Мы все – путешественники во времени. Мы делаем это неосознанно, ежедневно, иногда на дальние расстояния, иногда совсем близко. Единственный изъян таких путешествий в том, что каждый из нас способен путешествовать только в прошлое. Аппарат таких путешествий в прошлое всегда с нами – это наша память. И действительно, стоит остановить «бег по жизни», успокоится и вспомнить один из моментов своей жизни, как практически тут же оказываешься в знакомом месте, в окружении старых знакомых, в пройденной ситуации. Иногда подобные воспоминания становятся настолько яркими, что мы можем почувствовать своей кожей свежий ветер, ощутить приятно-знакомый запах, услышать знакомые звуки.
Наша память устроена замечательным образом – она избирательна. Способность памяти оставлять для наших воспоминаний наиболее яркие и значительные события уникальна сама по себе. И причем, в основном она сохраняет для нашего «путешествия» добрые и приятные моменты. Даже те негативные и неприятные события и ситуации, которые в момент своего происшествия принесли нам разочарования или боль, с течением времени становятся безобидными и забавными.
У каждого путешественника во времени есть свои любимые места, периоды жизни, в которые он отправляется с удовольствием. Одним из таких мест и периодов для меня является служба в армии. Я всегда начинаю свое путешествие в ту пору с предвкушением встречей с молодостью, силой, верными друзьями и приколами….
Я начинал свою службу в рядах Советской армии на территории государства Монголии, дружественной тогда нашей стране. Монголия для меня запомнилась, как страна бескрайних степей с редкими возвышенностями, где постоянно дуют ветра и где живет полудикий народ, который ничего не делает, кроме как пасет скот, охотится-рыбачит и скупает все подряд. Степи были настолько бескрайние и настолько изрыты советскими солдатами под разные окопы и укрытия, что в темное время суток, отклонившись от маршрута-тропинки можно было запросто ухнуть в один из таких окопов или утратив ориентир на открытом пространстве уйти в степь и потеряться.
Казарма нашего дивизиона располагалась на территории большого военного городка, рядом с казармами-клонами связистов, танкистов и десантников. Причем мы находились на самом краю площадки городка – после нас начиналась та самая бескрайняя степь. Это было сделано не просто так (у военных все «не просто так»), потому что по роду своих войск нам частенько приходилось бегать по тревоге на свою боевую позицию, которая находилась в километре от казармы. Бегать туда по тревоге нам не очень нравилось, но мы любили отправляться на позицию под предлогом каких-нибудь поручений – там было мало офицеров, которые напрягали желанием создать видимость активной службы, к тому же на позиции было бомбоубежище, которое мы превратили в свой «дом для души», куда, по негласному обоюдному закону, наши командиры вообще не заходили. В этом маленьком подземном помещении мы чувствовали себя по-настоящему свободными и естественными, для каждого из нас там была своя частичка дома, который остался в Союзе…
В марте старшина привез из полка тюки с новой формой ПШ (полушерстяная). Построив нас и создав подобие очереди, он стал важно и степенно выдавать еще хрустящие и не глаженные темно зеленные куртки и брюки. Дождавшись своей очереди, я зашел в каптерку, расписался и получил в руки комплект новой формы, который еще пах ткацкой фабрикой, так же мне вручили новые погоны и блестящие медные петлицы. Когда я вышел из каптерки, у меня уже был твердый план того, что я сделаю дальше с новой формой – я постираю ее в бензине, как это делали наши «деды» и чего, до определенного момента нам, «духам», было делать «не положено». Дело в том, что постиранная в бензине и промытая потом чистой водой форма, легче и четче разглаживалась и дольше оставалась чистой. Так как «по сроку службы» мне уже было «положено» произвести подобную метаморфозу с новенькой формой, я упаковал ее в рюкзак и отправился в гараж, который располагался на территории позиции, за бензином. Погода была замечательная – светило яркое солнце, дул освежающий ветерок и дорога до позиции показалась короткой. Набрав у шоферов полное железное ведро бензина, я решил заняться стиркой в нашем бомбоубежище, потому что офицеры, зная про сию манипуляцию с формой, все же не приветствовали ее откровенную демонстрацию, и стирать новую одежду у них на виду было бы чревато последствиями. В бомбоубежище не оказалось света – такое иногда случалось, когда останавливали на профилактику дизеля – и я уселся поближе к выходу, через который пробивалось хоть немного света. С начало аккуратно приколол петлицы, застегнул на пуговицы погоны и несколько раз окунул китель в ведро с бензином. Затем опустил туда же и брюки. Пальцы, особенно суставы, стало сильно ломить и становилось все больнее и больнее из-за холодного бензина, к тому же сквозняк от входа добавлял ощущение озноба. Немного помучавшись, я решил идти туда, где было тепло. Ближайшим таким объектом на позиции был наш дивизионный свинарник (в те времена свинарник на каждом дивизионе был такой же неотъемлемой частью Советской армии, как полковое знамя) – там всегда топилась большая железная печка-буржуйка для того, чтобы его обитатели, несколько поросят и две коровы, не замерзли. Когда я пришел в свинарник, свинарей не было, они что-то копали лопатами недалеко от строения. Я прошел в строение, подкатил небольшое бревно поближе к буржуйке, поставил ведро с бензином между печкой и бревном, сам уселся на бревно и протянул к открытой дверце печки озябшие руки. Согревшись, я стал осматриваться по сторонам, потому что здесь был первый раз за все время своей службы в дивизионе. Оказалось, что я сижу в центре, рядом с буржуйкой, а по бокам от меня находятся загоны, сделанные из деревянных рам и обтянутые сеткой-рапицей. В загонах, поближе к печке находились молодые поросята, подальше важно жевали сено коровы. Отогревшись, я снова приступал к стиранию формы - окунал ее полностью в ведро с бензином и, вынимая, давал ему с нее стечь. Воздух вокруг ведра и меня стал вибрировать от испарений бензиновой смеси.
Это произошло, возможно, и естественно, но для меня неожиданно, причем я все видел так, словно смотрел замедленное кино. Раздался щелчок, и из открытой топки буржуйки вылетела искра пламени. Испарения бензина четко среагировали на появившийся источник огня – воздух вокруг меня моментально вспыхнул. Вместе с ним также, в одну секунду, вспыхнуло ведро и мои руки. Лишь природная реакция (за что, я благодарен всем предыдущим своим предкам, у которых я унаследовал ее) помогла мне в долю секунды среагировать на опасность и вместе со вспышкой упасть на спину за бревно, что спасло меня от полного возгорания. Я лежал на спине и тупо смотрел на два факела перед собой, которые из себя, представляли кисти моих рук, причем при этом я не испытывал ни капли боли. Очнувшись от шока, я прокатился по полу, поджав свои руки под живот. Мне удалось их затушить – теперь они просто дымились и при этом источали запах горелого мяса, кожа свисали с них кусками, но боли я по-прежнему не чувствовал. Быстро сорвав с головы местами тлевшую шапку, я поспешил к ведру, вспомнив, что там горит моя новая форма. Я наделся, что ее еще можно спасти от огня. Ведро пылало «вечным огнем» и там была моя новая форма!
Не знаю почему, но первая реакция человека при виде горящей емкости – мощный и переворачивающий эту емкость, пинок ногой. В последствии , я убеждался в подобной реакции на альтернативные возгорания не раз. Со мной произошло то же самое – желание спасти новую форму стимулировало меня отвесить горящему ведру сильный пинок кирзовым сапогом. Ведро перевернулось, и из него вылетела горящая смесь – чистый напалм. При этом само ведро не потухло, продолжая удерживать и уничтожать мою форму, зато горящий фонтан залил ближайшую стайку, попав на поросенка. Загорелась солома, загорелись деревянные стенки стайки, и все это феерическое зрелище дополнял мечущийся по загону и визжащий пылающий поросенок. Дым стал заполнять помещение. Я попытался затоптать ближайшие очаги возгорания, но это было бесполезно – от горящей жидкости только стали подгорать мои сапоги. Внезапно нахлынула режущая боль и парализовала мои руки, тогда я понял, что сам не справлюсь с огнем. Щурясь от дыма, направился к выходу. Выскочив на улицу и вздохнув полной грудью свежего воздуха, я стал кричать свинарей. Они обернулись, увидели дым, который уже бодро валил из дверей и окошек, и бросились к свинарнику. Когда они подбежали, то на несколько секунд встали, как вкопанные, и тупо уставившись смотрели на меня. И не мудрено – похож я был на человека из ада. Дымящаяся телогрейка, замазанное золой лицо с обгоревшими бровями и волосами, свисающая кожа с кистей рук – Крюгер из «Кошмара на улице Вязов» чистой воды!
Втроем мы забежали в задымленный свинарник. Поросенок еще больше метался и орал по стайке – он жарился живьем. Быстро закидав лопатами огонь рядом со стайкой оба «пожарника» подскочили к многострадальному животному. И тут я увидел оригинальный, и никогда больше не встречающийся для меня, способ тушения огня на живом организме – они оба стали методично бить лопатами по поросенку, тем самым видно стараясь «сбить пламя». Бедное животное завизжало в предсмертной агонии еще громче…
Дым от пожара увидели в казарме и дежурный офицер, вместе с нарядом из трех человек, прибежали с огнетушителями, к свинарнику. Борьба с огнем, усиленная подоспевшей, оснащенной подмогой, длилась всего несколько минут. Когда все было закончено, мы толпой вышли на свежий воздух. Пока офицер допрашивал свинарей о случившемся, я вспомнил о форме и поспешил обратно в строение. На полу я увидел закопченное ведро. Подняв его, я заглянул внутрь и увидел черную форму, на которой можно было различить блестящие петлицы. Надежда умирает последней – я просунул руку в ведро, чтобы достать оттуда китель (блин, может можно будет как-то заштопать-простирать!), но вынул наружу комок золы и все еще блестящие петлицы. Я оглянулся вокруг – неужели все это устроил я! Что теперь будет?! Взгляд остановился на бездыханном тельце поросенка, которое тихо дымилось и источало запах жаренного мяса – «сердобольные» ребята все-таки затушили его…на смерть.
С опаленными волосами и обгорелыми руками я был доставлен под конвоем героического наряда в санчасть. Там мне обработали ожоги, наложили какую-то белую, масляную мазь, от которой стало совсем не больно, и перемотали мои запястья так, что я стал похож на боксера, готовящегося выйти на ринг. Боль утихла, волнения постепенно стали угасать. Единственная мысль, которая не давала мне покоя – «моя форма совсем сгорела, оставив мне на память о себе только петлицы!» Теперь на фоне всех моих товарищей, в своем протертом и заштопанном кителе и в таких же штанах, я буду смотреться, как бомж на остановке среди порядочных и ухоженных граждан!
На следующий день, с утра, были разборки в кабинете командира дивизиона. Сказать, что он был в бешенстве – значит, ничего не сказать. Покричав и помахав руками, он успокоился (вообще-то, в нем было что-то подозрительно итальянское – он быстро заводился и так же быстро остывал!), тем более, что наказать в дивизионе нарядами он меня не мог по причине моих «боксерских» обмоток, а в полк о таком ЧП ему сообщать было абсолютно ни к чему. Некоторое время при виде меня он все еще надувался от нахлынувшей злобы, но происшествия на дивизионе так стремительно сменяли друг друга, что вскоре наш командир был разозлен другой очередной выходкой кого-то из моих сослуживцев, и на прочь забыл о горящем свинарнике и про наказание виновного в этом.
Трагически и ужасно погибшего поросенка свинари принесли на кухню уже в тот же вечер. После поверки вся казарма группами ходила в столовую, чтобы посмотреть на безвременно почившего «боевого товарища». С каждым визитом очередной такой группы из столовой доносился громкий дружный смех – свинари рассказывали о случившемся, с каждым разом добавляя в свой рассказ все новые подробности. На следующий день, на обед, был подан плов из свежего мяса поросенка. Наш повар, узбек, истосковавшийся по приготовлению плова, проявил уникальные кулинарные способности. Блюдо было настолько вкусным и ароматным, что вместе с нами в тот день трапезничали и офицеры, проигнорировав положенное обеденное время дома. Все были довольны, на какой-то момент наступила своеобразная дивизионная нирвана – не стало «дедовщины», «землячества», драк, споров, разборок, все наслаждались наступившей сытой негой.
Вечером «дедушки» позвали меня к себе в каптерку. Там они выслушали мой правдивый рассказ о том, каким образом на кухне появился мертвый поросенок и снова все дружно посмеялись. Затем они достали с полки непонятно откуда добытую новую офицерскую полевую форму, короткие кирзовые танковые сапоги и вручили все это богатство мне. «Носи – заслужил», - только и сказали они. Теперь я был не «обсос», а самый крутой воин в дивизионе, да что там, в дивизионе, на всей площадке! Так «дедушки» отблагодарили меня за необычный и «домашний» обед. И я разделял их удовлетворение – такого вкусного плова я никогда и нигде еще не ел….
С тех пор прошло уже много лет. Но каждый раз, когда мне выпадает случай отведать вкусного плова, я мысленно возвращаюсь в горящий свинарник, я вижу метущегося в клетке поросенка, я слышу хлопанье лопат по его спине, я ощущаю запах сгоревшей формы. И я снова вижу тех ребят, с которыми случай свел в столовой с тарелками полными плова из свежего поросячьего мяса. Разве это не путешествие? Разве это не здорово?!
|
