Виталий Левченко
Против течения
рассказ
Теперь я сомневаюсь, что Инга виновата в крушении моей писательской карьеры. Наверное, я просто перестал существовать как сочинитель историй, приносивших мне известность и деньги. Сейчас я понимаю: все факты свидетельствуют о ее непричастности к моим неудачам. Точнее, один факт: со дня гибели Инги я не написал ни одной стоящей строчки, хотя прошло пять лет. Если представить жизненный путь в виде координатной прямой, а точнее, отрезка, то на отметке «минус пять» я нахожусь сейчас, «ноль» обозначает Ингину смерть, а «плюс пять» – точку нашего знакомства. Полная симметрия инфернальности.
Мне, можно сказать, повезло с публикацией первой книги. Повесть, заслуживала быть напечатанной; вышла она отдельным изданием, в твердом переплете, что сразу же поставило меня в исключительное положение в отношении многих молодых авторов.
Сейчас, как и много лет назад, я вижу в этом проблеск первой, но большой литературной удачи; мне исполнилось лишь двадцать пять, и я был под завязку набит идеями и сюжетами.
Дебют принес славу и довольно внушительную сумму денег. Однако, несмотря на успех, я осознавал: брать планку ниже теперь нельзя. Это равносильно самоубийству. От меня ждут большего, и либо я сделаю это, либо дам всем желающим возможность расправиться с самонадеянным нахалом, кем меня считали в те дне мои менее удачливые собратья и некоторые критики. Их характеристика моей личности была основана частично на зависти, частично на легенде, появившейся еще до публикации книги.
Считалось, что я подстроил ограбление моего издателя, чтобы спасенная мной жертва подарила мне в качестве награды ключ от ворот писательского Олимпа. На самом деле все было иначе.
Напротив книжного магазина, куда я время от времени приходил за новинками, расползлась широкая автостоянка, где ставил машины чуть ли не весь ближайший район. И, как оказалось в дальнейшем, мой издатель.
Я уносил от букиниста историю творчества Дали, весившую килограммов пять. Хотя, наверное, глупо мерить искусство в физической массе. Но я испытывал удовольствие от ощущения реального веса моего богатства, присовокупляя к формам познания творчества ощущение тяжести. Этим фолиантом я и ударил бегущего мне навстречу типа. Я на некоторое время вообще отключился от действительности, уйдя с головой в мысленные картины грезившего наяву Сальвадора; в реальность вогнал меня женский крик.
Стоянку от тротуара отделял длинный сетчатый забор, заканчивающийся воротами. От них прямо на меня и бежал этот тип, пытаясь одной рукой закрыть пружинный нож; в другой руке он сжимал яркую женскую сумочку. Происходило классическое ограбление.
Ублюдок, видно, не счел меня угрозой: противоположный путь был совершенно пуст, а он бежал в мою сторону. То, что я сделал в следующий момент, было неожиданностью для нас обоих. Нас разделяли несколько метров, я поймал взгляд, приказывающий убраться с дороги, и шагнул к сетке. В голове возник образ теннисного корта: мяч налетает по прямой, ракетка движется ему навстречу, наклоняясь почти горизонтально. Удар – и мгновенно подрезанный снаряд резко меняет траекторию полета : назад и вниз.
Резко взмахнув фолиантом, я пригвоздил грабителя к асфальту. От удара он потерял сознание. Иначе кричал бы от боли, так как я жестко размазал ему нос. Но, честно говоря, меня в ту минуту больше заботила книга, чем состояние неудавшегося налетчика. К счастью, толстая обложка и переплет удар выдержали, фолиант даже не поцарапался.
- Здорово получилось! – услышал я за спиной изумленный женский голос. Повернувшись, я увидел жертву грабежа. Очень красивая женщина, по виду лет сорока, в очках под цвет туфель. Наклонившись, она брезгливо потянула ремешок из руки типа, который еще находился в отключке.
- Да помогите же вы! - раздраженно проговорила она, бросив на меня досадливый взгляд.
- Подержите. - Я отдал ей книгу, опустился на колени, по одному разжал пальцы, сжимающие сумочку. Некстати вспомнилось, что таким способом поступают с мертвыми.
- Как вы думаете, он не… того? – я, наконец, освободил предмет кражи и, протянув владелице, забрал книгу.
- Бросьте, от этого не умирают, хотя приложили вы эту дрянь крепко. - Она выудила из кармашка пиджака легкий красный платочек и принялась тщательно вытирать сумочку.
- Знаете, я у вас в большом долгу, этот мерзавец, - она чуть повела туфелькой в сторону лежащего, - мог лишить меня ценных вещей. Но на его пути встал настоящий мужчина.
Признаюсь, эта последняя пошловатая тирада мне понравилась.
Тротуар оставался пустым, не считая нас двоих, да начавшего стонать типа. По дороге мчались машины, но, к счастью, ни одна не остановилась, так что вопросами нас никто не донимал.
- Идемте, - она потянула меня за рукав.
- Куда? - не сообразил я.
- К машине, - она уже проявляла нетерпение. – Я вас подвезу, вы же куда-то шли. Или уже забыли? Не деньги же вам совать за спасение моего имущества, - улыбнулась она. – Вы, наверное, искусствовед или художник, - она посмотрела на книгу.
- Ни первое, ни второе, - я выдержал паузу, решая, стоит ли говорить. Будь что будет.
- Я пишу книги.
- Пишете книги? – Она остановилась. Взгляд ее серо-синих глаз был прохладным и проникновенным. - Вы не шутите?
- Я не шучу, - мне стало любопытно, почему эта стальная леди так заинтересовалась.
- А я их издаю. Забавная ситуация: писатель спасает издателя, - усмехнулась она, видя мое растерянное лицо. - Бывает же такое. Я вас читала? Вы публиковались?
Это судьба, подумал я и собрался с духом. – Честно говоря, я только начинаю путь в литературе, и пока не удалось пробиться, хотя …
- Стоп, - моя спутница подняла руку, заставив меня замолчать. – Пожалуй, подвозить я вас не буду, а вот завтра утром… - она задумалась на мгновенье, - часиков в одиннадцать жду вас у себя. Принесете, что написали. Посмотрим.
Красивым жестом она выудила из сумочки визитку и улыбнулась. – Меня зовут Марта, держите. Итак, завтра в одиннадцать.
_______________________________
Мне нравится моя работа. Способность улавливать конъюнктуру литературного рынка сродни таланту биржевых маклеров. Всегда знать, в какую сторону бежать. В основном приходится иметь дело с литературой коммерческой - это основной источник нашего дохода. На серьезной литературе много не заработаешь. Впрочем, бывают исключения. Например, Валентин. Человек талантливый, быть может, даже гениальный, и, конечно, со странностями. Вернее, с одной. Я думаю, это и было причиной того, что произошло.
Познакомились мы в весьма нестандартной по жизненным меркам, но вполне заштампованной в литературе ситуации: кто-то кого-то спасает. В общем, меня чуть не ограбила какая-то сволочь с ножом. Благодаря Валентину все закончилось хорошо.
Я рассказала эту историю на работе; очень скоро она разошлась и превратилась в мистификацию о хитроумном писателе-новичке, сумевшем завоевать мое доверие. Мне было все равно, что об этом думают. Валентину это тоже не вредило. За кулисами любого успеха есть маленькая темная каморка, где собран различный хлам, неудачники приписывают его выступающему на сцене. Только он-то не имеет к этому никакого отношения.
Меня донимали сомнения: правильно ли я поступила, обнадежив человека, не имея на это достаточных оснований. Подобные шикарные жесты не в моем стиле. Всю дорогу домой я думала, как поступить, если на поверку то, что он написал, окажется очередным барахлом, которое наше издательство вынуждено разгребать каждый день, чтобы написанное не вытеснило нас на улицу. Видимо, на мои нервы все-таки подействовало это чертово ограбление, потому что ко всему прочему я даже не спросила его имя. В конце концов, решила я, если он принесет ерунду, обижаться ему придется только на себя. Я буду не при чем. По крайней мере, я дала ему шанс.
На следующий день ровно в одиннадцать я сидела на диване в моем офисе и рассматривала довольно увесистую стопку листов, лежащих передо мной на столике. На верхнем листе затерялись два слова, набранные мелким шрифтом. «Приходящий в полночь» – прочла я. Если это название, то не слишком удачное. Напоминает Стивена Кинга. Хотя внимание привлекает.
Мозг уже заработал, прикидывая, что из этого может выйти. Если изменить название, сократить объем… Стоп, ты еще не читала, а уже дергаешься, - остановила я себя и обернулась к сидящему рядом.
У него оказалось очень приятное мягкое имя – Валентин. Я пыталась угадать, как зовут его друзья. Валя? Глуповато. Вэл? Это по-американски. В нем нет ничего от супермена. Хотя вчера он повел себя очень красиво и смело.
Судя по выражению лица, Валентин ждал немедленного вердикта. Я про себя усмехнулась: неужели он всерьез считает, что я тут же брошусь разбирать его писанину?
- Вот что, Валентин, - я положила «Приходящего в полночь» на колени и накрыла ладонью. Валентин выпрямился, словно подсудимый при вынесении приговора. – Надеюсь, вы понимаете, что сначала нужно все прочитать. Это единственное, что я могу вам сказать, пока. Не хочу вас обнадеживать или разочаровывать, как говорится: почитаем – увидим.
Автор кивнул и поднялся с дивана. Я испытала облегчение: он не кинулся уверять меня в своей необходимости миру. Начало неплохое.
- Оставьте свои координаты. – Я пересела за рабочий стол, взяла ручку и блокнот. Валентин продиктовал номер телефона, присел на стул.
- Как я догадываюсь, вы либо позвоните, либо нет?
Я внимательно посмотрела на него: оригинал, как и все, кто сюда входит.
– Вы очень проницательны, Валентин. В нашем деле, как говорили древние римляне, или Цезарь, или ничего.
- На латыни это звучит красивее, - улыбнулся он, вставая.
В тот вторник я так и не открыла написанное. Как и в последующие десять дней. Положила в шкаф, но не забыла. Помнила каждый день, только времени не хватало прочесть. Честно говоря, не особенно и хотелось. Не верила я, что затея эта имеет смысл. Однако не в моем стиле давать пустые обещания, пусть даже и начинающим писателям. Поэтому в пятницу вечером, покидая офис, я переложила творение Валентина в пластиковый пакет, намереваясь захватить домой. Я уже ощущала приступ тошноты, с которым приступлю к разбору этого «шедевра».
Спокойно, - сказала я себе, сев в машину, - ты только прочтешь пять страниц в начале, пять в середине и пять в конце. Чтобы оценить произведение, этого предостаточно. Бездарность проявляет себя в нескольких строках.
Я бросила пакет на заднее сиденье и поехала домой.
Могу сказать, что роман потряс меня. Хотя я и стараюсь относиться к работе без эмоций, они только мешают. Название соответствовало содержанию очень хорошо, однако это не был роман ужасов, триллер или нечто подобное. Сплошная психология, но очень талантливо. Валентину удалось сбалансировать на грани серьезного и коммерческого. Роман воспринимался на нескольких уровнях: массовый читатель узрел бы только захватывающую историю с погонями, сексом и криминалом; но расхожий сюжет был лишь метафорой, в которой скрывалось истинное слово маэстро. Вот здесь я и поняла, что мне выпал случай открыть одного из лучших писателей нового века.
Взрыв получился мощным, но не очень громким. Восторженные отзывы были охлаждены молодостью автора и его неизвестностью до настоящего момента. Первый тираж разошелся очень быстро, и мы выпустили дополнительный. А вскоре Валентин подписал контракт с известной киностудией, которая вовремя сумела сориентироваться в ситуации.
Мне тоже пришлось подстраховаться: мы договорились с Валентином, что наше издательство приобретает исключительное право на публикацию его следующих пяти произведений. Рисковала ли я при этом? Безусловно. В конце концов, Валентин был новичком в литературе, пусть и суперталантливым. Но я была вынуждена идти ва-банк, в этом и заключена значительная доля успеха.
На одной из вечеринок, где собрался весь литературный бомонд, Валентин с бокалом вина стоял возле рояля. Был, как всегда, немного нервным, погруженным в себя. Я сидела в стороне, пытаясь отделаться от не в меру навязчивой поэтессы, убеждавшей меня выпустить сборник поэзии ее друзей.
Краем глаза заметила, как к Валентину кто-то быстро подошел.
- Только в толпе можно быть по-настоящему одиноким? Какая глупость, не верьте сказанному! – услышала я. Обернулась. Возле Валентина стояла Инга.
Леонид не сотрудничал с нашим издательством исключительно из легкомыслия. В отношении денег он ничего бы не прогадал, наоборот, я предлагала ему очень заманчивые условия. Однако он мог себе позволить не соблазниться: Леонида читали у нас, он переводился на пять языков, на основе его произведений в Европе ставили прекрасные фильмы. Уже лет двадцать его имя было символом литературного успеха. Поговаривали, что никто не удивится, если его выберут нобелевским лауреатом. Их с Ингой можно было показывать по телевизору в качестве идеальной пары.
Она любила шумные сборища и была очень привлекательной женщиной, что не позволяло приклеить к ней ярлык «жена писателя».
Валентин был знаком с Леонидом и Ириной – сестрой Инги, но с самой Ингой встретился впервые. Однако, даже если бы они знали заранее, чем все закончится, ничего бы не изменилось. Это было что-то вроде болезни.
В тот вечер Валентин словно приклеился к роялю. Будто какая-то сила удерживала его, а она почти всю вечеринку простояла рядом с ним.
Инга вышла замуж за Леонида, когда ей исполнилось двадцать, и уже десять лет их брак оставался на редкость стабильным. Никаких скандалов, темных историй, связей на стороне. Несмотря на то, что возле Инги постоянно толпилась куча народа и она не была занудой, как часто бывает с женами писателей.
Часто в холодное время года Леонид улетал на Корсику, где они имели собственный дом. Он безумно не любил снег. Инга, наоборот, постоянно боялась растаять. Любимым ее курортом были Альпы. Она и походила на шведку: натуральная яркая блондинка, очень ровный цвет чуть скуластого лица, которое наполовину закрывают длинные волосы. В общем, скандинавская красавица, к тому же не обделенная грудью и умом.
По-моему, разница в температурном режиме существования было единственным, в чем не могли совпасть Инга и Леонид. Значительную часть их жизни занимали перелеты из страны в страну.
Леонид все же появился, когда вечеринка подходила к концу. Прямиком с Корсики. Ажиотажа он не вызвал: все привыкли к его внезапным перемещениям. Кто-то пошутил на счет Фигаро, и Леонид первым поддержал шутку.
Когда он вошел в комнату, на лице Валентина появилось что-то вроде досады. Мне это не показалось странным, потому как Инга его сильно заинтересовала. Валентин очень оживленно обрисовывал ей идею будущей книги. Такая женщина, как Инга, могла запросто заниматься шпионажем: разговорит даже немого. Удивительно, как ей при этом удавалось всегда выходить сухой из воды.
- Будьте осторожны, Валентин, - улыбнулся Леонид, протягивая руку. Другой он обнял жену. – Вы, еще не знаете, но мы с Ингой обладаем телепатической способностью. Я могу прочитать ее мысли, а она – ваши.
Шутка была очень неудачной, но это выяснилось только впоследствии.
Спустя три месяца Инга ушла к Валентину.
Это было основой бомбы замедленного действия, которая сработала через несколько лет.
Несмотря на сотрудничество, с Валентином мы никогда не были друзьями, скорее партнерами. При встречах разговор неуклонно сползал в сторону деловых отношений. Но одна странность в нем все же так и выпирала.
Валентин очень боялся потерять талант. Возможность не попасть в точку понимают все авторы, и порой из под пера даже лучших выходит откровенная ерунда. Однако у Валентина эта боязнь перешла все границы. Он часто расспрашивал меня, известны ли мне случаи, когда писатель перестает чувствовать слово. Он будто что-то предчувствовал.
Однажды он позвонил мне домой. Рассказал, что Инга передала Леониду замысел его новой повести. Грозился обвинить того в плагиате. В доказательство приводил только что вышедший сборник рассказов Леонида. Я уговаривала Валентина не делать этого. На самом деле я понимала, что Валентин только навредит себе, если ляпнет эту чушь публично.
Я думала: этот молодой гений никак не может понять, что к своим способностям, как и к жизни, следует относиться более уверенно. Иначе, люди искусства, утрачивая первое, как правило, отвергают и второе.
Но по иронии судьбы Валентин смог пережить и потерю своего дара, и смерть Инги. А для Леонида жизнь без любимой женщины стала катастрофой. Через неделю после похорон, он полетел в швейцарские Альпы, в гостиницу, где останавливалась Инга, взял тот же номер и ночью застрелился.
_______________________________
Инга никогда не позволяла себе быть слишком легкомысленной. Шумные вечеринки, множество знакомых, большая часть которых тайно или явно ее добивалась, постоянные перелеты с места на место, настоящий Голливуд, в который они с Леней превратили свою жизнь – все это не было главным. За этим таилась подлинная любовь, которую ни Инга, ни Леня никогда не афишировали.
Когда нам исполнилось тринадцать лет, я поклялась заботиться о сестре всю жизнь.
Случилось эта история на следующий день после того, как мы отметили свою «чертову дюжину».
В квартале от дома протекала довольно большая речка, рассекающая город на две части. Время от времени там тонули, и чаще всего – дети. Нам было категорически запрещено купаться без взрослых. Несмотря на жесткое воспитание, мы росли внутренне очень раскрепощенными девочками, стараясь все же не давать повода к наказаниям. Тем не менее, однажды мы нарушили запрет и поплатились.
Из школы домой мы ездили на трамвае. В тот день, как обычно, мы стояли на задней площадке и проверяли наши билетики. У меня правые и левые цифры почти сошлись. Билетик Инги оказался счастливым. Она состроила мне гримасу и сунула билет в карман. Считалось, что ей сегодня будет постоянно везти.
В салоне запахло горелым, и над задней дверью показалась струйка дыма. Трамвай, ткнувшись носом в рельсы, затих. Кондуктор объявила , что транспорт дальше не пойдет, и все вышли, благо остановка была рядом. Мы с Ингой тоже сначала потянулись за пассажирами, но она остановилась и дернула меня за рукав. Я проследила ее взгляд и поняла, о чем она подумала. Мы стояли на мосту, а под нами шумела река.
- Нет, - покачала я головой, - только не это. Ты же знаешь, что лучше этого не делать.
Однако я и сама почувствовала сильное желание погрузиться в прохладную воду. В наших сумках лежали купальники. Сегодня в расписании стоял урок плавания, однако оказалось, что Русалка заболела, и бассейн отменили; очень некстати, потому как духота была ужасная, и все мы дружно застонали от такой несправедливости.
Пока природные инстинкты боролись во мне с воспитанием, Инга шагнула на дорожку, ведущую вниз к пляжу. Обернулась. В тот момент она сильно напоминала Герасима, который идет топить Муму. Мученический взгляд, словно ей вовсе не хочется купаться, но нет сил сопротивляться какому-то велению. Я рассмеялась и сказала ей об этом. Но потом почувствовала ее настроение, и мне стало немного тревожно. Мы всегда отлично понимали друг друга. И сейчас я ощущала какое-то беспокойство.
Инга быстро спускалась по тропинке, почти бегом, я шла следом, стараясь не поскользнуться на влажной траве.
Жара согнала к реке, наверное, полгорода. Я подумала, что мы проведем в очереди у пляжных кабинок целый час, однако Инга уже махала мне рукой, стоя возле одной из них, где было всего несколько человек.
Мы закрылись в узкой, пахнущей нагретым деревом кабинке, быстро разделись и вытащили из сумок купальники. Натягивая трусики, я думала о том, что все считают нас очень красивыми. Инга уже в то время была сногсшибательной: длинные вьющиеся волосы, которые она постоянно и тщетно пыталась распрямить, довольно высокая, из-за чего ей давали на год-два больше. Ее грудь всегда опережала в росте мою, что было постоянным предметом наших шуток. Когда она надевала джинсы, узкие бедра выглядели просто одуряюще. Однако я не завидовала: мы были очень похожи, только волосы у меня каштановые.
Пляж разбили в самом широком месте реки; говорят, течение здесь чувствовалось только ближе к середине. Нам ни разу не удавалось вырваться из под надзора взрослых, чтобы заплыть подальше, хотя плавали мы очень хорошо, можно сказать, профессионально. Как только мы удалялись от берега на критическое расстояние, громкий голос кого-нибудь из домашних выкрикивал наши имена, изобличая нас в глазах купающихся.
В этот раз мы, не сговариваясь, решили достичь противоположного берега. В школьном бассейне мы преодолевали и не такие расстояния, так что риска практически не было. Разве только течение, но, судя по ленивому движению воды, мы должны были с ним справиться.
Как всегда бывает в очень жаркий день, вода показалась нам ледяной. Мы осторожно окунулись, держась за руки и глядя в выпученные от напряжения глаза друг дружки. Рядом бесилась детвора, поднимая со дна клубы мути. После нескольких приседаний мы осторожно двинулись вперед.
Когда берег ушел вниз, мы расцепили руки и медленно поплыли, стараясь держаться рядом. И позади, и впереди – повсюду были люди, поэтому плыли мы с полным ощущением безопасности.
Вскоре мы почувствовали, как нас начинает медленно, но верно сносить в сторону, и пришлось взять гораздо левее, чтобы не проплыть пляж на том берегу. Я взглянула на Ингу и ахнула: великолепные волосы сестры распустились и плыли за ней темными водорослями. Перед тем, как лезть в воду, мы тщательно собрали волосы на макушках, потому что заявляться домой с мокрыми головами - все равно, что подписать себе смертный приговор. Теперь о нашей затее наверняка узнают. Настроение мое начало портиться
- Черт с ними, - пробормотала Инга в такт дыханию. – Плыви, давай.
Мы двигались практически вдоль реки. Пляж, казалось, застыл на месте. Я знала, что расстояния с суши всегда кажутся меньше, чем из воды. Мы пока справлялись с течением, но я подумала: а вдруг нам не хватит сил? Хороши же мы будем, когда заорем о помощи. А тут еще вспомнилось, с каким ощущением я стояла на мосту, и настроение испортилось окончательно.
Проклятый берег, наконец, пополз в нашу сторону, и уже можно было не с такой силой сопротивляться потоку. Отдыхающих здесь было поменьше, потому как земля - сплошная галька, не в пример той стороне, что мы оставили - с желтым крупным песком. Стараясь держать голову повыше, чтобы хоть мои волосы не намокли, я время от времени старалась нащупать ногой дно, которое словно куда-то провалилось. Вскоре по бедру что-то шаркнуло, я опустила ноги - и оказалась стоящей в воде чуть ли не по колено. Я украдкой оглянулась: не видел ли кто, как я тут ползаю на животе. Слава богу, кажется, нет.
Инга вылезла на берег и плюхнулась на большой плоский валун.
- Кажется, мы живы, - тяжело дыша, сказала она и начала скручивать мокрые пряди.
- Назад пойдем по мосту, - я рухнула рядом, вытащила из волос заколку. Все же чуть-чуть намочила, но почти незаметно. А вот с Ингой нужно что-то срочно делать, мы не можем сидеть здесь и ждать, пока она высохнет. Дома наверняка спросят, где мы пропадали.
- По мосту?! – скривилась она. – Но ведь до него полкилометра, я не пойду туда босиком.
- А я не поплыву. Я устала, и ты тоже.
- Мы можем немного отдохнуть, потом назад. – Инга взяла меня за руку. – Ну давай, Ирочка, мы же сюда доплыли, значит и еще раз сможем.
Однако мне самой не нравилось мое настроение. Почему-то очень не хотелось снова лезть в воду, и дело не в усталости: отдохнув, я могла решиться на обратное плавание. Такое ощущение было, словно здесь где-то плавала большая акула, а мы играли в «съешь – не съешь».
- Все, хватит, - я толкнула ногой одинокий булыжник, и он с готовностью скатился в воду. – Ничего с тобой не случится, если походишь босиком. Пошли к мосту. – Я вскочила и потянула Ингу за руку. Она засмеялась и, оттолкнув меня, бросилась в воду.
- Мамочка, какая холодная! – заныла она, переворачиваясь на спину. Помахала мне рукой. – Эй, трусишка, можешь топать пешком, я все равно доберусь до берега раньше тебя!
Я очень разозлилась. Мало того, что эту дуру опять понесло в реку, она даже волосы не собрала. Теперь нас точно дома застукают!
Мне было всего тринадцать, а в таком возрасте не очень-то прислушиваешься к внутреннему голосу, тобой прочно руководят эмоции.
Мне следовало удержать Ингу, по крайней мере, плыть вместе с ней. Но вместо этого я топнула ногой, мысленно пожелав сестренке всех чертей, и демонстративно отправилась по каменистой дорожке к мосту, стараясь на наступать на острую гальку.
Примерно в пятистах метрах от пляжа, по обе стороны заворачивающей дугой речки начинался частный сектор. Здесь росла прорва берез, и, дойдя, наконец, до мостика, я вдруг поняла, что очутилась в одиночестве и абсолютной тишине. Вернее, звуки были, но только природные, а голос пляжа, этот возбужденно-радостный гомон словно и не существовал. Слышался лишь шелест березовых листьев, да урчанье воды. От этого шелеста мне почему-то стало холодно, хотя я уже совсем высохла. Выгнувшая бок речка полностью загораживала пляж, поэтому, шагая по узкому деревянному мостику, можно было разглядывать лишь куски домов, торчащие из берез.
Все это показалось мне очень тоскливым. Раньше я не обращала внимания на природу, для меня вся она заключалась в Альфе, соседской овчарке, с которой мы иногда возились во дворе. А в тот момент я вдруг впервые и очень остро почувствовала, что эта зеленая масса вокруг и вода внизу имеют свой характер.
В тринадцать лет думаешь, что ты испытываешь нечто такое, что недоступно другим. Юность всегда считает себя исключением из правил, и лишь становясь старше, начинаешь понимать, что секрет не в оригинальности ощущений, а твоем отношении к происходящему.
Очень хорошо помню, как долго стояла на середине мостика над завораживающей взгляд легко скользящей водой, как очнулась и быстро пошла к пляжу. По песку идти было гораздо легче, чем по гальке, и я прибавила шагу, убеждая себя не обращать внимания на все эти дурацкие ощущения.
Мимо прошел парень, высокий и красивый, по виду – лет двадцать. Скосив глаза, я заметила, как он повернул голову, рассматривая меня. С некоторых пор мы с Ингой стали ловить на себе такие взгляды, что давало нам лишний повод для хихиканья. Но на самом деле нам это нравилось. Настроение немного улучшилось, я даже стала тихонько напевать что-то из школьного репертуара, вроде «Вместе весело шагать по просторам».
- Эй, - услышала я вдруг за спиной. Я перестала петь и быстро обернулась. Парень медленно шел в мою сторону. – Это не ты пришла на пляж с сестренкой, беленькой такой? – спросил он, не дав мне испугаться.
До меня, наверное, очень долго доходил смысл сказанного, потому что взгляд его стал каким-то странным. - Если это ты, то беги скорее туда, - парень объяснял как маленькой, махая рукой по направлению к пляжу. – Кажется, твоя сестра утонула.
То, что я пережила, пока Инга лежала в реанимации, было для меня самым страшным наказанием. Я поклялась, что если моя сестренка будет жить, я стану для нее ангелом-хранителем. Ни одна беда не коснется моей Инги, потому что я всегда буду рядом. Только бы она не умерла.
Каждый день я благодарила судьбу, что рядом с тем местом, где Инга уже погрузилась на дно, нырнул какой-то человек, что на пляже оказалась машина, что Ингу быстро доставили в больницу, что врачи сделали настоящее чудо. Теперь я понимаю, что ничего исключительного в этом не было, просто Инге предстояло погибнуть по-другому.
Мне часто снится кошмар: я бегу по пляжу, вокруг люди, но никто не обращает на меня внимания. Инги нигде нет. Возле воды я замечаю одежду сестры, но это не школьная форма, а ее любимые джинсы и рубашка. Я хватаю их, под ними, сливаясь с песком, лежит золотая цепочка. Я не знаю, как она сюда попала, у Инги нет такого украшения. Внезапно я слышу смех сестренки, и понимаю, что Инга купается. Но почему-то в реке лишь она одна. Пятно ее светлых ярких волос колышется над темной, почти черного цвета водою. Плавает она не далеко от берега, но у меня появляется сильное чувство тревоги. Мне кажется, сейчас должно случиться что-то страшное. Я машу ей рукой и зову на берег, но Инга уже плывет к середине реки, туда, где течение. Темнеет. Я с удивлением замечаю, как небо становится серым, и маленькое бледное солнце уходит в пелену облаков. Мелькает густой мокрый снег. Берег уже пуст, оказывается, сейчас зима, а я стою на берегу в одном купальнике. Но там, в воде Инга! Господи, что она делает!
- Инга! - громко зову я, но она не отвечает. Я все еще вижу ее, бросаюсь вперед и по колени погружаюсь в глухо булькающую ледяную воду. Нет, я не могу заставить себя сделать это, я не вынесу такого холода. Внезапно снег повалил такой густой, что исчез противоположный берег, а потом Инга. Во мне есть еще надежда: быть может, Инге удастся достичь того берега… Внезапно я вспоминаю о мостике. Скорее туда! И в этот момент я начинаю просыпаться. Ничего не могу с собой поделать, и понимание того, что это сон, становится все отчетливей, и вот я уже просто лежу с закрытыми глазами.
Случившееся не поселило в Инге страха перед водой, как это часто бывает в подобных ситуациях. Даже наоборот, она стала какой-то практичной, что ли… Более уверенной в себе, что отразилось на ее отношении к жизни. Инга научилась реально оценивать свои силы и возможности, берясь за что-то.
К примеру, ее занятия языками. Сначала ей захотелось выучить немецкий - она это сделала, потом французский, потом очередь дошла до английского. Мы вместе поступили и окончили один вуз: я – литературный факультет, Инга выбрала информатику. Училась она легко, не придавая этому чрезмерного значения, и поэтому всегда была одной из лучших в группе.
Мою идею стать писательницей она поддержала так бурно, что путь к отступлению для меня был отрезан. Она радовалась моим успехам, больше, чем своим. Это она была постоянным источником, из которого я черпала уверенность, начиная литературный путь. Мою первую публикацию мы отметили шампанским и тортом. Это был лишь маленький рассказ, но в известном журнале, и начало моей писательской карьеры было положено.
Инга шутила, что я заплатила сестрой за свой успех.
Случилось, что мой рассказ в журнале прочел Леня, а потом в одном из интервью на вопрос о молодом поколении писателей назвал мое имя, хотя мы не были знакомы.
После слов мэтра литературы моя популярность взвинчивалась по нарастающей. Нас пригласили на телевидение, в очень интеллектуальную программу, где мы впервые встретились лично. Потом я познакомила Леню с Ингой, и, честно говоря, не представляла, что можно так влюбиться: Леня просто сошел с ума. Он оставил дела, недописанную повесть, с которой его уже поджимало издательство, и они с Ингой улетели в Ялту. В течение двух недель она звонила мне по два раза на день. И я понимала серьезность их отношений.
Вернувшись с курорта, они, казалось, немного успокоились. А через некоторое время Инга сказала, что они собираются расписаться.
Леня не был, что называется, типичным образчиком писателя. Он вел очень подвижный образ жизни, я никогда не видела его угрюмым или раздраженным. Читая его книги, я сразу представляла цирк, где на арене ходит такой веселый клоун, вызывающий в публике смех. Но чем дольше смеешься, тем отчетливей понимаешь, что не клоун тебя смешит, а ты его. Хотя ничего циничного в том, что он писал, не было. Он умудрялся публиковать очень смелые вещи, несмотря на существовавшую тогда цензуру.
Их брак был на редкость устойчив. Ни Леня, ни Инга не любили быта. Какие-то мелочи жизни, зачастую разрушающие семьи, казалось, вообще не входили в сферу их сознания. А в главном они очень хорошо сходились. Что было для них главным? Они были лишены чувства собственничества, желания предъявлять права на свободу друг друга. Давалось это им порой не просто. Особенно Леониду. Честно говоря, Инга иногда создавала повод для ревности: время от времени по вечерам звонил Леонид и спрашивал, не у меня ли Инга. Потом извинялся, говорил, что это пустяки, и разговор переходил на литературные темы. Я знаю, что Инга никогда не обманывала мужа, просто она никогда не делала ничего такого, за что пришлось бы просить прощения, или что могло бы повредить их браку. Доверие - вот что было их жизненным девизом.
Однажды, придя к Марте, моему издателю, я увидела, как по лестнице спускается угрюмый парень. Он напомнил мне кого-то из литературы девятнадцатого века. Я еще подумала: сейчас он заденет меня локтем и будет извиняться в духе героев Достоевского. Настоящий типаж.
Спустя некоторое время Марта по секрету сообщила мне, что открыла нового литературного гения. Его нужно представить миру, но гений ведет очень замкнутый образ жизни, и она постепенно приучает его не бояться света. Иногда Марта удивляла меня своим образным языком.
На одну из вечеринок она обещала его притащить и сдержала слово. Сейчас по законам литературного жанра я должна сказать, что им оказался тот парень с лестницы. Именно так и получилось. Жизнь иногда умеет быть очень пошлой.
Настроение тех вещей, что писал Валентин, было противоположным его характеру. Казалось, их создает кто-то другой. Я как-то разумничалась перед Мартой, доказывая, что таким образом между автором и произведением устанавливается состояние равновесия, и в жизни Валентин потому такой депрессивный, что пишет очень веселые вещи.
Этот разговор был накануне знакомства Инги с Валентином.
Однажды вечером мне позвонил Леня. Я решила, что Инги опять нет дома, но то, что сказал Леонид, было несравнимо хуже. Инга попросила о разводе, она уходит к Валентину.
Я предполагала, что это произойдет. К сожалению, Леня или не видел, или не хотел видеть, что после десяти лет их совместной жизни происходит что-то ужасное. Уже несколько месяцев со дня той несчастной вечеринки Инга и Валентин все чаще появлялись вместе. Она тащила этого молчуна буквально всюду, задавшись целью привить ему вкус к светской жизни. Сколько раз я наблюдала, как в разгар вечеринки она ищет его, только минуту назад бывшего рядом, а теперь исчезнувшего неизвестно куда. Через некоторое время она звонила ему домой, и он брал трубку. Выяснялось, что ему стало скучно, но он не хотел ее беспокоить, поэтому ушел по-английски. Я всегда сомневалась, нужна ли она ему.
Я очень сильно беспокоилась за Ингу и Леонида. Он, казалось, совершенно не изменился после ухода жены. Все такой же веселый и работоспособный, как и в лучшие дни их супружеской жизни.
Слишком уж патологичным это выглядело. Так ведет себя человек, который не хочет или не может осознать гибель любимого человека. Продолжает жить, словно он рядом. Садясь за стол, ставит вторую тарелку. Лишь потом я поняла: да он просто уверен, что она вернется. Леня мог ждать сколько угодно, и его поведение – результат не слабости, а силы духа. Но не в добрый час я тогда подумала о гибели любимого человека, ведь все так и получилось.
С Ингой все было по-другому. Не она изменила Валентина, а он ее. Это происходило постепенно, у меня на глазах, но ничего поделать я не могла.
Инга стала появляться на людях без него. Раздражалась, когда что-то шло не так, как она хотела. Все чаще становилась задумчивой, выражение лица теряло прежнюю уверенность, в осанке появилась сутулость.
В кафе, куда я ее позвала в очередной раз, надеясь убедить, что изменить жизнь еще не поздно, она сидела, облокотившись на столик, и вычерчивала на его поверхности дорожку из сахара. Но я знала: она внимательно слушает.
- Что ты предлагаешь? – печально спросила Инга.
Я сказала, что ей нужно уйти от Валентина, что всего лишь несколько лет совместной жизни с этим человеком превратили ее в жалкое подобие той сестренки, которая у меня была. Что Валентин кроме своих книг не видит ничего вокруг, что она также слепа, если верит в его любовь.
Была зима, мы сидели возле окна, за которым медленно падал снег, пили кофе, и я пыталась понять, почему мы перестали понимать и чувствовать друг друга. Инга почти не говорила, и это казалось мне дурным признаком. Лучше бы она кинулась горячо уверять меня, что ничего не случилось, что я все придумала, и все так же хорошо, как и прежде. Но она продолжала чертить сахарные лабиринты, которые были похожи на ее жизнь, и молчала. Потом посмотрела за окно и тихо спросила: ты не допускаешь мысли, что я его люблю?
- А Леонид? Ты его тоже любила?
Хуже всего было то, что я ничего не могла сделать. Иногда в минуты особенного отчаяния, мне приходила в голову мысль: а может, все так, как должно быть? Имею ли я право заставлять Ингу поступать по-моему? Может быть, она действительно счастлива? Но снова вглядываясь в ее измученное лицо, видя, как хлопнувшая дверь или громко зазвонивший телефон заставляют ее нервно вздрагивать, как она торопливо придумывает причину, чтобы отказаться от приглашения на вечеринку, как быстро теряет она нить разговора, погрузившись в себя, из-за чего ей приходится переспрашивать несколько раз, я начинала испытывать острое чувство ненависти к человеку, сумевшему каким-то неведомым образом приковать к себе мою сестру.
К тому времени Валентин уже ничего не публиковал. Его таланта хватило всего на три книги, включая самую первую, которая была к тому же лучшей. «Приходящий в ночи» – так, по-моему, она называлась.
Я не понимала, как можно разучиться писать. Ведь в случае с Валентином речь шла не о более-менее удачных книгах, а о способности сочинять вообще.
Плачущая Инга как-то принесла мне тайком от мужа дискету с его работами, и, прочитав лишь несколько страниц, я была поражена: так мог написать человек, совершенно не мыслящий в литературе, но не автор, которому прочили оставить большой след в искусстве. Смахивало на мистику. Сжимая в руках дискету, Инга смотрела на меня с такой надеждой, как смотрит на врача человек, у которого умирает близкий родственник. Все средства испробованы, но он продолжает надеяться, что, в конце концов, доктор вздохнет и вытащит из кармана заветное лекарство.
Мне, откровенно говоря, было наплевать на Валентина, но он был мужем моей сестры, которую я не могла обманывать. И я не стала уверять ее, что это только чуточку менее талантливо, чем то, что он написал раньше, что у всех бывают творческие кризисы, и у меня в том числе, что возможны временные неудачи и он еще не раз заявит о себе как писатель. Вместо этого я сказала, что написанное ужасно, и вдохновение не принадлежит человеку полностью. Мне очень хотелось добавить «на все воля Божья», но я сдержалась. Не знаю, почему я так жаждала в тот момент быть злорадной, наверное, в отместку за то, что Валентин сделал с Ингой; но передо мной был не он, а моя любимая сестренка, которая рыдала, уткнувшись мне в колени. Я гладила ее длинные волнистые волосы – единственное, что оставалось в ней неизменным – и думала: она плачет не потому, что плохо ей, эти слезы оттого, что ее муж разучился писать.
Я уверена: расстанься Инга с Валентином, она бы не погибла. Так или иначе, но это он виноват в смерти моей сестры и Лени.
За год до того, как все случилось, Валентин заявил Инге, что понял, почему не может писать: она передает его литературные замыслы бывшему мужу. Швырнул в нее книжкой Лени, где, якобы, все сюжеты придумал он. Рыдающая Инга клялась, что не виновата и умоляла не обвинять ее. В ответ он припомнил вечер их знакомства, шутку на счет телепатии, сказал, что знает, как она мысленно общается с Леонидом и посылает ему информацию о творческих идеях.
Когда Инга рассказала об этом, я захотела выбить из его головы остатки спятивших мозгов. Оставив уснувшую сестру в квартире, я поехала к ним, но Валентина не застала. А на следующий день он улетел по делам в столицу. Как я потом узнала, по его последней книге должны были ставить фильм. Никто не догадывался, что этого писателя больше не существует. Даже Марта не знала всех подробностей, но это был вопрос времени, а пока что инерция прошлого успеха все еще поддерживала его на плаву.
Последние дни складываются у меня в один: темный и страшный.
Казалось, все произошло сразу: новая повесть Лени, скандал в ночном клубе, где Валентин со сцены кричит в микрофон, что Леонид вор и злодей, Роберт, друг Валентина, пытающийся увести его домой, звонящая по телефону Инга, которая говорит, что сейчас приедет, потому что поняла, какую ошибку совершила пять лет назад, адская невыносимая боль, когда спустя полчаса я на коленях стояла возле своего подъезда среди притихших людей и приподнимала голову умирающей сестры.
Леонид верил, что Инга вернется. Он не знал, что происходит с Валентином, и его последняя повесть о писателе, потерявшем дар, просто совпадение. Но Валентин принял это на свой счет, и решил, что над ним насмехаются.
Он появился так неожиданно, что его заметили только, когда он уже выкрикивал эти нелепые обвинения. Роберт чуть ли не на руках вытащил его из зала. Вечер был испорчен. Оставаться смысла не имело, тем более, что я очень переживала за Ингу. Ну почему я сразу не поехала за ней? Все могло быть по-другому. Вместо этого я уехала домой.
Инга позвонила, как только я закрыла входную дверь. Сказала, что уже в машине и звонит по мобильному телефону. Едет ко мне. Сестра уже давно не была такой спокойной и уверенной. Я поняла: должно произойти что-то очень важное. Переоделась в халат, пошла в кухню кипятить чайник. Потом постояла у окна, но уже стемнело, и ничего не было видно. Позвонила Инге на мобильный, но он был отключен.
Я перебирала стопки тетрадей на столе, пытаясь успокоиться, когда раздался звонок в дверь.
Это не Инга, она звонит иначе.
На лестничной площадке стоял сосед с нижнего этажа.
- Ира…- парень запнулся и посмотрел исподлобья. - Вам лучше спуститься. Там, внизу ваша сестра, она ранена.
Шубка на груди вся пропиталась кровью. Я боялась расстегнуть ее, только повторяла сквозь слезы раз за разом: все будет хорошо, все будет хорошо. Инга, закусив губу, смотрела мне в глаза, словно понимала, что я должна говорить эти слова.
- Послушай… - оборвала она шепотом мой плач. – Не надо… возьмешь то, что в кармане… я поняла… иногда счастье… это просто отсрочка от беды… не нужно было мне тогда плыть… - она закрыла глаза.
Медленно падали перья снега.
Иногда мы совершаем поступки, обыденные по своей сути, но для нас не свойственные.
Ход жизни внезапно выбивается из устоявшейся колеи, совсем немного, но этого достаточно, чтобы заставить нас на время потерять ориентацию, сделать маленький шаг в сторону и потом долго с удивлением вспоминать: что толкнуло нас на этот поступок. Однако за обыденностью совершенного сокрыты порой странные и удивительные вещи. И время от времени нам выпадает возможность слегка прикоснуться к тому, что находится за кулисами. Как правило, ценой очень дорогой для нас.
Признание фатальности существования, равно как и ее отрицание, никогда не удовлетворит наше желание понять истину. Я вовсе не считаю жизнь чем-то посторонним от воли, желания, поступков. Но если мы не строим ее, она перестраивает нас. Порой незаметно, шаг за шагом, минута за минутой, пока мы не перестаем быть теми, кем мы были.
Я до сих пор храню трамвайный билет, оказавшийся в кармане у Инги. Билет из того далекого дня, когда трамвай остановился на мосту, и мы, взволнованные отступлением от обычного распорядка, шли к реке, замирая от сознания, что нарушаем запрет. Того самого дня, когда я едва не потеряла сестру и умоляла Бога сохранить ей жизнь.
Я принадлежу к тем людям, для которых все становится запутанным тогда, когда уже виден свет в конце туннеля. Этот парадокс, по моему мнению, объясняет то, почему, найдя ответ на очередной вопрос, мы в скором времени начинаем искать на него другие ответы.
Зачем Инга ушла к Валентину? Почему ей потребовалось целых пять лет, чтобы понять свою ошибку? Почему, казалось, такой сильный и жизнерадостный человек, как Леонид, не смог пережить ее смерть, а Валентин, которому каждый день приносил только ему понятные страдания, продолжает жить? Как могло получиться так, что Ингу убил тот самый грабитель, что когда-то напал на Марту?
Я чувствую, что в этом нет ничего случайного: все события каким-то образом связаны между собой. Что это: Бог, судьба, карма? Или проявление иных сил, о которых мы еще ничего не знаем? Честно говоря, для меня все это едино, и я не вижу особой разницы в источнике наших страданий.
Важно лишь то, что мы имеем право быть теми, кем мы когда-то хотели быть.
|
