... С тех пор он стал немым.
Но он не страдал от этого недуга. Так он оберегал свою Тайну.
У Джаника было загорелое выразительное лицо и глаза с «искоркой». Его крепкое мускулистое тело как бы сопротивлялось объятиям холщовой рубахи с распахнутым воротом. Сильные руки с короткими узловатыми пальцами в своё время вязали тросы на корабле и драили палубу. Потом Джанику приходилось долбить горную породу и работать на скотобойне. Хозяева заставляли трудиться сверхурочно, обманывали, обсчитывали. Но Джаник всякий раз улыбался и махал на обидчиков рукой.
«Настоящая душечка! Мил человек!»- смеялись товарищи, узнав, как переводится с его родного языка имя Джаник.
Какая страшная тайна заставила его покинуть родину и искать приюта на чужбине? Все терялись в догадках. Поговаривали, что он был сыном богатого князя, и был проклят отцом. Но, так или иначе, для всех он был просто батрак.
Его комнатушка была бедна: стол с резными ножками, стул, топчан с томиком Омара Хаяма, да какой-то клавишный народный инструмент. Как он назывался – никто не знал, да никто и не спрашивал.
По вечерам Джаник открывал скрипучую крышку и встряхивал мокрыми после умывания волосами, роняя капли на пожелтевшие клавиши. Натруженные за день пальцы вновь ощущали знакомую прохладу инструмента. Он забывал обо всём. Раздвигались убогие стены его жилища. Он видел чудесный восход в горах его родного села. Молочно-розовый дым висел кисеёю над изумрудной скалистой пропастью. Бурные пассажи казались ему рокотом порожистой горной реки. В искрящиеся, пенные классические темы он незаметно вплетал мягкие армянские пряди. Словно горная тропка, тонкая мелодическая «нитка» взбиралась в горы, где тихо таяла, оставляя ностальгическую дымку.
А потом он долго курил трубку, затягиваясь одной стороной рта, иногда помахивая перед собой рукой. Пытался разогнать дым. А может, хотел избавить себя от себя воспоминаний?
…Джаник познакомился с ней весною, когда цвели абрикосы. Ему было поручено белить в саду стволы. Мутный известковый раствор, высыхая, дарил дереву ослепительно-белый нарядный поясок. Джаник елозил по корявым стволам кистью, радуясь, как ребенок, этому чудесному превращению. Вдруг, среди розоватой кисеи цветения закачался белый островок. Это был ее зонтик. Девушка хотела сорвать цветущую ветку, но пчела больно ужалила ее. Она вскрикнула и уронила зонт. Джаник подбежал, осторожно взял ее за запястье и неожиданно прильнул к ее руке губами. Она зарделась от негодования и попыталась выдернуть руку. И тут он показал ей кончик языка, на котором блестело пчелиное жало. Она рассмеялась. Он рассмеялся в ответ и подал ей зонтик. Девушка смутилась, отвела взгляд, и, взяв зонтик, побежала к дому. А он так и стоял, ощущая на своей руке прикосновение кружевной перчатки.
Если он случайно видел ее, то терял дар речи. Товарищи качали головами, смеялись и хлопали его по плечу: «Эх, угораздило же тебя! Ведь она дочка хозяина! Пропал, ты, Душечка!».
И когда толпа работников устремлялась в дешевый кабачок с музыкой, Джаник зажигал свечу в медном подсвечнике, открывал окно и играл.
Она, в тишине барского дома, склонив голову набок, вышивала узоры на бесконечном приданом. Иногда, оставляя работу, девушка подходила к окну и прислушивалась к его мелодиям: незнакомым, но почему-то таким родным.
Он так и не сказал ей ни слова любви. А зачем? Между ним и его «душечкой» зияла бесконечная пропасть.
И настал день, когда он ее потерял. Он достал кривой нож и в исступлении бил им в дощатую дверь, чтобы заглушить крики «Горько!», раздававшиеся в усадьбе. А потом, наскоро обтерев окровавленные пальцы, бросился к инструменту, но играть не смог. Только прижался к клавишам щекой. Так и провел остатки ночи.
На другой день рассказывали, что невесте сделалось дурно: видимо, от духоты. Ее вынесли в сад. На утро молодой муж, шестидесятилетний полковник, навсегда увез ее из родных мест.
А Джаник пропал.
Его часто вспоминали. Особенно когда на званых обедах тощая дочка аптекаря пыталась показать свое мастерство на фортепиано.
Одни говорили, что он подался к революционным матросам. Другие – что видели его среди вокзальных босяков.
Но никому в жизни больше не суждено было услышать тех прекрасных мелодий, что дарил когда-то Джаник своей Душечке.
|
