Мой город – Оренбург, и я с гордостью об этом говорю. Было бы глупо кричать, что есть мочи о том, что это лучший город в мире, что ни Москва, ни Лондон, ни Женева или Сидней и рядом с ним не стояли. Это крайне глупо. Но вот то, что Оренбург уникален, что красив и дорог моему сердцу – это совершенно определенно.
Так бывает, что ценить по-настоящему Родину начинаешь только после того, как покинешь ее. И чем дальше и на дольше ты уезжаешь, тем более глубоким чувством любви и уважения ты проникаешься. Так случилось и со мной. Я родился и вырос в Оренбурге, а в 20 лет перебрался в столицу нашей великой и могучей страны. Все эти 20 лет я просыпался, ходил по улицам, перепрыгивал через лужи и никогда не задумывался о том, что эти дома, улицы и лужи особенные, они свои, они родные мне.
И теперь, находясь за полторы тысячи километров от дома, я часто вспоминаю места, с которыми непрерывно связана моя жизнь.
Краснознаменная 12 кв 1.
Мой первый дом. Сюда впервые принесли молодые родители розовощекого младенца, которого позже назвали Александром. Здесь я прожил десять лет, здесь сделал первый шаг, впервые сказал «мама», «папа», «бабушка»…
Что можно сказать о доме? Разве что-то бывает дороже, разве что-то бывает нужней? Именно об этом месте у меня сложилось больше всего воспоминаний:
Помню копался я во дворе – ковырял палкой землю и что-то напевал. А чего еще можно было ожидать от четырехлетнего ребенка? Бац! И палка моя наткнулась на что-то твердое. «Камень» - подумал я, но это был вовсе не камень, а монета 1857 года достоинством в 25 копеек и просверленной дыркой наверху. Я сразу понял, что такая походка была не случайна, и стал считать монету своим бессменным талисманом.
Поговаривали, что в этом районе жил богатейший купец Хусаинов, который и спрятал под землей свои сокровища. Где-то неподалеку даже велись раскопки, но клада не обнаружили. Я же решил, что когда вырасту, обязательно найду, если не богатства, то хотя бы подземные ходы, о которых также ходило немало слухов.
А вот другой случай. Зима. Мне было лет шесть. Мы ( я и родной брат) с родственниками – троюродными братом и сестрой прыгали с забора в снег. Прыг! Скок! Красота! Сережка прыгнул – рассмеялся, Юлька упала – довольная! Пришла и моя очередь. Я забрался на самый верх, забор находился в метрах двух от земли – немыслимая высота для меня маленького, - и, собравшись с духом, взлетел в воздух и… До земли я не добрался – завис в воздухе. Мне казалось, что я умер. Я не видел ничего – ни мчащихся по дороге машин, ни шагающих по тротуару людей, ни сестры с братьями. Я не слышал их громкий смех, лишь беспомощно болтал ногами и размахивал кулаками. А случилось вот что – прыгая, я зацепился капюшоном за гвоздь, торчащий из забора, и повис на нем, к великой радости моих родственников.
Я испуганно кричал, пока брат не отцепил капюшон, и я плюхнулся в сугроб. Меня переполняла злость и обида на себя, на братьев, на сестру, они же держались за животы от распирающего их смеха. Мне показалось крайне несправедливо, что вот они большие, сильные, смеются над несчастьем меня маленького. Но, глядя на то, как они хохочут, я сам не удержался и начал улыбаться. Я радовался тому, что остался целым и невредимым.
В этом доме я написал первый стих. Брат начал сочинять с трех лет, а мне уже было восемь, но я не придумал ни единой строки. Мне показалось это несправедливым. И вот однажды я решил, что так больше не может продолжаться, и нужно, наконец, оставить свой яркий и неповторимый след в мировой литературе. Я дождался, когда все уснут, а сделать это было не так-то просто, и остальные полночи не сомкнул глаз, упорно пытаясь придумать более или менее связанные между собой рифмованные строчки. И у меня получилось!!! Я чуть в пляс не пустился от такого события, но делать этого было нельзя. Если бы я разбудил маму, мне бы влетело от нее. Под утро я уснул беззаботным детским сном, написав такие слова:
Природа, ты прекрасная,
Природа, ты ужасная,
Но отчего же ты
Являешься ко мне во сне?
Быть может, оттого,
Природа дорогая,
Что я люблю тебя, родная,
Что ты дала мне жизнь,
И дашь мне умереть?
С тех пор я написал более полторы тысячи стихотворений….
Гимназия № 1
Когда я учился, эта школа еще не была такой красивой, какой ее сделали сейчас. Она не считалась элитной. Престижной – да, но не элитной. И хотя, когда мне было десять, мы переехали с Краснознаменной на улицу Чкалова, менять школу, мне не пришлось. Я считаю, что мне невероятно повезло – отучиться все десять лет в одной-единственной школе.
Еще до того, как пойти в первый класс, мама привела меня на подготовительные занятия. Я хорошо помню тот день. У доски стояла молодая улыбающаяся учительница, а за партами сидели дети. Много детей. «Ну, ничего, - подумал я, - со мной мама, а значит – бояться нечего!». И, действительно, было не страшно. Учительница читала стих про пастушка, который вышел на лужок пасти козочек и коровок, а мы повторяли за ней. Мне понравился стих, и я улыбался вместе с другими ребятами. Но тут мама ушла, и я сразу испугался. Я уже не мог слушать учительницу, мне она показалась монстром, который хочет меня съесть, а дети – дьяволятами, его помощниками. Я выбежал из класса, огляделся, но мамы не было видно. Тогда я побежал на крыльцо, и стал ждать ее там. Прошло, наверное, минут десять, которые мне показались целым столетием, пока, ничего не подозревающая мама, не вывернула из-за угла. Она ходила в магазин, а я уже решил, что она совсем забыла обо мне, или – хуже того – бросила меня. И вот я кинулся к ней со всех ног, обнял ее за ноги, и не хотел отпускать. Она сильно удивилась, увидев меня, но не стала ругать, за то, что я ушел с занятий, а напротив – поцеловала и, улыбнувшись, назвала «трусишкой». Через год я пошел в первый класс.
Вскоре я потерял брюки. Обыкновенные черные брюки от костюма. Мы переоделись в спортивные формы и ушли на урок физкультуры. Бегали, прыгали, резвились, пока не прозвенел звонок. Вернувшись в раздевалку, я с удивлением обнаружил, что брюки пропали. Это как же так? Человек – есть, а штанов – нет. Непорядок! А на улице зима, мороз. Мы стали дружно искать, но никто не мог найти эти злополучные брюки.
Пришлось идти в спортивном трико. Мама увидела меня, и подумала: «Что это за голодранец?». Но я не был голодранцем. Я все рассказал, как было, и на следующий день мне купили новые брюки. Мне они понравились больше старых, и я уже почти забыл об этой потере, но однажды мой одноклассник Антон радостно закричал: «Смотрите, чьи-то штаны!» Они лежали в темном, углу, в который обычно никто не заглядывал. И, конечно, это были мои брюки. Как они там очутились – до сих пор остается загадкой. Может быть, кто-то из одноклассников подшутил надо мной, а, может, это были волшебные брюки, умеющие передвигаться, хотя больше я их не терял. Вот так у меня стало двое штанов, в которых я поочередно ходил в школу, как настоящий буржуй.
Площадь Ленина
Гордо высится Владимир Ильич над оренбуржцами, давно забывшими его заветы. Забыт СССР с утопической целью построить социализм, а памятник стоит и не стареет.
Впереди бывшая шестнадцатиэтажка, потерявшая в конечном итоге четыре этажа, справа – Дом советов, слева – аллея славы.
Сколько митингов проходило на этой площади, сколько праздников, салютов. Однако мне запомнилось это место благодаря такой истории.
Были у меня часы. Мои первые наручные часы. Электронные! Синие! Они мне очень нравились. Еще бы - не у всякого шестилетнего ребенка были такие. Мне они казались красивыми-прекрасивыми, и я снимал их только перед купанием, даже спал в них.
И вот однажды я все с теми же братьями и сестрой решил поплавать в фонтане, прилегающем к памятнику Ленину. Дети, как известно, любят барахтаться в фонтанах. Мы залезли в воду, и только там я заметил, что забыл снять часы. Они намокли и, разумеется, погасли. Мы столпились возле них, стали трясти, дуть на них. Но все было бесполезно, работать они не хотели. И тут к нам подошел бойкий паренек, наблюдавший эту сцену со стороны.
- Дайте, - говорит, - мне посмотреть. Я по наивности своей и отдал. А он – хвать и бежать, да так, что только мы его и видели. Мы кинулись было в погоню, да где там – его и след простыл.
Я очень расстроился тогда. Во-первых, потому что часы испортились, а во-вторых, что они и вовсе пропали. Еще я понял, что не всегда стоит доверять людям.
Следующие часы появились у меня через месяц или два, но они уже не были такими красивыми и дорогими мне.
Сад Фрунзе
Это уникальное место. Потому что здесь находится вечный огонь, олицетворяющий скорбь и память о наших героических предках, и потому что это удивительный музей, посвященный Великой Отечественной Войне. Правда, он недавно стал выглядеть так. А я его помню в ином обличии, всего с тремя-пятью единицами боевой техники, без табличек, охраны…
В детстве я с мальчишками любил залезать на танк. Внутрь лезть не стоило – там ночевали бомжи, справляли нужду, и пахло отвратительно. Я представлял себя танкистом, управляющим этой сложной и смертоносной техникой. Но еще больше мне хотелось быть зенитчиком и сбивать вражеские самолеты. «До чего же интересно,- думал я, - поражать цели, настраивать приборы, подносить снаряды». Все это нужно делать, быстро, но не суетливо, иначе можно промахнуться, иначе подведешь целый взвод.
Мальчишки любят играть в войну, к счастью, они не знаю, какая это ужасная игра на самом деле. Не знал и я, как не знал и то, что этот, казалось, запущенный сад превратится в невероятный и интересный музей. Это замечательно, что и спустя годы мы чтим предков, не забываем, какой ценой досталась им эта победа. И мне кажется, что пока в нас жива эта память, в нас жива и сила.
Улица Советская
Что скажешь о главной улице города, которая, несмотря на распад СССР, так и осталась Советской? Казалось бы, уже все сказано, спеть, написано, но всегда найдется, что добавить.
И моя Советская опять же не та, в какую она превратилась сейчас, а та, которую я увидел впервые. Когда еще не было памятника Пушкину и Далю, вместо него в этом сквере стоял фонтан, сперва с разноцветными лягушками (потому это место и называли лягушками), а позже другой фонтан. Тогда еще шестнадцатиэтажка была самым высоким зданием. Тогда еще был хлебный магазин. Он находился в подвальчике, и я самостоятельно покупал там хлеб за копейки, а не за рубли. Тогда еще «детский мир» был детским миром, а «Детская одежда», детской одеждой. Тогда никто не помышлял о грандиозной постройке «Атриума», и на этом месте стояли памятник и фонтаны. Разрушить их разрушить их разрушили, а взамен ничего не построили.
Тогда еще на лестнице возле магазина «Детская одежда» находилось летнее кафе, и я помню, как я ел в нем шарики мороженого, посыпанные грецким орехом и шоколадом, и мне казалось, что вкуснее этого лакомства на всем белом свете и быть не может. Но прошли годы, кафе закрыли, а я перепробовал столько всякого мороженого, что сам мог превратиться в Деда Мороза. Самое печальное, что нигде больше я не встречал подобных шариков, поданных на железных блестящих блюдцах.
А еще мы ходили в пельменную. Помню один из друзей брата, который старше меня на четыре года, принес с собой пять рублей – по тем временам немалые деньги. не долго думая, мы дружной компанией отправились в пельменную, где и просадили все деньги. Мы съели по три, а то и по четыре порции и, казалось, не могли наесться. Удивительно, что в детстве все кажется невероятно вкусным и неповторимым. Позже мы неоднократно ели в той же самой пельменной, но никогда я уже не испытывал подобного наслаждения, уплетая горячие наваристые пельмени за обе щеки.
Все течет, все меняется, и единственное, что неизменно, так это, что на Советской всегда полно народа. Так было и двадцать лет назад, так есть и сейчас, особенно вечером, и особенно в выходные дни.
Улица Чкалова
Мой второй дом находится на улице имени величайшего летчика Валерия Павловича Чкалова, и к этой улице у меня особое отношение. Не знаю, почему так, но именно с ней у меня ассоциируется весь город.
Какая-то необыкновенная атмосфера царит здесь. В какое бы время суток я ни вышел на улицу, мне будет легко и приятно. Мне нравятся дома, парки, лавочки этой улицы. И нравятся, возможно, потому что, Чкалова так же молода, как и я сам, потому что здесь живет много моих знакомых.
Сколько раз я гулял по ней ночью. Ночной город – это нечто потрясающее!!! Яркие звезды небосклона, тусклые блики фонарей, тихо и пустынно вокруг, а посреди всего этого – ты. Ночной город не страшен, он загадочен, а потому и манящий. Днем просто нет времени остановиться, оглядеться, открыть для себя что-нибудь новое. Ночью же и дома выглядят иначе, более внушительно, более величаво и в то же время уютнее, потому что знаешь, что знаешь, за каждым горящим или погасшим окном живут такие же люди, такие же оренбуржцы.
Мне нравится архитектура моей улицы – немного нелепая, чудаковатая, но приятная, как и люди, разрабатывающие ее долгими зимними, летними, весенними или осенними вечерами.
Одно место мне нравится больше других. За 34-ой школой есть небольшая сцена. Раньше там, возможно, проходили выступления школьного театра, но с точностью этого я сказать не могу. Там практически никогда не бывает народа, поэтому можно спокойно забраться на сцену и, сидя на ней, смотреть, например, на то, как идет дождь, или взять гитару и петь песни. «Весь мир – театр», находясь на сцене, это еще острее ощущается...
Переулок Ивановский 32.
Я закончил театральное отделение Областного Училища Культуры. За годы обучения накопилось невероятное количество историй, пересказывать которые было бы не только глупо, но и нагло.
Но само училище оставило глубокий след в моей жизни. Ведь здесь я впервые познакомился с людьми, влюбленными в театр, изучил азы актерского мастерства и режиссуры. Все это было мне неизвестно, но чертовски интересно. Я узнал, каково это – быть артистом, и могу с уверенностью сказать, что актер – профессия не из легких. На подготовку к дипломному показу у нас ушло около шести месяцев. Часто мы оставались репетировать до темна, иногда даже ночевали в актовом зале. Мы спорили, ссорились, ненавидели друг друга, но продолжали готовиться к выступлению.
Казалось, еще немного, и мы разойдемся, забьем на дипломы, на три пролетевших года, и больше не будем никогда видеться. Но ничего этого не случилось. Наступил день показа, и я играл, играл Плюшкина – скрюченного старого скупердяя, который в молодости был совершенно иным: расточительным и жизнерадостным. Удивительно то, что эта роль нравилась мне меньше остальных, но в конечном итоге оказалась лучшей ролью, сыгранной мною на тот период.
Помню, как моя кураторша – Петровская Ирина Петровна, - приглашала всех: «Приходите к нам на показ! Тюжин Плюшкина будет играть!» И, черт возьми. Мне было приятно слышать такое!
* * *
Вот такой он – город Оренбург. Такая сложилась у меня в нем жизнь. Конечно, обо всем не расскажешь, но Оренбург достоин не одного рассказа, а целого романа. Самое прекрасное, что у каждого оренбуржца найдется не одно подобное воспоминание, связанное и с улицей Советской, и с улицей Пролетарской, с парком «Тополя», с зауральной рощей и другими местами нашего замечательного города. И все эти воспоминания будут разными и интересными.
Спасибо тебе, Оренбург!!!! Живи и процветай!!!
Спасибо за внимание!
15. 09. 2009 г.
|
