Спроси Алену

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОНКУРС

Сайт "Спроси Алену" - Электронное средство массовой информации. Литературный конкурс. Пришлите свое произведение на конкурс проза, стихи. Поэзия. Дискуссионный клуб. Опубликовать стихи. Конкурс поэтов. В литературном конкурсе могут участвовать авторские произведения: проза, поэзия, эссе. Читай критику.
   
Музыка | Кулинария | Биографии | Знакомства | Дневники | Дайджест Алены | Календарь | Фотоконкурс | Поиск по сайту | Карта


Главная
Спроси Алену
Спроси Юриста
Фотоконкурс
Литературный конкурс
Дневники
Наш форум
Дайджест Алены
Хочу познакомиться
Отзывы и пожелания
Рецепт дня
Сегодня
Биография
МузыкаМузыкальный блог
Кино
Обзор Интернета
Реклама на сайте
Обратная связь






Сегодня:

События этого дня
31 октября 2024 года
в книге Истории


Случайный анекдот:
"Хочу познакомиться с красивой молодой девушкой, умеющей водить
машину. Фотография машины обязательна."


В литературном конкурсе участвует 15119 рассказов, 4292 авторов


Литературный конкурс

Уважаемые поэты и писатели, дорогие мои участники Литературного конкурса. Время и Интернет диктует свои правила и условия развития. Мы тоже стараемся не отставать от современных условий. Литературный конкурс на сайте «Спроси Алену» будет существовать по-прежнему, никто его не отменяет, но основная борьба за призы, которые с каждым годом становятся «весомее», продолжится «На Завалинке».
Литературный конкурс «на Завалинке» разделен на поэзию и прозу, есть форма голосования, обновляемая в режиме on-line текущих результатов.
Самое важное, что изменяется:
1. Итоги литературного конкурса будут проводиться не раз в год, а ежеквартально.
2. Победителя в обеих номинациях (проза и поэзия) будет определять программа голосования. Накрутка невозможна.
3. Вы сможете красиво оформить произведение, которое прислали на конкурс.
4. Есть возможность обсуждение произведений.
5. Есть счетчики просмотров каждого произведения.
6. Есть возможность после размещения произведение на конкурс «публиковать» данное произведение на любом другом сайте, где Вы являетесь зарегистрированным пользователем, чтобы о Вашем произведение узнали Ваши друзья в Интернете и приняли участие в голосовании.
На сайте «Спроси Алену» прежний литературный конкурс остается в том виде, в котором он существует уже много лет. Произведения, присланные на литературный конкурс и опубликованные на «Спроси Алену», удаляться не будут.
ПРИСЛАТЬ СВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ (На Завалинке)
ПРИСЛАТЬ СВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ (Спроси Алену)
Литературный конкурс с реальными призами. В Литературном конкурсе могут участвовать авторские произведения: проза, поэзия, эссе. На форуме - обсуждение ваших произведений, представленных на конкурс. От ваших мнений и голосования зависит, какое произведение или автор, участник конкурса, получит приз. Предложи на конкурс свое произведение. Почитай критику. Напиши, что ты думаешь о других произведениях. Ваши таланты не останутся без внимания. Пришлите свое произведение на литературный конкурс.
Дискуссионный клуб
Поэзия | Проза
вернуться
    Прислал: александр шмель | Рейтинг: 0.70 | Просмотреть все присланные произведения этого Автора

Сколько стоит белая лошадь?


Рассказ.


Мяч был самым обычным и самым красивым. Красно-розовым, с синей полосой посредине.
Он подлетал над полем и, на мгновение задумчиво замирая в самой высшей точке своего полёта, решал – остаться или не остаться в сверкающей синеве, рядом со смеющимися облаками. Затем, затосковав в одиночестве, перемешивая красное, розовое и синее устремлялся вниз.
Туда, где его нетерпеливо ожидали чьи-то руки и задорно-суетливая возня...


…К этому бомжу уже привыкли и не обращали на него никакого внимания, как не обращают внимания на неглубокую выбоину в асфальте. Он был такой же неизбежностью города, как дорожная разметка, памятник поэту, или дешевая кафешка на углу. Безобидный, незаметный, всегда полусонный, но всё же упрямо существующий наравне с остальными. Люди проходили мимо, обтекая место его дневного обитания, будто поток сырого дыма одинокое осеннее дерево.
Лишь некоторые, случайно споткнувшись о кроткий, всепрощающий взгляд, на мгновение останавливались, словно силясь вспомнить что-то важное для себя и суетливо тянулись к кошелькам.
Вспотев от неожиданно нахлынувшего смятения, растерянный прохожий бросал в валяющуюся без призора рыжую шапку десятирублёвую купюру и в панике, стараясь тут же забыть и этот взгляд, и то, что вдруг вспоминалось и начинало тревожно побаливать, торопился дальше.
Бомж, благодарно, хотя и некоторой насмешливой снисходительностью, кивал благодетелю лохматой головой, разглаживал купюру на колене и не торопливо прятал её в старую, коричневого дерматина, записную книжку.
«- Маришке, на пирожное!» - довольно улыбнувшись, бормотал он в рыжую неухоженную бороду и снова погружался в полудрёму.
…Маришка. Единственный человечек, зовущий его, бомжа с почти пятнадцатилетним стажем, Николаем Антоновичем. Тридцатилетняя, беззащитная пьянчужка, которую он по-отцовски любит. Птаха с обломанными крыльями, которая уже не взлетит.
Всё, что худо-бедно связывает его с прошлой жизнью. С радостями её, печалями, и, как оказалось, с беспредметной, бессмысленной суетой.
Глупый он был. Ох, какой глупый! Всё деньги считал. Копил их зачем-то. Зачем? Что осталось? Ни-че-го! Да ничего, по большому счёту, теперь и не надо. Разве что – умереть побыстрее. Да чтобы похоронили не как собаку, а по-людски. С веночком там, с поминками. Вот только!
…Кто вспомнит-то? Может быть, Маришка всплакнёт. А, может – и нет. Ну, умер и умер!
Николай Антонович заворочался, поудобнее устраиваясь на куске картона. Даже удивительно, как он смог дожить до шестидесяти!? До следующей весны ему явно не потянуть.
Сейчас бы! Пока осень в самой красе! Пока не пошли занудные дожди, не покрылась земля унылой глинистой слизью. Пока вырытая могилка, постель, данная человеку на веки вечные, может быть суха и уютна.


- Эй! Дядя! - Из полусонной задумчивости вывели несильные, но настойчивые толчки по ноге.
Бомж нехотя поднял глаза.
Над ним стоял молодой, коренастый, лет тридцати пяти, модно одетый парень. Было в нём что-то знакомое. Что-то, вызывающее тёплые, а потому болезненные воспоминания. Что-то навсегда затерянное.
- Антон? Ты?
Бомж не верил в совпадения. Не верил в судьбу, в её праздники. Разве что в Бога. Да и то - самую малость.
Парень наклонился, цепко глядя в лицо старика.
- Папа…- наконец выдохнул он удивлённо, но уверенно.
Николай Антонович прищурился, внимательно и неторопливо вчитываясь в каждую чёрточку лица молодого человека.
- Антон! Сынок! Значит, всё-таки, ты. А мы тебя похоронили. Давно похоронили!
- Почему ты здесь? Мама где? Сестрёнки? – срываясь, торопливым полушепотом прошептал Антон, будто все силы у него ушли только на то, чтобы как следует рассмотреть старика-бомжа, на лёгкие, истеричные толчки по рваному, не по размеру, ботинку.
Потом, словно опомнившись, спешно и радостно протянул бомжу руку:
- Вставай! Пошли! …Пошли, пошли!
- Куда?
- Мыться, бриться, одеваться! …Но сначала есть! Есть хочешь? Вижу, что хочешь! Вот уж не думал! …Папа! Папочка…- с наслаждением произнёс Антон – Господи! Сколько лет!? А где мама? Сестрёнки? …Папочка!!!
Казалось, он не слышит даже себя. И ответы ему не нужны. Он просто наслаждался произнесением этих давних, отринутых, казалось бы, раз и навсегда, почти забытых слов: «Папа, мама, сестрёнки!». Вспоминал, как нужно складывать губы, когда и в каких местах напрячь голосовые связки, язык, щёки.
И светлел. С каждым мгновением, с каждой произнесённой буковкой святых слов.

…Ресторан, вызывающе-красивый, призывно обтянутый вечерним неоном, был рядом. Его огромные тёмные стёкла великодушно отражали ещё неяркие фонари, сквер напротив и выстроившиеся в парадном строю пучеглазые машины.
- Пошли, пошли! – Антон тянул семенившего рядом старика за шершавый, засаленный рукав, опасаясь, что тот растворится, растает, как это случалось уже много раз.
И тогда снова придётся проснуться, прогоняя мечту и тосковать. Об отце, о сестрёнках, о маме, о тёплом и надёжном доме. Обо всём, что когда-то, по глупости да по молодости, потерял.
Антон положил руку на холодную бронзу и, подтолкнув казавшуюся неприступной и тяжелой дверь ресторана, потянул за собой в конец оробевшего Николая Антоновича.
Хлынувшая атмосфера праздника и праздности давила, заставляя чувствовать собственную ничтожность и неустроенность. Николай Антонович словно посмотрел на себя взглядом всегдашних посетителей заведения.
Ссутуленная фигура; растрёпанные, давно немытые волосы; жалкое, сморщенное в борьбе с непогодой, лицо; серое, грязное пальтишко, бывшее в моде в далёкие семидесятые; просительно сжатая в исхудавшей руке рыжая зимняя шапка.
Николай Антонович готов был сбежать, стыдясь самого себя или заплакать от растерянности и гордости, откровенно любуясь сыном. Его уверенностью, его осанкой, широкоплечей, основательной фигурой и тем, как тот разговаривал с каким-то свадебно одетым хлыщом.
Не разговаривал – приказывал. И приказы эти, отданные тихим, твёрдым голосом должны были быть исполнены в назначенный срок, без пустых отговорок, жалоб и малейших проявлений нерасторопности. В какой-то момент в руке у сына мелькнуло портмоне желтой кожи.
Антон брезгливо передал хлыщу несколько стодолларовых купюр, на что тот, изогнувшись в странном, от пола, поклоне, подчёркнуто вежливо повёл рукой:
- Может, в ВИП пожелайте? Есть свободные кабинеты! У нас там по вечерам весь цвет города собирается!
- Что? – нахмурился Антон, полагая себя униженным.
- Простите! Не хотел вас обидеть! Вы ведь, тоже, как я понимаю, не помидорами на рынке торгуете?
Свадебно одетый хлыщ гаденько, подобострастно улыбнулся и сделал ручкой в сторону Николая Антоновича:
- А этот господин… с вами?
- Со мной! – рявкнул Антон – Допрос окончен?..
И довершил с презрительной ухмылкой сытого тигра:
- Ты булками-то пошевели, братан, пошевели!

…В кабинке почти неуловимо пахло кожей, дорогим одеколоном и ещё чем-то явно незнакомым, но завлекающе-приятным. Николай Антонович присел на краешек дивана, потом, неожиданно для себя осмелев, покачался, пробуя его уютную мягкость и замер, с любовью и восторгом глядя на то, как сын, его сын, его кровиночка, со знанием дела, с этакой показной ленцой, делает заказ.
Как твёрдо, уверенно и небрежно держит коричневую, с золотым тиснением папку меню. И официант, здоровый, симпатичный, молодой парень не просто слушает Антона – внимает, впитывая каждое оброненное слово.
- Пап, ты ещё что-нибудь хочешь? – поднимает на отца взгляд Антон, а во взгляде светится любовь и сыновняя верность.
И так хорошо Николаю Антоновичу, так счастливо! Будто и не было этих пятнадцати мучительных лет. Будто и не он ещё час назад мечтал о смерти, как о единственной оставшейся у него радости.
- Пирожное! С кремом! – откликается старик и замолкает, переполненный гордостью и любовью.
Бесшумно, будто мелькнувшее перед глазами белое виденье из болезненного сна, официант исчезает, чтобы через мгновение появится вновь и молча выставить на зелёную, с прожилками, столешницу что-то в маленьких и больших тарелках. Запахи хорошо приготовленной пищи, настойчивые и густые, плывут над столом, отчего голова Николая Антоновича начинает кружиться, а желудок тоскливо и требовательно сжимается, завывая от желания запихнуть в себя всё, сразу и не разглядывая.
И единственное, что его сдерживает, так это вспыхивающие и тут же гаснущие, грустные вопросы в глазах сына.
Молчит Антон. Думает. И Николай Антонович тоже молчит. Настороженно, с неокрепшей ещё надеждой, с готовностью заплакать. То ли от любви и счастья, то ли от жалости к порушенной жизни своей, то ли ещё от чего-то непонятого и пока неосмысленного…


Антон с неторопливым достоинством пододвинул к себе тарелку и так же неторопливо, без излишней суеты, молчаливо и сосредоточенно приступил к обеду.
Наконец, не выдержав неопределённости давящего молчания, произнёс осторожно, словно хирург, снимающий повязку с гноящейся раны:
- Пап! Ты бы о себе рассказал! О том, что было и что есть!
- А что рассказывать? Нечего рассказывать! Ты, сынок, … - Старик обеспокоено и неловко заёрзал на пригретом диване – Ты лучше сам! О себе! Где пропадал? Столько-то лет!?
Николай Антонович едва не плакал. Каждое произнесённое слово давалось с наслаждением и болью, будто рождалось в это мгновение, сейчас. Будто не знал он этих слов раньше, а если и знал, то забыл напрочь, стараясь избегать их, как избегает человек с умом и опытом, лишней рюмки алкоголя.
Да! Делает алкоголь человека расслабленней, добрей! Но это только внешне. Внутри же, в душе, тот уже начинает загнивать, рассчитывая на допинг. На поддержку.
Сколько лет не произносил он этого заветного слова! …«- Сынок!». Сколько лет не было в его жизни главного, чистого, надёжного, нужного даже приблудной собаке. И где-то уже забрезжила надежда взлететь, уйти, убежать от опостылевшей жизни. Надежда больная, нерасторопная, но сладкая.
Антошка жив! Жив Антошка! Вон он какой, сын! Его сыночек! …Красавец! С деньгами, с положением! И теперь всё, всё, всё, чёрт возьми, будет, должно быть, обязано быть по-другому!
- Ну же! – поторопил старик сына – Ну!
Антон не спеша отложил ложку. И видно было – радуется он, наслаждается эффектом, произведённым на отца, как радовался в детстве, принеся домой пятёрку по ненавистной математике:
- Скитался я! – начал он, обесцвечивая, обезразличивая свой голос, чтобы не вспугнуть отца хвастливым блеском в глазах – С полгода скитался. По сараям, по чердакам! ...Потом? Потом с ребятами познакомился. Хорошие ребята! Надёжные!.. Через этих хороших и сел...
Антон презрительно усмехнулся и закурил:
- Три годика на нарах. От звонка, как говорится, до звонка! Но – повезло! Оказывается, папа, там тоже люди живут! И не все плохие!..
Он снова с жадностью затянулся сигаретой:
- Другие города, другие люди! Всё другое! Сюда приехал.… Думал – домой, а оказалось!…Даже не вериться! Да!.. Помотало…- задумчиво добавил он, откликаясь на какую-то свою, невысказанную мысль – Всех помотало!.. Потом всё просто! Сибирь, золото в Чечню, доллары чемоданами! Зато теперь!.. – Антон откинулся на спинку дивана, любуясь собой – Завод у меня! Ж-Б-И! – Проговорил он раздельно, каждой буковкой подчёркивая превосходство над серым, не понявшим его миром. - По всей России гремим! Так вот!
Мальчишество, обида, непонятость, жалость к себе и…победа сквозили в каждом жесте Антона, в блестящих, чуть навыкате, глазах.
Сотни, тысячи раз, в мечтах он приезжал в родной город! На белом коне, с фейерверком, под восхищенное повизгивание фанфар! Победителем!
Сотни, тысячи раз он одёргивал себя, перечёркивая мечту единственным словом. …Рано!
И вот сейчас, в эту минуту, за этим столом, даже костюм, бессловесная тряпочка, и тот кричал, подчёркивая каждое движение хозяина – смотрите на нас, уважаемые!
Сделали мы вас! Ох, сделали! И ещё сделаем, если нужно будет!
И столько было во всём этом детской беззащитности, наивности, даже театральности, что Николаю Антоновичу, старому бомжу, ненужному, некрасивому, жалкому человечишке захотелось броситься и обнять, защитить сына. Непонятно отчего, но защитить. Согреть, утешить.
- Ты, это! Успокойся! – глотая подкативший к горлу жёсткий комок, выдавил из себя Николай Антонович - Я рад за тебя, очень рад!
- Пап? Ты-то как? Как Любашка, как Наташка? …Мама?
Николаю Антоновичу вдруг ужасно захотелось зачесаться. Какая-то неугомонная вошь, согревшись, впилась в подмышку, требуя от старого бомжа крови и жизни. Он неловко, стараясь, чтобы Антошка не заметил, пошевелился и поднял глаза.
Сын, молодой, красивый, такой близкий и такой ужасающе - далёкий, сидел напротив, ожидая ответа. Волшебного ответа, способного зачеркнуть, перебросив, как тесину через овраг, эти долгие и непростые пятнадцать лет. Но волшебных слов не находилось. Да их и не могло быть:
- Плохо, сын! Всё очень плохо! Настолько, что, кажется, хуже быть не может!
Только сейчас Антон по-настоящему разглядел отцовские глаза. Насколько выгоревшие они, бесцветные, будто сделанные из полупрозрачных холодных стекляшек. Не было в них жизненного азарта, а только усталость и боль. Боль и усталость. А ещё любовь. Космически-безграничная, тоскующая любовь.
- Что сказать? Мать умерла. А Любаша с Наташей .…Даже не знаю, живы ли они. Ты когда исчез, пятнадцать лет назад, помнишь? Так всё у нас под горку и покатилось. Я же тогда охранником работал. Так вот.… Через неделю после того, как ты пропал, фирму ограбили. Что-то около полмиллиона забрали. Я уж не знаю, как и что хозяин решал, да только на тебя подумали. Всё же, в принципе, сходилось! Тебя нет. И ты же знал, где ключи, как сигнализацию отрубить. Да и я заснул в ту ночь. Представляешь!? Никогда на работе не спал, а тут заснул, будто кто по затылку ударил….- Николай Антонович вздохнул, сосредоточил взгляд на какой-то одному ему известной точке рядом с ножкой стола и пренебрежительно махнул рукой – Чего уж там! Дело прошлое! ...А потом – как гнилой мешок прорвало! Пришли ребятки из фирмы. За долгом. Посоветовали квартиру продать! …Очень посоветовали!
- И ты продал?
- А что делать? Любашке – четырнадцать, Наташе - того меньше. А там зверьё! Настоящее зверьё. С ними не договоришься. Изнасиловали бы девчонок, а потом в лесополосе выбросили. И никто ничего бы не нашёл! – Николай Антонович с усилием проглотил режущий горло ком и, с трудом сдерживаясь, чтобы не всхлипнуть, продолжил:
– Мама через год умерла! Не выдержала…. Так тосковала о тебе, так тосковала! ...Сначала-то мы по квартирам съёмным скитались, а потом. …Откуда деньги! С хлеба на воду. …Любашка до шестнадцати доросла, да на заработки подалась. В Москву. Я-то знал, какие там заработки! А осуждать? Осуждать можно, когда жрать постоянно не хочется, да крыша над головой. …Наташу - ту в детдом определили. Хотел как-то сходить, только на кой чёрт я там! А сейчас? ...Выросла давно! Наверное, и не вспоминает. …Да и не надо! Зачем я ей? …Такой!
- А сам?
Старик вздрогнул, словно его застали за чем-то нехорошим, недостойным возраста, мыслей и чувств:
- А что сам? Бомжую вот! Давно…
Николай Антонович замолчал, отрешенно глядя в точку на полу. Там, в коротком ворсе ковра, неаккуратным мусором валялась крошка зачерствевшего хлеба. Он неожиданно вспомнил, что так и не притронулся к стоящим на столе яствам. Аппетит, вызванный запахом пищи, пропал ещё в самом начале разговора. Не до него было.
Бомж с усилием поднял непомерно-тяжёлый взгляд на сына и тихо, боясь, что сын услышит, ответит и, обиженный, уйдёт навсегда, спросил, тщательно пытаясь скрыть свою надежду на благополучный исход:
- Слушай, Антошка! Скажи! ...Только честно скажи! …Это ты тогда…фирму?
Лучше бы Николай Антонович этого не делал! Зачем? Ну, мучил его этот вопрос! Всегда мучил! А теперь-то что? Что измениться?
Сын вздрогнул. Его глаза, как когда-то в детстве блудливо забегали, ища поддержки или сочувствия.
Он торопливо приподнялся, затем снова сел, снова приподнялся, для чего-то схватил со стола ненужную зажигалку, быстро завертел её в руке, раздражаясь, бросил, и пролепетал тихо-тихо:
- Я! …С ребятами!
Потом, поняв всю окончательность ответа, всю жестокость его, заговорил, будто съезжая с ледяной горки, с визгливым отчаянием. Зная, что не сможет догнать, впихнуть в себя ту, предыдущую фразу:
- Но я верну, всё верну! Слышишь, папа! Хозяину фирмы, чёрту, дьяволу! Мы дом купим! За городом! Заживём, слышишь, папа! Как люди заживём! И сестрёнок найду! Слышишь? Всё, всё изменится! Клянусь! Чем хочешь клянусь!
Николай Антонович встал. Не было ни сил, ни эмоций. Разве что безразличие. Тупое и беспросветное.
Что-то сломалось в душе. Навсегда сломалось. Он даже слышал хруст этого раздробленного нечто.
- Пирожное…сколько стоит? – вяло спросил он.
- Что?
Он повторил громче и отчётливей, разделяя каждое слово:
- Пирожное! …Сколько. Стоит. Пирожное?
- Сколько? …Н-не знаю!
Николай Антонович достал деньги и, словно боясь окончательно испачкаться, аккуратно положил их на стол. Затем, мгновение подумав, вынул из бокового кармана пальто горсть мелочи вместе с каким-то мусором, с клочками грязной бумаги и табачными крошками, добавил её к уже лежащим на столе, замусоленным десяткам.
Глухо звеня мелочь катилась по зелёной столешнице, срываясь, падала на пол, и тонула в удушающе-мягком ковре.
Старик забрал пирожное и, не говоря ни слова, вышел на улицу.
«- Только бы сейчас, пока дожди не пошли!» - мелькнула в голове мысль, заставившая поднять глаза к темнеющему осеннему небу. Он разочарованно усмехнулся и шагнул в безликую, вечно спешащую толпу.


…Антон схватил пальто и, торопливо засовывая руки в рукава, выбежал из ресторана. Он ещё видел вдали сутулую, серую спину. Ещё мог догнать, вернуть, и, ползая на коленях вымолить отцовское прощение.
Но ноги не слушались, сделавшись неожиданно несгибаемыми, цементно-тяжелыми. А кричать сквозь чужие спины казалось неприличным и смешным.
Отец уходил, а перед глазами Антона кружилось, раз за разом повторяясь, назойливое виденье.
Зелёная столешница и прыгающая с высоты жалкая десятикопеечная монета.
…Монета, чем-то неуловимо похожая на красно-розовый мяч из далёкого детства.

Мнение посетителей:

Комментариев нет
Добавить комментарий
Ваше имя:*
E-mail:
Комментарий:*
Защита от спама:
семь + восемь = ?


Перепечатка информации возможна только с указанием активной ссылки на источник tonnel.ru



Top.Mail.Ru Яндекс цитирования
В online чел. /
создание сайтов в СМИТ