I
Утром Чигаро привел меня к пещере. Он сказал мне:
- Обязанность учителя – сделать так, чтобы его обязанности исчезли. Однажды учитель должен дать своему ученику возможность проявить себя без всякой посторонней помощи.
Я понял, что он имеет ввиду, и мне на мгновение стало страшно. Я тревожно осмотрелся по сторонам. Моё внимание привлекла выбитая в скале пятиконечная звезда.
- Чигаро, ты уверен, что я справлюсь?
Он благосклонно кивнул.
- Я же говорю, однажды учитель должен отойти в сторону. Поэтому как учитель я промолчу, а как человек…конечно, ты справишься! Самое главное - помни: ты можешь оказаться в одном из миров, подобных нашему, но только там человеческие взаимоотношения приобрели совсем другую форму. Это миры людей, но люди там не знают свободы, и вообще находятся на положении ослов. И что самое страшное, они не осознают своего рабства и всячески его оберегают. Но я уверен, что у тебя получится попасть в место получше.
Его слова снова пробудили во мне страх, но я взял себя в руки, поклонился Чигаро и зашел в пещеру. Низкие своды почти физической силой надавили на меня, я почувствовал легкое головокружение. Я повернулся к входу и поскорее уселся в позу для транса. Чигаро перед пещерой уже не было. Прямо передо мной, шагах в двадцати от входа в пещеру, стояло хрупкое дерево. Я подумал о том, как легко быть деревом и осознавать мир таким, какой он есть, и постепенно своды пещеры в моих глазах стали приобретать размытые черты. По телу прошла теплая волна, и наступили покой и расслабленность. Я увидел, как от ветки дерева отрывается лист, его подхватывает ветер, и он начинает медленно падать на землю. В этот момент веки сами собой опустились, и я почувствовал еще большую расслабленность. Я видел вокруг только пустоту, таившую в себе тысячи путей.
«Быть может, в пустоте есть истина, которую невозможно найти ни в одном пути?» - обратился я к невидимому собеседнику. Чигаро учил меня изгонять такого собеседника, считая его одним из проявлений субъективного человеческого начала. Я не должен был обращаться к тому, что накопилось в моем разуме и искало возможности прорваться в моё видение мира. Но сейчас я чувствовал, что не впадаю ни в какой субъективизм. Если этот собеседник и был проявлением субъективного, то в этом не было ничего плохого. Более того, у собеседника была форма – объемный овал бежевого цвета. Я понял, что это его голова, только лишенная деталей. И я стал наделять её этими деталями – у собеседника появился нос с горбинкой, широкие скулы, глаза, темные волосы. Наконец, появились щетина и рот, а лицо чуть покраснело. Я вдруг почувствовал любовь к этому образу, такую сильную, что хотелось сделать для него всё, и в то же время я не знал - что конкретно. Собеседник что-то говорил, лицо его было напряжено. Я понял, что у него есть руки, которыми он трясет меня за плечи. Затем откуда-то издалека, словно с той стороны широкой пропасти, я услышал:
«Фёдор! Фёдор!».
В макушке появилась сильная боль, и я понял, что практика прошла успешно. Но что делать дальше – было непонятно. И я решил полностью посвятить себя этому образу. Откуда-то я знал, что его слова обращены ко мне.
- Да, да, - отозвался я. Образ облегченно вздохнул и куда-то исчез. Я приподнял голову и только теперь осознал, что лежу на полу в каком-то темном помещении, в котором, кроме меня и собеседника, был еще один человек, сидевший за столом. У него была крупная голова и большой нос, в его образе читалась мужественность. Но в целом у обоих были примерно одинаковые лица с примерно одинаковым выражением успокоения.
- Ну ты, Федор, даешь, - сказал собеседник, вытирая пот со лба грязной тряпкой.
- Мы тут думали уже поминки справлять, - сказал большеносый, слегка посмеиваясь.
Я почувствовал, что боль в макушке не проходит. Проведя рукой по волосам, я посмотрел на ладонь и вздрогнул: на ней была кровь. Чигаро мне ничего такого не говорил…
- Сигару, чёль, захотел? – шутливо спросил большеносый. – Не, брат, не получится. «Беломорканалом» обойдешься?
Я послушно принял маленький продолговатый предмет и по какому-то наитию засунул его в рот. Мне поднесли огонь, рот наполнился дымом, но мне даже не захотелось кашлять. Дым приносил непонятное удовольствие.
- Как тебя Герасим по башке красиво! – сказал большеносый и залился приглушенным хохотом. Собеседник – я знал, что именно его зовут Герасим – наполнял маленький сосуд прозрачной водой. Закончив, он подал сосуд мне. Полный благодарности, я залпом выпил содержимое и крякнул от удовольствия. Вода разлилась по телу теплой волной и принесла чувство успокоения и расслабленности, вызвав при этом смутные ассоциации. Ассоциации - этот удивительный маршрут от мысли к мысли - всегда были моим увлечением. Я мог отследить рождение, развитие и дальнейшие пути практически всего, что приходило мне в голову. Но вот впервые я не мог понять, откуда у меня чувство родства с этим моментом, не имеющим практически никакой предыстории. Размышляя над этим, я заснул и проснулся уже во время какого-то разговора.
- Вот так и мрут русские люди, - печально и глубокомысленно говорил человек с большим носом. - Что бухают по подвалам и проламывают друг другу голову. А у немцев? У них вообще не бухают! Потому и порядок во всем!
- Ато! И права свои, главное, защищают! – добавил Герасим. – А наши же что? Вон позавчера приезжал комиссар, сказал: авиационный займ увеличен на шесть процентов. У меня еще ладони сжались в кулаки, так и хотел ему морду расквасить…А если у немцев кто скажет платить хоть на копейку больше? Да ты что, тут же все поднимутся, выйдут, будут бастовать, громить полицию...а у нас? Ну, повысили так повысили. Ни хрена русский человек не умеет отстаивать свои права! Ни хрена!
И он с силой стукнул по столу.
- А, Федор проснулся. – Сказал большеносый, заметив меня. Герасим встал и помог мне сесть вместе со всеми. Голова все еще болела.
- Ну, Федор, - глухо обратился ко мне большеносый. – Рассказывай, как вчера выпутался.
- А чё вообще вчера было?
- У-у, ну ты, брат, даёшь. Тебя ж вчера чуть не убило. Что-то вы там с Герасимом…
- Ладно, Колян, оставим… - тихо сказал Герасим. – Чего жалеть, ведь каждый в мире странник…
- У ты, поэт, мать твою! А как Федора вчера чуть не того? А?
- Да ну, Колян, в самом деле, забудем. – Сказал я. - Чего не бывает по пьяному делу.
Герасим посмотрел на меня взглядом, полным самой глубокой благодарности.
- Ну, коль так, предлагаю за дружбу. – Сказал Колян, оживляясь. - Федору, как чудом спасенному, первую.
Я охотно принял и осушил сосуд. Вода придала мне сил и энергии, но встать из-за стола мешала головная боль.
- А вообще, мне кажется, скоро будет война. - Сказал Герасим, серьезно глядя на свой пустой сосуд.
- Чё? – в зубах у Коляна уже был зажат «Беломорканал». - Ты чё говоришь-то? Не читал, что ли, доклад товарища Чкалова на прошлом съезде партии? Там же русским языком написано: «Приоритетным направлением внешней политики ВКП(б) было и остается поддержание баланса сил и стабильности в Европе, равно как и поддержка прогрессивных политических сил в деле мирного строительства социализма».
И Колян поднял вверх указательный палец руки, в которой была зажат источник огня.
- Да, но…мало ли чё будет завтра? А вдруг партия и товарищ Чкалов скажут, что надо идти воевать с германскими милитаристами?
- Э, - махнул рукой Колян, - ерунда. Наш товарищ Чкалов и ихний фюрер Рихтгофен – оба летчики, общий язык всегда найдут. Так что не будет никакой войны.
- Ну, положим, с немцами нет. А если с англичанами?
- Англичане уже воюют с немцами. Раз немцы нас о помощи не просили – значит, им помощь не нужна. Так что нам воевать с англичанами не придется.
- А если с турками?
- Тоже нет, там у власти авиатор, эта…как её…короче, дочь их Ататюрка.
- Ну, а если с Францией?
- Слушай, Герасим, не будь я секретарем колхозной партячейки – на тебя бы уже давно лежал доклад. И потом, со всем этим гриппом войны уж точно не будет. Воевать-то не на чем.
- Ну, ладно, ладно. Ты прав. Выпьем что ли за мир?
- Да, прекрасно, - сказал Колян. - И за партию и товарища Чкалова.
Я тогда громче всех кричал «ура!».
II
Выход из помещения оказался тяжелой дверью, за которой была небольшая лестница. Едва я ступил на эту лестницу, как от обилия солнечного света голова заболела с новой силой. Герасим и Колян помогли мне подняться наверх, и когда боль стихла, я огляделся по сторонам. Перед нами располагалась невысокая изгородь, за которой проходила тропинка. Дальше тянулся ряд деревянных домов и заборов. Обернувшись, я увидел такой же дом и выбегающую из него женщину. Она на ходу застегивала кофту и что-то кричала, размахивая куском бумаги.
- Опять орать здесь будет, - пробурчал Колян.
- Коля!..Коленька!
Женщина бросилась на шею Коляну и залилась слезами.
- Да не бухали мы, - твердо заявил Колян. Но женщина не обратила на эти слова внимания. Поплакав, она отпустила Коляна и, всхлипывая, подала ему бумагу.
- Чё там? – спросил Герасим.
Я ничуть не смутился оттого, что Колян с трудом стоит на ногах. Это было следствием прошедшей ночи, но женщина – я знал, что это жена Коляна – приняла это за ужас от прочитанного, и опять бросилась на шею. Колян медленно повернулся к нам и сказал:
- Мужики, вот вы тут нынче про войну говорили…и таки случилось. Накаркал ты, Герасим.
Герасим побледнел и попытался ответить, но получилось нечто невнятное. Я же был совершенно спокоен. Мне вспомнились где-то слышанные слова какого-то поэта:
«Война – это прежде всего весело!».
У входа в сельсовет уже толпились местные жители. Колян отрывисто отвечал на вопросы, а мы работали локтями, и таким образом толпа вскоре оказалась за крепко запертыми дверьми сельсовета. В другом конце комнаты стоял полный человек в легком белом костюме. Он как раз вешал телефонную трубку, и, увидев нас, быстро направился к Коляну.
- Ах, Колечка! – воскликнул он, на ходу воздевая руки. – Что же нам теперь делать?
- Для начала покончить с врагами, - сурово ответил Колян. – С кем воюем-то?
- Да сам пока не знаю, из райцентра сообщили только, что война, война, а с кем – не сказали…
Я в это время осматривал помещение. На стене висел портрет одетого в кожаный летный костюм человека с серьезным лицом и властным взглядом. Я ничуть не удивился тому, что узнал его – это был тот самый товарищ Чкалов, за которого мы недавно пили. Рядом с портретом располагался небольшой шкафчик. Но меня почему-то заинтересовал не портрет, а стоявшее в углу развернутое знамя, на котором были изображены серп, молот, надпись «Колхоз-почётный авиатор» и пятиконечная звезда. При взгляде на эту звезду я вспомнил, как ночью стакан водки вызвал у меня непонятные ассоциации. Примерно такие же вызывала теперь звезда. За ней скрывалось что-то большое, можно сказать, целый мир, но никаких конкретных образов на ум не приходило. Я был в шаге от разгадки, но не мог сделать этот шаг. Это выводило меня из себя, и я даже издал легкий рык. Это привлекло внимание человека в белом костюме.
- Федя, и ты здесь? И ты, Герасим? Я гляжу, мужики, вас тут трое. Из райцентра как раз пришла директива направить в один из эскадронов троих наших военнообязанных. Прямо сейчас выдам вам документы.
- То есть как? – одновременно возмутились я, Герасим и Колян.
Председатель пожал плечами, давая понять, что такова жизнь и вообще кто он такой, чтобы что-то решать.
- Да, да. Совсем скоро, думаю, пойдете на фронт.
- Подожди…подожди, а как воевать-то? – с кривой усмешкой спросил Герасим. – Лошадей-то нет…
Председатель снова пожал плечами.
- Это вы уже спросите там. Ой, вот, кстати, и комиссар. Лёвушка, как я рад, что вы здесь!
Комиссар, что-то крикнув гомонящей толпе, запер дверь и посмотрел на подбежавшего к нему председателя. Вежливо, но твердо комиссар дал понять, что не собирается обниматься. Затем он посмотрел на нас, и взгляд его посуровел.
- Та-ак. Как раз три. Ничего, товарищ, что я заберу вашего секретаря? Вы же знаете, что партия нуждается прежде всего в надежных своих членах.
- Конечно, конечно! Я уже и документы им собрался выдать.
- Разрешите обратиться, - осторожно сказал Колян.
- Ну?
- А с кем мы, собственно, воюем?
III
Комиссар поводил глазами из стороны в сторону.
- Пока что военная тайна. Но скоро узнаем. Антон, мне придется реквизировать у тебя парочку зверей, а то мой грузовик сломан.
- Конечно, разумеется! – быстро заговорил председатель. – Вот тебе ключи от конюшни. И давайте выпьем на дорожку.
Комиссар сдержанно кивнул, и председатель, пройдя в конец комнаты, открыл шкафчик и вытащил оттуда все необходимое.
- Ну-с, - торжественно сказал комиссар, поднимая стакан. – За партию!
Мы быстро выпили.
- Только берегите себя, - грустно сказал председатель. - Я буду скучать, товарищи.
- Не надо нам этих соплей. - Комиссар подошел к двери и зачем-то вытащил револьвер. - Идемте, пора уже.
Я бросил короткий взгляд на знамя со звездой. Потолок вдруг показался мне низким, настолько низким, что голова закружилась, а комната стала напоминать пещеру, в которой я вошел в транс. Я откуда-то знал, что именно звезда на знамени является причиной этих ощущений. Головокружение стало переходить в тошноту, и я поскорее вышел на улицу вместе с остальными.
- Товарищи! – обратился комиссар к колхозникам, толпящимся у сельсовета, – Я счастлив видеть, что все сознательные элементы колхоза Тихий Дон пришли, чтобы помочь Красной Армии в её героической борьбе с неприятелем. Но пока что я вас разочарую….
В его руке по-прежнему был зажат револьвер, и поскольку комиссар оживленно жестикулировал – люди в толпе время от времени испуганно прижимались друг к другу.
- Из райцентра пришло предписание взять только троих. Отобранные мною лица оказались наиболее подходящими для той миссии, которая однажды предстоит всем нам. А за остальными потом пришлют нового комиссара!
- А с кем война? – раздалось из толпы.
- Военная тайна. - Отвечал комиссар. – А сейчас, товарищи, извините, но нам нужно идти.
Люди молча расступились. Мы быстро дошли до грунтовой дороги, за которой располагалась конюшня. На краю дороги стоял зеленый грузовик, возле которого возился водитель. Комиссар немного поговорил с ним, после чего мы двинулись дальше.
- Товарищ комиссар, - сказал Колян. – А вот почему бы для боев не использовать машины, на которые цеплять пулеметы и разное такое?
- Товарищ Чкалов, как авиатор, не жалует бронетехнику. То же самое у немцев. Ихний Красный Байрон тот еще зверь! До последнего времени пользовались лошадьми, но из-за этого конского гриппа…в общем, сейчас вам выдадут воинское средство передвижения, за которое каждый отвечает персонально!
Говоря «персонально», он погрозил нам пальцем.
- Только не Красный Байрон, а Красный Барон. - Осторожно заметил Герасим.
- Я сказал «персонально»!
Я вдруг вспомнил, что хотел задать вопрос.
- Слышь, Колян, а чего наш колхоз называется Тихий Дон?
- Хе, Федор, ты чё? – засмеялся Колян.
- Это он, верно, после вчерашнего. – Сказал Герасим и тяжело вздохнул. После этого он начал рассказывать:
- Это в честь Ваньки Отстойникова. Не знаю, помнишь ты или нет, но Ванька бухал целыми днями, и потому, когда товарищ Чкалов и Красный Барон стали набирать добровольцев, чтобы вместе помогать испанским генералам, Ваньку первого отправили в добровольцы. Через год из Испании прислали гроб с его телом и запиской от испанцев. Они писали, что Ванька был храбрым бойцом, отчего и погиб. Еще писали, что он там был очень тихий, почти не говорил, да зато любил сидеть на скале и глядеть вдаль. Поэтому они его прозвали Тихим Доном. Как только прочли это письмо – собрали сельсовет и предложили назвать колхоз в честь Ваньки. Некоторые заявляли, что колхоз должен называться колхозом Отстойников, но потом решили, что лучше будет Тихий Дон.
В конюшне не было ни одного коня, зато был дворик, по которому бродило несколько низкорослых крупных существ. Я никак не мог вспомнить, как же они называются, пока мне не напомнил комиссар.
- А сейчас я распределю ослов. Фёдор, возьмешь того, что справа. Николай, тебе…
Я подошел к ослу и погладил его по лбу. В этот момент комиссар швырнул на спину животному какой-то мешок.
- Надеваете это все на осла. И так, чтобы было аккуратно.
- Простите, а с домашними попрощаться можно? – спросил Герасим.
- Председатель за всех попрощается, - ответил комиссар, доставая из кармана зажигалку. - «Огонёк». - Задумчиво произнес он. – Знаете, странно все-таки: зажигалки делаем лучшие в мире, а воюем на ослах.
Мы промолчали.
- Мда, - продолжал комиссар. – Странно. Очень странно. Мда…
IV
Уже к вечеру мы были в райцентре. Оказалось, что воюем мы с рихтгофеновской Германией, и удача, видимо, не на нашей стороне. В казарме нам выдали номер «Красного Богатыря», где было написано о нашем противнике:
«Манфред Альбрехт фон Рихтгофен («Красный Барон») (1892) – авиатор, тоталитарный диктатор Германской Империи. В Империалистическую (Первую мировую) войну снискал славу великого военного пилота. К концу войны – командующий ВВС Германии. После войны примкнул к империалистическому Имперскому блоку, в 1925-м году выиграл президентские выборы. В 1932-м году установил свою единоличную диктатуру, и первым делом запретил Коммунистическую партию. 5 марта 1941 года внезапным коварным нападением развязал захватническую войну против СССР. Эта война однажды закончится его страшным поражением! Мы победим!! Ура, товарищи!!!»
Следующим утром нас выстроили на плацу и торжественно вручили каждому по боевой шашке. После этого было объявлено, что вскоре в нашу часть приедет сам товарищ Чкалов, чтобы провести смотр войск. Поэтому следующие недели были заполнены занятиями по военной и строевой подготовке. Нас учили, как правильно верхом на осле преодолевать препятствия, как переходить через глубокие грязные лужи (они исполняли роль водных преград) и проходить по грудам камней. Мне тяжело давалось обучение, при одном взгляде на оружие меня воротило, за что мне часто доставалось от комиссаров. Поэтому на смотр я не попал, и лично так и не увидел товарища Чкалова. Но Герасим и Колян рассказывали, что у Генерального секретаря действительно крупная прямоугольная голова, властный взгляд и кожаный летный костюм. Он медленно прошелся перед строем, подарил какому-то солдату свой компас, а главного комиссара поблагодарил за отличную работу и рекомендовал немедленно отправлять эскадрон на фронт. Не знаю, почему, но меня ужаснул не страх за свою жизнь, а необходимость убивать других. Размышляя перед сном о своем пацифизме, я понял, что совершенно не могу понять его природу. Мне было не понятно, почему эти существа так стремятся убить друг друга. Я плохо помнил, чем занимался в былые годы, но тогда я, кажется, не боялся оружия. Быть может, это все из-за того удара по голове.
- Эй, Федор! – тихо позвал меня Герасим. Он лежал на верхней койке, по соседству.
- Чё?
- Федор, вот скажи…ты не боишься умереть?
- Боюсь, что это может быть больно. Но именно оставить жизнь…наверное, нет. По-моему смерть просто как большой сон, и мы проснемся заново, но с новыми силами.
- Уу, не знаю. А ведь Колян рассказывал, что после смерти ничего нет, и только гнилое духовенство может утверждать обратное.
- Хрен его знает.
- Это ж может быть, что и товарищ Сталин уже давно проснулся? Если убили его в декабре тридцать четвертого, вместе с товарищем Кировым…
- Не знаю, Герасим. Поспим лучше. Проснемся с новыми силами.
- Да, да. – Герасим отвернулся и вскоре захрапел. Через некоторое время его храп стал громче, потом еще громче. Меня это совершенно не удивило. Но когда от его храпа стала сыпаться штукатурка, я подумал, что всего этого просто не может быть. В этот самый момент я понял, что проснулся, а еще через секунду раздалась команда «Подъем!».
V
По перрону быстро прошли два солдата. Они волокли куда-то человека с разбитым лицом, в странной одежде – рваной майке и голубых штанах.
- Чё он кричит-то? – Спросил кто-то, стоявший в строю.
- Сейчас, сейчас, - заговорил другой. - Это по-немецки…типа, «куда я попал? О чем вы говорите? Какой Рихтгофен? Он погиб в восемнадцатом году, его убили англичане! Я знаю, я пьесу про него ставил! Я знаю пару слов по-русски, я жил в Восточной Германии!».
И странный человек истошно заорал:
- Миру - мир! Дружба! Коммунизм!
- Куда это его?
- В расход, куда же еще. Рихтгофеновский шпион.
Несчастный и его конвой скрылись за зданием вокзала. Через минуту оттуда же выехали, покачиваясь, трое всадников. В ехавшем впереди я узнал маршала Буденного. Он поднял кисть ко лбу, и мы закричали «ура». Заиграл оркестр, и над вокзалом раздалось:
Армия рейха и Красный Барон
Снова готовят нам царский трон
Но от тайги до германских морей…
Маршал остановился прямо передо мной. Теперь я рассмотрел и его спутников. Один был одет в шинель с погонами полковника, а другой, бородатый, был в белом халате. У меня мелькнула мысль, что это врач. Я подумал, что маршал, должно быть, очень болен, раз при нем неотлучно находится доктор. Впрочем, ничего болезненного в образе Буденного не было – усы чернели, а в глазах играл огонек.
- Товарищи бойцы! – сказал маршал, когда оркестр утих. – Сегодня вы, наконец, уедете этим поездом на фронт, где вас ждут слава и победа. Не говорите мне, что наша армия отступает, и что вы можете прибыть в Чкаловск слишком поздно. Нет, я гарантирую вам, что победа будет за нами! Ура!
И под звуки вновь заигравшего марша ослы увезли Буденного со свитой дальше. Раздалась команда «по вагонам».
Какое-то время маршал молча глядел в окно на уходящий в степь поезд. Когда «Беломорканал» закончился, Буденный полез в карман за зажигалкой, вспомнил, что уже подарил её какому-то летчику, и отвернулся от окна. В кабинете начальника вокзала было прохладно и хорошо. Здесь не хватало только тишины, а виной тому – стоявший в центре комнаты железный ящик и копошившийся возле него человек в белом халате. Это был профессор Курчатов. Полковник, сопровождавший маршала, сидел в углу у двери и листал расписание поездов.
- Товарищ маршал, - заговорил полковник.
- Ну? – неохотно отозвался Буденный.
- Вот я листаю это расписание и понимаю, что прикасаюсь к другому миру.
- В смысле?
- Ну, здесь расписание поездов на несколько месяцев вперед. Только вот из-за войны это расписание уже не действительно.
- И что?
- А то, что если бы война не началась, оно было бы действительно. То есть мы…ну, как бы вам сказать…
- Лучше помолчите, Мышацкий. Вы мешаете профессору сосредоточится.
- Не беспокойтесь, товарищ маршал, - тяжело заговорил Курчатов, поднимаясь и доставая из кармана платок. – Я уже почти закончил. Мне нужна всего одна маленькая пружинка.
- Пружинка? – маршал нахмурился. – Товарищ профессор, пружины вообще относятся к дефицитным товарам. Понимаете?
- Но без пружинки никак нельзя, товарищ маршал.
- Ат, черт! И где я вам в такой ответственный момент возьму пружинку? Мышацкий, я приказываю вам достать пружину!
- Но товарищ маршал… в этой дыре …где же мне достать?
- Меня не волнуют ваши оправдания! Выполняйте приказ! Бегом!
Полковник испуганно отбросил расписание, козырнул и быстро покинул комнату.
- Товарищ маршал, без пружинки аппарат работать не будет. - Сказал Курчатов. Буденный уставился на него долгим немигающим взглядом.
- Но профессор, вы же коммунист. Нельзя так: из-за какой-то несчастной пружинки провалить грандиозную операцию. А вдруг этот идиот не найдет пружину?
Курчатов побледнел.
- Ну…я постараюсь, конечно…
- Постарайтесь сделать так, чтобы обошлось совсем без пружин.
- Я попробую.
Буденный довольно усмехнулся и повернулся к окну. Профессор тихо вздохнул и украдкой вытер лоб платком.
VI
Солдаты были напряжены до предела. Даже бойцовые собаки, казалось, приняли на свой счет команду «равняйсь» и теперь поворачивали головы, провожая взглядом товарища Чкалова. Он прошелся вдоль строя, всматриваясь в бледные лица и выпученные глаза, и остановился рядом с местным комиссаром. В этот момент собака солдата, стоявшего в конце строя, внезапно залаяла на Генерального секретаря. Тот посмотрел на неё с удивлением и некоторым испугом, и коротко приказал:
- Расстрелять.
- Но товарищ Чкалов, за что пса?! – ужаснулся солдат, - Он же не понимает…
- Не пса, балда, тебя. А пса - повесить. Лаврентий, сделай.
Сопровождавший Чкалова рослый негр в форме генерала НКВД улыбнулся белоснежной улыбкой и кивнул.
- Сделаю, сделаю, - сказал он с сильным акцентом и обратился к своим подчиненным:
- Расстрелять, вы. Катастрофично, катастрофично!
- Не «катастрофично», Лаврентий, а «быстро». - Поправил Чкалов, улыбнувшись. Негр в ответ улыбнулся еще шире. Комиссар тоже улыбнулся, но как-то неуверенно.
- Ну, пошли. - Сказал Чкалов, по-прежнему улыбаясь. Комиссар быстро закивал и, объясняя что-то, провел Чкалова и его свиту на наблюдательный пост.
- Вон там – село Нижние Бутаны, товарищ Чкалов, - сказал комиссар, указывая на сереющие вдали строения. - Сейчас село контролируется немцами, но маршал Буденный уже приказал отправить туда свежие части.
- А почему маршал Буденный не согласовал свои действия со Ставкой? – равнодушно спросил Чкалов, глядя в бинокль. Воцарилась тишина. Посеревший комиссар, не зная что делать, посмотрел на Лаврентия, но тот в ответ лишь обнажил свои сверкающие белизной зубы.
- Не м-могу знать, товарищ Чкалов.
- Ну, как же?
Чкалов отложил бинокль и повернулся к комиссару.
- Вот вы, товарищ комиссар, преданы своему начальству?
- Так точно! – комиссар вытянулся.
- Ну, тогда вы понесете наказание за разгильдяйство маршала. Расстрелять.
Лаврентий сделал знак своим людям, и белого как полотно комиссара увели. Чкалов и негр остались одни.
- Ах, Лаврентий, как хорошо, что африканские товарищи догадались прислать тебя нам. – Голос Генерального секретаря приобрел мечтательные нотки, - Такое впечатление, что вернулись времена Петра Великого, когда при царе находился арап. Он, кажется, был из Эфиопии. Сейчас это земли Муссолини. Заправляет там при содействии своих братушек-англичан. Жалко, Лаврентий, что сейчас я ничем не могу помочь африканским, ведь мы с англичанами и макаронниками вроде как друзья.
Чкалов вздохнул.
- А все из-за этого гада…Рихтгофена. Я ведь выдал за него Валю Гризодубову, министра иностранных дел и одну из лучших наших летчиц.…И все потому, что фюрер не умеет проигрывать в авиа-покер…эх, ладно. - Он махнул рукой, - Но ведь жаль все-таки. Вместе летали над Оркаимом…да, Рихтгофен, наверное, больной на голову - переименовал Берлин в Оркаим, в честь какого-то древнего поселения…говорил, что ищет славянские корни германцев, такие, мол, у нас братские народы…
- Товарищ Чкалов, вы хотели, - Лаврентий указал на телефон.
- Ах, да. Спасибо, Лаврентий, а то я что-то совсем уже…давай трубку. Будён Михалыч? Ну что, помыл своё хозяйство?
- Да, подмывался сегодня.
- Разместил, мать твою?!
- Да, помыл, помыл…
- Как там «Стервец»?
- Отлично, товарищ Чкалов! Всё подготовили, Мышацкий пружину нашел! Вообще можно было и без пружины…
- Что? Какой пружины? Я спрашиваю, как там у тебя?
- Говорю, аппарат готов, товарищ Чкалов. Да, уже включаем. Конец связи. Давай!
Последнее слово было адресовано Курчатову, который осматривал железный ящик с торчащей из бока ручкой. Услышав приказ, Курчатов шагнул вперед и стал медленно крутить ручку. Лампочка под потолком почти погасла, но через несколько секунд вновь светила в полную силу.
- Теперь они должны быть беззащитны, - сказал Курчатов, продолжая вращать ручку. – Самое главное, чтобы они были в касках.
Буденный решительно кивнул.
VII
У покосившегося придорожного знака, на котором было написано «Нижние Бутаны», комиссар приказал эскадрону остановиться.
- Приказываю снять каски! - немного растерянно сказал комиссар. – В приказе сказано, что немцы не должны оказывать сопротивления, но каски необходимо снять.
- А почему, товарищ комиссар? – Спросил чей-то молодой голос.
- Кто вопросы горазд задавать? – Строго ответил комиссар. - Мы находимся рядом с Чкаловском, городом имени товарища Чкалова, и сейчас не время для вопросов!
Когда комиссар, жестикулируя, в очередной раз поднял руку, откуда-то из-под земли – так мне, во всяком случае, показалось – вырвался чудовищный грохот, сопровождавшийся землетрясением. Все произошло очень неожиданно и быстро, так что я не сразу осознал, что упал с осла и лежу в грязи. Я отчетливо почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а потом меня охватила сильная дрожь. С трудом приподнявшись, я оперся о своего осла и стал дергать стремя. Вскоре я понял, что делаю это без всякой цели и что нужно сесть верхом, но мне не хватило сил поднять ногу. Я слабо понимал, что происходит вокруг, но, кажется, примерно то же самое творилось с остальными.
- Эх, вы! – презрительно бросил комиссар, икая после каждого слова. – Трусы! Черте где стреляет пушка, и уже с ослов валитесь. А как вы с немцами драться будете?!
Он покачнулся и чуть не упал с осла.
- Быстро! По ослам! По ослам, я сказал!
Взобравшись на осла, я повалился вперед и обхватил его за шею. Ухо животного оказалось рядом, и я стал горячо шептать ему:
- Слушай, ослик, ослик, брат, ты только не переживай. Я это…мы…ну, да!
Почувствовав, что дрожь проходит, я выпрямился в седле и кашлянул. Когда дрожь прошла окончательно, я кашлянул снова.
- И еще! – крикнул комиссар, по-прежнему икая, - через село проходит газопровод в Германию. Если кто повредит – зарублю собственноручно!
Степь осталась позади, и у мира появились рамки – мрачные серые стены. Я вдруг подумал, что мир для меня может никогда и не выйти за эти рамки. Более того, могло случиться так, что моя душа навсегда останется среди этих руин, где она будет пугать местных жителей и привлекать авантюристов-мистиков. Но эти мысли пронеслись быстро, и я едва успел осознать их. На их место пришло чувство сильнейшей обиды оттого, что кто-то может беспричинно желать мне смерти. Точнее, не беспричинно, а из-за грязи, по которой ступал мой осел. Эта грязь казалась мне воплощением тех страданий, которые всем нам приходилось переносить непонятно ради чего.
- Урраааа!!!
Мы ворвались на небольшую площадь, полную размытых серых силуэтов. Чувствуя, как кровь стынет в жилах, я стал изо всех сил бить осла по бокам. Перед глазами все задрожало, и мне казалось, что это трясусь не я, а весь остальной мир. Заметив вблизи вытянутое серо-бежевое пятно, я направил на него осла. Чувствуя исходящую от пятна опасность, я все сильнее колотил несчастное животное, спеша первым нанести удар. Я потянулся за шашкой и тут увидел, что уже держу её, при этом совершенно не чувствуя её веса. Резко развернув осла влево, я замахнулся на серое пятно и замер. Не знаю, как это вышло, но на долю секунды я как будто окаменел. Я знал, что одного усилия достаточно, чтобы нанести удар, но мне почему-то не хотелось делать это усилие. За эту долю секунды серое пятно превратилось в немецкого солдата с добродушным лицом, радушно улыбающегося и протягивающего мне фляжку. А еще спустя секунду за его головой что-то быстро пронеслось, и голова в каске полетела куда-то в сторону, а на ее месте передо мной забил фонтан крови, за которым на секунду я заметил словно отпечатанное в пространстве лицо Герасима со страшной гримасой. Я невольно отпрянул назад и моя рука опустилась. Как ни странно, я почувствовал какое-то внутреннее облегчение, совершенный покой, и огляделся. Я вдруг почувствовал, что опять впадаю в неподвижное состояние. Я словно не сразу осознал появление Герасима, и пришел в себя, когда немец уже валился на землю, а Герасим скакал дальше, размахивая саперной лопаткой.
Я огляделся, и передо мной открылась страшная картина человеческой резни. Немцы даже не пытались бежать или сопротивляться. Только молодой и крепкий парень, немецкий офицер с растрепанными русыми волосами метался среди своих солдат, что-то кричал, размахивал кулаками и раздавал пинки подчиненным. За его спиной уже появлялся Колян, размахивая на скаку шашкой. Остальные немецкие солдаты видимо совсем не понимали происходящего, некоторые из них плясали и что-то пели, другие пили из фляжек и что-то кричали, высоко поднимая к небу руки. Они не обращали внимания на наш отряд, испуганный и озверевший. Я видел, как бьют фонтаны крови из обезглавленных тел, то справа, то слева, и слышал только яростный радостный вой моих соотечественников на фоне веселых криков и звуков губных гармошек. Я почувствовал, что во мне что-то оборвалось, и уже через секунду я ясно осознавал нереальность происходящего. Я находился где-то в стороне и чувствовал, что все это уже где-то было, и я тоже там был. А может, наоборот, ничего такого никогда не было. Цвета и контуры вдруг стали более резкими, а звуки - отдаленными и затухающими. В какой-то момент мне показалось, что я могу покинуть этот мир и перенестись в другой, но что-то внутри помешало мне согласиться на это. Я поднял глаза и сразу заметил, что теперь воспринимаю реальность лишь в отдельных деталях. Я увидел, как комиссар ударил толстого смеющегося немца рукояткой кольта по шее. Немец рухнул на землю, пытаясь смеяться и сплевывая кровь, но вместо смеха из него выходил страшный булькающий хрип. Я повернулся в седле, стараясь заглянуть себе за спину, чтобы охватить своим взглядом все действие, как вдруг в этот момент все резко стихло.
- Федор!
Я обернулся. Ко мне приближался Герасим. В одной руке он держал окровавленную лопатку, в другой – открытую бутылку. Из его кармана небрежно свисала тонкая серебряная цепочка.
- Это ты? – спросил я и ужаснулся тому, насколько ослаб мой голос. Вместо ответа Герасим приложился к бутылке и стал быстро пить. Глядя на его кадык, дергавшийся через неравные промежутки времени, я отчего-то подумал о вечном хаосе. Это было уже слишком на фоне того насилия, что творилось вокруг, и я покачнулся, едва не упав с осла. Перед глазами замелькали яркие огоньки. Сквозь них я увидел, что Герасим оторвался от бутылки и, как тот немец, протянул ее мне.
Шнапс давно закончился, но я не выбрасывал бутылку. Мне не хотелось, чтобы кто-то заметил, как дрожат мои руки. Я делал вид, что внимательно рассматриваю ее, вглядываясь в собственное отражение в коричневом стекле. Мне не хотелось говорить о случившемся, и вообще говорить о чем-либо. Мне не хотелось смотреть, как мой отряд переворачивает окровавленные трупы в поисках ценностей и алкоголя. В воздухе стоял пьянящий смрад победы, запах человеческой крови и тишина. Лишь изредка слышались звуки пинков, переворачивающих тела, и короткие обсуждения сделанных находок. Мне же представлялось совершенно невыносимым быть вовлеченным в это действие. Наконец, я немного пришел в себя и поднял глаза. Сидевший рядом Герасим тупо глядел в землю перед собой. Пальцы его рук едва заметно подрагивали. Время от времени его передергивало, и он начинал смотреть по сторонам безумным взглядом. Колян сидел рядом с нами на немецком трупе и курил трофейную сигарету, щурясь и глядя куда-то в сторону. Проследив за направлением его взгляда, я увидел комиссара, который энергично ходил взад-вперед на другом конце площади. Время от времени он сокрушенно тряс руками и что-то кричал. Наконец он резко развернулся и направился к нам.
- Куришь? А не боишься, что они могут быть отравлены? - сказал он Коляну и повернулся к нам с Герасимом.
- Так мать вашу! Какой-то кретин разбил немецкую рацию! Так что мы не можем передать теперь сообщение в Глубокие Нужники. Как там тебя...
Я отбросил бутылку, вскочил и вытянулся. Комиссар вынул из кармана какую-то бумагу и энергично протянул её мне.
- Федор, да? - переспросил он, глядя мне в глаза и щурясь, - В штаб маршала Буденного в Глубоких Нужниках! Отвечаешь головой! На осла!
VIII
Здание штаба находилось на окраине станции, недалеко от железнодорожной колеи, вдали за которой виднелась река. Дежурный провел меня в комнату на втором этаже. Здесь за столом, заваленным картами, я увидел маршала Буденного, какого-то полковника, а за другим столом рядом еще человека в белом халате с бородкой, чем-то напоминающего мне Чигаро.
- Товарищ маршал, рядовой Федотов с донесением из Нижних Бутанов, - сообщил дежурный. Буденный хмуро кивнул, и я, шагнув вперед, передал ему донесение. Маршал быстро прочитал его и поднял на меня глаза.
- Боец, а чего вы молчите? Почему верхняя пуговица не застегнута? – спросил Буденный и внимательно осмотрел меня сверху вниз.
- Чо за вид? Откуда такое чмо? В таком виде надо маршалу докладывать?! – добавил он.
- Мышацкий, кого вы пустили? – тон его голоса стал стальным. – В каком виде являются в штаб командующего фронтом! Мышацкий, что скажете? А?
- Полное безобразие, товарищ маршал! – тут же глухим голосом отозвался полковник.
- Мышацкий! Займитесь товарищем или не сносить вам головы! Черт знает что!
- Слушаюсь! – сказал полковник – Солдаткин, ко мне! В карцер этого бойца, немедленно! Выполнять!
Дежурный солдат, громыхая огромным ружьем, снова появился в комнате, козырнул и развернулся ко мне.
- Сдать оружие, - сказал он. Я молча отстегнул шашку и подал дежурному. И тут же получил удар прикладом в живот. Солдаткин быстро схватил меня за отворот шинели и толкнул в дверной проем. В коридоре он приказал двум солдатам обыскать меня.
- Заприте этого козла в погреб! - сказал дежурный, когда все мои карманы и места, которые показались им подозрительными, были проверены.
Вход в карцер оказался дверью у основания стены штаба. Когда дверь открыли, солнечный свет осветил маленькое помещение, из которого тут же повеяло затхлой сыростью и чем-то хозяйственным. Солдаты втолкнули меня внутрь и заперли дверь. Каким-то чудесным образом мне довелось удержать равновесие и не скатиться с бугристой поверхности вниз от сильного толчка в плечо. Сделав несколько шагов и интуитивно прижавшись к невидимой стене, я нащупал ровное место под ногами и сел. В кромешной темноте мелькали расплывчатые узоры – напоминание об утраченном солнечном свете, о Свободе и мирах – того, от которого меня изолировали, и того который я сам утратил в ходе практики. Постепенно эти узоры исчезли, глаза привыкли к темноте, и я увидел справа от себя сверху дверь и облупленные стены. Я с иронией вспомнил о мистической пещере и попытался погрузиться в состояние, при котором могло бы произойти мое обратное перемещение в пространстве.
IX
Забытье, в котором я пребывал, нарушили чьи-то голоса. Я понял, что проснулся, и открыл глаза. В тот же миг дверь распахнулась, и где-то наверху в серой дымке появилось несколько темных силуэтов. Их голоса показались мне отвратительно громкими и резкими. Силуэты приблизились ко мне, и я встал на ноги. Вошедшие оказались немцами. Они с удивлением и любопытством оглядели меня, после чего один из них протянул мне бутылку.
- Водка! – сказал он, - Я! Штаб! Комиссарен бухать! Ха-ха-ха!
Я сделал глоток и улыбнулся, чем вызвал восторженные восклицания. Вместе с немцами я вышел на улицу. Здесь я и сам не заметил, как стал частью группы, и мы двинулись вдоль стены штаба. Когда мы проходили мимо двери, из неё выбежал немецкий офицер. Он грозно прокричал что-то, от чего солдаты потупились. Отношение ко мне быстро переменилось - меня вытолкнули вперед и обыскали, после чего двое солдат, уперев дула автоматов мне в спину, повели меня на второй этаж, в кабинет, где раньше заседал Буденный. Рядом с дверью лежал припертый к стене труп Мышацкого, из разорванной груди которого торчали ребра.
Кабинет теперь занимали немецкие офицеры, стоявшие у стола с картами. Солдаты остановились, один из офицеров знаком приказал им выйти и подошел ко мне. Первым делом он коротким резким движением ударил меня кулаком в челюсть.
- Кто ты такой!? – прокричал он после этого. – Где исчезть маршал Буденный!?
- Я не зна… – только и смог я выдавить из себя. Тупая боль свела мышцы лица, и в руке, которой я рефлекторно накрыл больное место, я почувствовал что-то липкое.
– Что ты делать заперт? Твой болшевик посадил тебя зачем?
Офицер посмотрел на меня с некоторым интересом.
- Что это? – он указал на стоявший на столе железный ящик, который я до этого не замечал,. Из его бока торчала ручка, как у шарманки.
- Wolfgang, prüfe dass diesen solches, * (Вольфганг, проверь, что это такое) - обратился он к солдату в каске, приглашая его жестом к действию и не спуская с меня глаз.
Вольфганг уселся за стол, на котором стоял аппарат, и стал медленно вращать ручку. Постепенно он стал поворачивать ее быстрее и быстрее, раскачиваясь в такт неслышимой музыке и что-то про себя напевая.
- За… - глядя на меня в упор, хотел что-то спросить офицер.
Его прервал грохот, от которого задрожал пол и с потолка посыпалась штукатурка. В окнах со звоном лопнули стекла. Я бросился на пол и обхватил руками голову. Раздалась команда «Die Helme anzuziehen!».*(Надеть каски!) И вдруг я с удивлением осознал, что доски пола мерно вздрагивают, слегка ударяя меня в прижатые к нему лоб, локти и колени. Я приподнял голову и увидел перед собой сапоги, оживленно подпрыгивающие и притаптывающие. Подняв голову, я увидел, что немецкие офицеры весело танцуют, а Вольфганг по-прежнему сидит перед ящиком и крутит ручку, раскачиваясь из стороны в сторону и что-то напевая. Я пребывал в оцепенении, голова была совершенно пуста. Мой взгляд свободно блуждал по комнате и в какой-то момент остановился на каске солдата, взявшего на этом празднике на себя роль музыканта. Я вдруг вспомнил о приказе комиссара снять каски, и в моей голове быстро пронеслось несколько последовательных ассоциаций. Это было похоже не на мысли, скорее на чувство всем телом. Встав на ноги, я подошел к столу и, с силой оттолкнув Вольфганга, взглянул на ящик. К его бокам был прикреплен широкий брезентовый ремень. Я перекинул его через плечо и с усилием оторвал ящик от стола. Пристроив это устройство как можно удобнее и плотнее к телу, я направился к двери, стараясь проворачивать ручку на ходу.
В коридоре было пусто, и я как можно быстрее помчался к выходу. Наконец, осторожно толкнув спиной дверь и обеими руками обхватив ящик, я выглянул наружу. С разных концов улиц слышались радостные крики, и рядом с выходом, буквально в нескольких шагах три солдата весело плясали, хлопали друг друга по плечам и пели. Я спустился по каменным ступенькам и вышел на деревенскую площадь. Куда идти было не совсем понятно, и я решил направиться по той улице, по которой, как мне показалось, я впервые пришел к штабу.
X
Пробегая по улочкам незнакомого селения, я молился о том, чтобы мне было дано не ошибиться в выбранном пути. Вспомнить, как я добрался к штабу Буденного было трудно, так как к нему меня провел первый красноармеец, которому я сказал, что иду с донесением. Нужно было найти железнодорожное полотно, через которое я прошел, когда направлялся в Нужники. Другой дороги я не знал, и только в знакомом уже пути видел свое спасение. Ремень с силой давил на плечо, которое сильно болело. Впрочем, болело все тело, но меня подгонял страх, заставлявший ноги двигаться ритмично. То и дело я на ходу старался проворачивать ручку аппарата, видя в этом еще один шанс, но это крайне мешало моему продвижению и отнимало силы. На пути мне попадались немецкие солдаты, которые пытались привлечь мое внимание пьяными голосами, на которые я старался не реагировать. Я двигался вперед, пытаясь оценить верность своего пути и в то же время не впасть в сомнение. «Они не причинят мне вреда, еще немного и все закончится… - стучало у меня в голове, – Вперед, вперед...»
Я шел вперед, несмотря на тянущиеся ко мне руки, которые иногда хватались за мою одежду и тут же отпускали, на пьяные окрики, несмотря на страх, на пот и боль. Я пытался бежать, вращая ручку ящика, и каждый шаг, как мне казалось, приближал меня к Свободе.
XI
«Stehe! Du wer? Stehe!» *(Стой! Кто ты? Стой!) – от этого окрика у меня похолодело внутри, и я побежал, стараясь быстрее перебирать ногами. Это уже не был пьяный голос. На мгновение показалось, что поворот направо станет верным выбором, чтобы укрыться от этого голоса. Я помчался что есть мочи, отталкиваясь ногами от земли, и свернул в правый переулок. В момент поворота я успел повернуть голову и заметить белобрысого немецкого солдата, который развернулся и почему-то побежал в обратном от меня направлении. Думать по этому поводу было некогда, и стало окончательно понятным, что я не могу ощущать себя в полной безопасности даже с чудесным аппаратом. Я побежал, стараясь больше не сворачивать, и выбежал на окраину селения. Через разрытое грязное поле виднелась железнодорожная насыпь - мой путь к освобождению! Подворачивая ступни на комьях земли, я ринулся к насыпи, практически волоча на себе железный ящик. Вот я пробежал пахоту, вот и ровная земля под ногами. Шаг на насыпь - и щебень сыпется из-под подошвы сапога, а тело медленно спускается под собственным весом и весом аппарата, скользя вниз …еще шаг вверх… еще…еще шаг…
«Stehe! Zu stehen! Wir werden schießen!» *(Стой! Стоять! Мы быдем стрелять!). Тело прошибает волной энергии, ноги с силой врезаются в каменистую насыпь, совершая сильные толчки. Мои икры как пружины подбрасывают меня вверх. Рельсы, шпалы, скольжу вниз по насыпи. Преследователи еще далеко, по ту ее сторону. Я вижу перед собой реку… причал…они стреляют? Они не могут попасть - они за насыпью…бежать можно только к реке…
XII
Когда я вбежал на залитую солнцем площадку причала, сил уже не оставалось. Я сбросил тяжелый ящик на светящиеся янтарные деревянные доски и медленно поволок его за собой. Спасенье - только река, но как переплыть её …
Zu stehen! Du hast keinen Platz zu laufen! Ergib sich! Die Hände zu heben! *(Тебе некуда бежать! Сдавайся! Поднять руки!)
Автоматная очередь прошла близко от моих ног, заставив меня несколько раз невольно подпрыгнуть. Я поднял голову. Капли пота стекли со лба и обожгли глаза. Я увидел перед собой несколько темных фигур. С силой дернув за ремень аппарат, я перебросил его через край причала и бросился в воду.
Сильнейшая боль пронзила все тело. Мышцы напряглись, казалось, больше своего предела. Перед глазами возникло белое сиянье, которое полностью охватило меня. Через мгновенье все посерело и померкло…
XIII
Я очнулся и тряхнул головой, открыл глаза. Я находился в темном прохладном месте. Присмотревшись, я заметил, что сижу в пещере с невысокими сводами. С любопытством я стал рассматривать ее, и, наконец, заметил выход. Было странно, что мне не сразу бросился в глаза свет, и столько времени я уделял внимание разглядыванию камней. Немного поменяв положение тела, я стал глядеть в поток света, входящий в мое темное пристанище. Прямо напротив входа росло дерево. Не поднимаясь с места, я любовался им и всматривался в него, пока не стал различать все его детали. С дерева упал лист и стал медленно падать. В этот момент все вспомнилось.
XIV
Чигаро подошел ко мне и тщательно осмотрел мою макушку. Затем он, не говоря ни слова, вернулся к входу в пещеру и знаком подозвал меня. Я вышел вслед за ним и невольно зажмурился от яркого Солнца. В голове появилась слабая боль. Чигаро остановился возле дерева и вытащил из кармана какую-то бумагу. Это была газета «Красный Богатырь». Взяв газету, я взглянул на передовицу. Наверху огромными буквами было напечатано «ПОБЕДА!». Совершенно ошарашено я прочел далее: «От советского информбюро! Сегодня 21 июня 1944 года, был подписан акт о безоговорочной капитуляции рихтгофеновской Германии...». Я пробежался дальше по тексту - последние строчки гласили: «Мы сломали шею германской гидре. Наше дело Правое! Мы победили! С праздником Победы!», и уже знакомое: «Ура, товарищи!» Я поднял глаза и спросил Чигаро, что все это значит. Он улыбнулся, пожал плечами и сказал, что это все просто так, небольшой сон, побочный эффект моей практики.
|
