Пистон.
Август выдался жарким и сухим до безумия. Мой отец, агроном колхоза имени Суворова, хватался за голову от того, что колос осыпался раньше времени, и утверждал, что за 15 лет работы с землей с такой уничтожительной засухой на Кубани не сталкивался. Наша корова Милка исхудала, мы перестали гонят ее в стадо, потому кроме колючек и прошлогоднего камыша на пастбище вдоль речки ничего не выжило. Удой снизился почти втрое. Мама вечером со слезами цедила через марлю из полупустого ведра вязкое молоко и делила между кошками, а я почти весь день проводил на огороде, поливом спасая от засухи наш урожай. Я загорел до шоколадного цвета. Мои черные волосы выгорели до темно-рыжего. Пробегав со шлангом утром с шести до десяти, с полудня до пяти часов вечера, пока солнце жарило далеко за сорок, я спасался в доме. Вечером – снова в огород. Вот так бездарно и проводил свои последние школьные летние каникулы.
Наша речка за огородом, обычно полноводная даже в засуху, обмелела и превратилась в мутный узкий ручеек, обнажив неровное глиняное дно. Поговаривали, что фермеры в верховьях перегородили русло, чтобы сохранить водозапас на орошение. Уже через несколько дней русло пошло трещинами, а ручеек окончательно иссяк.
Ночь не приносила облегчения, а только прятала от нас на время губительное солнце. Небо не давало даже утренней росы. Корова, оставшаяся без выгона, в пять часов начинала орать благим матом, требуя воды, и сонная мать , промучившаяся всю ночь от духоты, покорно шла с ведрами к колонке.
«Кара небесная»,-говорили про солнце старики. Солнце, пожегшее все живое, иссушившее речку и родники, солнце, подушившее почти всех кур на деревне, полопавшее шифер на крышах. И деваться от него было некуда. Синоптики стали для нас врагами народа, их обвинили во всех смертных грехах, потому что надо было найти работяге-колхознику моральную отдушину.
*** *** *** *** ***
Однако в это засушливое лето пострадали, как ни странно, больше всех те, кто жил вдоль берега Глинки. Мурашки по коже идут при одном воспоминании о том, как вся та плавающая, ползучая, квакающая влаголюбивая нечисть с нашей Глинки переселилась в близлежащие огороды. Тут было сыро от ежедневных поливов, тут росла крепкая живая зелень; и вскоре мы засыпали под противное тягучее многоголосие речных лягушек. Но безобидные лягушки, сморщенные от жары, со складками отвратительной кожицы защитного цвета, которые бросались на шланг с водой, как мотыльки на огонь, - это не пол- и даже не четверть нашей беды. Так, пустяк. Огороды, дворы, чердаки, сараи , подвалы заполонили ползучие гады, целые семейства ужей и болотных полозов. Не было дня, чтобы я не вздрагивал от крика матери, наткнувшейся на свернувшуюся кольцом отдыхающую тварь где-нибудь в коровнике . Я сам ненавидел и боялся змей, а потому , несмотря на жару, законопатил все окна, все щели в доме, чтобы ни дай Бог туда не проникло ни одно ползучее существо. Я думал, что привыкнуть к эти м омерзительным созданиям невозможно, и поначалу в ход шло все : швабры, тяпки, камни. Вонючие трупики я выносил на навозную кучу, поминая Рики-Тики-Тави и сожалея, что нет у меня такого охотничьего мангуста - убийцы. Вороны тут же очищали двор от падали; потом на ветках возле их гнезд еще долго раскачивались длинные белые костяные скелеты, как игрушки на новогодней елке. Да, у меня не было мангуста, как в детской сказке, зато был Пистон. Маленькая длинношерстая белая дворняга, преданная до безумия. Пистон чуял этих тварей за версту, находя, заливисто лаял, как сигнализация, призывая на помощь хозяина. Вечером мама как обычно выливала из подойника молоко, зазывая кошек. Но подбегая к блюдцу, кошки выгибали спины, шипели и шарахались в разные стороны, потому что изо всех щелей спешили, извиваясь, наши незванные гости. Тут наступала очередь Пистона. Он бесстрашно сражался с ними, прогонял и, довольный, бежал ко мне, требуя заслуженной ласки. Полозы, кстати, змеи ядовитые, во двор не заползали. Они чувствовали человека и прятались в плотных кустах крыжовника или смородины, поедая лягушек. А ужи вконец обнаглели. Мало того, что они разорили все воробьиные гнезда под крышей, попередушили цыплят, (правда, и от мышей в сарае и лягушек в огороде спасали), так они просто затерроризировали Милку. Падкие на молоко, они проникали в коровник и, ей-богу, прямо присасывались к вымени, и двор оглашался истошным диким криком бедного животного.
Я как-то читал у Майна Рида, что змеи не переносят запаха конского волоса. Отец привез с конюшни пару мешков рубленого жесткого волоса, пахнущего навозом, и я разбросал его повсюду. За это время все мы, если так можно сказать, свыклись с присутствием ползучих, но я не мог отогнать от себя панической мысли: «А вдруг – гадюка?» Ужей мы считали безвредными, хотя те кусались очень больно и могли занести на зубах-иголках какую-нибудь заразу. Но то ли волос отпугнул пресмыкающихся, то ли популяция их после масштабного истребления пошла на убыль, змей стало меньше. Сначала мы изгнали их со двора; почуяв Пистона (а как известно, змеи очень слабы зрением, зато очень чувствительны к живому теплу и вибрации почвы даже от лохматых лапок небольшой собачонки), они пускались в бегство.
Районные газеты наряду с губительной для урожая засухой теребили еще одну тему: этим летом резко увеличилось число нападений ядовитых змей на людей. Благо, в нашей равнинной зоне смертоносных змей не водилось, но за девять дней более двух десятков жителей обратились в районную больницу с диагнозом «укус ядовитой змеи, гадюки живородящей».
Однажды утром я поднялся еще до солнца, чтобы накопать картошки и полить болгарский перец, и на сеновале вспугнул ежа. Пистон, мой верный друг и защитник, с рычанием бросился на неведомого зверька, но я отогнал собаку. Еж – первый враг ползучих гадов и непревзойденный охотник на них, по крайней мере, на Кубани. С колючим союзником я почувстовал уверенность и близкий конец змеиного царства. И спустя несколько минут после непродолжительного сопения в кустах засохшей сирени еж вытащил на свет божий ... кого бы вы думали?!! Боже милосердный!
Я сразу понял, почему исчезли ужи! Гадюка на своей территории не терпит никакой конкуренции. Несмотря на свои крохотные габариты ( я имею ввиду обычную, не болотную, а черную степную живородящюю гадючку), она прогоняет всех своих близких и дальних родственников: агрессивных медянок, ужей, жирных неповоротливых полозов, ящериц. Чуть позже на кустике перца я нашел полупрозрачную полоску линялой змеиной кожи, а затем и ее обладательницу: в четырех шагах от меня, намотавшись в несколько оборотов на алюминиевый колышек , черная, блестящая новенькой кожей, она гипнотизировала лягушонка. Тот, еле переставляя лапы, орал, но шел в пасть , понимал, что ему каюк, а шел на верную смерть. Я еще ребенком слышал басенки о гипнозах змей, но убедиться воочию...
Короче, я лишил гадюку добычи, брызнув на нее водой из шланга.
С той поры по двору, несмотря на прежнюю жару, я ходил только в сапогах и джинсах. Не знаю, насколько действенна эта мера. Но тот факт, что даже Пистон, чуя гадюку, пасовал , скулил и прижимался к сапогу, меня еще больше настораживал. Линька только – только прошла, змеи обзаводятся потомством, а значит, сейчас пик ее агрессивности. Не слушайте никого, кто скажет, что змея сама не бросится на вас. Так должно быть, но самки, вынашивающие детенышей, смелые и агрессивные, бросаются на каждого, кто преступит черту ее владений. У самцов же гормональный переизбыток делает их ничуть не лучше своих партнерш.
Я сказал об этом матери и отцу. Нам оставалось только терпеливо ждать дождей, чтобы змеи убрались восвояси, или уж наверняка – ноябрьских морозов, которые заставят всех гадюк, не взирая на пол и возраст, собраться в живые клубки и спрятаться на зиму в глубокой теплой норе.
*** *** *** *** ***
Перед самой школой на мой день рождения из города приехала сестра с мужем и маленькой Наташкой. К тому времени уже убрали озимую пшеницу, отгуляли день урожая, и отец взял пару выходных, чтобы завезти сена на зимовку. С утра привезли двенадцать больших тюков, и все , кроме бабушки Вали, ушли забивать сеновал. Бабушка Валя, наша соседка, прикорнула в тени виноградника, куда хоть чуточку проникал ветерок. Рядом с ней стояла детская коляска, в которой мирно посапывала моя семимесячная племянница. В доме было очень душно, и поэтому сестра, покормив малышку, оставила ее спать на улице, а сама пошла нам помогать. Пистон лениво разлегся у ног бабули и часто-часто дышал, роняя в пыль с большого розового языка капли влаги.
Под крыльцо скользнул солнечный луч и преломился, отразившись от чего -то блестящего. Юркнув маленькой черной молнией, из щели в фундаменте выскользнула гадюка. Нюх у этих тварей, скажу я вам, феноменальный. Не как у собаки или лошади, но приличный. Недостаток зрения они с лихвой компенсируют развитым обонянием. Медленно, словно крадучись, она оползла забор палисадника, щупая пространство перед собой раздвоенным языком, и умышленно сорвавшись с доски, повисла на ручке детской коляски. Наташка обедала молоком. В ногах у малышки лежала полупустая бутылочка со скисшим, скорее всего, на такой жаре молоком. Губки ребенка были так же выпачканы белым после еды. Куда направлялась гадина, к ротику Наташки или к бутылке, известно только богу. Змея смешно раскачивалась на ручке, чтобы набрать нужную скорость и перевалиться в коляску...
Я первым понял, что произошло ЧП, понял по заливистому паническому лаю Пистона. И вихрем сорвался с места. Из наших никто не дернулся: ну, гавкает пес, видать, пришел кто-то. Но когда запричитала бабушка Валя, мать почувствовала недоброе, и обгоняя сестру и не выпуская граблей из рук, посеменила во двор. Когда я примчался, то подумал, что сразу две змеи атаковали Пистона. Я выхватил проснувшуюся от лая девчушку, на ходу срывая пеленки и осматривая розовое мягкое тельце – нет ли где следов от укуса? Пистон разорвал змею надвое, он страшно повизгивал, тряс головой и царапал лапой мордочку. Бабушка Валя топтала куски гадюки, а мать, вбежавшая во двор, только и успела бросить грабли и подхватить сестру, которая заметила-таки извивающийся хвостик из-под калоши бабы Вали и грохнулась в обморок.
Бабушка долго причитала : «Приснула! Не доглядела!», птицей кружилась над коляской и постанывала от бессилья. Наташку отец повез в амбулаторию на осмотр. Я-то знал, что змея не добралась к девочке; взял с собой искусанного, дрожащего в лихорадке Пистона. Его лисье личико превратилось в один сплошной укус, один глаз заплыл, язык распух и не помещался во рту. Аптекарь наорал на меня, покрутил пальцем у виска и выгнал:
Какая сыворотка? Что ты мелешь? На людей не хватает, а он - с псиной!
Каюсь, не выдержал я, запустил камушком в стекло от злости . У меня на руках умирал мой верный друг и спаситель; Пистон, повизгивая, носом тыкал мне подмышку, прося помощи. А какая-то жадная тварь пожалела пол-ампулы противоядной сыворотки.
Короче, привез я назад собаку, и ушел из дому – не хотел видеть, как умирает. И ведь все понимает. Глазком мне в глаза заглядывает, поскуливает, как прощается. И больно ему так , что даже слеза течет , а все тельце налилось упруго от воспаления, парализованное, только хвостом слабо пошевелить и может. Не хотел бросать друга, а бросил. Иду по пустой улице и реву. Реву не только по собаке, а от пережитого. Ведь не каждый человек на такое способен, а герой наш смог. Бескорыстно и преданно, и не было в его смелом мозгу сомнения, и знал ведь, что гадюка ядом сильна, и знал, что умрет, а ведь прыгнул, скинул ее и уже покусанный, продолжал драться.
Я опомнился, когда лицом к лицу встретился на дороге с дядей Колей, товарищем отца. Он нес на плече вилы, очевидно , направлялся к нам помочь перетащить сено. Я быстро спрятал слезы, размазав их по щекам.
А что это ты, браток, в трауре? - шутливо спросил он.
Вразумительно я объяснил ему не сразу. Слушая, он оглядывал меня с ног до головы, как будто говоря: «Такой здоровый парень, а плачет из-за собаки, как барышня». Я и сам в тот момент не хотел бы взглянуть на себя со стороны, а желал только одного: залепить в морду тому жлобу - аптекарю. У меня и сейчас, спустя много лет, периодически появляется данная потребность, хотя тот давно на пенсии.
Выслушав меня , дядя Коля улыбнулся:
Тю-ю-ю, дурной! Что пса пожалел, молодец. Да он без твоей жалости справится. Сбегает в лесок, травки поест, какой надо – и всего делов!
Да вы не понимаете! - вспылил я. - Он умирает! - и спохватился тут же. - А какой травки надо? Вы знаете? Я сам сбегаю нарву!
Дядя Коля рассмеялся, обнял меня за плечи. Когда мы пришли, Пистона уже не было.
Я ж говорил... - подмигнул дядя Коля.
*** *** *** ***
Пистон вернулся через шесть дней, когда я и веру во всех святых потерял. Вернулся худой, грязный , облезлый. Он сдержанно подергал хвостом, давая понять, что ему не до меня, и чопорно прошагал к миске, где раньше гонял ужей. Два дня он только и делал, что отсыпался и объедался. Мать с сестрой благодарно кормили , купали, тискали его , чесали свалявшуюся шерсть и разговаривали с ним, как с человеком.
Сейчас Пистон так разжирел, что даже назойливых мух с неохотой отгоняет своим пышным хвостом. Мать позовет его кормить раньше, чем нас с отцом, а Пистон только валяется у стенки на мягкой подстилке, да тихонько улыбается, высунув язык: наверное, вспоминает свои прошлые подвиги. |
