СКАЗКА О СВОБОДЕ
У избушки на краю деревеньки
голосил мужик частушки лихие,
третий час на балалаечке тренькал,
так орал, что просыпались глухие.
Мужичок был нареченный Степаном,
колоритная в деревне фигура,
самолично сочинял за стаканом
залихватские частушки с натуры.
Мужичок был ну не то чтобы старый,
циркулировала кровь в нем исправно,
разухабистый, добротный, поджарый,
только всё ж года – былому не равно.
В “козью ножку” запузырив махорку,
чиркнул спичечкою об голенище,
глядь – бежит невдалеке по пригорку
девка – глаз не отвести! Красотище!
Наш Степан в соображеньях не дремлет,
рассуждает, ошалело моргая:
“Так: во-первых, не из нашей деревни,
во-вторых же, совершенно нагая!!!”
Инцидент такой вполне допустимый:
эка невидаль – девица скакает.
Но Степан, смотря на эту картину,
с головы до ног озноб ощущает.
Очи выпучил Степан на бабенку,
балалайку тут же сунул под лавку,
инстинктивно посмотрел на избенку –
не следит ли из окна его Клавка.
Наложив на себя крест троекратно,
прошептав “Авось” заместо “Аминя”,
пару слов насчет девицы невнятно
и пустился вслед за ней, рот разинув.
На второй версте Степан спохватился,
удивляясь, как же так приключилось,
что такой кипучий пыл пробудился,
ведь уж третий год любовь и не снилась…
Из обзора, словно из перископа,
ни на миг не упуская бегунью,
интенсивнее ногами затопал –
на восьмой версте догнал попрыгунью.
Эй, постой-ка! Погоди, твою душу!
В смысле – как это его? – битте-дритте, –
шепчет страстно, а дыханье все глуше.
– А погода хороша!.. – говорит ей.
Девка вроде так слегка тормознула,
отвела рукой кудрявые пряди,
хохотнула, головою взмахнула,
с любопытством поглядела на дядю.
А Степан ни жив, ни мертв от волненья –
поотвык от романтических стрессов,
появилась в нем печать сожаленья,
что ни возрастом не блещет, ни весом.
Разговору чтоб помочь завязаться,
осведомился о времени даже,
а часы – да ну откуда ж им взяться?! –
девка словно результат ночной кражи.
“Хороша, – мужик подумал, итожа, –
может, импортного даже покроя;
Клавка тоже ведь была дай-то Боже,
только шире раза в два. Или втрое”.
Степка первый парень был на деревне
приблизительно назад лет так двадцать,
девке ласково шепнет: “Ты – царевна!” –
девка пуще продолжает влюбляться.
В регионе не найти сеновала,
птицефермы, склада дров, батареи,
где бы Степкина нога не ступала,
или как это сказать поточнее…
…Значит так, предстал Степан пред девицей,
папиросочку свернул пожирнее
и продолжил резво, как говорится,
продолжать расти в девицыном мненьи.
“Ах, какой же, – мыслит, – я недотепа!”
– Так о чем же это мы? О погоде!
Вот меня, к примеру, звать просто Степа!
– А меня еще попроще – Свобода!
Тут же Степкины мозги аж вспотели,
наземь брякнулась его папироска:
“Ну, экзотика! Совсем обалдели!
На селе всё больше Мотря да Фроська!
Девка, – думает Степан, – городская,
там несутся, спотыкаясь, за модой!
Вот оказия выходит какая –
поамурничать с самою Cвободой!”
Впрочем, вот уже готова “отмазка”:
можно будет рассказать без обмана,
очень честно, не придумывать сказку,
если Клавка заподозрит Степана,
если с граблями за Степкой погонит,
на бегу топча морковь в огороде,
и орать: “Где был?! Паршивец!! Негодник!!!”
– Как “где был”? – ответит он. – На Свободе!..
Ну да ладно, это после, а нынче
Степке сделалось немножечко дурно:
– Это как же так – Свободою кличут?!
Это чей же плод фантазии бурной?!
Девка просто, без помпезных сентенций,
говорит: – А я почем-таки знаю?
Нарекали – я ж была ведь младенцем,
и меня об том совсем не спрошали!
Да и времечко-то было такое –
затыкали рот за все катаклизмы,
взрослым не было от страха покоя,
дети напрочь лишены плюрализма!
Но родители мои изловчились:
несмотря на все запреты и время,
от шаблонов отреклись и добились,
чтоб такое дали в метрике имя.
Впрочем, им звучанье по фигу было,
окрестить могли хоть бледною мутью,
им же важное значенье имело –
чтобы стала я Свободой по сути!
Молвил Степа: – Может, выглядишь модно
ты по сути-то своей, только всё же
ты, по-моему, уж слишком свободна
от какой бы то ни стало одёжи.
Ведь подобное явленье на людях
(не скажу за баб – отдельная тема)
в мужиках такие мысли разбудит!
Ну а там недалеко и до дела!..
Мило девица в ответ улыбнулась:
– Мне такое, – говорит, – не опасно.
Если я собой кому приглянулась,
это может даже быть и прекрасно.
Только есть при том одна закавыка,
что придумали Минздрав и природа:
для начала нужно стать человеком,
что способен на контакт со Свободой.
А попрешь как паучище на муху –
сразу прячь подальше спесь и обиды:
кайфанешь разок-другой с голодухи,
результат – как результаты от СПИДа.
Наш Степан в итоге сделался бледный,
весь колючий от мороза по коже:
– Раз болеешь, – говорит, – ты б таблетки
поглотала бы, авось и поможет!
Как же это ты хвораючи ходишь,
наделенная опасной заразой?!
На народонаселенье наводишь
эпидемию коварнее сглаза!
– Для таких, как ты, Степан, мозговитых,
эксклюзивно еще раз повторяю:
наглецы, жлобы – мой вирус разит их,
а к тактичности я зла не питаю.
Ну, а в том, что кто-то ринулся разом
овладеть моей фактурой богатой
и накрылся опосля медным тазом,
я не чувствую себя виноватой.
Не пленяла пустотой обольщенья
и сама не набивалась насильно,
никогда не сторонилась общенья,
но терпеть не выносила насилья.
Переваривая эту доктрину,
Степке сделалось совсем душновато:
– Как же так?! Всё безотказность дарила,
а потом свистишь, мол, не виновата!
И Свобода Степке вновь повторяла:
– Слышишь ты через словцо. Это скверно!
Говорю ж: я никого не желала,
а народ меня желал неимоверно.
Алчно жаждали пощупать Свободу
образованные или без вкуса,
всё взывали обо мне к небосводу
до потери окончательной пульса.
А я, в общем-то, всегда была рядом,
не шарахалась в бега, не скрывалась,
но для многих я не стала наградой,
да и сладкой не для всех оказалась.
Предварительно спросив разрешенья,
Степка снова закурил самокрутку,
затянулся и загруз в размышленья,
как с девахой и прекрасно, и жутко.
И никак Степаша вникнуть не может
и решиться без сомнений и фальши:
то ли с девкой завести дружбу все же,
то ль послать – пока не поздно – подальше.
И нависла тишина в разговоре.
И Свобода, словно мысли читая,
говорит Степану: – Что с тобой спорить?
Жизнь решит, нужна ль тебе я такая!
Степка молча затушил “козью ножку”,
и Свобода ему вновь: – Жизнь рассудит.
Ну да ладно, посидели немножко,
покалякали маленько – и будет!
И как будто бы ушла по дороге,
и как будто бы осталась со Степкой.
Что из этого осталось в итоге –
разобраться можно разве за стопкой.
…Шел Степан домой по сонному полю,
упиваясь чистотой небосвода,
и впервые он почувствовал волю,
что способна подарить лишь природа.
|
