Александр С а м о й л е н к о Владивосток.
О К С И.
Рассказ.
- Ад на Земле – это отсутствие будущего. Ты уже умер… Или не рождался. Очень жаль, конечно. Ты не виноват, наследственность, твой алкаш папа…
- Да ну-у… - Отвечает Серёга с дебильной недоверчивой улыбкой психически неполноценного.
Его мозг погибает. Но проклятая иллюзорная природа бывает в редких случаях милосердна: Серёже уже никогда не узнать и не понять, что….
- « Я умер и узнал, что я не жил: мы были куклами с тобою на э к р а н е. Я видеоизображением кружил в трёхмерном галактическом обмане…» - декламирую начало одного из собственных стихотворений. Я пьян. Весьма.
Мы стоим на трамвайном пути – как на распутье. Да так оно и есть: позади жизнь, молодость. Впереди старость, безработица, богом проклятая страна, уголовщина, безвластие, смерть. Мы в одинаковых чёрных китайских кожаных длиннополых куртках. И даже – в одинаковых чёрных китайских же, но довольно стильных, из кожезаменителя, на два месяца носки, туфлях. Только размеры наших копыт разные. У Серёги – сорок пять, у меня – сорок два. Это последние Серёгины туфли в жизни. Но мы ещё не знаем об этом. Ещё один подарок смертельной трупной жизни-мгновенья – не знать своего будущего…
И отцы у нас разные, а мать одна. Единоутробные братья. И возраст у нас разный, я на пятнадцать лет старше. Но выгляжу моложе и привлекательней – энергичнее. Когда Серёга был более-менее здоров, то выглядел тоже неплохо, а сейчас…
Серёга умершим мозгом это всё-таки как-то понимает. И завидует мне чёрной злой завистью. Эта мерзкая зависть пришла к нему недавно. А в детстве он меня любил и гордился. Моей внешностью, моим ростом, тем, что у него есть старший брат. Это сейчас он на четыре сантиметра выше. У него сто восемьдесят два. У меня – сто семьдесят восемь. Но скоро. Скоро Серёга превратится… Он будет ниже меня на метр… навсегда…
Ч а щ е в с е г о м ы н е н р а в и м с я д р у г и м и м е н н о з а т о, з а ч т о н р а в и м с я с е б е.
« В трёхмерном галактическом обмане…» За одну жизнь я прожил десятки. И все их забыл. Как дурацкие кинофильмы. У меня штук сорок профессий и около двухсот мест работ. Я общался с сотнями людей. Большинство из которых давно умерли. У меня было несколько жён и детей. Написал несколько книг в нескольких жанрах, в том числе, и книгу афоризмов. Но из трех тысяч собственнх мини-шедевров я едва ли припомню десятка два. И это при том, что некоторые мои фразы многомиллионная публика употребляет, как народные пословицы – не зная автора.
Каждое утро начинается как новая жизнь, ретушируются прошлые дни, годы, десятилетия, превращаясь в небытие, в иллюзию, в забытые напрочь дурацкие фильмы, в грандиозный глупый непонятный обман.
Я, пьяный, стою, покачиваясь, на трамвайном пути на площади Луговой. Каких-то сто лет назад вот на этом самом месте мой дед продирался на лошади сквозь дикую тайгу, и тигр убил и сожрал его кобылу, а дед едва унёс ноги. А потом я за пятьдесят лет собственной жизни тысячи раз – в разных возрастах и ипостасях проходил, пробегал, проползал здесь. Частные домишки вокруг вверху по сопкам, огороды, бараки, синие киоски из фанеры здесь, внизу – с водкой, кислой капустой, люди с бронзовыми лицами – с войны, с концлагерей, тюрем – в кирзовых сапогах, линялых штопанных телогрейках , семечки, маты, папиросы, окурки. Сорок лет назад.
Сейчас – ларьки из алюминия и стекла, в них – поддельная водка. Поддельные сигареты, жвачка. На сопках вокруг – кирпично-бетонные джунгли, а площадь – загазованное машинами дно каменного стакана. По нему всё так же снуют людишки – с тупыми, измождёнными , серыми от голода лицами, с семечками и матами. И ещё: грязные оборванные беспризорные дети, нищие и бомжи – люди, живущие на улице, со страшными немытыми избитыми коростными нечеловеческими лицами. Сорок лет назад таких не было. Впрочем, зимой на морозе они все умрут, а к лету появятся новые.
А вокруг, на дорогах – десятки, сотни тысяч лакированных машин – за десятки и сотни тысяч долларов. За рулём – спекулянты преступники, прокуроры , судьи, милиционеры, чиновники – паразитирующие халявщики-педики, высасывающие кровь у тех, кто не на дороге, кто на тротуаре… Погибающая страна-территория!
Ч е м б о л ь ш е в с ё м е н я е т с я к л у ч ш е м у, т е м л у ч ш е в с ё м е н я е т с я к х у д ш е м у.
УКОЛ ПАМЯТИ. ДАО-ПРОСВЕТЛЕНИЕ: ….мне пять лет ещё жив отец подполковник фронтовик грудь в орденах а мать не старуха а молодая и красивая Мы на реке на лугу река широкая рыбная черепаховая уникальная с чистейшей водой Уссури Изумрудный луг и я ребёнок широко раскинул руки и бегу навстречу жизни пытаясь обнять луг реку счастье Вселенную Я ПРИШЁЛ В ЭТОТ МИР!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Создатель! Как же я любил твоё кино! Эту природу. Этот город. Эту страну. Этих людей. Эту жизнь! С каким цыплячьим восторгом я верил в будущее, в женщин, в умных справедливых мужчин, а потом – в литературу, в искусство. В собственный талант, в успех!
П а р а д о к с с т а р о с т и: п о н и м а е ш ь, к а к г р а н д и о з н о г л у п о п р о ж и т о е и г р у с т и ш ь, ч т о н е в о з м о ж н о э т и г л у п о с т и п о в т о р и т ь.
Но моя жизнь, как и любая другая, оказалась бессмысленной. Иллюзорные годы провалились в вечность, и осталось лишь ощущение мгновенности, полнейшего надувательства со стороны Создателя, каким-то образом, видимо, пожирающего нас. Я, как и все в моём возрасте, попал в Circulus vitiosus – замкнутый круг, из которого невозможно вырваться назад, в глупую, ничтожную, но… такую ДОРОГУЮ молодость…
Да ещё к этим последним мгновениям пребывания на планете локальный калейдоскоп перевернулся и более-менее привычная картина пространства-времени сменилась совсем уж на абсурдную: городом и страной правят кровавые подонки, из всех подвалов и канализационных колодцев несётся трупная вонь, а самые последние проститутки - ангелы небесной чистоты в сравнении со всеми этими бесчисленными милиционерами, прокурорами, судьями, журналистами, мэрами и губернаторами.
УКОЛ ПРОСВЕТЛЕНИЯ: Т о л ь к о о с н о в а т е л ь н о о п ь я н е в, м о ж н о т р е з в о с м о т р е т ь н а м н о г и е в е щ и. На эту сгнившую территорию шлюх.
И я пьянею. Шесть лет назад легавый искалечил мне глаз. Этот легавый по-совместительству трудился в банде двух братьев, бывших комсомольских работников. Несколько десятков убийств. Банда приватизировала город в пользу бандита губернатора Насратенко. Потом, когда они стали не нужны, их поубивали, прямо в милиции, в СИЗО. А тот легавый остался, я иногда встречаю его возле милиции.
Внешне искалеченный глаз выглядит нормально, но сильно болит и я стал медленно слепнуть. С тех пор я перестал писать для ублюдочной страны.
Я пьянею. Е с л и в с ё в р е м я т р е з в о с м о т р е т ь н а ж и з н ь, т о н е д о л г о и с п и т ь с я.
Ублюдки считают, что тот, кто пишет – сумасшедший. Книг они не читают. А если читают, то специальные: с приветом дебилам от дебилов!
- Я к маме хочу, - говорит Серёга. – Пойдём к нам? Возьмём бутылку, мама закуску…
- Серёжа, последние пять лет ты пролежал на диване. Не надоело?! Тебе тридцать пять, вон какие девки… ноги… Бутылки нам уже много. Да и осталось мелочи… вот, на сто граммов, эх, нищета! Мне нужна баба… молодая… энергия. Последняя была два месяца назад. Старая блядь, сорок шесть лет… Поехали на вокзал, чудненький буфетик, возьмём по пятьдесят. Там девушки… могут быть. Или в трамвае… Посмотри, какой прекрасный закат! Оранжевое небо, оранжевая водка, оранжевые девки, оранжевый Серёжа… - интерпретирую старую детскую песенку.
- Оранжевая мама, оранжевый трамвай, - подхватывает Серёга. Где-то в позвоночнике у него ещё теплятся слегка остатки прежнего интеллекта, юмора и университетского исторического образования.
Мы впихиваемся в переполненный трамвай. 1998 год от рождества Христова. Россия. Владивосток. Ещё не резвятся по городу бандитские «коммерческие» автобусы, вся «коммерция» которых – перевозить без билетов сотни тысяч безропотных граждан и ни гроша не платить налогов в бюджет города. Чиновница в мэрии, ответственная за транспорт, попытается навести порядок. Её застрелят в подъезде.А освободившуюся должность займёт сын нового мэра, посаженного в мэрское кресло губернатором-бандитом Насратенко, организовавшим фальсифицированные выборы. Этот новый мэр, Кобызлов , бывший первый секретарь Первомайского райкома КПСС, пытался мне продать когда-то бесплатную государственную квартиру. Наверное, он был тогда ещё достаточно наивен и думал, что писатели в СССР – богачи…
Это было при издыхании СССР, коммунисты потеряли последние остатки совести, и Кобызлов без страха распродавал госсобственность. Так же, как сейчас он смело, под крылом пахана-губернатора приватизировал за три рубля половину горада, стоящую миллиарды долларов.
Но мы с Серёгой впихиваемся в трамвай в первых числах октября 1998 года и мэрствует пока некий, известный в то время на всю страну и даже за её далёки пределами, Виктор Иудович Чердаков. Дважды он приходил в мэры, в том числе, с помощью моего пиара. И с помощью альтруистической Серёгиной работы – организатора митингов поддержки, оратора и бесплатного помощника.
Чердаков… Шизоидная, фантастически неблагодарная свинья! Задумал меня «замочить»…
Проезд в трамвае бесплатный, в троллейбусе – тоже. Чердаков – «совесть Россиии» - такую кликуху он себе выдумал, лишил оплаты «скорую помощь», все госбольницы, детские дома, психбольницу, люди вымирали десятками тысяч, зато – бесплатный трамвай. И в его газете мы, журналисты, получали макли шесть раз в месяц – аванс, зарплата и гонорары – до полутора тысяч долларов. Народных денег из городской кассы. На фоне массовой безработицы, голода, смертей и и среднемесячной зарплаты для народа в двадцать долларов…
Впрочем, я весьма пьян. Месяц назад они вышвырнули меня из газеты, название которой купили у Сергея. Он на американский грант выпускал частную газету «Приморье», но на кого похож сейчас…
Вообще-то, я ушел сам. Мне предложили стать главным редактором, я отказался. Не мое дело быть начальником и тем более – холуём. Шизоид Чердаков принял это как личное оскорбление, и действующий главный редактор Вридурков, кретинистого вида недоносок с бабьей мордой, стал создавать мне условия – выживать.
Я сильно пьян! И я без работы. Уже – навсегда. Я предвижу своё жуткое будущее. «Братаны», которые вот-вот вышвырнут из мэрского кресла Чердакова, не дадут мне работы НИКОГДА. Потому что я-то в этой портяночной газетёнке Чердакова строчил от души, талантливо и по-честному. Писатель: прозаик, фантаст, детективщик , сатирик, афорист, уж я посинтезировал во всех литературных жанрах – весь город стонал, читая мои статьи, сатирические пьесы и рассказы про вора-убийцу губернатора и его зятька, которого он садил в мэрское кресло в периоды отсутствия в нём Чердакова, и про всю их холуйско-уголовную камарилью с их «приватизацией» на миллиарды долларов, с их заказными убийствами, с их ПСЕВДОИДАМИ – судьями, милиционерами и прокурорами…
Чердаков очень стремился в губернаторы и подобные публикации для него были прямо-таки бальзамом на душу. Не понимал дурак, что кремлёвским уголовникам нужны свои уголовники на местах в регионах: ворон ворону глаз не выклюет или, как говаривали древние римляне – манус манум лават – рука руку моет.
Чего же я добился? Что получил? Ни работы, ни денег, ни благодарности народной… В дикой стране народа не бывает. Рабское холуйское быдло. А у меня – жалкая тысяча долларов, неприкосновенный запас. А вся эта жрущая мразь: Чердаков, губернатор Насратенко и его зятёк Толстозадов уже вместе. Уже целуются и обнимаются, уже поделили «сферы влияния», приватизировали гигантские рыбные флотилии, уссурийскую, всемирно известную тайгу, цветные и редкоземельные металлы, уже отвезли десятки чемоданов с долларами в Кремль, уже купили себе на будущее запасные аэродромы-кабинеты в Кремле у самозваного президента… И жируют в коттеджах, гоняют на мерсах. Но кто же меня «заказал»? Чердаков или Насрат с Толстозадом?
Приехали. Привокзальная площадь. Железнодорожный вокзал. Чуть дальше – морской. Бухта Золотой Рог. Босфоро-Восточный пролив, остров Русский, Японское море, Тихий океан. Конец России, Владивосток, транссибирская железнодорожная магистраль – десять тысяч километров до Москвы. Через Сибирь, Байкал, Урал.
Вон там мостик, выход на перрон вниз. (Я пишу о нём, кажется, уже в третий раз в третьем произведении, ну и пусть!) Железные трубы – перила. Мне – шесть лет. Мать поссорилась с отцом. Мы уехали. Отец подполковник, замкомандира полка. Фронтовик, десятки орденов, тридцать три года. В тридцать четыре умрёт. Мы уехали, он остался в полку. Ранее тёмное утро. Конец августа. Мне шесть лет, я впервые во Владивостоке во взрослом состоянии. Жил я здесь ещё в грудном, но не вспоминается. Старинный вокзал, морской влажный воздух, через бухту, по воде золотые дорожки от света корабельных фонарей. И трамвай мимо, первый в моей жизни, древний, без рессор, звонкий, громыхает… Я стою, маленький, возле этой мокрой от тумана холодной железной трубы.
Прошло сорок четыре года, мне пятьдесят. Население в городе увеличилось в десять раз, сам город, по внутреннему объёму – в десятки. Но вокзал – всё тот же. И мостик с трубой – тот же. Только потом построили морской вокзал рядом. Много чего ещё построили.
Эти сорок четыре. Небольшой промежуток времени. Щёлк! И нет ничего. Мне шесть. И мне – пятьдесят. И я иду пьяный. По тому же самому месту. Добавить. И найти, если повезёт, приемлемую проститутку. Потому что мне пятьдесят – оказывается, опять перемены в сознании. Сейчас это: седина в бороду, бес - в ребро. Это мои последние мгновения, последние дни. Я чувствую и знаю . Я иду по вокзальной площади, по тёсанному сто с лишним лет назад камню. При новой, фашистско-уголовной власти, один из отморозков, мэр-самозванец, вырыл камни и увёз куда-то, покрыв площадь примитивным асфальтом. В очерёдной раз нагрев на сём усовершенствовании кровавые ручонки. Потом кто- то заставил его вернуть камни на место. О Н И обокрали каждый метр моего города. И продолжают… Но я иду по возвращённым камням. Я иду с братом, который тоже появился в промежутке-мгновении, в тех сорока четырёх годах, провалившихся в вечность. Брат от другого отца. От другой жизни, ему самому уже тридцать пять, он успел побывать моим маленьким братцем, я стирал его пелёнки, выгуливал в коляске. Давно снесён тот дом, потом ещё череда квартир, потом он учился в университете, служил в армии, сошёл там с ума, и всё это промелькнуло мгновенно, как и мои жёны, дети, двести или триста женщин, из которых я с трудом могу вспомнить десятка два случайных юных дев и прожжённых баб…
Мы перемещаемся в пьяном измерении по вокзальной площади, мы поднимаемся по нескольким каменным – всё тем же, что и сорок четыре года назад – ступеням всё к тем же старинным массивным дверям.
Всего лишь месяц назад я накатал статью об этом железнодорожном вокзале –памятнике. Как-то так получилось, что не был я на вокзале лет восемь. Впрочем, «как-то» расшифровывается так: социализм рухнул, пришло безвластие, уголовщина, грабежи, убийства, безразмерные цены. Пришла борьба за животное выживание в бандитском хаосе. Двадцатикопеечный билет в пригородную зону превратился в двадцатирублёвый. А на пляжах и в загородных парках – разгул негодяев: убийства, убийства, убийства….
И заросла народная тропа на загородную пляжную электричку. Заросли травой пляжи, разгромленные ларьки, качели-карусели. Попряталась милиция, сама превратившаяся в убийц и холуёв. И только фанатики дачники, самые-самые, подыхающие с голода пенсионеры, пытающиеся остаться живыми за счёт своего мизерного, в шесть соток огорода, продолжали удобрять свои сотки… собственными трупами! Сколько их, несчастных убито…
И вот, совсем недавно, я вновь открыл для себя вокзал. В последние четыре года я стал пить. Часто и много. К смерти. Страшно умирать, конечно. От сердечного приступа, например. Когда никто и ничто не может и не хочет помочь. Ты задыхаешься-задыхаешься-задыхаешься, умираешь, смешная «скорая помощь» с пьяным фельдшером или матерящейся дебильной шлюхой-врачихой…
Умирать страшно, но жить на уголовной помойке – мерзко. И как-то я забрёл в поисках спиртного на разлив на вокзал. И – чудо! Сверканье! Блистанье! На внешних стенах – фарфоровые цветные вставки с русскими национальными лубочными картинками. Полированные тонированные в огромных окнах стёкла. Восстановлены окна-бойницы. Крыша из новейшей псевдочерепицы. Петушок-флюгер на коньке! Внутри пол из полированного мрамора, фонтанчики, художественная роспись на потолке. А буфет… Этот древний буфет, куда тридцать лет назад после так называемых танцев в час ночи и позже я иногда с друзьями и девицами забредал, чтобы съесть бутерброд и выпить кофе. Единственное место в городе, где можно было поесть при советской власти ночью.
Но сейчас буфет совместил в себе стилизованную старину: высоченный потолок, бар под красное дерево, плюс новейшие материалы, плюю работу мастеров из Италии и плюс роспись стен и потолка местными художниками. Не поскупились новые хозяева железной дороги, недавней государственной, ныне частной.
Бедные-бедные мы пассажиры, живущие у чёрта на куличках, где закон – тайга, цены выше мировых, а зарплата для народа минетно-педератическо-помоечно-бомжёвская!
Я, конечно, накатал статью, расхвалил. Директорша вокзала подарила мне фирменную книгу: историю Дальневосточной железной дороги и строительства вокзала от первого кирпича. Заложенного будущим царём Российской империи Николаем Вторым и до современности. А директор вокзального ресторана «Гудок» тоже порассказал мне об истории кабака, о его недавней реставрации итальянцами и пытался у меня, подвыпившего в буфете, купить галстук, красный в чёрную полоску, тоже итальянский, от кутюр. Я его позаимствовал у Серёги, который в своё время его тоже у кого-то позаимствовал, живя в Москве – скрываясь от преследований Приморского губернатора-уголовника Насратенко и его камарильи.
В муниципальной Чердаковской газете я вёл несколько рубрик, мной же и придуманных. В том числе – «Любимый город». А в городе – несколько десятков зданий, внесённые во все архитектурные мировые словари, как памятники выдающегося зодчества. И я описывал эти здания, их создателей, историю дореволюционную и после. О, эти аркатурные окна, рустованные стены, колонны с каннелюрами, аттиковые карнизы и этажи! Пригодились мои тома по истории Всемирной архитектуры, купленные когда-то в двадцатилетнем возрасте.
Статья о вокзале была последней моей работой в газете. Они её почему-то не опубликовали, пропала. Но публикуют другие мои материалы вот уже второй месяц после моего увольнения. А гонорары не платят. А они там весьма приличные. И годовые отпускные Вридурков не заплатил, как , впрочем, и всем остальным, которых он увольнял. Если я их даже и получу через суд, то полностью обесцененные – новый удар спекулятивной гиперинфляции, созданной воровским Кремлём, вновь поставил Россию на колени в дерьмо по макушку…
Эх, газета-газета… Через некоторое время я узнаю, что «совесть Росии» умудрялся строить насосы по откачиванию денег из бюджета города в собственные карманы – во всех своих городских «начинаниях». И газета, в которой я, наивный, писал острейшие статьи и сатирические штуки против банды губернатора, в буквальном смысле подставляя свою жизнь, оказалась таким же воровским насосом –отсосом «совести России»!
На вокзальных ступенях несколько граждан и гражданок. Проститутки именно здесь раньше дежурили. Сейчас не видно. Милиция, наверное, разогнала. Ныне они официально, по телефонам, распечатанным в бесплатных газетах, раскидываемых по почтовым ящикам – фото шлюх, телефоны – «фирмы досуга», принадлежащие губернаторам, мэрам, прокурорам, милиции. Читайте дети, учитесь двуличной жизни в минетной лживой стране: проституция категорически запрещена законом, а вам на дом годами приносят газету с объявлениями сотен публичных домов, а «крышуют» легавые и прокуроры-воры, бесплатно трахая несчастных баб, от безработицы и голода пошедших в проститутки…
Впрочем, вот две. Но… Одна дама весьма интеллигентного и даже интеллектуального вида. Беседует с девкой лет шестнадцати, которая как раз и тянет на б. Симпатичная брюнетка-малолетка курит.
Серёга неожиданно вытворяет финт: вытаскивает у девчонки изо рта сигарету, делает затяжку и вставляет ей сигарету обратно в губы. И мы заходим в старинное здание, сверкающее новейшими отделочными итальянскими материалами, мы заходим в когда-то людный, а ныне пустынный, с фантастическими ценами шикарный буфет - как музей. На одной стене роспись – портрет основателя всего Дальнего Востока, графа Муравьёва-Амурского, на другой – ещё кто-то, наверное, Невельской. На стойках бара – батарея бутылок: водки, вина, коньяка, пива. Здесь можно сожрать и свежеприготовленную курицу. Но в кармане лишь мелочь на сто граммов. Выпиваем по пятьдесят – фальшивой водки из нефти. Такая фальшивая действительность в гнилой стране. И выходим всё на те же ступени. А там всё те же: мадам интеллектуалка со следами утончённой былой красоты и её извращённой многолетней использованности. И её собеседница, молодая симпотяга сомнительного качества в сомнительной синей спортивной куртке.
Впрочем, я пьян. Не так, чтобы совсем уж ни хрена не видеть, не соображать.
Нет, до подобной кондиции я уже не дохожу, никакие дозы алкоголя уже не могут меня отключить или превратить в животное мурло. Наоборот, чувства и мысли обостряются. Так кажется. Что где-то что-то «обостряется». А на самом деле… Я смотрю и не вижу. Не вижу очевидного!
Серёга вновь вытаскивает из губ девицы нескончаемую сигарету, затягивается и вставляет на место. – Пойдём с нами, - предлагает Серёга абсолютно нормальную идею девице. И ведь не подумаешь, что сумасшедший. Проснулся…
- Если угостите кофе, то пойду, - мгновенно отвечает девица – словно сто лет она ожидала этого предложения от Серёги! И двигает за нами, забыв попрощаться с собеседницей.
Серёга прихватывает девицу за талию, а я пытаюсь ему шёпотом сообщить своё отрицательное мнение о ней. Сам не знаю – почему? Кого я надеялся встретить здесь? Елену Прекрасную? Или потому, что предпочитаю блондинок? Да и слишком уж молода. Наверное. Только для меня… Уже…
Мы двигаем через площадь к трамваю, и я н и ч е г о н е з а м е ч а ю… Кроме её всё-таки слишком юного возраста.
Мы ждём трамвай. Я пытаюсь выяснить её досье: сколько лет, где живёт, чем (хе-хе, нашёл что спросить у проститутки!) занимается. Да. Пьяный дурак!
Она, разумеется, начинает врать. Говорит, что ей двадцать. Живёт, якобы, в самом отдалённом районе, работает, якобы, санитаркой в больнице за сверхнищенскую символическую оплату, но и ту уголовники врачи не платят три месяца, прокручивая через банки на проценты. Зовут её, якобы, Оксана. Врёт, конечно. Они всегда скрывают своё настоящее имя…
В трамвае Серёжа возвращается в своё нормальное состояние – становится опять сумасшедшим. Забывает о даме, торопится усесться в свободное одноместное кресло. Оксана садится тоже в одноместное за Серёгой. Трамвай заполняется и переполняется. Я подсаживаюсь к Оксане – вплотную.
Теперь просыпаюсь я. Замечаю её нежную длинную шейку. Вожу по ней пальцами. Думаю: как я выгляжу в пятьдесят рядом с шестнадцатилетней? Но мои пятьдесят странны и удивительны. Когда не пью, выгляжу на тридцать.Так говорят. И ещё говорят, что от меня идёт некая сексуальная энергия. Но если бы только говорили! Целая серия любовей прокатилась по мне, бедному больному старичку! Они начали катится по мне усиленно от сорока восьми и до пятидесяти с небольшим. Эти странные молодые женщины от двадцати до двадцати трёх рвали меня на части, облизывали, обсасывали и даже пытались выходить за меня замуж! Однажды произошла невольная встреча (невольная для меня, но встречу организовала очередная моя девушка) с родителями двадцатитрёхлетней, где выяснилось, что я старше мамы на десять лет, а папы – на шесть. А они, глупые, пришли требовать, чтобы мальчик, то есть я, женился на их дочке, не ночевавшей дома пять суток… Девушка не знала, сколько мне лет…
О, эти страстные перезрелые девушки времён гражданской войны! Для них не нашлось – среди наркоманов и бандитов – любовников и женихов! Они растопили моё старое больное сердце, они-то были уверены, что моему телу, лицу, сердцу и всему остальному не более тридцати пяти. Они вовлекли меня вновь, как в молодости, во все свои чувствишки и сексишки, я, как в семнадцать, вновь стал крапать стишки о любви, а когда всё заканчивалось с каждой из них, я лил, нет, и з в е р г а л фонтаны слёз! Чего НИКОГДА со мной не бывало ни в молодости, ни в сорокалетней зрелости! Говорят, это от склероза мозга. А ещё я думаю, что такое бывало со мной от многодневных ударных доз спиртного…
Вот и Оксана, она не догадывается, что мои тёмно-каштановые блестящие волосы – краска, хна с басмой, а на самом деле они совсем седые. Как и мои седые усики, подкрашенные чёрным косметическим карандашом. Но кожа лица и тела – собственная, она удивительно не стареет, восстанавливается и выглядит лучше, чем у многих двадцатилетних.
Но как же мне будет скоро трудно и жутко, наверное. Все нормальные люди стареют постепенно. Привыкают. А мне предстоит состариться, очевидно, мгновенно. Сразу, без перехода перешагнуть из молодости в старость. Вот, только вчера, еще вчера! Тебя облизывали и обожали молодые красивые женщины, полные жизни, энергии и даже желания родить от тебя. Ещё вчера. Но ни сегодня-завтра, Саша, ты превратишься в чучело, в никому не нужного старого мужика. Уже навсегда. А «навсегда» - всего лишь несколько лет. И – смерть. Могила. Черви сожрут эту кожу. Это лицо. Как условна наша ничтожная иллюзорная жизнь: кожа, лицо… Хе-хе. НИЧТО.
Однажды, в сорок, юный – на вид двадцать три, энергично, молодо, в кожаном, модном тогда пиджаке, запрыгиваю в трамвай. Полупустой. В центре города. На меня пристально смотрят две дамы - давным- давно отцветшие-отжившие, без мужского будущего и как будто без прошлого. Бабки. И одна говорит другой – громко, нарочно, чтобы я хорошо слышал, чтобы хоть так зло отомстить моей продолжающейся молодости: - Ты посмотри на него, на этого м а л ь ч и к а. Всё такой же! Мы состарились, болеем, подыхаем, а он всё такой же!
Когда-то меня знал весь молодой город. У меня даже была кличка – Лорд. Очевидно, в числе моих знакомых девушек присутствовали и вот эти две ныне уже бабушки, которых бы у же никогда не узнал и не вспомнил, они окончательно деградировали, состарились и позавидовали моему обманчивому бессмертию Дориана Грея… Поменьше нужно было жрать мяса, масла, яиц, сметаны и чего там ещё… старые жирные чушки!
Ничтожная иллюзорная жизнь: кожа, лицо… Хе-хе. НИЧТО. Бессмертными останутся только некоторые мои афоризмы, уже известные как народные пословицы. Без имени автора. Обидно мало. Впрочем, кто знает, может быть , Создатели Вселенной тоже неизвестны? Потому что мы ВСЕ – Создатели Вселенной?
Поэтому гладь, гладь, Саша, эту иллюзорную нежную юную шейку, через час ты будешь гладить у неё и все остальные иллюзии. Потому что тянется она ко мне, а не к Серёге. Женщины хорошо и мгновенно чувствуют мужское здоровье. Или – его отсутствие…
Чуть-чуть осталось на Этом Свете. Вот-вот у меня всё начнёт отказывать – от голода, от бесконечных бессонных ночей в качестве сторожа на бандитских автостоянках, от полнейшей бесперспективности и безбудущности в погибающей стране. Обманом мне удалят абсолютно здоровый желчный пузырь, изрежут всю печень, уничтожат поджелудочную. За двести ничтожных долларов меня, фактически, убьют. Начнётся диабет, едва ни остановится печень, я обращусь за помощью – ведь вот чеки, оплата за операцию, гарантийный годовой талон (как на телевизор!...). Но все документы в поликлинике и больнице они подделают, мне сообщат, что это двадцать лет у меня всё так было, гастроэнтеролог – мерзкая молодая псевдоврачиха вместо помощи умирающему пообещает поместить меня в дурдом, а главврач города по телефону прямым текстом сообщит: будешь ещё жаловаться – добьём.
Россия – единственная страна на планете, где нет медиков и докторов, есть в р а ч и. От глагола – ВРАТЬ. Впрочем, весь народ их давно называет Р В А Ч А М И.
Я буду годами питаться крохотными пресными сухариками, буду подыхать без малейшей медицинской помощи, без лекарств. Властная уголовщина, захватившая мой город, мою страну, отберёт у меня мою трудовую книжку с почти сорока годами трудового стажа, а прокуроры-уголовники заберут мою старенькую печатную машинку «Москва», на которой я печатал все свои книги.
Потом я узнаю, что все мои друзья детства не выдержали этой адской жизни в дьявольской стране и поумирали еще пятнадцать-двадцать лет назад. А я-то думал, что они читали мои книжки, в которых присутствовали и они!
Но моё искалеченное тело , моё хрупкое, иллюзорно-бессмертное «я» всё также будет тянуться к действию, к жизни , не взирая на всё более и более осознаваемую всю её ничтожную смехотворность. Я буду писать вот этот последний в своей жизни рассказ, отвлекаясь от боли, от смерти, понимая, что вряд ли успею его дописать…
Но мне ещё пятьдесят, я ещё выгляжу на тридцать – когда не пью, я ещё полон жизни! И мы с Серёгой ведём под руки девочку с вокзала! И ещё не знает несчастный Серёга, что он в п о с л е д н и й р а з идёт вот так рядом со своей последней в жизни женщиной. Все его многочисленные братья по отцу, у которого было десять официальных жён, спились, погибли под колёсами машин, сошли с ума, покончили с собой…
Но сегодня мы двигаем с трамвая, с остановки «Спортивная». У меня в квартире тысяча долларов по сто. Менять сейчас негде. У Серёги в квартире лежат другие мои деньги, русские. Вот их небольшую часть мы возьмём и зайдём в магазин.
Лишь теперь я замечаю, что Оксана хромает. – Ой, только не по лестницам, -говорит она.
- А в чём дело? – Спрашиваю я, не замечая, что одна нога у неё тоньше и короче другой.
- Последствия операции. Мне в шестнадцать сделали в Ленинграде операцию. Аневризма мозга. Всё удачно, жива осталась, но потом делали пункцию спинного мозга и… Задели там… Меня парализовало, правую сторону. Я вообще никакая была… Сейчас правая рука не чувствует почти. И нога остановилась в росте. Плохо гнётся. Поэтому по лестницам…
- Э-э, да мы тебя понесём, если надо будет! – Я обхватываю её за талию и слегка приподнимаю, потому что мы поднимаемся как раз по крутой лестнице. Владивосток, как амфитеатр: внизу бухты, а дома – по сопкам. Серёгин как раз на крутой верхотуре.
Серёжа живёт с матерью. И квартира материна – трёхкомнатная, на третьем, с лоджией. Мусоропровод, лифт. Мать в своё время написала дарственную на Серёгу. А сама жила за городом, в посёлке, преподавала математику в школе и ей там дали однокомнатную квартиру. По советским законам нельзя было иметь более одной квартиры, поэтому ей пришлось написать дарственную на Серёгу. Потом – глубокая старость. Загородную продала за бесценок и сейчас живёт с Серёгой – как опекун уже в его квартире, которую она ему подарила. Серёга недееспособен, часто или всегда бывает опасен. Как она с ним сосуществует!? А психиатры навострились, ждут её смерти: Серёгу в специнтернат, месяца через два заколют уколами насмерть, а квартира отойдёт в этот самый интернат, там на неё хозяева найдутся. Подобные фокусы с квартирами - массовый конвеер в уголовной России. Сотни тысяч убитых стариков и таких, как Серёга. Нужно лишь заплатить, кому надо: прокурорам, милиции, в жилищную контору.
Информация-информация-информация! Человечество лопнет от её дурацкого избытка. Мне – пятьдесят. Для нынешней России, где по официальной статистике мужики едва дотягивают до пятидесяти трёх, я – долгожитель. Мне пятьдесят и я – прожжённый тип! Должен быть таковым. Как и каждый мой ровесник-современник в стране дураков и негодяев. Десятки моих дурацких профессий, неудавшиеся мои жёны и дети, неудавшаяся уголовная страна, воровская власть – здесь выживают только п р о ж ж ё н н ы е!
Ну что мне, пятидесятилетнему, этот тёплый осенний вечер, этот закат солнца, эти блестящие внизу лужи-бухты, эти кишащие японскими машинами улицы? Что мне, в конце концов, эта очередная пьянка, эта сомнительная юная дева с вокзала?
За свою жизнь, кроме детства, юности, молодости, получений дурацких профессий, я многократно бывал в самых различных ситуациях, где меня унижали, оскорбляли и пытались даже убивать. Оскорблял и обижал кого-то и я и в самообороне мог убить тоже. Вся жизнь прошла в надеждах на лучшее будущее, но прошла на самом-самом дне. Но с другой стороны, вкалывая слесарем, электриком, сторожем, много лет выискивая кусочки времени для творчества и порой творя бессмертные шедевры как раз на таких ничтожнейших работах, находясь среди дебилов, воров и прочих разнообразнейших ублюдков, я публиковался, пусть и за смешные гонорары, в самых престижных советских журналах с их прошлыми фантастическими многомиллионными тиражами – о чём не могли и мечтать многочисленные так называемые «журналисты» и «писатели» , за взятки и от КГБ получившие дипломы, удостоверения и должности. Но талант от КГБ не получишь!
Только что, трудясь литредактором газеты тиражём в двести тысяч экземпляров, я задней левой ногой открывал любую дверь мэрии или губернаторской «малины». Я не испытывал ни малейшего мандража перед паханами от власти, которые легко могла меня искалечить или «замочить» за мои писания. Мандраж перед моими произведениями был у них.
А мои книги? Я мог описывать уголовных, тоже прожжённых типов так, что некоторые братаны держали мои произведения как настольные и спрашивали: сколько лет ты парился в зоне?
А мои афоризмы, часть из которых миллионы твердят, как пословицы: ЧЕГО НЕЛЬЗЯ СДЕЛАТЬ ЗА ДЕНЬГИ – МОЖНО СДЕЛАТЬ ЗА БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ.
Или: РОЖДЁННЫЙ КВАКАТЬ – ПЕТЬ НЕ МОЖЕТ, НО МОЖЕТ ВСЕХ ЗАКВАКАТЬ. Или: ДУРАК – ОН И С МАНДАТОМ ДЕПУТАТА ДУРАК, ТОЛЬКО ЕЩЁ МАНДАТНЕЕ!
Я прожжённый изощрённый и извращённый тип! Чего я только и кого ни видел, и что только ни делал сам!
Но вместе с тем во мне, в моём непознаваемом мозгу, в этой луже нейронов и синапсов, есть лужица бездонной наивности, искренности, откровенности и незагрязняемой чистоты – вечной молодости! Именно эта чистая лужица и позволяет мне до сих пор оставаться живым, куда-то двигаться и… молодо выглядеть!
Сейчас безразмерная лужица сотворяет со мной очередной фокус: она заставляет меня, прожжённого пятидесятилетнего интеллектуала ИСКРЕННЕ принимать и взбаломученное собственное расширенное алкоголем сознание, и сопливую вокзальную девчонку – как состояние новизны! Как будто действительно сейчас узнаю что-то необыкновенно-новое! С лёгкостью опускаюсь на дикарский уровень микро-мозга Оксанки, а та с такой же лёгкостью принимает меня за СВОЕГО!
Положительно на меня действует фантастическая «молодая энергия», в чём я не однажды убеждался.
М о л о д о с т ь – э т о к о м е д и я, н а д к о т о р о й в с т а р о с т и х о ч е т с я п л а к а т ь.
Фразу я написал в сорок, уже тогда чувствуя, как уходит бурление гормонов в крови, остывает кипение молодой глупости и силы, гаснет вера в будущее и бессмертие…
Давно не сочиняю афоризмов о молодости и женщинах. Иногда с похмелья произвожу фразы о мандатных депутатах, самоизбранных президентах и прочих клоунах.
КЛОУН, НЕСУЩИЙ НАРОДУ САТИРИЧЕСКУЮ ПРАВДУ - ВЕЛИЧАЙШИЙ АРТИСТ. АРТИСТ, КРИВЛЯЮЩИЙСЯ В УГОДУ ДЕБИЛЬНОЙ УГОЛОВЩИНЕ - НИЧТОЖНЕЙШИЙ КЛОУН!
Эти фразы – НАСТОЯЩИЕ юмор-сатиру, ИХ холуйская пресса, конечно, не публикует. За юмор у НИХ сейчас канает пошлятина про сиси и писи…
КОНДА ТАЛАНТЫ ПЕРЕЕСТАЮТ МЕТАТЬ БИСЕР ПЕРЕД СВИНЬЯМИ - СВИНЬИ НАЧИНАЮТ МЕТАТЬ НА ВЕСЬ МИР СВОЁ ДЕРЬМО!
Но Господи! Почему же ты сделал так, что нельзя ни на час вернуться туда, в гуттаперчивое юное, а не тренированное годами тело! Туда, в пустую и тёмную молодую смазливую головёшку, где вместо мыслей – пляска половых гормонов!
Как бы хотелось волшебной метлой вымести из башки весь этот иллюзорный, но такой реальный – возраст, весь этот «опыт», «знания», болезни, старость и вновь стать молодым и начать сначала, но … уже на какой-то другой, р а з у м н о й основе…
ЖИЗНЬ – ПОДЛЫЙ ОБМАН, КОТОРЫЙ БОГ ПРЕПОДНОСИТ НАМ С ЧЕСТНЫМ ВИДОМ.
Но и этот обман – такой коротенький обманчик! Как обманчивый вечерок, в котором я вновь надеюсь что-то испытать, девчонка – что-то и сколько-то получить, а сумасшедший Серёга, у которого так темно в голове, тоже на что-то, наверное, надеется, хотя, судя по его пустым глазам и отсутствию энергии в лице, ни на что он уже не рассчитывает. И даже не понимает, что это такое – будущее.
Dum spiro – spero?* Все наши надежды – несчастное одинокое бездонное враньё! За пятьдесят лет жизни у меня случались сотни подобных и неподобных ситуаций, где я надеялся и осуществлял свои самые низкие и самые высокие помыслы и мечты. И куда же оно всё испарилось!? Иллюзии, миражи, самообман! И никому и ничему во Вселенной не жарко и не холодно от того – что мы испытали, на что мы надеялись.
Так же, как я сейчас залил в свой организм водку и под её воздействием иду-бреду, о чём-то разглагольствую и вижу через ядовитую сорокаградусную жидкость этот мир совсем другим. И мнится-то мне, опьянённому собственной глупостью, что и окружающий мир такой же, как я сейчас, и он разделяет со мной мои пьяные мысли, мои чувства, мои бывшие жизненные опыты, мои ничтожные оргазмы, любови!
Но трезвым я давным-давно понял, что это я САМ колю себя различными иголками, это я Сам, как в наркотическом или больном бреду смеюсь и плачу, это я САМ придумываю себе счастье и горе, а этот неведомый мне мир – тоже САМ по-себе, ничего-то он со мной не разделяет, как и все эти тысячи равнодушных автономных прохожих, в которых не залита сейчас водка!
И я для этого равнодушного суперсложнейшего космического мира лишь жалкий клоун, биоробот, саморазвлекающийся автомат, нажимающий на себе же кнопки с программой… Клоун и какая-нибудь ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ ЖРАТВА. Ведь не может же быть ПРОСТО ТАК: галактики, звёзды, планеты, сборища псевдоразумных существ… Так не бывает в природе – все и всё потребляют друг друга.
А для нас, потребляемых неведомым суперкосмическим разумом: заканчивается хаотичный набор различных ситуаций со случайными п о п у т ч и к а м и в случайных местах, и заканчивается так называемая «жизнь» - случайность, кучка хаотичного хлама и самообдуривания.
*
D U M S P I R O, S P E R O! ПОКА ДЫШУ – НАДЕЮСЬ. Латынь.
Всего лишь через год я напишу научно-популярную работу: о Галактике, о Вселенной, о течении времени, об НЛО. В ней я буду утверждать и доказывать, что Прошлое и Будущее существуют одновременно, а значит, время идёт из Будущего, а раз так, то ВСЁ УЖЕ СУЩЕСТВУЕТ и НИКАКИХ случайностей нет! В с ё з а п л а н и р о в а н н о…
А пока, случайно-запланированно, мы втроём входим в подъезд девятиэтажного дома, где живёт Серёга с матерью. – Ты стой здесь с Оксаной, а то тебя мать никуда не отпустит, - говорю я Серёге и ухожу за деньгами.
Женщины живут дольше, наверное, потому, что не принимают, а может быть , и не понимают полнейшей абсурдности и нелепости жизни на этой планете Земля – круглого кладбища наших эфемерных тел и ничтожных надежд.
Впрочем, в молодости мы, мужчины и женщины, одинаково наивно ставим собственную жизнь в центр вселенной, принимая её как реальный бесценный суппер-бриллиант. Но с годами мы, мужчины, всё дальше и дальше отходим от хитро и гениально устроенного обмана, называемого жизнью, и всё ближе подходим к пониманию откровения посланца более высшего разума И. Христа: «Вы овцы, а я ваш пастырь».
Что делают с овцами? Стригут, кушают, со шкур делают кожу и шубы. Когда нас поедают? Днём? Ночью во сне? После смерти? Чем выше разум, висящий над нами, тем изощрённее продукты его потребления…
Но ощутить однажды, в надвинувшемся возрасте себя лишь овцой для чьего-то потребления, пусть даже Того, Кто нас запустил в этот хлев-загончик-планету - весьма грустно. НИКОГДА человечеству не будут раскрыты НАСТОЯЩИЕ ТАЙНЫ – овцы должны знать своё место. А новые наука и техника - такой же обман, как и всё остальное, как механический заяц на собачьих бегах: несётся по кругу, вот-вот догонят, но… скорость увеличивается и глупые собаки с высунутыми языками падают, выбиваясь из сил…
Большинство женщин, доживая даже до глубокой старости, продолжают верить в РЕАЛЬНОСТЬ собственной жизни и жизни вообще, не понимая, что поучаствовали лишь в СПЕКТАКЛЕ, написанным и поставленным за них КЕМ-ТО. Ибо Время – совсем не то, за что мы его принимаем, а наша жизнь и окружающее нас, дурящее нас пространство-время - некая «плёнка», крутящаяся не из Прошлого в Будущее, а наоборот, из Будущего в Прошлое. Значит, все роли в СПЕКТАКЛЕ предопределены задолго до рождения артистов-марионеток, и нельзя изменить не то, что свою судьбу, но и собственный, запланированный КЕМ-ТО любой чих…
Но женщины, как правило, верят в традиционность представлений о времени и жизни. Эту грандиозную иллюзию молодости они принимают за правду даже в старости, хотя неоднократно убеждались в нелепой хрупкости живого. Вера в псевдореальность и держит женщин в старости – дольше нас мужчин по мировой статистике на пятнадцать лет.
Моя мать одна из таких женщин, дожившая до старости и принимающая жизнь за реальность, не понимающая обмана этой планеты, этого Солнца, этой Галактики, этой Вселенной. Именно поэтому она не в состоянии прочитать Новый Завет, принимая его за сказку, не желая понять, что как раз всё наоборот: сказка, весьма страшненькая и нелепая – наша жизнь, а настоящая правда и полуправда - то, что рассказывает странная НЕЗЕМНАЯ книга…
Сейчас, когда я вхожу в её квартиру, ей семьдесят два. Только что она закончила свою деятельность учителя математике. Но пройдут годы и она будет упорно, не сдаваясь цепляться за псевдореальность – живя рядом с совсем обезумевшим Серёгой, она будет издавать за свой счёт, за нищенскую собственную и Серёгину пенсии книги, написанные ею тридцать лет назад, она будет километрами рифмовать «стихи» - жуткие, графоманские, больные, не понимая этого, надеясь своей безумной нелепой рифмой задержать разрушение, смерть и остаться зарифмованной реальностью в поддельном мире. Но дальше мусорной свалки пачки её никем не читанных книг не пойдут…
Но разве не то же самое делаем мы, мужчины-творцы: изобретаем колесо, велосипед, электричество, пишем дурацкие рассказы и романы… Правда, творим мы в более молодом возрасте, когда ещё верим в своё тело и ум – эти химические временные картинки на непознаваемом экране. Однако, вот мне уже и далеко за пятьдесят, я давно разгадал иллюзорность жизни, а смерть – это бесконечное НИЧТО, вовсю разгуливает по моему хрупкому стеклянному организмику, готовясь в любой момент кокнуть меня вдребезги и НАВСЕГДА. Но… я пишу этот рассказ. Зачем!?
Чтобы компенсировать творчеством уходящую жизнь? Чтобы перебросить себя текстом на десятилетия вперёд, к новым поколениям?
З А Ч Е М ММММММ???????!!!!!!?????!!!!!???????
Новые поколения найдут на Марсе остатки неведомых цивилизаций, а в космосе откроют звёзды неизвестных типов с фантастическими свойствами, и…. Но это всего лишь «заяц» увеличил скорость, а вокруг всё то же и даже хуже, вот уж и бедному человечеству нет места среди расплодившихся суперкомпов, и надо уходить в небытие, так НИЧЕГО и не поняв…
- А где Серёжа ? – С порога сердито и зло задаёт мне вопрос мать. Сколько она потратила сил на выращивание любимого младшего сына! Удивительно, но моё детство она забыла напрочь, как будто его и не было, как будто она не являлась моей матерью. Но все её усилия, потраченные на Серёгу, пошли прахом, и выглядело это как-то жутко, словно наказание свыше…
- Серёжа внизу … с девушкой. Сейчас мы пойдём ко мне.
- Уже поздно. Пусть немедленно домой идёт! И что это за девушка ещё!? С одной – вдвоём!?...
- Серёже тридцать пять лет. И он, как ты знаешь, фактически умирает. У него не было женщины пять лет. Пусть напоследок хотя бы…
Мать – властная женщина. В моем детстве и молодости – до самодурства по отношению ко мне. Может, поэтому она и не помнит моё детство? Но с Серёгой у неё всё совсем не так. Патологическая любовь. Серёга получил всё: высшее образование, эту трёхкомнатную квартиру переписала она на него, сумасшедшего, не понимая, что тем самым подарила её преступникам-врачам, а любимого сына может досрочно переправить на тот свет – за эту квартиру психиатры его и убьют…
В армии, куда он, бросив четвёртый курс университета, сходя с ума, пошёл добровольно, она снимала рядом с частью в посёлке комнату и поддерживала его, уже невменяемого, продолжавшего «служить» в дикой советской армии.
Но всё оказалось не впрок. Он её уже несколько раз бил, она ходила с синяками… Прячет от него ножи, потому что голоса в его больной голове говорят ему: убей мать… Но её любовь не гаснет. Иногда мне кажется, что она тоже сумасшедшая, но в более умеренной скрытой форме.
Впрочем, она написала весьма талантливую большую повесть, практически, роман: о своём сыне, как он, сумасшедший, после тяжелейшего гепатита, служил в дикой полоумной советской армии времён распада СССР.
Ей удалось не только рассказать о Серёге и о себе – она почти два года провела там, среди солдат и офицеров, но и показать реально-правдиво подлинный микроуровень всех взаимоотношений и среди солдат, и среди их командиров. Жуткая картина получилась, единственная, отражённая реально в тогда ещё гэбэшной стране: драки, голод, холод, полнейшее бесправие для солдат, дедовщина. И ничтожнейшие офицеры, плюющие на молодую солдатскую жизнь и смерть в мирное время!
Если бы она вписала туда свои впечатления и о второй мировой войне, которую она пережила в молодости, на которой погибло около тридцати миллионов соотечественников и едва выжила она сама…
Если бы она вписала туда впечатления о советской послевоенной армии и своём муже подполковнике – с десятками боевых орденов, прошедшего Сталинград, Курскую дугу, Берлин, освобождавшего планету от фашистской чумы…
Тогда бы её роман вошёл в мировую литературу, как талантливый и художественно-исторический. Но почему-то – ни воспоминаний, ни сравнений! Однако и в таком виде роман оказался талантливым и литературно удачным, правдивым и единственным в своём роде – как всегда и бывает, когда пишешь правду и от души.
Она издала его уже в старости, через двадцать лет, за свой счёт – сто экземпляров. Я рассылал её роман по издательствам, но не нашлось в уголовной России ни одного честного и талантливого издателя… Не удивительно: ВСЕ ИЗДАТЕЛЬСТВА И ГАЗЕТЫ НА ШЛЮШЬЕМ СОДЕРЖАНИИ У БАНДИТСКОГО КРЕМЛЯ…
Я достаю из шкафа, из под стопки белья свои деньги. Беру тысячу. Месяц назад она равнялась полутора сотням американских долларов. Но сегодня это не более пятидесяти. На жалких остатках территории СССР, России – гиперинфляция. Кремлёвские бандиты в очерёдной раз обворовали рабский народ, нахапали в личные бездонные воровские карманы западных миллиардных кабальных кредитов и вот, «гиперинфляция»… Для ста сорока миллионов российских рабов – голод, беспросветная нищета, смерть.
Я спускаюсь вниз. Серёгина куртка уже переехала на Оксану. «Чем вы тут занимались?...»
Мы двигаем по иллюзорности сгустившегося вечера, с иллюзорным, помрачённым алкоголем сознанием. И этот-то случайный набор хаотичных мгновений и есть жизнь!? Трудно представить, что ВСЁ ЗАПЛАНИРОВАНО – каждая чепуха, и время течёт из будущего, ФИЛЬМ УЖЕ СНЯТ!...
Какие же мы наивные: ж и в ё м м г н о в е н и е, а и г р а е м в в е ч н о с т ь!
А вечность играет с нами… Как же нас дурачат наши Создатели, заставляя нас принимать наши миги-жизни за что-то настоящее, наши эфемерные тела – за что-то прочное, наши абсурдные повторяющиеся ситуации – за нечто новое и необходимое…
Мы двигаемся по стометровому отрезку иллюзорного времени-пространства к знаменитому в городе магазину вора Толстозадова. Ну не абсурд!? Этот ублюдок спокойно, вместе с родственником губернатором Насратенко изъял из городского бюджета несколько сотен миллионов долларов, поналепил по всему городу личных шикарнейших супермагазинов, даже в честной Японии у него, говорят, ювелирные шопы, и вот я, ограбленный, с тысячью рублями иду покупать у подонка, где бутылка н а с т о я щ е й водки стоит две тысячи, а кило настоящего сыра – три…
Я догадываюсь, как голодна Оксана. «Я догадываюсь, как голодна Оксана…» Тьфу! Бледен ничтожный язык! Возможно, она по-настоящему не ела много месяцев или – лет!
За последние годы мне неоднократно приходилось жестоко голодать месяцами: ни глотка молока, ни кусочка мяса, рыбы… Узколобые твари, с их израильскими и американскими хозяевами грабили страну, «приватизировали» фантастические богатства, не платили годами зарплату, прокручивая её в минетно-педерастических банках, а мы, покорные ничтожные глупые рабы, голодали и молча вымирали. Сотни тысяч «братских» могил по стране. Бульдозерами роют рвы, сбрасывают туда пару сотен накопившихся в морге (без холодильника!) разложившихся трупов, зарывают и разравнивают… У родственников, если таковые имеются, нет денег на похороны…
Для начала подвожу Оксану к кондитерскому. – Мне бы ирисок… «Кис-Кис». Я их люблю… - Скромно бормочет Оксана.
Бедный, глупый, неизбалованный ребёнок! Называет самые дешёвые конфеты. Не понимая, что сейчас – она ХОЗЯЙКА мгновения! Воистину: НИЧТО НЕ СТОИТ ТАК ДОРОГО И НЕ ПРОДАЁТСЯ ТАК ДЁШЕВО, КАК МОЛОДОСТЬ!
Я беру ириски и ещё полкило, по сто граммов, самых дорогих: «кара-кумов», «мишек» и прочих.
Бутылка водки, чёрт знает из какой нефти или китайской мочи сделанной, полкило такой же неизвестно из чего варёной колбасы, булка хлеба, сигареты. И двигаем дальше – по иллюзии и глупости жизни ко мне, в холостяцкий притон одиночества.
ОДИНОЧЕСТВО МОЖЕТ СДЕЛАТЬ С ЧЕЛОВЕКОМ ТАКОЕ, ЧЕГО БЫ САМ ОН СЕБЕ НИКОГДА НЕ ПОЗВОЛИ Л!
Мы спускаемся ниже метров на пятьдесят, по владивостокскому ландшафту-амфитеатру. Местность такова, что нужно либо подниматься, либо опускаться – как в жизни! Путь ко мне лежит через Первомайскую милицию, но мимо неё идти очень опасно, особенно, в таком виде. Могут забрать, пытать в подвале, убить. В уголовном государстве милиция, кроме всяческих холуйских функций, выполняет функции киллеров – как по приказам паханов от власти, так и по собственной инициативе. Три года назад мы с Серёгой провели здесь ночь. Они, по приказу бандита-губернатора Насратенко, охотились за мной две недели. Я скрывался у матери с Серёгой. Выследили. Это всё после того, как я подарил Насратенко три своих книги и попросил работу. Наверное, не так попросил, не так поклонился. В то время я ещё не знал – к КОМУ обращаюсь… И если бы не явившаяся под утро в эту «милицию» наша мать, то неизвестно, нашли бы когда-нибудь наши с Серёгой трупы или бы мы пополнили бесконечный список россиян, «без вести пропавших» - по с т о т ы с я ч к а ж д ы й г о д!
Проходим по шпалам военной железной дороги и выходим прямо к моим окнам. Дом двухэтажный, построенный пятьдесят лет назад военнопленными японцами. Тогда же его в первый и последний раз покрасили. Выглядит жутко, но уже темно, к тому же, октябрь и гигантские тополя прикрывают зеленью посткоммунистическое убожество. Шестнадцать лет назад, когда я заселился сюда со своей второй и последней семьёй, под окнами росли вишни, георгины, хризантемы, махровые пионы. Потом менты сломали наши заборчики – некрасиво, якобы, выглядели. Потом построили дороги. Потом стали завозить сотнями тысяч японские подержанные машины и наши вишнёвые сады погибли от загазованности.
БУДУЩЕЕ УХУДШАЕТСЯ. В будущем нет места живому органическому. Нас заменят компы с их бездушным интеллектом. Будущее ухудшается, а у меня его осталось так мало, ВЕДЬ МНЕ УЖЕ ПЯТЬ-ДЕ-СЯТ!
- Так где же кружка!? Мой друг, врежем, забудемся опять!- Говорю я Серёге. – А ты, Оксаночка, как к алкоголю?
Оксане я прихватил двадцатиградусной рябиновой настойки. Вряд ли там ночевала какая-нибудь рябина, но всё-таки, двадцать, а не сорок.
- Чуть-чуть, мне же нельзя. Врачи сказали: не пить, не курить, ни сексом…
- А ты, кажется, о ч е н ь с т р о г о выполняешь рекомендации?
- Хи-хи-хи! Жить-то, знаешь, как хочется…
- Оксаночка, чем дольше живёшь на свете, тем больше погружаешься во тьму, - философски вещаю я и включаю свет в прихожей.
Нищета замазана своими ручками: обои, пара старых зеркал, светильник с лампой дневного света, сделанный опять же собственными ручками тридцать лет назад, когда в качестве электрика я постигал электричество, блестящий линолеум, двери все выкрашены белой эмалью с лаком, фото голой бабы с сисями на пол стены – из журнала «Космополитен», в котором я опубликовал рассказ и за который кое-как, под моим нажимом они заплатили гонорар в сто долларов.
На таких бедных голодных девочек как Оксана, моя завуалированная нищета ещё может произвести некоторое положительное впечатление. Если не заходить в туалет и ванную – жуткие катакомбы ! И если не заглядывать в третью пустую, заваленную хламом комнату – она принадлежит другим хозяевам. Квартира с подселением… Что это такое – в современном мире, даже российском, уже не всем понятно… Слава богу, сейчас там пока никто не живёт.
В жуткой ванне споласкиваем по очереди руки, я предусмотрительно набираю в оцинкованное ведро воды и включаю кипятильник. Горячей нет. Электротитиан, кафель, новый унитаз я так и не поставил. Когда бывали деньги – не бывало ничего в пустых советских магазинах. Потом все мои гонорары, положенные на счёт, рухнули вместе со страной, превратившись в бумажки. Коммунисты в очередной раз обокрали народ, устроив грандиознейшую инфляцию. Сейчас в их воровских шопах полно всего, но и деньги народные – у них же. Я, автор кучи книг в пяти жанрах – нищий. И Серёга, историк по образованию, тоже нищий. Это он делал новую революцию, обнимался и целовался с лучшей подругой – Новодворской, рулившей в еврейско-американской партии «Демократический Союз». Серёга организовывал митинги, боролся, как умел, с КГБ. Иногда я ему помогал: писал зажигательные листовки и сатирические произведения, которые Демсоюз издавал в своей центральной московской газете «Свободное слово»…
В результате: я нищий и безработный навсегда, до последнего своего мгновения… Серёга – сумасшедший, он ежедневно переговаривается с электророзеткой в стене, думается ему, что там не соседи, а КГБ сидит, подглядывает и подслушивает за ним. И в телевизионной рекламе к нему персонально обращаются всё те же гэбэшники, президенты всех стран и так далее. Новодворская – побирушка, клянчащая деньги у преступников-олигархов. Когда-то у неё было всего лишь одно старое платье и однопартийцы скидывались по десятке, чтобы купить ей новое… Не слишком-то её ценило ЦРУ, потратившее триллионы долларов на уничтожение СССР…
Революцию делали одни, а нефть (газ, всю «Таблицу Менделеева», лес, рыбу, заводы, города, землю) прихватили другие узколобые гориллы без комплексов под руководством всё тех же товарищей секретарей и их хозяев из Вашингтона.
Оксана снимает свою жутковатую партизанскую синюю спортивную куртку китайского производства и под тёмно-вишнёвым несвежим, когда- претендовавшим, очевидно, на роскошь для бедных южно-корейским платьем я вижу весьма и весьма приличную по размерам грудь. И это пока всё, что я, залитый водярой, вижу. Вот и верь после этого собственному афоризму: НУЖНО ОСНОВАТЕЛЬНО ОПЬЯНЕТЬ, ЧТОБЫ ТРЕЗВО СМОТРЕТЬ НА МНОГИЕ ВЕЩИ. Но на женщину, если хочешь её видеть реально, необходимо глядеть трезвым оком…
Сколько раз за жизнь я попадал в когтистые лапы алкоголизма! И в этот год, работая в газете, пил почти ежедневно и помногу. Ядовитой поддельной водки! А вот в этой квартире скатился с другим алкашём – замредактора по хрен знает каким вопросам до групповух со шлюхами-журналистками… Шлюшья жизнь, шлюшья работа, шлюшья страна. А замредактора оказался вообще уникальной шлюхой: он одновременно умудрился, как потом выяснилось, работать на трёх хозяев, смертельных врагов друг другу – на мэра Чердакова, на его ярого врага губернатора бандита Насратенко, который и заслал его в редакцию своим агентом, и ещё на одного крупного бывшего советского вора-чиновника, пытавшего залезть в кресло либо мэра, либо губернатора…
Все вместе разгребаем со стола залежи бумаг – недописанные статьи, рассказы. Убираю древнюю машинку «Москву», на ней я напечатал пять книг в пяти жанрах. Эту волшебную стукалку у меня просил краевой музей. Умирающих от голода работниц музея я привлёк к сотрудничеству в газете на жирные мэрские гонорары. Я придумал несколько рубрик, девушки обеспечивали меня некоторыми историческими архивными материалами, а я давал им возможность писать некоторые статьи. Только ни гроша не получили девушки музейные за свои статьи – гонорары получал за них главный редактор газеты, вор и холуй Вридурков…
Скоро, совсем скоро моя любимая соавторша, моя печатная машинка «Москва», будет валяться в пыли и грязи у уголовных ублюдков – следователей прокуратуры Ленинского района. Никогда я её больше не увижу, мою соавторшу!
Замечательно, что мы не знаем заранее своего мерзкого будущего!
По-быстрому располагаемся за столом, достаю из стенки хрустальные стограммовые стопки, хрустальную вазу для конфет, столовые ножи из нержавейки, мельхиоровые посеребренные вилки, позолоченные ложечки, фарфоровые чашечки, блюдечки. Красиво и дорого выглядит сервировка. Только жрать нечего кроме дерьмовой колбасы!
С Серёгой хлопаем по рюмашке ядовитой водочки, Оксана – с напёрсток своей рябиновки. Рисковая глупая девочка! После операции на сосудах мозга, на аневризме!... Отправляемся на кухню курить в форточку.
Водка, хотя и жуткого качества, расплавляется по органону – какая по счёту сегодня рюмашка? Сознание вновь начинает изменяться. Сегодня у меня день, благоприятный для принятия спиртного.
Как по гороскопу для дебилов. Потому что не всегда алкоголь входит удачно. Иногда совсем не пьянеешь и кроме отравления ничего хорошего не чувствуешь. Иногда появляется раздражение, злость, агрессивность. И уже трижды моё сердце пыталось умереть, причём, после весьма небольших доз. Приезжала клоунская «скорая помощь» - с таблетками аспирина… Но иногда алкоголь так удачненько входит в организмик, словно он необходимейший компонент для жизни! И тогда, через определённые интервалы в течении суток, независимо от времени дня или ночи, хочется добавлять – ещё и ещё. ! А собеседники… Они тебя понимают больше, чем себя! А уж если есть рядом женщина!...
Наверное, алкоголь проделывает озоновые дыры в наших биополях, и мы вливаемся друг в друга на энергетическом уровне. Сейчас, после очередной стопки со мной как раз и произошло так. С Оксаной – тоже. Я стал называть её вдруг Окси, а она меня – Сашенькой.
Серёга, наоборот, совсем завял. Наверное, он в какой-то мере завидует мне и ревнует Оксану. Но мало осталось от его мозга, поражённого шизофреническими спайками. Он мог бы проявить инициативу, как на вокзале, когда выдёргивал у неё сигарету из губ. Там он на секунды проснулся, превратился в себя прежнего, здорового. Но сейчас он не в состоянии думать, чувствовать, что-то предпринимать. Возможно, сейчас он по радиоволнам беседует с кэгэбэ или с каким-нибудь президентом. Заклинило же его на этом КГБ, которое уже давным давно и называется по-другому, не изменив, впрочем, своей минетно-педерастической сути… Пить ему нельзя категорически, но беречь-то ему уже нечего, незачем и некогда – жить ему осталось пустяки, да и что это за овощная жизнь…
Однако, хочется и поплотнее закусить. – Окси, умеешь готовить? – Спрашиваю я и наконец-то замечаю! – Окси, да ты же беременная!
- Да, четыре месяца, пятый…
Девочка, конечно, изо всех сил, несчастная, втягивала животик – чтоб мы не заметили и взяли её с собой, а сейчас расслабилась… - Ну, даёшь! Тебе же нельзя! Как же… А где ж папаша-производитель!?
- Он… В рейс ушёл. Коля. Мы жили вместе. Я его так любила. Ему тридцать шесть. Ушёл в рейс деньги зарабатывать. И пропал куда-то… И судно ихнее рыбацкое бесследно пропала… А что готовить?
- Яичницу. Больше нечего.
Оксана достаёт из холодильника лук, яйца, растительное масло, сильно хромая, стараясь максимально быстро идти, чтобы не так видно было её разность в длинне ног, мчится в комнату и приносит колбасу. Крошит лук и колбасу на сковороду, поджаривает, потом разбивает туда восемь яиц – все, что были.
- Что-то не по-русски – яичница с луком?
- Я татарочка. Наполовину. Отец был русский, а мать татарка.
- Отец что, бросил?
- Умер. В тридцать семь. У него тоже была аневризма мозга. Отказался от операции. Посмотрел на мужиков, которые выжили после такого, они все дуракми стали, и он отказался, умер два года назад.
На кухне троим сесть негде, перетаскиваем тарелки в комнату. Наливаем. Выпиваем. Окси пододвигает мне тарелку, где еды больше. Но я меняюсь с ней, беру себе поменьше. «Сколько лет она мне дает? Думает, что мы с Серёгой друзья-ровесники?»
- Что же ты наделала, Окси? Вокруг крах: гиперинфляция, разруха, уголовно-фашистский режим, страна летит в тартарары, а ты… Что ж ты будешь делать с ребёнком? Одна…
- А я… Я специально. Нарочно. Надо же поддерживать… Страна… Народ вымирает. Рождаемости нет. И я…
Я смеюсь Смеётся Серёжа. Хотя и темно у него ныне в голове, но он всё соображает. Вообще, с ним нужно держать ухо востро . Он бывает опасен. Искалечил мне как-то левую руку – сломал палец. В больнице, шарлатаны, разумеется, мне ничем не помогли, кость срослась криво, палец не гнётся, иногда очень сильно болит, выглядит уродливо, я его прячу. Но Серёгу я не боюсь. Он выше и тяжелее, но я весьма тренирован, усиленно пью не всегда, с перерывами, в которых бег, эспандер, гантели, гири. Серёга сейчас жидкий, а в армии, в состоянии психоза, Серёга расправлялся с такими армяно-грузинскими амбалами, до которых мне очень далеко…
Мы смеемся. Над беспредельной наивностью Оксаны. Впрочем, она могла так ответить, чтоб как-то отговориться, оправдаться, а настоящие причины, очевидно, стары, как мир – хотела привязать к себе мужика.
Но я полон алкоголем, организмик кайфует, сосудики расширяются, кислородик с витаминчиками доставляется в самые дальние и забытые уголочки пятидесятилетнего тельца. И мне сейчас не до нюансов чужой юной глупой психики.
- Эх, Окси, о себе надо думать, а не об уголовной поганой стране! Её уже ничем и никем не спасёшь!
Вода в ведре нагрелась. Пришло время заниматься делом, ради которого мы все здесь собрались. Пришла пора заниматься сексом.
Я и Окси отправляемся в жуткую ванную. В трезвом разумном своём мирке я никогда не стал бы мыться с девушкой, с которой ещё не спал и знаком всего полтора часа. Но сейчас, с изменённым сознанием, да ещё при столь удачном сегодняшнем расположении-соединении в организмике всех атомов-электронов-ионов, плюс вливание неведомой, но такой явно-чувствуемой молодой женской бионергии – я отметаю всякие условности! Я сейчас то ли нудист, то ли м у д и с т! Скорее, второе…
А Окси, конечно, не привыкать. Ей, наверное, всё-таки лет семнадцать, хотя и говорит что двадцать, но её юная мордашка наверняка повидала многое и многих. Некоторые молоденькие шлюшки умудряются с детских лет организовать из себя конвеер. Впрочем, ныне чёрные времена безвременья, уголовникам – самоизбранным ( с помощью кремлёвских бандитов) губернаторам и мэрам принадлежат публичные дома, законом строжайше запрещённые, но открыто функционирующие, с широчайшей рекламой, бесплатно разбрасываемой по почтовым ящикам всего города – читайте детишки, учитесь… Как же я могу осуждать умирающих от голода в этой разрухе девчонок, вынужденных….
Сколько сомнений и противоречий порождают химические реакции мыслящих клеток в моём encephalon ( головном мозгу ), когда я в некоторых своих бессмертных литшедеврах подхожу к тем абзацам, в которых необходимо писать про ЭТО!
Первое , что выдают химикалии моего головного процессора: а нужно ли вообще про ЭТО писать!? То ли дело, в советских романах: пять лет он и она дружили, ходили на каток и в музеи. Потом они по-настоящему влюбились и ещё пять лет ходили, держась за ручки и даже однажды он её чмокнул в щёчку. И наконец, как-то в благоприятный по геомагнитным показателям день, после бурного комсомольского или партийного собрания, где обсуждался жизненно важный вопрос – какого числа наступит коммунизм, наша влюблённая парочка после десяти лет полнейшего полового воздержания, зашла в чью-то квартиру, то ли его, то ли её, как раз удачно, дома не было родителей, потушили свет, и …. И всё! Через девять месяцев появился наследник.
Правда, в советских романах никогда ничего не говорилось о сперме влюблённого: куда же он её девал все десять лет!? Занимался онанизмом? Донорством? Ходил к проституткам? Но в СССР их официально не числилось! А она? Что творилось с её яичниками!? Или она любила одного, а жила с другими? В советских романах по этим актуальным физиологическим вопросам ни слова! Поэтому и не сохранились макулатурные «шедевры», как не сохранится и нынешняя макулатура бумагомарателей, назначенных Кремлём, ибо нет в этой макулатуре ни таланта, ни правды…
А ещё, когда у меня возникает необходимость писать про ЭТО, я начинаю рассуждать следующим образом: вот, мы едим. Миллионы деревьев спилены, из них сделана бумага и тысячи писателей в разные времена понакатали на ней вымышленные и документальные процессы пожирания различных продуктов: завтраки, обеды, ужины… Жаренные поросята, жульены-мурлены, суфле-фуфле, пирожные-мороженные, пиво-виски-водки-ромы-коньяки…
Еда – естественный процесс. Но и о б р а т н а я операция – тоже естественный процесс. Но почему-то как- то совсем не принято описывать героев после сытного обеда: вот заходят он или она в туалет, снимают брюки или поднимает платье, стягивают трусы и если сиденье чистое, садятся на него, а если грязное – с ногами влезают на унитаз. И – пошёл процесс! Полезло дерьмецо. Запах. Масса нюансов! Пошла моча: сначала тонкой струйкой, потом толстой! Хорошо! Приятно! Читать, может, не очень, но. Но процесс-то е с т е с т в е н н ы й!!! Насколько может быть у нас, ИСКУССТВЕННЫХ созданий что-нибудь естественное…
Мы – ходячие временно-эфемерные химические иллюзии с иллюзорными мыслями и ощущениями . ДВУЛИЧНЫЕ ИЛЛЮЗИИ! Заклеил я свои жуткие старые, с растрескавшейся штукатуркой стены обоями – и всё, один микрон бумаги создаёт видимость приличной квартиры!
Но: ВСЁ В МИРЕ ОТНОСИТЕЛЬНО, ПОЭТОМУ НУЖНО ТОЧНО ЗНАТЬ: ЧТО, КОМУ, КУДА, КОГДА И СКОЛЬКО НЕСТИ!
Для ублюдков, обокравших мою страну, между моими рублёвыми обоями и растрескавшейся штукатуркой нет разницы: одинаковая нищая убогость. Потому что стены их дворцов выложены – на украденные у меня же деньги – итальянским мрамором и уральским малахитом. ЧЛЕНОСОСЫ!
Относительны наши представления о приличиях – во временах и пространствах. Относительны в различных химических реакциях различных мозговых клеток в наших псевдоразумных головёшках!
Впрочем, относительность наших представлений об интимных приличиях и их описаний сводится к относительности количества наших половых гормонов в данный момент нашей жизни.
Заумно? Хорошо, буду проще и надеюсь, гипотетический читатель ко мне потянется. В шестнадцать-восемнадцать-двадцать, когда весь интеллект находится в половом органе, когда… Да что там в шестнадцать-двадцать, а в тридцать!? А в сорок? Когда уже есть огромный наработанный сексопыт, когда от начинающегося полового бессилия или пока ещё ослабления появляется большая тяга к разнообразию, извращениям!? Эти моменты сумасшествия, когда всё твоё IQ опять, в который раз!!! У тебя между ног!!!
«Нельзя себе представить ничего более распутного, чем этот народ: не может быть большей утончённости в искусстве утех и сладострастия. Отцы и матери мирились с тем, что их дочери за деньги продавали гостям свои ласки, мужья спокойно относились к проституированию своих жён. Вавилоняне были погружены в пьянство и во все бесчинства, связанные с этим. Женщины на пирах снимали свои верхние одежды, потом остальное платье, одно за другим, мало-по-малу обнажали своё тело и наконец оставались совершенно нагими. И так распущенно вели себя не публичные женщины, а самые знатные дамы и их дочери».
Это Квинт Курций описывает многомиллионный Вавилон, столицу Ассирии в своей «Истории Александра Великого».
«… Разгорячённые вином, опьянённые музыкой, возбуждённые сладострастной пантомимой музыкантш, эти девственницы, эти матроны и жёны быстро теряли всякую сдержанность и с чашей в руке, тут же в присутствии своих отцов, мужей, братьев и сестёр давали простор самым низменным своим инстинктам. Возраст, пол, общественное положение, - всё тонуло и смешивалось в одном круговороте. Песни, крики и танцы становились всё громче и необузданнее. Всеобщее смешение овладевало пиршественной залой, которая превращалась в постыдный бордель. Пир и любострастные интермедии продолжались до той поры, когда с наступлением зари бледнели факелы, и полуобнажённые гости падали куда придётся…»
Так Геродот описывает нравы граждан, живших в общем-то совсем недавно, каких-то две-три тысячи лет назад. Вот откуда у нас тяга к ресторанам!
А что творилось в Индии, Египте, Азии, Японии, Европе!!! В дохристианских храмах прямо на алтарях принцессы и знатные матроны отдавались в неограниченном количестве всем желающим иностранцам – для укрепления международных отношений!
Массовый разврат, педерастия, лесбиянство, педофилия, инцесты…. И сифилис, сифилис, сифилис!!!
Баядеры, диктериады, авлетриды, гетеры, куртизанки – шлюхи, одним словом.
Вавилон, Фивы, Рим, все древние цивилизации – с их минетными египетскими фресками, с их камасутрой, с их огромными каменными изваяниями мужских и женских половых органов по всем дорогам Европы – сгинули от разврата, от вырождения, гонореи и сифилиса!
ЗА ВСЁ ХОРОШЕЕ НАДО ПЛАТИТЬ, ЗА НЕХОРОШЕЕ - ПЕРЕПЛАЧИВАТЬ!
Бог создал нас скотами, животными, ничего не изменилось и в современности, потому что наши мозги всё те же, как и наши гормоны. Разве что недавно мы стали виртуализироваться, убегая от смертельного СПИДа (насланного на нас инопланетянами?). Рассматриваем порно-видео, занимаемся онанизмом, готовимся к будущему, в котором нас, онанистов-мастурбистов не будет…
Древний массовый психоз-разврат погубил их цивилизации: с их явными достижениями в искусстве, архитектуре, с их утраченными для нас навсегда тайнами и знаниями… И всё пришлось начинать сначала, семьсот лет назад, в Эпоху Возрождения.
И я спрашиваю у себя6 а можно ли, а нужно ли писать про ЭТО!? Ведь тем самым я тоже усугублю наше животное ничтожество и брошу свой камень на Эверест разврата, губящего нас. «Зачем увеличивать сюрреализм в литературе, когда его хватает в жизни?» - Так иногда думаю я. Ведь как отвратно-тошнотворно смотреть видеопорнуху, где один к одному…
« Там, в порнухе, нет искусства, поэтому и противно», - говорю я себе, успокаивая совесть.
Я не знаю. Не я придумал этот мир и нас с вами, гипотетический читатель. Я не знаю – как мне писать про ЭТО. Следовать девизу: литература для литературы? Для высокого искусства?
Может быть, я ошибаюсь, но м не кажется , что подобная «высокая литература», в которой ханжески пропущены, изъяты НАСТОЯЩИЕ взаимоотношения противоположных полов – такая же глупость, дикаризм и дебильный примитивизм, как видеопорно, только обратный полюс.
Не хочется писать брехню в последние мгновения жизни. Однако в эти же мгновения не хочется пропагандировать нашу животную мерзость. Но … Разделить ИДЕАЛЬНОЕ и МАТЕРИАЛЬНОЕ пока на планете Земля не удалось никому: ни философам, ни учёным, ни писателям, ни попам. Потому что даже наш Бог триедин: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой.
Как едины макро и микро мир, как едины мыслимое и немыслимое, так едины наше «животное» и «человеческое», наши «прекрасное» и «безобразное», наши ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ.
Впрочем, в будущем, которое УЖЕ существует, наши неведомые потомки – если они всё-таки выжили, конечно, во всём или во многом разобрались. Но что мне до будущего – меня там нет и никогда не будет. Я пишу с позиции своего настоящего.
А литература есть разная: юмор, сатира, фантастика, проза, поэзия. Есть литература для детей, для юношества. А я пытаюсь в жанре реалистической прозы писать для взрослых – без вранья.
ВСЁ, ЧТО СУЩЕСТВУЕТ - СУЩЕСТВУЕТ В СУЩЕСТВУЮЩЕМ. ВСЁ, ЧТО НЕ СУЩЕСТВУЕТ - СУЩЕСТВУЕТ В НЕСУЩЕСТВУЮЩЕМ.
Итак, мы с Окси отправляемся в ванну.
В последние годы чистота тела для меня – некий бзик или, если не понятно «бзик», то: пунктик, иде-фикс почти., что по-латыни – навязчивая идея.
Как заштампован-заклишёван язык! И ведь ничего не поделаешь с энертностью массы маховика-языка, он вращается, накручивает обороты, медленно изменяясь до неузнаваемости. Новые поколения с циплячьим сопливым восторгом веря в дурацкое бессмертие, пытаются отменить дикое прошлое, а вместе с ним и кажущийся им архаичным, язык. Выскочив из скорлупы, желторотые самонадеянно вводят свои лингвистические «фенички» - пошленькие, примитивненькие, как ещё не созревшие мозги их изобретателей. Впрочем, некоторые словечки из постоянно обновляющихся молодёжных сленгов иногда довольно точно выражают нечто, хотя весьма грубо и однобоко. Эти идиомы-новообразования остаются, они-то постепенно и меняют, вместе с другими социальными, научными и техническими сущностями нашу сущность словесную. Через сто лет сей текст читать будет невозможно. Да вряд ли его прочитает вообще кто-нибудь: в уголовной России НАСТОЯЩИЕ книги издавать запрещено. И заграница нам не поможет: кому там надо читать, как живут дикари племени тумба-юмба…
«Последние годы» - пятнадцать лет холостяцкой жизни. Женой мне стала ЛИТЕРАТУРА. А женщины различных типов, таких как Окси и прочих, превратились в редкость. Интеллект тянет к разнообразию, но уже не в женщинах. При всей их разнокалиберности и разнопикантности опыт с годами накапливается до дурных количеств и в конце концов когда-то увлекательные секс занятия превращаются в наивные устаревшие «книги», которые моему интеллекту не то что читать скучно, но и противно. Даже как историческую ретроспективу.
Вот где противоречие противоречий! Между двумя полюсами организма-тела! С одной, верхней стороны приделан развитый можно скромно сказать, гениальный пятидесятилетний мозг, так далеко ушедший от всех этих мерзких половых ковыряний! А с другой, нижней стороны тельца приделаны все эти предстательные железы, которые вовсю продолжают свою некультурную юношескую деятельность – ведь мне всего пятьдесят! Пацан!
И по пьянее… Интеллект резко идёт вниз, туда, туда – между ног! И моё американское «айкью» стремится к … началу начал!
Однако, прежде чем я с Оксаной попаду в облезлую ванную. В которой окси стянет платье и под ним не окажется даже трусов, прежде чем мы начнём поливать друг друга из большой кружки горячей водой, поглаживать в разных местах наши юные тельца – моё тренированное витаминизированное выглядит не старее юного Оксиного – прежде чем я пощупаю её великолепную распухшую грудь с тёмно-коричневыми крупными сосками, проведу рукой ей между ног и потру спинку, и прежде чем она пощупает кое-что у меня…
Прежде всего этого я выдам несколько афористичных абзацев - о роли воды, мыла и мочалки в холостяцкой жизни и в инстинкте самосохранения стареющего организмика.
МНОГИЕ МУЖЧИНЫ ХОТЕЛИ БЫ СТАТЬ ЕСЛИ И НЕ СЕКСУАЛЬНЫМИ МАНЬЯКАМИ, ТО ХОТЯ БЫ МАНИАКАЛЬНЫМИ СЕКСУАЛАМИ.
Эта фраза – для фона. Пусть она готовит твоё сознание, гипотетический читатель, к некоторым дальнейшим безобразным сценам, без которых невозмо…
Так вот, однажды или постепенно, с какого-то своего холостяцкого возраста я заметил, что стал слишком часто мыться. Через два-три дня, а если летом, то, практически, ежедневно.
Молодость я провёл на самом-самом дне: в грязи, в дыму, в чаду, в испарениях кислоты и щёлочи, в промасленных телогрейках, в заляпанных краской и мазутом сморщенных кирзовых сапогах. Целый рабочий день на ногах в жуткой робе. А в дальнейшем, я одами работал сутками – в такой же робе. Но удивительное молодое резиновое тело как будто самоочищается, не мажется, и я мылся раз в неделю! После тяжелого грязного рабочего дня мне достаточно было сполоснуть с мылом шею, лицо и руки, надеть белую нейлоновую, очень тогда модную рубашку, галстук, пиджачок и – на танцы или на свидание!
Но после сорока я стал мыться всё чаще и чаще, хотя работы мои были уже не столь грязны и пыльны. Химическое ли тело моё завыделяло больше дряни: жира и пота, или холостое либидо, потерявшее повышенный интерес к женщинам, но не ставшее импотентным, подсознательно усиливало себя, в том числе и чистотой, держа меня в мужском постоянном потенциальном тонусе-готовности – хвост морковкой…
Впрочем, есть и другие версии. Сначала, после сорока, я заметил, что от помывки резко молодею. То есть, часа два-три выгляжу лет на пятнадцать моложе. Потом, к пятидесяти, когда такой волшебный эффект пошёл на убыль, мытьё просто стало приносить ощущение молодости, здоровья, лёгкости в теле и оптимизма в душе.
Но главный фокус, конечно, зарыт в психике: мытьё даёт иллюзию смытия растущих лет, жуткого бессмысленного прошлого, такого же бессмысленно-бесперспективного настоящего, лавинообразно нарастающих болезней, приближения старости, маячащей вблизи могилы…
Обязательное мытьё перед развратом я перенёс и на женщин. Я стал гурманом. Потому что приблизился к импотенции. Только гладкая, помытая кожа. Только чистейшие, рассыпающиеся во всех местах волосики…
Когда-то в молодости, где я успел в первый раз жениться в девятнадцать, потом развёлся с этой шлюхой и гулял до двадцати пяти, до очередной глупости, второго брака, - я пропустил через себя длинный-длинный ряд юных женщин, как правило, от пятнадцати до девятнадцати годков. Так уж получалось. И все они казались мне идеально чистенькими! Эдакими целлулоидными пупсиками. Или на мою молодость и внешность слетались именно такие? Мне ни разу не приходило на ум посылать хотя бы одну из них мыться. Они были такими же чистыми и немажущимися, как я сам в то время.
Или дело в другом – в тогдашней моей половой силе, инстинкт молодого самца, для которого ВСЁ любо?
Мы жалуемся на жуткую безобразность мгновенности жизни. И забываем – сколько с нами прокрутилось изменений – до полной неузнаваемости самих себя!!! Мы забываем собственные возраста и живём лишь сегодняшним состоянием, равным одному дню.
НИЧТО ТАК БЫСТРО НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ, КАК ЖИЗНЬ.
МОЛОДОСТЬ - ЭТО КОМЕДИЯ , НАД КОТОРОЙ В СТАРОСТИ ХОЧЕТСЯ ПЛАКАТЬ.
Этот свой супер-пупер афоризм я сую везде. А ведь у меня их ещё целая большая куча: о мужчинах и женщинах, о молодости и старости. Больше трёх тысяч! Но не помню их, как и собственную жизнь, и надо лезть в распечатку своей последней книги юмора-афоризмов, которую мне уже никогда не опубликовать в этой уголовной Раше-Пидораше. Зачем и для кого я писал, зачем я положил свою единственную жизнь к копытам свиней!? Нету ответа…
Хлопаем с Серёгой ещё по сто граммов мерзкой псевдо-водки из нефти, и я захожу с Окси в ванную.
Всё-то в жизни стало поддельным: поддельная уголовная страна, поддельная фальшивая бандитская власть, поддельные деньги-однодневки с гиперинфляцией – тоже поддельной, поддельные американские «баксы», которые как будто и настоящие, но поддельные изначально – пустая бумага с гигантским внутренним и внешним долгом. Золото – недавний эквивалент мирового труда и таланта, они подменили на пустые бумажки и выкачивают д а р о м из моей страна кровь…
Поддельные мужчины и женщины. Здоровенные мужики, понапялившие мундиры офицеров милиции, армии, ФСБ - трусливые ничтожества, холуйствующие перед узколобыми паханами!
Поддельные бабёнки: врачихи, адвокатши, судьи, прокурорши, нотариусы, милиционерши. Это они вместе с мокрушниками отбирают у стариков квартиры, убивают их и переоформляют документы. Это они убивают наиболее талантливых бизнесменов и переписывают их предприятия в свой уголовный общак. Это они подменили настоящие газеты, радио, телевидение, литературу, музыку – бульварщиной, пахабщиной, дебилизмом, чтоб ни грана правды не просочилось, чтоб смертельно-окончательно усыпить одураченный народ…
И Оксана подделка – как все прочие бабы моих последних лет. Ни одной НАСТОЯЩЕЙ-СТОЯЩЕЙ! Впрочем, приходит возраст, с которым начинаешь понимать: подделка – ВСЕ И ВСЁ! Подделка – наш человеческий мирок, в котором – искусственные – созданы для Чьего-то развлечения и потребления – оловянные солдатики…
И тогда все эти «секси», эти сиси и писи тоже начинаешь воспринимать как подделку и весьма грустно констатируешь: на что ушли годы!? На поиск и завоевание сись и пись – этих ничтожных иллюзий!
Впрочем, если бы годы ушли на другое: карьеру, положение в обществе, то они были бы не меньшей иллюзией, ибо всё фальшивка, как само время, которое, очевидно, создаётся СПЕЦИАЛЬНО для нас таким, каким мы его воспринимаем, а на самом деле, за пределами нашего огородика – Земля, и ВРЕМЯ, и ПРОСТРАНСТВО - другие. Более настоящие.
Окси пытается расстегнуть крючки сзади на платье. Не получается. Помогаю. Замечаю, что платье весьма несвежее. Даже с пятнами. – Это что, сперма?
Она опускает свои тёмные глазёнки. «А ведь действительно сперма! Кошмар!» - Так думаю коротко я, хотя мне наплевать – ведь не с ангелочком я здесь.
Она стягивает платье, бросает в раковину. – Потом постираю.
Грудь её очень большая, распухла от беременности, размер, наверное, шестой или даже больше. Живот уже выпирает. Тоненькие, совсем юные ручки, что возбуждает и притягивает. Неплохие бёдра и взрослая красивая попа. В общем, очень неплохо. Её нога, остановившаяся в росте, совсем не выделяется из общего ряда. Не портит её и четырехмесячная беременность. А может, уже и пятимесячная…
Воистину наша ничтожная мгновенная жизнинка состоит всё-таки из многих-многих существований! Может быть, стоит считать каждый прожитый день совершенно отдельной автономной жизнью? Или, хотя бы, некоторые из них, которые выпадают – и далеко – из обыденного ряда одинаковости. Вот в чём фокус алкоголя! Не всегда, но иногда, пусть очень редко, но с его помощью можно стать ДРУГИМ. Выпрыгнуть из обрыдшей надоевшей собственной оболочки и из тошнотворного опротивевшего мирка и стать СОВСЕМ ДРУГИМ. Не кем-то или чем-то в алкогольных парах возомнив и возвеличив себя, а ДРУГИМ по сути или сущности, вытащив из себя один нереализованных, подавляемых или скрываемых вариантов. Кто-то обнаруживает, что он садист и убийца, кто-то – философ, кто-то… А мне удалось сегодня превратиться в семнадцатилетнего, конечно, не только с помощью алкалоидных паров, но и Оксаны.
Однако, хорош семнадцатилетний! Да ещё лет пять назад я бы так спокойно не стоял, не рассматривал, не констатировал молодую и смазливую! Я бы уже с торчащим… Но сейчас я не тороплюсь. Я давно в подобных никуда не тороплюсь. Потому что изменились мои мозги, мои внутренности, гормоны.
ВСЮ ЖИЗНЬ МЫ БОРЕМСЯ С ДРАКОНАМИ, А НА САМОМ ДЕЛЕ - С СОБСТВЕННЫМИ ГОРМОНАМИ!
Да и в подобные сексуальные миги я, как правило, пьян, а алкоголь не способствует потенции в моём возрасте. Как и сам возраст.
Я помогаю Окси забраться в высокую древнюю ванну. Оксана чистая, я это видел по её жёстким вымытым рассыпающимся брюнетистым волосам. Но обязательная помывка – мой возрастной бзик, большой сексуальный опыт и просто возросший культурный бытовой уровень… Короче – соnsuetudo est altera natura. Привычка – вторая натура. Для тех, кто ещё не выучил латынь, даю транскрипцию: Консветудо эст альтэра натура.
Римляне, погибшие от пьянства и разврата, на тысячи лет опередившие дикое древнее человечество, оставившие гениальные афоризмы, современное нам мышление, латинский шрифт, создавшие письменность и нынешние языки для Европы, погибли, видимо, от раннего осознания искусственности и запланированности нашего мирка…
Я мою Окси. Она моет меня. Как в бане муж и жена. Впрочем, она слегка смущается, но не слишком. По едва уловимым признакам замечаю, что она весьма озабочена – сексуально. Странно. Впрочем, молодая… Но никаких эксцессов. Мне слегка приятно. Слегка радостно. Слегка хочется. Слегка распух член. Но не более. Торопиться некуда. Мне – пятьдесят. Куда торопиться? На Тот Свет?
Потом мы вытираемся двумя махровыми чистыми полотенцами. Но Окси не желает натягивать грязное платье. Я надеваю свежие трусишки, секси, в обтяжку, с выделением полового агрегата. Иду в комнаты. Несчастный Серёга сидит в одиночестве за столом. Китайская магнитола накручивает кассету с дамскими желудочными американскими воями. Серёге нескучно. Возможно, он сейчас по радиоволнам беседует с КГБ или с президентом США. Он, свинья. Почти допил оставшуюся водку.
Впрочем, Серёге о ч е н ь скучно. ОЧЕНЬ одиноко. Всегда. Как и всем нам. Только т а к и м как он – во много раз сильнее. Поэтому они и беседуют с КГБ, с НЛО, со своим собственным больным ALTER EGO…
Выливаю остатки водки в рюмку, почти сто грамм, хлопаю, беру чистую белую простынь, прохожу в ванную, заворачиваю в простынь Окси, успевая закусит её тёмно коричневым соском и слегка приподнять свой член, даю Окси пластмассовые тапочки китайского производства – скоро всё у меня будет китайское, даже член! – и мы усаживаемся за стол с Серёгой. Ведь осталась рябиновка, которой тоже осталось немного, ибо Серёга и её успел выпить! Больной...
У Серёги женщины не было пять лет, но видимого интереса к Окси он не проявляет. А она сейчас совсем похорошела! Мы ещё слегка выпиваем. Я не соображаю, что девчонка беременна, а после операции аневризмы категорически нельзя пить. Пьяная я бездушная скотина!
Закусываем теми крохами, что остались. Пододвигаю Окси вазу с конфетами, приношу с кухни кипяток и заварку.
А потом мы идём с Окси в спальню на мою двухместную полированную деревянную кроватку, видевшую многое и многих!...
Ну на что способен пьяный мужик в пятьдесят лет!? Да еще с хреновым сердцем? Да ещё с предстательной железой, на которую десять лет назад шаралатанка урологиня с поликлиники наложила вето: рак! Может. Она и была права. Но тогда я у ш ё л. Вылечился чудесным образом. Настойкой чистотела и грецкого маньчжурского ореха на керосине. Не время мне ещё тогда было переселяться в иные миры и успел я тогда увидеть свои книги, наконец, опубликованными…
Так на что там способен пьяный мужик в пятьдесят лет со всеми возрастными и приобретёнными «достоинствами»?
Да, разумеется. Только на это самое. И то нее всегда. Минет.
Эх, мораль-мораль! Где ты?! И существуешь ли? И не от минетов ли все наши беды и преступления? Нет, всё-таки не хочу подробностей. Но… сидя на её распухшей груди, я заметил, что Окси… засмущалась, покраснела – трудясь своим юным язычком! Однако, когда я с величайшим трудом, преодолевая алкоголь, сделал ей в ротик своё мерзкое дело, она с поразительным явным удовольствием проглотила сперму!!! Сумасшедшая… У первого встречного… И вообще, глотают только бабы с многолетним минетным стажем. И то далеко не все.
Кто бы мне объяснил: что такое РАЗУМ!? Мы на девяносто девять процентов животные: жрём, пьём, гадим, лижем, сосём. Работаем – только ради того, чтобы получить какие-то бумажёнки, именуемые деньгами, чтобы на них опять – жоать, гадить, сосать… Мерзкие безмозглые животные, выдающие ничтожные низменные инстинкты за разум!
Но чем могли бы заниматься существа на другой, неживотной основе, какие-нибудь киборги или ходячие суперкомпы, которые нас в конце концов заменят с нашей же помощью? Бесконечными математическими вычислениями? Бесчисленными научными открытиями и изучением Вселенной, которая и без них п р о с е б я в с ё з н а е т?
Можно ли такой разум назвать Разумом? Или это всё та же глупость, но не животная, а супер научно-техническая? Впрочем, ведь НАСТОЯЩИЙ разум не мы и не роботы-интеллектуалы, а звёзды и ещё КТО-ТО…
Мы вновь за столом. Окси в простыне. Октябрь уж на дворе. Уж, наверное, в квартире холодно и никакого отопления. Но пьяному холод по колено. Уж. Мне, раздетому, в секси трусиках, жарко. Оксана совсем по-хо-ро-ше-ла-ла-ла. Наверное, от спермы. Мы с Серёгой допиваем остатки её рябиновки. Окси ест конфеты, прихлёбывает чаем.
- Ну я пойду, - говорит Серёга. – Мама…Темно… Ждёт…
Серёге не хочется полового акта. Наверное, он занимается онанизмом иногда. Но ему хочется ЖЕНСКОГО участия, ласки. – Подожди, - говорю я. – Сейчас…
Я беру Окси за руку, за её красивые длинные пальцы, соответствующие её пропорциям. Она довольно высока и была бы весьма породистой, если бы её в детстве хорошо кормили и лелеяли. Эх, если бы многим из нас это «если», то жили бы мы красиво и счастливо и не умирали бы в тридцать-сорок лет! Мы заходим с ней в спальню, снимаю с неё простынь, ложимся, обнимаю её, поцеловываю грудь, она обнимает меня, предполагая продолжение, но я говорю: - Знаешь, у Серёги не было женщины… очень давно. У него… он болен. Психика…
- Я заметила.
- Переспи с ним сейчас?
- Но я же… с тобой?
- Ну ничего. Не убудет же от тебя? Трахнетесь и я его домой провожу. Там мать ждёт. Понимаешь, пять лет у него не было…
- А ты не будешь сердиться?
«Уже согласна! Эх, шлюха-шлюха…» - Да я же сам тебя прошу!
- Это сейчас ты просишь, а потом… Ревновать начнёшь…
«Окси-Окси, большой же у тебя опыт, когда ты только успела!» - Глупости! – Я встаю, надеваю рубашку, носки, брюки, выхожу к Серёге. А он уже в куртке в прихожей.
- Подожди. Иди к Оксане, она ждёт тебя. Только в ванну зайди, там ещё в ведре вода тёплая осталась…
- Да я… да что… да ладно… да я пойду домой… Мама…
- Иди в спальню, тебе говорят!
- А-а, ладно! Хорошо! – Серёга сдёргивает куртку, торопясь шмыгает в ванную, а потом – в спальню.
И уже я одиноко сижу за столом, допиваю последние капли настойки, иду курить на кухню. «Что-то долго… Сколько можно… Растренировался совсем Серёга… Забыл как ЭТО делается…»
И… Во мне… Как говорит заштампованная литература: «просыпается ревность». «На кой чёрт я это сотворил!? Ему-то уже всё равно – что пять лет без бабы, что сто пять! А Оксана-то была права… Какой же у неё гигантский опыт!...»
А ревность – не то, чтобы она там, в пьяном организмике разбушевалась, закипела-забурлила, нет. То, что я сейчас чувствую – лишь слабенький, ничтожненький отголосок давным-давно забытой НАСТОЯЩЕЙ ревности, когда моё молодое здоровое, а не нынешнее пятидесятипроцентное осклероженное сердце бухалось в груди, толчками отдаваясь и пульсируя в каждой клетке тела, когда молодые бессмертные половые гормоны кипели вместе с кровью в глупой юной голове, когда ревность могла сотворить со мной такое, чего бы сам я себе никогда не позволил!
РЕВНОСТЬ - ЭТО ТАКОЕ ЧУВСТВО, ЧТО КОГДА ЕГО ЧУВСТВУЕШЬ, ТО ЧУВСТВУЕШЬ, ЧТО НИЧЕГО ДРУГОГО УЖЕ НЕ ЧУВСТВУЕШЬ!
Нет, сейчас этот жалкий отголосок меня прежнего, пожалуй, даже не ревность, а жадность, потревоженное чувство собственности: что там вытворяет эта молодая зараза – м о я Окси?!
В конце концов я подхожу, открываю дверь спальни и стою, прислонившись к косяку. Серёга качается на Оксане, полустоя на коленях – на беременную не ляжешь. Оксана простирается индифферентно – исполняет мою просьбу: так мне хочется думать. Но вот она замечает меня. И мгновенно срабатывает опыт проститутки. – Ой, ой, у меня голова заболела! – Громко кричит Окси и отодвигает, практически, скидывает несчастного Серёгу с себя.
«Шлюшка! Сколько раз ты с двумя…» - Явно она не раз попадала в аналогичные ситуации, когда у одного из её партнёров «просыпалась ревность».
Эх, если бы я знал, что Серёга последний раз в своей жизни лежит на женщине! Если бы я знал… Я бы дал ему закончить. Я бы оставил его здесь, а сам ушёл бы к матери. Но я не знал, но, видимо, всё-таки интуитивно предчувствал, что эта юная красивая смешная больная девчонка будет последней в этой жизни женщиной не только для Серёги, но и для меня!
Хитро и подло придумали земной мир наши конструкторы. Ведь будущее УЖЕ существует – реальное будущее на непонятной и неведомой для нас плёнке пространства-времени. И ФИЛЬМ идёт оттуда, из будущего, а не из прошлого, как мы, дикари, считаем. Мы, наивные, строим планы, готовимся жить, зарабатываем эфемерные деньги – за секунду до смерти, которая ЗАПЛАНИРОВАННА именно на эту секунду КЕМ-ТО или ЧЕМ-ТО - за миллионы лет до нашего рождения…
Серёга застеснялся и соскочил. Прикрывшись чем-то, побежал в ванную. Окси продолжает ломать комедию – она ведь ещё не проникла в мою сущность: кто я и что, вдруг начну её бить и убивать? Как, вероятно, у неё уже не раз бывало.
- Ладно, хватит кривляться. Я сейчас провожу Серёгу домой и вернусь. Закрою тебя. Не балуйся здесь.
- Хи-хи-хи… - Успокоенно-обрадованно отвечает Окси, соскакивает, набрасывает простынь и хромает к столу за конфетами. Нищетой искалеченный ребёнок.
Сладости жизни приходят и уходят, а конфеты остаются. Гениальное изобретение человечества – конфеты. Чем развитее государство, тем утончённее и изощрённее делаются сладости. Азиатские конфеты примитивны, из древности. Как мало радости у нас в этой мгновенной иллюзорной жизни! Конфеты – одна из них, из радостей - сладкий обман.
У Тютчева есть запредельное стихотворение. О смерти жены:
Весь день она лежала в забытьи,
И всю её уж тени покрывали –
Лил тёплый летний дождь – его струи
По листьям весело звучали.
И медленно опомнилась она –
И начала прислушиваться к шуму,
И долго слушала – увлечена,
Погружена в сознательную думу…
И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно она проговорила:
( Я был при ней, убитый, но живой)
«О, как всё это я любила!»
……………………………………….
Ещё при жизни большинству из нас приходится говорит о многом: «О, как всё это я любила!» ( Любил).
Пройдёт всего несколько лет и меня, практически, убьют. За сто двадцать долларов. Эти врачишки (слово «врач» в России от глагола «врать») одурачат меня и вырежут ЗДОРОВЫЙ желчный пузырь!!! При этом порежут всю печень, уничтожат поджелудочную. И когда я обращусь за помощью – пообещают добить – на уровне главврача города – если буду жаловаться. Я буду умирать – медленно, мучительно: с остановками печени, сердца, с тяжелейшим панкреатитом, диабетом… Без пенсии, с невозможностью работать и заработать хотя бы на собственную смерть…
И вот вчера… А когда – «вчера»? Тысячу лет назад, миллион? Моё «вчера», гипотетический читатель, для тебя так же виртуально, как и для меня, ибо я уже давно в мире Ином, как впрочем, и ты. Мы все НЕ СУЩЕСТВУЕМ для тех, кто уже в Будущем. Но ведь и для них есть Будущее, значит, и они не существуют. Значит, МЫ ВСЕ МЕРТВЫ ИЗНАЧАЛЬНО!? И вот, «вчера» я съел одну единственную шоколадную конфету на семьдесят восьмом дне рождения своей матери. А ночью едва ни умер – останавливались печень, поджелудочная, сердце…
Торопливо пожирая валидол и нитроглицерин, спасаясь от смерти и глядя Богу в бездонные глаза, я понял – ЗАЧЕМ я взялся писать этот рассказ, который, возможно, не успею дописать и уж, конечно, опубликовать. Это не я пишу – пишет мой инстинкт самосохранения, инстинкт жизни! И Оксана выбрана ИМ не случайно. Из длинного ряда женщин ОН выхватил ту единственную, молодую и ПОСЛЕДНЮЮ, которая отдавала мне свою юную энергию в гигантских количествах – тоже инстинктивно, потому что жить ей оставалось…
Подсознание уже на виртуальном уровне пытается подпитать меня, подыхающего, молодой энергией, которую Окси щедро дарила мне живая, а сейчас посылает из космоса, со СКЛАДА, где у Бога хранятся наши души…
В один из немногих дней, что мы провели с Окси, почти не вставая с кровати, она меня спросила: а есть ли СЧАСТЬЕ и что это такое? И я принёс фрагмент из недописанного романа и медленно ей прочитал. Я уже знал, что она в состоянии кое-что уловить. Оксана оказалась МОИМ человеком. А я – её. И мы это оба понимали. Нас разделял временной интервал в тридцать лет и многое что ещё, но мы были… похожи! Мы совпадали физически и психологически, И Оксана оказалась умной от природы. Её ум активировался ещё, наверное, подсознательным осознанием короткости её жизни.
Как жаль, что всё это тогда я понимал лишь интуитивно, и только потом, как всегда – потом, я пойму, что нужно было, нужно….
Вот он, этот отрывок о «счастье»:
«Наше счастье состоит в том, что никакого счастья для нас не существует, а есть лишь горе, трагедия. Есть смерть друзей, родственников, жён, мужей, детей, любимых собак и кошек. Есть только болезни и смерть – чужая и собственная. И осознание своей мимолётности, временности в непонятном мироздании, которое неживое, неорганическое, создало нас, органических, чтобы через нас испытать то, чего не может оно само – таинственное супер-пупер мироздание. Вот это и есть наше странное СТРАШНОЕ счастье – сначала, в молодости, надеяться на будущее, на какое-то счастье в «потом» или в «сейчас», но пройдя все возрастные наивные иллюзорные стадии, однажды понять: наше счастье – в нашей МАТЕРИАЛИЗАЦИИ ИЗ НИЧЕГО, в единственном из бесконечности шансе появиться в этом локальном и всеобщем мире, поощущать то, что нам ПОЗВОЛИЛИ поощущать наши СОЗДАТЕЛИ - нашу временность, ничтожность, трагичность, и уйти навечно опять в НИЧТО, в неорганическое – с верой или неверием в некое энергетическое существование на неких небесах у некого Бога, с верой или неверием, что будущие поколения раскроют тайну этого самого Бога – пространства-времени…
И всё. Всё счастье. А не в каких-то условных бумажках, называемых деньгами.
Благополучие так же зыбко и временно, как всё в нашей обманчивой жизни-мгновении, оно не может дать того «счастья», к которому мы стремимся, пока живы, идею которого мы не в состоянии сформулировать несовершенными словами…»
Я провожаю Серёгу по темноте. Обходим по рельсам милицию-бандицию, поднимаемся вверх по лестнице, удачно пересекаем дорогу, недавно построенную мэром Виктором Иудовичем Чердаковым, на которого мы с Серёгой в разное время столько пахали на общественных началах и приводили к власти… Здесь, где мы только что перешли, погибло под колёсами джипов уголовников около двадцати человек. «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Но у Чердакова не было никаких «благих намерений» в шизоидной башке. Он лепил дороги без переходов и светофоров – там, где они были крайне необходимы и, наоборот, сооружал за народные деньги десятки переходов и виадуков там, где они совсем не нужны, где никто не ходит. И всё с одной целью – украсть из капитальных затрат миллионы в личный карман!
- Мама ждёт… - Бормочет Серёга.
- Тебе тридцать пять лет. При чём тут мама!? Неплохо сегодня погуляли? Вот так и надо – почаще. Только пить поменьше…
- Мне же нельзя. Мне КГБ не разрешает, - вполне серьёзно говорит Серёга.
Я привык к его бреду, но всё равно отвечаю: - Да какое КГБ?! Оно сейчас ФСБ называется! И как оно может не разрешать тебе что-то!? По радиоволнам, как ты говоришь? Но такой аппаратуры не существует! И вообще: кто ты с е й ч а с такой!? Кому ты нужен?! Разве что матери…
Возвращаюсь к себе и в залежах памяти шевелится давным-давно забытое: я спешу с суточной каторжной работы домой , где меня ждёт юная красивая длинноногая жена…
Оксана меня тоже ждала. Убрала всё лишнее со стола, помыла посуду и даже подкрасила губы моей помадой.
Мы ложимся. Окси ждёт продолжения секса – тем более, что она мало что имела от нас обоих! Но ещё не знает, что мне пятьдесят, что у меня плохие сердце и предстательная, что сперма в эти годы так быстро не образуется и свою норму я ей уже отдал. Да и выпил я сегодня не менее семисот грамм водки, к тому же, из технического спирта. Ей всего этого не объяснишь. А у меня не хватает ума или сил хотя бы погладить ей между ног.
Она обижается и поворачивается ко мне спиной. Я её слегка обнимаю, целую в лопатки и вдруг, в светлом полумраке, ибо под окнами столбы с яркими ртутными фонарями, Окси говорит: - Сашенька, помоги мне!…
Говорит не в голос, а громким страдальческим шёпотом, как раненный или умирающий человек. И я сразу понимаю, что говорит она не о сексе. Она просит у меня помощи по жизни! Как взрослого. Защиты от ужаса, в котором она обитает. Как человека, у которого есть квартира, деньги, работа. Она ведь не знает моего положения. Не знаю его ещё и я – того дна, на котором я скоро окажусь и которое будет поглубже, чем её нынешнее… Самоуничтожающаяся уголовная страна-малина погубит десятки и десятки миллионов граждан, которым не повезло здесь родиться…
«Но чем же я могу тебе помочь!? Родить за тебя? Деньгами? Та несчастная тысяча долларов… Но когда я найду работу? И какую? Оставить тебя здесь у себя? Если б ты была не беременна… А что мы будем делать, чем я буду кормить вас, тебя и ребёнка? Я не потяну, я стар и болен…» - За мгновенье всё это пронеслось у меня в голове и неожиданно я произношу вслух то, что до сих пор тщательно глушил и скрывал сам от себя: - Я стар. Мне пятьдесят лет. Я болен. Я уже ни на что не годен…
Вот она правда: эта иллюзорная мгновенная поганая жизнь – ПРОШЛА! И я это сказал вслух – больше для себя, чем для Оксаны. – Тебе надо молодого и здорового… - Пытаюсь продолжить я, обнимаю Оксану, прижимаясь к ней бесполезным сейчас половым членом, но Окси вдруг вытворяет неожиданный психический финт. Она дёргает спиной, отталкивая мои объятия и кричит: - Отстаньте от меня! Я беременная! Мне надо спать! – Всхлипывает, замолкает и тут же засыпает.
Удивившись, засыпаю и я. Хотя сном, после всего выпитого, этот ночной бред покалеченного организма можно назвать лишь условно…
ТРЕВОГОГА! ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! Опасный, жуткий, продолжительный звонок в дверь! Настойчиво. Ещё и ещё… Подскакиваю, хватаю китайский электробудильник. Три часа ночи. Нехорошее время. «Чьи это бандиты? Губернатора Насратенко или мэра Чердакова?»
Дежавю. Всё уже было. Ублюдки Насратенко несколько лет назад, когда я подарил ему свои книги и попросил работы, вот также по ночам звонили в двери, матами угрожали, а их освещённый джип с орущей дебильной «музыкой» демонстративно стоял под моим окном…
Быстро одеваюсь. Можно уйти через окно здесь, в спальне. Я уже так однажды уходил, когда соседи-наркоманы и убийцы, пытались со мной расправиться. Эти пацаны, выросшие у меня на глазах, варили в подвале наркотик – «химку». Смесь конопли, табака и ацетона. Варили годами, продавали всему городу. А все смертельно ядовитые пары – у меня в квартире, ночью… Жить там было невозможно, я годами ночевал на своих работах, у родственников. Эти ублюдки украли у меня самые лучшие творческие годы… После очередной моей жалобы в Генеральную прокуратуру и Администрацию президента они, по приказу своей «крыши» - Первомайской милиции, с которой делили прибыли от продажи наркотиков, пришли ночью со мной расправляться. К тому времени у них уже имелся большой опыт: часто из подвала вместо ядовитой смеси из конопли и ацетона шла сильнейшая трупная вонь – там они убивали и ждали, когда очередной труп разложится… Вот также они звонили ночью и ногами выбивали мою хилую деревянную дверь. Тогда я ушёл через окно в спальне и жил полгода у матери с Серёгой…
- Оксана-Оксана, вставай скорее! Вставай, одевайся! – Я трясу её , но… Она никак не реагирует! «Умерла!?» Нет, дышит, но сон у неё как смерть.
Вдруг стук в окно, через которое я собирался выпрыгивать. Становлюсь сбоку за стену – на случай, если будут стрелять, и чуть-чуть отвожу штору. Ё… Серёга! В три часа ночи. Или – утра…
Открываю форточку: - Ты что, охреновел совсем?!
- Саша, отдай мне Оксану. Пусть сейчас ко мне идёт. – Говорит Серёжа очень серьёзно замогильным голосом.
«Вот свинья шизоидная!» Действительно – ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным! Сколько раз за жизнь я убеждался: нельзя делать людям добро, отрывая его от себя! Сядут на голову и будут гадить, причём, не шизики, а самые как будто, нормальные…
- Оксана спит. Потом. Завтра поговорим, завтра...
- Да? Ну, ладно. Пойду тогда…
Сон совсем исчезает. Лежу, рассматриваю худенькую спину Окси, никогда, наверное, не знавшую загара – с её-то бывшей аневризмой мозга. Рассветает. Иду умываться. А сердце требует сосудорасширяющего. Пожираю валидол на всякий предыинфарктный случай. Нахожу в холодильнике банку рыбных консервов, незамеченных вчера и кусок хлеба. «Надо сходить в магазин за жратвой. Впрочем, этой девушке пора уже и сваливать».
Сейчас, трезвый, я совсем другой человек. Самодостаточный. (Дурацкое слово! И что оно обозначает? Самостоятельность в достаточном количестве?) Но чтобы оно ни обозначало, все бабы Вселенной мне сейчас - до заднего левого копыта. Так говаривали в моей молодости. Однако… Бреюсь электробритвой, кое-где подкрашиваю и подпудриваю помятую морду и захожу к Оксане. И!... За жизнь у меня было, наверное, около двухсот или трёхсот самых различных женщин. Но никто мне такого не демонстрировал , тем более, в первые часы знакомства – даже законченные немолодые проститутки…
Оксана голая, с торчащими крупными грудями, лежит на спине, расставив согнутые в коленях ноги и длинными тонкими пальчиками трёт себе клитор! «Или она сумасшедшая, или я уже настолько стар, что меня не стесняются!?» - Мелькает обидная мысль.
Впрочем, я давно убедился, что проститутки действительно все с ущербной психикой. И дело не в растоптанной нравственности, а в чём-то другом, потому что жёны с мужьями тоже творят что попало, доходя до любого свинства. Но проститутки – это женщины, утратившие некий психический стержень, Или – генетический. Они идут «в разнос», в беспредел и перестают быть людьми также, как запойные алкоголики.
- Вот, посмотри, как женщина мастурбирует, - спокойно говорит свежайшая, выспавшаяся богатырским сном Оксана и продолжает своё мерзкое дело.
Я сажусь рядом на кровать и заглядываю Окси между ног, а свою руку кладу на её работающие пальцы.
- У меня четыре месяца никого не было. Вот так и компенсирую, - рассказывает Окси, двигая пальчиками, проводя ими по уже мокрым большим срамным…
«Что ж ты на вокзале делала? Минетами занимаешься?...» От всего этого безобразия я забываю, что вчера отдал свою недельную порцию пятидесятилетней спермы. И ещё я начинаю догадываться: Окси проделывает этот фокус специально – расшевелить меня. Я ввожу ей свои пальцы во внутрь – удивительно гладкие стенки! Другой рукой щупаю её груди. – Нет, не так, за соски трогай! – Шепчет громко Окси, уже задыхаясь. Стонет, влагалище дёргается. Всё! Ну и быстра! – Ой, спасибо. Кончила… Как хорошо… А ты? Хочешь? Садись на меня. Как вчера… Минетик сделаю.
- Давай-ка позавтракаем сначала. Вставай, умывайся.
- Я же голая. Дай мне что-нибудь.
- Вон все мои наряды висят на вешалках. Выбирай любую рубашку.
Окси встаёт. Фигура девочки и женщины одновременно. Так же, как и её лицо: то абсолютно детское, невинное, простодушное, а то вдруг многоопытно-взрослое, сексуально притягивающее, развратное.
- Ой, у тебя все рубашки в полоску!
- Сейчас модно. – Месяца четыре назад я отдал штук пятнадцать своих рубашек, старых и новых, молодой нищей и голодной, двадцатитрёхлетней журналистке. Сумасшедшей, трижды лежавшей в дурдоме с порезанными на руках венами. Я за неё иногда писал коротенькие статейки, чтобы она получила хоть какие-нибудь гонорары. Что мы здесь с ней вытворяли! В основном, пили водку и вино. И… дрались! Сумасшедствие, как и алкоголизм, заразны. Впрочем, настоящим полноценным сексом с ней заниматься было невозможно. Красивенькая, полоумненькая, а когда напьётся – опасная, заходит со спины и пытается ударить ножом. Подленькая дюймовочка с крохотной дырочкой… Но своим изощрённым минетом морально развалила всю мужскую часть редакции…
- А штаны? Дай мне штаны.
- В рубашке без штанов ты выглядишь лучше.
- Дай мне штаны! Немедленно! – Орёт Оксана. И опять я удивляюсь её резким переходам от благости к грубости. Так бывает с шизофрениками. – Вон внизу несколько трико валяется чистых, бери, что понравится.
Окси успокаивается, натягивает китайские утеплённые штаны, перебирает мои висящие на длинной нержавеющей трубе шмутки. – Ой, сколько у тебя пиджаков! Малиновый, кофейный, белый, чёрный… Ты богатый!
- Мне же пятьдесят лет. И работал я только что журналистом, там необходимо одеваться. И это всё, что я заработал за всю жизнь.
- А сейчас уже не работаешь?
- Нет. И никогда журналистом работать больше не буду. Шлюшье занятие в бандитской стране.
Оксана умывается, чистит зубки моей щёткой. Мы завтракаем, хотя есть кроме рыбных консервов и конфет нечего. Надо двигать по магазинам. Но после чая заваливаемся в постель. Окси снимает штаны и остаётся в рубашке, в одной из моих любимых, итальянской, серой в чёрно-белую полоску. Я расстёгиваю у неё верхние пуговки, обнажаю огромные сиси, глажу их, трогаю соски. – Только не дави груди, нельзя, я же беременная, - смешно по-детски предупреждает меня Окси, не понимая, что мои дети от разных жён на десятилетия старше её и все эти женские стадии, все их… мне известны наизусть!
Я глажу ей клитор и чувствую, что она вся мокрая! Эта их дурацкая смазка…потекла у Окси аж по ногам! «Ну и голодна! Ну и темперамент! Точно – татарочка, хоть и наполовину». Мне приходилось несколько раз сталкиваться на сексуальном поле боя с татарками – это что-то невероятное…
Чужое вожделение – вот такое сильное, молодое – переходит на меня, заражает. Что мы знаем о себе? Ни хрена. Но когда на улице я встречаю хорошо оголённую юную самку, от которой идёт волна не только здоровья и её будущих лет, но и того, что мы ныне называем сексуальностью, а на самом деле чего-то такого, чего мы не видим глазами, но что можно почти трогать руками – энергия кипящих гормонов молодой самки. Эта невидимая энергия заражает и заряжает другой, стареющий организм…
И во мне сейчас закипает отражённым эхом такое, чего очень-очень давненько я не чувствовал со взрослыми и тем более, старыми бабами. Нет, не нужно никакого минета! Мне нужно, нужно… Сдёргиваю свои трусишки и на Окси! Её колотит. Меня – тоже! И мой стоящий уже в ней, и я её целую…
- Не сильно целуй, нижнюю губу, а я твою верхнюю… - бормочет в полубреду Окси. «Какая ты нежная!» Кольнуло сердце. «Что ж я с похмелья делаю!? Сдохну!...»
- Спермы нет и процесс затягивается. Но восхитительный процесс, потому что я её очень хочу. В отличие от тех баб, что были у меня в последние времена, от которых порой подташнивало…
- Саша, Сашенька, кончай! Кончай! Кончай! – Кричит зачем-то и почему- то Окси так, что её вполне отчётливо могут слышать все сопредельные соседи.
- Подожди, не торопись… Подожди… - Бормочу я.
- Ой, не могу! Кончай, давай, конча…
Через полминуты я следую за Окси. Пытаюсь вытащить, но… обхватила. Удивительно. Приятно. Всё-таки вытаскиваю. Встаю. Иду в ванную сполоснуть. «Саша, а ты ведь совсем спятил! Без презерватива!!! С девушкой с вокзала!!!» - Неожиданно приходит трезвая мысль и на несколько секунда я даже пугаюсь, вспоминая слово «СПИД». «Как же я так!? Купился на её беременность? Она говорила. Что ходит в женскую консультацию. И моё подсознание решило: её там проверяют и на СПИД. Но ведь и смертельно больные рожают… Ай-яяй! Сдохнуть отСПИДа! Впрочем. мне же пятьдесят, чего уже… Хотя, пятьдесят – ещё не девяносто…»
И всё-таки – не по-себе. Несчастные новые поколения! Ни воздуха, ни воды, ни продуктов настоящих! Всё уничтожили предыдущие свиньи! И даже трахнуться опасно! Сколько в молодости я брал девушек: с кафе, ресторанов, трамваев и улиц! Без долгих предисловий, без страхов Мы тут же шли ко мне или встречались на следующий день. Я никогда не пользовался презервативами. Самая большая угроза в наши времена – сифилис. Но и он мгновенно определялся и мгновенно излечивался – если мгновенно определялся. У меня был интуитивный звериный нюх, ни разу я не подхватил ни единой венерической заразы, в отличие от некоторых друзей, умудрявшихся ловить трипак по нескольку раз, а потом расплатились – бездетностью и импотенцией. Безопасный секс: купите презерватив, надуйте его, нарисуйте на нём пенис и запустите в тёплое, нежное, ласковое небо…
Всё, хватит о сексе, пора похмеляться. А то ведь можно и мгновенно отъехать в мир иной, где нет ни секса, ни кекса, ни даже СПИДа. Похмелиться для меня – не алкоголизм, а жизненная, точнее, смертельная необходимость. В молодости перенёс воспаление сердечной оболочки – миокардит. На ногах, без малейшей медицинской помощи… Не все выживают, но я выжил. Однако, сосуды сердца на половину закрылись и оно стало пятидесятипроцентным. И если после пьянки не похмелиться, не расширить сузившиеся больные сосуды сердца и мозга, то… Finita la commedia будет мне. И нитроглицерин не спасёт. Кстати, где… А, вот он, мой вечный многолетний подстраховщик, в пластмассовом круглом тюбике.
- Окси, я схожу в магазин, мне надо выпить.
- Ты, наверное, к своей женщине идёшь?
«Ревнует!?» - Сдурела!? Нет у меня никакой сейчас своей женщины. И что же я, Казанова безразмерный резиновый? Похмелиться мне надо. И купить поесть чего-нибудь.
- Ой, Сашенька, купи мне селёдки солёной! И сигарет.
- Зачем ты куришь? Тебе же категорически нельзя! Беременная, парализованная…
- Я уже от паралича отошла. Почти… Рука правая только плохо чувствует. И нога. И глаз правый…
- Это потому, что все твои нервные окончания переместились знаешь куда?
- Хи-хи-хи….
Если и осталось что-нибудь от прежнего Владивостока, так это осень – сентябрь и октябрь. Сюда бы ещё прежнего воздуха, хотя бы тридцатилетней давности. Но триста тысяч японских железяк ежесекундно колесят по дорогам и даже тротуарам города. А вон там, за несколькими километрами акватории Амурского залива, за мысом Песчаным, на котором ещё сохранилась приграничная заповедная первозданная тайга с оленями, лисами и тиграми, там к самой границе подтянулись три миллиона шустрых китайцев. Их количество вычислили наши химики по анализам воды в заливе. Китайцы какают, их говяшки стекают в их реку , а река – в наш залив. Говяшки превращаются в некие специфические бактерии, их число и подсчитывается в определённом объёме воды.
Китайцы ждут. Они не торопятся. Так же, как я ныне не тороплюсь, когда оказываюсь с новой женщиной наедине. Они не торопятся, они знают, что и Владивосток, и весь Дальний Восток, и Сибирь совсем скоро будут у них. Русские передохнут сами, без войны. Всё уже ими подсчитано и определена скорость вымирания рабов в стране дураков и негодяев.
Когда-то осенью, когда ветерок дул с Песчаного, в городе стоял аромат осеннего леса и морского водорослевого воздуха. Прилив благоухающего кислорода возбуждал прекрасное настроение, призывал к счастью, дружбе, любви и творчеству. По осеням в молодости я писал стихи, а позже – рассказы и повести в разных жанрах.
Сейчас, если ветер со стороны мыса Песчаный , то есть, с Китая, Владивосток погружается в сизый туман – дым и пыль с многочисленных грязных смрадных китайских заводов.
Будущее ухудшается. Оно не может не ухудшаться, потому что ВСЁ ведь должно когда-то закончиться. Как л ю б о е ВСЁ: сначала розовое, прекрасное, чистое, райские кущи… ВРЕМЯ – кассета с уже записанным фильмом, а любой фильм крутится из будущего, которое уже давным-давно известно тем, кто снял кинушку, и последняя шутка – титры: КОНЕЦ ФИЛЬМА.
Беру бутылку настойки «Золотой рог». Вот что надо было пить вчера! Всего тридцать пять градусов и спирт, конечно, технический или из китайского дерьма, но элеутерококк – натуральный. Элеутерококк – дерево-колючка, приравнивается по воздействию к женьшеню и растёт в неограниченном количестве в тайге. Прекрасная вещь эта настойка, долгоиграющая, держит тонус сосудов. Но гражданам с повышенным давлением пить этот волшебный напиток очень не рекомендуется. Назван он в честь бухты Золотой Рог, которая не в Стамбуле, а во Владивостоке, на которую смотрят два окна моей квартиры и на которую – осеннюю, тёмно-голубую, но, увы, давным-давно экологически уничтоженную, любуюсь сейчас я, выйдя из магазина и направляясь ещё выше по проклятой сопке в другой магазин, потому что в этом, толстозадовском селёдка оказалась дерьмовой и я иду на поиски селёдки недерьмовой – для Окси. И давление у меня никогда не повышается. Поэтому ещё жив.
Иду – громко сказано. Ползу. Вот я вползаю на следующий ярус, на двадцать метров выше. Здесь почта. Здесь мой абонементный почтовый ящик. Что там? Бумажка какая-то. Ого! Три тысячи шестьсот рублей! Этот пидор Вридурков заплатил мне мои отпускные и пару гонораров. После суда. Сука! Месяц назад, до гиперинфляции, это было бы… семьсот долларов! А сейчас – сто. И цены...
Заполняю бланк. Паспорт дома, пишу данные наобум, почтальонши все знакомые, знают меня как писателя и журналиста, здороваются, дадут без паспорта. Получаю макли. Хоть эти, а мог бы вообще не получить…
Возвращаюсь к своему ящику – в уголок, отвинчиваю пробку и делаю два больших глотка. Господи, как хорошо! Вот чего мне не хватало с раннего утра! А я занимался сексом – смертельно опасным для своего сердца занятием, отравленным вчерашней водкой и застарелой ишемией.
Вот теперь, с восстановленными сосудами, я не ползу, а иду! На следующие ярусы сопки-микрорайона. Мимо аптеки, жилого дома, слева остаётся дом матери и Серёги, через дорогу, по переходу-зебре и вверх, вверх, по долбанной крутой лестнице… Фу-у!
Другой шикарный магазин с полоумными ценами! Какому очередному Толстозадову-бандиту он принадлежит, не знаю. Но ввиду улучшившихся денежных обстоятельств можно и побаловать Окси. Хотя цены дико фантастические, не соответствующие никакой средней зарплате. Они рисуют эти цифирки с большим опережением инфляции – тем самым её и создавая!
Вот она, селёдочка, рыбка моя! Мог ли я когда-то предполагать, что эта самая дешёвая рыба – солёная и копчёная, которую здесь никогда и за рыбу всерьёз не принимал, по двадцать копеек за килограмм, превратится для большинства российских граждан, живущих у самого синего моря, в недоступный по цене деликатес! А вот колбаска полукопчёная по цене, как будто она из золота, хотя на самом деле – из сои и сала. Так, ещё пачку псевдопелеменей. И вот этот огромный американский апельсин. Или это грейпфрут у вас? Апельсин? Давайте. И молока пачку литровую. Получше, понатуральней, а-а, всё равно из порошка … И хлеба свежего. И сегодняшних булочек. И сигарет. А сигарет я возьму пять штук поштучно. Потому что нельзя…
Возвращаюсь в квартиру и по известным только мне признакам вижу, что Окси время не теряла – она заглянула везде, куда хватило фантазии заглянуть. Искала, дурочка, деньги! А я специально для такого случая оставил некоторую сумму, около двухсот рублей, на столе под скатертью. И эта наивная глупышка взяла оттуда… десять рублей! На текущий момент – цена булки хлеба. Вот уж воистину прав я в одном из своих гениальных бессмертных афоризмов: ЧЕМ ДЕШЕВЛЕ МЫ СЕБЯ ЦЕНИМ, ТЕМ ДОРОЖЕ ЭТО НАМ ОБХОДИТСЯ!
Жаль, что такая банальная истина доходит до нас, как правило, лишь тогда, когда мы уже ни хрена не стоим!
Окси-Окси, глупое ты ещё существо! Как же ты пока плохо ориентируешься во времени-пространстве! Ты надеялась, что я, пятидесятилетний прожжённый мужик так просто оставлю вас наедине: тебя и свои последние макли-рвакли!? Мои деньги и документы не найдёт и самый опытный вор-домушник, дурила ты эдакая!
Глазки у Окси не на месте, хотя она не догадывается, что я знаю о её поисках, но она чувствует некоторое внутреннее стеснение. Потом она признается в украденной десятке, а я ей – в том, что деньги под скатертью приготовил для неё в качестве спонсорской помощи, то есть, оплата за её сексуальные услуги…
Потом она признается мне даже в любви! Я посмеюсь над ней, обвиню во вранье. Я не понимал, что это юное существо, которому так не повезло со здоровьем, родителями, пытается всеми слабыми силёнками зацепиться за ЖИЗНЬ, остаться на Этом Свете…
Но сейчас – бутылка тонизирующей настойки, закусь и молодая девка рядом – что ещё надо для пятидесятилетнего счастья!? Наливаю себе сто граммов в хрусталь и символические капли – Окси. А-ах, великолепно… алкоголик! Окси порезала селёдку и набросилась на неё, как зверь! Беременный организм. Окси по-кошачьи грызёт селёдочные головы, а я, сквозь захорошевшие алколоидные мозги провожу некую гениальную, едва осознаваемую аналогию – чего-то неуловимо-вечного, что связано с женщиной, с кошкой, с нашим обманчивым иллюзорным кратковременным человеческим мирком, в котором я, сейчас, в секунды, скользящие сквозь пальцы, воссоздаю в своей квартире эту миражную картинку счастья-бытия, счастья-микромирка: бутылка, закусь, чай, конфеты, сигареты и чудо земного мира – юная женщина, выполняющая все твои сексуальные прихоти, которой ты нравишься – даже с разницей в тридцать лет в пространстве-времени…
Скоро я умру. Ещё раньше умрёт она. Мы уйдём в НИЧТО. НАВСЕГДА. Нас не будет НИГДЕ. НИКОГДА! Не будет ни элеутероккоковой водки, ни хлеба, ни колбасы, ни селёдки, ни чая с шоколадными конфетами… Нигде и никогда. Но сейчас, в этих секундах, в этом фантастическом миге – это есть! Как всё просто. И как сложно. Как бы мы были, пусть иллюзорно, но о ч е н ь счастливы, если бы УМЕЛИ ценить подобные секунды! Мгновение – остановись! Не потому, что ты слишком прекрасно, а потому, что ЕЩЁ есть!
Подцепляю вилкой кусочек селёдочных молок, съедаю.
- Ты ешь молоки? – Удивляется Окси.
- А что, нельзя? – Удивляюсь я.
- Ну… Пацаны говорят: «Что я буду есть к о н ч и н у…»
- Ты с пацанами, наверное, лет с семи начала сексом заниматься? У нас такие подруги в детстве были. Мы с ними вытворяли…
- Нет… С четырнадцати. Я влюбилась. Ему двадцать шесть было.
- Ты, вижу, предпочитаешь стариков. У тебя с отцом н и ч е г о не было?
- Нет. Я его просто любила. Ну и как мужчину. Он молодой был. Намного младше матери. Но я его любила так просто, конечно. В душе…
Звонок в дверь. «Дурачёк пришёл. За Оксаной…» Но на всякий случай спрашиваю через свою символическую дверь, которую можно разбить несколькими ударами ног: - Кто там?
- Милиция. По вашему заявлению.
«Не укроешься в своём микромирке от подонистой реальности!» Открываю. Два здоровых парня лет по тридцати в гражданских чёрных кожаных куртках.
- Проходите, не разувайтесь. «Картина Моне – завтрак на траве!» На живописном столе – бутылка, закусь, за столом юная девица в мужской рубашке с селёдочной головой в руках! И сам пьяненький, с похмельной мордой…
- Мы из уголовного розыска, с Первомайской… - говорит один.
А я отмечаю, точнее, интуитивно чувствую их некоторую интеллектуальность и, возможно, даже высшее юридическое образование. Новые кадры. Прежний уголовный розыск в полном составе погрузили в спецсамолёт, специально прилетевший из Москвы, и отвезли в тюрьму КГБ – Лефортово. За сотрудничество с бандой братьев Ларионовых (бывших комсомольских секретарей!), за массовые убийства, в том числе, прямо в подвале милиции…
Наверное, ничто так не выдаёт истинную правду о стране, как милиция. Скажи мне, какая у тебя милиция-полиция, и я скажу, в какой стране ты живёшь… Ни в бывшем СССР, ни тем более, в нынешней уголовной России так и не удалось создать НАСТОЯЩЕЙ милиции. Как, впрочем, и настоящих судей, прокуроров…У меня всегда, при вынужденных контактах с этими товарищами-господами, возникают ощущения омерзительности-дерьмовости.Кто набирает в эти специфические организации эти сотни тысяч с п е ц и ф и ч е с к и х людишек – наихудших, наиподлейших, наипреступнейших? Очевидно, преступная СИСТЕМА самоконструируется, отсеивая всё лучшее, честное, талантливое.
А может быть, не совсем так? Приходят работать в милицию, в прокуратуру, в суд в общем-то нормальные люди. И многие даже мечтают побороться за честность, справедливость, порядок… Но… Губернатор края – бандит по кличке Шепелявый. А мэр города – бандит по кличке Виннипух, причём, этот самый Виннипух, который, конечно, имеет ещё и реальную фамилию, подробно описывается в некой литературе: его восхождение в преступном мире, десятки убийств, грабежей, отъёма предприятий на миллиарды долларов, его связи с некоторыми московскими очень руководящими товарищами… И где же это всё так красочно описывается? В романе? Ну что вы, граждане, какие там романы! Биография Виннипуха и подробный перечень его преступлений – в качестве учебного материала изложен в учебнике … милицейской академии. То есть, вчера курсанты милицейской академии подробно изучали преступления поддонка Виннипуха, как он перемочил своих начальников-паханов , присвоил весь общак и возглавил всю преступность в крае. Но это было вчера. А сегодня вчерашние курсанты уже с погонами офицеров милиции стоят по струнке перед… мэром Виннипухом, бандитом двадцати шести годков, который строго даёт наставления – как им службу нести, понимаешь!
Ну как после таких метаморфоз с различного рода виннипухами можно СЕРЬЁЗНО воспринимать работу в милиции, суде, прокуратуре!? Поэтому, одни делают вид, что они милиционеры, судьи, прокуроры. А все остальные делают вид, что они верят тому виду, которые делают те, которые делают вид…
Но виннипухи-мэры и шепелявые-губернаторы явятся чуть позднее – как апофеоз бандократии. А пока из милиции разбежались все настоящие профессионалы, не пожелавшие превращаться в холуйско-уголовный придаток бандитской власти. И места здоровых мужиков заполнили разномастные девицы в миниюбках с макияжем дешёвых шлюх. Только мини-юбки милицейские, форменные… Бывшие учителя младших классов, воспитательницы детских садов превратились в следователей!
Московская власть однажды осознает, что страна разваливается на регионы-княжества, где властвующие коллеги-уголовники совсем оборзели, присвоили в личное пользование сказочные сырьевые и рукотворные ресурсы и посылают центральную власть на… далеко-далеко. Закачалась под кремлёвскими креслами земля и заменили они кое-где кадры. Генерала Управления Внутренних Дел края сняли, посадили на хлебное место в коммерцию. Потом, когда в мэры почти миллионного города бандиты усадят своего пахана Виннипуха, бывший генерал всей милиции края, сажавший этого Виннипуха на полтора года в СИЗО, станет у него первым заместителем!
Переведут они в иное место и полковника Тютькина, начальника Первомайской милиции. И эта уголовная беспредельная свинья, годами участвовавшая в десятках убийств, отъёме собственности у физических и юридических лиц, будет приезжать с охраной в оппозиционную газету к Чердакову – искать справедливости, не заслужено его, якобы, сняли с начальников. А я даже пожму ему его протянутую ко мне, как к литредактору газеты, преступную мерзкую руку, зная, что он меня прекрасно помнит! Ведь это именно он выполнял приказы губернатора Насражопина и его зятька Толстозада и гонял месяцами по городу, выслеживал со своими псами, продержал нас с Серёгой ночь в мусорке, угрожая через своих фальшивых следователей кровавой расправой… И я пожал эту трупную руку… От неожиданности? От растерянности? Чёрт его знает - почему и зачем, вместо того, чтобы плюнуть ему в харю…
И вот – новые кадры, более-менее похожие на следователей и вообще на нормальных людей, а не на «братанов». – Мы по вашему заявлению были в поликлинике у заведующей. Она говорит, что никого не посылала. И что делать противостолбнячный укол через год после травмы – полнейшая чушь…
- Так в этом-то всё и дело! Значит, мне собирались сделать в процедурном кабинете поликлиники номер шесть совсем другой укол – с переправой в мир иной…
- Расскажите вкратце нам всю эту историю ещё раз?
- Как вас зовут? – Спрашиваю я одновременно у обоих, кажется, капитанов по званию - что-то они мне пробурчали при входе.
- Владимир и Анатолий, - отвечает один из них.
Я буду года три встречать их возле милиции – ведь живу рядом, будем здороваться, но так никогда и не узнаю, кто из них Владимир, а кто Анатолий.
- Может, граммов по сто? – Показываю на живописный стол. Окси, молодец, тактично смылась на кухню.
- Нет, спасибо, мы ж всё-таки на работе… - Отказываются они с явным сожалением.
«Вкратце… Что ж вам вкратце рассказать…» Странна жизнь. Нужно кратенько рассказать, как меня, такого уникального, единственного и неповторимого, столько лет росшего, выращивавшегося, проходившего все возможные и невозможные стадии, добравшегося до пятидесяти, не раз висевшего на ниточке от смерти… Да что там! Само появление на Этот Свет – вообще явление уникальное, при всей его кажущейся привычной банальности, ибо материализоваться из ничего в реальный мир – один шанс из бесконечности у каждого из нас. А у меня этот единственный шанс был в отличие от многих совсем уж крохотный, потому что мой отец, воевавший около пяти лет на самой убойной войне, где погибло пятьдесят миллионов человек, сам каким-то волшебным чудом остался жив: его ровесники, воевавшие на этой войне, возвращались живыми один из ста. Когда мне встречаются люди моего года рождения, то у нас, совершенно посторонних и незнакомых, возникают мгновенно некие дружеские чувства, потому что мы знаем, как мало нас, с тысяча девятьсот сорок восьмого года, потому что наши отцы возвращались с войны один из ста…
И вот, какая-то мерзкая сволочь замыслила прервать эту уникальную цепочку жизни!
С другой стороны, действительно, чего развозить – ведь жизнь так коротка, так быстроизменчива. Вот, кто-то вчера был жив и надеялся на будущее, но сегодня он мёртв, а завтра навсегда забыт людьми и Вселенной. Вот, вчера ещё была страна с каким-никаким социализмом, с равенством, пусть нищим, но всё-таки… А сегодня – бандиты, холуи, подонки у власти, жирующие на народной нищете… Но «И это пройдёт». – Как говаривал мудрый Соломон, глядя на свой перстень с выгравированной на нём вселенской фразой.
Итак, что же вам рассказать, господа следователи? Начну с фабулы. Впрочем, я так и не понял разницу между фабулой и сюжетом. Я бы их объединил в синонимы, но разница, наверное, всё-таки существует и фабула – это что-то вроде пунктирной намётки сюжета.
… Я зашёл в мерзкий, заросший сажей и паутиной подъезд, прокопчённый коноплёй и гашишем соседей убийц-наркоманов, не ремонтировавшийся пятьдесят лет со дня постройки дома, и перед своей дверью увидел низкорослую мадам, давившую на кнопку моего звонка.
- Вы ко мне?
- А вы Самойленко Александр Иванович? – Спросила она в свою очередь, глядя с «высоты» своей приземлённости.
- Да, это я, а в чём дело?
- Вам нужно явиться в шестую поликлинику в процедурный кабинет. Завтра… И сделать укол. – Она сунула мне под нос бумажонку, список каких-то фамилий. Напротив моей стояла «птичка».
- Это зачем же мне делать укол? – Спрашиваю я, глядя в список, в её лицо, в глаза и вижу… Моя мощная, не подводившая никогда интуиция – главное, не забывать следовать её советам! Интуиция регистрирует это поганенькое обезьянье женское личико, видавшее, как говорит древний языковой штамп, «виды». Её мутные глазёнки – напряжённые, за ними скрывается крохотный мозг, кем-то и чем-то запрограммированный…
- Укол… противостолбнячный. Вы год назад лежали в больнице…
- Противостолбнячный!? Его же делают сразу! - Год назад я проколол ногу гвоздём и действительно лежал в больнице. Но с тех пор прошёл год! - Никуда никакие уколы я делать не пойду!
- Не пойдёте? – Поганенькие преступные глазёнки смотрят на меня с большим сожалением, как на плюхающуюся в воду рыбу, сорвавшуюся с крючка. Не выполнила приказа! Не убедила. Что же ей самой будет за это…
Академик Вернадский выдвинул гипотезу: над планетой существует некая НООСФЕРА – субстанция, состоящая из э н е р г е т и ч е с к о г о излучения всех жителей Земли. Мысли и чувства граждан планеты при жизни и, возможно, после смерти стекаются туда, в эту ноосферу или, выражаясь на нынешнем техническом сленге – в некий надпланетный энергокомпьютер-матрицу, который, суммируя мысли, чаяния, стремления, добрые и злые дела землян, формирует и задаёт направление развития БУДУЩЕГО каждой страны и всей истории человечества в целом.
В общем, почти что Царство Небесное по христианскому Новому Завету, только ближе к Земле и вместо Бога – Разумное Энергетическое Поле.
Вернадского сталинский людоедский режим расстрелял, а идея – осталась. Да такая ли уж она фантастическая? Современные физика, математика, астрономия уже на сегодняшнем, ещё весьма начальном уровне развития, но уже подтверждают: пространство-время, то есть, Вселенная, Галактика, Солнечная система и мы сами – СОВСЕМ не то, что мы видим, ощущаем, измеряем своими пока несовершенными органами чувств и приборами. Но ясно сейчас одно: мы – часть этого гигантского то ли механизма, то ли, скорее, ЖИВОГО организма, того, что мы называем «Вселенная». А это означает, что мы существуем не сами по-себе, не случайно, не зря, а выполняем некую определённую ЗАДАННУЮ ОБЩУЮ ВСЕЛЕНСКУЮ ПРОГРАММУ-ЦЕЛЬ! То есть, МЫ НЕОБХОДИМЫ пространству-времени и жизнь КАЖДОГО из нас имеет некий космический смысл! И это не пустая громкая фраза, ибо на примере устройства собственной планеты мы видим, что ВСЕ и ВСЁ взаимосвязаны, что НЕ ЗРЯ существует каждый микроб, бактерия, атом, насекомое…
И разве каждый из нас не испытал многократно воздействие ОБЩЕГО человеческого биополя где-то на митингах, стадионах или в какой-то взволнованной чем-либо толпе – когда орёшь, скандируешь или, в общем бараньем стаде идёшь голосовать – как все, но вполне понимая, что «выборы» - поддельные, купленные на украденные у тебя же деньги…
И тогда кажется, что ничего-то ты о д и н не можешь поделать, противопоставить. Такая пассивная смертельная трупная безнадёжность поднимается невидимым паром в ноосферу, отдавая её в управление злым мыслям и их хозяевам – ворам и убийцам: самоизбранным мэрам-губернаторам-президентам-псевдоминистрам, их борзым псам-холуям.
И так происходит до тех пор, пока данному локальному пространству-времени ни наступает пора ОЧИСТИТЬСЯ. И тогда несколько светлых голов осеняет п р о с т а я ИСТИНА: ноосфера – общее, с т а д н о е излучение, но оно состоит из биополя КАЖДОГО ОТДЕЛЬНОГО МОЗГА. И если в большинстве голов п а с с и в н о с т ь заменить на БОРЬБУ, с т р а х – на СОПРОТИВЛЕНИЕ, х о л у й с т в о – на ГОРДОСТЬ, с м и р е н и е с н и щ е т о й – на ВОЗМЕЗДИЕ и ВОЗВРАЩЕНИЕ украденного – то изменится и общая ноосфера, а значит – БУДУЩЕЕ.
И жизнь пойдёт по ПРАВИЛЬНОМУ руслу, а не по сюжету американского фильма ужастиков для дебилов. Но, увы и ах – вряд ли это когда-либо произойдёт в гибнущей России. Разве что когда она будет называться Великим Китаем…
Кто же так спешит отправить меня в мир иной с помощью уголовной медицины из поликлиники номер шесть?
Жизнь – вместе со всеми надеждами на лучшее будущее – пусть надеждами наивными, иллюзорными, как все наши надежды и мечты, даже те, которые сбываются на все сто процентов – моя жизнь и большинства моих сограждан закончилась после конца «перестройки» дурака-шизофреника Горбачёва и алкаша-дебила Ельцына, добивших социализм и СССР. Началось выживание – в голоде, разрухе, безработице, средь безнаказных вакханалий, бесчисленных преступников, «мэров», «губернаторов» и их холуёв – «милиционеров-судей-прокуроров-фээсбэшников».
Пришло осознание полнейшей бессмысленности существования собственного и этого обманного окружающего мира. Разрушились все наивные надежды на будущее, на издание своих книг, на писательскую карьеру. Пришёл переход – в смерть.
Но организм… О-о, уж этот организм! Инстинкты, подсознание… DUM SPIRO, SPERO*… Всё это трясущимися невидимыми щупальцами хватко пытается уцепиться за ничтожные пожухлые травинки на крутом скользком грязном обрыве омута беззакония и смерти, куда тебя уже затянуло по горло.
Через три года я, нищий, истощённый, голодный буду сидеть на главпочтамте и подписывать адрес на большом конверте формата А-4. Очередное послание собственных произведений в жанрах прозы, юмора, сатиры, афоризма, фантастики в очередную центральную газету, журнал, издательство. Для очередной урны… Газеты, журналы, радио, телевидение, издательства – всё это колесо искусства и информации трансформировалось в дебильные бульварные гусеницы мощного танка – в средства массовой дезинформации-дебилизации. И деградирующее население – безработное, голодное, обворованное, вымирающее, опояное ядовитой псевдоводкой - в конце концов было раздавлено этим вонючим бульварно-уголовным танком – с брехнёй, дебильными текстами-фильмами, шлюхами – за деньги, вытащенные из кармана погибающего населения.
*Пока дышу – надеюсь. Латынь.
А я по инерции всё слал и слал свои гениальные шедевры в разных жанрах, надеясь на чудо – на встречу с честным, умным и талантливым редактором, забывая, что всё честное и талантливое давно убито и вышвырнуто бандитами, захватившими гигантскую, сказочно богатую ресурсами страну… Fac et spero! Твори и надейся! Хе-хе-хе…
Ко мне подошёл здоровый парень лет тридцати пяти, обращаясь на «вы» заговорил, спросил, куда это я отправляю такие большие конверты. Но видя, что я его не узнаю, напомнил: - Мы занимались вашим делом… Когда вам хотели сделать укол … В шестой поликлинике.
Только после этих его слов я вспомнил тех двух милиционеров офицеров, посетивших меня, когда я сидел с Окси за живописным столом. – А я ушёл из Первомайской милиции… - Этот парень явно хотел пообщаться, что-то высказать наболевшее, но я, сначала не узнавший его, был растерян и не готов к общению. Но всё-таки спросил: - А что так?
- Да эта Первомайская милиция… Пытки… Убийства… Я ушёл в Главное Управление. А вы знаете… Вы очень правильно тогда… Что не пошли делать этот … укол. Я не могу рассказывать, но вы правильно сделали…
Жаль-жаль, что не пообщался. Может быть, всё-таки узнал бы от него имя своего «заказчика»? Но с возрастом на многое реакция, её скорость, ослабевает и всё чаще «машешь руками после драки». Впрочем, я и сам знаю своих неудавшихся убийц: тогдашний мэр - врун, негодяй и вор Чердаков и его холуй, мой бывший начальник главный редактор газеты «Приморье» Вридурков. Истинная сущность обоих для меня не была загадкой, когда я с ними работал, но Вридурков, как показало будущее, оказался гораздо более феноменальным ублюдком, чем мои представления о нём, и позорнейшим образом закончил свою карьеру и, возможно, жизнь.
Чердакову так и не удалось стать губернатором. Поскольку он проявлял себя – и весьма явно – как шизофреник и педик, кремлёвские господа приказали своему верноподданническому проплаченному суду Ленинского района под всяческими предлогами снимать Чердакова с выборного финиша. И его неоднократно снимали с самого финала, куда он ловко пробирался, тратя немалые деньги, украденные из городского бюджета во время службы мэром, а также мастерски развешивая лапшу на уши пенсионерам – основному электорату. Но Чердаков – шизоидный оптимист – не сдавался и расставлял своих холуёв где только мог. И Вридуркова после разгона газеты Насрожопиным он всунул в депутаты краевой думы. И тот несколько лет там придуривался, пока до тошноты ни осточертел всем. Ведь ТРУДНО СКРЫТЬ НЕ ТО, ЧТО ЕСТЬ, А ТО, ЧЕГО НЕТ. А у Вридуркова не было ничего: ни ума, ни честности. Но в это самое время, пока он
ещё числился депутатом краевого парламента, московская правящая уголовщина за десять тысяч километров от себя активно осваивала пространство и бывшую народную собственность. Им показалось мало, что на преступника Виннипуха они в своё время записали гигантскую рыбную флотилию стоимостью в несколько миллиардов долларов. Они решили захватить весь город – ворота в Тихий океан, и посадили в мэрское кресло убийцу Винни…
И вот, бывший редактор газеты, которая боролась с бывшим губернатором-преступником Насрожопиным и его зятьком-мафиози Толстозадовым, депутат Вридурков, что-то там вякавший несколько лет с трибун о честности, стоит на всех городских телеэкранах – без шеи, обрюзгший от пьянства, полутораметровое кретинистое ничтожество, стоит в обнимку с преступником Виннипухом, пропечатанном в учебниках по криминалистике и беспардонно-тошнотворно-холуйски расхваливает: ах какой у нас мэр мужик, да какой золотой, да какой прекрасный!!!
А в это самое время кремлёвские господа порешили нагнать на себя мирового авторитету и провести в две тыщи хренкаковском году в неком Владивостоке гулянку мировую, типа, Азиатско-Тихоокеанский Форум – типа, выпить, закусить, спекульнуть. Но выпить кремлёвские господа сильно успели ещё задолго до форума, поскольку на трезвую голову такое решение принять трудно. Оно бы всё бы ещё и ничего бы, конечно, уж, да уж несколько всё-таки странно, уж, что форум решили проводить не где-нибудь, а на острове Русском, где только загаженный лес и развалины военных казематов. А фантазия у кремлёвских руководителей разыгралася-разбушевалася! И что они там только пьют? Потому что к острову додумались они приделать пару мостов. Ну один-то уж ладно. Даже хорошо! В центре города через бухту Золотой Рог. Народ о таком сто лет мечтал. А один из предыдущих мэров под это дело даже несколько миллионов долларов спёр, истратив их, якобы, на начало строительства канатной дороги… Но вот зачем через несколько километров воды – через залив Босфоро-Восточный, через гигантскую глубину, где ныряют атомные подводные лодки, тянуть мост на в общем-то никому не нужный остров Русский, куда прекрасно ходят большие паромы!? И всё это ради нескольких дней какой-то сомнительной международной азиатской гулянки!?
И вдруг! Неожиданно! Как кирпич на голову! Вспоминают кремлёвские руководящие товарищи, в смысле, господа – а судьи кто!? В смысле, мэры кто в этом задолбанном Владивостоке!? Виннипух из учебника по криминалистике!!!??? И сколько он уже украл на сегодняшний день из городской кассы!? Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!!! Так он и мосты наши сопрёт, скотина! А на мосты и дворцы на Русском мы астрономические суммы заложили! Да не бывать тому Виннипуху мэром!
А Винни… Виннипушек! Он же надеялся! Он же готовился! Карманов понашил, мешки заказал! Для деньжат, что на мосты… И вот едет он, никого не трогает, мешки и карманы поглаживает, едет и едет себе в своём бронированном джиппере.
Охрана вокруг тоже едет себе. Хорошо едут, короче. Винни даже плюнуть захотелось. Приопустил он стекляшку в окошке бронированном, плюнул на асфальт, и вдруг откуда ни возьмись появилось хреновись! Какие-то амбалы в какой-то форме с какими-то пистолями. В джиппер запрыгнули, Винни выволокли, ручонки закрутили, браслеты насадили и орут: ах ты свинья поганая! На наш народный асфальт плюёшь! Да штраф с тебя сто рублей! И расстрел пожизненный!
И в тюрьму его! В СИЗО. Да на полгода! Да ещё на полгода! А миллиарды-то ранее наворованные лежат себе на Каймановых островах. А несчастный Винни в камере с джакузи, телевизором, холодильником и проститутками. Сидит Винни в камере и вспоминает своих кремлёвских друзей добрым словом: «Вот пидорасы! Вот козлы вонючие! Сами меня мэром поставили и сами меня в камеру посадили!» И когда Винни засветило лет эдак десять – чтоб на народный асфальт не харкал, он, так прямо не выходя из камеры, свистнул,
собрал всё местное радио-телевидение да и заявил: - А я на суде всё про своих козлов-друзей крёмлёвских расскажу: по чьему заказу я кого замочил, кто скоко с моей помощью спёр… Всё, всё расскажу!
Ну и тут, конечно, страдальца Винни быстренько закрытым судом осудили – на четыре года условно и на родные Каймановы острова отпустили. А сами начали строить мосты на остров Русский. Ну и конечно же сразу спёрли двести миллионов рубликов. Мелочь – а приятно! Списали их на специально для этой цели убитого и где-то надёжно и навечно закопанного главного инженера строительства. Но это уже совсем другая история, никому не интересная, поскольку в России подобные истории случаются ежедневно пачками.
А история Вридуркова закончилась следующим: под занавес мэр Виннипух успел всё-таки отблагодарить своего нового холуя Вридуркова и посадил его в мэрии продавать лицензии на продажу алкоголя. Ой, хлебная должность, о-о-о… И вот Вридурков вместе с ещё одним господином кавказской национальности стал успешно продавать лицензии на алкоголь. Конечно, не только по официальной цене, но и за взятки. Официально-то хрен купишь такую лицензию. Недаром в России ежегодно от поддельной ядовитой водки умирают сто тысяч человек. Ну а взятки Вридурков с лицом кавказской национальности, конечно, не могли полностью хапать – половину они обязаны были отдавать Виннипуху, а тот половину – в Кремль. Со всего текут проценты в карманный бюджет главных строителей капитализма!
Но всегда найдутся конкуренты. И однажды к счастливому Вридуркову в кабинет зашли некие компетентные работники и вытащили из кармана пиджака Вридуркова пять тысяч помеченных долларов. Мелочь – а не приятно! Семь лет зоны общего режима. Но возможно, Вридурков вернётся из ада живым и здоровым и даже досрочно – если как всегда отсосёт там у всех.
- Это менты были? Менты? – Интересуется Окси, явившись из кухни после их ухода. Она не спрашивает причин их посещения. Так же, как не выясняет вообще ничего из моей биографии. Не потому что повидала многое и многих и всё ей уже приелось и неинтересно – какой бы жизнью она ни жила, но ей всего-то лет семнадцать, не успела ещё переполнить свою память. Она не интересуется, потому что мы вместе менее суток, потому что мне много лет и там, в джунглях канувших годов было столько всякого и всяких! Зачем ей чужой хлам, забытый самим хозяином? Но главное – в другом, совсем-совсем в другом! Я понял это потом. Потом, потом…
Она жила свои последние мгновения на этом иллюзорном свете. И жадно, животно ловила их, пила, поедала, глотала минуты настоящего, крохи, жалкие крохи юной короткой жизни! Что ей какое-то чужое уже не существующее прошлое и собственное мёртвое будущее?! В её сжимающемся настоящем оказался я – и она впитывала меня – навсегда! На небеса!
Ей совсем неважно: какие книги я написал, какие статьи – будоражившие уголовную власть, я опубликовал. Даже мои чисто самецкие мужские качества – не главное для неё. ОНА ЗА МЕНЯ ПЫТАЛАСЬ УХВАТИТЬСЯ НА КРАЮ СМЕРТЕЛЬНОЙ ПРОПАСТИ. А остальное совпало: я ей нравился, ей нравилась квартира, мои рубашки и всё, что мы совместно вытворяли…
И я впитывал её – ещё не понимая, что происходит ВСЁ НЕ КАК ВСЕГДА, что пространство-время прогнулось в данном месте, напряглось, и невидимая-неведомая плёнка, на которой все мы записаны и крутимся, готова вот-вот прорваться и принять в чёрную космическую дыру очередную душу – то, что называлось «Оксана».
Я этого не понимал, но интуитивно чувствовал, ч т о в с ё п р о и с х о д и т н е к а к в с е г д а. С Т Р А Н Н О. Потому что… Наверное. как всегда сигналила моя интуиция: «Это твоя последняя женщина!!! По-след-няя! В этой жизни. А другой-то не будет! Торопись!» САМЫЕ СТРАШНЫЕ МУЖСКИЕ ТЕРЗАНИЯ – НЕ ПРОШЁЛ С ТОЙ ИЛИ ИНОЙ ЖЕНЩИНОЙ ПУТЬ, КОТОРЫЙ МОГ БЫ…
Но как жаль, что невозможно потребить больше того, что ты можешь. Не говоря уж о том, что невозможно поиметь то, что тебе не дано и то, что тебе не дают. А хорошо бы завалиться сейчас с Окси опять в постельку и заниматься, заниматься до бесконечности всей этой развратной пахабщиной – такой вредной для похмельного старого сердца и в то же время – такой полезно-омолаживающей пятидесятилетний организмик. Ведь от них, юных, идёт непознанная, но совершенно реальная мощнейшая струя лечебной энергии, превращающая старика в юношу…
Но я наливаю себе ещё стопарь тридцатипятиградусной элеутероккоковой настойки, которая тоже… А-ах, хороша! Превращает юношу в старика… А-а, да всё равно… Старость… Смерть… Наливаю несколько капель Окси.Она выпивает и вновь ухватывается за селёдочную голову. Одновременно решая рассказать анекдот, который у неё, очевидно, всплыл в памяти ассоциативно, в связи с визитом милиционеров. – Едет такая шикарная дама в шикарной машине, в шубе, кольца с бриллиантами. Её останавливает милиционер-гаишник. И говорит: ого, дама, откуда у вас такие деньги!? Вы, наверное, х… сосёте?
Слово «х…» Окси произнесла без запинки. Я, старый прожжённый тип даже несколько как бы смутился, а ей по фиг. – Ты чтой-то разматерилась,- говорю я слегка отеческим тоном, абсолютно отдавая себе отчёт, что несвятой Оксане только так и должно выражаться, но удивительно – за сутки у неё вырвалось в первый раз.
- Но это же анекдот, в анекдоте слова-то не выкинешь. Так вот, а дама менту отвечает: это вы х… сосете, а я делаю минет!
- И это всё? Нужно смеяться? – Спрашиваю я и только потом, наверное. через несколько лет пойму: она стеснялась того, что делает! И пыталась этим дурацким анекдотом хоть чуть-чуть защититься от собственного минета!
Мы пьём чай. Мы идём к форточке в спальне – курить одну сигарету на двоих. «И зачем же она курит после операции на сосудах мозга!» Окси пускает дым в форточку, прислонившись спиной ко мне, потому что я стою сзади, плотно прижавшись к ней. Руки мои поползли к ней под рубашку, я щупаю её крупные разбухшие груди, у меня перед глазами её нежная красивая шейка и локоны чистых, но очень странных тёмных волос – жёстких и звенящих как проволока. Окси подаёт мне в губы сигарету – на одну затяжку, бросает её в форточку, плотнее прижимается спиной и попой ко мне, недвусмысленно выражая свою сексуальную негу, похоть и желание залечь вместе со мной в постельку.
И вот мы уже в ней, родимой. В постельке… Голенькие. Она – на спине. Её красивая шейка – на моей правой руке. Пальцы моей левой руки у неё в …
- Ой… Ой как хорошо, давай-давай, ой, ах… Ой-ой, щас … кончу… Ой… Кончила…
«Ну и быстра же!» - Давай… Минет тебе сделаю? Хочешь? – Предлагает неутомимая Окси.
- Хочу, да нельзя. Сердце… Не молодое и не железное. И с похмелья…
Мы лежим, говорим ни о чём. – Я умру скоро, Сашенька! – Вдруг ни с того, ни с сего громким шёпотом вещает Окси, и я вижу, как по её юным полированным щекам прокатывается несколько слёз. – Да брось ты! Это все беременные женщины боятся родов и … - Бодро говорю я, пытаясь её успокоить, хотя уже и сам где-то в глубине полупьяного сознания подумывал: «Да как же ты будешь рожать!? После такой операции, половина тела, фактически, парализована …»
Но все мы, кто умеет прислушиваться к себе и космосу, знаем всё про себя – когда и как… Впрочем, сейчас, пьяный и довольный собственным сиюсекундным моментом, я не способен подняться в высокие сферы. Но очень хочу, чтобы и Окси в эти мгновения было хорошо, весело, счастливо. И моментально приходит идея… Не знаю – почему именно эта… - Сейчас… Сейчас ты будешь хохотать! – Обещаю я Окси, соскакиваю, голышом отправляюсь в свой зал-кабинет, роюсь в папках с бумагами и, наконец, нахожу. Возвращаюсь и подаю Окси несколько листов форматом А-4 на скрепке. – Читай вслух, но не торопясь, с выражением! – Прошу я. Сам ТАКОЕ прочитать вслух при женщине не решусь. Есть во мне какой-то дефект: прожил сложнейшую тяжелейшую жизнь на дне, приходилось работать средь воров и убийц, копаясь буквально в дерьме, жестоко матерюсь с семи лет, но так и не научился материться в присутствии женщин. Ну разве что очень редко в очень какие-то сверхзажигательные моменты в постели – для усиления суперразвратных дуростей…
Этот гениальный шедевр я накатал несколько лет назад. Конечно, весьма глупо, когда автор начинает объяснять – что он хотел этим сказать, да зачем он хотел так написать, да почему и отчего… Произведение должно говорить само за себя – без всяческих дополнительных объяснений, правда? Но в данном случае я всё-таки сделаю единственное для самого себя исключение и несколько абзацев в качестве комментариев к тому, что сейчас с выражением прочтёт Окси, предварительно преподнесу.
Когда мы были молодыми – фонтаны не били голубые. И розы красные – для нас – не цвели. В отличие от сюжета той широко известной в СССР бардовской песенки, где как раз всё наоборот – «когда мы были молодые – фонтаны били голубые и розы красные цвели». Конечно, для кого-то и «били», и «цвели». Для детишек коммунистической номенклатуры – вечных, не снимаемых ни при каких обстоятельствах начальничков, а также для отпрысков работников торговли и всяких прочих наследников различной воровской преступной сволочи.
А у меня отец подполковник-фронтовик умер в тридцать четыре и грошовая пенсия за него, поделенная наполовину с матерью отца, а потом ещё наполовину – коммунистическим президентом товарищем Хрущёвым. А у меня всю молодость – одни брюки и одни ботинки на все сезоны и случаи жизни. А у меня в пятнадцать лет – дистрофия сердца и общая дистрофия от постоянного голода.
Как-то не везло мне со счастливым детством и молодостью. Конечно, ЖИЗНЬ НАСТОЛЬКО ТРАГИЧНА, ЧТО ЕЁ НЕЛЬЗЯ ВОСПРИНИМАТЬ СЕРЬЁЗНО. И тот, кто слишком уж воспринимает жизнь и себя в ней за нечто пупоцентральное – просто кретинистый дуремар дуремарович дуремаров! Действительно, что охать и рыдать по собственной жизни, которая уже прошла и ничего не изменить! Да и вообще, как можно серьёзно воспринимать мимолётнейшую ничтожнейшую иллюзию, полнейшеглупейший обман, который мы называем «жизнью», который разве можно серьёзно воспринимать, если он для всех-всех кончается смешно-одинаково – смертью. И какую серьёзную рожу ни строй, каким пупом вселенной себя ни считай, но могильные червячки, пожирая тебя, будут хохотать и над твоей постной трупной рожей, и над твоими достижениями, провалами, радостями, горестями, над тобой, дураком, - временной, мимолётной химической картинкой.
Да, всё это, конечно, к нашему бескрайнему сожалению, так. Но пока мы ЕЩЁ ЗДЕСЬ, пока мы варимся в этом дурацком иллюзорном котле, мы воспринимаем его как нечто разумное, вечное, нужное нам, хи-хи-хи!! ЖИЗНЬ – КАК ЭКСТРЕМАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ, В КОТОРОЙ ХОЧЕШЬ ИЛИ НЕ ХОЧЕШЬ, НО ПРИХОДИТСЯ ДЕЙСТВОВАТЬ.
Впрочем, можно подойти и с другого, короткого конца… Да все мы помним о memento mori! Наши Создатели запрограммировали нас круто, и наше подсознание работает за нас всегда и всё знает, и всё понимает, и всё помнит! Разве не краткость жизни заставляет нас куда-то торопиться и «не помнить», «не понимать» - что всё иллюзорно, глупо, бессмысленно…
Но пока мы ЕЩЁ ЗДЕСЬ, в этом странном иллюзорном котле, то при всех этих memento mori иногда так хочется, чтобы не только варили тебя, но чтоб хоть немножко сварилось и для тебя!
Но однажды, в каком-то возрасте оглядываешься и неожиданно, с новым, неведомым ранее СМЕРТНЫМ сознанием понимаешь – а жизнь-то прошла!!! И МИМО КАССЫ!!! Всю жизнь ты, придурок, полз, шёл, бежал, скакал – пытаясь вырваться из запредельной и беспредельной нищеты и добраться к этой самой КАССЕ! Вот же, вот, где-то за горизонтом, ещё потерпеть, ещё преодолеть, вот же, там же, в будущем же, терпеть, не воспринимать беспросветную нищету, это всё временно, а там, за горизонтом или уже рядом, вот-вот, сейчас, я же талант, я же гений, ещё немного, ещё напишу, такое уж будут публиковать, голод-холод, ерунда, впереди будет настоящее!...
Но однажды, в каком-то возрасте оглядываешься и… Ну да, конечно, по времени, по годам жизнь прошла – с этим пока никто ничего поделать не может. Ну да, жизнишка обман, иллюзия, обдуриловка – не мы главные весельчаки на этом празднике разума во Вселенной, да что там, даже в нашей, одной из бесчисленных, Галактике! Кто Главный? Хрен его знает, нам никто докладывать не спешит – необязательно знать микробам устройство пространства-времени!
Но однажды в каком-то возрасте оглянешься и вдруг видишь, что жизнь прошла не только генетически, но и пролетела мимо всяческих касс, которые были тебе положены по праву, по труду, по таланту – в виде какого-нибудь коттеджика, машинки, поездок по планете и вообще НОРМАЛЬНОЙ, ЗАРАБОТАННОЙ ТОБОЙ ЖИЗНИ, нормального творчества не в экстремальных условиях – в квартире с подселением, в дерьме, в сторожах, в дворниках, в КГБ-ФСБ, среди жулья, воров и убийц.
Но эту нормальную жизнь, творчество, все твои «кассы» захватила, украла у тебя всяческая холуйская бездарная мразь, заняв твоё место, заняв пространство-время твоей жизни! Холуйско-дебильные рожи на всех телеканалах, псевдо-журналы и псевдо-газеты, наглая брехня, безмозглость, ничтожность, оболванивание народа – ведь дураков так просто обкрадывать, выкачивая фантастические богатства у вымирающей страны…
Поразительная это страна – Россия и можно ли её назвать страной! Так же, как и бывший СССР… Это какие-то парадоксальные зазеркальные территории, где понятие «талант» не просто отвергается, но тщательно ФИЗИЧЕСКИ уничтожается. Возможно, произошли генетические изменения у народа, который веками влачил ничтожное существование в рабстве, да так рабом и остался. И поэтому все начальнички у него – снизу доверху – ничтожные воровские бездарности, не терпящие никаких других талантов!
ЧТО ПИПЛ НЕ СХАВАЕТ, ТО ХАВЛ СПИПАЕТ!
КАК ГРУСТНО ЖИТЬ В СМЕШНОЙ СТРАНЕ!
СОВРЕМЕННЫЙ ГЕНИЙ – ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УМЕЕТ НАЙТИ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ НА РЕКЛАМУ СВОЕЙ КРОХОТНОЙ БЕЗДАРНОСТИ.
Мои школьные сочинения зачитывали вслух – как образец взрослости и таланта – всем старшим классам школы. Зачитывала их завуч этой школы, она же преподаватель русского языка и литературы. Она же делилась впечатлениями от моих сочинений с моей матерью, которая работала в той же школе математиком: «Ах, если бы моя Лёлька так могла писать!» Лёля, а точнее и по-настоящему – Лена, не то чтобы подруга детства, но ходили и в детский садик в одну группу, и в школе учились с четвёртого по восьмой класс, дура беспросветная, от природы глупа, с ограниченными умственными возможностями, и если бы не мама завуч, то вряд ли она смогла бы закончить одиннадцать классов. Впрочем, как человек, как товарищ, подруга, она была во многом гораздо лучше и умней большинства своих ровесниц. Бытовой ум. Генетика… Таким людям не нужно стремиться подниматься туда, для чего крылья не выросли, у них талант в другом, может быть, в семье, поварском искусстве и т.д. Но… Сколько таких лёль по блату и за взятки получили дипломы, а потом заняли не свои места. И развалилась страна…
Ничем не помогла мне завуч-литератор, зачитывавшая мои сочинения шести старшим классам. Ни советом, ни делом. Её Лёля стала обладательницей диплома филфака. А я пошёл работать матросом, слесарем… Но в двадцать три года я закончил заочные подготовительные курсы и попытался поступить на факультет журналистики Дальневосточного Государственного Университета.
Старая гэбэшная шлюха, принимавшая документы, швырнула мне мои бумаги почти в лицо. Потом, через много лет, я узнал истинную «систему образования» в СССР: на все более-менее престижные факультеты имели право поступать эти выродки – детки всяческих судей, прокуроров, партийных начальничков. Но не даром – за взятки! И взятки можно было принимать только у своих! Всё это делалось, конечно, организовано, с уровнем всяческих секретностей, но иногда система давала сбои, деканов, ректоров и проректоров хватали за руку, но не садили, а просто переводили в рядовые преподаватели.
А ещё, чтобы поступить на факультет журналистики, необходимо было иметь публикации в СМИ, что, разумеется, к реальности отношения не имело. Ибо, чтобы публиковаться в СМИ, необходимо было иметь диплом журналиста. Замкнутый круг – для таких, как я. Но, конечно, не для тех, кого туда принимали – им устраивали и публикации, и липовый трудовой стаж, и всё, что было необходимо для получения картонки-диплома, а потом и для занятия чужого места – редактором в газете, журнале, на телерадиоканалах…
И обратился я, наивный, в местную газетёнку под кликухой «Тихоокеанский комсомолец». Естественно, что создана она была комсомольскими секретарями(во времена горбачёвской «перестройки» буквально все они превратились в бандитов, в вожаков кровавых банд!), КГБ и КПСС. И канала эта макулатурка под молодёжную газетку, публиковала какие-то письма, примитивные стишки и так далее. И поскольку ничего другого не существовало, то одураченная молодёжь покупала эту чушь да ещё и письма писала туда. Очевидно, это был один из источников КГБ, с помощью которого выяснялись настроения молодёжи. Купился на провокаторскую макулатурку и я. И послал туда свою новеллу – я и сейчас её не стыжусь, хотя написана она в двадцать один год и давно утеряна, эдакое стихотворение в прозе. Но поскольку ничего талантливого ни прошлому КГБ, ни нынешнему Кремлю не требуется, то, конечно, мою новеллу они тогда печатать не стали, но высмеяли меня, опубликовав моё письмо, в котором я объяснял ситуацию: чтоб поступить на факультет журналистики, необходимо иметь публикации, поэтому, прошу вас опубликовать…
Мои тогдашние многочисленные молодые знакомые при встрече со мной посмеивались, цитировали…
Прошло много лет. Рухнул социализм, СССР, гибнущая Россия, нищета народная, преступная ублюдочная власть и вдруг я вижу… Ба-а, знакомая макулатурка! Давно нет комсомола, в организациях и в армии организованно посжигали комсомольские билеты, комсомольские секретари – бывшие паразитировавшие бездельники, превратились в кровавейших вампиров и, в основном, перестреляли друг друга, а газетёнка – под той же незабвенной кликухой вновь возродилась на украденные у народа деньги и как ни в чём не бывало появилась в газетных киосках! Ну как же ни купить «Тихоокеанский комсомолец»!
Открыл я макулатурку – всё то же, пустота-дебильщина, но, разумеется, на новейшем российском уровне: голые шлюхи и пахабные тексты! Рабы-холуи всегда умеют приспособиться к новым хозяевам! И нашёл я текст: «ПОЧЕМУ ОГУРЦЫ ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЕ МУЖЧИН» (Юмор феминисток). Цитирую: «Огурцы лучше, чем мужчины, потому что: с огурцом нетрудно знакомиться, огурец можно пощупать в универсаме и заранее узнать, твёрдый он или нет.
Огурец не спрашивает: «Я у тебя первый?»
С огурцом нет нужды быть невинной больше одного раза.
Огурец не скажет: «От аборта ещё никто не умирал».
Огурец не спросит: «Тебе понравилось? Правда, я лучше, чем он?»
И так далее и тому подобное. Не так давно эта и другие такие же газетки призывали к чести, к совести, сейчас они призывают к бульварщине-пахабщине-безмозглости. Если бы в комсомольские времена кто-либо прислал в газету подобный текст, то тут же оказался бы в концлагере строго режима – лет на десять…
И написал я ответный текст – за украденную у меня творческую жизнь, за уничтоженную страну, за погибающий одураченный народ! И сейчас несчастная юная проститутка, которой жить осталось считанные мгновения, прочтёт с выражением этот текст, не поняв его подоплёку. Впрочем, там есть посвящение, а Окси всё-таки от природы умна… - Ну, читай, - говорю я, укладываясь рядом с Окси. Она начинает читать с самого начала, которое приведено здесь выше – выдержка из газетного шедевра, а далее идёт уже текст мой.
«ПОЧЕМУ МУЖСКОЙ ПОЛОВОЙ Х… ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЕ
ОГУРЦА?»
Юмор не феминистки.
(Читать только ночью и под одеялом!)
Посвящается постсоветстким воровским бульварно-холуйским дебильным Средствам Массовой Дезинформации, оплачиваемых народными деньгами, украденными из федерального и местных бюджетов преступниками, захватившими страну
1. Некоторые начинающие феминистки по неопытности предпочитают пользоваться огурцом. Фи! Между нами девочками-нецелками говоря, огурец – это слишком мелко! И тонко. Баклажан – ещё туда-сюда. Хотя, если уж делать себе самой туда-сюда, то самым великолепнейшим, стенкощипательным и продирающим является, разумеется, ананас! Неочищенный, конечно!
Оксана в экстазе! – Ой, хи-хи-хи-хи-хи!!! – Смеётся она так смешно, так сморщивается её мордашка, что глядя на неё я тоже хохочу и точно также сморщивается и моя физиономия, и мы, глядя друг на друга, ржём до жестоких слёз и икоты! А ведь это только начало текста… - Читай-читай, хи-хи…
2. Но оставим дуррам феминисткам-мастурбисткам их затруханные огурцы, баклажаны и ананасы. И между нами тёлками, тётками, мочалками и т.д. поговорим, выражаясь по-гречески, о фаллосе (phallos) или, более поэтично, выражаясь по-латыни, о пенисе (penis). А собственно, чего это мы будем выражаться так импортно!? Н а ш и немногочисленные дебильные читатели нас просто не поймут. Поэтому, будем выражаться так, как мы всегда и выражаемся. Итак, поговорим о хе…е. Или, говоря более твёрдо и убедительно, о х…е.
3. Ну разве можно сравнивать огурец с х…ем!? Это всё равно, как гласит народная пословица, сравнить х…й с пальцем! Х…й – это звучит гордо! Так говаривал знаменитый пролетарский писатель Сладкий.
4. Тем более, что х…й, в отличие от огурца, не надо солить. Он, как правило, всегда солёный.
5. Разберём всего лишь несколько достоинств х..я из бесчисленного количества. Х…и бывают разные – прекрасные и безобразные. От десяти сантиметров и далее и везде. Бывают тонкие и толстые. Оптимальный вариант: иметь на вашем домашнем диване или служебном кресле-кровати х…й около двадцати сантиметров и толщиной… Чем толще, тем приятнее. Впрочем, многое зависит и от размеров вашего рта…
6. Не будем забывать, что в отличие от паршивого огурца, х..й далеко не однороден и на одном конце имеет красно-фиолетовую головку, или, выражаясь культурнее – залупу, а на другом конце, вернее, начале, - пару яиц, не куриных, конечно.
7. Как пользоваться аппаратурой? С одной стороны, это кажется несложным. Открываешь пошире рот, помещаешь во внутрь залупу, закрываешь рот (не опуская на выше указанную залупу зубы!) и начинаешь усиленно работать языком (разумеется, не болтать о погоде и ценах, а лизать, лизать, лизать!). До тех пор, пока рот ни заполнит густая клейкая масса (сперма), которую нужно немедленно глотать. С возгласами: О-о-о!!! И А-а-а!!! И ни в коем случае во время сеанса лайфа не забывать правой рукой держать яйца и катать, катать, катать! А указательный палец левой руки сунуть в анальное отверстие ( в жопу). Конечно, не себе, а своему х…ю.
8. Но с другой стороны, всё очень и очень непросто. Нужно точно знать – где лизать языком. И нужно иметь большой навык перекатывания яиц правой рукой, и огромнейший опыт шевеления пальца левой руки в жопе! Но самое фундаментальное – шершавость вашего языка! От неё зависит всё! Чем шершавее, тем быстрее и больше спермы вы надоите. Не даром же французы говорят: «Шершавая ля фам!»
9. Но встречаются ещё среди нас, блядей, чудачки, которые иногда пользуются устаревшими, архаичными, книжными советско-рабоче-крестьянскими способами и суют х…й себе во влагалище, то есть, выражаясь совершенно интеллигентно – в пи…ду. Ну что ж, это индивидуально. Можно и так. Но от этого бывают СПИД и дети.
10. Кроме того, всё в данном способе зависит от вашей ширины. Если ваша пи…да шире плеч х…я, то вам всё-таки в лучшем случае требуется ананас, в худшем – большой арбуз или тыква…
11. Есть, конечно, и другие увлекательные методы и способы. Например, карусель в три х…я сразу – в три дырки. Но где их взять – три х…я одновременно!? Одного-то не найдёшь.
12. Х…й, в отличие от огурцов, ананаса и тыквы, имеет большое разнообразие прикладных способов применения. Например, с х…ем можно сходить в кино. Конечно, можно с огурцом или арбузом, но с х…ем можно пройтись под руку, а не нести его в авоське. Х…й, если он ваш, приносит иногда зарплату. А если уже не ваш – платит иногда алименты.
13. Бывают и нежелательные побочные х…ёвые эффекты. Например, х…й лежит на диване и в х…й не дует! Или ваш х…й на вас не стоит, хотя вы точно знаете, что у него есть любовница. Ну что ж, тут многое зависит от вас, от вашей шершавости… Как говаривал поручик Галицын: нужно всегда быть при пи…де, при шпаге!
14. Х…й иногда можно использовать и в лексико-фразиологическом значении, и в усилении вашей коммуникабельности с окружающими. Например, желая сделать подруге приятное и точно зная, что она не феминистка и не лесбиянка, скажите ей ласково и нежно: «Пошла ты на х…й!». Согласитесь, это звучит гораздо чувственнее, чем «пошла ты на огурец!» ( И тем более – на арбуз!).
15. В том же значении, но более экспрессивно, можно пользоваться х…ем в общественном транспорте. Если вам какая-нибудь старушка наступила на ногу – не отвечайте ей тем же, ответьте добром, скажите громко и отчётливо на весь автобус: «Соси ты х…й!!!» Будет приятно не только старой х…есоске, но и всем пассажирам. Все кончат одновременно.
16. И лично от себя. Прочитала ваш шедевральный юмор «Почему огурцы предпочтительнее мужчин?» и стала сосать х…й. А потом немного подрочила, и он спустил прямо на ваш конгениальный «юмор». Я размазала сперму равномерно по вашей газетёнке и так возбудилась, так возбудилась, ах, сама кончила десять раз и прососала до утра!!! Чего и вам желаю!
17. И желаю вам, чтобы у вас на лбу х…й вырос, а на затылке – пи…да! Мозги-то вам в вашей портяночной газетёнке всё равно не понадобятся.
Девочка Маруся, чудненько е…уся.
P.S. Гонорар за эти заметки прошу перечислить сотрудникам подобных гальюнных минетно-педерастических «СМИ» на закупку туалетной бумаги, на которой вам и надо издавать свой жопный «юмор» и ваши холуйско-гарсоновские «статьи» и «программы»!
Оставшиеся же после вашего употребления огурцы, баклажаны, ананасы, тыкву и арбуз тщательно помойте, аккуратно очистите от кожуры и корок, мелко нарежте, сложите в ночной горшок и поссыте туда сладкой или полусухой мочой. Через минуту подавайте своему х…ю. Если ваш х…й не наденет этот горшок вам на голову, если он отведает произведение вашего кулинарного искусства и через полчаса не отбросит х…й от кровавого поноса, то стоять у него будет – как лом! Даже на вас. Вот и пользуйтесь моментом…
Читая сей конгениальный шедевр, Окси, разумеется, многократно прерывалась: закатываясь, заливаясь, захлёбываясь, попискивая, повизгивая и что там ещё из словесных наших штампов о смехе? И если продолжать этот ряд вербальных штампов, придуманных за тысячу лет до моего появления, но из которых невозможно вылезти ни при каком литературном таланте – увы, то можно было бы добавить о лице Окси, весьма привлекательном, да что там, красивом – с правильнейшими чертами, да ещё, тем более, юными, но сейчас все эти черты – как гласит древний штамп – сморщились как «печёное яблоко» и выглядели настолько смешно, что я заливался не меньше Окси, заново переживая-переосмысливая и свою юмореску, и весьма лестную для меня-автора реакцию на неё.
Эту штуку из матов читало уже довольно много людей до Окси. Кто-то смеялся, но попадались граждане – с большим образованием, профессией, с претензией на литературное творчество, но… и тени улыбки не проскользнуло на их лицах. Поразительно, но они, которые «без тени улыбки» - закончили свою жизнь жутко, мерзко, неполноценно и ничего не помогло – ни образование, ни профессия. Недаром в психиатрии огромнейшее внимание уделяется чувству юмора. Его отсутствие сразу и необратимо подтверждают психическую неполноценность человека. А юная Окси оказалась психически вполне здоровой…
Много позднее, через годы, когда я писал этот рассказ, мне пришла ещё одна мудрая мысль – о колоссальнейшей смехотворности-относительности нашей иллюзорной жизнишки. Новая «мысль», не правда ли?...
А состоит она в том, что юмореска эта, если её можно назвать таковой – из матов и вообще не бог весть что, но когда я её писал… Я писал совсем о другом: о всех этих лениных, сталиных, их рабах-холуях, уничтоживших десятки миллионов себе подобных, об этой каннибальской стране, превращённой в омерзительную лужу говна, в которой проплавали мои отцы-деды-прадеды. В которой я, без образования, на самом дне, в полнейшем дерьме, в дикой нищете, обладая гигантским литературным талантом, прожил и умер, и закопали меня в братской могиле с двумя сотнями других безымянных трупов… И эта юмореска оказалась квинтэссенцией-синтезом всего того, что сотни миллионов моих современников принимали за реальную серьёзную жизнь! А семнадцатилетняя юная проститутка со здоровым чувством юмора до слёз посмеялась над сотнями миллионов жизней и смертей, даже не подозревая – над чем она хохочет до икоты… Недаром есть подозрения у физиков, что каждый электрон – Вселеннаяя… Впрочем, пора провещать два супергениальнейших собственных афоризма, весьма уместных к обеду:
В ЖИЗНИ ВСЁ ОТНОСИТЕЛЬНО, ПОЭТОМУ НУЖНО ТОЧНО ЗНАТЬ: ЧТО, КОМУ, КУДА, КОГДА И СКОЛЬКО НЕСТИ.
НАСТОЯЩЕЕ НАЧИНАЕТСЯ ТАМ, ГДЕ ВСЁ ПРИЗРАЧНО.
|
