-Папка, а ты у нас героин?
Двушка затряслась старыми стенами от смеха. Ржали даже девчонки через комнату. Маленькая миленькая девчушка с толстыми косичками только от незакончившегося «розового детства» -, живыми круглыми глазками надула губы:
- Ну…мать-героиня, а папа тогда кто?
Да уж, все логично, так что не пугайтесь названия. Это «детский лепет».
Работа в редакции маленькой Воскресенской газеты застопорилась, июль 2000-го, как оказалось позже, стал самым жарким месяцем. Зашкаливало за 30 градусов; известный прозаик морщил нос на принесенные с утра «штамповки» - работы молодых коллег.
«Холодный ветер пронизывал до костей. Солнце скылось за тучи, как за занавески»…
- Тьфу! – старик сорвал очки. – Нам бы сейчас… - потряс кулаками.
Не совсем понятно было, к чему он это говорит: к тому ли, что придется послать молодых поэтов – или набить морду природе-матери? Никто не понял. Жара давила на мозги. Слава богу, обед.
Как влажность жаркого воздуха предупреждает о буре, так и это сонное, безыдейное кладбище мозгов человеческих должно было до чего-то довести. До какого-то взрыва положения.
Лучше всех живется секретарям и наборщикам. Никакого стресса от пустоты в голове. Это их работа – «ничего личного» не переносить в разговор или на бумагу. Была на моей памяти книга, где сплошь знаки препинания и буквы стояли не на том месте, не те… Машинистка сюжетом увлеклась, наверно. И ничего удивительного, я сама почувствовала, что незнакомая «пишущая машинка» была права в своем увлечении.
Эти-то «ничего личного» первыми ускользнули из кабинета, где назревал скандал – люди творческого труда опухали от безделья. Чашка кофе только злила, будила ненависть к оставшейся половине рабочего дня.
Именно так злость становилась привычной.
Говорят, человек не средство, а цель. Но это ли мы встречаем как в литературе, так и в жизни? Разве герои – не носители, выразители идей писателя, движущего мало-помалу их жизнью, строящего её по законам истории, характера и воли судьбы? Персонажи – именно средства для достижения цели автора, выражения его основных мыслей, они ведут к ней читателей и высказывают, озвучивают её. А в реальной жизни это правило ещё безжалостнее, ещё дословнее исполняется – «человек как средство»...
В приемную ворвался человек. Взрослый мужчина лет 45. Такой худой и бледный, что, не побоюсь детского смешного штампа, «желудок прилип к позвоночнику». Сухощавый кулак припечатал по столу грубые слова:
- Разослали, твою… черешню! До упаду не дойдешь до вас!
Рука оперлась на косяк.
- Что…что хотели… вы хотите? По какому вопросу… к кому? – быстрее всех опомнилась испуганная маленькая стажерка, журналистка «на подхвате». Остальные тоже отмирали потихоньку. Первый гром, как известно, долбанет – и нет сарая. Этот тоже у всех своим присутствием крышу снес.
- По какому…Тринадцать детей… Уже я один весь демографический кризис перекрыл, а им все сотни рублей жаль… Да подавитесь! Ноги моей больше здесь…
Странный худышка чуть было не улетел, подхваченный долгожданным всеми ветром, но старый писатель оттянул жмущий подплечник его куртки:
- Да постойте же! Сядьте! Сядьте, я говорю, а то сдует ветром. Мы слушаем!
Его история была достойна отдельной книги, но стала только газетной статьей. Вот она.
Первые шаги – в Воскресенске. Воспитание и учеба – крайне идеологические. Вся духовность на советском строе, с которым, казалось бы, совсем нерушимым, всё светло и просто впереди. Наивное, доброе детство и настоящие товарищи в духе «ленинских» и «декабристских»…
Тут же – выбор работы по совету любимых родителей, причем стандартный – химический комбинат. Да мало ли у нас таких. Образование – среднее техническое. Жена – московская, согласилась идти с ним по жизни от любви, пьяной, быстрой, настоящей. Она переехала из столицы в тускловатый ещё тогда, ещё романтично непохожий ночью на огромные блестящие, сверкающие города, городишко, преподавала что-то в школе.
Любовь дочери дорого обошлась тестю. Он был богатый партийный чиновник, уважаемый, но больше тянувшийся к семье, чем к кабинету. Оттого, наверное, и не ухватился за обломки режима после его падения, не связался с новым миром нагло и оборотисто.… Помогал он всем: сначала квартирой, теплым рабочим местом для дочери и зятя, а там и самым странным – детьми. Он нашел им двоих чудесных малышей из приличного места (насколько приличным для ребенка может быть детский дом!), ликовал и печалился вместе с ними, одновременно. Своих ведь не было, не получалось как-то. А этот… такой хорошенький, умненький.… И про все прошедшее так легко забыл.… Покатилась снова жизнь на дыхании только любви.
Потом неожиданно и радостно появились свои ребята. Сначала мальчишки, потом девчонки… Поток. Тесть крякал, кряхтел, умилялся, вздыхал и снова давал в долги и сам того боялся. Приходила новая пора, в которую ему нечем было расплатиться. Приступали перемены в том торжественно- важном для него, чему он посвятил всю жизнь – в идеологии, в строе.
А снова и снова «молодые» его дети не беспокоились как-то сперва, не боялись. Под таким-то крылом. Они не умели далеко смотреть в будущее, тем более, что политикой они не занимались и даже не интересовались – некогда было. Да и настоящее было таким замечательным… Они жили по-русски широко, щедро, принимали полный дом гостей. И при бесконечных хлопотах и семейных волнениях сохраняли мир и достаток в доме, ссорясь и мирясь, но всегда, везде ощущая поддержку друг друга во всем.
Перестройка испугала их, но не так, как всех, ненадолго и не ужасно, с одной стороны. Умер отец – вот что главное и самое страшное было. А до того и шутили о бедности, когда он разорился только, не смущались убогостью быта, а только веселились: бедным легче, красть у них нечего, терять нечего, меньше жадности и стресса. А что украдут – за то радость и любовь к вору, всё равно ничего стоящего и исправного нет, и никакой горести, обиды или досады.
Но шесть парней и девочек – шутка ли?.. Лишившись поддержки старшего отца, супруги и детей потащили в пропасть – бездну материальной бедности и безнадежного, черного настроения. Тяжко было не видеть их ни днем, ни ночью; в круглосуточный детский сад сдавать, паша бессменно, а на день рождения подарков не дарить и снова пропадать… Некоторым детям это в радость, взрослым-то, а маленьким худо. За московским тортом в очереди заказной, даже «блатной», простаивать, если вдруг достанется – хорошо, а нет? А дом без кулинарного мастера…
На конкретное дети не обижались. Но общая нищета и неустроенность душат, чем там ни прикрывайся, хоть обещаниями, хоть отчаянной беззаботностью и надеждой на лучшее. А немалую кучу детей – особенно.
Они всё понимали. Сами все делали: убирались, готовили, воспитывали младших старшие. Кажется, не будь их, и дома бы не было. Старшая девочка в маму особенно, детей любила, хорошо училась и в педагогику хотела податься. Средние дочери – красавицы, каких мало, а мальчишки маленькие, как ни смешно – домовито-деловитые, хозяйственные. Будто без них никто не знает, как обойтись в любом практическом деле. И жизнь почти без родителей не ужасно испортила, напротив, придала бойкости и хваткости, хитрости хорошей, жизненности всем. И в то же время – желания объединения. Чтобы у всех были хоть такие родители…
Никакой обиды, никакого порицания на их голову не сваливалось от отца с матерью, пока не привели в дом девчонку. Обшарпанную малышечку-замарашку в тряпье, с горящими глазами облизывавшую горлышки нечастых в доме бутылок. Купила её старшая дочь, когда мусор выносила, у матери-пьяницы, за ничтожные в 95-ом 1000 рублей. А та при ней же, ещё подсобрав всякими способами, купила бутылку…
А потом стала умирать мать. В 40 лет в жизнь детей ворвался её рак…
Так началась новая ступень любви. Женщина горела медленно, все что-то шептала о детях, о маленькой. Даже в таком состоянии, чисто-беспросветном полубреду вспоминала она дочь. Ребята переглядывались испуганно, переговаривались. А отец держал, водил за ручку везде, всегда, на руках начал носить, как в молодости. Дети сидели вокруг, отгоняли бессонницу колыбельными, отслеживали жар у неё, дежуря со льдом – полуфабрикатом из морозильника. Старалась любовь, но не выходила свою вечную воспитанницу и послушницу. Не получилось «белых журавликов».
Она умерла.
Малыши рыдали. Старшие сопели в кулак. Отец в три дня искал займа, не смотрел в мертвые глаза. Хоронить было не на что...
Потом пять лет на пособиях пробивались. Мелкую девочку, последнюю, еле говорить научили, к вещам на помойке не кидалась с радостным визгом - и на том спасибо. Мальчики на грузовые работы поднялись, старшая дочь, забыв про педагогическое образование, подрабатывала в кафе, в бистро – где денег больше давали, маленьких приучили по дому одних управляться. Крутились как-то…
Теперь младшую родную девочку в школу отдавать. На что? На какие шиши? Вот и бегает отец за дополнительными пособиями, какие только возможны, выматывает деловых людей мелкими нудными просьбами. Да знали бы они.… Да ладно уже.
- Папка! Нас снимать пришли?! – выскочив на лестничную площадку, вся пружиня от радости, подтанцовывала младшая девочка. Она увидела там стажерку «на подхвате» с огромной камерой, перекинутой через локоть.
- Да кому мы нужны,- оттолкнула, отрезала старшая дочь. – Разве только налоговой...
И через пять минут, постояв остолбеневши на пороге и сначала запирая для журналистов дверь, пошла показывать квартиру, через спину оглянувшись и улыбнувшись для маленькой.
Нужны… Все люди кому-то нужны…
|
