Самые сильные силы
1
В то утро первого дня лета солнце начало ощутимо греть прямо с восхода, горячий воздух заполнил пространство гостиничного номера Филиппа через незакрытую с вечера балконную дверь, и ему пришлось скинуть с себя одеяло на пол. Затем он перевернулся на живот и залез головой под подушку, закрывая, таким образом, уши от особенно громкого свиста птиц в тишине еще не проснувшегося города. Сквозь сон Филипп понимал, что встать и закрыть балкон, значит проснуться окончательно. Еще ночью, но из-за приятной прохлады он не решился это сделать, когда просыпался от душераздирающего крика кошек, похожего на плач, брошенного на улице грудного ребенка.
В десять часов Филиппу предстояло встретиться с агентом по недвижимости и осмотреть несколько офисных помещений для открытия представительства финансовой компании в новом городе. По традиции с весны в России фондовые и товарные рынки росли, и финансовые компании разрастались и плодились, как ненасытные животные, пожирающие денежную массу ошалевших от жадности частных инвесторов, среди которых категория начинающих и наивных составляла большинство. Филипп полагал, что за два дня справится с порученным делом и вернется обратно в Москву. Нечастые и непродолжительные командировки ему вспоминались, как очень веселые и приятные моменты жизни. Накануне отъезда он с серьезным и недовольным лицом на глазах окружающих его каждый день людей тайком в душе ликовал от предстоящей свободы. Свобода от членов семьи, свобода от всех родных и знакомых, свобода от коллег по работе, а также свобода от однообразия текущей жизни - приятно тревожили его. Главное, - но это он никак не хотел признавать, несмотря на то, что мысленно не находил опровержения этому, что именно только это в действительности оказывалось главным в его жизни, - он радовался легкой возможности, без обязательств и без опасения быть замеченным, поволочиться за новой, красивой и молодой женщиной в чужом городе. Спустя час, Филипп почистил зубы, тщательно выбрил лицо, потом перелез в ванную под душ, где громко с силой высморкался и с ощущением удовольствия, закрыв глаза, тут же помочился себе под ноги. Его всегда забавляла возможность вне дома писать в непредназначенные для этого сантехнические приборы, будь то ванная или раковина для мытья рук и лица. Он был уверен, что кто-то тоже это делает на его месте, и все те, кто этого себе не позволял, смешили Филиппа, как только он на миг представлял какого-нибудь важного, толстого и лысого командировочного дядьку, который утром после бритья подолгу ополаскивает лицо, почти касаясь пухлыми губами и жирными щеками фаянса раковины. Мощными струями душа Филипп обмыл ванную, затем, особенно много намылив шампунем места под мышками, между ягодиц, в паху и на затылке, где волосы казались гуще, обмыл тело. Он не мог объяснить почему, но именно такое тщательное мытье утром придавало ему уверенность на весь день, особенно в общении с женщинами. Выключив воду, Филипп смахнул ладонью с груди, рук и ног капли воды и вылез на белое чистое гостиничное полотенце, расстеленное безжалостно на нетщательно отмытом плиточном полу. Не вытираясь, он прошел голый в комнату, где вприкуску с горьким шоколадом выпил заготовленный перед походом в душ стакан крепкого цейлонского чая с бергамотом и тотчас почувствовал прилив бодрости и желания радоваться всему, что попадало на глаза. Он не хотел и не ел утром, но обедал с большим удовольствием раньше середины дня, когда кафе и рестораны еще немноголюдны. Зачастую, начиная трапезу с пятидесяти грамм водки, под соленые огурцы или квашеную капусту с черным хлебом, Филипп поднимал аппетит неимоверно и поэтому получал особенное удовольствие от всех следующих на обеде блюд. По давно заведенной привычке, перешедшей ему от отца, он с вечера выложил на стол в номере часы, новый большой носовой платок, портмоне и солнцезащитные очки, чтобы утром при выходе не забыть как бы незначительную, но в нужный момент всегда очень важную вещь. Если он что-либо забывал дома, например, носовой платок, то никогда не возвращался назад, но в течение всего дня чувствовал себя раздраженным и всегда спешил в делах, чтобы поскорее закончить этот неудачно начатый день. Сейчас, осматривая придирчиво себя в зеркало над столом, он почувствовал схожесть своих движений с поправкой волос на голове с движениями рук своего отца в их старом финском доме с небольшим приусадебным участком. Отец часто подолгу стоял у величественного старинного трюмо выше его роста и, едва прикасаясь ладонями, поправлял свои черные волосы красиво уложенные назад. В эти минуты он казался чрезвычайно сосредоточенным, и никто не мог его отвлечь от зеркала до тех пор, пока он, наконец, не убеждался, что его прическа делает его особенно интересным. В течение дня при каждом проходе мимо трюмо отец всегда невольно на мгновение останавливался и оглядывался на свое отражение в зеркале и опять поправлял волосы. Это очень раздражало Серафиму Прокопьевну - тещу отца и бабушку Филиппа. Пожилая женщина, стоя перед тем же трюмо, приняв прежде стакан десертного вина наполовину разбавленного крепким чаем, старательно передразнивала зятя в минуты его отсутствия, с серьезным лицом осторожно поправляя свои седые волосы, поворачивая голову то налево, то направо на глазах родных, и все смеялись, понимая, кого она так искусно изображает. Потом она мнимо сплевывала в сторону и говорила: «Тьфу! Ни Богу свеча, ни черту кочерга! Господи, прости мою душу грешную!». Опытная Серафима Прокопьевна, выросшая до революции в большой семье много работающего крестьянина, видела в разглядывании мужем дочери себя подолгу в зеркало признак опасности для молодой семьи, однако при встрече с зятем утром невольно лихорадочно начинала искать широкий и изогнутый дугой гребень на голове.
Необычайно приятное утро дало Филиппу хороший настрой, и он, не особенно торопясь, основательнее обычного собрался на деловое свидание. Закрыв дверь в номере, он пошел по коридору своей заученной походкой, слегка заводя руки за спину и поднимая выше подбородок. По правилам гостиницы ему необходимо было передать дежурной по этажу ключ с крупным брелком, который не умещался в руке. Он предположил, что такие большие грушевидные деревянные набалдашники с цифрами номеров администрация отеля придумала, видимо, для того, чтобы клиенты не забывали ключ в кармане при выходе из гостиницы. Ключ с таким габаритным грузом действительно представлялось невозможно оставить при себе: куда бы вы его не положили, он выпирал из любого места, и создавалось впечатление, что все встречные прохожие смотрят именно на ваш карман и пытаются отгадать, что у вас там. У стола консьержки Филипп поздоровался и передал ключ. Полноватая женщина лет сорока с чрезвычайно крупным задом, который не умещался на стуле, одновременно ела засахаренную булочку и читала какой-то без обложки давнишний и толстый литературный журнал. Филипп заметил, что у нее открыта страница со стихами. Подобные журналы издавали огромными тиражами в недавние советские времена. Дефицит интересной книжной продукции принуждал людей после прочтения не выбрасывать эти журналы, получаемые по подписке, а часто сшивать их по романам или повестям и хранить на антресолях в квартирах, на чердаках загородных дач. Из-за саркастического отношения к поэзии Филипп укладывал эти толстые журналы маленькими стопками в туалете рядом с унитазом, и громкое чтение стихов именно на унитазе всегда веселило его, тем более, что большое количество поэтов печаталось в этих журналах. Многим подписчикам хотелось сохранить интересную на их взгляд литературу для детей и внуков, наивно полагая, что дефицит в стране незыблем, как коммунизм, хотя на самом деле любой дефицит во все века, будь то дефицит хлеба или дефицит денег у большинства населения, всегда являлся предвестником неминуемых перемен.
Дежурная не услышала, как Филипп бесшумно по протертой от времени еще советской темно-красной с зелеными полосами по краям ковровой дорожке подошел к ее столу сбоку. Вздрогнув, от неожиданно близко прозвучавшего спокойного и низкого голоса Филиппа, и как все женщины, при виде крупного и видного мужчины, она начала непроизвольно заправлять волосы за уши, которые вовсе не нуждались в этом. Наблюдательные и опытные женские угодники безошибочно воспринимают поправку волос дамой, как первый неподдельный признак симпатии к себе. Консьержка суетливо поднялась, потянула тонкий заношенный жакет за края вниз, что тоже выдавало ее легкое волнение, взяла из его руки ключ и тихо, не открывая рта, и неожиданно для себя, начала тихонько мычать какую-то мелодию, нарочито показывая своим равнодушным видом, что Филипп для нее, как множество других жильцов на этаже. Ей тут же вдруг стало неловко за свой старый жакет, который под мышками имел едва заметные белые круги от отстиранного пота и времени. Она знала, что их не очень заметно, но это все равно мешало ей изображать полное равнодушие. «Этот парень поселился не в мою смену, и если бы я знала, что утром он будет сдавать мне ключ, я не надела бы этот жакет», - промелькнуло у нее в голове. Повесив ключ на доску с ключами других постояльцев, она повернулась к новому жильцу. Филипп улыбнулся ей добродушно и снисходительно из-за того, что приметил в уголках ее губ, ни ко времени накрашенных ярко-красной помадой, кристаллики сахара от недоеденной булочки. Дежурная тоже улыбнулась ему в ответ. «Женщин такого типа я еще долго буду беспокоить», - шутливо подумал Филипп, с приятным осознанием своей силы и молодости, направляясь к лифту. Он был того возраста, когда женщины и двадцати и пятидесяти лет с одинаковой легкостью могли бы сблизиться с ним, вовсе не опасаясь при этом, что кто-то может посчитать их связь с ним непристойной из-за значительной разницы в возрасте.
2
Филипп нажал кнопки вызова двух лифтов и стал дожидаться, когда один из них приедет первым к нему на шестой этаж. Лифты долго не поднимались, а где-то шумели в глубине шахт на нижних уровнях. Гостиница советской постройки не претерпела никаких изменений не только в интерьере, с ее крошечными номерами и простоватой в них мебелью из древесно-стружечной плиты, покрытой светлым дешевым шпоном, но и в улучшении работы скрипучих лифтов. Он уже подумал, что, не пойти ли ему вниз по лестнице, однако, решив, что идти шесть этажей, пусть даже и вниз, дело долгое, остался терпеливо ждать. Еще он хорошо помнил, что спешка почти всегда задерживала его. Люди, ожидавшие лифт, на удивление, почти всегда приезжали быстрее, чем те, кто торопился и бежал вниз по ступенькам. Наконец, один лифт приехал, и Филипп спокойно зашел в открывшуюся кабину. Попутчиков с ним не оказалось, и он нажал кнопку первого этажа. На какое-то время лифт «задумался» перед движением, и в этот момент к нему стремительно вбежали с визгом две девушки. Как только они заскочили, двери шумно и резко тотчас сомкнулись за ними. Это вызвало у девушек восторг и смех. Их веселье заразило Филиппа тоже, и он невольно начал улыбаться, глядя на них. Заметив, что в лифте они не одни, а в компании с мужчиной старше их, но симпатичного и который тоже улыбается их удаче, они с новой силой засмеялись, нагибаясь в углу от смущения и хлопая себя при этом слегка по коленям. Чуть примолкнув, они вдруг игриво переглянулись и вновь прыснули через силу сдерживаемым смехом. Их уже больше смешило не то, что удалось ловко запрыгнуть в уезжающий лифт, а то, что смеяться долго казалось неприлично, и это, наоборот, смешило их с удвоенной силой. Наконец, подружки все-таки осознали, что смеяться дольше не стоило, ибо это могло показаться незнакомому мужчине несерьезностью, и он мог принять их по возрасту за детей, а не за зрелых девиц, какими они хотели казаться. Стыд, подобно стремлению обладать большими деньгами или властью, имеет сексуальные корни, но и хорошее настроение, веселье и смех тоже всегда присутствуют там, где мужчины и женщины хотят понравиться друг другу. Филипп разглядел девушек внимательно. Они были в похожих светлых без рукавов и коротких льняных платьях. Их уже слегка загорелые длинные ноги в сандалиях на плоской подошве контрастировали с белизной их платьев и не давали возможности оторвать от них глаз, но Филипп легко справился с собой и начал смотреть, то на фонарь на потолке, то на пульт управления с оплавившимися кнопками. Подруги тоже тайком взглянули на него и стали говорить между собой на «вдруг» возникшую постороннюю тему, показывая таким образом, что они забыли о попутчике. Они заговорили громко, и это, напротив, давало понять, что им не удается избавиться от ощущения присутствия с ними интересного мужчины. Они обратили внимание, что на Филиппе была надета белая рубашка из хлопка с короткими рукавами, заправленная в джинсы с бежевым ремнем, а на босые ноги надеты цвета ремня мягкие дырчатые туфли. Несмотря на то, что рукава его рубашки были короткими, они умышленно оказались подогнуты еще один раз, приоткрывая чуть больше его незначительно увеличенные от тренировок мышцы на руках. Две расстегнутые верхние пуговицы на рубашке и короткие рукава, позволяли определить, что он тоже успел перед началом лета приобрести первый загар. По тому, как он был одет, и во что он был одет, чувствовалась стильность в его манере одеваться и носить одежду, какая зачастую дается человеку чаще от рождения, а не образованием, как разумность или определенный цвет глаз. Многих женщин восхищает в мужчине высокий рост, отсутствие живота и легкий загар, но утонченность и стильность придают ему особую ценность. Таким мужчинам женщины доверяют безоговорочно и даже подсознательно наперед готовы быть обмануты ими, и ничто их не может поколебать при выборе партнера, если среди поклонников есть хотя бы один похожий на такого.
Лифт тронулся, и Филипп подумал, что подруги, видимо, живут с ним на одном этаже, но вчера при заселении в отель он их не видел. Они не встретились ему и в ресторане на ужине. «Должно быть, они обедают где-то в другом месте», - подумал он и невольно определил, что дальше стоящая от него девушка ему внешне нравится, хотя обе они казались очень юными и привлекательными. Его гипнотизировали женщины с выраженной «гитарностью» фигуры, и эта выраженная «гитарность» присутствовала у той, которую он мысленно отметил. Другая девушка имела, напротив, мальчишескую внешность, но он не являлся почитателем такого типа девушек. Он начал обдумывать, как вечером «случайно» опять их встретить и пригласить поужинать сначала обеих, благо, что они будут ему уже как бы знакомы по лифту, а потом продолжить общение с более желанной для него юной красавицей. Филипп понимал, что для женщин очень важно второе свидание с приятным мужчиной. Второе свидание дает им как бы «легальное» разрешение на большую смелость. Он знал из своего опыта, что первая встреча ничего не обещает в его охоте на интересных женщин, но во время второй его дела продвигались значительно, и часто заканчивались неминуемо той самой близостью, о которой, прежде всего, думают и думают круглосуточно молодые мужчины. Еще он давно заметил, что если он не ставил перед собой цели как можно скорее овладеть женщиной, а согласен был отложить это на неопределенное время, то партнерши, напротив, раньше ожидания вели себя доступнее - и наоборот. Имея жену и двух дочерей дошкольного возраста с разницей рождения чуть больше года, Филипп давно преступил черту первой неверности, и теперь его совесть меньше его беспокоила, чем тогда, когда он это совершил впервые. Он боялся продолжительных связей с новыми женщинами, потому что расставание происходило неминуемо. Филипп не мог оставить жену с двумя маленькими дочерьми ради кого-либо, потому что знал по своему горькому и безрадостному детскому опыту, когда родители разошлись, и у отца появилась новая женщина, а у матери новый мужчина. Еще Филипп всегда встречал как бы лучшую подругу, а это некоторые прежние женщины в его жизни переживали очень тяжело. Странно, но они часто не ревновали его к жене, однако другой соперницы не терпели. Из-за повышенной чувствительности он не мог переносить женских слез. Некоторым первым любовницам за время своей семейной жизни он честно и искренне обещал, что оставит жену и переберется жить к ним. В решающий момент он с болью в сердце дома смотрел на беззаботно играющих дочерей и никогда не решался объявить жене, которая чаще была поглощена детьми и домашними заботами, чем своей внешностью, о намерении оставить семью. Ему нестерпимо до слез становилось только при мысли, что какой-то чужой мужчина придет на его место, а дочери никогда не смогут принять его. Они будут чувствовать себя сиротами наполовину, и Филипп с болью в душе всегда ясно представлял несчастные, потерянные лица своих дочерей и скованное поведение при вынужденном общении с этим чужим для них человеком. Это являлось основной причиной, почему он не мог уйти. Филипп взял за правило никого не мучить и долго не затягивать с кем-либо отношения, раз уж он не в состоянии обходиться без новой женщины вовсе. Сейчас в другом городе ему хотелось интриги, потому что она гарантированно не могла продлиться дольше двух дней, и это радовало. Стоя в лифте, в компании двух молодых девушек, он продолжал обдумывать ходы своей очередной «охоты» на понравившуюся ему одну из них.
3
Немного проехав вниз, неожиданно свет в кабине погас, и лифт тут же замер. Наступила полная темнота, какая немедленно приходит после отключения яркого освещения. Спустя минуту, глаза привыкли, и стало видно маленькую щель между дверями, через которую едва пробивался дневной свет из больших окон лифтовых площадок. Лифт остановился между этажами, а значит открыть двери руками и выбраться на волю представлялось маловероятным.
- Ну вот, приехали! – сказал Филипп и попробовал просунуть пальцы между створками, но они не поддавались, и только немного увеличилась слабая полоска света, еле заметно освещавшая на противоположной стороне силуэты девушек. Он не очень опасался опоздать на встречу, поэтому смирился с безысходностью и стал спокойно дожидаться, когда подадут электричество, и лифт сможет продолжить движение вниз, уверенно полагая, что отключение продлиться недолго. Филипп чувствовал себя неловко, потому что, чем дольше все молчали в темноте, тем более гнетущим казалось это молчание, а о чем говорить с девочками в такой ситуации – он не находил. Филипп убрал пальцы из проема дверей, и вернулась прежняя темнота. Притихшие подруги вдруг зашевелились, и послышался шепот:
- Танечка, сейчас-сейчас включат свет. Потерпи чуточку. – Филипп подумал, что им, возможно, не понравилась усилившаяся темнота, и опять попробовал просунуть, насколько возможно, пальцы между дверей лифта. Благодаря незначительному люфту между створками снова вернулась чуть большая полоска света. Он смог с трудом разглядеть, что ту девушку, которую он отметил, как предпочтительную для себя, обнимала за шею ее подруга и успокаивала, а та, прижав ладони к глазам, как будто, тихо плакала. Ему показалось странным, что она расстроилась из-за остановившегося лифта. Он не видел ничего опасного во временной остановке. Вдруг он заметил, что плачущая девушка вырвалась из объятий подруги и бросилась на него. Прежде, чем услышать ее панический крик, он почувствовал, что она быстро просунула руки ему подмышки и прижалась всем телом. Она рыдала и кричала ему в грудь, но это, казалось, слышно было на всю гостиницу:
- Сделайте что-нибудь!!! Скорее!!! Я прошу вас!!! Мне страшно!!!- Ее громкие рыдания обескуражили его. Внезапно он почувствовал резкую боль от ногтей девушки на спине. Филипп предположил, что его рубашка прорвана, и начал явно ощущать кровяную мокроту под лопатками. С трудом сдерживая боль, он обнял испуганную тоже крепко, и это на мгновение успокоило ее, а ногти на его спине приносили в эту секунду чуть менее резкую боль. Как только он ослаблял свои объятия, то Татьяна опять до нестерпимости сильно впивалась в его тело.
- Тихо, тихо,- сказал он ей успокаивающим шепотом в ухо и легонько похлопал по спине. Она практически вросла в него. Другая девушка, тоже перепуганная, беспомощно стояла позади плачущей подруги и в растерянности успокаивала ее, положив свои руки сзади ей на плечи. Только теперь до него дошло, что девушка, возможно, больна. Какая-то фобия или невроз были на лицо. Спустя мгновение, она опять начала плакать, ее тело била дрожь. Филипп вновь почувствовал боль от ее, не ко времени, должно быть, красивых и длинных ногтей. Другая девушка тоже прижалась к ним, и он был вынужден одной рукой обхватить и ее. В таком положении его осенила догадка, что, возможно, где-то на этажах есть люди, ожидающие лифт. Он попытался чуть придвинуться с девушками к проему дверей, но ничего не получилось - он не мог оторвать ноги от пола. Прильнувшая к нему девушка, стояла на его туфлях, и пальцы его ног тоже начали ощущать боль. Он крикнул громко:
- Эй!!! Есть кто-нибудь там?!! - Внизу слышался едва различимый разговор жильцов или работников гостиницы, но никто не ответил.
- Люди!!! – Опять крикнул он еще громче. - Здесь человеку плохо!!! Сходите, кто-нибудь вниз к администратору и скажите, что здесь в застрявшем лифте человеку плохо!!! – Из-за длинной фразы он предположил, что разобрать и услышать могли только первое слово - «люди». Между тем, его крик помог ему перенести боль спины и боль прижатых пальцев на ногах, точно так же, когда человек сильно спотыкается, то вырвавшиеся проклятия заглушают резкую боль ушибленного места. Наконец, откуда-то рядом в ответ женский голос негромко и спокойно ответил:
- Уже ушли. Потерпите. – По всей видимости, это была этажная уборщица. Жильцы отеля, поняв, что лифты не работают, стали уходить на лестничные марши, чтобы не терять время. Филипп предположил, что все исчезли, и их никто больше не услышит. Мысленно он молил бога, чтобы знавшая о них работница тоже напомнила администратору, что в застрявшем лифте кому-то плохо. В его объятиях плакали уже обе девочки. Он стоял и не знал, как их успокоить, или убедить, что помощь скоро придет. Все его увещевания не оказывали никакого действия - подруги плакали, не переставая. Еще пять минут назад они смеялись беззаботно, а он строил планы о том, как бы заполучить эту плачущую в свои объятия, а теперь это случилось, он чувствовал плотное прикосновение всего вздрагивающего тела и на свое удивление не терял мужского желания к ней. Сейчас преобладали жалость и сострадание к несчастной, но интерес не пропадал, несмотря на то, что он с детства не мог переносить чье-то горе.
4
Обнимая двух плачущих подруг, Филипп неожиданно для этой ситуации припомнил свою покойную бабушку. В дошкольном возрасте однажды с соседом Сережей они пришли к тому в огород, где стали срывать с грядки еще мизерные, неспелые, колючие, но пахучие первые огурцы. Сережа был на год моложе Филиппа, и ему всегда хотелось дружить с Филиппом. Он использовал любой повод, чтобы Филипп обратил на него внимание. Вот и тогда он позвал Филиппа в свой огород поесть их огурцов, рискуя быть побитым дома. Как назло их поход не остался незамеченным: из дома выбежал отец Сережи с багровым лицом и сердито громко-громко закричал на них. Он увидел в окно, что ребята подошли к огуречным грядкам. Филиппу тогда показалось, что отец друга был пьяным. Перепугавшись, они от страха присели под огромные огуречные листья. Его тогда охватила паника. Друзья спешно начали вынимать из-за пазухи огурцы и бросать обратно в лунки. Отец друга сердито потребовал, чтобы они перестали прятаться, и подошли немедленно к нему. Маленького нескладного Сережу отец за непослушание бил ремнем, а Филиппа никто дома не трогал, и он предположил, что сейчас его могут впервые побить вместе с товарищем, дружбы с которым он не особенно искал. У Филиппа в своем огороде поспевали огурцы, а он польстился на приглашение соседа «очкарика», как он его унизительно про себя называл, и сейчас получит за это. Филипп очень боялся какой-либо боли, и возможные предстоящие побои пугали неимоверно. У него по всему телу прошел озноб. Сережа первый приподнялся из листьев и неуверенной походкой пошел к отцу. Похожие на коровьи его увеличенные глаза через очки с большим плюсом, которые не имели одного ушка и поэтому на затылке крепились белой резинкой, хорошо виделся огромный страх. Линзы-лупы в очках особенно подчеркивали его испуг. Казалось, что он шел на полусогнутых ногах, и они его плохо слушались. Когда сын поравнялся с отцом, последний резко схватил того за руку, и с силой ладонью хлопнул по затылку, после чего очки перекосились на лице мальчика, но не слетели, благодаря резинке. Сережа вырвался и выбежал в открытую калитку на улицу. Он бежал и ревел с перекошенными очками почти вслепую, но боялся остановиться и поправить их, потому что не был уверен, что отец его не преследует. Настала очередь Филиппа. Сердитый полупьяный и грубый мужик своим зычным вселенским голосом потребовал, чтобы и он шел к нему. Филипп тихонько в страхе направился мелкими шажками к выходу, боясь смотреть на отца Сережи, который стоял на пути. Поравнявшись с ним, он нагнулся от предполагаемого сильного удара по затылку и бросился в проем, и в этот момент зацепился кистью правой руки за не загнутую до конца скобу из толстого ржавого гвоздя на столбе для крючка калитки. Отбежав в панике на безопасное расстояние, Филипп почувствовал холод ниже основания большого пальца на правой руке. Он остановился и увидел, что содрал кожу с мясом. В ране немного виднелась ослепительно белая кость его маленькой детской руки. Прикрыв ладошкой здоровой руки рану, он от испуга закричал так громко, что кровь как будто испугалась и перестала идти. Его крик заставил прильнуть к окнам всех соседей в ближайших домах. Первая из дома Филиппа выбежала его любимая бабушка. Она неслась к нему, не глядя под ноги. Серафима Прокопьевна видела только кричащего от боли внука. От предположения чего-то страшного и непоправимого, она за несколько метров остановилась и боялась подойти ближе. Она уже плакала, еще не видя раны, затем нерешительно и тихо попросила показать, что у него с рукой. Когда он убрал дрожащую ладонь с раны, бабушка побледнела, потом тихо и беспомощно присела на траву, и зарыдала. Она винила себя, что не уберегла внука. Главное, ее беспокоило, не повредил ли ребенок сухожилье, а проверить боялась и не решалась. Несчастная женщина чувствовала, что из-за этой раны внука ее обвинят в бесполезности и в душе уже согласилась с этим. Возможно, ей придется вернуться в свою коммунальную квартиру и доживать век в одиночестве, чего ей очень не хотелось. Филипп помнил до сих пор, что ему тогда стало очень жалко родную бабушку, потому что она его безумно любила и всегда спала в детской комнате с ним. Каждый раз перед сном она тайком от отца Филиппа, молодого коммуниста, который добродушно смеясь над тещей при каждом удобном случае, говорил, забавляясь над пожилым человеком, что бога нет, клала внуку под подушку маленькую иконку Богоматери с Иисусом Христом на руках. Затем она шептала молитву, перекрещивала внука, крестилась сама, располагалась на кровати с краю и поверх одеяла обнимала маленького Филиппа, накрытого по самые уши. Спустя мгновение, они проваливались в крепкий сон на огромной пуховой перине. Бабушка каждое утро водила его в детский садик, опасаясь нападения по дороге бездомных собак и соседских гусей, а перед садом целовала и всовывала в его карманы коротких штанов с лямочками через плечи его любимые шоколадные конфеты с коричневой начинкой Кара-Кум. Она любила целовать Филиппа, и он уже тогда ради того, чтобы сделать ей приятное сам часто притворно первым просил разрешение ее поцеловать при каждом подходящем случае. От жалости к бабушке он, маленький мальчик, перестал реветь от своей нестерпимой боли. Он помнил, что успокаивал бабушку, гладил ее, сидевшую на земле, своей здоровой рукой по седым волосам и просил не плакать. Филипп стал говорить ей, что ему уже "совсем нисколечко не больно". Он начал плакать опять от того, что не переставала плакать бабушка, а не от своей немыслимой раны. "Бабуля не плачь, пожалуйста!" - просил он ее жалостливо весь в слезах. Потом прибежали с работы отец с матерью, кто-то им позвонил на работу, и его увезли в поликлинику, где он умолял родителей и доктора из-за предполагаемой боли от прикосновения к ране не зашивать кожу, а дать возможность ей зарасти самой. Врач подумал и согласился, но предупредил, что останется некрасивый шрам. В благодарность доктору они с бабушкой каждый раз, приходя на перевязку, приносили тому литровую банку клубники со своего огорода. Вот и сейчас плачущие девушки в лифте бередили душу Филиппа ощущениями, похожими на давние чувства к родной бабушке, но какая-то разница между чувствами к бабушке и чувствами сегодня к девушкам присутствовала. Или бабушка была ближе ему и роднее, или хорошее настроение с утра не давало ему осознать в полной мере значительную серьезность настоящего положения для трясущейся и плачущей девушки. Он никак не находил, что им нужно говорить, чтобы они успокоились. Как обычно в таких ситуациях время идет очень медленно. Каждая минута из-за напряжения, казалось, тянулась значительно дольше. Вокруг их стояла тишина, и поэтому всхлипывания несчастных оглушали его сердце. Ему представлялось, что он должен срочно что-то предпринять, чтобы оправдать их надежды на него. Иначе, он мог потерять этот первый инстинктивный их интерес к нему, как к мужчине-спасителю, чего он очень не хотел.
5
- Сейчас электрики быстро устранят поломку, и мы опустимся на первый этаж, - произнес успокаивающе Филипп, первое, что пришло на ум, но тотчас подумал, что вряд ли эту поломку устранят быстро. Возможно, электричество отключилось во всей гостинице, а это потребует вызова аварийной службы, которая никогда не торопится. Девушки как будто читали его мысли и по интонации его голоса почувствовали, что он говорит это только потому, что хочет их успокоить. Они на его замечание заплакали вновь громко. Его рубашка была разорвана сзади и мокрая от крови, а спереди на груди он чувствовал мокроту от слез несчастной девчонки. Он предположил, что его белоснежная сорочка не только разорвана на спине, но и вымазана на груди помадой с губ и тушью с ресниц от заплаканных глаз, прильнувшей к нему Татьяны. Он запомнил, что когда разглядывал девушек после того, как они заскочили в лифт, у них были слегка подведены глаза и бледно-розового цвета помада на губах. Теперь не только у подруг пропал интерес к своей внешности, но и ему стало безразлично, как он выглядит и что с его одеждой. Почти вся его жизнь до этого момента вдруг начала казаться ему суетной. Он старался понять, что сейчас испытывает висящая на нем девочка. Что заставляет ее лихорадочно трястись и плакать. Если она стоит на его туфлях, то, возможно, она опасается, что лифт может сорваться и рухнуть на дно шахты, что грозило бы всем пассажирам увечьями или смертью. Как психически и физически здоровый человек он понимал, что это вряд ли могло случиться. Все лифты имели надежные тормозные механизмы на случай внезапного отключения электричества или обрыва троса еще со времен Элайша Отиса. Он где-то читал, что ради рекламы изобретения механизма страхующего лифт от падения, этот самый Отис еще в середине девятнадцатого века на промышленной выставке в Нью-Йорке на высоте 12 метров дал команду отрубить трос. Изобретатель стоял на этой платформе. Когда его команду исполнили, то платформа с грузом и изобретателем пошла вниз и через два-три метра с ужасным скрежетом остановилась. «Все безопасно!», прокричал довольный автор под шум аплодисментов публики. Может быть, случались в истории происшествия, когда лифты все-таки обрывались и проваливались на дно шахты, несмотря на давнее изобретение страхующего механизма. Может быть, эта девушка не больна, а знает, что такое возможно. А может, она боится замкнутых пространств. У него в голове стали мелькать всякие предположения о природе страха рыдающей девушки. Спросить ее о чем-либо он не мог, потому что она явно была в истерике или, возможно, в предобморочном состоянии. С другой стороны, он понимал, что кругом столько некомпетентности и запущенности, а экономия на всем и безденежье нынешних уже несоветских времен могут привести в негодность элементы уловителя лифта и тогда все возможно. В темноте пульт не освещался и, следовательно, нельзя было отыскать кнопку связи с диспетчером, если она вообще имелась. Филипп не курил, поэтому не имел при себе ни спичек, ни зажигалки. Даже если бы у него или у девчонок имелись спички или зажигалка, то он не представлял, как можно было бы воспользоваться ими. Татьяна парализовала его и сделала невозможным любое движение. Оторвать ее от себя казалось немыслимо. Ему представлялось, что любое отстранение ее от себя походило бы на отказ в помощи, о чем он не мог и подумать. Ему очень хотелось быть нужным этой девушке, однако он все-таки спросил, намеренно придавая своему голосу уверенность и беззаботность, чтобы попытаться внушить подругам, что ситуация не опасная:
- Девчонки, может у вас есть зажигалка? Мне нужно посветить и поискать кнопку диспетчера.
- Нет, - Всхлипывая, произнесла подруга Татьяны. Филипп почувствовал, что у перепуганной в его объятиях девушки затряслась голова. Или она тоже давала понять, что у них нет спичек и зажигалки, или у нее начался эпилептический приступ, Филипп не смог сразу определить. Он еще крепче прижал ее к себе. Ему припомнилось, что в начальных классах школы он сидел позади мальчика больного эпилепсией. Как только у того от испуга, из-за внезапно громко звонившего звонка об окончании урока, начинался приступ, то Филипп по совету учительницы старался крепко схватить его сзади под мышки, чтобы тот в припадке случайно не ударился обо что-нибудь головой. Действительно, девушка в его руках затряслась всем телом. Спустя минуту она судорожно скорчилась в его объятиях, и голова ее уперлась ему в грудь. Филипп, как когда-то в школе тоже по очереди сначала левую, а потом правую руки просунул девушке под мышки, чтобы ее было легче держать навису. Одной рукой он попробовал нащупать в темноте пульт управления лифтом. Ему было крайне неудобно держать девушку и пытаться найти пульт. Несчастная находилась в бессознательном состоянии, стонала и сопела громко носом, и это давало ему возможность поискать пульт за спиной. Наконец ему это удалось, и он быстро ладонью стал нажимать все кнопки без разбора. Филипп надеялся, что какая-нибудь из них окажется для вызова диспетчера, но все его старания оказались напрасными. Никто не отзывался на его сигналы. Пот ручьем стекал с его лица и капал на Татьяну, которая приятно пахла какими-то едва уловимыми духами с запахом трав. Она его пота уже не ощущала.
- По-моему, она потеряла сознание, - сообщил он тихо подруге больной, - она эпилептик? – Спросил он.
- Да... – Тихо не сразу ответила заплаканная подруга. Она знала о ней все, но помнила, что Таня не любила говорить о своей болезни кому-либо. Филипп к ее удовольствию тактично не стал больше, ни о чем допытываться. Больная в его объятиях казалась некоторое время не тяжелой, но с каждой следующей минутой ему становилось все труднее и труднее стоять, и держать ее.
- Как тебя зовут? – Спросил Филипп.
- Катя, - ответила тихо девушка. Она, кажется, перестала плакать.
- А меня Филипп. Катя, я присяду с ней на пол, мне ее неудобно будет долго держать, - тихо объявил Филипп подруге. - Я посажу ее на свои протянутые ноги, чтобы не запачкать платье, - добавил он извинительным тоном, чтобы подруга не беспокоилась о том, что на полу можно замараться.
- Хорошо, - ответила так же тихо Катя. Она теперь полностью полагалась на Филиппа. Подруга с ужасом мысленно представила, что бы она смогла сделать в остановившемся лифте, если бы с ними не ехал Филипп, и они оказались бы вдвоем с Татьяной. Наверняка, ей пришлось бы лежать на полу с подругой и только беспомощно рыдать от страха.
Филипп подхватил скорчившуюся в приступе девушку одной рукой за спину, а другой под колени и медленно начал спускаться по стене на пол. Ему становилось больно прижиматься своей окровавленной и вспотевшей спиной к пластиковой отделке кабины. Разрывы его рубашки не защищали его спину от боли именно потому, что в некоторых местах голая спина тормозила его сползание, но он терпел ради того, чтобы спокойно сидеть на полу. Он медленно съехал с девушкой на руках. Кабина лифта оказалась не большой, и протянутые ноги Филиппа уперлись в противоположную стенку. Татьяна неподвижно сидела поверх его коленей, а голова ее, слегка подрагивая, лежала на его левом плече. Теперь она казалась ему легкой. На полу ему стало немного прохладнее, и он чувствовал на своей левой щеке ее прерывистое сопение.
6
Больная девочка время от времени продолжала стонать. Филипп почувствовал, что ему стало окончательно легко, мышцы расслабились от напряжения, а в голову начали приходить мысли о разных фобиях. Современный мир породил десятки новых фобий. Все они, безусловно, вызваны страхом смерти, в катастрофах связанных с техникой. Последний год он тоже приобрел одну боязнь – он перестал летать куда-либо самолетами, хотя в советское время пользовался ими очень часто, а иногда по два раза в неделю. Большое количество подробной информации об авиакатастрофах заставило его отказаться от воздушного транспорта. В советское время этой информации он не замечал, так как власти ограничивали ее. И только сообщения о катастрофах за рубежом имели открытый доступ в советские газеты. Теперь же каждая авиакатастрофа в стране обсуждалась с непереносимыми подробностями по телевидению, по радио и в газетах. Особенно ранили его репортажи журналистов крупно выхватывающих объективами камер лица встречающих в аэропорту родственников тотчас после известия об авиакатастрофе... Филипп понимал, что можно погибнуть и за рулем своего автомобиля, и в поезде, и утонуть на морском лайнере, но там имелся больший шанс остаться живым, чем в самолете. По статистике авиаперевозки считаются самыми безопасными, как он помнил еще со школы, однако это не успокаивало потому, что в самолете очень часто погибали почти все пассажиры. Человек в самолете, терпящим бедствие, не мог сам принять участие в своем спасении, кроме как пристегнуться ремнями, надеть кислородную маску, выполнить ряд инструкций стюардессы, молиться богу и ждать финала.
Филипп опять мысленно вернулся в действительность. Он не мог решить, стоит ли ему стучать в дверь лифта и пытаться быстрее вызвать помощь, так как опасался, что это может раньше времени дать Татьяне очнуться и ввергнуть ее опять в ужас. Если она придет в себя в темноте и не поймет, что происходит, то это вновь вернет ей паническое настроение. Филипп помнил, что когда его сосед на впереди стоящей парте в школе приходил в себя после приступа, то первое время не мог понять, что с ним произошло, и удивленно смотрел на всех одноклассников, которые с любопытством окружали его кольцом и молчали. Он услышал, что Катя снова заплакала, и поспешил успокоить ее.
- Катя, не стоит плакать. Скоро дадут свет, и мы благополучно спустимся вниз. Лифт надежно держится и ничто не может его обрушить. Это предусмотрено конструкцией, - просящим и искренним тоном на этот раз постарался объяснить Филипп. Он боялся даже представить, что истерика случится и со второй девушкой.
- Я знаю, - ответила тихо Катя, и спустя некоторое время, добавила - мне жалко Таню... - Подруга, оказывается, больше переживала о том, что Татьяна серьезно больна, и это могло сказаться на ее дальнейшей судьбе. Филиппа вдруг осенило предположение, что большинство фобий у людей имели природу недостаточной осведомленности. Вот Катя знала, что лифт не может упасть ни при каких обстоятельствах, и это позволяло ей и ему избежать паники. Но тут же, на своем примере, он нашел противоречие своему предположению. Может быть, и он не имел бы боязни летать самолетами, если бы, не анализируя, взял на веру успокаивающую любого нормального человека статистику, что шанс погибнуть в авиакатастрофе равен соотношению, примерно, одного к десяти миллионам. Но именно его знания, как он считал, породили у него страх летать. Он рассуждал следующим образом: представлял мысленно знаменитую «русскую рулетку», где в барабан револьвера, рассчитанного на шесть патронов, смельчак вставлял один и крутил его, проводя по руке, затем подводил к виску и спускал курок. У отчаянного парня имелся один шанс из шести, что он погибнет. Здесь же нужно представить револьвер с барабаном на десять миллионов зарядов, в который вставлен так же один патрон. Нарваться на единственную пулю в таком огромном барабане представлялось действительно маловероятным. Но если посчитать, что за всю жизнь вы можете совершить сто и более полетов, то барабан револьвера уменьшался с десяти миллионов до ста тысяч. А если представить, что вы живете в вечно кризисной России из-за ее огромных размеров, которая не может себе позволить разделиться на маленькие и хорошо организованные государства, по крайней мере, пока существуют такие большие по территории, по богатству и по людским ресурсам страны, как Америка и Китай и летаете часто на старых самолетах или, где на ваш самолет при ремонте могут установить неоригинальные запасные части, то ваш барабан уменьшится до тысячи. Эти «если» можно, наверное, добавлять и еще, и вероятность их совпадения в одном полете возрастает, а это уже причина для фобии. Значит, не только неосведомленность может вызывать фобию, но и чрезмерная осведомленность тоже внушает нам страх. Он отогнал от себя все эти мысли, но ему опять, который уже раз, за время пребывания в лифте, пришел в голову неприятный вопрос. Подобно вымокшему бревну на реке при сплаве леса, вопрос этот, то тонул, то всплывал вновь в сознании. Филипп все-таки задал себе этот «колючий» вопрос: «А был бы я таким чутким и участливым, если бы в моих руках оказалась больная или больной, которые были бы не так приятны ему, как эта несчастная, но молодая и красивая девушка?» Он понимал, почему ему пришел на ум именно этот вопрос. Филипп помнил, что немедленно после остановки лифта и после того, как больная бросилась к нему со словами о помощи, он как бы услышал давно знакомый и удивительно настойчивый голос в ушах. Этот голос как будто подсказывал ему, что это шанс заполучить ее, как женщину с меньшими ухаживаниями, в знак благодарности, за оказанную им помощь, после того, как они благополучно выберутся из застрявшего лифта. Тогда он отогнал эту приятную, как ему показалось, мысль, но она сидела в его голове, и вот уже в течение, примерно, получаса в застрявшем лифте, она никак не исчезала, и только с каждой минутой, проведенной в темноте, все больше и больше казалась ему неприличной и крамольной. Он не проговаривал ее мысленно словами, но поначалу ему было почему-то дьявольски сладостно осознавать, что это корыстное и неуместное в данной ситуации желание сидело в нем. Большее удовольствие приносило ему то, что он понимал, что это желание могло реально осуществиться, и он, возможно, ненавязчиво постарается не упустить этого шанса. Никакая болезнь и страдания несчастной, но привлекательной девушки поначалу не могли поколебать его желания или ослабить силу этого желания. Он не нуждался особенно в женщинах, но каждая новая красивая девушка лишала его терпения, приличия и совести. Филипп осознал впервые за время, проведенное в сломанном лифте, что где-то глубоко в подсознании первые минуты был рад случившейся остановке. Он не замечал этот кошмар, несмотря на порванную и измазанную рубаху, несмотря на окровавленную спину, несмотря на то, что пришлось терпеть грязь, духоту, боль и неудобства, несмотря на то, что не выполнит сегодня намеченных планов. Он даже улыбался первое время и не мог не улыбаться, и доволен был темнотой, потому что девушки не видели его отвратительной удовлетворенности на лице. Теперь только одно принесло ему моральное утешение - он утвердительно ответил себе на поставленный вопрос. Он непременно бы помог в этой ситуации любому человеку, невзирая на его пол и внешнюю привлекательность. «Почему все-таки все мое тело испытывало тихое и приятное волнение от предстоящего успеха у девочек? Почему есть противоречие между моим телом и моим духом?..»
7
Эти размышления заставили его вспомнить некоторые, как он считал, сомнительные, неприличные и даже преступные поступки за прожитую жизнь. В старшей группе детского садика он подружился с одной девочкой, которая явно его выделяла из всех мальчиков в группе. Если другим ребятам она не позволяла принимать участие в ее играх с подругами, то его она всегда принимала в компанию играющих во «взрослую семью» девочек. Филипп уже тогда чувствовал свою силу над ней и во время прогулок на игровой площадке детского садика пользовался этим решительно. Он незаметно отделялся от компании мальчиков-друзей, уверенно звал эту девочку уединиться с ним в какой-нибудь фанерный домик, и наперед знал, что она обязательно пойдет, и она, действительно, как на веревочке, покорно шла за ним. Там он садился на лавочку, прибитую вдоль стены внутри домика, и просил ее подойти к нему. Она знала, зачем он ее завет и подходила к нему близко и покорно стояла. Он просовывал свою ладошку ей между ног и пытался прижать ее к интимным местам. Приятный холодок наполнял от волнения всю его детскую грудь, и у него даже чуточку дрожали руки от нахлынувшего удовольствия и от несомненной власти над подружкой. Затем он вставал и еще увереннее сверху просовывал свою руку ей под резинки колготок и трусиков, и приятные ощущения у него еще больше усиливались. Филиппу видел и понимал, что противиться ему девочка не имеет ни воли, ни сил и готова была исполнить любое его приказание и прихоть, и от этого понимания все нутро Филиппа трясло, как в лихорадке. Девочка в это время смотрела в окошко домика, чтобы случайно никто не зашел и не помешал им «играть в семью». Их часто пугали ее подруги и его друзья. Однажды после обеда в час сна они, не сговариваясь, но осознано поставили свои раскладушки рядом, и когда все дети в группе улеглись спать, а воспитательница ушла из общей спальни, он тихонько, не открывая глаза, просунул свою руку под простыню своей послушной партнерше. Она чувствовала опять его руку у себя между ног, но глаза не открывала. Филипп видел, что ее веки дрожали, и таким образом она старалась не просмотреть возвращение воспитательницы с его спины. Они оба участвовали в этом таинстве и оберегали друг друга от постороннего глаза. Опять его детская рука чуть дрожала от запретного удовольствия, и он крепко зажмурился на мгновение. Вдруг он почувствовал, что с него слетела простыня. От испуга он машинально быстро дернул руку назад и неуверенно притворно приоткрыл глаза, делая вид, что его непонятно, зачем разбудили. Он заметил, что его подруга лежит на соседней раскладушке уже спиной к нему, а его простыню держит в руках воспитательница, стоящая над ним и шепотом, чтобы не разбудить всех детей, говорит ему какие-то осуждающие слова, хмурясь при этом. Филипп ничего не мог разобрать и только удивлялся тому, как они могли просмотреть возвращение воспитательницы. Ему было стыдно, но он понимал, что ему стыдно не на столько, чтобы это могло сравниться со страшным позором от вероятной возможности описаться во время часа сна и об этом узнали бы все дети в садике. Дети, мочившиеся в постель, в группе жили как изгои. Безжалостные здоровые сверстники воспринимали их как прокаженных, смеялись над несчастными, и избегали дружбы с ними. Подобного Филипп очень боялся, и это могло бы его опозорить перед всеми навсегда и без возможности оправдаться. Он очень опасался стать посмешищем, ибо позор в садике мог перейти за ним в школу, которая в их пригороде имелась в единственном числе, а это значит стать посмешищем на все школьные годы. Удивительно, но особенно он опасался стать посмешищем не для всех детей, а в большей мере для девочек. Воспитательница его подняла и заставила перенести свою раскладушку в другой конец спальни, где лежали преимущественно мальчики. Она уложила его и накрыла сдернутой простыней. После дневного сна на полднике за столом он видел, как воспитательница что-то рассказывала няне и смотрела в его сторону, и при этом они обе с театрально широко раскрытыми глазами слегка криво улыбались и с нарочитым удивлением на лицах покачивали головами. Ему не нравилось это, но он интуитивно чувствовал, что за свой поступок он не станет посмешищем, если это вдруг станет известно всем в группе. Откуда у него так рано возник интерес к девочкам? Он не знал ответа на этот вопрос. Филипп помнил, что девочки и мальчики в детском садике ходили в общий туалет, где у каждого ребенка имелся только персональный горшок со своей наклеенной картинкой. Дети все вместе, мальчики и девочки, одновременно в одном туалете справляли нужду. Он помнил, что его друзья мальчишки в своем кругу всегда со смехом обсуждали поведение девочек в туалете и все то, что видели у них в уборной.
Другой сомнительный случай произошел с ним тоже в детском садике. Его пребывание в детском саду заканчивалось и через два месяца ему предстояло идти в первый класс школы. За эти два месяца перед школой в старшую группу Филиппа пришел новый мальчик. Он был рыжий и полный. Через два дня к Филиппу на прогулке подбежал его маленький и старый дружок по садику Витька и с широко раскрытыми глазами прошептал:
- Новенький рыжий дает потрогать жопу каждому, кто из мальчишек даст ему потрогать писку! Я уже потрогал его. Сашка с Юркой первые щупали его. Хочешь, я поговорю с ним, чтобы он дал потрогать жопу тебе? Вы побудите в домике, а я постою и посмотрю, чтобы «воспитка» вас не увидела. - Филипп стоял и не понимал, почему у Витьки есть интерес потрогать попу у новенького рыжего мальчика. Ведь это не девочка. Но интуитивно Филипп понял, но новый мальчик в данном случае играет роль девочки. Витька и еще два мальчика из неблагополучных и неполных семей слыли в группе, как непослушные и нехорошие мальчики. Они уже тайком курили на прогулке, собранные на улице окурки. Филипп никогда не пытался курить, но понимал, что эти три мальчика играли лидирующую роль в группе среди всех, и если он сейчас откажется потрогать новенького за попу, то его авторитет среди них упадет, и они будут считать его маменьки сыночком и трусом.
- Иди, поговори с новеньким рыжим, - сказал Филипп спокойно и Витька тотчас убежал, довольный тем, что не только он со своими дружками будет замешан в этом неприличном занятии. Через несколько минут Витька вернулся и удовлетворенный прошептал:
- Он тебя ждет в зеленом домике. Иди, а я покараулю. - Филипп пошел в указанный домик и пока он шел, то не испытывал никаких чувств, но чем ближе он подходил к домику, тем приятно волнительно и тревожно у него становилось на душе. Войдя в домик, Филипп увидел, что у окна сидит этот новенький полный мальчик. Он был острижен наголо, но его рыжие волосы немного выросли и его маленький ершик на голове напоминал рыжую одежную щетку у Филиппа дома. Рыжий мальчик посмотрел на Филиппа равнодушно. Филипп чувствовал, что стоящий перед ним мальчик был сломлен его предшественниками, и ему уже не было смысла отказывать Филиппу, которого он относил к клану самых сильных и влиятельных мальчиков в группе. На рыжем новичке были надеты просторные шаровары, и по ним легко определялось, что мальчик имеет непропорционально плечам крупный зад. Филипп никак не мог отвлечься от мальчишеской лысой головы новичка и, глядя на очертания зада мальчика, который ему казался девичьим, никак не мог совместить в сознании, что мужская голова и женский зад одно и то же, что и девочка. Филипп решил не смотреть на голову мальчика и неожиданно для себя почувствовал интерес, подобный, что он испытывал к девочкам и к новой красивой воспитательнице в их старшей группе. Всякая жалость к несчастному мальчику у Филиппа исчезла, и он видел только контуры зада рыжего мальчика.
- Покажи, - скомандовал Филипп, чувствуя свою силу и превосходство над новеньким. Филипп знал, что новенькому попадет от тех первых трех мальчиков, которые склонили его показывать зад первыми, если он вдруг откажется демонстрировать зад Филиппу. Те первые трое, обманывали новенького, обещая, что никому не расскажут, если он даст потрогать свою попу, но каждый раз заходил другой желающий потрогать новенького и ему вновь обещали, что теперь это последний и его никто больше не будет трогать. Так очередь дошла до Филиппа.
- Сначала ты, - ответил рыжий с показной задиристостью, давая понять, что он может и не боится возражать.
- Что?! - спросил угрожающе Филипп
- Покажи писку сначала, а потом я покажу жопу, - сказал быстро рыжий, испугавшись, уточняя свое требование. Филипп подумал несколько секунд и приспустил шорты. Большой зад подошел и взял в ладонь уже твердую писку Филиппа. Филиппа затрясло от новых ощущений, подобных ощущениям от близости с девочкой в группе. Мальчик отошел от Филиппа и, повернувшись задом, спустил с себя шаровары. Теперь Филипп видел только большой белый и прыщавый зад рыжего мальчика. Филипп вновь почувствовал знакомые дрожь и приятный холодок в груди, но значительно острее. Чем когда-либо. Несмотря на то, что большой белый зад рыжего мальчика был прыщавый, Филипп не чувствовал никакого отвращения, а только все больше и больше ощущал приятную дрожь в руках. Филипп начал гладить ладошкой зад покорно стоящего мальчика и в этот момент в домик вбежал Витька и прокричал, что сюда идет «воспитка». Филипп с рыжим мальчиком быстро надели штаны, и как ни в чем не бывало, вышли из домика. Филипп ходил по прогулочной площадке детского садика и никак не мог успокоиться. Он невольно сравнил новые ощущения от близости с мальчиком и ощущения от близости с преданной ему девочкой и удивился тому, как бледны и невыразительны в сравнении с новыми ощущениями те старые с девочкой. Теперь его девочка казалась ему нисколько неинтересной. Новый мальчик на следующий день не вернулся в группу, а трех ребят, которые перед Филиппом трогали зад рыжего мальчика, отчислили из садика. Почему Филипп избежал такой же участи, осталось для него загадкой.
8
Удивительно похожую дрожь в руках и трепетный холодок в груди, помимо случая в детском саду с девочкой и рыжим мальчиком, Филипп испытывал по другому поводу. В гостях у родной тети, младшей сестры матери, он с бабушкой остался ночевать, и сын тети, его двоюродный брат Валера, похвастался ему, что у его матери много денег в кармане пальто. Отец Валерия работал на железной дороге машинистом и зарабатывал много денег по тем временам. Валера открыл шифоньер, потянул на себя пальто и сунул руку в карман. Он хвастливо достал толстую пачку, еще несколько лет называвшихся всеми «новыми» после реформы 1961 года, дорогих денег, и показал с восхищением Филиппу. Филиппу тогда шел одиннадцатый год, и он никогда не видел столько денег. Валерий, довольный тем, что удивил Филиппа, положил деньги обратно в пальто, закрыл шифоньер, приложил указательный палец к губам и ушел в другую комнату спать. Взрослые, бабушка и тетя с мужем, сидели долго в зале за столом и о чем-то весело разговаривали. Филипп, находясь под впечатлением от увиденного количества денег, сразу вспомнил, что ему очень хотелось иметь свои спортивные тоненькие лыжи. Он видел такие в магазине спортивных товаров, они стоили очень дорого по тем временам – 10 рублей 20 копеек! В школе на уроках физкультуры зимой выдавали громоздкие, тяжелые и неудобные лыжи, которые крепились к обуви кожаными ремнями. Кататься на них было мучением, потому что ремни ослабевали, и лыжи начинали болтаться на ноге и часто вылетали из лыжни, после чего обязательно происходили падения. Это всегда задерживало его приезд к финишу. У преподавателя физкультуры на ногах красовались легкие и тонкие лыжи с ботинками и с жестким креплением. Филиппу казалось, что эти лыжи делали преподавателя физкультуры красивым и уверенным, и что тот осознавал это, потому что, опершись на тонкие изящные палки, подолгу стоял и шутил с молодыми женщинами-учителями и явно красовался перед ними. Именно такие лыжи хотел всегда Филипп, но родители ему не покупали. Он с удовольствием представил, что все девчонки в классе будут с восхищением смотреть на его лыжи, а друзья мальчишки будут признавать его исключительность. Он прислушался к разговорам взрослых в соседней комнате и понял, что может незаметно взять из кармана пальто тети десять рублей, пропажу которых никто не заметит из-за большого количества купюр. Он тихонько поднялся с кровати, не стал включать свет, приоткрыл медленно шифоньер, опасаясь скрипа дверцы. Несмотря на осторожность, дверь все-таки скрипнула дважды. Каждый скрип дверцы сильно пугал его. Он останавливался и прислушивался к взрослым за стеной. Сердце Филиппа в темноте билось неимоверно часто, и ему казалось, что стук его могут услышать родные в соседней комнате. Он просунул дрожащую руку по локоть в неимоверно глубокий карман пальто и почувствовал запах духов и холод гладкого шелка, из которого был сшит карман, и толстую плотную пачку денег на дне, руки в этот момент не дрожали, а буквально тряслись. Деньги не были перевязаны и лежали в кармане толстой кипой. Филипп достал одну новенькую хрустнувшую купюру и приставил ее дрожащей рукой близко к глазам, одновременно он прислушивался к взрослым в соседней комнате, опасаясь возможного прихода кого-нибудь в этот момент в спальню. Благодаря слабому свету от уличных фонарей, попадающему в окно, он с трудом смог различить, что эта не десять рублей, а пять. Он сказал себе, что ему нужно десять рублей, а не пять, но обратно пятерку в карман не положил, а оставил себе, чтобы, как он успокаивал себя, опять не вытянуть ее повторно, но в душе уже знал, что никогда не вернет в карман уже вынутую любую купюру. Он даже подсознательно желал, чтобы десятка дольше не попадалась ему в руку. Он полез опять в карман и на этот раз достал купюру в пять рублей. «Нет! – сказал он себе притворно решительно в темноте, - пока не вытащу десятку - не остановлюсь!». Он ясно видел, что когда Валера показывал ему деньги, то там имелись красные десятки. Филипп оставлял себе каждую новую пятерку, которых набрал уже семь штук. Его уже начал одолевать страх, и он начал сомневаться, а стоит ли дальше таким образом искать десятку. Восьмая бумажка оказалась десяткой. Вытаскивая каждый раз не ту купюру, он испытывал дрожь в руках и приятный холодок в груди, потому что знал, что не вернет обратно в карман семь пятерок и каждая новая не та купюра заставляла его трястись всем телом все сильнее и сильнее. Наутро никто не хватился денег, и тетя проводила Филиппа. Она в прихожей помогла ему одеться - держала для него зимнее теплое пальто, а он вставил только руки в рукава, затем она надела на него шапку, расправила уши на ней и связала их у него под подбородком, подняла воротник и повязала шарф. Все это время рядом стояла бабушка, которая с умилением и влажными глазами смотрела на любимого внука. Она осталась и дальше гостить у младшей дочери. Тетя любила Филиппа и на прощание дала ему целую горсть «белой» мелочи на мороженое и кино, а потом крепко расцеловала, удерживая силой при этом племянника за воротник пальто. Она смотрела на него ласково и любя, и всегда видела в детском лице сына сестры удивительную схожесть с чертами своего отца и деда Филиппа, который умер от того, что замерз в дороге на Севере, где они жили в голодные годы после войны. У Филиппа она видела тот же вздернутый нос, как у отца. Филипп то и дело опускал свои глаза, как только красивая тетя, улыбаясь и радуясь, целовала его. Ему становилось не по себе от того, что он натворил ночью и поэтому не мог прямо смотреть на тетю. Ей же казалось, что Филипп очень застенчивый, раз то и дело скромно отводил взгляд, когда она после поцелуя смотрела на него. Ему вдруг жутко до слез захотелось признаться во всем и вернуть деньги, но что-то останавливало его. Он представил, что как она изменится в лице, если он откроется и уже все равно будет нелюбим. Пройти опять в спальню и положить в пальто в шифоньере деньги он не мог, так как это не могло остаться незамеченным. На улице стоял утренний мороз, но он снял варежки, высыпал из них мелочь в ладонь и лениво пересчитал. Он был удивлен, что мелочи оказалось больше четырех рублей. Он быстро определил, что этих монет ему хватит на тридцать морожено, или сорок раз сходить в кино на детские сеансы, или купить почти килограмм его любимых дорогих конфет Кара-Кум, но это открытие не радовало его. Родители не давали ему столько денег, а тетя оказалась на много щедрее. Кроме мелочи у него в кармане было 45 рублей, украденных у этой самой тети. Его бабушка получала 42 рубля пенсии в месяц, и ей хватало на все, включая оплату своей маленькой коммунальной квартиры, в которой она не жила, на продукты, на конфеты и мороженое для Филиппа. Филипп шел до остановки автобуса и никак не мог отделаться от неприятного ощущения грядущего скоро разоблачения и позора, которые ему явно представлялись во всех подробностях. Он не мог вернуться и отдать деньги. У него не было сил и возможности сделать это. Он понимал, что это все равно не спасало бы его. Филипп подумал, что не нужно было брать семь пятерок, а стоило ограничиться одной десяткой, тогда, возможно, пропажу денег не заметили бы. Все-таки желание купить лыжи делало его готовым на кражу. Он сейчас на улице соглашался, что столько денег брать не стоило, но в десяти рублях не мог себе отказать. Тревога в его детской душе не давала испытывать счастье от полного кармана денег. Филипп чувствовал, что, возможно, никогда больше не приедет в гости к тете. Он перестал думать о возможных последствиях и начал мысленно перебирать, что он может накупить на украденные деньжищи, кроме желанных лыж, о том, насколько будут поражены друзья по двору его богатству и щедрости, но память настойчиво возвращала ему доброе и красивое лицо тети при расставании. В воскресном пустом автобусе кондуктор вместо протянутых Филиппом пяти копеек за проезд разрешила ему ехать без оплаты. Она погладила его по шапке рукой в перчатке, которая на концах пальцев была обрезана, для удобства считать мелочь, и из дыр перчаток торчали ее бледные, мерзнущие в холодном салоне пальцы, которые она то и дело подносила ко рту и дышала на них, чтобы согреть. Ему казалось, что все как сговорились и изощренно наказывали его своей добротой за ту мерзость, что он совершил несколько часов назад. Все его любили, и все желали ему сделать приятное, начиная от бабушки, доброй тети и кончая сердобольной женщиной кондуктором. Вся эта любовь к нему не могла перевесить его желание понравиться некоторым девочкам в классе будущими красивыми, красными и стремительными лыжами. Этот день являлся последним в его жизни, когда о нем говорили все открыто и за глаза только приятное и хорошее...
9
Явно постыдный случай произошел с ним в первую ночь после свадьбы. Все гости разъехались, и только самая близкая подруга жены Наташа осталась с ними, потому что приехала из другого города. В арендованной однокомнатной квартире стояла единственная большая двуспальная кровать. Из мебели не имелось ни дивана, ни какой-нибудь софы, только большая деревянная кровать посредине комнаты с толстой пуховой периной, какую любимая бабушка Филиппа собирала по перышку в подарок на свадьбу любимому внуку. Поскольку имелась только одно место для сна, то простодушная Александра предложила подруге лечь с ними вместе «валетом»: Филипп с женой головами в одну сторону, а Наташа - в другую. Подруги не только проучились вместе в университете пять лет, но и прожили в университетском общежитии в одной комнате все время учебы, потому что приехали на учебу из области. Наташа славилась не только той «гитарностью» фигуры, какая всегда Филиппу нравилась в девушках, но и веселым нравом, что подкупало всех парней в общении с ней. Она была очень доступна, если мужчина ей нравился, а нравились ей почти все молодые люди. Филипп через своего друга Николая познакомился сначала с Наташей, а Наташа познакомила Филиппа со своей лучшей подругой Александрой. Так они вчетвером дружили в течение года, после окончания университета, затем Николай расстался с Наташей, и она долгое время оставалась без парня. Филипп хотел как бы «подобрать» брошенную Наташу, она ему больше нравилась, чем Александра, но вскоре после размолвки с Николаем Наташа уехала на родину. Она жила в соседнем городе, и это не позволило им сблизиться. Наташа по приглашению Александры приехала на свадьбу и очень радовалась за подругу и Филиппа. Филипп, лежа с женой и ее лучшей подругой в одной кровати не мог никак уснуть. Он чувствовал, что с ним рядом лежит известная уже ему во всем жена и новая молодая женщина, которую он с давних пор и по сей день очень желал, несмотря на только что сыгранную свадьбу. Он чувствовал, что пьян от шампанского, но ему было все равно совестно. Однако, он ничего не мог поделать, чтобы заглушить свое желание иметь близость с подругой жены. Филипп женился на Александре, потому что считал, что как-то легкомысленно дал ей такое обещание, поэтому полагал, что тайно имеет право быть иногда свободным в браке за свою приверженность слову. Как только он убедился, что жена уснула, он решил как бы «случайно» просунуть свою ногу между ног Наташи. Его нога оказалась именно там, где ему хотелось. Наташа не попыталась отстраниться и Филипп, как в детском садике от запретной близости с девочкой, опять почувствовал знакомую дрожь и приятный холодок в груди. Его дыхание усилилось, и он как мог, пытался его успокоить. На мгновение он задерживал свое дыхание, чтобы не разбудить жену. Прошло несколько минут, и Филипп протолкнул свою ногу ближе к интимным местам подруги Александры, и вдруг Наташа решительно убрала его ногу и отодвинулась дальше от Филиппа. Это был ясный ее ответ, что она не желает участвовать в предательстве подруги. Филипп после такого отпора почувствовал себя мелким и мерзким типом, который мог решиться на измену жене немедленно после женитьбы. Он не мог уснуть не от того, что Наташа могла рассказать Александре утром о ночном поведении Филиппа, а от того, что теперь Наташа знала, какой он может быть гадкий по отношению к своей простодушной и наивной жене. Ему, наверное, стало бы легче, если бы она сейчас же встала и все рассказала подруге. Его убивало то, что кто-то знал, что он может быть таким отвратительным. Ему казалось, что этот единственный человек, вдруг ставший осведомленным о его предательской натуре, одно и то же, что если бы об этом вдруг узнало все человечество. Утром следующего дня Филипп с женой уехали на работу, а Наташа осталась в их съемной квартире собираться в дорогу. Филипп преднамеренно раньше жены вернулся с работы домой. В течение часа он оставался один на один с Натальей до прихода жены. Они не сказали друг другу ни слова. Ощущалось гнетущее напряжение и неловкость за все то, что произошло ночью. Филипп старался понять по лицу подруги жены, а возможна ли близость сейчас в отсутствии Александры. Филиппу очень хотелось склонить ее к близости и тем самым «замарать» тоже, но нервное и даже злое лицо Наташи говорило определенно, что она готова решительно отвергнуть все домогательства Филиппа, ради подруги. Для Филиппа поведение сокурсницы жены доступной всегда и всем парням без особого разбора показалось невероятным. Он был поражен. Ему всегда казалось, что она испытывала к нему особую симпатию. Филипп чувствовал себя очень скверно. В этот же день вечером Наташа уехала в свой город и никогда больше не пыталась приехать к ним в гости вновь. Она ничего не сказала своей подруге при расставании на вокзале, куда Филипп не поехал, но в ее прощальном поцелуе и прощальном взгляде на подругу чувствовалась большая жалость к наивной и чистой Александре, которую она очень любила. Ей представлялось, что будущая супружеская жизнь подруги не обещала ничего хорошего, раз ее муж посмел в первую ночь после свадьбы мерзко домогаться ее, с рядом спящей женой. У нее не вмещалось подобное в голове. Ей казалось, что ее подруга, возможно, в большой беде, но она не могла и не решилась открыть истинное лицо ее молодого мужа. Как воспитанная, высокообразованная и интеллигентная женщина, она все-таки сомневалась и предполагала, что, возможно, поведение Филиппа истолковано ею ошибочно. После этого случая Филипп знал, что в мире есть человек, который ведает, что он может быть отвратительным и подлым. Он как бы потерял чистоту и порядочность, которую уже никак невозможно было вернуть. После этого постыдного случая он при каждой измене жене не терзал себя больше переживаниями. Он не мог больше остановиться, как наркоман, который один раз попробовал сильный наркотик и поэтому считал себя навсегда потерянным человеком.
10
Последний случай в жизни Филиппа, когда его душу наполнял приятный холодок, и он ощущал дрожь в руках, что и в трех предыдущих событиях, был его первый опыт торговли акциями на бирже. Этот последний случай давал ему подобные ощущения, когда он в течение пяти минут утром после открытия биржи на сохраненную позицию с прошедшего дня заработал более десяти тысяч долларов или более двадцати процентов от депозита у брокера. Как только он закрыл выигрышную сделку и осознал, что сейчас может пойти и забрать заработанную сумму, его руки охватила дрожь, и душу наполнил приятный холодок. Тогда он от радости не только ног под собой не чувствовал, но и мысли его улетели высоко от земли. Филипп благодарил бога, что тот открыл ему возможность зарабатывать деньги одним нажатием на кнопку компьютерной мышки. Подобные движения цен акций происходили ежедневно, а значит, теоретически можно было зарабатывать тысячи процентов от депозита за год. Однако сомнения его не покидали. Он оправданно не верил, что миллионы людей на бирже хуже его новичка разбираются в торговле акциями, а значит, вероятнее всего, его успех носил случайный характер. С другой стороны, он не видел, почему нельзя научиться угадывать направление движения цены. Все колебания цен на акции обусловлены новостями, но узнать первым новость никогда невозможно, поэтому перед важными новостями лучше находиться в деньгах. Можно было бы по графикам цен предугадать какую-то ожидаемую новость, ибо у любой новости есть первый посвященный, но практически это маловероятно и рискованно. Однажды Филипп решил повторить свой успех при открытии биржи и на растущем рынке накупил на весь депозит с кредитом брокера акций и оставил позицию на утро, ожидая продолжения роста. Он невольно мысленно начал планировать, куда он потратит предполагаемую прибыль, и на первом месте в этом плане стояло желание пригласить друзей в сауну и купить им и себе элитных проституток часов на пять с дорогой выпивкой и закуской. Даже от одних подобных планов его душу опять наполнил приятный холодок. Ночью ему приснился сон, что он попал в наводнение. Все меньше и меньше оставалось суши, где он мог спрятаться от воды. Вода все наступала и наступала. Он прыгнул на последний островок площадью не больше квадратного метра. Вода как будто перестала наступать, а Филипп свернулся калачиком и задремал на этом пяточке земли. Когда он очнулся на своем островке суши, то понял, что вода ушла, и он оказался на пике высокой горы, спуститься с которой он не мог из-за большой высоты. Гора оказалась отвесной и очень высокой. С высоты этого пика он едва видел землю. Филипп понял, что если он прыгнет или начнет медленно спускаться по отвесному склону, то неминуемо разобьется. От страха Филипп проснулся. Утреннее открытие биржи было обвальным. Все акции рухнули в цене на четыре-шесть процентов, а к вечеру падение подбиралось к десяти процентам. Часто большое падение продолжается не один день, а это значит, что брокер потребует вернуть кредит и нужно будет зафиксировать убыток. Весь день Филипп чувствовал себя подавленным. Он пытался найти истинную причину обвала. Аналитики объясняли падение рынков разными причинами. Только тогда до него дошло, что новости есть ожидаемые и есть новости неожиданные. К первым относятся отчеты крупных компаний, еженедельные показатели американской экономики. Ко вторым - неожиданные анонсы рейтинговых агентств и никогда не объявляемые крупные обмены главных валют на межбанковском рынке с участием центральных государственных банков, что значительно понижает или поднимает основные валюты, а те в свою очередь опускают или поднимают фондовые и товарные рынки. Филипп понял, что и при очень большом опыте крупные потери неизбежны. Ему опять стало грустно от того, что не может быть легких больших и регулярных заработков. Можно не рисковать, но тогда заработки становятся заурядными. Заработать в год от десяти до тридцати процентов не считалось Филиппом заработком исключительным. Только брокеры и финансовые компании регулярно стабильно зарабатывали на чужих деньгах, потеря которых ничем существенным им не грозила, невзирая на то обвалился рынок или взлетел до небес. В конце концов, Филипп оказался соучредителем маленькой финансовой компании.
При заработке в десять тысяч долларов после одного нажатия кнопки у компьютера, которые можно, прежде всего, потратить на дорогих проституток, при попытке соблазнить подругу жены тотчас после свадьбы, при краже денег у родной тети, при поглаживании зада у рыжего мальчика в детском саду и при прикосновении к интимным местам девочки-ровесницы в том же детском саду, он испытывал одинаковую дрожь в руках и схожий приятный холодок в груди. Это сходство чувств говорило ему, что все эти случаи в жизни близки по неприличности, но безумно сладостны по ощущениям, потому что творились самыми сильными силами, заложенными в нас. «Неужели в нашей жизни все неприлично, что безумно сладостно по ощущениям и что мы не можем делать открыто?» - спрашивал себя Филипп и не находил опровержение этому вопросу...
11
Через едва видимую щель между дверьми лифта свет позволил Филиппу разглядеть время на своих часах. Они висят в темноте уже более чем сорок минут. Он зашел в лифт в девять, а в данный момент стрелки показывали почти без четверти десять. Признаков, что кто-то занят их освобождением из лифта не наблюдалось вовсе. Катя продолжала стоять в лифте, а Филипп с Татьяной сидели на полу. Неожиданно Татьяна перестала громко сопеть носом и очнулась от временной потери сознания, огляделась в темноте и не сразу вспомнила, что произошло. Теперь она не плакала, а только молчала. Она уже не так сильно, как до потери сознания прижималась к Филиппу и не могла уже поранить его спину длинными ногтями. Филипп обдумывал, что бы сказать такое успокаивающее, чтобы не молчать в пугающей темноте. Он понимал, что что-то говорить лучше в таком положении, так как это отвлекало от неприятной неопределенности.
- Хорошо, что мы в гостинице. Без лифта здесь долго работать не смогут, а значит, о нас не забудут. Если бы мы застряли в многоэтажном жилом доме, то нам пришлось бы долго ждать освобождения.
Немного помолчав, он добавил:
- Можно попытаться открыть двери самим, но нужно что-то плоское и твердое, чтобы сначала немного раздвинуть их, а потом в щель вставить ладони и попытаться открыть створки руками.
- Лифт остановился между этажами, поэтому нам трудно будет пролезть вниз или вверх, - предположила робко Катя. Таня все время молчала и чуть больше сместилась к груди Филиппа, давая понять, что она против того, чтобы Филипп что-то предпринимал и на это время оставлял ее одну. Еще ее пугала любая возможность двигаться в лифте и тем самым подвергать риску его устойчивость и способность держаться на высоте.
- Опасно то, что, если нам вдруг удастся открыть двери, и мы начнем выбираться на верхний этаж или пролазить, наоборот, на нижний, то в этот момент вдруг подадут электричество, и кого-нибудь прижмет поехавшей кабиной. Неизвестно, как лифт работает после подачи электричества: или он сразу поедет, или будет ждать повторения команды, - предположил Филипп. Ему показалось, что девушки начали выходить из оцепенения и страха, охватившего их сразу после остановки лифта. Они теперь как бы стали понимать, что лифт как будто держится навесу крепко, и им ничто не угрожает. Однако темнота и неизвестность все еще продолжали держать их в напряжении. Филипп заметил, что окончательно потерял мужской интерес к Тане, сидящей на его ногах. Больная женщина всегда вызывала у него только жалость и сострадание, и совсем убивала всякий интерес. Когда ему было четырнадцать лет, то он часто приходил к бабушке в ее коммунальную квартиру. В соседней комнате жила веселая и фигуристая одинокая пятидесятилетняя женщина. Соседка всегда громко смеялась и ходила в общий туалет на глазах Филиппа в одних белых облегающих рейтузах. Когда она выходила из туалета и шла в свою комнату, то он не мог оторвать глаз от ее большого зада. Она перед дверями в комнату оборачивалась и ловила пораженный взгляд Филиппа. Улыбнувшись понимающе, она игриво исчезала в комнате. Ему казалось, что красивее и желаннее нет на свете женщины, чем эта стареющая с проступающими синими венами на полных ногах тетка. Спустя год, соседка неожиданно заболела. У нее обнаружили рак матки. Она высохла буквально на глазах Филиппа. Он помнил, как мучилась эта женщина от боли и каталась со стонами по полу в своей маленькой девятиметровой комнате, куда сбегались все соседи по коммунальной квартире. Филипп тогда смотрел на эту изможденную от болезни женщину и не мог поверить, что совсем недавно мечтал, чтобы она пригласила его к себе в комнату. Спустя некоторое время соседка умерла, и он помнил, как она лежала в гробу с просветленным и даже как будто радостным, очень исхудавшим лицом от того, что господь отпустил, наконец, ее на тот свет и прекратил ужасные страдания.
Филипп представил, что, возможно, его дочери вырастут и могут, вполне возможно, в будущем, попасть в подобную ситуацию, как эти две несчастные девушки с ним в лифте. Ему показалось невероятным и даже до тошноты противным, что какой-то другой парень на его месте мог бы, прежде всего, похотливо желать его перепуганных дочерей в темном и застрявшем между этажами лифте. Он ясно представил, как бы могли его ненавидеть родители этих девушек, прочитав его мысли...
Неожиданно внизу, на первом этаже, в шахте лифта послышались разговоры. Какие-то люди, видимо, ремонтники, раздвинули двери и проникли в шахту. Содержание их разговора невозможно было разобрать. Они, очевидно, что-то осматривали, спорили и прикасались к тросам. Кабина лифта немного задрожала, и Филипп почувствовал, что сидящая на его коленях девушка опять забилась в конвульсиях, вновь наступившего приступа падучей.
- Ей снова плохо! - сказал Филипп и крепко прижал Татьяну к себе. Несчастная опять засопела и застонала. Филипп определил, что больной как будто стало не хватать воздуха. Она пыталась вздохнуть, но у нее ничего не получалось и только продолжала все громче и громче стонать, выдыхая последние остатки воздуха из легких. Он осознал, что новый приступ чем-то отличается от предыдущего, но что делать - не представлял. Филипп понимал, что нужно что-то срочно предпринять, как однажды за обеденным столом со своей семьей, когда его младшая дочь Маша вдруг подавилась. Сидя за столом, дочь вдруг внезапно посинела. Она не могла ни вздохнуть, ни сказать что-либо. В одно мгновение Филипп поднял дочь со стула и наклонил головой вниз, а затем безжалостно сильно ударил кулаком по спине, чуть ниже шеи. На пол стремительно вылетел кусочек непрожеванного хлеба, попавший случайно в дыхательное горло. Маша свободно вздохнула и заплакала, но не от боли после удара отца, а от обиды, что отец так безжалостно сильно мог ее ударить. Филипп почувствовал обиду дочери и поспешил взять ее на руки, прижал и стал уверять, что если бы он не ударил ее сильно, то она могла бы задохнуться и умереть. Ребенок вскоре перестал плакать и посмотрел куда-то задумчиво в окно своими большими глазами полными слез, затем Маша положила свою голову на плече отцу. Дочь еще иногда звонко вздыхала от прошедшего плача, подобно икоте. Она понимала, что папа действительно любит ее ничуть не меньше, чем старшую сестру Аню, к которой она иногда ревновала отца.
- У нее возможно западание языка, - с тревогой в голосе сообщила Катя, тоже почувствовав, что Таня не может дышать. - Ей необходимо как-то открыть рот, - продолжала Катя, - и что-нибудь вставить между зубами! У меня где-то в сумочке есть зеркальце в костяном футляре! Она его не сможет раздавить зубами, так как футляр сделан из рогов оленя или лося, я точно не помню. Мне это зеркальце подарил папа на день рождения. Я сейчас поищу, а вы попробуйте ей открыть рот! Ей нужно сильно сжимать обе щеки, тогда она откроет его! - Филипп попробовал большим и указательным пальцами правой руки сдавить девушке обе щеки, но это не помогло. В бессознательном состоянии Таня сильно сжимала свои челюсти и, казалось, что разомкнуть их невозможно.
- Вот! Нашла!- спешно протягивая в темноте зеркальце в футляре Филиппу, сказала Катя.
- Я пока не могу одной рукой открыть ей рот. Ты держи зеркало, а я большими пальцами двух рук попробую ей сдавить щеки и разомкнуть челюсти. Я дам тебе знать, когда можно будет ей вставить зеркало между зубами.
- Хорошо, - ответила Катя. Филипп с легкостью подмышки притянул Таню спиной ближе к своей груди и большими пальцами обеих рук сдавил с силой девушке обе щеки. Она вдруг опять громко застонала от боли и разжала челюсти.
- Она, по-моему, открыла рот! Вставляй зеркало скорее, но не далеко в рот. Главное, чтобы передние зубы не смогли сомкнуться! - Скомандовал Филипп, и Катя быстро наклонилась к ним, рукой нащупала лицо подруги и вставила ей в приоткрытый рот половину костяного футляра с зеркалом. Больная громко замычала, но Филипп и Катя с облегчением почувствовали, что к Татьяне вернулась способность дышать. На первом этаже в лифтовой шахте хлопнули двери и все стихло. По всей видимости, ремонтники что-то осмотрели и удалились.
12
- Видимо, приехала аварийная служба, возможно, скоро наши страдания закончатся, - сказал Филипп и немного помолчав, спросил, - Почему вы оказались в этой гостинице?
- Мы с Таней хотим подавать документы в университет. Мы из маленького городка в области. - Филипп запомнил, что когда Катя говорила о зеркальце в костяном футляре, то упомянула, что ей его подарил «папа». Дети, называющие своих отцов в их отсутствие «папа», несомненно, любят своего родителя. Филипп тоже всегда в детстве и сейчас называл отца только «папа», несмотря на то, что тот развелся с матерью и создал новую семью. Отец действительно с самого раннего детства был любим Филиппом. Он всегда оставался добрым и чувствительным к сыну. Однако самые приятные и радостные чувства вызывал отец у Филиппа в детстве, когда приходил в садик забирать его домой. Ничто так не радует детей в садике, как приход родителей за ними раньше времени. Отец, как будто хорошо знал это. Все дети еще гуляли после часа сна и полдника на улице, а отец уже за ним приходил, и Филипп счастливый на глазах всех детей группы радостно поворачивался к ним и объявлял, что за ним уже пришли. Дети с завистью провожали Филиппа взглядом. Если это было зимой, то отец усаживал его в санки и быстро, а часто бегом вез по снежным тропинкам домой. Восторгу Филиппа не было предела. В группе всегда имелись дети, родители за которыми приходили позже всех. Эти дети оставались в группе уже только с нянями, которые задерживались допоздна для уборки комнат. Дети эти выглядели несчастными и жалкими. Даже няни нервничали из-за того, что им приходится задерживаться, и несчастные дети чувствовали всю эту нелюбовь на себе. Няни ворчали и ругали непутевых родителей этих малышей. Детей этих было не много на весь садик - двое или трое. Их собирали со всех групп в одной комнате, где они часто с влажными глазами и с большой надеждой смотрели в окна, прикасаясь своими детскими лбами к холодному стеклу, пряча от нянечек слезы обиды за родителей, и в каждом прохожем искали сходство с мамой или папой...
Филипп подумал, а как дочери будут вспоминать его, хотя по сегодняшний день они называли его только «папа», потому что он любил их безумно, и они чувствовали это. Он тоже, как и его отец ходил в садик забирать дочерей после работы, благо они ходили в один сад, но в разные группы. Жена Александра приезжала с работы в семь вечера, а Филипп освобождался раньше, поэтому чаще всего и забирал дочерей домой. За все время жизни дочерей в садике только однажды случился курьезный случай. Филипп и жена с дочерьми запомнили его навсегда. Филипп случайно повстречал на улице школьного товарища, который после пяти лет работы на Севере вернулся к родителям. Они посидели в кафе и выпили. Филипп помнил, что нужно идти за дочерьми в сад, поэтому пил маленькими дозами. Подошло время отправляться за девочками, и Филипп начал прощаться со школьным товарищем. Тот предложил съездить за детьми Филиппа на такси, забрать их и передать домой жене Александре. Филипп согласился. Поймали такси, приехали к садику, выпили в таксомоторе еще по одной стопке, и Филипп направился за дочерьми. Пока он одевал Аню в теплую зимнюю одежду, сам вспотел в дубленке и опьянел заметно в жарко натопленном помещении. Когда Филипп со старшей дочерью пошли в младшую группу за Машей, стало всем понятно, что Филипп нетрезвый. Пораженная воспитательница Машиной группы не отдала ребенка отцу. Филипп не стал спорить, а забрал Аню и уехал домой без Маши. Выйдя дома из такси со старшей дочерью, Филипп больше никуда не поехал, а лег спать в одежде на диван и уснул. Пришла с работы жена Александра и увидела, что Маши нет, Аня вся в слезах, а Филипп крепко спит пьяный на диване. Жена побежала в садик и забрала перепуганную Машу.
Невольно на память Филиппу пришла опять именно младшая дочь Маша. Он помнил, что был против рождения второго ребенка и сказал об этом жене, так как в советское время денег им, как молодым специалистам не хватало ни на что. Им даже тайком от родителей пришлось заложить в ломбард обручальные кольца, которые они больше не смогли выкупить. Жена Александра его не послушала и без сомнения доносила второго ребенка и легко родила его. Маша первое время очень часто болела, так как родилась слабой, не в пример Анне. Потом она чуть не умерла от обезвоживания. У нее появилась какая-то инфекция, и поносы забирали у ребенка последние силы. Старшая дочь Аня жила у родителей жены в пригороде, и Филипп после работы часто приходил в больницу, где лежала жена с Машей. Он видел, что ребенок очень ослаб от болезни и не мог без помощи держать свою головку. Жена Александра плакала и жаловалась Филиппу, что здесь в самой большой больнице города они никому не нужны, что никто их не лечит. Филипп и тесть уже смирились заочно с тем, что Маша не выживет. Жена со слезами на глазах говорила, что она будет бороться за жизнь ребенка до последнего. Он чувствовал, что жена в отчаянии перестала соблюдать элементарную гигиену. Ее тело под больничным халатом издавало неприятный запах, а изо рта несло отвратительной смесью нечищеных зубов и всем тем, что еще оставалось в ее желудке. Сама она исхудала и была бледной, как гипсовая мумия. Самопожертвование и преданность жены больному ребенку тогда потрясли его. Филипп не мог смотреть жене в глаза, так как все время отсутствия жены в доме, он позволял себе флиртовать с молодыми девушками в компании своих друзей. Жена, как будто это чувствовала, и ее отчаяние изводило ее, что, видимо, передавалось и больному ребенку. Филиппу вдруг стало нестерпимо стыдно перед женой. Ком подступил к его горлу. Его до умопомрачения потрясло от того, что его ребенка, в котором течет его кровь, могут игнорировать в этой огромной хваленой больнице. Он спросил у жены, где находится кабинет заведующей отделением и, получив разъяснение, тут же направился туда. В бешенстве и ярости он без стука вошел в кабинет и подошел к садящей за столом крупной немолодой женщине с фигурой молочной фляги, с немыслимой укладкой обесцвеченных редких волос на голове. Филипп, едва сдерживая себя, спросил у растерявшейся заведующей, почему никто из лечащих врачей не подходит к его жене с больным ребенком. Спросив имя и фамилию ребенка, женщина начала что-то объяснять Филиппу, но он прервал ее и трясущимися губами сказал ей неожиданно для себя, что если его дочь умрет у нее в отделении, то он застрелит ее, не моргнув глазом. В этот момент по его лицу можно было сделать вывод, что этот человек в гневе был реально способен на все. Заведующая, молча и испуганно, смотрела на Филиппа и безмолвно дождалась, когда он покинет ее кабинет. Филипп, уходя, с силой хлопнул дверью, что даже с крепких косяков новой больницы посыпалась штукатурка. На следующий день жену с дочерью спешно перевезли транспортом больницы в маленькую одноэтажную, деревянную инфекционную больничку. Там врач инфекционист седая и пенсионного возраста грузная женщина осмотрела Машу, изучила ее анализы и прописала пить корень калгана. Спустя неделю, у Маши стал проходить понос, а через месяц ее выписали здоровой. Но по традиции беда одна не приходит. У жены не сцеживалось молоко. Младшая дочь, когда болела, не имела сил сосать грудь матери, и ее кормили молоком из детской кухни, а жене пришлось перетянуть грудь. Молоко плохо сцеживалось и в груди у жены начали образовываться "камни". Теперь ее положили в больницу. Филипп приходил к жене, и она опять плакала, опасаясь, что ей могут из-за мастита отрезать грудь. Филипп казался жене здоровым, веселым и полным сил. Дети по заведенному правилу жили у родителей жены, и Филипп пользовался свободой. В офисе на работе у Филиппа возник очередной роман с новой переводчицей, и это чувствовала больная жена. Она пристально всматривалась в его глаза, а он, как небезгрешный не мог отвечать прямым уверенным взглядом. Она хотела, чтобы у него оставалось мало времени, и поэтому просила его после работы чаще ездить навещать детей к ее родителям, но Филипп был уверен, что у тещи с тестем детям хорошо и ездил к дочерям как можно реже, ссылаясь лживо на усталость. Однажды он пришел в больницу к жене, и она вновь вся в слезах рассказала ему, что врач посоветовал ей обратиться к своему мужу, чтобы он отсасывал остающееся молоко из больной груди, тогда, по его словам, удастся избежать операции. В палате с женой лежали еще четыре женщины, и Филиппу пришлось на их глазах отсасывать молоко из груди у жены. Женщины тактично отворачивались, а жена была явно довольна и горда перед всеми за мужа. Она была уверена, что только ее Филипп мог ради нее делать это публично, никого не стесняясь. Это чувствовалось по лицу Александры. В течение недели Филипп ходил в больницу к жене и проделывал эту неприятную для него процедуру с грудью жены. Его мать ему рассказывала, что он в детстве очень долго и с удовольствием сосал ее грудь, но молоко из груди жены вызывало у Филиппа рвотные спазмы. В эти моменты он ненавидел разбухшую грудь жены с широким темным венчиком вокруг морщинистого соска. Он через силу проглатывал это сладкое приторное молоко, чтобы жена не заметила его отвращения. В конце концов, удалось избежать обрезания груди, но два надреза Александре все-таки сделали и благополучно выписали.
13
- Таня серьезно больна, как же она сможет учиться в чужом городе без присмотра родителей? - Спросил Филипп Катю.
- У нее в последнее время очень редко случались приступы, а чтобы дважды в течение часа... Я такого не помню, но эта поломка лифта... - Катя не договорила, но Филиппу и без того стало понятно, что остановка лифта разбудила в девушке спящую до времени болезнь. - Мы с ней живем в соседях. С первого по десятый класс проучились вместе. Ее и мои родители наказали мне присматривать за ней здесь и не оставлять без внимания ни на минуту. Они сказали, что главное - поступить, а потом, если ей будет мешать болезнь, то ее переведут на заочное отделение. Она моя самая лучшая подруга. У ее матери тоже кто-то в родне болел этой болезнью.
- Может вам после этого случая вернуться домой? Началось все символически трудно у вас в этом городе.
- Нет. Не знаю как Таня, а я хочу уехать из дома. Дома спокойнее, но скучно неимоверно. С родителями жить комфортно, но это для меня не главное. - Помолчав, Катя добавила:
- У нас там и парней-то нормальных нет. - « Вот опять та самая сильная сила, заложенная в нас», - подумал Филипп.
- На какой факультет вы хотите поступать? - Поинтересовался Филипп, чтобы не молчать, и у девушки не возникало опять ощущение неловкости. Его вопросы были сродни тем, что задает хирург пациенту перед наркозом, чтобы отвлечь больного от мыслей о возможных последствиях после операции. Он обратил внимание, что вел разговор с Катей, будто отец со своей подросшей дочерью. Его интерес к девушкам, как к возможным любовным партнершам окончательно исчез. "Вот так всегда — мужчина больше всего желает каждую приятную девушку или женщину, до тех пор, пока не знает о ней ничего", - подумал он, улыбаясь.
- Пока еще не знаем... Папа мой сказал, что я могу поступать учиться на любую специальность. Главное для него, чтобы я никогда не начала курить вдали от дома. Он взял с меня обещание, что как бы мне не было плохо в жизни иногда не пытаться взять сигарету в рот. Не знаю, почему он так настроен к табаку, но я и без его просьбы, ни за что не закурю. Хотя у нас в школе многие девчонки курят с восьмого класса.- «Не важно, на кого учиться! Важно подальше от родителей и поиск своей судьбы», - опять подумал Филипп, и в этот момент его отвлек какой-то упавший на пол предмет. Филипп догадался, что это выпало изо рта Тани зеркальце Кати в костяном футляре. Таня опять отошла от приступа. К ней вернулось сознание, и она тихо, видимо, еле живая спросила:
- Катя, ты здесь?
- Да-да! Я здесь! Скоро подадут свет — потерпи, Танечка. Сиди пока.
- Нет. Я хочу подняться...
Катя наклонилась и помогла Татьяне встать с ног Филиппа. Девушка явно обессилила от двух подряд приступов. Филипп провел рукой по полу и нащупал упавшее зеркало. Оставаясь сидеть на полу, он машинально попробовал его вставить в еле заметную щель между дверей лифта, и футляр легко проскользнул внутрь. Попытавшись его повернуть и тем самым чуть шире раздвинуть двери лифта, он увидел, что двери подались, и дневной свет из окон лифтовых площадок заполнил через образовавшуюся большую щель кабину настолько, что стало видно лица девушек. Он попытался больше повернуть прочный футляр зеркала, но этого уже не потребовалось. В образовавшийся проем между дверьми он смог просунуть ладонь свободной левой руки. Он начал толкать одну створку дверей, упершись спиной в стену кабины, а другая створка сама пошла в противоположную сторону. В одно мгновение он раздвинул двери лифта. В кабине стало светло как днем. Девушки не могли скрывать радость. Катя захлопала в ладоши, а Таня опять заплакала, но уже от радости появившейся надежды выбраться из этой страшной и мучительной для нее западни. Она прятала лицо от Филиппа, уткнувшись в плече подруге. Ей было неловко от того, что она принесла столько хлопот этому мужчине и то, что он стал свидетелем ее отвратительного недуга. В данную минуту ей очень хотелось быстрее исчезнуть и никогда больше не встречать Филиппа. Накрашенные глаза девушек от размазанных слез с тушью для ресниц походили на глаза шахтеров, которые только что поднялись из угольного разреза на поверхность. Льняное платье Татьяны казалось сильно помятым, и она то и дело пыталась его безуспешно разгладить, проводя руками по бедрам. Вокруг рта Тани засохла белая пена, которая, видимо, шла у нее изо рта во время приступов, а сдавленные Филиппом щеки имели покраснения и казались немного припухшими, и в скором времени, несомненно, на щеках девушки должны будут образоваться синяки. При свете к подругам опять вернулось желание выглядеть нормально и нравиться. Ни вверху, ни внизу не было, ни души. Люди ходили за дверьми лифтовых площадок по лестничным маршам и не ведали и не слышали ничего или не хотели вникать в чьи-то проблемы. «Это будущее всех нас, когда нас станет огромное количество на земле и только твоя семья будет о тебе заботиться и всегда переживать», - вдруг невольно подумал Филипп. Лифт остановился ближе к пятому этажу, чем к четвертому. Пролезть на четвертый этаж в небольшой проем представлялось невозможным, так как и проем был узким, и до полу четвертого этажа прыгать пришлось бы с большой высоты. Единственным способом выбраться из лифта представлялось подняться на пятый этаж - и проем оказался большим, и подсадить девушек имелась возможность. Удивляла только огромная толщина пола между этажами, но шанс выбраться имелся реальный. Он встал в проем между дверьми. Спиной он держал одну створку дверей, двумя вытянутыми руками вдавливал противоположную. До него вдруг дошло, что если неожиданно подадут электричество, то при открытых дверях лифт не сможет поехать.
- Катя, ты первая полезай по мне наверх, а потом примешь Таню, - Филипп чуть присел в проеме, чтобы Катя могла сначала встать на его колено, а потом ступить на плече, а там уже выползти на пол пятого этажа.
- Я не знаю, как я полезу по вас!- Сказала Катя, потом добавила, - Мне стыдно...- Филипп понял неловкость девушки. Она опасалась, что он может увидеть ее нижнее белье под коротким подолом платья. И опять память его отбросила к недавнему прошлому, когда обе маленькие дочери Аня и Маша еще спали в пеленках, которые по ночам обильно описывали и наполняли светлым детским калом. Разовых подгузников тогда еще не имелось. Жена могла отстирывать только описанное, а от кала ее тошнило и все это «золото» доставалось стирать ему. Летом в гостях у тещи, в огороде, он демонстративно, с серьезным видом, снимал с веревки бельевую прищепку, зажимал ею нос, затем снимал еще две и для потехи сжимал ими еще и уши. Жмурясь, Филипп укладывал десятки накопившихся пеленок с калом в большую оцинкованную ванну, заливал водой и стирал, пять раз, меняя воду, со стиральным порошком. Жена, теща и тесть неудержимо хохотали, глядя на его серьезный вид. Множество отстиранных пеленок висели на веревках и обдувались ветром. Огород родителей жены в эти часы с высоты птичьего полета походил на парад разноцветных флагов на сельскохозяйственной ярмарке.
- Хорошо! Я встану по-другому.- Филипп повернулся к девушкам спиной, опустился на колени и нагнулся вперед. Теперь он не мог их видеть снизу. - Теперь вставай мне на спину, а затем на плечи. Я поднимусь с тобой, и ты выберешься на пол пятого этажа. - Все это время Филипп удерживал руками раздвинутые двери лифта. Катя сняла с ног сандалии и ступила Филиппу на спину, затем по очереди на плечи, все это время, как Филипп, она держалась руками за торцы раздвинутых дверей. Филипп медленно поднялся с Катей на плечах с колен, и та смогла легко сойти с плеч на пол этажа, чуть нагибаясь при этом, чтобы не удариться головой о верхний край дверного проема лифтовой кабины.
- Я здесь!! - радостно прокричала довольная Катя сверху.
- Таня, теперь ты, - скомандовал Филипп.
- Я боюсь... - робко и неуверенно сказала обессилившая девушка.
- Таня, не бойся! Это легко! - Крикнула Катя, и Таня несмело сняла тоже сандалии, потом неуверенно ступила Филиппу на спину, на которой увидела разрывы на рубашке и кровяные подтеки в этих самых разрывах. Она поняла, что эти раны от ее ногтей. Она, избегая возможности наступить на кровавые пятна на спине Филиппа, медленнее, чем Катя, встала на его плечи, и тут подруга наверху благополучно подхватила ее под мышки. Девушки обе оказались на полу этажа.
- Филипп, мы подержим двери, а вы попробуйте вылезти! - Крикнула радостная Катя. Филипп, действительно взялся за металлическую кромку начала этажа, легко подтянул свое тело, и как на брусьях гимнаст вытолкнул себя по пояс вверх выше пола, затем закинул правую ногу на этот пол и тотчас оказался в компании девушек.
- Слава Богу! - Вырвалось у Филиппа. - Пойду мыться.
- Мы тоже сегодня больше никуда не пойдем, - сказала счастливая Катя. Они вместе поднялись на шестой этаж по лестнице и пред тем, как разойтись по своим номерам, Филипп остановился и спросил:
- Таня, тебе так тяжело было в лифте... Может тебе нужно вернуться домой и хорошо отдохнуть, а уж потом думать об учебе?
- Нет. Я останусь, - тихо и, смущаясь, ответила девушка.
14
Прошло два дня. Филипп выполнил поручение компании и собирался на утреннем поезде вернуться в Москву. Его приготовленные вещи стояли у двери номера. Солнце еще не взошло, но было светло, и он присел "на дорожку" на балконе и стал смотреть на далекий горизонт. Неожиданно для себя ему показалось, что горизонт за городом с высоты его этажа имел едва уловимый изгиб. «Неужели я сумел разглядеть с шестого этажа подтверждение того, что земля круглая?!». Он опять пробежал взглядом по всему видимому горизонту слева на право, и вновь ему показалось, что он видит трудно угадываемый изгиб. «Неужели земля такая маленькая?!» - Поразился он. «Вовсе не обязательно мне лететь высоко в небо, чтобы понять, что земля неимоверно маленькая. Она по сравнению со всеми во вселенной небесными объектами является одной микроскопической пылинкой, поэтому мы все на этом маленьком обитаемом шарообразном кусочке земли и воды живем не случайно. Не может быть так, чтобы одна пылинка во вселенной имела условия для жизни людей, а все остальные миллиарды миллиардов не имели. Или подобных нам существ бесконечное множество, или нас не должно было быть вовсе. Что-то и кто-то вложили в нас самые сильные силы, чтобы мы размножались и увеличивались в количестве до бесконечности. Эти силы заставляли меня прикасаться к интимным местам маленькой девочки и даже мальчика в детском саду, эти силы заставляли меня красть у тети деньги, эти силы заставляли меня с первого дня после свадьбы по сегодняшний изменять жене, эти силы заставляли мою жену проявить настойчивость и напомнить мне, что я обещал на ней жениться, затем родить моего ребенка и выходить его, во что бы то ни стало, эти силы заставляли меня искать легкий несоразмерный приложенным умственным и физическим силам заработок, который дается нажатием одной кнопки компьютера, и который в первую очередь хочется потратить на женщин, эти силы толкали двух девочек сразу после школы в даль от дома, чтобы найти свое счастье, несмотря на неизвестность и болезнь, эти силы заставляют дежурную на этаже в гостинице красить ярко-красно губы с раннего утра, эти силы заставляют тысячи никому не ведомых писателей и поэтов во что бы то ни стало напечататься, и получить известность, пусть даже в сортире, эти силы заставляют моего стареющего отца до сих пор стоять перед зеркалом и подолгу поправлять свои волосы, эти силы заставляют сотни миллионов мужчин и женщин искать друг друга и находить, эти силы заставляют миллионы пар расходиться и опять искать другого партнера, эти силы на удивление сверх всякой разумной меры заставляют плодиться именно жителей Африки и Южной Азии, несмотря на нищету, голод, болезни, эти силы увеличили количество людей на земле в тысячи и миллионы раз со времен незначительного количества наших прародителей на земле. Каждый добавленный рот на земле, добавлял проблем его семье, эта семья добавляла проблем своему поселку, городу и государству, а каждый новый рот государства добавлял микроскопическую проблему всему человечеству. Значит, все перемены на нашей земле происходят от того, что самые сильные силы, управляющие нами, не могут нам дать остановиться и не плодиться, и поэтому не могут нам дать возможность не увеличиваться числом бесконечно. Эти самые сильные силы не могут позволить нам погибнуть от своих рук в результате разрушительных войн, несмотря на реальную теоретическую возможность этого. Эти самые сильные силы, добавляя рты на земле, не только усовершенствуют все политические системы, но и объединят их, в конце концов, в одну и самую оптимальную. Эти самые сильные силы позволят нам реально встретить ближайших досягаемых соседей в родной галактике. Эти самые сильные силы, добавляя рты, заставят нас добиться таких технических достижений, что никакие космические коллапсы не способны будут нас уничтожить. Сейчас мы никогда не сможем погибнуть от блуждающих комет или астероидов, если мы пока даже не готовы технически их остановить. Подобные нам существа живут уже миллиарды лет, и именно они передали нам самые сильные силы не для того, чтобы дать нам погибнуть всем случайно. Такие же самые сильные силы, вложенные в инопланетян, дают нам беспроигрышный шанс жить и добавлять рты, в растущем количестве которых каким-то образом инопланетяне нуждаются сами, как я нуждаюсь в женщине, а женщина во мне. Как бы это не казалось странным, но не только наше поведение и поступки совершаются этими самыми сильными силами, но и каждый взмах руки, каждый шаг, улыбка, слезы, мимика все-все совершается этими самыми сильными силами. За нас всех и всем нам с рождения до смерти определен смысл жизни самыми сильными силами. Иногда, кажется, что эти самые сильные силы в нас слепы, потому, что нередко толкают нас на крамольные поступки по меркам человеческой морали, но эта слепота в общем взгляде на поведение всех людей оказывается поразительной зрячестью, подобно младенцу в утробе матери, который, несмотря на закрытые глаза, неминуемо выходит только в одном направлении - на белый свет и добавляет, таким образом, еще один открытый рот на земле, который требует пищи, а после прихода сытости тут же ищет с кем совокупиться...»
Филипп посмотрел на часы и понял, что пора идти на вокзал. Через семь часов, он подъехал к подмосковному дому родителей жены. Александра с Аней сидели на лавочке возле палисадника довольные и счастливые от летнего тепла, щелкая жареные семечки. Маша невдалеке играла в компании ровесников в «войну». В руках она держала игрушечное деревянное ружье и пряталась от «противников» за деревом. Завидев отца, Аня и Маша бросились к нему наперегонки с криком:
- Папа приехал!!! - Филипп наклонился довольный к дочерям, поцеловал их и передал одинаковые подарки — две одинаковые коробки конфет и две одинаковые мягкие игрушки. Дочери сразу отошли от отца и начали сравнивать игрушки и конфеты, с тревогой отыскивая различия, но различий по традиции не нашлось. Девочки побежали довольные показывать свои подарки соседским детям. Затем подошла жена и, улыбаясь, поцеловала Филиппа. Неожиданно вновь подбежала Маша с ружьем на шее и сильно прокричала, чтобы отвлечь Филиппа от разговора с мамой:
- Папа! Папа!
- Да, моя хорошая.
- Я хочу тебе по секрету что-то сказать. Давай отойдем! - Маша потянула Филиппа за рукав в сторону, чтобы никто не мог ее услышать. Они отошли далеко, и дочь тихо сказала:
- Папа, купи мне солдатскую форму.
- Зачем тебе?! - удивился Филипп.
- Надо! – Но, видимо, поняв, что этого мало продолжила,
- Вон у того высокого мальчишки, настоящая военная фуражка. Видишь? - Спросила Маша, понижая голос до шепота, как бы опасаясь, что ее кроме отца может услышать кто-то еще.
- Вижу. Но у него нет формы, - заметил Филипп.
- Ну и что! А мне нужно форму!! – Капризно наклоняя голову набок, почти прокричала Маша, и чуть подумав, тихо добавила:
- Тогда он будет меня брать в свою команду, – неожиданно для себя откровенно сказала дочь, смутившись и покраснев. - Они все время у нас выигрывают! Вот!! – Как бы оправдываясь, но довольная своей находчивостью, опять громко произнесла дочь.
- Хорошо, Маша. Готовой формы твоего размера не найти, а заказать пошить я могу.
- Ура!!! – Закричала счастливая дочь и тут же побежала всем рассказывать, что папа ей сошьет настоящую солдатскую форму. Она быстро, с визгом и с широко раскрытыми глазами скорее бежала прочь, унося немедленно обещание отца, чтобы он не мог добавить какие-нибудь условия или сказать о сложности выполнения обещания. Она сознавала, что чем громче и радостней она будет кричать в данную минуту, что ей легко давалось, тем меньше шансов у отца не исполнить данное слово. Она понимала, что он не решиться омрачить такой ее бурный восторг.
Предстоящей осенью Маше нужно будет идти в первый класс школы...
|
