У меня пять тысяч триста двадцать одна книга.
Однажды я их все проинвентаризировал. И ни одну из них на тот момент не прочитал.
Теперь я читаю их по одной в неделю, не важно, какого она объема, затем бросаю в камин и смотрю, как они горят – довольно любопытное зрелище. Осталось еще три тысячи двести двадцать одна. Когда-нибудь они все сгорят. Когда-нибудь ВСЕ книги сгорят – таков их удел. Энтропия. Конец. Пепел.
Некоторые книги мне вовсе не хочется читать или сжигать, но ничего не поделаешь, изменить своим привычкам я не могу, какими бы они не казались варварскими или даже безумными.
Кстати о безумных. Забыл сказать – это коллекция моего дяди. Досталась в наследство, вместе с домом. Он написал завещание еще до того, как он спятил, официально спятил, я имею в виду. Так-то он, наверное, всегда был сумасшедшим – родился с гнильцой в голове, заложенной на генетическом уровне. Где-то в ДНК была написана программа, согласно которой ему предписано было: родиться, четырежды женится и столько же раз развестись, собрать ненужную коллекцию книг, уединиться здесь и тихо сойти с ума. Умер он в психушке. Наверное, он предпочел бы умереть здесь, в этом кресле, вместе с книжной пылью и камином.
– Соболезную, – сказала женщина, огласившая завещание.
– Я тоже… Соболезную миру – он потерял хорошего человека.
С минуту женщина соображала, передаются ли психические заболевания от дяди к племяннику. Затем слабо улыбнулась. Слабо - как и положено соболезнующему человеку.
Очередная книга дочитана до корки. Перечитывать ее теперь будет пламя. Оно любопытно пройдется по чертам книги, а затем вберет в себя ее всю, оставив лишь пепел.
Моя мама говорила мне, когда я был маленьким:
«Каждую книгу нужно перечитывать дважды… хотя бы дважды. Когда тебе известен сюжет очень любопытно, зная все, следить за эволюцией героев». У нее было высшее филологическое образование. Папа же мне говорил, когда был пьяным, да и трезвым (разница была лишь в лексиконе), чтобы я не слушал эту глупую бабу и не читал книг. Мол от этого много проблем в жизни становиться. Интересно, он заимел такую жизненную позицию, потому что в детстве много читал? Даже ребенком я сомневался в этом. Был еще дедушка. Он был глухим и не читал книг – только газеты. Всегда. Некоторые по два, а то и три раза. Он был рассеянным и страдал от склероза.
– Склероз – свидетельство того, как низкоинтеллектуально ты провел свою жизнь, – сказав подобную мудрость, он обычно вновь водружал громоздкие очки на нос и углублялся в газету. Кажется, даже сейчас слышу шелест газетных листов, да какой там - чувствую запах типографной краски. И все возвращаются к своим делам – когда говорит дедушка его все слушают, или, по крайней мере, притворяются, что делают это. Слушают, но не видят. Он – часть интерьера. Вместе с креслом. Я никогда не видел дедушку без кресла, забавно даже… если верить своим детским воспоминаниям, то он родился в кресле, прожил в нем, и… умер он, кстати тоже в кресле…
Пяти тысяч трехсот двадцати одной книги хватит, чтобы спастись от склероза?
Я женат.
Только я не знаю, где моя жена – ее никто не ожжет найти, чтобы хотя бы официально развести нас. Она просто исчезла.
Может, ее и в живых-то нет?
Вполне возможно. Мне позвонили из морга – поступила женщина, похожая на вашу жену, рост, вес, все совпадает. Как будто я заказал что-то, а мне говорят, вот поступило, приходите, заберите. Так обыденно говорила трубка, как будто речь шла не о мертвом человеке, а о какой-то вещи, не заслуживающей, впрочем, особого внимания.
– Да. Скоро буду.
В морге отодвинули этот шкафчик, или как там называется. Я увидел мертвую женщину.
– Что у нее с лицом?
– Автомобильная авария, – отвечают мне.
Я долго гляжу на труп. Он у меня даже никаких чувств не вызывает. Просто труп и труп, что в нем особенного? Однако, задним мозгом я осознаю, что даже такая мысль уже не нормальна. В общем, будь передо мной, скажем, мешок с картошкой, я бы так же отреагировал.
Я долго смотрел на труп и все он никак не хотел состыковываться с образом моей жены. Молчу.
- Вы узнали ее? – неверно трактуют мое молчание.
Я мотаю головой.
– Вы не можете опознать.
– Я не уверен…
– У нее что, не было никаких отличительных признаков?
Как в анекдоте – она заикалась. И, пожалуй, имела склонность транжирить мои деньги.
Я мотаю головой.
- Татуировки? Шрамы? Родинки?
Как я им объясню, что ЗАБЫЛ, как выглядит моя жена?
- Это не она.
– Вы уверены?
– Нет.
Я молчу. Затем указываю на шею.
– Кажется, у нее было здесь родимое пятно…
И тут я понимаю, что сказал страшное слово: кажется. Поднимаю голову. Взгляды. Не удивленные, не осуждающие – просто взгляды.
– Я забыл, как выглядит моя жена.
Санитары легонько улыбаются, как должны улыбаться люди в подобной ситуации, неуверенно, при этом не зная, что сказать.
Я ушел, не сказав больше ни слова, и не дождавшись ответа.
Ночью мне приснилось, что это была моя жена. Проснулся с криком.
Я сверился с фотографией – совпало. Закрыл фотоальбом, и тут же забыл, как она выглядит. Мне стало страшно. Тогда я пошел и сжег альбом. Это было первая вещь со страницами, которую я сжег. Едкий дымок – вот, что от него осталось. В ту ночь я больше не уснул. Но и жена мне больше никогда не снилась. Вот, как я обнаружил, что ее нет.
Я пришел домой, все ее вещи на месте, а жены нет. И записки тоже. Растворилась, как и не было. Только глядя на фотографии я вспоминал, что была такая женщина – моя жена. Я тогда часто смотрел на фотографии, только все равно мой мозг отказывался принять ее образ. Гляжу на фотографии – мост с реальностью – и говорю: «Детство было. Были родители. Была школа. Институт. Работа. Жена». Остального – не было. То, чего нет на фотографии, никогда не было. Обман. Иллюзия. Кажущаяся реальность.
В последние годы мой дядя преуспел в последнем.
Я увидел его по телевизору – он сидел на крыше пятнадцатиэтажного дома. Он так просидел несколько часов, пока кто-то не догадался, наконец, позвонить, куда следует, и снять его. Он не сопротивлялся ни спасателям, ни врачам, даже не говорил ни с кем. Просто сидел и смотрел в одну точку.
Я, кстати, дождался повтора и записал на кассету. Дядя выздоровеет, вместе посмеемся. А дядя бы смеялся, я его хорошо знаю.
– Редкое психическое заболевание, – сказал врач. Он сказал, как оно называется. Я не запомнил. – Боится говорить. Пишет записки.
– И что пишет?
– О том, что он умер и находится в чистилище. С подобным я, прямо сказать не сталкивался, – он говорит, как мой бывший знакомый коллекционер, которому посчастливилось найти редкую марку.
– Ну, это многое объясняет.
– И что же?? – он, похоже, заинтересовался.
– Мертвые не разговаривают. На том свете тоже нужды в этом нет.
Врач не знает, что сказать – только неопределенно улыбается, глядя на меня.
– У меня в семье никто не болел… душевно, – на всякий случай. И тут же сокрушаюсь: лучше бы я этого не говорил.
– Да-да… – рассеянно кивает врач.
– Он выздоровеет?
– Неизвестно.
Мне понравилось, что он не стал строить комедию: «Ну, понимаете… человек старый, тяжелый случай все-таки… возможность-то она есть… но шанс, прямо скажем, мал. Крепитесь». Я его зауважал сразу.
– Хороший он человек… я могу забрать его?
Врач хочет что-то сказать, но не может.
– Н-н-нет… пожалуй.
– Он опасен?
– Он хочет пройти дальше, понимаете?
– Дальше? – не понимаю.
– Из чистилища, я имею в виду… Может предпринять попытку суицида.
– Жаль… Скажите, а у вас можно как-нибудь проверить состояние своего… психического здоровья? Просто я интересуюсь психиатрией и…
Я решил не договаривать. Покраснел и ушел, не дождавшись реплики врача.
Я пришел домой. Тут же прочитал коротенькую книгу из коллекции дяди, сейчас и не вспомню о чем она. И сжег. Неожиданно для себя. Вспомнил, как сжег альбом, и кинул в горящий камин книгу. Мне понравилось.
Я посещал дядю. Это происходило так:
– Привет! Как ты себя чувствуешь?
–…
– Я тоже неплохо… ну как неплохо…. Жена исчезла.
–?..
– Просто ушла и все. Или, может, случилось что?
– …
– Да я уверен, что все в порядке. Наверняка ей сейчас гораздо лучше, чем мне.
–!...
– Ты тоже так думаешь?
–!..
– Я знал, что ты меня поймешь. Знаешь, сейчас ты стал гораздо симпатичнее.
–?..
– Ну, ухоженнее, что ли? Ха-ха-ха… извини… да и сейчас ты хотя бы слушаешь, что я тебе говорю.
Он рисует. Сидит и рисует. Интересно так у него получается. И самое странное, что раньше у него никаких позывов к творчеству и самореализации не было.
Я спрашиваю у медсестры. Она смеется:
– Он вообще лапочка! Даже не понимаю, зачем ему тут находиться?.. Рисует? Да… хорошо получается, не правда ли. Мы, знаете ли, выставку делаем. На него другие больные смотрят и тоже рисуют. Даже те, что… ну, вы знаете… Не знаете? Которые только в одну точку смотрят. Да и нам он помогает часто… хороший у вас дядя. Выздоровеет! Обязательно! Нет, но рисует он чудесно… ни у кого так не получается.
Я показал его работу одному известному критику.
– Гениально! – сказал он. – Из этого может что-то выйти… Весьма нестандартно, весьма. Может, даже новый стиль выйдет? Ха-ха-ха! Твой знакомый рисовал?
– Мой дядя.
– Он талантлив! Давно рисует?
– Нет.
– А раньше рисовал? Он художник?
– Он сумасшедший.
Критик неопределенно улыбается, глядя на меня. Не может решить, шучу я, или говорю серьезно. Говорит что-то нейтральное, и мы беседуем уже на другую тему. Затем он мне быстро надоедает, и я ухожу, сославшись на нездоровье.
– Как успехи у дяди?
– О-о, – весело улыбается врач. – Хорошо! Весьма даже! Суицидальный настрой пропал. Конечно, еще пишет что-то о чистилище, но уже не так часто. Кстати, видели нашу вывеску? Журналисты уже приходили, и телевизионщики! Сняли репортаж о нашей больнице и сказали, что…
Я думаю о том, что мы могли бы подружиться с этим врачом. А что? Он умный человек. Я, надеюсь, тоже. В конце концов, я прочитал уже тысячу семнадцать книг.
Я иду по мосту. Просто иду, не зная, зачем. В какой-то момент останавливаюсь и гляжу в водную гладь на свое отражение. И представляю себе, как выглядит мир с той стороны. Для рыб, наверное, наше небо так же, как для нас вода. Только небо для рыб не такое высокое и не такое значимое.
Откуда здесь рыбы?!
Давно уже рыб здесь никто не ловил. Может, всех поймали?
«Сегодня читаю «Идиот» Достоевского».
Дядя умер.
Все это время он копил таблетки, которые ему давали, и этой ночью принял все.
Я вешаю трубку.
Я любил дядю.
Еще у меня нет денег на похороны…
Я рассказывал, что пытался покончить с собой?
Кажется, нет. В общем. Когда умер дядя, я остался совсем один. Странно, когда он не сознавал, что я с ним, я не считал себя одиноким. Наверное. Если бы у меня было бы домашнее животное, чтобы общаться с ним, мне бы и в голову не пришла мысль о самоубийстве. Эта дикая, чудовищная мысль! Что есть самоубийство, как не стыдливый побег от ситуации. Трусливо! Какого черта вы находите в себе мужество нажраться таблеток, если боитесь жить? Где логика?!
А логика… в тот момент логика меня не интересовала вовсе. У меня всегда с ней плохо было. Я просто не видел смысл и более затруднять планету своей тяжестью. Так и напишу в предсмертной записке: «Надоело затруднять кручение планеты». Может тогда люди подумают: «Наверное это был очень разумный человек». Жить мне не для кого – опять, был бы питомец, другое дело. Люди, заводите домашних животных…
Я долго думал, как именно убью себя. Все перебрал. Оптимально было бы сброситься с того моста – пусть хотя бы рыбам (которых в реке давно выловили) будет польза от моего поступка. Сыты будут. До следующего дурака, который сиганет в речку.
Но затем я глянул на шкафы дяди, которые были полны книг. Которые никто не читал, даже дядя. Он просто коллекционировал книги, которые прочел за всю жизнь. А эти даже не открыл.
Я пересчитал их.
Пять тысяч триста двадцать одна плюс которые я уже успел сжечь. По три дня на каждую… это… 120 книг в месяц… это… плохо с математикой… это сорок четыре года . Это мне будет 69 лет. Вот и занятие на всю жизнь. Когда я закончу читать, возможно, я передумаю прощаться с жизнью. А возможно, я и не доживу. Сейчас у меня есть цель – прочитать все книги.
Я жив, пока в камине еще тлеет старая, но ни разу нечитанная до меня, дядюшкина книга.
|
