Поворот
Глава 1
Они тогда сдали зимнюю сессию и спешно засобирались в Санкт-Петербург, тогда еще Ленинград, где Вера до этого не была, но куда мечтала попасть.
В городе больше всего поразили люди, какие – то удивительно открытые, доброжелательные. Заснеженный Павловск, Дворцовая площадь, крейсер «Аврора», Невский, мосты и мостики с коваными решетками. Впечатлений было столько, что она впихивала их в себя на потом, чтобы разобраться позднее, на досуге, всласть повспоминав увиденное.
Оглушенные этими впечатлениями, разгоряченные предотъездной спешкой, хохоча и толкаясь, они ввалились в здание железнодорожного вокзала. Единственного представителя мужеского пола в их компании они отрядили в буфет за чем-нибудь вкусным. Он притащил высоченную шапку золотистого чак-чака, затейливо уложенного в жестяную тарелочку.
О края этой тарелочки Вера и порезалась.
В вагоне, перебудив его обитателей, шикая друг на друга, они долго шутливо препирались по поводу верхних и нижних полок, все тормошили друг друга: «А помнишь, а помнишь….да ты не видела….а арка какая… красота…», потом как-то враз все угомонились, разбредясь по своим местам.
Тупая ноющая боль в порезанном пальце не дала ей уснуть. Она угрюмо уставилась в непроглядную заоконную мглу и там, в окне, увидела размытое отражение долговязого парня с гитарой, взявшегося невесть откуда.
- Что, болит? – кивнул он на ее палец, заботливо запеленутый девчонками в два носовых платка.
Вера беззвучно кивнула, досадуя случайному приставале.
- А вы отвлекитесь, не думайте, вот боль и пройдет, - посоветовал он. – Давайте-ка мне ваш пальчик. Сейчас поколдуем.
Присев на краешек нижней полки, он забормотал:
- У собаки боли, а у…, как, кстати, вас зовут?
- Ну, хитрюга,- отметила про себя Вера.
Разговор, начавшись с капельки, перетек в ручеек. Потом он вполголоса пел ей под гитару, едва перебирая струны, что-то очень красивое, сказав, что музыку и слова пишет сам и что она первая его слушательница.
У него была просто есенинская внешность, это Вера отметила, но тогда как-то не восприняла его всерьез.
Под утро, засобиравшись выходить, он попросил ее дать ему ее адрес, на что она резко сказала:
-Зачем? Я думаю, это ни к чему.
- Я тебя все равно найду, вот увидишь, - сказал он, забрасывая гитару в чехле за плечо.
Солнце было нестерпимо ярким, било в глаза, рассыпалось в рифленых оконных стеклах на тысячи солнечных зайчиков. В аудитории, где они сдавали экзамен по старославянскому языку, удушающе пахло сиренью.
Она выскочила, с трудом удержав огромную дверь-монстра, и в ответ на вопросы девчонок: «Ну, как, как?» - показала растопыренную пятерню.
От окна навстречу ей шагнул парень с соломенной шевелюрой и как-то не сказал, а просто выдохнул:
- Ну вот я тебя и нашел.
Сделав надменное, как ей тогда показалось, лицо: «Подумаешь, много вас таких….», и явно играя на публику, она сказала:
- Вы ошиблись.
Потом встряхнула непокорной челкой и процокала каблучками мимо.
И только когда завернула за угол, ее словно ударила запоздалая мысль:
- А ведь это был он, тот парень.
Когда Вера вернулась, никого уже не было.
Прошло тридцать лет. Жизнь была разной: то что-то складывалось, то рассыпалось как карточный домик. Была любовь. Оглушительная, казалось, вечная, и в конце концов закончившаяся так же, как у тысяч других женщин, которым, не церемонясь, мужчины нашли замену. Была пустота, встречи, расставания, проблемы, заботы. Но время от времени эта запоздалая мысль все возвращалась к ней. А ведь это был он. А я прошла мимо. Мимо чего очень дорогого и важного. Что случается лишь единожды.
Глава 2
Вера чувствовала себя подбитой, как раненая птица, набравшая высоту и в состоянии эйфории от нее остановленная внезапно, в мгновение ока, еще не успевшая понять, что произошло, какой сбой в безостановочном и привычном движении. Боль была равнодушно оглушающей, ее невозможно было убить таблетками, заставить замолчать привычным самовнушением: «У меня все хорошо, все будет хорошо». Вера твердила это как аффирмации, тупо уставив глаза в никуда.
Как и многие другие в этой жизни, она относилась к бедам, случающимся с кем-то, философски.
- Значит, судьба! Но я и все это, происходящее с кем-то – нет, мимо, мимо, мимо. Со мной этого не будет.
У нее даже в подсознании не было завалящей мыслишки о том, что судьба и ей может с маху подставить подножку. А она, не заметив, на всем скаку грохнется так, что искры из глаз посыпятся.
Сначала, что называется, в одночасье, потому что Вера не замечала никаких предвестников этого, рухнула семья, разлетевшись на тысячи осколков, которые уже не собрать. А вот теперь пришел черед работы.
Работа была для нее всем: спасением от житейских невзгод, возможностью выразить себя, выступить в разных ипостасях, праздником человеческого общения, бегством от излишней рефлексии, являющейся к ней частенько без приглашения. Она не мыслила себя без привычного и удовлетворяющего ее круга обязанностей, хотя уставала от них так, что казалась самой себе измочаленной, выжатой, как несчастный цитрус.
Но и ощущение «белки в колесе», и изматывающая работа в ритме угорелой кошки давали самое главное – спокойствие от уверенности в ее востребованности, загруженность, которая не оставляла времени ни на что другое.
Пожалуй, это одно из самых главных несчастий, произошедших и происходящих с нашими женщинами, - неумение жить ничем иным, кроме как работой. Еще бы! Именно на работу и свою в ней занятость, порой эфемерную, можно списать и просчеты в семейной жизни, и промахи в воспитании детей, и бытовую неухоженность, и собственную женскую неприбранность, и неумение расслабляться, отдыхать, в связи с чем даже на отдыхе все разговоры сводятся к привычному: работа, работа, работа.
Локаут – словечко из дня сегодняшнего, уверенно входящее в обиход. За незнакомым звучанием скрывается резкий и хлесткий эквивалент – увольнения - разделяющий для многих людей жизнь на «до» и «после», особенно для женщин, особенно достигших возраста, который уже не востребован работодателями, словно зачеркивающий все то привычное, что было в твоей жизни, ее успехи, поражения, потери, обретения, разрывающий человеческие связи. Вдвойне больно, если это не сопровождается никакими объяснениями, для чего и придуман ушлыми людьми термин, развязывающий им руки: «увольнение без объяснений», вырабатывающий у человека комплекс карандашной записи – тебя сотрут в любую минуту, без лишних слов, так, что и следа не останется.
Ситуация эта страшна не сама по себе: если ты не сноб, не паришься от осознания потери своей значительности, значимости, пережить ее можно, так же как и найти другую работу. Не в этом дело, совсем не в этом…
Растерянность от случившегося быстро прошла. Но на смену ей явилось более горькое чувство, о сути которого пел когда-то Высоцкий: «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так…».
«Совковость» ли наша тому виной, корни ли родительские, вбившие когда-то в нашу голову истину, что человек человеку друг, товарищ и брат, но ситуация узнавания «человеческого» в человеке ранила Веру больнее всего, заставила ее забиться в какой – то кокон, хрупкий, прозрачный, но все же дающий иллюзию защиты. Ей вспомнилось услышанное когда – то выражение – коррозия души. Что – то действительно происходит с нашими душами, размышляла она, если мы становимся невосприимчивыми к чужой боли, несчастью, стараемся дистанцироваться от всего этого как от заразной болезни.
Телефон, раньше не умолкавший ни на минуту, резко замолчал, словно онемел. В доме установилась непривычно гулкая тишина, со временем начавшая давить своими постоянством и безысходностью. Когда пауза затянулась настолько, что уже не нужны были никакие слова, объяснения, Вера решила про себя:
- Ну что ж, друг оказался вдруг…Жизнь нужно начинать сначала. И не в первый раз.
Глава 3
- Извините, простите, извините, лепетала она, пробираясь вглубь маршрутки, наступая на чьи-то ноги, явно не рассчитанные на габариты этого автомобиля.
- Девушка, по вашей вине я стану инвалидом
Голос с хрипотцой был игрив, даже приятен, но Вера, чувствуя на себе взгляды сидящих, резко обернулась, больно ударившись о металлический поручень.
- Я же попросила извинения.
Глаза незнакомца удивленно расширились, и она поняла, что он, как и многие другие, видевшие ее со спины, принял ее за девушку. Вот откуда игривый тон, действующий на девчонок, наверное, безотказно.
- Это вы меня извините, - весь как-то подобравшись, проговорил он.
Вера усмехнулась, она привыкла к такому удивлению и порой даже потешалась про себя над обломавшимися мужичками. К своим почти пятидесяти она относилась скептически, не чувствуя ни их груза, ни особых возрастных примет, не испытывая при этом никаких комплексов. Она была из породы женщин, которых возраст делает если не краше, то как-то четче прорисовывает самость – отличительную особенность, избавляет от раздражающего многих мужчин желания казаться, а не быть, дает уверенность от осознания собственной женской состоятельности. Оружие в умелых руках безотказное, но Вера никогда не пускала его в ход, раз и навсегда заказав даже мыслям своим поворачивать на эту боевую тропу, на которую большинство женщин-охотниц выходит едва ли не до последнего своего часа.
Собственная житейская история с легким налетом детектива, она играла в ней роль мисс Марпл, оставила в ее душе сначала весьма болезненную рану, которую она, как собака, постаралась «зализать», а потом сделала все возможное, чтобы забыть о ней, вычеркнуть из памяти. Память-предательница иногда подводила ее, выдавая нежданно-негаданно кусочки из прежней счастливой жизни. И тогда садняще ныло сердце, которому уже не помогали никакие валидолово-валокординовые снадобья.
- Извините, мне очень знакомо ваше лицо, мы не могли…
Вера не дослушала обращенный к ней вопрос и вполголоса, но резко и коротко отрубила:
- Нет, не могли, не старайтесь.
Наплывающие на город сумерки заставляли окна домов зажигаться как елочные гирлянды. Они тянулись и тянулись в оконных проемах маршрутки, превращаясь в ее монотонном движении в одну сплошную линию.
Вера еще в детстве «увидела», что дома похожи на людей. Этот приземистый с единственным почему-то на уровне третьего этажа балконом – носом похож на усатого дядьку; этот новый, с претензией на оригинальность, своими колоннами перед входом напоминал ей девочку-переростка, голенастую, изо всех сил старавшуюся походить на взрослую, но отвалившаяся краска на уровне «колена» выдавала в ней девчонку; а вот эти три – явно братья-близнецы, которым их похожесть поперек горла, и оттого карнизы на одном выкрашены голубой краской, балконы второго сплошь затянуты в стекло, а третий, разухабистый, вылезший едва ли не на дорогу, так и хочет дать деру от своих надоевших сородичей.
Сергея забавляла ее привычка «очеловечивать» дома, машины, предметы. Они иногда даже играли, стараясь по внешнему виду определить характер дома, сочинить его «биографию», вообразить, как бы нарисовать, людей, живущих в нем.
Задумавшись, уйдя в себя, Вера вдруг некстати вспомнила, как Сергей в минуты страсти, едва переведя дыхание, бормотал почему-то странную фразу: «взрыв на макаронной фабрике», определяя, очевидно, именно так свое собственное состояние, когда тебя нет, ты растворился, распался на молекулы в накатившей волне удовольствия. Она провела по лицу рукой, смахивая наваждение и вновь надевая привычную маску, которую она ежедневно видела в зеркале и к которой за долгие годы привыкла.
Глава 4
Хождение по разным присутственным местам, офисам, агентствам утомило Веру настолько, что она почувствовала в себе крепнущее час от часу давно забытое раздражение, которое она когда-то выполола в себе как сорняки, пытаясь жить в ладу с собой и окружающим миром. Ее даже пугало, когда она видела, чувствовала порой чье – то и свое несдерживаемое раздражение, копящееся в душе, завоевывающее все большее пространство, разъедающее ее как метастазы. Сумасшедший ритм жизни, проблемы, которые мы подчас создаем себе сами и которые нам подбрасывают окружающие, завышенные требования, пропасть между желаемым и возможным – это ли не причины для нашей душевной несдержанности, которая как шлагбаум открывает дорогу грубости, резкости, черствости, хамству.
Вере казалось, что люди, к которым она обращалась по поводу работы, вакансий, - на одно даже не лицо, а маску, со стандартными отрепетированными улыбками, как вежливые японцы, с клишированным набором слов, от которых они и сами безумно устали, но ничего не попишешь – назвался груздем, полезай в кузов.
Несколько цифр в паспорте, удостоверяющих срок ее пребывания на белом свете, кардинальным образом меняли отношение к ней «казенных» дам, однозначно заявлявших, что на указанные вакансии требуются лица не старше 35-40 лет.
- Отчего же такая дискриминация? – вопрошала Вера, не могшая взять в толк, почему ее громадный опыт, знания никому не нужны.
Вопрос был риторическим, отвечать на него никто и не собирался.
Обескураженная и вконец раздосадованная, она почувствовала неистовую вибрацию сотового телефона, ставшего теперь уже для всех нас обязательной принадлежностью, без которой не просто чувствуешь себя не в своей тарелке, а просто как – то «вылетаешь» из жизни.
- Вера, Вера, Вера, - напористо и звонко выстреливали голосовые очереди.
- Чего ты так кричишь? Я тебя очень хорошо слышу, - урезонивающим тоном ответила она, узнав всегдашнюю привычку своей подруги повторять слова по нескольку раз, словно она не надеялась на оперативное понимание.
- Вера, Вера, - опять затянула Аська. – У меня проблемы, проблемы. Приезжай, приезжай.
Вера обреченно вздохнула. Кто бы сомневался! Аська – это всегда проблемы. Вере казалось иногда, что Аська их просто притягивает как магнитом.
С Аськой они были знакомы с детского сада, и уже тогда всякие несчастья сыпались на нее словно из рога изобилия. То, решив пролезть сквозь прутья детсадовского забора, она застряла в них намертво, в связи с чем пришлось их бедной воспиталке вызывать слесаря дядю Володю, который всех почему-то называпл шлындрами, то именно на нее свалились строительные леса, с помощью которых маляры превращали фасад в сказочное царство-государство, то потом в школе на уроке химии флакон с соляной кислотой опрокидывался тоже на нее, то она перепутывала даты экзаменов в институт, и когда все пришли сдавать историю, она, сделав «целеустремленное» лицо, была готова продемонстрировать прямо йоркширское, как ей казалось, произношение. В загсе, верная своей привычке опаздывать, она взяла под руку чужого жениха, за что едва не была бита дородной невестой, рядом с которой ее будущий супруг казался совершенным недомерком.
Сама она к своим злоключениям относилась с юмором, часто потешала знакомых рассказами о них, а ее привычка повторять слова вносила в эти рассказы какую-то изюминку. Общение с ней было легким, необременительным, но только Вера знала, что за этой кажущейся Аськиной легкостью и бесшабашностью скрывается очень тонкая и ранимая душевная организация. Только ей, Вере, Аська могла выплакать все, что наболело в ее душе, прильнув к подруге, как к живительному роднику, а потом вновь уйти в свою жизнь, на оптимистической ноте перемогая житейскую непогоду.
Именно Аська, когда от Веры не ушел, а позорно сбежал Сергей, «роняя и теряя по пути флаги и штандарты», своими шуточками растормошила подругу, совершенно мультфильмовским голосом заявив:
- Хэх, да мы в женихах – то как в сору рыться будем.
Но Вера не захотела больше искушать судьбу, ей казалось, что с Сергеем она растратилась вся, ничего не оставила на потом, что у нее не достанет больше сил начать все с начала.
Глава 5
Поезд, перестук которого обычно успокаивал Веру, уносил ее к Аське, влипшей, очевидно, снова в какую-нибудь историю. От назойливых поездных расспросов, которые неизбежно происходят в ситуации вынужденного безделья и соседства с незнакомыми людьми, она спасалась огромным портянистым кроссвордом, теша себя надеждой, что достойно подтвердит свое «айкью».
Последним в купе не вошел, а буквально влетел запыхавшийся мужчина, среди основных достопримечательностей которого Вера отметила непомерной длины ноги, не умещавшиеся, конечно, в узком купейном пространстве и делающие похожим их обладателя на журавля. Он как-то очень легко закинул свои ходулистые средства передвижения на верхнюю полку, облегченно вздохнул и только тут узнавающе задержал свои глаза на Вере.
- Воистину, мир тесен, - приятным, с легкой хрипотцой, голосом сказал он и улыбнулся во все тридцать два зуба.
Вера только покачала головой, давая понять, что не расположена к общению.
Тесное пространство, вынужденные обстоятельства сближают людей. Вера и сама не заметила, как от незамысловатых вопросов-ответов в плоскости «да-нет», они перешли к разговорам, на первый взгляд, ни о чем. Но она вдруг поймала себя на мысли, что ей как-то удивительно легко с ним. Впервые за долгое время она почувствовала расположение к представителю враждебного для себя мужского племени.
Когда-то, испытав боль предательства, она вычеркнула мужчин из своей жизни как класс, решив, что уже никогда и никому не сможет довериться.
Вдыхая сладковатый сигаретный запах, уплывающий в проем полуоткрытого окна, Вера неожиданно для себя разоткровенничалась, чувствуя с удивлением, что боль уже не так остра как это было раньше, что она уходит, оставляя после себя едва заметные следы. Наверное, любую душевную боль надо «проговорить», чтобы она не затопила тебя до краев, не давая возможности видеть, слышать, чувствовать. Психотерапевты часто пользуются этим приемом.
Алексей, так звали теперь уже не незнакомца, оказался врачом, и сначала ей показалось, что он в силу профессиональной привычки выслушивает ее откровения. Она, конечно же, знала, что чужие драмы всегда невыносимо банальны, и ее жизненные проблемы – не исключение, но ей вовсе не нужно было ни сочувствия, ни помощи. Просто пришло время, когда этот невысказанный груз стал ей не по плечу.
Вера всегда просила у Господа Бога одного – терпения, но однажды где-то прочитала, что терпение – это всего лишь ослабленная форма отчаяния, замаскированная под добродетель. Ее терпение стало для нее фетишем, закрывающим дорогу к будущему, в которое она то ли не верила, то ли просто не хотела верить.
Аська, проблемы которой ехала разрешать Вера, исповедовала в жизни другую теорию. После пробных, как она говорила, двух браков, она отправилась в свободное плавание, откровенно заявляя, что мужчины как мыльные пузыри: первый всегда неудачен, второй уже лучше, но только третий по-настоящему красив и радужен. Вера же не хотела выдувать мыльные пузыри, несмотря на все Аськины уговоры и утверждения, что во всем можно найти свои плюсы. И в предательстве тоже. Аська тогда твердила о полезности переживаний, о приобретенном жизненном опыте, который научит не совершать прежних ошибок. Но Вера и не совершала никаких ошибок. Просто, как это пелось Анной Герман, «красивая и смелая дорогу перешла…», и ничего не пошло в зачет – ни двадцать лет абсолютного, как ей казалось, счастья, ни потерянный ребенок, ни страсть, которую они удивительным образом сохраняли долгие годы.
Веру не покидало странное ощущение, что они с Алексеем были знакомы. В общении с ним, она почувствовала это каким-то шестым чувством, не было полутонов, недосказанности, ниточка, пока еще очень тоненькая, пролегла между ними, и ей хотелось, как домовитой хозяйственной паучихе, «ткать и ткать», чтобы получилась, пусть и эфемерная, но паутинка. Извечное женское чувство, намеренно забытое ею, оказывается было живо, да еще и давало о себе знать, что удивило ее несказанно. Жизнь непредсказуема, и кто знает, что ожидает его за поворотом.
Вера не пыталась заглянуть за этот поворот, она наслаждалась тем, что чувствовала сейчас. Она заметила и сдержанность Алексея, и какую-то затаенную горчинку в его взгляде и голосе, о причинах которой могла только догадываться, и немногословие, характеризующее его скорее положительно, в отличие от пустозвонов, с которыми не раз сводила ее жизнь, и умение просто слушать. Только однажды в ответ на ее монолог он обронил:
- Горе и счастье не имеют сравнительной степени.
Глава 6
Вера подставила лицо ветру, бьющему в проем опущенного окна, пытаясь унять участившееся сердцебиение. В нем все зримее проступало то, чего она когда-то лишилась. Просто так, не думая, как это бывает только в молодости.
- Так не бывает, так не бывает, так не бывает, - прямо по Аськиному твердила она шепотом.
- Тридцать лет назад вот так же в поезде я увидел девушку, которую помнил потом всю жизнь. Я даже не знаю, чем она меня зацепила. Она с однокурсниками тогда возвращалась из Питера и чем-то очень сильно поранила руку, сидела среди спящих одна и была похожа на грустного воробышка. Мы разговорились. Вы знаете, оказывается, так бывает: встретил человека впервые, а кажется, что знаешь всю жизнь.
Он тер пальцами висок, а Вера узнавала и это движение, отпечатавшееся в ее памяти когда-то и выдававшее его волнение, вспоминая вместе с ним то, о чем он рассказывал.
- Одна ночь, всего одна ночь, а я влюбился на всю жизнь. Я даже и не помню, о чем таком мы говорили, я просто понял, что это мой человечек, и искать мне больше ничего и никого не нужно.
Он затянулся сигаретой, а Вера неожиданно для него продолжила.
- Она не захотела дать вам ни телефона, ни адреса, сказала, что это ни к чему. Вы ее долго искали, а когда нашли, она то ли не узнала вас, то ли не захотела узнать. Девчонка, ну что с нее возьмешь! И только потом она поняла, что потеряла что – то очень дорогое, что терять было нельзя. И чувство это сопровождало ее много лет.
Он молча притянул ее к себе. Мир перестал существовать для них обоих.
Колеса выстукивали их последние совместные километры. Вера чувствовала на себе его взгляд и боялась даже представить себе, как произойдет их расставание.
Она не тешила себя иллюзиями, но совсем не хотела потерять то, что только начинало прорастать в ней.
- Жизнь никогда не поздно начать с чистого листа.
Голос выдавал его волнение.
- Я не думал, что это может случиться. И я не хочу и не могу отпустить тебя. Однажды я тебя уже потерял.
Вера изо всех сил зажмурилась, боясь выдать себя. Воистину, жизнь непредсказуема. Надо просто верить, что за поворотом тебя ждет счастье. За этим или за следующим. Но ждет обязательно.
|
