Сумерки. Город степенно погружается в темноту. Июньское солнце, ослепив
напоследок огненными лучами чистое безоблачное небо, исчезло за горизонт. Тело, утомленное летней жарой, наконец-то, вдохнуло прелесть вечерней прохлады. Меня охватывает безудержное желание потеряться в безбрежном океане московских улиц. Я почти бегу в потоке безразличных друг другу людей, мимо серых лиц, грязных тротуаров, и с каждым шагом все больше захлебываюсь в волнах человеческой суеты. Просто мне одиноко. Невидимые струны души изливают минор, похожий на скверное подвывание брошенной собаки. Одиночество взывает меня к панике. Я все бегу. Но от себя не убежать.
Москва безликая. Москва порочная как дева с панели. Проданная, пропитая. Я с каждым днем тебя теряю и все меньше узнаю. Только твои неповторимые запахи, слитых воедино дорогого парфюма и «Шипра», коньяка и тормозухи, ресторанов и пирожковых, блошиная суета на привокзальных площадях напоминают мне о том, что я из твоего грешного чрева.
Сам не замечаю, как живой поток выталкивает меня на Арбат. Только здесь я забудусь и растворю свое одиночество. Я люблю Арбат. Здесь творятся совокупления душ, здесь таится само совершенство человеческой дипломатии. Один взгляд, улыбка, жест – словно ключ от замка чужой души. Только не упусти момент! Я теряюсь в длинной очереди живой радужной массы, желающей провести вечер в уютном ночном заведении. Мне нравится эта тусовка, где от начала очереди до ее конца - целая жизнь. Пачка изысканных сигарет «Камель» пуста, последняя сигарета в зубах. «Мавзолейная» очередь еле движется, предвещая часовое томление. У меня появляется желание пройтись за сигаретами до ближайшего ларька, но нежное создание с открытой жестокостью топит меня в неповторимости своего очарования. Это она – девушка моей мечты! Воплощение святости и целомудрия. Холодная дрожь предательски царапнула спину. Последняя сигарета тухнет, предвкушая измену. Я смело иду за ней, за моей мечтой в надежде найти взаимность. Легким движением касаюсь ее руки. Вот-вот она почувствует мое взволнованное дыхание.
- Отвали, сволочь!
Столь краткий и красноречивый ответ пулей разбил мою хрустальную вазу мечтаний.
- Как же вы мне надоели, - добавила, явно не смольного воспитания, мадмуазель. Не обращая на меня никакого внимания, девушка направилась к двери ресторана, у которого толпились самые настырные. Игнорируя редкие замечания недовольных из очереди, она растолкала благородных мужей, которые неохотно уступали дорогу, несколько раз дернула за ручку стеклянной двери и стала ждать, когда подойдет швейцар. Молодец, двухметрового роста с усиками образца 1905 года, дал ей пройти, но дальше дверей не пустил. Сентиментальные эмоции меня волновали так, что организм затребовал порцию голубого дыма.
- Дай глотнуть никотина,- спросил я у первого встречного и, заполучив в зубы «тушку», с унылым видом поспешил на свое место в очереди. Вскоре в дверях, держа за руку длинноволосого красавчика, появилась она. Парень упирался, явно не желая покидать свою компанию. Девушке силой приходилось силой тащить его за собой. Парочка остановилась рядом со мной. Я дыханием улавливал возбуждающий запах нежного молодого тела. Шел экспрессивный разговор. Переполненные девичьи чувства вызывали у парня явное самодовольство. Но, выслушав ее, красавчик резким движением вырвался из объятий темпераментной поклонницы и зашагал в направлении дверей, наглым образом толкнув меня плечом. Она догнала возлюбленного и одернула за руку. «Ты мне надоела!» - почти выкрикивая, произнес красавчик. В ответ последовал чувственный удар нежной ручкой по щеке. Капризный мачо, казалось, был повержен. «Почему это не моя щека?»- вздохнул я, безнадежно пытаясь поймать ее взгляд. Парень не заставил себя долго ждать и в ответ отвесил ладонью пощечину такой силы, что у девушки из носа хлынула кровь. Однозначно, дуэль состоялась. Толпа замерла, наслаждаясь эмоциональностью сердечных объяснений. У девочки от переживаний подкосились ноги, и она медленно опустилась на колени. Меж тонких пальцев «пианистки» каплями падала на асфальт кровь.
«Шекспиру не повезло – он рано родился»,- сделал философское умозаключение я. Подойдя к ней, попытался поднять и отвести ее в сторону от любопытных глаз.
- Ис-чез-ни, ко-зел!,- рыдая, выдавила незнакомка из себя.
-Дура,- тихо сказал я, после чего громко рявкнул,- Встань, дура!
Она ничего не ответила, но встала. Шмыгая раскровавленной носопыркой, девушка медленно побрела в сторону переулка. Зайдя за угол, униженная и оскорбленная остановилась возле грязной урны, присела на корточки, прислонившись спиной к пыльной стене, и величественно закинула голову назад. Слез уже не было.
Стемнело. По трубочкам неоновых ламп забегали разноцветные огоньки. Я не знал, что ей сказать и молчание растянулось на несколько минут.
- Я же сказала, исчезни, - в полголоса произнесла жертва сердечных страданий.
Я протянул ей свой платок:
- Вытри кровь!
Она взяла его, вытерла лицо и бросила к себе под ноги.
- Ты дура.
- А я знаю, - согласилась она к моему удивлению. Потом подобрала с асфальта испачканный кровью платок и протянула мне, - Великодушно благодарю.
- Ну и что дальше?
Девушка только пожала плечами.
- Ты мне можешь дать какой-либо совет? – вполголоса спросила незнакомка.
- А я тебе не мама с папой, чтобы разводить твои дурацкие проблемы, - с металлом в голосе выкрикнул я, - Перестань ныть, истеричка!
Я взял ее за руку и повел как ребенка за собой. Узкий переулок осветил яркий свет фар «шестерки». Я проголосовал. Машина сбавила ход и остановилась.
- Проспект Мира, подкинешь?
- Давай, прыгай!- сказал с усмешкой водитель, искоса посмотрев на попутчицу.
Водитель надавил на газ и на «play». Салон заполнил сладкий голос Фреди, короля славы и пороков. Я полностью утонул в «Богемской рапсодии», забыв о попутчице. Очнувшись от мыслей, которые меня поглотили, попросил водителя остановить у моего дома. Водитель резко затормозил.
- Лихо, - вырвалось у меня. Пошарив по карманам, нащупал новенький червонец, - Сдачи не надо.
Долго искал замок, чтобы открыть дверцу.
- Ниже, - указал водитель и протянул мне три железных рубля, - Не люблю железные рубли.
Я по джентельменски подал руку юной леди, на что она совершенно не обратила внимание.
- А теперь куда? – словно не ко мне обращаясь, сказала она.
- На «Кудыкину гору». Я сегодня один.
- А родичи?
- Инвестируют социализм.
Она смутилась, потому что не поняла значение сказанного. А я не был предрасположен к каким-либо объяснениям. Лифт еще работал. Достав ключи из-под коврика, открыл дверь:
- Добро пожаловать во чрево порока. Слово «стыд» здесь не уместно.
Она снова с недоумением посмотрела на меня. Подбитая канарейка бесшумно впорхнула в квартиру, сбросив у порога свои туфельки. Я проводил ее до ванны, а сам направился в комнату родителей, достал большое махровое полотенце и китайский шелковый халат матери, который уже год висел нетронутым.
- Зачем? – удивилась гостья.
- Тебе надо умыть не только лицо.
Она нагнулась и провела рукой по оцарапанным коленям и каплям высохшей крови на ногах. Я, включив в ванной свет, удалился на кухню, в поисках найти что-нибудь съедобное. Все что ожидало меня в холодильнике, было полторта и початая банка сгущенного молока. Зажег плиту и поставил подогреть чайник. В ванной послышался глухой шелест от напора воды. Я мысленно представил ее ослепительно белое тело в нежной мыльной пене, и тотчас меня охватило неодержимое желание посмотреть, как она купается. Вспомнилась ее хрупкая фигура, стройные длинные ноги и, груди, высокие и выпуклые, до отказа наполненные соблазном.
Эту сладкую мысль оборвало шипение чайника. Я приоткрыл крышку и убедился, что он пуст. Обжигаясь, поставил чайник в раковину и, наполнив его водой, вновь поставил на плиту, а сам отправился к ванной. Бесшумно открыл дверь и увидел, что ночная гостья только что накинула халат на мокрое тело, и величественно расчесывала свои волосы.
- Идем пить чай, - с досадой произнес я.
- Я кофе хочу.
- Значит, будем пить кофе.
Она села в угол, ближе к батарее, наверное, по привычке. Из шкафа достал банку настоящего бразильского кофе, лучшая взятка при решении малозначительных вопросов. Девушка выхватила банку из рук и с любопытством стала ее рассматривать.
- Ви ест немного читаете португальски,- с иронией произнес я, - Ты хоть десятилетку закончила?
- Кто, я?
-Угу, - промычал я, засунув в рот кусочек торта.
- Я из числа вечно невезучих пэтэушниц.
- А-а, серьезное дело. Извини, с детства, для меня ПТУ ассоциируется с ВТК.
- А что такое ВТК?
- Воспитательная трудовая колония.
- Обижаешь!
- Не переживай. Я сам заканчиваю четвертый класс дебильной школы.
Она весело рассмеялась и попросила отрезать ей кусочек торта с красивой кремовой розочкой.
- Захвати чашку кофе с собой, - уходя из кухни в спальную комнату, попросила девушка.
Окно в спальне было раскрыто настежь. Свежий ночной бриз приятным холодком ласкал кожу. Я уселся на подоконник, она на тахту. Светильник погас.
- Лампочка перегорела?
- Нет, это я изобрел в восьмом классе, чтобы привести в восторг учительницу по физике и, конечно же, использовать это, чтобы ее соблазнить.
- У тебя был роман с учительницей в восьмом классе?
- Какое это теперь имеет значение,- загадочно сказал я
Свет потух, но в комнате было светло от большой луны, повисшей над соседним домом.
- Мы до сих пор не познакомились. Ты, наверное, Наташа или Света?
- С чего ты решил?
- Мне на них везет.
- Что значит везет? Сплошь и рядом одни Светы и Наташи?
- Причем здесь это. Я сказал просто так, к слову.
- Болтун! Меня зовут Эля.
-Как?
- Эльвира.
- Первый раз вижу девушку с таким именем. Буржуазное какое-то имя. Важно, чтобы фамилия была подходящая. А то представляешь, Эльвира Блошкина или какая-нибудь Нечипоренко. Вот хохма.
- Фамилия тут причем? Не самой же выбирать себе фамилию.
- Все должно быть гармонично.
- Раева. Такая фамилия у меня.
- Красивая. Раева Эльвира. Тебе подходит.
- Слушай, странный ты какой-то. То имя тебя беспокоит, то фамилия. Самого-то, как зовут.
- Павел Львович Аристархов.
- Как все официально. Хотя имя веселое.
- Почему?
- Во-первых, Павел значит маленький. А еще Пашок - пирожок, Пахан – таракан, Павлуха – муха, Павлентий – мавлентий, - совсем по-детски, в смехе сказала Эля.
- Спасибо. За столь изысканные комплименты. Спать хочешь?
- Мне домой надо.
- Время позднее. Как добираться будешь? Я последний червонец на такси отдал.
- Я не привыкла спать в чужих постелях.
- Молодец. А меня жизнь заставляет.
- Не жизнь, а похотливая твоя кобелячья натура.
- Понимаешь, мужской инстинкт.
В воздухе повисло молчание. Каждый о чем-то думал. Я душой почувствовал большую привязанность к этой простой и милой девчонке. Неведомые мне ранее чувства заполнили мою уже не детскую, но еще не мужскую душу. Я понял, что в Эле я буду нуждаться постоянно. Ее присутствие излучало невидимую, но вполне ощутимую энергию чистоты, искренности и добра. Меня охватил жуткий страх: «А если она уйдет, и мы никогда не увидимся?»
- Ты ложись и спи,- очень нежно сказала Эля, прервав наше молчание, - Я все равно еще долго не смогу заснуть.
Я спрыгнул с подоконника, разделся и быстро залез под плед. Затаив дыхание, с напряжение вслушивался в каждый шорох. Она наклонилась надо мной, чтобы заглянуть в лицо, желая узнать, сплю ли я. А я перевернулся на спину так, что Эля оказалась надо мной. Она сбросила халат и была в одних трусиках. Мне хотелось овладеть ее немедля, но я сдержал свою страсть.
- Я подумала, что… Мне страшно и вот я…, - она была сильно взволнована и от этого не находила нужных слов.
- Ныряй,- скомандовал я, откинув плед.
Эльвира оказалась так близко, что я почувствовал тепло и нежность ее тела. Она повернулась на бок ко мне лицом, и почти касаясь губами моей щеки, прошептала:
- Ты классный!
- Почему?
- Пока не знаю, но чувствую, - Эля уткнулась носиком в мою щеку. Я почувствовал, как ее слезы упали на мое лицо. Она плакала.
- А я, таких как ты, никогда не понимал,- сделав особое ударение на «ты», я почувствовал какую-то неловкость и сожаление о своем неуместном высказывании.
Но Эля не обиделась, а только сильнее прижалась ко мне своим хрупким телом:
- Пашка, милый, ты меня не знаешь, какая я на самом деле. Что у меня на душе и в моем маленьком сердце.
- Может быть. Мы знакомы всего…,- я взглядом попытался найти часы на стене, но мысль о времени тут же оборвалась. Эльвира хотела поудобнее лечь и невольно положила свою ногу на мою. Я нежно провел по бедру и остановил руку на талии, а другой рукой взял за плечо и всем телом прижался к ней.
Проснулся поздно, чувствуя какую-то неодолимую слабость в теле. Эли рядом не было.
- Где кофе в постель, я уже проснулся, - в шутке крикнул я. Но ответа не последовало. Я резким движением спрыгнул с тахты, потянулся, прогоняя остатки сна. Мой взгляд остановился на листке из конспектов по лингвистике, на котором стояла чашка с недопитым кофе. «Милый, спасибо за все. Элька». Я взял листок в руки, перечитывая снова и снова. Дыхание мое участилось, тело охватила леденящая дрожь: «Я угадал, что никогда ее не увижу?- я выронил листок из рук, - Значит - судьба!» Теплая кровать хранила еще запах и тепло ее сладкого и нежного тела. Я провел рукою по кровати, вспоминая неощущаемую ранее страсть безудержных чувств, нежность и любовь, оставленных мне на память.
- Мне стыдно за то, что я думал о ней хуже, чем она есть на самом деле, - вслух сказал я, - Странно, но я у нее первый!»
Часть 2
Добросовестно «спихнув» очередные курсовые экзамены в институте, меня перевели на очередной, к великой радости, последний пятый курс. Кажется все в этой жизни идет своим чередом. Что за последнее время изменилось в моей жизни? Да по сути дела – ничего. Каждый вечер наигранная страсть бесчувственных эмоций, воплотившаяся в порочном посещении разведенной однокурсницы. Светка знала, что нет никакой любви, знала и об одной, единственной причине, что заставляло меня к ней приходить. «Зов обезьян Каменного века», - так она называла мужское желание. Но в силу своего покорного характера не могла мне ни в чем отказать. Между нами огромная пропасть непонимания. Но сегодня она стала взрослой. Приоткрыв, не снимая цепочки, дверь, со слезами на глазах пробормотала: «Не ходи ко мне больше. Я хочу создать семью. Хочу счастья!» Я не стал ее дослушивать и пошел восвояси. «А кто не хочет счастья?! Только какое оно?»
Только я вышел из подъезда, как столкнулся с другой однокурсницей, Лидочкой Сандлер. Она ожидала у черной «волжанки» своего папашу, который никак из-за своего огромного живота не мог вылезти из машины. Руль мешал. Милое личико Лидочки озарил голливудский оскал во все тридцать два зуба. «Хороша, зараза»,- вульгарно отметил я ее прелести. Она давно искала повод для встречи со мной. Видимо, судьба бросила свой жребий. Ее дикторский английский прононсейшн гипнотически подействовал на меня.
- Павел, какая встреча! Вот уж не ожидала встретить тебя именно здесь.
- Мой бонжур. А ты, какой судьбой заброшена в это захолустье?
Лида в институте привыкла к моим неуместным шуткам, и саркастический вопрос пролетел мимо ее ушей, оттянутых под весом дорогих сережек.
- Здесь, в Крылатском…
Она не договорила, потому что из машины, не повредив своего мужского достоинства, все-таки вылез ее родитель, папочка, мужчина громоздкий и тучный, высокого роста, в дорогом заграничном костюме черного цвета. Его лысина, большой нос с бородавкой и очки в толстой оправе говорили о большой должности. А должность была на самом деле ответственная. Быть директором универмага престижнее, чем занимать пост министра Госкомстата. Во, где сила! И где уж нам с правами на бесправие. Лидочка сделала шаг к папеньке, новатору и ударнику коммунистического труда и обратилась, как полагается в истинно интеллигентной семье:
- Папочка, разреши представить моего однокурсника, человека крайне незаурядного и воспитанного, Па…
Я не дал ей договорить и представился сам, протянув папаше руку. Лидочкин папа задержался, оценивая меня и раздумывая, стоит ли пожать мою руку в знак своего доброго расположения ко мне. Обдумав, все же принял серьезное решение и протянул свою пухлую, с розовыми пальцами руку. На мизинце, как знак сильных мира сего, красовался бесценный перстень с бриллиантом.
- Иосиф Абрамович,- важнецки произнес он, и без особого желания, чтобы просто угодить дочке пригласил зайти в гости. Это предложение обрадовало Лидочку. Она сияла от радости и, схватив меня крепко за руку, повела к себе. Я принял это предложение еще с большей радостью, так как у Светки мне поесть не перепало. Я воспарял духом. Побывать в нескромной квартире богатых родителей Лиды для меня было менее важным, нежели быть приглашенным к ужину. Как стыдно за эти низменные инстинкты! Но желудок мертвой хваткой взял мою совесть за глотку и начал медленно сжимать пальцы. Совесть сдалась.
Лидочкин папа поехал в лифте, а мы решили подняться пешком, чтобы пооткровенничать.
- Кстати, а что ты тут делал, как ты назвал, в этих захолустных местах? – Увидев мое удивленное и растерянное выражение лица, добавила, - случайно не к Светке Родниной заходил?
- А что, разве она здесь живет?
Лида усмехнулась, поняв, что я чистосердечно вру. Больше глупые вопросы мне не задавались.
Ни стоит описывать квартиру директора универмага. Здесь, как ни к стати, подходит пушкинский экспресьон: «Ни в сказке сказать, ни пером описать». В дверях квартиры нас встретила мамочка Лиды, натура чистых Моисеевых кровей, моложавая дама лет тридцати восьми. Она была худа, как волжская чехонь, но безупречный костюм, купленный где-то за границей, делал ее элегантной, подчеркивая отличный вкус. Мама Лиды изволила меня знать из неопубликованной Лидиной поэмы о неразделенной девичьей любви, в которой мой персонаж присутствовал неизменно на каждой странице. По всей видимости, я ей понравился и сейчас. Немного покривлявшись передо мной, она наконец-то, пригласила меня пройти в комнату. Я знал, что Софья Иосифовна несколько лет проработала в Париже техническим переводчиком, и я не постеснялся разъясниться с ней по-французски, используя парочку изысканных парижских комплиментов. Это ей здорово польстило. В ответ она томно улыбнулась и, сверкнув своими хитрыми лисьими глазками, протянула:
- Шарман! Вы просто умница, - произнеся букву «у» на французский манер.
В знак почтения я величественно склонил голову, давая понять, что польщен знаком внимания такой очаровательной дамы.
- Какое воспитание, какие благородные манеры! – не могла успокоиться Лидочкина маман.
Я прошел в комнату Лиды. Она уже успела переодеться в короткий шелковый халат, способный вызвать неудержимые душевные волнения даже у ветеранов русско-японской войны. Я запрыгнул на диван рядом с ней и уселся как старый азиатский аксакал, поджав ноги под себя.
- Ты рождаешь во мне ураган страсти, - чувственно произнес я, смотря ей в глаза, как удав на кролика.
- Правда? – задыхаясь от волнения, переспросила Лидочка. «Кролик созрел, чтобы его съели»,- отметил я и навалился на нее всем телом, одаривая поцелуем непомнящую себя от нахлынувших переживаний Лидочку. Поцелуй получился чувственным и затяжным, как прыжок с парашютом. «Глубокий французский поцелуй…и колготки сами слетают с ног»,- как великий сенсей, учил я покорению сердец первокурсников. Моя рука коснулась ее трусиков:
- Я для тебя, если хочешь.., мы будем…
Она не дала мне договорить и вцепилась своими алыми губами в мой рот. Великий Самсон был повержен такой страстью. Я облизан, как теленок коровой. Лицо горело, и мое возбуждение достигло апогея. Послышался треск рвущейся материи. Это я в порывах страсти попытался освободить Лидочку от последнего, что осталось на ней, ее трусиков. Но тут она пришла в себя, девственно сдвинула ноги и с дрожью от пережитого волнения прижалась всем телом ко мне:
- Нет, не здесь, ни сейчас… Как я хочу тебя, боже! Родители…, - безвольно умоляла она меня, покусывая мои губы. В дверь постучали. Мы подскочили с дивана и разбежались в стороны как облитые водой коты. Вошла мама. Софья Иосифовна догадалась, что помешала нам объясниться в пламенной любви. Негромко кашлянув, элемент этикета, она вполголоса произнесла:
- Молодые люди, идемте ужинать. Папочка уже ждет.
«Лучше переесть, чем недоспать»,- вспомнил я великое изречение и уверенным шагом направился в гостиную.
Стол был накрыт в рамках дипломатического приема. «Смогу ли я все съесть?»,- волновала меня мысль. Глава семейства разлил по бокалам дорогое вино. Пили без тостов, обыденно. Уплетая за обе щеки, я радовался в душе, что встретил Лиду. Радовался и мой желудок, давно не имевшего счастья чувствовать и переваривать такое изысканное кушанье. Первым нарушила молчание мама Лиды:
- Павел, куда Вы собираетесь после окончания столь престижного института?
Она по особенному произнесла «престижного», чтобы услышал папочка. Но Иосиф Абрамович на обедне был глух и нем. Карты розданы. Раз покорять, то до конца. И я, не моргая своими наивными глазками, стал наглым образом врать. Моя «соловьиная песня» потихоньку пробудила интерес к моей персоне и у главного родителя. Я, войдя в раж, приврал о теплом месте при Министерстве иностранных дел, о долгосрочной поездке за «бугор», о серьезных связях родителей. Я не знаю, до чего бы моя фантазия дошла, если бы не Софья Иосифовна, которая, деликатно прервав меня, невзначай спросила:
- А ваши отношения, то есть намерения по отношению к нашей дорогой дочери серьезны?
Аппетитный кусочек осетрового балыка почти смертельно застрял у меня в горле. Глаза мои увеличились и предательски выступили слезы. Я с трудом заставил кусок провалиться в мой переполненный желудок, не торопясь, выпил вина, чтобы облегчить пережитый стресс, выдержал, как полагается паузу, и вдохнул воздуха, чтобы что-нибудь ляпнуть. Но очаровательная мама девушки меня спасла:
- Вы с Лидочкой так очаровательно смотритесь! Не правда ли, Иосиф Абрамович.
Отец святого семейства допил вино, пару раз кашлянул, чтобы все перестали жевать и обратили свои взгляды в сторону вершителя дочкиной судьбы. Подался назад, прислонившись спиной к спинке резного итальянского стула ручной работы, и скрестив руки на груди начал молвить:
- Лидочка наша, из семьи порядочной и честной. Если вы из тех мужчин, Павел… Как вас по батюшке?
- Зовите просто Павел,- поправил я.
- Так вот, Павел, - продолжал Иосиф Абрамович,- Значит из тех, сильных мужчин, кто может стать надежной опорой для нашей дорогой дочери, мы с Софьей Иосифовной готовы дать родительское благословление на заключение такого прекрасного союза.
Мама Лиды прослезилась, трогательно поглаживая дочь по головке.
- Наперед, нам хотелось бы познакомиться с вашими родителями. Поэтому милости просим на следующие выходные к нам,- продолжал глава семейства.
- Прошу простить, но родители прилетят из командировки только к концу лета. Они работают за границей.
- Это и лучше. Будет время у вас закрепить свои чувства, - улыбаясь, промолвила мать Лидочки.
- Конечно, за это надо срочно выпить,- разливая вино по бокалам, настоял Иосиф Абрамович.
Я выпил вино залпом, захмелел, набрал в легкие побольше воздуха и отдался речам о своих безграничных чувствах к лучшей из лучших представительниц слабого пола, цитируя вперемешку Шекспира, Пушкина и Закон о браке и семье. Родители и сами не ожидали, сколько положительны качеств было скрыто у любимой и единственной дочери. Не зря столько лет вкладывали в душу безгранично любимого отрока нескончаемую заботу и любовь. И вот результат! Кто еще сможет оценить этот непосильный труд воспитания. Иосиф Абрамович подхватил мою страстную речь, и полились рекой дифирамбы во славу дорогого и любимого чада, не зная, что она уже в пятнадцать лет сделала аборт и на первом курсе была уличена в курении травки. Боже, это все такие мелочи!
Лидочка сидела отчужденно, подперев руками подбородок, так и не притронувшись к еде. Она с большим вниманием слушала мой пьяный бред и, естественно, не верила ни единому сказанному мною слову. Но ее судьба предрешена. Покорность - состояние истинной женщины! Родители, воодушевленные моей безграничной и бескорыстной любовью к драгоценной дочке, глубоким стремлением к прекрасному, предложили выпить за помолвку. «Как прекрасна жизнь»,- от пережитой эйфории приятно кружилась голова. Пока дамы убирали со стола, Иосиф Абрамович, положив мягко, совсем по родственному руку мне на плечо, предложил выйти на лоджию, укрытую в зелени дикого винограда. Он был изрядно пьян и его язык развязался как пионерский галстук. Он обещал познакомить меня с деловыми людьми, перечислял ничего не говорящие мне фамилии. Потом с грустью промолвил, что вот, мол, идут года и дочку, единственную радость в жизни (не стал уточнять насчет денег), приходится терять. Мы оба проронили по скудной мужской слезе. Финалом диалога стала фраза: «Эх, Паша, теперь ты для меня как родной сын!»
Это окончательно выбило меня из колеи, и подействовало сильнее, чем выпитый за весь вечер алкоголь. Я разрыдался на плече будущего тестя.
Когда мы вернулись в гостиную, то застали там Лидочку, которая переоделась в такое же, как квартира шикарное вечернее платье. Глубокое декольте произвело впечатление не только на меня, но и на папу, который так вытаращил свои глаза, будто увидел свою дочь стриптизершей, выступающей в «Мулен Руж». Изящное колье излучало блеск переливом камней на вздымающейся груди. Лидочка волновалась, отпустит ли дражайший папочка на вечерний променад.
- Папулечка! – Лида нежно обняла отца за шею, отчего папа почувствовал себя крайне не удобно и попытался мягко отстраниться,- Разреши мне сегодня погулять?
- Ну что ж, - обратился он к жене, которая только что вернулась из кухни,- Софья Иосифовна, разрешим доченьке погулять?
- Конечно же, папенька,- заискивающе перед мужем и умиляясь своим чадом, сказала она, - Но только до двенадцати и ни минуты позже.
Выйдя из подъезда, Лида резко остановилась и, ухватив меня за шею, сказала:
«Поцелуй меня так, как ты сделал это в моей комнате». Мы слились в страстном чувственном поцелуе. Организму не хватало кислорода, и от этого началась кружиться голова. От удовольствия Лида не заметила, как впилась до боли ногтями мне в шею. Но я не мог оторвать губ. Запах ее молодого и здорового тела сводил меня с ума. А Лида почти повисла на мне. Казалось, что ноги ее не держат. Возбужденным голосом она проговорила:
- Я хочу тебя безумно. Ничего не говори. Едем к тебе!
- Отказать в этом женщине, хуже двойного убийства!- прагматично подумал я.
Мы кинулись ловить такси.
Мой квартал опустел. Эту тишину нарушала старомодная музыка, лившаяся из полуоткрытого окна. Пахло молодой листвой, дымкой костра, разведенного мальчишками в саду.
- Прекрасный вечер.
- Прекрасный – согласился я.
- Почему-то, мне становится грустно, когда такие вечера. Жизнь одна. Умрешь, и больше не будет таких вечеров, не будет рядом тебя, не будет больше любви.
- Ты не права, Лидочка. Любовь будет вечной. Все повториться.
- На том свете ничего не повториться!
- Пойдем в сад. Ты не права. Люди рождаются, чтобы родиться сызнова. Жизнь и смерть это замкнутый круг вечности. А смерть, данная природой, это момент очищения. Оного буддийского монаха спросили: «Что такое Бог?» Он мудро ответил: «Бог это то, что делает нашу жизнь благом и нашу смерть, тоже, благом» Тебе дано во время Пустоты, как японские самураи называли смерть, некоторое время отдохнуть ото лжи, от боли, от глупости, от постоянных терзаний и надежд. Чем будешь больше жить, тем меньше будешь в Пустоте и наоборот.
- Не пойму?!
- Тут нечего понимать. В этом мире все взаимосвязано. Возьми, к примеру: добро - зло, счастье - несчастье, черное – белое, Янь – Инь и так далее. Чем больше добра, тем меньше зла. День сменяет ночь, а ночь – день.
- Интересно. Мне с тобой хорошо. Почему мы так долго скрывали друг от друга наши чувства?
Я не ответил. Я только сильно обнял ее. Мы снова слились в затяжном поцелуе. Сильное желание охватило нас обоих. «Вперед, к ложе любви! Почему я раньше боялся ее страсти? Тетя Софа права, мы подходим друг другу»
- Когда прилетают твои предки?
- Через месяц. У нас в распоряжении целый месяц и вечная жизнь. Ура.
- Я тебя больше никуда не отпущу. Хочу, чтобы каждое мгновение в этой жизни ты был со мной, - взволнованная от чувств, с дрожью в голосе сказала она.
Лифт плавно остановился. Мы вышли на площадку седьмого этажа. К моему великому удивлению ключа под ковриком не оказалось. Я толкнул дверь. Она бесшумно открылась. Нерешительно сделал шаг вперед. Лида зашла следом, выглядывая из-за моей спины. Я повернулся к девушке с немым вопросом: «Что здесь происходит? Я ничего не пройму». На моем лице читался испуг. Дверь в спальне была приоткрыта. Оттуда струилась яркая полоска света. И в этот момент из дверей появилась довольная и цветущая физиономия Эльки, которая радостно и громко прокричала:
- Наконец-то, я столько времени тебя ждала!
Я хотел, было, повернуться к Лидочке, чтобы все объяснить. Но девочки такого сорта не терпят объяснений. С разворота, резким движением она хлестнула меня по лицу, задев переносицу, и хлопнув дверью, исчезла. Я долго слышал ее удаляющиеся шаги и рыдание. В глазах у меня потемнело, и не было ничего, кроме какой-то тупой боли. Я опустился на колени и, закрыв лицо ладонями, уперся лбом в пол. Между пальцами, пачкая ковер, медленно стекала кровь.
- У тебя кровь, - еле слышно сказала Эля.
- Дура ты, иди…
-Извини, я не знала…, я не думала, - начала оправдываться нежданная гостья,- А она какая-то ненормальная. Идиотка!
- Сама ты идиотка.
Эля тоже опустилась на колени и нежно обняла меня:
- На платочек, вытри.
Меня охватил истерический смех, да такой, что я стал валяться, хватаясь за живот руками. Этот смех заразил и Эльку. Соседи, наверное, подумали, что в моей квартире произошел массовый сход с ума. Когда смеяться прекратили, мы обнялись, и также истерично, взахлеб, разрыдались.
- Пашка, мне не выносимо тяжело. Я целый месяц не нахожу себе места. Я поняла, что не могу прожить без тебя. Решила сама прийти. Извини за наглость. Но я иначе не могла.
- Не надо извиняться. Я тоже тебя все это время ждал, рассматривая в зеркале разбитый нос, сказал я, - Теперь мы оба с подбитыми носами.
Мы снова безудержно рассмеялись.
- Я люблю тебя и… я – беременна!
Я прекратил смеяться. Ничего не сказав в ответ, я только нежно, породному обнял ее хрупкое тело. Эля осталась у меня на всю ночь.
Воскресенье. Я проснулся первым. Элька еще крепко спала, лежа на животе и спрятав голову под подушку. Встал с постели осторожно, пытаясь не нарушить ее сладкий сон. Легким движение задернул гардины и прикрыл окно. Холодный душ смыл остатки сна и слабость, которую подарила мне эта прекрасная ночь. После утреннего моциона, отправился на кухню готовить кофе. Сварив кофе, приготовив бутерброды и апельсиновый морс, отправился в спальню, чтобы поднести шедевр кулинарного творчества к ногам возлюбленной.
- Подъем! Кто спит, того убьем! - весело закричал я.
- М-м – еле слышно промычала Элька.
Медленно повернувшись ко мне, она открыла свои большие голубые глаза. Долго осматривала комнату и не могла понять, где она находится. Затем ее личико озарила ясная почти детская улыбка, и она громко произнесла:
- Здравствуй, Пашка!
Прикрывая свое голое тело одеялом, Эльвира с жадностью схватила чашечку и сильно дунула, пытаясь остудить горячий кофе, но не рассчитала и половину разлила на одеяло. После секундного замешательства, мы дружно рассмеялись. Эля ушла только вечером. Мы никак не могли насладиться друг другом. Ноги еле держали, а тело было обессилено, словно после работы на лесоповале. Провожать ее не стал. Только до такси, которое вызвал прямо к подъезду. Договорились встретиться через три дня. Ей предстояло уехать на это время вместе с мамой к родственникам. А я эту пустоту заполнил бездельем, слоняясь по пыльным улицам столицы, навещая старых друзей, а вечерами пропадая в библиотеке, постигая истину бытия Канта и Шпенглера.
Мы встретились, как и договорились, вечером у метро «Маяковская». Эля подошла неожиданно, с другой стороны, наверное, пытаясь меня разыграть. Она была так мила и очаровательна, что вызвала приятную дрожь в моем теле. Я робко протянул ей букет ромашек. Мой язык парализовало. Я ничего не смог произнести, лишь только обнял и долго не отпускал, наслаждаясь этим божьим посланием. Выйдя из оцепенения, я прошептал, чтобы слышала только она:
- Я люблю тебя и больше никому не отдам. Люблю на всю жизнь!
- И я тебя люблю!
Мы отправились в Парк Горького, где сразу же оказались в несмолкаемом потоке отдыхающих, таких же беззаботных, как и мы. Нам было весело. Я осилил несколько порций мороженного и, кажется, язык, глотка и грудь покрылись инеем. Где-то в дальнем углу парка, разрывая децибелами динамики, надрывалась бездарная рок-группа, вызывая смех у прохожих. Мы тоже смеялись. Потом катались на «чертовом колесе», вспоминая модную в семидесятых годах песню.
- Слышишь, Пашка! Я никогда не видела вечерней Москвы с высоты птичьего полета. Это великолепное наслаждение.
- Будь внимательнее, не вывались и кабины.
- А мне бы хотелось ощутить прелесть полета.
- Только не сейчас. Приедем ко мне домой, я тебе покажу такое удовольствие, ни с каким полетом, даже на сверхзвуковом истребителе не сравнишь. Налетаешься до бессознания, с шифоньера на кровать.
-Нет, я вполне серьезно.
- Может быть, когда-нибудь, и я захочу полетать, но мне пока лучше быть рядом с тобой.
- Обязательно захочешь!
Покинув вечерний парк, мы пошли на стоянку, где одиноко стояло зеленоглазое такси.
- Павел, извини. Я сегодня не могу поехать к тебе. Так надо. Я тебе потом все объясню.
- Что-нибудь случилось?
- Нет, ничего особенного. Я просто обещала маме сегодня быть с ней. Только не обижайся, хорошо?
- Конечно же, нет. Как я могу на тебя обижаться.
Я велел водителю изменить маршрут. Он круто развернулся и поехал в нужном направлении. Через полчаса мы были на месте. Я попросил остановить чуть дальше, чтобы найти время прогуляться и побыть еще какое-то время вместе. Вошли в арку старых «сталинских» домов. Сразу представилась коммуналка с высоким потолком, общая кухня и санузел. Мне всегда казалось, что такие квартиры сближают людей. Наша семья когда-то жила в таком же доме. Потом мы переехали, но остались теплые воспоминания по тому, дивно прекрасному розовому времени. Я вспомнил соседей, всегда добрых и искренних. Дядю Васю, ветерана войны, любившего носить военный китель с медалями, наброшенный на голые плечи. От него всегда пахло махоркой, а в кармане всегда имелся леденец с прилипшими крошками табака. Дядя Вася радушно делился со мной последним леденцом, но я к его сожалению не любил конфеты. Остальных соседей я помнил в меньшей степени. Но запомнилось одно, в нашем доме царили мир и согласие.
- Я живу вон там, на третьем этаже, - показала мне Эля на окно, из которого тускло лился свет ночного светильника.
- Тебя будут ругать, за то, что возвращаешься так поздно?
- Ты смеешься надо мной. Я уже взрослая.
- Элька, что случилось? - одернул я ее, заметив, что она чего-то опасается, - Элечка, что с тобой происходит?
- Мне кажется, я тебя больше не увижу.
- Дурочка, - я нежно потрепал ее за щеку, - Я тебя люблю безумно.
- Потому то я и боюсь тебя потерять, - в слезах промолвила она.
Я ее нежно обнял и поцеловал в лоб, совсем по-родственному.
- Я хочу, чтобы ты была моей.
- Разве я не твоя? – Эля с грустью улыбнулась.
- Ты меня не правильно поняла. Я имею в виду законно. Нас распишут в ЗАГСе, а свадьбу сделаем, когда приедут мои родители.
- Глупыш!- теперь она потрепала меня за щеку и, поцеловав, вприпрыжку побежала к подъезду, - Не провожай меня дальше.
На полпути она остановилась и широко улыбнувшись, прокричала:
- А распишут нас обязательно. Куда они денутся!
Я запрыгнул на карусель – вертушку и взглядом проводил Элю, пока она не дошла до подъезда. Но зайти в подъезд она не успела. Ее окрикнул какой-то парень, сидевший с компанией на лавочке у соседнего подъезда. Эля остановилась, обернулась и стала взглядом искать меня в темноте. В несколько секунд я оказался рядом с ней, столкнувшись нос к носу с типом, которого я уже видел в первый вечер у ресторана. Но теперь он был одет в спортивный костюм и коротко подстрижен. Парень схватил девушку за предплечье и потянул силой к себе.
- Юноша, - схватил я быстрым движением руки парня за пах, - Оставь, мою девушку в покое. Эля иди-ка домой побыстрее!
- Ну, ты, шершавый…, - сквозь зубы прошипел парень.
Когда Эля исчезла за дверьми подъезда, я успокоился и отпустил его: «Ну, валяй!»
- Слышь, ты, фраер. Я вижу тебя здесь в последний раз, иначе…
- Что, иначе?
Я усмехнулся и пошел прочь:
- Дерьмо руками не трогаю, не гигиенично.
Я почти дошел до арки, как меня окликнули. Пришлось остановиться. Их было человек пять-шесть. Помню только, как кто-то выкрикнул: «Предупреждали же!»
Когда я очнулся, сразу ощутил белизну стен, режущую глаза. «Вот теперь я отдохну от людской суеты!» Меня положили в отделение реанимации, в двухместную палату. Вторая койка была пуста, ждала очередного клиента. Поначалу, я боялся пошевелиться, думая, что у меня все переломано. Но я ошибся. Все было в полном порядке, кроме головы. Мне ее проломили аккуратнейшим образом. Ударили только один единственный раз и все.
Дверь распахнулась, и в сопровождении ассистентов вошел доктор.
- Как самочувствие? Целые сутки без сознания! Держитесь молодцом!
- Правда?
Доктор меня осмотрел, потрогал холодными руками мой лоб, пульс, как наложена повязка. Потом он сказал одной из девушек в белом халате, по всей видимости, медицинской сестре, что Сергей Анатольевич может прийти завтра.
- Если не секрет, когда меня выпишут? – поинтересовался я.
- Не секрет. Как только поправишься, - сказала медсестра. Ее большие карие глаза были удивительно грустными и сочувствующими. Наверное насмотрелась в этой реанимации всяких ужасов.
- Такой ответ меня не устраивает,- завозмущался я, - Мне надо в ЗАГС.
Палату заполнил веселый добрый смех:
- Ай да жених… Ну насмешил… Выздороветь надо!
- Дней через десять, а может быть и больше, - сказала серьезно девушка.
- Всех предупреждаю, я убегу!
Смех опять слетел с улыбающихся лиц.
- Здесь дни летят быстро, - обнадежил доктор.
Сергей Анатольевич оказался участковым милиционером из районного отделения милиции. Он опросил меня по факту, как он сказал, причинения мне тяжких телесных повреждений. Добросовестно все записал в тетрадь и просил зайти в райотдел сразу, после выписки из больницы. На прощанье крепко пожал руку и пожелал скорейшего выздоровления.
Меня выписали через десять дней, как сказал доктор. Прописали мне строгий домашний режим и кучу противных и горьких, как моя судьба, таблеток. Я приехал домой к обедне. В почтовом ящике ждали два письма от горячо любимых родичей. Из писем я ничего не узнал, кроме того, что они живы и здоровы, и должны вернуться домой через две недели. Я мысленно представил кучу подарков и даже выбрал, самый лучший, для Эльки. Приняв ванну, переоделся, наспех перекусил, купленным у бабушки пирожком, помчался на всех ветрах к любимой девушке. Настроение было превосходное. В милицию пойду когда угодно, только не сейчас. Ибо сейчас мы пойдем в ЗАГС подавать заявление. От одной мысли у меня в душе во все трубы играл Мендельсон. Я радовался жизни, этой юношеской беззаботности и зеленой молодости, своему счастью, которое я никогда не упущу! Я совсем забыл о том, что случилось со мной совсем недавно. Но меня не запугать даже ядерной войной.
Меня встретил знакомый двор, благодаря которому я ощутил всю прелесть жизни, глубокий ее смысл, вылитый в единое слово – любовь. С какой-то наивностью и улыбкой осмотрел место, где меня с пробитой головой подобрали добрые люди. Как будто ничего не было и казалось, что мы с Эльвирой расстались только вчера. Я влетел на третий этаж. Вот ее квартира. Смело нажал на кнопку дверного звонка. Оказалось он сломан и не работает. Уверенно постучал кулаком в оббитую дерматином дверь. Тишина. Только собрался уходить, как дверь открылась и из-за дверей появилась седоволосая женщина. Скорбно-печальные глаза осмотрели меня с ног до головы. Мне хотелось убежать, чтобы не услышать ужасного, в предчувствии которого была моя душа. Жуткий страх на мгновение охватил меня, и я не смог сдвинуться с места.
- А…,- я с большим трудом промолвил, - А Эля дома?
Я чувствовал, как дрожат мои губы, все тело. Что-то неведомое схватило мое горло невидимыми клещами и потихоньку стало сжимать. Сильно запульсировало в висках. Это состояние вытолкнуло меня в другой мир. Я почувствовал отчужденность, которая меня медленно раздавливала. Женщина наклонила голову и увидела в моей руке красные как кровь розы, которые я стыдливо пытался спрятать за спину. Она не в силах была больше сдерживать себя. Ее глаза утонули в слезах, и из полной страданий души вырвалось:
- Нет больше Эли…Убили Элю!
Я был смят, раздавлен, уничтожен весь этой несправедливостью. Не помню, как я оказался на улице. Хотелось исчезнуть, спрятаться куда-нибудь, чтобы зарыдать, чтобы не видеть эти злые лица людей, этот грязный страшный мир.
Электричка несла меня за город. Где мне сойти? В вагоне встретил Софью Иосифовну, которая ехала на дачу в Одинцово. Она села напротив и безостановочно о чем-то говорила, пока не вышла. Я не слышал ее, а только догадывался, что речь шла о нелепой ссоре с Лидочкой. На прощание она сказала, помахав рукой:
- Павлик, ты обязательно помирись с Лидочкой. Обязательно! Она тебя любит и ждет.
- Хорошо, - сухо, не смотря в ее сторону, ответил я.
В вагоне я остался один. Поезд тронулся и помчал меня в далекое неведомое, слово которому – жизнь.
|
