тот навстречу из нагретого кресла приподнялся. Головой приветственно кивнул. Да не снисходительно, как это было всегда, а практически признавая в Колюхе равного.
- Здравствуйте, Николай Анатольевич!
Колюха боднул воздух головой, выражая полное своё согласие.
- Здравствуйте!
- Присаживайтесь!
Колюха присел на краешек стула.
Директор между тем загадочно, мимолётом улыбнулся и проворковал:
- Слышал я, Николай Анатольевич, вы из товарищества выходите. Долю свою, двенадцать гектар, с собой забираете. Так?
- Э-э-э….,- только и хватило колюхиных сил.
В груди ёкнуло, а в голове пронеслось: «Всё! Кирдык! Выгоняют!».
- Не поторопились? – продолжал директор.
Фомин опять ничего не ответил и лишь непонимающе захлупал глазами.
Директору, однако, это хлупание почему-то показалось подтверждением собственных слов.
- Ай-ай-ай, Николай Анатольевич! – с ласковым укором посетовал директор.- Рано вы, ох, рано от нас собрались. Впереди такие перспективы!
«Знаю я ваши перспективы, – промелькнуло в голове у Колюхи. – Обдерёте как липку, сожрёте – и поминай, как звали…!»
Он поёрзал на стуле и принялся лихорадочно соображать, где и какую промашку мог допустить.
«Не был. Не участвовал. Не привлекался. Даже не обматерил никого. Разучился. С тех самых пор, как сел на гада этого забугорного. – С усталой ненавистью взбрыкнула душа. - И вообще, - размышлял Фомин, - чего он ко мне привязался? Никаких резких телодвижений я не делал. Выходить из товарищества…что за глупость. Нас и тут нормально кормят!».
Фомин суетливо и привычно пожал плечами, стараясь вложить в этот жест и непонимание своё, и непричастность, и даже, если начальству будет угодно, и некоторую хитрую игру в глуповатость.
- Так я…!
- Рано, Николай Анатольевич! Ох, рано! – Задумчиво пробормотал директор, пододвигая Фомину стопку бумаг с фиолетовыми круглыми печатями:
– Ну, да ладно. Переживём!
Затем тяжело перевалился через стол, небрежно тыча пальцем:
- Распишитесь, Николай Анатольевич! Здесь, – директорский палец заелозил по каким-то неведомым для Колюхи пунктам и графам. – Здесь, здесь и здесь!
- А это что? – запаниковал Фомин, неожиданно осознав, что так вот, вдруг, сгоряча, можно подписать всё на свете. Даже согласие на продажу собственных органов.
- То есть как – что? – возмутился директор. – Вас что, никто не предупредил? Это – договор!
- О чём – договор? С кем – договор?
- Весело…! Вас что - и правда не известили? – ухмыльнулся колюхин собеседник и забубнил на канцелярском:
– Договор о том, уважаемый Николай Анатольевич, что вы, вместе со своей женой выходите из товарищества, забирая с собой долю в двенадцать гектаров земли, а так же о том, что вы и ваша супруга приобрели у товарищества трактор «Беларусь» тысяча девятьсот семьдесят пятого года выпуска по остаточной стоимости. Понятно изложено?
- Это крокодила что ли?
- Что – крокодила!
- Ну-у…крокодила вместе с землёй забираем?
- Какого крокодила?
- Ну-у, инвалида моего железного!
- Да, Николай Анатольевич! – Снова вспылил директор, раздраженный своей и колюхиной несообразительностью. - Вашего крокод… тьфу ты, господи! Трактор ваш бывший!
- Понятно. – У Фомина вдруг запершило в горле и неприятно похолодело в животе. Колюха сглотнул и закашлялся: – А деньги?
- Что – деньги?
- Деньги у меня с Надюхой откуда?
- Какие деньги?
- Ну-у…. Деньги на трактор?
- Николай Анатольевич! Вы, простите, сознание никогда не теряли? Может, вы так и живёте – не приходя в сознание? Я что, знаю, откуда у вас с вашей, извините, Надюхой, деньги? Вы не у меня, вы у неё об этом спрашивайте! И вообще, - окончательно разозлился директор. – Подписывайте и идите к…! К механику…! Трактор забирать! У меня кроме вас проблем не на одну голову!
Фомин выходил из конторы опешивший. Известие о том, что он получил вольную, тревожило, но в то же время приятно пощекотывало где-то в районе солнечного сплетения. Ощущение было новым, необычным и, если честно признаться, чуточку неуютным.
Посему в тракторный парк Фомин пришел совсем другим человеком. Даже плечи расправились, что раньше и происходило-то только в бане да на рыбалке.
Впрочем, это только он переменился. И то – чуть-чуть.
Снаружи же всё осталось таким, как и было.
Нахмуренное тучами утро. Въедливый механик со своими дурацкими шуточками и невыносимым характером.
- Ну что, Фомин! Получил клизму? – издевательски поинтересовался он, встречая Колюху.
- Получил! – не стал спорить тракторист. - Так что…. Ухожу я от вас, Андрей Петрович!
- Выгнали, что ли?
- Выгнали, выгнали…
- Правильно и сделали! Так с вами, с дураками-синяками, и надо!
- Правильно, Андрей Петрович! - Колюхе стала надоедать эта пикировка и он небрежно, как бы мимоходом, поинтересовался. – Трактор мой старый где?
- Какой такой трактор, Фомин? – продолжал издеваться механик. - Теперь ты пешком ходить будешь, Фомин! А корма своей скотинке, да дрова там…эт-т на горбу, не иначе!
- «Беларусь» мой где?
- Твой? «Беларусь»? Ты, Фомин, можа, скушал с утра что - ни то? Это с какой это стати твой? Он всегда был хо-зяй-ский, – механик поднял над головой кулак с оттопыренным указательным пальцем, всем видом стараясь подчеркнуть превосходство. - А ты у нас кто? Ты у нас – никто! И зовут тебя – никак! Ты, Фомин – раб. Сейчас – божий, а вообще – как карта ляжет. То-то!
Колюху аж затрясло от ярости. Он и раньше никогда не мог найти общего языка с этим заносчивым сквалыгой, а тут еле сдержался, чтобы не ударить.
- Ты, Петрович, говори – не заговаривайся! А то…!
- А то – что?
- А вот что! Это не хочешь, Андрей-свет-Петрович? – он торопливо выгреб из кармана бумаги и со злостью ткнул ими под нос механику.
Тот заскользил взглядом по строчкам, время от времени с изумлением поглядывая на тракториста.
- Ни черта не понимаю!
- А тут и понимать нечего! В гробу я тебя, зануду, теперь видел! В белых тапках! Трактор где?
- Так в боксе дальнем, – безразлично пожал плечами механик, отдавая бумаги. – Вовка, приятель твой, вторую неделю с ним ковыряется. Я-то думал – он для себя! А тут…! Ты гляди….
- А это ты один у нас такой, – с вызовом усмехнулся Колюха, – это ты только для себя ковыряться можешь. А Вовка…. Он…. Не то, что некоторые!... Вовка…он…он человек! …А насчёт раба. Это ведь ни я, ни Вовка, это ты у нас раб. Это ведь ты готов каждому, кто посильнее, каждому, у которого бабла, власти побольше, пятую точку целовать!
- …. Вот ты сам подумай! – философствовал тракторист. - Стану я фермером. Участок распашу, денег подзаработаю, техники прикуплю…так ты первый, Андрей-свет-Петрович, первый и прибежишь, поклонишься, на работу попросишься…! Так что… милости просим… через годик-другой. …Ток губы с мылом вымой, а то я с моей задницей шибко брезгливые к тому времени станем!
Он энергично сплюнул под ноги, ставя точку в споре с механиком, и зашагал прочь….
Когда Фомин подошел к дальнему боксу, Вовка что-то сосредоточенно ковырял во внутренностях «крокодила» и лишь на мгновение отвлёкся, чтобы кивнуть головой, приветствуя друга.
- Ну, что, работает? – спросил Колюха.
Вовка вытер руки и просиял:
- А то…! Заведёшь?
Колюха робко похлопал ладонью по тупомордому тракторному железу и, словно боясь кого-нибудь обидеть и тем самым спугнуть собственную надежду и удачу, негромко ответил:
- Не-е…, ты, это…давай сам!
- Как знаешь! – пожал плечами Вовка и полез в кабину.
И тут трактор рявкнул. Рявкнул раз, другой, затем вдруг мелко-мелко затрясся, взревел в нетерпеливом ожидании простора и наконец, насытившись ором, грохотом, и убедившись в возвращении собственной мощи, заработал ровно, без суеты, со спокойным достоинством.
- Ну, как? – стараясь перекричать «Беларусь» спросил Вовка.
- Живой! – сжимая подступившей слезой, булькнуло у Колюхи в горле. – Живой, скотина жестяная! Живой, гадёныш! …Вовка! Голова-два-уха! …Да я… да мы…! Теперь…! Всех сделаем!
Затем вздохнул поглубже и…
- В душу…, в попа…, в попадью…, в чёрта…, в копыто…, в корыто…, в три бога! Мать их… пик-пик-пик-пик-пик-пик!!!– закончил Фомин восторженно, во всю глотку, чуть ли не приплясывая от лихорадочного нетерпения.
Готовый расцеловать и чумазую морду Вовки, и чумазый капот «крокодила», и Надюху, и директора, и всех знакомых и незнакомых.
Даже Андрей-свет-Петровича….
|
