Полчаса.
1. В ущелье.
Мы уже думали, что счастливо проскочили ущелье, в которое с недавнего времени боялись соваться днем даже танкисты; поначалу нас сопровождала вертушка, грозно нацеливаясь бортовыми пулеметами на отвесные склоны. Полковой УАЗик, который вез полковника Маслова в Цхинвал принимать командование дивизией, осторожно крался по ущелью, зажатый с двух сторон БТР-90 сопровождения с пехотой на броне. Маслов нарочно не стал афишировать свой приезд в Южную Осетию, куда его вызвал командующий округом, выдернув прямо из бархатного сочинского рая. На местное ополчение полковник надежды возлагал небольшие: кроме кровной мести, джигитов почти ничего не интересовало. К тому же, говорил Маслов, они бросили на верную смерть в столице наших миротворцев, а сейчас петушились, заручившись поддержкой войск, и, потрясая новеньким автоматами, паля патроны почем зря, полностью демаскировали трехсторонний подход наших частей к городу.
Маслов, конечно, поступил опрометчиво, что повел маленькую колонну через ущелье, напичканное грузинским спецназом. Но удача – она смелых любит; риск, несомненно, большой, но оправданный: на вертолете еще опаснее. К тому же, комбриг обещал выслать навстречу роту мотострелков. Вход в Цхинвал, та сказать, с «черного хода», по Н-скому ущелью вдоль границы с Абхазией, значительно экономил время и сохранял инкогнито комдива. Да и нас, честно сказать, никто и не спрашивал, как туда входить.
Нам, зеленым пацанам пятого месяца службы, на броне сидеть никак не улыбалось, подставив свои блестящие каски снайперам и гранатометчикам. Втянув головы в плечи, пристегнувшись ремнями к поручням БТРа, мы, осыпаемые насмешками сержантов, ежеминутно ожидали взрыва под колесами или пулю в затылок. Деды наши, распахнув ХБ , обнажив тельники под стать голубым беретам, показательно храбрились, но пальцы до дрожи сжимали предохранители. Тяпа без надобности теребил бинокль, направляя его на верхушки скал, и безостановочно курил. Двигаясь позади Маслова , мы с Тяпой должны были следить за тылом – я за тропой, он – за горными склонами по обе стороны от дороги. Тропа вела все время серпантином вверх, мои глаза устали от бесчисленных поворотов, на душе было ой как тревожно. Однообразный серый камень, монотонный гул мотора , выхлопная вонь и жара. И мерзкий, незнакомый страх перед неизведанным. Я видел, ребята храбрятся, но никто из них – а свой взвод я -то знал хорошо, никогда даже не поднимался по боевой тревоге, а тут на тебе – сразу в бой с элитными частями грузинской армии. Если бы это происходило не со мной, и я служил бы где-нибудь на Дальнем Востоке, то обязательно осмеял бы страх пацанов, попавших в Осетию. Что такое русская армия, и что такое Грузия? -сказал бы я. Чтобы мы, многомиллионная держава, боялись горстки горцев, подстрекаемых родовой враждой и самолюбивыми фанатиками, надевшими камуфляж, чтобы покрасоваться перед камерами!!! Да один мой родной город больше всей этой Грузии! Нашли кого бояться!
Но было реально страшно! Страх перед смертью, перед боем угнетал меня, но почему-то успокаивало присутствие Маслова, этого полненького добродушного штабного полковника, чью дивизию вдруг бросили из Ростова прямо в пекло. Осознавая, что я сам солдат Российской армии - защитник гражданского населения, я почему-то не чуствовал уверенности на чужой мне земле и подсознательно успокаивал себя присутствием сержантов на броне, командира взвода молоденького лейтенанта Шувалова, ехавшего в головном бронетранспортере, которые могли нас, духовскую зелень, защитить в бою.
Дважды мы миновали сожженные наши БМП, подорванные врагом в первый день конфликта, позавчера. Это ущелье уже стало могилой для нескольких десятков ополченцев, пытавшихся вывести свои семьи во время артобстрела Цхинвала. Позже военные журналисты несколько иначе (я не говорю, что не правдиво) осветят военные события в Южной Осетии. Они мгновенно создадут (причем , единогласно) ауру антигероя-фанатика Саакашвили, а операцию по освобождению осетин возведут в подвиг; при всем этот бравируя цифрами о погибших мирных гражданах и потерях наших миротворческих сил. Быть может, обстановка нарочито накалялась, чтобы вызвать полное осуждение действий грузинского правительства, но нужно было быть идиотом, чтобы не понять это самому.
Восемь километров – две трети горной тропы – мы преодолели за полчаса. Разведку вперед Маслов выслать отказался, чтобы зря не рисковать ребятами. Вертолет дальше сопровождать нас не мог – нависшие под нами утесы почти полностью скрывали колонну , и помочь с воздуха нам все равно не могли. Пилоты отсчитались по рации полковнику, потом вертолет , сделав прощальный круг, ушел на встречу встречавшего нас подразделения. С его уходом мне стало еще больше не по себе, к тому же, я сидел спиной по пути следования , и меня больше интересовало, что творится спереди, а не позади. Связи с нашими по ту сторону у нас не было – плотные высокие горы гасили не только радиосигналы, но и волны мобильных телефонов. Просто наивыгоднейшее место для...
Я первым слетел с брони, услышав громкое ядовитое шипение: слетел не потому, что струсил, а потому что , оборачиваясь на летящую как в замедленной съемке гранату с плотным дымовым шлейфом, выпустил державший меня ремень, что и спасло мне жизнь. Колонну взяли избитым до досады способом : подорвали первый и последний БТРы. А так как у нас их всего было два, на этом захват и закончился. Грузины, правильно рассудив, что в УАЗике едет высокая армейская шишка, жечь его не стали. А нам уже было не до размышлений, откуда взялась эта банда в тылу наших дивизий и как она прознала про колонну. Конечно, обычный заряд из подствольного гранатомета АКМа не способен сколько-нибудь повредить транспортер, если только не был выпущен по колесам. Граната ударила перед носом последнего, сметя ребят с брони; мне в бронежилет, словно тяжелой шрапнелью, швырнуло мелким камнями, и меня выбросило волной с дороги. Первый БТР открыл огонь, но ни пулемет, ни орудие невозможно было повернуть под нужный наклон (почти в 90 градусов) , чтобы заставить нападавших прекратить стрельбу. Сквозь помутившееся сознание я с ужасом услышал частые густые хлопки, затем звон металла о метал: установленный где-то в скале ДШК сметал остатки нашего взвода с брони огрызнувшегося первого БТРа. Второй поспешил на помощь, но на его пути некстати остановился УАЗик полковника. Нас били с двух сторон: били точно и беспощадно, справа сверху – из ДШК, слева – забрасывали осколочными гранатами и поливали из автоматов. Меня, как неваляшку, взрывами бросало в канаву, но я чувствовал лишь слабые содрогания земли – первой же гранатой меня контузило, и кровь из правого уха стекала противной липкой струйкой за воротник. Автомат мой замолк навсегда с искореженной ствольной коробкой. Неожиданно первый БТР съехал в придорожный кювет, освобождая УАЗику Маслова проезд, и водитель не заставил себя ждать, рванув машину с места, увозя полковника из боя. Хотя и боем конечно, это нельзя было назвать: израненные БТРы огрызались только налево, им позволял угол обстрела; освободив дорогу Маслову, первый открыл себя для прямого попадания. Выжившие бойцы уже не искали спасения в люках железных машин; я наблюдал уже агонию своего взвода, погибшего, как мне показалось, за несколько секунд. Второй БТР , наоборот, прижался к правой стороне тропы, насколько позволяли нависшие утесы, и ушел с линии огня гранатометчиков. В нем открылся задний люк , и выскочивший из него боец пытался впихнуть раненого в машину. Я, пошатываясь, проковылял помочь ему, но увидев Тяпу со вскрытой, как на операционном столе, грудной клеткой и иссиня-черным, сокращающимся при дыхании правым легким, остановился, подавляя обморок. Больно дернул назад ремешок каски, который я застегнул на подбородке; он вдавился в кадык так, что я снова упал и на минуту задохнулся. Пуля разворотила мне каску, оставив борозду на металле, и взвизгнув, срикошетила куда-то вверх. Немного придя в себя, я уже не видел ни машин, ни бойцов, ни тропы, даже солнце потускнело от смеси пыли и плотного черного дыма. Где-то рядом упорно бил наш пулемет, временами захлебываясь от перегрева, ему вторили очереди автоматической 30-миллиметровой пушки. «Врете! Живы мы!»-почти счастливо думал я. А куда бьют наши - черт их разберет в этом аду! Я нашарил на камнях окровавленный, но целый автомат Тяпы, и воспрянув духом, стал колотить прикладом по борту, чтобы меня впустили. Как ни кричал я матом, ободрав горло, все же сам не услышал своего голоса – либо из-за шума боя, либо из-за контузии. Второй раз смерть прикоснулась ко мне, когда легкая пуля, очевидно, из АКМ, прилетевшая ниоткуда, чиркнула по броне, выбив искры, ткнулась мне в правый бок повыше печени. Она развернула меня на 180 градусов и , пробив защитные пластины, острым горячим кончиком просверлила кожу и застряла где-то между двумя нижними ребрами. В панике я бросился под БТР, не думая о том, что при прямом попадании – мгновенная смерть и 20-тонная железная могила, но откуда-то из дыма, как ангел-спаситель, вынырнул кто-то черный , с окровавленным лицом, и кроя меня беззвучным матом, смешно отрывая рот и не произнося не звука, бросил меня на землю и заставил знаком ползти вперед, прижимаясь к «обочине» горной дороги. Только через минуту я понял, кто это, когда за моей спиной отрывисто и глухо залаял АКМ. Обернувшись на очередь, я увидел злое лицо сержанта Дюжина, с тем же матом посылающим пули в дымовую завесу куда-то влево. Я присмотрелся и на смом деле увидел движущиеся силуэты среди валунов, подбирающиеся к первому подбитому БТРу. В следующую секунду на сержанте звякнула каска, и его отбросило с простреленной головой к передним колесам второй машины. Я помню, как стрелял в приближающиеся перебежками фигуры, стрелял, почти не следя за мушкой, стрелял, осознавая, что с жутким звоном каски Дюжина ко мне возвращался слух. Когда перезаряжал автомат, уперся раненным боком в камни, и взвыв от боли, тут же вспомнил про три РГДшки, что сунул мне Шувалов перед командой «На броню!».Кидать из положения лежа даже на учениях не получается, скажу я вам, а когда от броска зависит не только твоя жизнь, но и товарищей, запертых в железном плену, подмывает кинуть , да только поскорее, чтоб не успели подойти, чтоб не успели тебя ранить или убить, чтоб отбить атаку. Но бросить надо было так, чтобы пролетев 40 метров, граната не попала в своих. Несмотря на собственные увещевания, я швырнул ее так, будто этот тяжелый цилиндрик обжигал мне руку. Впереди бабахнуло, взрыв потонул в узком ущелье и грохоте ДШК, упорно бившего сверху. После броска я почему-то забыл упасть на землю и закрыть руками голову, и несмотря на небольшой разброс осколков, меня основательно накрыло мелкими камешками, порезав щеки и разбив губы. Уже до конца играя роль героя, я подбежал к первому БТРу и с колена дал короткую очередь во что-то копошащееся в нескольких метрах от тропы, оказалось, я добил раненого врага. Кто это был – солдат регулярной армии или боевик, я рассмотреть не успел, по броне зацокали пули, мне стреляли в спину. ДШК замолчал – либо закончилась лента, либо весь боезапас, по мне палил одиночный автоматчик. Вдруг над моей головой загудело, поворачиваясь, орудие БТРа, немного приопустилось и грянул выстрел , отколовший кусок скалы откуда-то сверху... и сразу все прекратилось. Я еще боялся поверить в тишину, боялся к ней привыкнуть и вылез из-под днища только тогда, когда скрипнул боковой люк и на землю попрыгали живые солдаты. Шувалов, мой ротный, порывисто обнял стрелка, сбившего вражеского автоматчика, но тот оттолкнул лейтенанта:
- Не развози сопли, лейтенант! Пригнись! Совсем шальной? Мы точно их.. того? Боец! - зло крикнул он мне. - Проверь верх. Санек, ты с ним, а мы с тобой, лейтенант, проверим левый фланг...
Как узнал я от Санька, стрелок использовал бронебойный снаряд, и очень вовремя. Наверху, метрах в пятидесяти, засел целый расчет боевиков, взрыв их застал за заменой ленты крупнокалиберного пулемета; ДШК вместе с металлическими опорами разметало в клочья, мы насчитали три трупа на куче крупных гильз и притащили одного раненого, достав его из-под обвалившихся камней. Я сверху глянул на нашу потрепанную колонну, которую пять минут назад считал уничтоженной. Нас спасли скалистые неровности и плохая видимость дороги, огневая линия включала не более 30 метров слева направо. Но и этого врагу вполне хватило. Природный дзот был устроен не очень удачно, видимо , более подходящего места боевики вдоль тропы не нашли. И камни не позволили боевикам пустить в ход РПГ , остатки которого мы нашли наверху, а иначе ... Иначе колонны бы уже не существовало, и Маслов, если он остался жив, писал бы завтра 18 похоронок в разные уголки страны, в том числе и в мой родной Владивосток.
Но умозаключения пришли потом. Сейчас мы имели пятерых своих «двухсотых» и столько же раненых, двое из которых – тяжелые. С полтора десятка вшивых боевиков расстреляли нас с выгодных позиций как мишени в тире. Спас нас наводчик первого БТРа, который взял на себя левый фланг и единственно метким выстрелом из бортового орудия уничтожил пулеметчиков и гранатометчика справа от тропы. Звали его Артем , он служил ефрейтором в во втором взводе . Увидев меня с двумя автоматами (Санек грубо тащил раненого), Артем улыбнулся чумазым полуобгорелым лицом:
А лихо ты их, браток, гранатой-то. Я сижу и локти кусаю: из под радиуса обстрела они вышли, пулемет-то не опустить вниз! А тут – бац, и все в разом, как кегли, разлетелись. Смотрю в щель – душара наш! Один на тропе и с автомата строчит. Держи краба!
Оптимизма Артема я не разделял. Не потому что угнетен большими потерями, не потому, что пропал полковник, котрого мы не защитили. Просто это был мой по-настоящему первый бой , неизвестно с кем и за что, у меня на глазах погибли страшной смертью пятеро сослуживцев, двоим из них до дому оставалось пару месяцев.
Пока ребята тушили головной БТР , мы погрузили раненых и погибших на второй, чтобы вывезти их скорее в расположение дивизии, но выяснилось, что обе машины настолько пострадали в бою, укрывая людей, что своим ходом пройти оставшиеся 4 километра до расположения наших войск не представлялось возможным. Второй БТР только натужно ревел, не трогаясь с места, первый же и вовсе только отдаленно напоминал боевую машину: пули с ДШК калибра 12,7 мм в лоскуты превратили колеса, искромсали броню, ручные и подствольные гранаты ВОГ довершили свое дело. Как только ребята в нем выжили,остается загадкой. Шувалов чуть не взвыл от бессилия, он приказал нести раненых на носилках, сооруженных их автоматов и бронежилетов; и тут встала дилемма : вместе с легкоранеными , боеспособных нас было 12 человек, двое – тяжелых, один из них – Тяпа, еще живой и в сознании, на перевязку которого ушли все бинты из индивидуальных пакетов и почти весь обезболивающий наркотик. Его вообще нельзя было транспортировать ни на чем кроме вертолета, да и духу по-предательски бросить убитых нам не хватило. А терять время было нельзя. Артем оглядел горы, прищурив глаза, чтобы спрятать в них тревогу.
- Вот что, лейтенант,- сплюнув, сказал он. - С Тяпой и с пацанами ,- он указал на погибших сослуживцев, - мы с Русиком останемся,- он кивнул в мою сторону.- А вы берите второго – и бегом к нашим. Этого..- он пнул легонько раненого, ободранного камнями боевика,-нам оставьте...Да не ссы, не пристрелим.
Лейтенант, словно утопающий за соломинку, ухватился за этот шанс, предоставленный стрелком, скомандовав взводу сбор.
Только ракетницу оставь. И пару гранат на всякий...
У меня есть,- выдавил я.
Ладно, топайте. Да поскорее. А то ведь Тяпа дойдет, или...- ефрейтор снова оглядел вершины враждебных гор.
Что «или», я понял без слов. Артем угадал мои мысли.
- Не дрейфь, боец. После сегодняшнего дня ты уже не имеешь права... Закурим? А хотя... Ты думаешь, мне не страшно? Мне батя уже билет выслал на поезд до Волгограда, через 4 дня дембель...- он вздохнул, посмотрел на Тяпу, который, по-видимому, боли не чувствовал, но знал, что не жилец уж, и отвернулся, беспомощно осознав, что окровенелые бинты кровь не останавливают. Мы снесли мертвых ребят к БТРу. Накрыть их было нечем, и солнце жгло их серые, начинающие отекать лица, с которых еще не сошла печать страданий и страха. Мне стало очень плохо, контузия давала о себе знать. Из лекарств осталась только теплая вода с металлическим вкусом. Артем взобрался на транспортер, давая понять, что первым на наблюдательный пост вызвался он.
2 . «Наши!»
Как только машина получила возможность для маневра, младший сержант Бойко , несмотря на приказы полковника оставаться на месте и принять бой, дал максимально возможную скорость. В его поведении не было героического порыва спасти Маслова и вывезти его к своим, его подстегивали страх и адъютант полковника, капитан Троян. Маслов орал, матерился и угрожал трибуналом, даже пытался достать из кобуры массивный именной Стечкин, но Троян, боевой офицер, хладнокровие которого как раз бы понадобилось попавшей в тиски колонне, спеленал полковника бронежилетами и приготовил рожки к автомату и подствольные гранаты. Уже давно миновали место засады, а машину еще сотрясало волнами взрывов; Бойко не сразу понял, что они мчаться по участку , напичканному противопехотными минами. Обе задние шины были разбиты осколками, как и все стекла, мелким крошевом усыпавшие салон. Густо пахло бензином из пробитого бака.
Бойко резко затормозил , остановив Уазик в нескольких метрах от громадной груды камней. Кто-то заранее перестраховался и при выходе из ущелья завалил дорогу.
Не лезь – засада! - крикнул Троян сержанту, тщетно отрывающему заклинившую взрывом дверь. Но в ответ только откуда-то из камней раздалась длинная автоматная очередь, отчего машина, приняв все пули на себя, зашаталась на рессорах.
Сдавай назад! - капитан накрыл телом Маслова , одновременно приводя бойца в чувство ударом ноги в бедро. Однако расколотый двигатель дымился, из-под капота вырывалось пламя. «Ну все, пипец!» - с спокойной обреченностью подумал Троян.
Он выпихнул полковника из машины, уводя с линии огня. «Почему они стреляют? Ведь в ущелье не тронули!» - думал капитан, лихорадочно вкладывая гранату в подствольник. Пули нападавших не могли достать, взрывая фонтаны пыли возле ног. Маслов , матерясь, пристегнул наконец, бронежилет. «Где солдат?» - вдруг Троян вспомнил о Бойко. Машина уже горела, потрескивая и каждую секунду угрожала взрывом бензобака. Огонь сверху временно прекратился – боевики берегли патроны. Словно сговорившись, Троян и Маслов взмахами рук наугад метнули осколочные гранаты. На войне даже у опытных бойцов иногда действие опережает мысль. Сдвоенный взрыв гарнат содрогнул завал, и валуны, за которыми укрылись оба русских офицера,сместившись, зажали их; сверху, звеня по каскам, сыпалась каменная мелочь. «Теперь точно все!»- оказавшись в каменных тисках, решил Троян. Острые камни сдавили плечи, жалобно хрустнули ребра под бронежилетом. Маслов лежал с разбитым лицом в смятой камнями каске и не подавал признаков жизни...
Где-то вверху застрекотал автомат, послышались крики, потом шаги. Дышать под завалом стало еще труднее: кто-то стоял на камнях, заваливших офицеров. Троян слышал нерусскую речь, чувствовал тяжесть тел и жалел, что руки зажаты и нет возможности нащупать и дернуть чеку гранаты. И вдруг – снова длинная автоматная очередь, кто-то упал прямо на камни. Наверху забегали. От недостатка воздуха и сильной боли в грудной клетке Троян терял сознание. Перед обмороком в мозгу вспыхнула догадка: «Бойко? Значит,жив солдатик?»...
*** *** *** *** ***
...- Товарищ полковник! Товарищ полковник!..
Голос, больше похожий на хрип, проникал оттуда, со стороны тропы, где горела машина. Троян пытался крикнуть сержанту, где они, но горло выдавило только жалобный стон. Сверху посыпались камешки, потом скрежет и тяжелое дыхание солдата. Капитан зажмурился от неожиданности, когда прямо от щеки отвалился валун и в глаза весело ударило полуденное солнце. Свежий воздух будто вдохнул новую жизнь в капитана. Еще не раскопавшись окончательно, он принялся приводить в чувство полковника. Рядом с капитаном с искореженным штык-ножом в руке лежал на боку Бойко и жадно курил. Пальцы его были ободраны о камни , бронежилет расстегнут , каску боец где-то потерял.
Сержант, твою мать , кончай перекур, помоги! Видишь, полковник ранен...
Не могу, товарищ капитан, поясница...Попали, суки...ноги не работают, только ползаю, как черепаха...
Через несколько минут, оттащив Маслова и Бойко подальше от машины и перевязав обоих, капитан тоже закурил, прислушиваясь, не слыхать ли звуков боя там, где они оставили колонну.
Сдрейфил, небось, когда драпали? - миролюбиво оттого что все более-менее хорошо закончилось, и полковник жив, только помят камнями, спросил Троян у сержанта.
Есть немного, товарищ капитан... А как вы думаете, что с нашими? Тихо , как в танке...
Троян не ответил. Грохот ДШК и разрыв гранаты в ущелье был бы и здесь, в 2-х километрах от засады, слышен отчетливо. И дураку понятно, что с нашими...
Ты нам жизнь спас, - не глядя на Бойко, произнес капитан. В этих четырех скупых словах сержант услышал искреннюю благодарность отважного боевого офицера. Но ему было страшно и больно: тело ниже поясницы, куда угодил осколок, не подчинялось.
Нельзя нам сидеть здесь, понимаешь? - почти с жалостью, по-отцовски обратился Троян к бойцу, как бы говоря: «Полковника надо к своим, а двоих я не вынесу».
Я останусь,- поняв без слов взгляд капитана, сказал солдат. Боль уже перешла тот порог, когда на место панического страха за свою жизнь наступает желание одиночества, чтобы никто не видел мучений и слез молодого солдата. - Только как к нашим выйдете, пришлите за мной кого-нибудь. Не хочу, чтоб эти... а стреляться – страшно...
Я сам, слышишь, сам за тобой вернусь и на руках оттащу в госпиталь! - капитан порывисто сжал руку бойца.
Однако весь трагизм случившегося заключался еще и в том, что раненый Троян не мог совладать с контуженным полковником. У Маслова, по-видимому, было сотрясение мозга, он находился без сознания, но дышал ровно и пульс прощупывался хорошо. Капитан взобрался на вершину каменного завала, брезгливо обходя трупы врагов. Дорога вела вниз и в двухстах метрах резко уходила вправо. Оставалось только развести руками. Обещанной подмоги не было. «Если оставить капитана здесь, то оставшиеся два километра я преодолею быстро...Но если и дальше засада? Надо отдать должное грузинам – они перестраховываются даже имея численный перевес.» Трогать Маслова он не стал. Да, он мог пронести на руках грузного полковника, но всего несколько метров... а оставить его здесь – это доверить его жизнь раненому необстрелянному юнцу.
Бегите, товарищ капитан. Только время тя`ните. Я покараулю его.
«Покараулю! - в сердцах передразнил Троян. - да тебя впору самого караулить, герой...».
Преодолевая отвращение, капитан отстегнул рожки с автоматов боевиков и сложил их перед Бойко. Полковника он укрыл за за камнями, а сержанта посадил, прислонив спиной к завалу, чтобы просматривалась та часть дороги, откуда они приехали.
Это – на самый крайний случай,- сказал Троян , положив перед бойцом гранату.
Уже на первой сотне метров на смену выплеснувшемуся в кровь боевому адреналину в изломанные ребра, ушибленные ноги и плечи пришла боль. Троян гнал ее от себя, понимая, как нелегко дадутся теперь эти жалкие и одновременно бесконечно длинные 2 километра. Тяжесть автомата и бронежилета существенно замедляла бег. Он бежал и не думал о засевших на утесах снайперах, не думал о заложенных в тропу минах. Он вообще ни о чем не думал, пока над головой, прижимаюсь к ущелью, пророкотал вертолет-разведчик. И сразу же за очередным изгибом тропы капитан остановился и даже упал на одно колено от усталости: высоко задрав пушку, навстречу медленно ехала полковая БМП, скрежеча гусеницами по камням. Пехоты на броне не было, зато позади гудел родной до слез, любимый солдатами ГАЗ -66.
*** *** *** *** ***
Шувалов услышал вертолет раньше, чем показался из-за скал его узкий корпус цвета хаки с красными звездами и бортовым номером. «Черт, а ракетницу-то пацанам оставил!». Ему было горько осознавать , что здесь вертолет-разведчик не может сесть и забрать раненых, и все же в подсознание закралась мысль, что сейчас только для них сможет, сядет среди скал и примет их на борт ... Вертолет покружился и пошел к тому месту, где оставил колонну полчаса назад. Шувалов втянул голову в плечи: « Господи, и что же они там сейчас увидят!».
Один из бойцов легонько толкнул лейтенанта локтем, передавая бинокль и указывая рукой вперед: там , возле каменного завала догорали остатки полкового уазика Маслова.
Бойко лежал без сознания с заботливо перевязанной поясницей; рядом лежал автомат, граната и с полдесятка рожков: видно, дорого решил продать свою жизнь. Поодаль за камнями Бойцы нашли и привели в чувство Маслова. Шувалов облегченно вздохнул, будто весь этот каменный завал, перегородивший ущелье, упал с его обеспокоенной души.
*** *** *** *** ***
На мою долю в этот день выпала еще погрузка убитых сослуживцев в ГАЗ-66. В кузове с ними я не поехал, лучше уж снова на броне . В дивизионном госпитале мне достали сплющенную пулю из ребер, перевязали и , несмотря на мои просьбы, отправили на вертолете назад, в Ростов, лечиться. Со мной вместе летела молоденькая сестричка, которая сопровождала раненого Тяпу : его уже ждал операционный стол в Медицинской академии.
Ей было лет восемнадцать, наверное, только после училища, и меня подмывало спросить, как она попала на войну, но горло у меня было сорванное и издавало только сип, что было явно недостаточно при треске двигателя. А у меня перед глазами стояло обнаженная рана Тяпы, его бескровные губы и скользкие окровавленные бинты. Глядя, как спокойно сестричка справляется с раненым, я подумал: «Какой уж я боец, когда от вида крови чуть не стошнило...Вот, сидит девчонка, вчера еще на танцы с подругами бегала, а щас вот нас, дураков, лечит. И кровь ей нипочем».
Война в Осетии продолжалась еще пять дней. Параллельно в Пекине проходили Олимпийские игры. Я, здоровый среди больных, слонялся по академии между трансляциями , знакомился с практикантками; дважды даже приходили с газеты, искали меня, но я запирался в палате и никого не пускал: мне сверху строго-настрого запретили общение с прессой. Студентки кормили меня, звали в гости. Увольнительные мне подписывал главный врач. И вообще здесь смотрели на меня, будто я только ближайшим рейсом вернулся из Бухенвальда, и каждый считал своим долгом мне угодить. Раздобыв у студентов мобильный телефон, я позвонил домой, попутав время суток. Но мама и в половине четвертого утра была рада меня слышать, особенно когда я ее успокоил и сказал, что никуда не посылали и не пошлют. И когда перед выпиской ко мне из военкомата приехала целая делегация во главе с Масловым с перебинтованной головой, и прямо в больничном дворе торжественно вручили медаль «За отвагу», а Троян сжимал меня до хруста в раненых ребрах , я призадумался, как объяснить матери боевую награду.
Артем благополучно уехал в свой город-герой Волгоград, воспитавший и его героем. Тяпу, зашитого и перешитого, долечивали и готовили к комиссованию. Чтобы спасти его, врачи собрали кровь нужной группы у двенадцати студентов-добровольцев. А я и после злополучного ущелья ни разу за оставшиеся полгода службы на границе не поднялся по боевой тревоге. И только белый круглый шрам над печенью да медаль в потрепанном дембельском альбоме напоминают мне о самых страшных тридцати минутах в моей жизни.
|
