РАССКАЗ ВИКТОР КОРСУКОВ
ГРИНЯ
— Ну и дух от тебя, Григорий Матвеевич. — Главный инженер поморщился и помахал перед носом только что написанной бумажкой. — Прямо «Букет Абхазии», не иначе. Не продохнешь.
Григорий тут же встал из-за стола, запахнул полушубок и обиженно выпятил губы. — А при чем тут «Букет Абхазии? Я не цветок, не хочешь — не нюхай.
Главный инженер улыбнулся.
— Рад бы, да волна больно стойкая. До «Букета Абхазии», правда, далековато, ты на это не обижайся. Чую, наш букет. Местный. Зверская смесь, однако ж: пиво, водка, — главный инженер загибал пальцы, — самогон, брага, а сверху — лук. Определенно, наш букет. Тутошний. Правильно я мыслю, Григорий?
Тот понял, о каком букете идет речь, смущенно пожал плечами и неопределенно ответил:
— Ну – у - у... Где-то так оно.
— Давай-ка заканчивай с этим, — уже серьезно произнес инженер, — хватит. А то ведь так черт - те до чего дойти можно. Всего не перепьешь.
— Ла – а - дно, — отмахнулся Григорий Матвеевич, — знаю.
— Ты мне не «знаю», а кончай. Не мальчик. Значит, так. Вот тебе требование. Приедешь в «Сельхозтехнику», зайдешь к начальнику. Скажешь, от меня. Понял? Машину не посылаю потому, что не стоит из-за одной детали гонять. Больше бензину сожрет, чем сама железка стоит. Ты, я думаю, к вечеру управишься.
— Ворочусь, — буркнул Григорий Матвеевич, спрятал документ во внутренний карман пиджака и вышел из кабинета. Потом вдруг вернулся, открыл дверь и прямо из коридора сказал:
— Ты это... форточку, значит, открой. А то ведь про тебя подумают.
— Открою, — усмехнулся главный инженер. — Езжай.
— Ну ладно. — Гриня прикрыл дверь, постоял немного и направился к выходу.
На улице было не холодно, шел снег и малость метелило. Григорий Матвеевич подошел к лошади, запряженной в застланные сеном розвальни, похлопал кобылу по шее, потом отмотал от столба вожжи, сел в сани и тронул.
Снег под полозьями приятно посвистывал, ветер дул в спину, под тулупом лежала чекушечка белой, хлеб с луком, и от всего этого на душе у Грини было тепло и покойно. Лошадка шла легкой рысью, и Гриня не понукал: знал, что к обеду в райцентре он будет.
Санный путь тянулся вдоль шоссе, съездов да переездов не было, и Гриня, приспустив вожжи, лег на живот, подобрал под грудь сено, сунул ноги под тулуп и задремал. Проснулся от того, что кто-то с ходу сел ему на ноги. Это было так неожиданно и больно, что Григорий Матвеевич вскрикнул.
— Да что б тебя... разъязви... в душу...
— Не боись, Гриня, — услышал он спокойный басовитый голос, — я это.
у Гриня перевернулся, увидел перед собой совхозного тракториста Сергея, но не успокоился.
— Да мне-то хоть кто! — выкрикивал он. — Ты это, с неба свалился?! Ослеп, что ли?! У меня ведь не протезы, как ты думаешь? Ноги! — и Гриня для убедительности постучал кулаками по валенкам. — Ноги! А он, как булыга, ей-богу. Хлобысь! И здрасте, это я — Сережа, не серчай, мол.
— Да ладно, Гринь. — Сергей даже не оправдывался. — Что я, нарочно, что ли? Тебя-то еле заметил. Закопался, как мышь, да еще снегом припорошило, и бухтишь чего-то. Скажи спасибо, что на голову не сел. Гриня от неожиданности приумолк и захлопал глазами.
— Ничего себе! — удивленно проговорил он. — Нет бы извиниться, а он наоборот! Я к тебе в сани лез?! — рявкнул Гриня, — или ты?!
Сергей спорить не стал, промолвил только: «Горлопан», — и отвернулся.
С полчаса ехали молча. Потом Григорий Матвеевич остановил лошадь и стал раздумывать, как лучше ехать: через лес или так тянуть вдоль шоссейки. Скучным показался ему путь вдоль шоссейки -то. Пустым. Он покряхтел, поскреб затылок, спросил, не оборачиваясь:
— Как поедем-то, лесом... или тако ж?
— Лесом давай, — ответил Сергей, — лесом ближе.
— Ну, лесом, так лесом, — согласился Гриня. — Но - о! Пошла! Но - о!
Скоро доехали до леса и снова остановились.
— Перекусим малость, а? Ты чо всю дорогу молчишь? - Гриня подтолкнул Сергея в спину. — Тебя же спрашиваю.
— Слушай, Гриня... — недовольно проговорил тот, — ну чего тебе, спеть, сплясать или фокус какой-нибудь показать?
— Фокус ты уже показал, больше не надо, — Гриня пошарил под тулупом, — а ты чего сразу на дыбки встаешь? Кислый какой-то, будто бы муху проглотил. Никак, с Валюхой своей поцапался?
Ответа не последовало, и Гриня все понял. «Так оно и есть. Поцапался Серега с женой», — подумал он и как будто бы даже повеселел.
— Поругался, это мне понятно, чего тут не понять, а вот поехал зачем, не понимаю. Либо проветриться, либо же насовсем, — вслух размышлял он, доставая свой провиант. — Насовсем, конечно, негоже. Но тут опять закавыка: смотря как полаялись и кто кого расчехвостил. Опять же закавыка — давно ли вся эта заваруха...
— Хорош! — прервал Гринины размышления Сергей. — Философ, тоже мне. Насколько я понял, ты перекусывать собирался, вот и давай.
— А ты не серчай, Серега. Я же ничего лишнего не загнул. Если что не так, скажи. — Он малость помедлил и протянул трактористу наполненный водкой маленький граненый стаканчик. — На - кась, прими. Успокой душу. Помогает.
Сергей хмыкнул, но стаканчик взял и не торопясь выпил. Выпил и Гриня. После второй Сергей развязал свой рюкзачишко, вынул солдатскую алюминиевую фляжку, побулькал содержимым перед ухом и протянул Григорию Матвеевичу.
— Разливай. Правда, самогон. Но ничего, крепчайший, стервец.
Приложились еще и поехали дальше. Сергей раскраснелся, придвинулся ближе к Грине и тихо заговорил:
— Вообще-то ты прав, Гриня. Кстати, почему тебя все Гриней зовут? Нет бы «Григорий Матвеевич», ты же в годах. А то «Гриня».
— Да мне как-то все одно. Жена меня Гриней зовет. Раньше, бывало, на всю деревню орала: «Гри–и -ня! Я на коровник пошла! Ключ под тряпкой!» Смех и грех. Потом кто ни встретит, каждый подсказывает: «Все нормально, мол, ключ под тряпкой, а Зинаида в коровнике. Не запамятуй, Гриня, под тряпкой ключ.» Смех. Ну и пошло: Гриня да Гриня. Так что у тебя с Валюхой-то?
— Да глупость одна. Надоело. Пацанов только жалко, — вздохнул он. — А Валюху нет, — решительно рубанул Сергей. — Ну до чего за последнее время стервозная баба стала, ужас. Ты понимаешь, — Сергей сел рядом с Гриней и взял у него вожжи. — Понимаешь, ко всему цепляется. Как репей. Например, летом было. Присели мы с мужиками на нашей скамейке, с работы шли, ну и присели. А тут она с коромыслом от колодца шлепает. Проходит мимо и, будто бы я ей мешаю, шарах ведром по плечу. Всего водой окатила. «Ты чего?» — спрашиваю. «А ничего, — говорит, — расселся здесь. Барин! Нет бы воды принести. Твои же портки стираю». А я после работы, ну только-только. Вот ведь дуреха. Ну, раз так, ну два, еще стерплю. А уж потом... ругань, конечно. Давай еще выпьем.
— Давай... — Гриня доставал стаканчик, разливал самогон, пропускали по рюмочке, молча дожидались, пока достанет, зажжет — значит в желудке, и продолжали беседу.
— Ну вот. Теперь телевизор этот. Как насмотрится передач про «семью и школу» и начинает зудеть: «У людей, как у людей, все могут для ребятишек сделать: и кольца в доме, и турник, и стенка шведская. А у тебя руки не с той стороны растут». Ты понимаешь, что удумала, — возмущенно размахивал руками Сергей, — шведскую стенку в дом! Турник! Нашей-то ребятне деревенской зачем все это, а, Гриня?
Гриня пожал плечами.
— Нашим пацанам и вправду ни к чему. У них каждая суковина на дереве — турник. Опять же, топором с детства машут. Да мало ли работы в хозяйстве! Ну лыжи, конечно, нужны, а стенку-то зачем в дом тащить? Швецкая — это навроде лестницы, что ли?
— Ну да! — с радостью, что его понимают, ответил Сергей, — только шире. В городе, конечно, можно, там во дворах пусты -ы -нь! Податься некуда. А если где и есть площадки, то все равно все в дом тащат. Интеллигенция, — саркастически вывел Сергей. — Вот он сидит в своем институте, интеллигент этот, до мозолей вот здесь, — он похлопал по тому месту, где, по его мнению, у интеллигентов мозоли, — потом приходит домой и сразу в ванную. Душ принимать. Это у них модно: «Я пойду душ приму, — говорит, — освежусь». У меня свояк так делает. Я как к ним приезжаю, так он первым делом спрашивает: «Душ-то еще не принимал?» А меня зло берет. И моя тут же сидит, улыбается ехидно: мол, какой там душ, деревня же. А сама-то. Тьфу! — Сергей говорил обстоятельно, с передыхами. — Но я свояка четко отмазываю, чтобы не приставал. «Я, говорю, баню вчера принимал. Это, конечно, не душ, но освежает».
— Я так понимаю, — хитро прищурив глаза, продолжал Сергей, — заходит этот интеллигент в ванную — не свояк, это я в общем, — разденется догола, посмотрят на себя сверху вниз и вспомнит, что мужик он. Не зря же... Ну, ладно. Короче, стыдоба его берет, и он сразу же после освежения начинает изобретать: за молоток хватается, если находит, турники делает, стенки ставит шведские... — мужик же, куда с богом. Жена, конечно, ах да ах, какой у меня супруг!... и пошла всем рассказывать. В конце концов до телевидения доходит. Там тоже: «Ах! Как это интересно! Пойдем-ка снимем его». Опосля весь народ смотрит и в ладоши хлопает. Бабы в основном. «Уникально! Здорово! Вот это мужик!» А я, как дурак, в это время, в мороз, траки меняю на тракторе. Кувалдой машу. Нет бы кольца да турники мастерить, а я траки меняю. — Сергей аж зубами заскрипел, до чего ему этот воображаемый интеллигент в голову влез. Кажется, появись он тотчас перед ним, убил бы наверняка с ходу. Чтобы воду не мутил. Семейную жизнь не разлаживал.
Гриня, видя такое дело, принялся успокаивать тракториста.
— Чего ты так убиваешься? Плюнь, Серега! Здесь ведь понятие иметь надо. Для города эти вещи, я думаю, нужные. Чтобы хиляки не росли. Кумекаешь?
Серега кумекал, потому как в ответ серьезно кивнул.
— Во - о, — продолжал Гриня, — а то ведь чахнут в городе-то, на корню гниют. Там же дыму одного, дыхнуть негде. Курить не надо. Мы вот курим, может, от избытку кислорода, а они — черт его знает, от чего. форсят больше. А ты плюнь! Далась тебе эта стенка.
— Так ведь моей-то не объяснишь, — горячился Сергей. — Докажи попробуй.
— Значит, ты ей объяснить толком не можешь. С ходу шмутки свои в мешок и полетел. Не-е-т, с бухты-барахты такие вопросы не решаются. — Гриня приумолк и зыркнул на флягу.
— Ну-ка, поглядим, что мы еще имеем для души?
Для души еще кое-что оставалось.
— О-о-о! Давай-ка, Серега.
— Давай.
Остановились. В лесу было тихо. Ветер шел по верхам, чуть шевелил голые ветки деревьев, а снег неслышно опускался на сани и уже прикрыл Гринин тулуп махровой блестящей россыпью. Ездоки допили самогон, похрустели лучком и тронули дальше. Гриня, подогнув под себя ноги, сидел впереди, а Сергей подложил под голову свой «холостяцкий» рюкзак, укрылся тулупом и как-то обреченно промолвил:
— Знаешь, заметил уже, как на улице непогодь, так у меня хмарь на душе, — сказал и натянул на голову тулуп.
А Гриня думал... Он любил думать, особенно после выпивки, потому что уж очень складно все получалось в думах-то. Сейчас его мысли вертелись вокруг Серегиной жизни. «Ну, уедет мужик. А куда? Два ребятенка по хате бегают. А там новую жизнь начинать, суд-пересуд, алименты. Пацаны вскорости про отца спрашивать начнут. Валюха-то поначалу, пока они еще глупые, врать будет, а потом горе. Хоть ври, хоть не ври, все одно горе. Запурхается баба без мужика. И замуж вряд ли кто возьмет с двумя то хвостами. А путних мужиков сейчас раз, два — и обчелся. В общем, не дело это. Не дело».
Он развернул лошадь на сто восемьдесят градусов и стал погонять, похлестывая.
Лошадка пошла хорошей рысью, весело пошла, с охотцей, чует скотина, что к дому погнали. А Гриня не объяснял себе, почему он так сделал, зачем назад повернул. Он решил просто: «Жизнь молодая, и калечить ее по пустякам нечего. Кто его знает, как она еще повернет, жизнь-то, какие еще фортели выкинет. У меня тоже всяко бывало, но не в омут же головой из-за стенки какой-то. Привезу горемыку этого, а там будь что будет. Во всяком разе, хуже не станет. Это точно. А за деталью можно и завтра сгонять, не сгниет. Жизнь — не железка, — вывел он, поглядывая на уснувшего тракториста. — Умаялся, — усмехнулся Григорий Матвеевич, — пусть поспит, пусть, а я ему — сюрприз».
За час добрались до деревни. Гриня соскочил с саней, быстро прошел через маленький дворик и смело отворил Дверь.
— Здорово живете, — громко на всю хату поздоровался он.
— Ба-а-а! Гриня к нам, — весело отозвалась Серегина жена. — Здравствуй, здравствуй, ну, заходи. Валенки только обмети, веник в сенях.
Гриня вышел в сени, стряхнул с воротника снег, обмел валенки и опять вошел в дом. Остановился и, не зная с чего начать, стал мять в руках свою шапку. Не то ожидал он увидеть в избе. Ему виделось другое: заплаканная и несчастная жена, грязные и голодные ребятишки, цепляющиеся за ее подол. Но этого не было. Младший возил по комнате большую красную машину, которая сильно тарахтела колесами, и с ее кузова постоянно падали деревянные кубики. Старшего Гриня не заметил. Сама же хозяйка лепила на кухне пельмени и пела какую-то песню. Гриня оглядел комнату Шведской стенки и турника не было. Прав был Серега.
— Гриня! — позвала Валентина, — иди на кухню Ну, что у тебя за дело? — спросила она, когда Гриня предстал перед ней.
Грине было неловко. Он мялся, как нашкодивший ребенок, и не ведал, с чего начать разговор.
— Я это, — наконец произнес он, — насчет мужика твоего. Где он?
— Ушел, — спокойненько ответила Валентина, — взбрендило в голову, вот и подался. А тебе он на что?
— Да нужен, по делу Далеко ушел-то?
— Кто его знает, — Валентина недоуменно повела головой, — далеко, наверное, не ушел, придет! Впервой, что ли Ему же, знаешь, все не так да все не эдак. Почему при гостях с ним так разговариваю, а без них по-другому? Почему платье в доме надеваю поношенное? Ему, вишь, надо, чтобы глаз радовало. Ну, чтобы все так, как по телевизору кажут. Насмотрится всякого и начинает: «Жена всегда должна радовать мужа, нравиться ему, не зря же показывают и говорят». - Ну что это, дело ли? Вот, к примеру, сейчас я пельмени стряпаю, так что же мне, в кримплен одеваться? Заносит его после телевизора. Частенько заносит.
Гриня опешил. «Вот так делишки. Ну и ну, — думал он, — как же теперь?»
— А швецкая стенка? — в лоб спросил он.
Валентина рассмеялась
— Рассказал уж. Успел. Ну и трепло. Это же я ему назло, Гриня. Он мне про платье, я ему сразу про стенку. А так, на кой черт она нужна, сам подумай. Ее ж прицепить-то некуда. Да ерунда все это. Ты подожди, придет скоро.
Сергей пришел действительно скоро. Он ввалился в хату и взял Гриню за грудки.
— Привез, значит. Пожалел!
Гриня вырвался, нахлобучил шапку и крикнул:
— Дураки вы оба! Изгаляетесь друг над другом, за что? Дураки! Выкиньте телевизор тогда, нечего нервы трепать.
Гриня направился к выходу и услышал, как сын настоятельно требует у отца командировку.
— Пап! Ну покажи командировку, ну покажи! Она большая? Ты привез командировку?
— В следующий раз привезу, — ответил Сергей.
... Главный инженер еще издали заметил санный экипаж и теперь стоял посередь дороги и ждал. Поравнявшись с ним, Гриня натянул вожжи, экипаж стал, а сам кучер вдруг начал чего-то искать под тулупом. Бормотал чего-то под нос и искал. Но под тулупом ничего не оказалось. Гриня разочарованно развел руки в стороны, с грустью глянул на инженера и виновато произнес:
— Нету! Все перерыл... а нету. Вот ведь штука какая.
— Чего нету-то, Григорий Матвеевич? — с укором спросил главный инженер, потом глубоко вздохнул и сел рядом с Гриней.
— Эх, Гриня, Гриня ! Я с тобой как с человеком, а ты. Опять «Букет Абхазии»?
— Опять, — ответил Гриня и отвернулся. — Опять букет, да еще какой букет-то, сам черт не разберет. Посылай машину, вернее будет. А то и сани не скользят, и лошадь не идет. Беда да и только.
— Ладно уж, трогай, — главный инженер хмурился и глядел на дорогу.- Трогай, трогай.
Поехали. Тихо поехали, не торопясь.
|
