Белая корова
Обезьянка тащила белую корову по темному пляжу Рио, было тяжело и неудобно, тело было совсем бездвижным и окончательно расслабленным. Почти конечное расслабление, которого все ждут и боятся.
В последнее время, обезьяна все чаще мечтала о Чемодане, черном или красном, Чемодане с новыми, хрустящими, пахнущими свободой купюрами с изображением лысого и зеленого мужчины. Бедняжка в мельчайших подробностях рисовала в воображении тот день, тот час, тот миг, превосходивший хорошую еду, секс или даже победу, миг, когда ее волосатые лапы коснуться Его вспотевшей от летнего солнца кожи. И тогда...! Свобода, свобода, свобода! Новый, желанный, ожидаемый поворот заберет малышку в море горького шоколада, в море беспрекословной вседозволенности. Голой девочка побежит по центральным дорогам провинциального города, поцелует на прощание холодную периферию и плюнет в лицо лицемерному дрессировщику в цирке.
Ее мечта сбылась. И она очутилась в солнечном Рио, там же обрубила последнюю нитку, которая связывала ее лапы с подвешенными к белой корове грузами и небрежно, пытаясь задеть и ударить о каждый камень, тащила корову. На пляже было тихо, пляж спал и лишь волны успокаивающе шумели, вспоминалось море, Красное море, нарочитые высокие пальмы, обезьянка с белой коровой отдыхала на море этой зимой. Тогда было мерзко, все вокруг веселились, выпивали, танцевали, пели песни, ели, купались, а с ней рядом была белая жирная неповоротливая корова и как вирус-душегуб пробиралась к ней в глотку, разъедала полость рта, мартышке рядом с ней не хотелось ни есть, ни петь, ни веселиться. Буренка просто напросто душила ее губительными разговорами, которые казалось, состояли из отравляющих газов. И теперь, когда обезьянка тащила ее по безлюдному пляжу Рио, ей хотелось вспомнить обо всем самом отвратном, чтобы с большей силой ударять белую корову о камни, о мягкую гладь песка, о каждую дощечку пирса. В ней было столько злости и дьявольского торжества, что казалось она, могла бы забить ее до смерти кусками ваты, утопить в воздухе, сжечь в воде.
Мартышкино платье слегка, намокало внизу, цепляясь о мягкую белую пену волн, ее глаза блестели одержимостью своего превосходства над коровой, губы распухли от удовольствия, в этот безнравственный миг жестокости она была безумно красива, красива как никогда. Задние лапы уверенно шли по дороге лунного света на мокром песке, передние были напряжены, такой привлекательной напряженностью как это бывает у молодых еще неокрепших юношей. Запутанная шерсть журнально блестела под бликами звезд, поясница существовала как будто бы отдельно, своею жизнью и, не обременяя себя техническими составляющими движения тела, пленительно отклонялась, создавая волнительный прогиб, заостряющий внимание на ее ярко красных ягодицах. Вдали был виден свет дорожных магистралей, свет фонарей, свет неоновых вывесок ночных клубов, свет в номерах отеля, слышались звуки зажигательной бразильской музыки, звуки машин, интернациональный звук разноязычных ночных разговоров. Мартышка любила ночь, свет в дали, звуки в темноте, зажигательную музыку… Она влюбилась в эту ночь, в себя в этой ночи. Словно она поднялась на вершину горы и дальше уже некуда, дальше только Небеса, она на пике и теперь ветер покорно обдувает ее длинные локоны шерсти. На пике праздника за чертой, на пике утоленного гнева и поощряемой жестокости.
Море приятно шуршало как будто фантики от конфет в Новый год, луна присматривалась сверху к мартышкиным следам на мокром песке, к следам от коровьего тела, которое волокла сумасшедшая обезьяна. И ей было абсолютно плевать, что делать с полумертвой тушей дальше, убить окончательно или зверски издеваться над телом, она была готова тащить ее еще многие километры. Обезьяна возвысилась, она наслаждалась ядовитой смолой осязаемого превосходства. Она подавила большую белую тучную корову. Ей было в радость тащить ее, оттягивая ее копыта, ломая ее кости. Искренняя радость. Катарсис.
Вокруг гремела праздничная эйфория, музыка зажигала манящие огни, и порочные существа в который раз намерено, летели на свет, чтобы снова обжечься, обезьяна тащила корову вдоль полосы, отделяющей Землю от Моря. Обезьяна старательно представляла, как психоделически выглядит в это время, то время, когда бесчеловечно тащит коровье полуживое тело, и каждый раз, когда она приходила в сознание обезьяна брала ее за шею двумя мощными лапами и била головой о песок, окунала в дно песчаного пляжа, как сигарету в пепельницу, коровье сознание потухало. Мартышка не знала, что или кто направляет ее, но знала, что сейчас было свободно и легко, радостно и безумно, как любит она.
Ночь растворялась в пространстве, словно краска в стакане с водой и впускала в себя всех, кто желал не спать в эту ночь, сегодня синяя крышка моря совсем не пугала, а напротив взывала томным сладострастием. Блестели разными бликами хрустальные звезды, полная луна светилась зеленоватыми оттенками. За крышкой моря стонал горизонт, вожделея продолжения ночи. Пожалуй, в эту ночь все курочки-дурнушки заснули где-то у себя или были заперты дома. Расточительные, незнающие меры, праздные создания осознанно тонули в черной гуще теплой темноты. Металлические птицы летали по дорогам, растворяясь в желтом цвете фонарей, приятная теплота заполняла вздохи, пахло морем и острой свежестью.
Сверху виднелись растворенные в ночном воздухе незнакомой, поэтому странной страны силуэты, размазанные по желтому полотну пляжа. Снималась будто в рапиде Земля. На замедленной Земле обезьяна тащила корову так, словно пыталась истереть кусок мертвого мяса на кухонной терке. В это время обезьянье лицо сворачивалось, как испорченная сметана. Становилось каким-то как будто бы желтым и комкалось как лист старой выкинутой печатной бумаги с неудавшейся рукописью. Белая корова напротив, оставалась, необъяснимо свежа, ее изможденные глаза молчали, наверное, о светлой пастушьей музыке. Раздражительно лучезарная морда.
-Ты знаешь, а я тебя все равно люблю. Четко и внятно выскользнуло из разбитых коровьих губ.
Мартышка испугалась, ведь в ее сознание уже давно был выстроен обстоятельный план кремации тела. Предпочла молчать и тащить ненавистную буренку дальше, словно не слышит ничего.
-И знаешь, даже сейчас люблю. Помнишь, раньше, когда ты была маленькая мы ходили на речку. Денег правда тогда было мало, но я все отдавала те…
-Заткнись сука! Я ненавижу тебя! Обезьяна дала ей ногой прямо по рту и из ее рта ручьем полилась кровь вперемешку с рвотой и раздробленными зубами.
Как большая черная рыба, Небо надувалось все больше и больше, скорости возрастали, казалось, еще немного газа и металлические птицы вот-вот превратятся в точки на асфальтовом облаке пыли. В безумном, придуманном пространстве никто не видел, как безумная обезьянка откровенно убивает, никто не знал, сколько раз белая корова теряла сознание за прошедшие четыре часа издевательств. Этой ночью пляж был заброшен и дик. Полная луна мечтала испепелить размытые фигурки, зеленым взглядом своих глаз. Разливался жутким запахом тон пьяных возгласов, кретинских тостов и все отдыхающие уже изрядно устав хотели спать. Теплая темнота постепенно становилась острее и наполнялась какой-то необъяснимой напряженностью. Волны некогда мягкого моря приобретали четкие геометрические очертания и гремели в агрессивных порывах, достигая береговой черты. Черного цвета гул заполнил ночное пространство и как будто раскачивал Землю в надежде сломать на две неровные части.
…
«Каждый день беру нож и втыкаю себе прямо в сердце. Очень неприятно. Высокий уровень физической боли, думаю, что не выживу, боюсь, прошу кого-то наверху дать мне еще один шанс. Наступает новый день, и я снова втыкаю себе нож прямо в сердце, иногда держусь до обеда, иногда даже до вечера, но чаще всего срываюсь уже утром. Снова истекаю кровью, ору, плачу, умоляю кого-то там наверху дать мне еще одну попытку, обещаю стать новой, умоляю дать хотя бы еще один день.
В одно утро проснулась позже, чем обычно, побежала на кухню, чтобы позавтракать и быть может в последствие, не изменяя привычке, снова воткнуть в свою грудь острие, но ножа не было. У меня имелся один, остро наточенный любимый тесак, кроме меня в квартире никого не было… Что за черт?! Ринулась искать – нигде нет. Посмотрела в ванной, в туалете, в спальной, на балконе – нигде нет. Не могу так! Нечем даже прикончить себя сегодня, проклятый, проклятый, чертов день! Ножницы. Найду ножницы, для того чтобы беспрепятственно зарезаться. В конце концов, у нас свободная страна и каждый волен делать, что захочет. Плюрализм. Хочу резать свое сердце, а какой-то ублюдок похитил мой собственный нож, желая воспрепятствовать мне!» Разъярено говорила одна из самых буйных пациенток - маленькая гневная обезьянка в истрепанном облегающем платье на каждом плановом осмотре больных. Признав мартышку сумасшедшей, ее не посадили за убийство большой белой коровы преклонного возраста, а поместили в клинику далекой холодной страны, находящейся далеко от Рио.
…
Постскриптум
Мы – люди. Гнев, тщеславие, гордыня – есть искания темных сторон. Признаюсь, не раз я бывала той обезьянкой из цирка, которая пыталась покончить с собой и с белой коровой… Мы – люди. Господа и этим многое сказано, не поддадимся саморазрушению. Опустим свои ножи!
|
