ПЕРЕХОД
Я работал следователем на севере Камчатки в Пенжинском районе. Райотдел милиции находился в селе Каменское. Население около одной тысячи жителей, как в одном большом доме Москвы или Волгограда. Однако в моем ведении находилось еще шесть поселков, примерно с таким же количеством жителей различных национальностей: коряки, эвены, чукчи, русские, украинцы и так далее.
Район по территории равен такому государству, как Бельгия. До дальнего села Аянка самолетом лететь больше часа. Основной транспорт – это самолет и вертолет, а для коренных жителей – собаки и олени. Летом, правда, в течение двух месяцев по реке Пенжина ходили грузовые баржи с углем, горючим и продуктами. Но путь до дальних поселков занимал уже не часы, а сутки.
Шестого ноября я прилетел из города Петропавловск-Камчатский в аэропорт села Каменское. Сам аэропорт находился в семи километрах от районного центра, на песчаной косе, на другой стороне речки. Летом можно добраться на моторной лодке, а зимой – вездеходом.
Зима уже прогнала короткое лето. Не зря говорят: «На Камчатке девять месяцев зима, остальное – лето!». Реку в октябре сковало льдом, но лед еще был тонкий, непригодный для транспорта и пешеходов. Стояла оттепель – около ноля градусов по Цельсию – температура редкая для ноября Северной Камчатки. Ветра почти не было, что для этих мест тоже большая редкость. Пурга, метель и сорокаградусный мороз – основная погода зимой.
Из аэропорта в Каменское можно было добраться только вертолетом. Однако винтовая машина, вопреки расписанию и хорошей погоде, по неизвестной причине не прилетела. Впрочем, это обычное явление для северной авиации.
Пассажиры ЯК-40, около тридцати человек, заняли зал аэропорта, равный двухкомнатной квартире-брежневке.
Гостиница, больше похожая на двухэтажный сарай и построенная год назад золотоискателями, была занята хозяевами-старателями. Они, расслабившись от поисков золота, устроили пьянку. Дым пошел коромыслом, слышался звук гитары и напев блатных песен про Магадан.
Нужно было ждать до утра. Неизвестно, прилетит ли вертолет завтра. А, если испортится погода, то все. Кранты. Можно ждать «с моря погоды» и просидеть в аэропорту три-четыре дня, а то и неделю, хотя до пункта назначения всего семь километров. Рукой подать! Но не для Севера. Ночевать придется на стульях в помещении, набитом людьми, как селедками бочка. А завтра праздник – 7 ноября, в восьмидесятых очень почитаемый и отмечаемый праздник. Мне до чертиков хотелось домой, к жене Маше, к детям, к камину… Камин был один в селе Каменском, и построен мною по чертежам. Его мне помогали делать сосед сварщик Гера, который прошлым летом утонул в реке Пенжина (каждый год в бешеной реке тонуло по несколько человек), и сын Олег, вернувшийся из армии с Дальнего Востока. Олег работал, как и я, в милиции, а дочь Элла заканчивала школу.
В портфеле булькала бутылка водки. В то время был «сухой закон», введенный Горбачевым и Лигачевым. Если на материке еще как-то продавали спиртное, то достать его на Севере было практически невозможно. Каждый год от суррогата погибали десятки человек. В селе Манилы погибли сразу тринадцать человек, они выпили «антифриз», и им буквально растворило кишки. Так что моя бутылка была дороже золота. Кстати, «золотари» доставали водку за самородки.
Время было около двенадцати часов дня. Солнце неласково выглядывало из-за лохматых белых облаков, ноль на градуснике и плюс – предпраздничное настроение. Я решил идти в поселок пешком. Но идти одному было равно самоубийству. Погода на Камчатке могла испортиться в любую минуту, вместо оттепели – закружит пурга, потом мороз. И «прощай, Вася!» Найдут, а может и не найдут оттаявший замороженный труп. Такое случалось не раз и не два. Мне в попутчики навязались молодой паренек - электрик Петр и молодая женщина зубной врач Валя. С ней еще была пятилетняя дочка Катя.
Немолодой следователь, электрик и врач с маленьким ребенком отправились зимой в путь длиной всего семь километров. Никакой дороги до Каменского не было. Пошли по бездорожью, на свой страх и риск. Все было завалено снегом. Двинулись вдоль берега замерзшей реки. Вначале идти было нетрудно, даже приятно. Светило солнце, было не холодно, снег искрился волшебными кристаллами. Путники в приподнятом настроении. Маленькая путешественница Катя весело смеялась, прижимая к себе рыжего плюшевого мишку. Подарок купила мама в городе, куда мать и дочь летали в больницу на консультацию к врачу. Катя была одета в зимнюю курточку синего цвета, на голове пыжиковая шапочка, на ногах утепленные сапожки из кожзаменителя. Катя в начале пути пыталась что-то рассказать матери, а затем тоненьким голоском затянула: «Мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поёт». Потом девочка замолчала, и больше я от нее не услышал ни звука. По лесу шел не косолапый мишка, а три взрослых легкомысленных человека и маленькая наивная девочка по имени Катя.
Прошли два километра за три часа. Потом начался сплошной бурелом. Стволы и ветки деревьев, поваленные ветром, кустарники жимолости и смородины были засыпаны белым снежным покрывалом. Движение резко замедлилось. Нам мешали большие горы сугробов. Мы проваливались в ямы, занесенные снегом, а потом вытаскивали друг друга из этих ям. Перелезали через толстые стволы деревьев, валежник, вывернутые ветром корни и коряги. Продирались сквозь колючий замерзший кустарник. В клочья изодрали одежду. Худо-бедно, но прошли еще два километра за четыре часа. Отдыхать мы не останавливались. Это потеря времени и надежды дойти до цели. До села оставалось идти около трех километров. Они оказались самыми тяжелыми и коварными. Мы рассчитывали попасть домой к вечеру, но вечер уже наступил. Вдруг стало темно. На Севере день буквально за минуты переходит в ночь. Мы старались не удаляться от реки, чтобы не заблудиться. Потом пошла сплошная стена бурелома. Идти дальше было просто невозможно. Спустились с крутого обрыва к реке, рассчитывая пройти по ровному льду. Нас ждало разочарование: рядом с берегом была сплошная вода, шириной с метр, которая ровной лентой шла дальше. Перейти на заматеревший лед не было никакой возможности, можно было запросто провалиться в полынью. Пошли берегом под обрывом. Катя мужественно шла вместе со взрослыми, семеня ножками. С одним нашим шагом ей нужно было сделать три.
Меня поразило то, что девочка не капризничала, не ныла и не плакала. Она молча сопела носиком и детским умишком понимала, в какую западню, в какой переплет завели ее легкомысленные, глупые взрослые люди.
В конце концов, мы обессилели. Где конец пути, не знали. Сколько еще двигаться, не ведали.
Мы упорно, едва не падая от усталости, продолжали двигаться вперед, понимая, что если не дойдем до поселка, то погибнем сами и погубим ребенка. Валя и Петя изредка брали уставшую и обессиленную малышку на руки и несли ее. Потом она снова шла сама. На каблучки ее сапожек намерзал твердым комком снег и лед. Идти ей становилось еще тяжелее. Периодически приходилось ножом скалывать намерзший лед с каблуков.
К нашему ужасу, погода стала портиться. Похолодало. Закружила метелица – предвестница пурги. Где-то за буреломом завыла волчья стая. В лицо били легкие льдинки измороси. Усиливающийся ветер делал воздух холоднее и неприятнее. Он пронизывал нас до костей. От холода я стучал зубами. Петя провалился в очередную яму, а мы с трудом его вытащили из нее.
Я, в который раз, упал.
Лицо мое покрылось наледью, ресницы снегом. Валя с дочкой тоже упали, споткнувшись о корягу. Обе еле передвигали ноги. Катя совсем обессилила. Уже не шла, а с трудом переставляла свои маленькие ножки в сапожках из кожзаменителя на каблуках со смерзшимся льдом. На ее глазенках появились две слезинки, вскоре превратившиеся в маленькие ледяные горошинки бисера. Я не мог взять малышку на руки, так как у меня было больное сердце. Я сам едва переставлял ноги. Силы совсем покинули меня. Тащить меня было некому. У всех была одна задача – спасти ребенка. Костер мы развести не могли. Спички у меня отсырели и не загорались, а Петя оказался некурящим. Газовых зажигалок тогда не было.
Катя упала и уже не могла подняться. Вы не поверите! Девочка молчала, только ручки в мокрых рукавичках делали судорожные движения туда-сюда. Маленькое существо ползло вперед, к теплому дому, боролось за жизнь.
Петя взял Катю на руки. Валя не выдержала и стала плакать навзрыд. Я тоже начал впадать в отчаянье. Мы вдруг почувствовали, что до села не дойдем и замерзнем в темном глухом лесу у берега северной реки.
Предчувствие смерти дает человеку второе дыхание, какие-то внутренние резервы, непреодолимое желание во что бы то ни стало выжить.
Поняв, что через бурелом леса по берегу, мы не дойдем до Каменского, а ночью замерзнем в тайге, рискуя жизнью, ухватившись за последнюю соломинку, мы умудрились через полосу воды выйти на заматеревший лед. По тонкому льду идти стало легче, но у нас уже не было сил. Мы шли, скользили подошвами обуви, местами лед трещал. Он был прозрачный, как стекло. Ветер сдул весь снег, и видно было, как подо льдом течет вода. На неокрепшем льду мы каждую секунду рисковали провалиться. Но другого выхода у нас не было.
Едва волоча ноги и продрогшие тела, мы преодолели еще полкилометра.
Все, дальше идти уже никто не мог. Мать с дочкой упали на лед, Катя ухватила Валю за шею. Петя сел рядом. Я стоял, покачиваясь, не зная, что дальше делать. Мы были одни в ледяном безмолвии. Никто не мог нам помочь.
И в это время, в минуту отчаянья, совсем близко, метрах в двухстах, я увидел огни. Это был не мираж. Это светились окна домов поселка.
Огни придали нам надежду, капельку сил, и мы дошли до Каменского.
Я вошел, точнее, вполз в свою квартиру. Жена и дети мирно спали. Было два часа ночи. Позади семь километров непролазной лесной дороги, по которой мы шли четырнадцать часов. Я выпил двести граммов водки и заснул мертвым сном. Праздник мне уже был не нужен.
Когда я вспоминаю этот случай на севере Камчатки, то я виню себя не за легкомысленный поступок, едва не стоивший мне и троим моим спутникам жизни.
Я виню себя за то, что, пожалев свое больное немолодое сердце, не пожалел маленькое сердечко девочки Кати и не взял ее на руки. Не попытался даже пронести уставшего и озябшего ребенка хотя бы несколько метров. Меня уже тридцать лет мучает совесть за мою слабость. В моих глазах появляются слезы. Ночами мне снится один и тот же жуткий сон: переход пешком по тайге, которая не прощает людям слабости и глупости.
Перед моими глазами стоит маленькая путешественница – пятилетняя девочка Катя, едва не погибшая по вине взрослых.
Перед моими глазами стоят не по-детски мужественные, до боли прекрасные серые глазенки малышки, в которых застыли две слезинки-льдинки и укор мне и всему жестокому миру. Я вижу маленький полураскрытый детский ротик, не издавший ни крика, ни плача в течение более полусуток тяжелейшего пути. Такой путь не каждый взрослый мужчина выдержит, а она выдержала.
Маленькая девочка и ее маленькое сердечко оказалось сильнее, чем сердце взрослого мужчины. Это я понял слишком поздно.
Много лет спустя, вспоминая прошлое, я вдруг случайно вспомнил, что Катина мама – Валя удаляла мне больной зуб. Почему врач не вырвала у меня здоровый зуб? Мне было бы сейчас легче. Самое удивительное то, что никто из нас не обморозился и не заболел. Болею лишь я душевной травмой, которую нанес сам себе.
Кем стала Катя, я не знаю, и как сложилась ее судьба мне неизвестно. Может, она стала зубным врачом, а может быть геологом. И бродит сейчас по необъятным просторам Камчатки, как бродит память о Кате в моей душе.
|
