РАССКАЗ ВИКТОР КОРСУКОВ
ПАРОМЩИК
А ночью река отдыхает. Намается за день, с моторками да купальщиками, а к закату отходит. Бурчит, журчит потихонечку. Лизнет ленивой волной прибрежный галечник и с шепотком отвалит. Потом опять. Еще по баркасу несильно стучит, подталкивает его, трос натягивает. Сердится.
Хорошо ночью.
Ефим Григорьевич, паромщик, сидит на лавке рядом с лебедочной. Покуривает. Тоже устал. У ног паромщика лохматая серая дворняга. Когда на той стороне реки мимо станции проходит поезд, собака поднимает морду, прислушивается. Иногда для порядка гавкнет и снова морду на лапы. Ефим Григорьевич собаку не гонит. Привязалась бродячая, пусть. Тоже уже не молодая. И ходит за паромщиком, как и он, не торопясь. Ефим Григорьевич даже прозвища ей не дал, придумать не мог. Да и не хотел: черт ее знает, как ее раньше звали. А новое имя давать вроде неловко.
В два часа ночи, после повседневной электрички, оба пойдут домой. А может, и не пойдут, а заночуют здесь же, в лебедочной. Все равно ведь с утра к парому. В поселке, правда, его так не называют – паромом. Называют – баркас. Но Ефим Григорьевич - паромщик.
- Ну что, Барбос, башкой вертишь? – паромщик легонько тычет сапогом в собачий бок.
Собака стучит хвостом по настилу и глядит на своего нынешнего хозяина. Хозяин сощурился, подмигнул.
- Посидим, подождем. Мишка грозился приехать. Пишет, жди, батя, вентеря готовь, приеду. Уже второе лето грозится. Как мать померла, так и не был. Видать, на заводе запарка. Пуски всякие, планы.
Ефим Григорьевич умолкает и снова лезет за папироской. Собака не шелохнется, только ушами пошевеливает. А паромщик вполголоса рассказывает:
- Видал, Кащеева сегодня перевозил? Наторкался мужик по базарам. Его, толкуют, провести хотели. На огурцах. Разом хотели взять, по дешевке. Так он хай поднял, весь базар сбежался. Думали, грабят. А он там огурцом размахивает. Лишнего не отдаст. Хитрый. Да кто сейчас не хитрый?! Все тянут.
Ведьмаков, смотри, всю дорогу на Доске почета красуется, а тоже не промах. Городьбу свою каждый год переделывает. Сначала столбы вкопает, рядом со старыми, но маленько вперед. Потом решетку к новым столбам пришпандорит – и все. Тихо, вроде как незаметно, а уж с сотку прирезал, наверное. Но у него дочка – красавица. На учительницу выучилась. Счас все – «Наталья Николаевна, Наталья Николаевна». Такая телка вымахала – я те дам. Жаль, Миха ее упустил. А Витька не промахнулся. Витька да. Всю жизнь с голым пузом бегал. А Натаху-то хапанул. Хорошо живут. При деньгах, видать, раз такую хату отгрохал. На тепловозах платят, слыхал, дорого.
А вот Бабаиха мучается. Тоже, ведь, у кого как. У кого все вместе, а у этой дочек по городам растащили. Беда с дочками. К Бабаихе, что ль прилепиться? Как думаешь, а, пес?
Пес поднимает одно ухо. Будто бы соглашается. Но Ефим Григорьевич вздыхает:
- Я это по молодости до баб злой был. А счас? Смотреть друг на друга и гадать, кого раньше зароют? Потом дочки у ней часто гостят. Как барыня с ними по деревне ходит. Гусыня. Ладно про это.
Скоро и электричка отстукивает на стыках скорую дробь и исчезает за сопочкой.
Ефим Григорьевич встает. Потягивается, зевая.
- Пошли, что ли, барбос блохастый.
Поднимается и собака. Выгибает спину, тоже зевает.
Сегодня решили в лебедочной не ночевать. Паромщик запирает ее на замок.
- Мишка-то опять не приехал. Небось что-нибудь на заводе пускают, план дают. А может, внучата хворают.
И оба, и человек, и собака, идут в деревню. Домой.
|
