В жизни порой бывает такое, чего в жизни ни в жизнь не бывает. Никогда. Ни с кем. Ни за что. Короче, у Никиты Макенкина (дворовое прозвище – Макена. Может, созвучно фамилии, а может, в память о известном в свое время американском фильме «Золото Маккены» по роману Уилла Генри с Грегори Пеком в главной роли) тетка умерла в Израиле. Она там жила, в этой интересной стране. Нет, в том, что она умерла, как раз удивительного ничего нет: восемьдесят с гаком лет – это не шутка, это кто угодно помрет. Например, у них, у Макенкиных, на их родной Цементной улице (вы зря пугаетесь. Нормальное название. Уже ни у кого из здешних проживающих не вызывает отвращения и не режет слух) редко кто и до шестидесяти-то доживает. А всё это - из-за поголовного и чрезмерного «заклада за воротник» и крайне неблагоприятной экологической обстановки (цемзавод в двух шагах, а из его высоченной трубы, называемой в народе трогательно и ласково - Наташа, цементная пыль оседает прямо на плешивые головы жителей их прочно зацементированной улицы. Поэтому живут цементоуличные как в анекдоте: «Какая у вас экология плохая! – Зато какая онкология хорошая!»). Дело в другом: сам Никита этой самой тетки отродясь не видел. Если только в самом далеком младенчестве, но это, сами понимаете, не считается. Нет, он знал, что материна сестра когда-то, еще при Хрущеве, укатила на землю обетованную, но ведь когда это было-то! Еще при почти развитом социализме! Тем более, что эта самая израильская тетка оттуда не звонила, не писала и вообще никаких жизненных сигналов не подавала. Мать рассказывала, что они специально так договорились – связей не поддерживать, опасаясь неприятностей со стороны властей (не израильских, конечно. Израильским-то чего? Пожалуйста, поддерживайте! Может, чего шпионского с своих письмах-разговорах сообщите.). Тогда с этим общением строго было, если родственники имелись именно в Израиле, а не, скажем, во всю жизнь братской нам Монголии (времена Чингисхана - не в счёт). Расстреливать, конечно, уже не расстреливали, сколько же можно, в тюрьму тоже не сажали, чай не сталинские времена. Но с сытной работы ( а никитина мамаша как раз на продбазе в то время работала, кладовщицей мелкорасфасованных товаров. Это самый цимес, мелкая фасовка. Это сыт будешь стопроцентно, и постоянно с « башлями». То есть, с нехилыми очень денежками), так вот с такого места могли попереть очень даже запросто. Да и каких-нибудь других пакостей устроить - тоже без проблем.
Сам-то Никита - не совсем еврей. Наполовину. Вот мамаша его, Софья Соломоновна, та – да, чистокровная (как говорится – местечковая), родом из Западной Белоруссии. Отец Никиты, Иван Иванович, ее после войны оттуда привез. Вообще, романтическая история в духе Шекспира. Танковый полк, в котором батяня служил водителем-механиком «тридцатьчетверки», в конце войны освобождал какой-то фашистский концлагерь, их в Западной Белоруссии
было не счесть. Ну вот его геройский батяня и освободил тогда совершенно негеройскую маманю. На свою голову… Влюбился бравый сержант в симпатичную евреечку, которую фашисты в числе многих прочих, и не только евреев, готовили к окончательному уничтожению. И наверняка душегубы претворили бы в жизнь свой гнусный замысел, если бы славный гвардейский танковый полк героического Второго Белорусского фронта внезапным гвардейским броском не порушил все эти их глубоко человеконенавистнические планы И уж как там у них, у батяни с маманей, та стремительная любовь приключилась, этого Никита не знал, а мама Софа и не рассказывала. Да и больно-то ему, Никите, нужны все эти пикантные подробности! Главное, родили его – и ладушки. Большое вам, товарищи родители, моё человеческое русско-еврейское спасибо.
Ну, значит, освободили танкисты этот лагерь, батяня помчался на своей гвардейской бронированной «ласточке» добивать врага в самом его вражеском логове, и просто чудом, как впоследствии сам говорил, уцелел в той заключительной берлинской мясорубке. А как уже окончательно одолели супостата и подписи свои на рейхстаге поставили, то по пути домой специально заехал в западнобелорусскую деревеньку недалеко от Бреста, чтобы забрать с собой свою ненаглядную Софочку. Никита видел маманину фотографию тех теперь уже далеких лет. Она, эта фотография, произвела на него неизгладимо-пугающее впечатление: там был запечатлен скорее не человек, а образцовое пособие для анатомического музея. Сплошные кожа да кости, взгляд какой-то испуганный- зашуганный, волосенки жиденькие, коротко постриженные после тифа, росточку небольшого, вся какая-то помятенькая-горбатенькая… И для чего такую ослепительную красавицу надо было забирать из той деревни, совершенно непонятно! Лично он, Никита, ни за что бы ни забрал! Ни за какие коврижки! Ну, батяня, ну придумал! Любовь, что ли? Наверно, раз все-таки забрал, несмотря на такой откровенно унылый вид. Ничего не попишешь, высокое чувство. Как говорится, любовь зла, полюбишь и скелет.
Нет, со временем мать, конечно, отъелась, и даже чересчур (ха! Конечно! На такой-то должности!). И горбатость ейная распрямилась. И, кажется, даже в росте малость прибавилась. А когда волосы отросли, то очень даже красивые получились: длинные, угольно-черные, с сизым проблеском, настоящее воронье крыло. Симпатичной маманя стала, чего и говорить. По сравнению с той деревенской скелетообразной фотографией – небо и земля. И что примечательно: внешне – прямая противоположность батяне. Тот был выше её на целую голову, светловолосый, худощавый (или, как говорили в их деревне – жилистый). Тракторист хоть куда, в легкую ломил по сто двадцать процентов выработки. Между прочим, у него и за мирный труд наград было не меньше, чем фронтовых. А гармонист какой! Первый на деревне! Сколько маманя через эту гармонь поварешек о его бедовую голову обломала – страсть! Ревновала, да и не без повода: папаня как выйдет на улицу, в гимнастерке да при орденах-медалях, как меха той гармони растянет! «Я помню танки грохотали, танкисты шли в последний бой!». Бабы вокруг – штабелями! «Ах, Ваньчик, ах, Ваньчик, сладнькай огурчик! Прям герой!». А Ваньчик от такого женского внимания и рад до соплей, в этаком-то курятнике! Хвост распустит, рот мужественный - до ушей! « И дарагая,и не узна-а-аит какой танкисту был конец!». Прямо певец Собинов Леонид с переходом в бурные овации! Да-а-а, поварешки в ихнем хозяйственном магазине в ту пору ходом шли, мамаша каждую неделю новую покупала…
И были времена…Отец – на поле, она – на ферме, он, Никита, если не в школе, то на речке. Красота! А как в город в пятьдесят седьмом переехали, маманя на продбазу устроилась. Сначала разнорабочей, потом этак неприметно-незаметно, тихой сапой поднялась до кладовщицы. И что удивительно, на то место многие облизывались, а досталось ей. Уж какими там хитромудрыми путями, она никогда не рассказывала. Хи-и-итрая! Одно слово – достойный представитель еврейской национальности. Чтоб они, да не пролезли! Вы такое можете себе представить? Да-да, согласен! Если только в страшных снах.
Сам-то Никита больше в батяню пошел. Такой же жилистый, такой же светловолосый, только глаза материнские – чуть навыкате и с косинкой. Вот за эти глаза его приятели не иначе как евреем и называли. Его! Всю жизнь простым- рядовым слесарем отработал в цехе машинной сборки, зарплата – слезы, до десяти тысяч не дотягивала. Двухкомнатная в «хрущевке», «фазенда» - шесть соток с летней будкой, машинешка – задрипанный «москвичонок», тоже без слез не взглянешь… И это еврей? Не смешите меня.
Вот жена его, Ильза (или, как звал ее сам Никита, Гильза. Или Илька. А когда ругались – Килька. Которая прибалтийская и без томата. Это с тонким намеком насчет места вылова), вот она – да. Тоже, как и Софочка, чистокровная. Родилась в Мордовии, на поселении, куда в сталинские времена ее вместе с родителями сослали как пособников немецко-фашистских оккупантов. На самом деле они немцам пособляли или их под общую дудку замели, Чтобы меньше вякали - кто ж теперь знает. Дело темное, теперь уже мохом заросло за давностью лет. Странно, но прижились они в солнечной Мордовии, крае пересылок, лагерей (среди них даже и пионерские есть) и всемирно известного скульптора Эрьзи. И даже когда «отец народов», великий грешник, освободил от своего грешного присутствия сей грешный мир, то в родную Латвию возвращаться не стали, осели в некогда ссыльной деревне с непонятным, но довольно красивым названием Муважи.
Сюда же, в Коломну, Ильза- Гильза-Илька-Килька перебралась в начале восьмидесятых, когда тепловозостроительному заводу, на котором к тому времени уже работал Никита, понадобились молодые рабочие кадры. Партия сказала «надо!» - комсомол ответил «есть!» (а не «хрен», как он научился отвечать, перестроившись). После чего счастливо- сознательная лимита сюда валом повалила. В том числе и из мордовских курортов. Так вот и познакомились.
Внешностью Ильза на свекровь свою, Софочку, очень даже походила, хотя всегда в разговорах подчеркивала свое прибалтийское происхождение (на что Никита всегда уточнял – « прибалтийская мордва»). Правда, ростом она была
повыше свекрови, заметно худее и стройнее. А вот волосы, что совершенно
нетипично для прибалтов, были, как и у Софы, угольно-черные, «жуковые». И скулы резко очерчены, и губы – тонкие, в ниточку. Глаза – симпатичные глаза, как у стареющей овчарки, с непривычки даже сердце замирает, зато нос…О-о-о, это всем носам нос! Это настоящее произведение искусства, а не обычный обонятельный аппарат! Только за одну такую живописную носяру фашисты расстреливали без суда и следствия! (а ее, Ильзу, наши славные сталинские энкавэдисты в фашистские пособницы записали! Чем они, балбесы, интересно, смотрели? А если бы они сейчас ее увидели, взрослую, то наверняка прямо от хохота друг дружку перестреляли бы! Пособница! С таким-то шнобелем! Это ведь надо такое придумать? Это же не просто Килька, а чистокровнейший Евросоюз!)
Зато характер у «пособницы» оказался, это правда, самый что ни на есть оккупационный. Как к ним под трубу цементную переехала - сразу же завела в квартире прямо-таки беспощадный арийский порядок. Чтобы все вещи находились строго на своих местах. Чтобы все блестело и сверкало. Чтобы нигде ни пылинки, и упаси тебя Бог вломиться в комнаты прямо в уличной обуви! Ту же расстрел на месте и девичья фамилия! И невзирая на лица, а уж на его-то, Никитино, и в особенности! А то привык, понимаешь, прямо не разуваясь, шлёпать! А что происходило, когда он заявлялся домой выпимши – это ни в сказке сказать, ни топором отчекрыжить. Это даже мама Софочка (она же вместе с ними жила после кончины папани Ивана Ивановича), эта бойкая, в общем, женщина, заслуженная кладовщица, никогда не пасовавшая ни перед одним продовольственным начальником, в испуге деликатно скрывалась в своей комнате, хотя сама была, конечно, трезва как стеклышко, и уж ей-то совершенно нечего было бояться. Ему же, Никите, доставался полный курс лекций по здоровому образу жизни под аккомпанемент все той же поварешки (это у них стало прямо какой-то миленькой фамильной традицией, эти поварешки!). Или когда он в выходной выходил на улицу с батяниной еще гармозой. Кы-ы-ык меха растянет, да как начнет: «Я помню, танки грохотали. Танкисты шли в последний бой!». А чего? И ничего особенного, и никакого перебора! Он, между прочим, как и его батяня покойный, тоже в танковых войсках два года на срочной солдатскую лямку тащил, так что имеет полное право время от времени спеть про свою родную боевую машину! А соседка Валечка - три раза замужем (и каждый раз, заметьте, за офицерским составом) и три же развода, на данный момент совершенно незанятая писаная красавица, прямо глаз не отвесть, мечта любого армейского отставника ( «полкаша», не ниже!), задрыга колченогая, - уж тут как тут! Ах, Никита, Ах, Никита! В этом пении вы прям Магомаев Муслим! А этот «муслим» как такое лестное мнение о себе услышит, так расплывется до ушей и давай, черт такой, дальше стараться! «Заплачет тихо мать-старушка, слезу рукой смахнет отец!». Или патриотическую: « Счастье иметь тебя, Родина!». А то про Гагарина, первого нашего, в своем роде единственного: «Простой советский паренек, сын плотника и столяра!» ( это как понимать, товарищи? Это что, какой-то грязный двусмысленный намек на нашего Юры происхождение? И где этот композитор, и, главное, где этот куплетист- затейник, сочинивший такие вот вирши откровенно-оскорбительной гомосексуалистической ориентации? А сталинскую пятьдесят восьмую- как? Да без права переписки за клевету на советский строй и нашего Юру! Да и этого «муслима магомаича» - тоже до кучи! Потому как самый настоящий охальник песни петь с такими пошлыми словами!). Ничего святого, сплошной разврат!
Зато Валька-то, Валька! Прямо, бывалочи, визжит от восторга! А чего ей? Её фашисты, что германские, что наши, не мордовали, она в болотах не гнила, мерзлой брюквой и «чибриками» не питалась, пупок не рвала на лесозаготовках. Ей можно просто так визжать и без всяких последствий восторгаться этим…артистом-куплетистом. Ну, ничего, Муслим, поизгиляйся - повыламывайся, отведи душу! Будут тебе дома продолжительные аплодисменты, переходящие в бурные и очень болезненные овации известным тебе кухонным предметом по твоей кучерявой бестолковке! И ведь действительно больно! Вот натренировалась на его голову! Никита в такие острые моменты их супружеской жизни даже начинал серьезно подозревать, что ее, Кильку, в общем-то, правильно в Мордашвилию чекисты определили. Потому что так извращенно издеваться над слегка выпившим певцом земли русской, может только настоящий пособник, настоящий хайль гитлер.
Так что жили они все втроем вполне нормально, ничем от других пролетарских семей не отличаясь. Правда, было одно отличие, и довольно грустное – детишки. Точнее, их полное отсутствие. По первости, с пылу-с жару, родилась у них девочка, Маечкой назвали, солнышком, золотцем. Души в ней не чаяли ни они оба, ни бабуля Софа, пылинки сдували, почти что молились. Да только не внял Бог их молитвам, быстренько их золотце прибрал, мигом закатил за горизонт их солнышко. Знать чем-то здорово обидели они его, Бога. Но только чем, чем? Ответь, боженька! Нет ответа. До сих пор нет…
Мужику-то в подобных ситуациях легче, он, в крайнем случае, к водке прибьется, а бабам куда? Выть в подушку да есть саму себя? С той черной поры религиозно, в общем-то, нейтральная Софочка в свою иудейскую религию очень уж шибко ударилась. Стала все положенные обряды соблюдать, тайно, конечно, закрывшись в своей комнате, чтобы наблюдательные соседи, образцовые партийцы-атеисты, куда надо не донесли, свой священный гражданский долг не исполнили. А у Ильзы резко помягчевший с рождением Маечки характер после похорон стал не характер, а просто самый настоящий караул. Она и раньше-то особой разговорчивостью не отличалась, а тут напрочь замкнулась, пару слов за день скажет -уже праздник. И что удивительно: если раньше ребятам с завода, что своим, что никитиным, в долг ни копейки не давала и осуждала за лекомысленно-пьянцовский образ жизни, то сейчас – любую сумму без звука (в разумных, конечно, пределах). И словно не одалживала, а откупалась… Да и ребята у нее чего-то занимать перестали. Как будто пугались … А то вдруг ни с того, ни с сего зубы стиснет, закаменеет и мелко-мелко трясется всем телом… И жалко ее было, и страшно за нее. Ведь хоть и пособница, а все одно – своя, родная…
И вот теперь, пожалуйста, софочкина сестрица, разлюбезная тётушка Сарочка. Она ведь не просто умерла. Она завещание оставила. Согласно которому все ее очень немалое состояние ( очень!) отходило теперь самой Софочке и ее сыночку Никиточке. Вот такие дела, которых, повторяю, в обычной российской жизни просто быть не бывает, кроме как с израильскими родственниками!
Никита на этот теткин фокус сначала просто удивился. Но когда из Москвы, из Инюрколлегии, сообщили сумму, в которую теткино состояние оценивается и которое теперь принадлежит ему с мамашей, то у него как-то сразу случились
горловой спазм и приятная общая слабость во всем организме. И он все два выходных дня только и делал, что бессмысленно ходил из комнаты в комнату с вытаращенными и никак не убиравшимися назад глазами, и все эти два дня как-то дурашливо-растерянно и неизвестно кому улыбался. У него прямо на лице было написано: вот это тетя! Вот это отчудила-отчебучила! Можно сказать, одним махом перевернула всю привычную, давно устоявшуюся, закаленную в постоянном преодолении постоянно возникающих многочисленных житейских трудностей их серую пролетарскую жизнь. Это ведь при таких-то деньгах теперь можно было запросто и на работу на унижающем своей зарплатой заводе забить с самым большим прибором! И Кильке тоже теперь можно не горбатиться в своей вонючей малярке! Да, хороша жизнь, когда её капиталы греют!
Малость очухавшись, по приглашению все той же Инюрколлегии, они вдвоем (Софочка не поехала, не смогла. Да и куда ей, с ее-то полиартритными ногами!) съездили в Москву, в уютно-шикарный офис на Тверской, что рядом с театром Ермоловой, где эти самые инюристы уже оформили все необходимые бумаги и осталось их только подписать. Что Никита, смущаясь, и сделал с огромным удовольствием и чисто « совковым» страхом, что все происходящее – сказка или происки коварных спецслужб, которые вот сейчас, сразу после этого подписания, войдут в этот шикарный кабинет и вежливо спросят его, Никиту: «Ну, что, голубок? Всё подписал, падла?». После чего звонко хлопнут его по морде и увезут в неизвестном направлении. Может даже в килькину Мордовию. И теперь уже не она, а он будет считаться пособником. А как же! У нас в стране за просто так не сажают! У нас все по закону! И вообще, смерть фашистским оккупантам! Слава жертвам угнетённых народов, которые стонут под игом!
Но, конечно, никто его по морде хлопать не стал. Даже напротив, вежливо и с понятным уважением ( а как же? Миллионер, едрёна мама! Так сказать, пожалте ручку, господин хороший!) сообщили валютный счет в московском филиале солидного международного банка, и на этом все так же вежливо, и все с тем же уважением распрощались. Культура! Это вам не у Пронькиных лаптем щи хлебать! Здесь – обхождение! На халяву обязательным кофейком угощают, и наверняка не какой-нибудь дешевкой, а самой какой-нибудь настоящей арабикой (Никита однажды игзгильнулся, купил с получки баночку. Сто пятьдесят рубликов за сто грамм – это очень нехило! Килька тогда до того растерялась такой безбожной ценой, что даже за поварешку не схватилась. Зато кейфовали целых две недели, даже Софочка оскоромилась, хотя ей кофе с её бешеным давлением было категорически запретительно).
Да, чудеса! Это можно даже запросто умереть от одного только богатейского ощущения (хотя вот теперь –то умирать было бы как раз просто глупо)! В общем, после выполнения всех необходимых процедур Никита там же, в столице нашей Родины, исхитрился, несмотря на сверхбдительность его супруги Килечки, на радостях нажраться до такого поросячьего состояния, что
возвращались домой не на электричке (кто же туда пустит этого пропойцу-миллионера?), а на такси. Пришлось Ильзе раскошелиться на такую сумму, что в прежние времена их семейство от столь вызывающей траты мог бы запросто хватить коллективный кондратий. А сейчас – извини-подвинься! Сейчас он – наследник (век бы его ненормально расплывшуюся в дикой, до самых ушей, улыбке рокфеллеровскую рожу не видеть)! Можно казать, прынц! Особа, вплотную приблизившаяся к самым новым «новым русским»! Его, паразита, теперь беречь надо! Да, не забыть завтра срочно купить новый поварешник!
- И что же вы хотите с этими деньгами делать? – спросила на следующий день Софочка, когда они все втроем привычно собрались на кухне.
- Мама, вы меня прямо удивляете! – удивилась Ильза. – Что значит «вы»? А вы что, в стороне, что ли?
- Иленька, мне-то эти деньги ни к чему, - с поразительной для своей нации беспечностью вздохнула Софочка. – Мне бы только дни свои дожить здесь вот, вместе с вами, чтоб не в доме престарелых. А больше мне ничего и не надо.
- Ну, мама, вы и… - и Ильза прямо-таки задохнулась от эмоций. – Что вы такое говорите? Как даже подумать могли? Вы же для меня и для этого вот еще так толком и не пришедшего в себя после вчерашней поездки алкоголика единственный близкий человек после моих родителей, царство им небесное! У меня, мама, прямо-таки нету слов! Чего тебе? – рявкнула она, резко развернувшись к доселе робко молчавшему миллионеру, который пытался сделать какой-то непонятный, наподобие пионерского приветствия, жест рукой.
- Ничего, - умирающим голосом сказал-прошептал господин миллионер, потому что на более энергичное огрызание у него на данный момент просто не было сил, и облизал пересохшие губы. – Имею предложение… - и уточнил. – Два! Надо батяне памятник новый поставить. Из гранита, из цельного куска. Я как-то с ребятами заходил в похоронку, видел – вещь! И твоим, в твоей родимой Мордовии, тоже. А то прямо страмота смотреть. Отпуск возьму и поеду, сделаю.
Ильза ничего не ответила, только глаза опустила и потемнела лицом.
- Правильно, - одобрила Софочка. – Это – в первую очередь. Молодец, Никитушка.
Ильза опять ничего не сказала, молча встала, молча вышла из кухни. Молча вернулась и так же молча поставила на стол четвертинку. Никита даже икать
перестал от такого фантастического сюрреализма.
-Это… - и опять губы облизнул. - …мне, что ли?
Жена в ответ лишь скептически хмыкнула: ну не нам же с мамой? Софочка
улыбнулась бледными болезненными губами.
- Ладно. Первый пункт – памятники, - написала Ильза на листе. – Дальше что? Новая квартира? Новая машина? Дом на садовом участке?
Никита от этих вопросов сыто зажмурился. Эх, хорошо быть живым миллионером! Прямо вся его пролетарская душа радуется! Вместе с этим самым кырлой-мырлой и его гениальным «Капиталом», в котором он, мырла, на полном серьёзе утверждает, что не в деньгах счастье ( если бы он сам, вместо того, чтобы сидеть на шее у своего друга Фридриха Энгельса, его сколотил, то в мире наверняка было все намного спокойнее)! Никита знал, почему он, кырла, так рассуждал. Потому что у него, у кырлы, тетки не было в Израиле. Не повезло. Судьба.
- Нет, дети мои, - вдруг сказала Софочка таким неожиданно твердым, нет, даже суровым голосом, которого от нее ни Никита, ни Ильза никогда не слышали. – Поскольку главной наследницей все-таки являюсь я, то считайте, что приказываю. Берите-ка на работе отпуски и собирайтесь в самую лучшую какая есть клинику. Пока еще вам обоим возраст позволяет. Поняли, что я имею в виду? И вашего мнения я спрашивать не хочу. Я так решила. А квартире, машина, это все… - и не договорила ,что такое «все», лишь пренебрежительно махнула рукой.
- Мама… - замявшись, сказал Ильза. – Если уж на то пошло… Вам тоже подлечиться нужно. Ваши сердце и ноги… Есть же специализированные клиники. Я найду адреса.
- Я их знаю, - спокойно ответила Софочка. – Там… - и кивнула вверх. – Там вылечат. Там всех вылечивают. Только вам туда еще рано, а моя очередь уже подходит.
- Мама… - пискнула было Ильза, но Софочка властным жестом руки не дала ей договорить.
- Все. Вопрос решен. И не нужно таких испуганных взглядов. Мне очень желательно увидеть в конце жизни внука или внученьку. Если сможете – сделайте одолжение. Очень вас прошу.
Про деньги сочинено много пословиц, поговорок, афоризмов и анекдотов.
Время – деньги. Деньги лучше, чем нищета. Когда отдыхает душа? - когда в кармане нет ни шиша. Деньги не пахнут. Деньгам все возрасты покорны. Халяву не купишь! Делу- время, потехе- деньги. Деньги правят миром. Храните деньги в сберегательной кассе. За деньги можно купить все.
Вот с последним утверждением все не так уж и просто. Купить-то, конечно, можно, но, как оказывается, далеко не все. Например, здоровье. Целых три месяца прошло с того исторического «совета в Филях», Никита с Ильзой обследовались и в Москве, и в Германии, и даже в той же земле обетованной, но увы…И если у него в мужчинском плане все было в полном порядке, то диагноз Ильзы везде был одинаково беспощадным, и своими корнями он происходил из ее голодного и холодного мордовского детства, спасибо за него лично товарищу Сталину. На вынашивании и рождении Маечки Ильза все свои и без того очень скоромные женские возможности полностью израсходовала…
Холодным ноябрьским вечером они опять все втроем сидели на кухне, пили чай и тягостно молчали.
- Мама, я решила, - произнесла, наконец, Ильза, и лицо её закаменело. – Только не перебивайте меня и не возражайте! Нам, то есть мне, надо с Никитой расстаться.
- Так… - сказала Софочка задумчиво и внимательно посмотрела на невестку. Никита широко раскрыл глаза: это еще что за дикое желание? Зачем? Почему?
- Он - здоровый мужчина, он может иметь детей, а я… Я, кажется, просила не перебивать! – неумолимо сдвинув брови, рявкнула она на мужа, который открыл рот. – Да, нужно разойтись! И не переубеждайте меня! И не жалейте! Вы же знаете, я терпеть не могу всякой этой дурацкой жалости! И вообще, не хочу я больше ничего! И нечего себя больше дурить всеми этими дурацкими обследованиями! Всё это бесполезно!
И, все же не выдержав, уронила голову на руки, и тихо, пришибленно заскулила- завыла. Плакать она с самого детства так и не научилась. Опять же спасибо за это «отцу народов», помог воспитать мужественный характер.
- Мама… - прошептал Никита. – Я не…Слышите, мама? Я Ильзочку не…Я никому не позволю и никому не дам! Чего ты, Иля, придумала!
- Помолчи… - одними губами произнесла Софочка. – Какой ты невоспитанный, Никита… Дай же человеку успокоиться…
Жизнь человеческая все-таки действительно странная штука. Странная в своей, как бы это сказать, извечной недоделанности. И мы, люди, в ней такие же странные и такие же вечно недоделанные. Это Господь нам такую стезю определил - недоделанность. Кроме него - некому. Словно, знаете, мастерил он нас, мастерил, пыхтел-старался, а потом вдруг как-то сразу надоело ему это бессмысленное занятие. Плюнул он тогда и решил: хватит. Руки-ноги прилепил, голова - вот она, сверху болтается, посикать -покакать есть откуда – ну и хорош. Живите и размножайтесь, если вам делать больше нечего. И ушел, что-то себе под нос довольно напевая. Все. Спасибо создателю. Зачем старался – совершенно непонятно. Такая вот великая тайна бытия.
Отсюда и пошло, и пошло, и пошло… Питекантропы с булыжниками – оружием будущего пролетариата. Инквизиторы, постоянно ищущие как бы да кого бы на дыбу вздёрнуть и на костре спалить…Эти крестоносцы еще со своими походами…. Сидели бы у себя в замках, пили бы бургундское да девок деревенских это самое. Ан нет, ударила моча в голову собираться и скакать за тридевять земель. Гроб им, видишь ли, Господен понадобился. Проявить себя доблестными защитниками Святого Грааля! От скуки это все. От пресыщения. Точно!.. Монгольские татары, они же татарские монголы, которые всю жизнь на конях и в набегах. Вот они-то нас точно не доизнасиловали! Факт! Если бы довели свое грязное дело до конца, то были бы у нас на веки вечные сплошной покой и умиротворение. Нет, ускакали в свою Орду, и сами же загнулись там, песками занесенные. А им навстречу пришли революционеры. Разные там «народные воли», «союзы меча и орала», большевики и прочие ярые фанаты вечных перестроек. « Мы на радость всем буржуям мировой пожар раздуем!». Раздули… Раздувалы- пустобрехи… До сих пор от того пожара кругом одна зола, до сих пор свои рожи от нее никак не отмоем, не отскребыхаем… Они все тоже наподобие крестоносцев: такие же вечно суетящиеся, вечно с пустобрехскими лозунгами, вечно неугомонные, такие же которые в каждой ж… затычка. А уже от этих революционеров мы, убогие, воспитались. Всосали, так сказать, с ихним забродившим молоком… Нет, сейчас-то, после всех этих революций- перестроек - демократических реформ и прочей никому не нужной лабуды, вроде бы даже малость угомонились-успокоились (надолго ли? Это большой и неугомонный вопрос!). А на душе все одно – сосет, ворочается в мозговом отделе, как бы еще чего кому от души накоммуниздить...
Нет, сейчас все вроде бы по уму. И житёшка у кого худо, у кого бедно, а у кого от пуза, но у всех более-менее наладилась, тащится у каждого по своей персональной колее, с другими колеями не пересекаясь. И всем и каждому удобно в ней, персональной -индивидуальной, и привычно, и тепла-света хватает ( не на все, конечно, сто процентов, но разглядеть тени и окончательно не замерзнуть – гарантия!). И думаешь благостно, что будешь ты в ней, в колее этой своей, катить и катить, и до самого погоста… И вдруг – поворот! У каждого он, конечно, свой, индивидуальный, а вот у славного пролетарского семейства Макенкиных он нарисовался в виде мешка с деньгами. Нет, первая реакция на это божественное явление понятна: душевная благость, от умиления - мокрота в глазах, кружение в голове, сопли до колен, соседские доброжелательности (« ах, примите, ах, примите наши самые искренние поздравленья! Рэкетиров, что ли, на вас, гадов, натравить или сами от такого счастья сдохнете?»). Но эта первая реакция проходит, и ты, находясь уже в новой, более широкой, более глубокой и вообще более комфортабельной колее, начинаешь понимать, что прежняя - тесная, мелкая, с не очень ароматным запашком и вечными колдобинами - она тебе все же родней и привычней. Потому что она - именно т в о я, судьбой тебе предназначенная, а поэтому стоило ли менять? Тем более, что этот мешок денежный вполне и в старой колее разместился бы. Кстати, вот в чем главная принципиальная ошибка всех этих олигархов, коммерсантов и прочих «новых русских бизнесменов»: сумев вовремя наворовать по самые свои уши, они почему-то решили, что теперь они - самые-самые пупки земли! Увы, ребята, это совершенно не так! Со своими свиными рылами, как ты ни пыхти, как уши ни раздувай, какие суперяхты, средневековые замки и футбольно-баскетбольные команды ни покупай, в калашный ряд все равно не влезешь! Строение морды не то! Не тот формат! Не КАЛАШНЫЙ!
Прошло два года. Софочка, назло врагам – на радость маме, по-прежнему находится хотя и не в совсем добром, но все-таки здравии. Она совсем обезножела, но держится, как всегда, молодцом, и покидать сей грешный мир пока не собирается. Вероятно, над высшими силами есть силы еще выше, поэтому ее очередь неожиданно затормозилась на совершенно неопределенное время.
Живут они теперь в новом большом двухэтажном доме, в деревне с чудесным названием Могилово, в двадцати минутах езды от города. Была возможность поселиться в элитном коттеджном поселке, но они посчитали, что все же будут выглядеть чужаками среди его высокопоставивших себя обитателей. (Будем считать это за обыкновенную миллионерскую застенчивость). Никита по-прежнему слесарит в родной машинной сборке, а вот Ильза уволилась, да это и объяснимо: при такой многочисленной семье, ведь у них теперь четверо ребятишек, и на этом числе они успокаиваться не собираются, дел в доме невпроворот. А все она, Софочка. Нет своих, сказала она тогда, на кухне, значит, надо взять из детского дома. Какие вопросы-то? Да никаких! И вообще, не нужно самим себе усложнять и без того сложную жизнь.
Первым они взяли Мишеньку, щустренького белобрысенького мальчугана четырех с небольшим лет. Когда окончательно оформили документы и приехали его из детского дома забирать, то вдруг заметили Машеньку, не по годам серьезную и черноволосую, со смешными ямочками на щеках. А за Машенькой, как-то само собой, появились, хм, Сарочка и Эдичка( по документам – Эдуардас). А сейчас оформляют документы на Анечку-Ашхен и Ванечку ( он почти местный, родом - не удивляйтесь- из солнечной Мордовии). Кто-то очень умно сказал: наши дети это наш шанс исправиться перед Господом… У семейства Макенкиных этот шанс превратился в какую-то совсем необычную для нашего российского общества родительскую традицию – брать детей парами. И вроде бы хватит уже, уже явный перебор! Но нет, как назло, все им мало и мало, все берут и берут. И что за люди? Прямо какие-то матери-героини с отцами-героинами и бабками-героинщицами!
От израильского наследства еще остались какие-то деньги, но прижимистая Ильза их в ход не пускает: дом построили, машину - пассажирский «нисан» - купили (Никита разлетелся было на шикарный «мерс», но у его супруги сладко не слопаешь. Нет, сказала она, это для нас слишком дорого, и вообще настоящие миллионеры должны вести себя скромно, богатства своего не выпячивать, окружающий завидущий народ зря не злить, а то кто его знает – возьмут и донесут. Исполнят так сказать, свой долг, который что при коммунистах, что при демократах, был и остается все таким же незыблемо священным и глубоко гражданским.) А на харчи и одежду пусть он, Никита, зарабатывает на своем орденоносном заводе, а то ишь разлетелся: уволиться, чтобы целыми днями на диване валяться и идиотские сериалы на пару с маманей Софочкой смотреть, чтоб их черти разобрали, всех этих рабынь изаур, хулио педросов и прочих прекрасных нянь с ихними ледовыми танцами на боксёрском ринге!
А ребятишки у них ну прямо одно сплошное загляденье и пример для взрослых! Смирные, аккуратные, беспрекословно слушаются и бабушку, и папаню с маманей. Учатся почти отлично ( двойки не в счет, ведь пятерки тоже попадаются), со сверстниками дружат (когда постоянно не дерутся, а дерутся они всегда), по дому и по хозяйству – первые помощники ( а то что на прошлой неделе сарай сожгли, так это они в индейцев играли, в чинганчуков – зверских змеев! Дети, что поделаешь! Да он, сарай-то, уже старый был, гнилой наполовину, так что не жалко. Жалко мотоцикл, который в нем на тот момент стоял, его еще вполне можно было починить, да у Никиты все время руки не доходили). А какие они дружные, это прямо по нынешним временам какая-то исключительная редкость! Например, все вместе, всей своей оравой регулярно прячут от Ильзы совершенно новые, даже ни разу не использованные поварешки, которые ей теперь приходится закупать чуть ли не каждую неделю сразу по несколько штук. Правда, последнюю маманя Ильза все-таки успела пустить в ход, когда папаня Никита без всякой задней мысли, и даже с гордостью назвал их разбойничье потомство маманиными пособниками. В общем-то, она права: надо следить за своей речью, особенно в присутствии детей. Русский язык – он, конечно, великий и могучий, но надо же и соображение иметь, чего и где говорить! А то еще по своей бесхитростности ляпнут где-нибудь на стороне, и объясняйся потом перед какими-нибудь органами (а таковые у нас всегда находились и найдутся, и не смешите нас, пожалуйста, какими-то правами человека!), что никакие они не пособники, а обычные миллионеры…
|
