Говорят, что не бывает дружбы между девушками. Типа стер-вятничают они, ну, или как это сказать? Я вообще не филолог… Вот Юлька, та – да. Хотя она тоже филологов не любит, видимо, сказы-вается ее журналистское образование. В университете между фило-логами и журналистами особой любви не прослеживается. Ну вот, опять я съехала на обочину. У меня всегда так. У Юльки бы лучше получилось. Я вообще хотела начать с того, что мы с Юлькой живем вместе уже три года. И вроде разъезжаться не собираемся. Не соби-рались… Хотя вряд ли можно сказать, что мы дружили. Юльку я, в основном, вижу со спины. Она сидит в кресле, сгорбившись над кла-вой, лежащей на коленях и вдохновенно лупит по клавишам. Это по звуку – вдохновенно, а лицо абсолютно каменное. И ни на что она при этом не реагирует. Но я знаю, что такие долгие периоды преры-ваются, и Юлька даже разговаривает со мной не междометиями, а полноценными предложениями, мы гуляем по городу, пьем пиво. А через день-другой, спина снова появляется у меня перед глазами. Но этот день-другой как раз и примиряет меня с Юлькиным образом жизни.
Мы стали жить вместе совершенно случайно. Если бы я осоз-нанно этого хотела, ничего бы не получилось. Мне срочно нужна была соседка в квартиру, сроки оплаты за следующий месяц подхо-дили все ближе, а денег было ровно в два раза меньше. Я сидела в парке около университета и печально не хотела идти домой, чтобы не встретить хозяина, жаждущего денег. Я пила пиво и кормила с рук голубей.
- Девушка, вам грустно? – передо мной стояла худое лохматое существо в дурацких желтых очках, с ноутбуком в одной руке и с чекушкой водки в другой. – Мне надо, чтобы вам было грустно. Со стороны ваши эмоции производят сильное впечатление. Можно я их заберу?
- Да пожалуйста, - я слегка разозлилась и поднялась, чтобы уйти.
- Не уходите, пожалуйста, а то вы унесете эмоции с собой. А с ноутбуком бегать за вами мне будет неудобно физически, - худое существо шлепнулось на другой край скамейки и ожесточенно за-шлепало клавишами.
Через пять минут я разглядела, что существо больше похоже на девушку. Еще через пять минут я допила пиво и закурила. Еще через пять минут, девушка хлопнула крышкой ноутбука, открыла водку и улыбнулась.
- Меня зовут Юлька. Водку будешь?
- Буду. А тебе есть, где жить?
- Завтра начну жить с тобой.
Я медленно закрыла рот, чтобы снова его открыть:
- А… я же ничего еще не предложила…
- Ну, хочешь ты переедешь ко мне? Ты классный генератор эмоций. Мне это подходит. Так что не волнуйся, сама по себе ты ме-ня не волнуешь.
- Да я… Ладно, ничего… - я отхлебнула водки и задумалась. – Но, может, хотя бы больше о себе расскажешь? Понимаю, что это все ерунда, что человек узнается в процессе долгого общения и все такое… И тем не менее.
Юлька, забрала у меня бутылку, сделала большой глоток. По-трепала себя по волосам и, глядя куда-то в дальние кусты, заговори-ла, без выражения, будто считывала с листа:
- Меня зовут Юлия Александрова. Да, что там, фигня, просто Юлька. Я еще относительно не слишком стара. На данный момент мне не набежал даже двадцатник.
Я родилась во вполне интеллигентной семье. Папа в нашем маленьком городе, к моему рождению, да и после него, добился не-многого, но был весьма уважаемым человеком. В молодости папа пописывал стишки и прозу, впрочем, довольно посредственные, что не помешало ему выпустить книжку в мягкой серой обложке, тираж которой благополучно занял целый угол в нашем подвале.
Мама была самой обыкновенной женщиной. Она до замужест-ва стремилась сделать карьеру. Но появление в ее жизни моего отца, подкосило все ее амбиции под колени. Она переквалифицировалась в домохозяйку по совместительству работающую в унылой конторе типа «Ремтехспецснабжиртрест».
Нет, ничего такого не надо думать, я любила своих родителей. Я же не зверь какой-то. Хотя…кто знает. Впрочем, это лишнее.
Отец всеми силами постарался вылепить из меня цивилизо-ванного, интеллигентного человека, который поступается своими принципами ну разве что в самых крайних случаях. Беда в том, что каждый случай мог быть крайним.
Наша семья считалась даже не классической, нет, образцовой. На всех городских праздниках отец толкал речь с трибуны, поздрав-ляя горожан, потом спускался вниз, брал маму под руку и они про-гуливались по площади здороваясь и беседуя со знакомыми. Я до какого-то времени болталась у них под ногами. А потом перестала.
Перестала, когда на мое восьмилетие родители подарили мне пишущую машинку. Они поняли, что я безнадежно больна графома-нией. И решили, что лучше я буду щелкать клавишами, чем по всей квартире будут валяться клочки бумаги с записями, сломанные ка-рандаши и истекающие тушью ручки.
Я начала писать, когда решила, что мир требует хорошей, очень хорошей коррекции.
На самом деле, когда чего-то хочешь, а - не получается, доста-точно написать историю по-своему, и мир будет исправлен. По крайней мере, у меня в голове. А это уже немало.
И если бы все так и шло дальше, я бы стала, может быть про-сто хорошей журналисткой, может быть писателем средней руки. Выпустила бы, как мой отец, никому не нужную макулатуру и радо-валась, и, выпив пару пива в гостях, пестовала бы свое тщеславие, раздавая книжки с автографами, прекрасно зная, что как только я уйду, книги по причине серости обложки и содержимого сунут в кармашек садового туалета.
Но так дальше не пошло, потому что я кое-что поняла. Тебе интересно? – Юлька прервалась, хлебнула водки и поглядела на ме-ня.
Вопрос такой она задала зря. Я сидела совершенно обалдев-шая от такого непрерывного потока слаженных слов. Каждое слово подходило друг к другу, как деталь паззла, как… ну, не знаю, не фи-лолог я. Не умею сказать. Вот Юлька пока говорила, от нее просто шло излучение чувств. Каждое слово имело окраску.
- Так мне продолжать? – Юлька допила чекушку и бросила ее в траву. – Хотя, может, лучше завтра? В другой раз. Ты извини, мне пора.
- Так быстро? – огорчилась я. Но Юлька больше не улыбалась. Ее лицо как-то закаменело и погасло. Продолжать разговор, видимо, не было смысла.
- Напиши мне адрес и телефон. Завтра я перееду. Освободи мне пару полок в шкафу. Да, и, пожалуйста, еще пять минут побудь в таком настроении.
Через пять минут Юлька снова хлопнула ноутбуком. Встала и, не оглядываясь, ушла.
Тогда я еще даже не знала, что думать. Так или иначе, мы ста-ли жить вместе. Когда Юлька не торчала у компа, она становилась идеальной соседкой.
- Ты понимаешь, я пропускаю, фильтрую, очищаю и концен-трирую эмоции, - во время наших редких пьянок пыталась объяс-нить она мне. – Они становятся настолько чистыми, что во мне даже осадка не остается. Никогда.
- Не понимаю, - я стучала бутылкой по столу. – Не понимаю! То есть как можно каждую минуту своей жизни использовать для сбора чужих эмоции? Каждую минуту себя контролировать… А по-том использовать… Любую эмоцию… как так-то?
- У меня нет моих чувств, ты понимаешь, нет? Даже сейчас я ору на тебя, а на самом деле я – отражение твоего возмущения. А завтра, послезавтра когда-нибудь мне понадобится искреннее воз-мущение. Я его достану, и кусок готов.
Но такие беседы долго не затягивались. Юлька быстро трезве-ла и садилась за работу. А я допьяневала одна и листала ее книжки. Все три по очереди. Между прочим, все три книжки я купила сама. Юлька же просто убедилась в издательстве, что они вышли, и они стали ей больше не нужны. Дважды одну и ту же эмоцию одного человека Юлька в своих рассказах не использовала. Она, как гово-рит, за «чистоту» литературы. С ее точки зрения, чистота литерату-ры в искренности переживаний. Не ее переживаний. Не знаю, как сказать, я не писатель. Никогда им не буду. Насмотрелась. Я ведь надеялась, что раз Юлька эмоционально мертва, значит, она и врать не умеет. А когда это замечала, то только хихикала. Уж больно это смешно смотрелось, когда Юльке нужны было для чего-то любов-ные переживания. Она быстро заклеивала какого-нибудь заранее выбранного мальчика.
По ночам они сидели на кухне, курили, вели долгие разгово-ры, Юлька ловко бросала на струны гитары зарифмованные за пол-часа до прихода мальчика проникновенные строчки. Мальчик бал-дел и бледнел. Это если нужна была романтика. Когда нужно было что-то более физическое, Юлька снимала на пару дней хату и вела себя, скорее всего, по-другому. Не знаю, не интересовалась. Меня больше веселил момент сжигания мостов, после использования нужного переживания. Юлька просто на неделю-другую плотно па-дала на кресло перед монитором, предварительно продиктовав на автоответчик, что-нибудь заведомо печальное для опустошенной симпатии.
Как-то даже один из поставщиков эмоции пытался покончить с собой, наглотавшись какой-то дряни. Вот тогда у меня нервы не выдержали. Я наорала на Юльку и заставила пойти к нему в больни-цу. Она молча меня выслушала. Молча оделась и ушла. В больницу. Позже оказалось, что она принесла бедному мальчику с промытым желудком умную книжку. Под названием «Эстетика самоубийств».
Но повторяю - Юлька никогда не повторялась.
Однажды, ей понадобились детские слезы. Она их, конечно, получила. Рассказ, кстати, из второй по счету книжки. Весьма, знае-те ли, весьма…искренен, что ли… Не знаю. Просто, когда я видела, как они все делаются, я потом читала очень немногие. Так вот, сра-зу после эпизода с плачем ребенка я и задумалась. Еще больше.
- Юль, слушай, а тебе никогда никого не жалко? – я впрочем, не рассчитывала на ответ. Юлька опять была на волне чужих эмо-ций.
Но она почему-то услышала. Пожала плечами. И все-таки со-изволила ответить:
- Знаешь ли, ты же точно читала мой рассказик, о том, как у одной женщины была дочь-наркоманка, которую однажды жестко…
Я торопливо кивнула. Когда я читала этот рассказ впервые, у меня появилось желание долбиться кулаком в стену и выть от не-возможности что-то изменить.
- Эта женщина, у которой потом разорвалось сердце из-за доч-ки, - все также спокойно глядя на меня, продолжала Юлька, - списа-на с моей матери. К сожалению (насколько я могу сожалеть), эмоции дочери-наркоманки у меня на похоронах и после не получились, и поэтому пришлось их списывать с моего брата. Хотя как раз он-то и не был плохим сыном. Понимаешь, я полгода творила со своим те-лом всякие гадости, чтобы получить двадцать страничек «чистого» рассказа.
Я не нашлась, что ответить. Может быть, в литературе так и заведено. Но мне и тогда уже показалось, что не слишком «чисто» все получается. Какой-то литературный фашизм. Ха, чистота расы… Ну, я же говорю, не филолог я. Просто генератор.
На самом деле, я никогда не верила, что Юлька ничего не чув-ствует. Люди же разные. Она просто слишком гордая, чтобы эмо-ционально раздеваться при ком-то. Я так думала. Ведь же правда, сложно поверить в абсолютное спокойствие, когда я видела, как она мечется от недостатка впечатлений. Обычно это начинается, когда у окна толпятся сумерки. Видимо, они еле слышно стучат в окно и рассказывают, откуда они только что пришли и что там видели. Юлька слышит все это и начинает беспокоиться, «что где-то бездар-но в воздух улетают эмоции». Это я ее цитирую.
Но как-то таким вот смутным вечером Юлька решительно столкнула клаву с колен и поднялась.
- Пойдем гулять?
- А твоя новая работа? – я подумала, что для новой работы не хватает каких-то чувств. В таких случаях я сопровождала Юльку до первого же подходящего источника, который мог оказаться кем угодно – бомжем, пьяницей, кучей тупых гопников, пьяной прости-туткой… Да хоть кем. С любыми трудными последствиями.
- Да фиг с ней, - беспечно махнула рукой Юлька, задевая мышь и роняя ее на пол, - ой, простите, мышь.
Я улыбнулась и стала одевать ботинки.
- Так как же работа?
- Хочу гулять с тобой всю ночь и… вообще, мы давно не об-щались. Я знаю твои эмоции, но я не знаю, что у тебя в голове. Я живу с тобой, но так редко вижу тебя. Не пора ли познакомиться?
- Я могу сказать то же самое, - пробормотала я, не зная, что думать.
- Вперед! – Юлька шлепнула на голову бейсболку.
Мы обманули синие сумерки. Они долбились в наши окна, а мы шли и смеялись над ними. Мы пили пиво, смотрели на желтые, красные, темные глаза домов. И вдруг Юлька перестала быть суще-ством, собирающим эмоции. Она болтала, не переставая, а я шла и смотрела на ее живое, а оттого еще более забавное и какое-то безум-но настоящее лицо.
- Нет, ты представляешь, как это здорово, идти и радоваться тому, что идешь? Да еще с тобой… Я вдруг поняла, какой я бываю свиньей. Тебя же, наверное, жутко бесит, что, как тебе кажется, я использую людей. Но это же не так, это нечестно, - Юлька допила пиво из банки и смяла ее. – Вот, я говорю об этом. Это с человеками, тем более, хорошими, я делать никогда не буду.
Банка неловко звякая свежесмятыми углами покатилась по ас-фальту.
- Пас! – заорала Юлька и пнула ее.
Я ловко перехватила, повела… Юлька запуталась у меня в но-гах, но забрала банку себе.
- Слабо? Да? – она кругами водила банку вокруг меня.
- Мне слабо? Да я просто фору тебе даю!
Мы неслись по улице, перебрасываясь банкой и словами. В конце концов, банка просто потерялась, и мы бежали просто так. И Юлька смеялась. Вы не поверите, это так редко бывает.
- Фух, - Юлька затормозила, уперлась ладонями в колени и попыталась отдышаться, - да-а, легкие не те. По пиву?
- Ты хочешь, чтобы и печень была не та? – я вдруг почему-то резко стала жутко счастлива.
Юлька наклонилась перешнуровать ботинки.
- Тань, слушай… - Юлька, нелепо извернув шею, смотрела на меня снизу вверх.
- Да? Ну чего? – я вдруг заметила, что у Юльки глаза одного цвета с сумерками и почему-то блестят.
- Все хорошо, пойдем за пивом, - Юлька легко вскочила и взя-ла меня за руку. – Бежим, а то пива не хватит…
И мы побежали, только уже не так быстро. Улица была стран-но-пустой, и наш топот (легкий – от Юлькиных мягких ботинок, тя-желый, бухающий, - от моих «бульдогов») отскакивал от листвы, укрывшей асфальт, и прокатывался вперед и назад, охраняя нас.
Взяв по бутылке пива, мы сбавили темп и незаметно забрели к реке. Она блестела в свете одиноких фонарей растительным маслом.
Юлька взяла сигарету в зубы и вдруг, вместо того, чтобы при-курить, стала громко резать воздух рифмованными строчками. Я та-ких стихов у нее раньше не слышала. Нет, я не филолог, но фразы были точные, правильные, резкие и такие до боли совпадающие с сегодняшним вечером. Слова вплетались в падающие листья и мед-ленно планировали вдоль реки. И кто их поймает вниз по течению?
Но я тупо пила пиво, все равно не могла бы ничего сказать. А в похвалах Юлька не нуждается.
- Танька, я люблю тебя! – и тишина повисла, и листья, лишен-ные резких, точных слов, стали улетать быстрее.
- Что? – я все еще тупо пила пиво.
- Ты еще не поняла, что это наш вечер? Я люблю тебя. Ты по-смотри, как все здорово! Танька, ты… Я дура была…
И тут до меня вдруг дошло. Я улыбнулась, и почему-то захо-телось плакать. Я глотнула пива еще, и еще… А потом бутылка ока-залась пустой. А потом оказалось, что Юлька стоит совсем рядом. А я обнимаю ее.
Козырек Юлькиной кепки уперся мне в лоб.
- А нафиг! – Юлька сдернула бейсболку и зашвырнула ее в темное масло реки. И поцеловала меня.
И я поняла, что все встало на свои места. Но испугалась.
- Юль, а может, ты просто ищешь новых впечатлений? Тогда не надо, не со мной…
- Да ты что, солнышко, я не могу так с тобой! Ты же самое главное, что у меня есть. Хочешь, я больше не буду баловаться с бу-квами? – Юлькины глаза блеснули, обнажая слезы.
А я… я стала счастливой, как последняя эгоистка. Юлька больше не будет делать «чистую» литературу. И вообще никакую не будет делать. Она будет со мной. И ей со мной хорошо.
Мы медленно пошли домой, держась за руки. И Юлька опять говорила… И я поняла, что это все не случайно. Я просто ничего не замечала раньше.
- Тань, ты меня извини, я просто иногда боялась, что ты не за-хочешь меня больше видеть, если я вдруг бы раньше сделала такой жест. Я боялась… - Юлька почти шептала, низко опустив голову, перебирая мои пальцы.
А ночь оказалась тихой и теплой. Люди в домах спали, ели, занимались любовью, расставались и ссорились и плевали на нас с высокой колокольни. Но и мне было наплевать. Мне хотелось, идти вот так, с Юлькой, с ее шепотом долго-долго, медленно-медленно и рядом-рядом. Блин, нет, я не филолог. Я не могу… не могу я слов подобрать нужных и понятных.
Но это была правда, понимаете? Юлька не соврала. Она бро-сила свои рассказы, перестала доить человеческие чувства.
Только иногда я не знала, к чему отнести седую тоску, мель-кающую подолом у нее в глазах. Все чаще и чаще.
- Что случилось? – стандартно спрашивала я. – Все хорошо?
- Ничего, - стандартно отвечала она. – Все замечательно.
Однажды я проснулась от стука клавиш. Я открыла глаза, зная, что увижу. И, соответственно, я это и увидела. Юлька сидела впол-оборота ко мне. Я видела ее абсолютно счастливое лицо. Пальцы бе-гали по клавишам, изредка замирая в паузах мыслей. Судя по полосе прокрутки с правой стороны экрана, Юлька занималась креативом уже давненько и страничек на двадцать.
У меня внутри что-то сжалось. Я кашлянула. И замерла, поняв, что сейчас она обернется, и я увижу ее пустые, выдохшиеся глаза. Она обернулась. Пустота мигнула и исчезла. Юлька улыбнулась и бросила в меня подушкой с кресла. Я тут же послала ей свою.
Остановились мы, когда, ненавистная мной клава слетела на пол, диски у компа ушуршали следом, а Юлька пыталась положить меня на лопатки.
- Поехали прыгать с вышки? С парашютом? Клево будет?
Я поняла, что совсем-совсем ничего не изменилось. Все также здорово, как было. Я скатилась с дивана и запрыгнула в джинсы.
Мы выбежали из дома и забежали в троллейбус.
- Я ни разу не прыгала с парашютом, - призналась я.
Вышка показалась впереди, оранжевый парашют половинкой ссохшегося апельсина висел рядом с ней.
Мы получили билетики, посмеявшись над штампом «сохра-няйте билет до конца мероприятия». И начали подниматься.
Где-то в районе пятого поворота винтовой лестницы я начала повторять фразу, что я никогда… не прыгала…с парашютом…
Юлька хохотала.
- Ну не обратно же спускаться! Все уедем.
Да, обратно было бы неудобно. К тому же следом за нами ка-рабкался инструктор. «Скидыватель», как окрестила его Юлька.
Мы выбрались на площадку. Ветер трепал вышку и гудел в моих волосах. Я шагнула пристегиваться.
- Танька, скажи, что ты прочитаешь мой рассказик. Я вдруг вспомнила, что он для тебя, - попросила Юлька. – Я просто проща-лась с буквами. Но не могла же я ничего не написать для тебя. Ты его можешь стереть.
Я кивнула. Это она вовремя. По крайней мере, пока она это говорила, скидыватель застегнул все карабинчики и пришвартовал меня к парашюту.
- Пошла я, - обреченно кивнула я и вцепилась в поручни у края вышки.
- Ну! – поторопил меня инструктор.
- Бросьте меня, - махнула я рукой и задохнулась воздухом, бросившимся навстречу. Но через мгновение я просто парила поти-хоньку вниз. Там меня подхватили и сняли брезентовую сбрую.
Я отошла, прикурила трясущимися руками. Юлька махала мне рукой и что-то кричала. Ветер принес вниз слова: «Это будут супер-эмоции». Потом почему-то она оказалась у самого края.
А потом она полетела. А парашют остался болтаться половин-кой апельсина наверху.
Юлькин полет был быстрее моего. И сбрую с нее снимать не понадобилось. Потому что она ее не надела.
А я в этот день вернулась домой поздно. Села на телефон, на-до было позвонить Юлькиным родителям, вообще, обзвонить зна-комых. Оказалось, что надо помыть посуду, полить цветы, протереть монитор. «Да, еще рассказик», - вспомнила я.
Села читать. Юлька писала про нас. Про двух девушек. Одна из которых потом умерла. Она вычерпала меня до дна, но написала все так, как я не могла рассказать. Ну, не филолог я.
А обрывался рассказик жирным многоточием и постскрипту-мом: «Я никогда тебя не любила. А теперь допиши».
|
