…Он стоял по пояс в холодной, почти ледяной воде, окруженный густым и высоким камышом бережно прижимая к груди ее хрупкое, еле теплое тело. Сначала, он держал ее так, чтобы она не касалась холодной воды, но силы покидали его и он не заметил, как ее ноги уже до колен погрузились в воду. Он хотел приподнять ее, но окоченевшие от холода и уставшие от ноши руки, не слушались. Он чувствовал, что она еще жива, он слышал ее сердце, которое стучало все медленнее и медленнее.
По обе стороны болота, сновали и кричали люди, лаяли псы и фыркали кони. Но сквозь густой туман и камыш, можно было рассмотреть лишь светящиеся мерцающим светом точки факелов, которых было так много, что рябило в глазах.
Он знал, что туман, и камыш спрячут их, его и ее, двух загнанных измученных и замерзших человека, а в это болото, да еще и ночью никто не сунется. Это болото, у местных, испокон веков имело дурную славу. Оставалось лишь ждать и не терять надежды на спасение.
Он чувствовал, как коченеет его тело, отекают и слабеют руки, ноги, увязшие в липком и густом илу, предательски подкашиваются и отказываются держать его тело обремененное драгоценной ношей. Он из последних сил старался держать ее над водой, но руки опускались все ниже и ниже, пока ее спина не коснулась темной и холодной глади. Он собрал остатки сил и рванул ее вверх, при этом издав громкий, рычащий стон.
Заслышав это, по берегам снова залаяли псы, и зашумел криками народ, и снова оживленно задвигались в тумане огоньки факелов. Во влажном воздухе было слышно, как щелкают тетивы луков, как свистят стрелы, как они с шипением входят в воду. Ему казалось, что уже вечность прошла с того времени, как он вошел в это болото.
Мышцы млели, он слабел с каждым мгновеньем. В конце концов, силы иссякли, и ему пришлось опустить ее в воду. Намокнув, тонкая ткань ее платья облепила тело, проявляя стройную фигурку худощавой девушки, тем самым показывая ее слабость и беспомощность перед жестоким миром, а вокруг маленькой головы, на воде покачивались белые локоны ее длинных волос. Его ноги подкосились, и он упал на колени, окунувшись в воду по шею.
Придерживая ее голову над водой, чтобы она не захлебнулась и закрыв глаза, он слушал ночь. Наконец, настала тишина. Он поднялся с колен и осмотрелся. Непроглядная тьма, окружала их, люди ушли, забрав с собой собак, лошадей и факелы, которыми прожигали тьму, озаряя светом болото, и так стало тихо, что в ушах зазвенело. Своими криками и лаем собак, люди далеко отогнали всю живность, ошивающуюся по близи, а те, кто сбежать не успел, боялись даже дышать.
Взяв на руки девушку, он стал пробираться к берегу. Ил, в который глубоко грузли его ноги и водоросли, что овивались вокруг них, делали этот путь бесконечно долгим и тяжелым. Его трясло от холода и слабости, чувствуя близость неминуемого бессилия, он плакал и изо всех сил карабкался к берегу.
Твердый грунт под ногами придал ему новых сил, и после короткой передышки, весь покрытый холодной, зеленой ряской, роняя капли мутной болотной воды, он, тяжело передвигая ноги, побрел, унося свою ношу далеко, в черную глубь леса…
Глава первая.
Весеннее, и еще совсем раннее утро, а какое уже теплое солнце! Небо высокое и голубое! Кое-где, конечно еще лежит потемневший снег, но только он и напоминает о недавних жгучих морозах. Крыши домов и камни на тропинках, покрыты белым и густым инеем, но он не кажется холодным, а еще немного и совсем станет водой. Свежий весенний утренний воздух, он особенный! И если сейчас им не надышаться, придется ждать целый год!
Ненавязчиво щебечут, бесконечно снующие, и от этого невидимые птицы. Их сливающиеся в свежем и теплом воздухе голоса, превращаются в музыку, которую ты не слушаешь и как будто не обращаешь на этот щебет никакого внимания, но нет, ты слушаешь его, и он звучит в твоей голове, как осторожный фон, а некоторые, более громкие звуки, отвлекают, и не дают задуматься о чем-то всерьез. Это мощное чувство. Хочется просто бежать, смеяться, громко кричать, упасть на землю и катиться кубарем, и все это потому, что только твой разум может сказать тебе – «нет», а он сейчас заворожен весной…
Смирада с сыном Лумом стояли посередине своего двора, повернувшись к солнцу. Лум стоял закрыв глаза, опираясь на свой полированный дубовый шест, обхватив его обеими ладонями и со свистом в носу, глубоко и жадно вдыхал весенний, утренний воздух. Смирада обвив руками сына за предплечье, смотрела ему в лицо. Ее сердце разрывалось от счастья! Она медленно обводила его взглядом, взглядом, которым может смотреть только любящая мать на свое чадо. Только такой взгляд способен менять жизнь, только такой взгляд способен убеждать без слов и только такой взгляд ты помнишь всегда.
Когда-то, несколько лет назад, Смирада потеряла мужа, и чуть не потеряла сына. Жили они тогда, как и сейчас в этом же доме на окраине города, у самой опушки леса. Ее муж был дровосеком и каждое утро, запрягшись в небольшую тележку, которую он для себя смастерил, тащил ее в лес, а Смирада вела домашние дела, продавала заготовленные мужем дрова, а еще она обладала умением – лечила людей. Эти знания в ее роду передавались от бабки к внучке, много народу спасла их семья и люди благодарили и щедро одаривали их. Люди любили и уважали Смираду, до того момента, как случилось это страшное горе.
В тот злополучный день, Лум, которому накануне исполнилось восемь лет, впервые должен был идти в лес, в помощь отцу. Смирада провела их за ворота и смотрела в след, пока они не растворились среди деревьев. Она улыбалась, вспоминая, как счастьем светились глаза ее маленького сына, и как он старался по-взрослому хмуриться и сутулиться, кутаясь в телогрейку, подражая отцу. Она и не подозревала, каким горем для их семьи закончится этот прекрасный осенний день.
Солнце уже почти цеплялось за макушки деревьев, когда Смирада вышла за ворота чтобы встретить мужа и сына. Долго стояла она, всматриваясь в узкую лесную тропу, пока солнце совсем не скрылось за деревьями.
Ноги сами собой понесли ее к лесу. От волнения и тревоги, Смираде стало тяжело дышать и стучало в висках, она спотыкалась и падала, ей казалось, что она не успевает – куда, зачем Смирада не знала, она это чувствовала, она чувствовала тревогу, безмерно бесконечную тревогу!
Вдруг впереди за деревьями, она услышала голоса и остановилась, вслушиваясь в них с надеждой услышать щебет своего сынишки, но это были чужие голоса. Из леса вышли трое, это были местные охотники, и Смирада узнала их. Они шли быстро, и у одного из них в руках лежал ее Лум. Она сразу же узнала его.
Прежде чем Смирада упала без чувств, она успела рассмотреть, что лицо ее сына было залито кровью, которая стекала на руку охотника и крупными каплями падала в траву. Охотник бережно придерживал голову Лума своим плечом, а свисающие руки и ноги мальчика, хаотично и беспомощно болтались, левое плечо Лума было вывихнуто, а из под лопнувшей кожи, белела кость.
Очнулась Смирада дома с холодным и мокрым полотенцем на лбу, в окружении соседских женщин и старух, которые успокаивающе гладили ее по рукам и ногам.
- Где мой сын?! – Очнувшись от обморока, закричала она. – Где он? – Но все лишь отводили глаза. Сорвав полотенце со лба, она вскочила на ноги и хотела выйти из комнаты, но дорогу ей перегородил главный лекарь Графа со словами сочувствия и сожаления. Смирада посмотрела через его плечо, и увидела в соседней комнате своего сына, лежавшего на столе, накрытого с головой белой простыней, сквозь которую проступили липкие, красно-черные пятна. Смирада заметила, как подрагивают под простыней его конечности и закричала:
- Он живой!
Главный лекарь положил свои руки ей на плечи и, глядя прямо в глаза, начал говорить:
- Он умирает, мне очень жаль Смирада. Уже ничего нельзя сделать. Его тело сильно пострадало, и он потерял много крови…, прости. Ты должна с этим смириться.
Она дернулась и почувствовала, как лекарь крепче сжал пальцы, стараясь не выпустить ее. Смирада с рычанием вырвалась из его рук, подбежала к столу и откинула простыню.
От увиденного, у нее снова подкосились ноги, и потемнело в глазах, изнутри к горлу стал подниматься тяжелый ком, выталкивая слезы. Смирада положила свою ладонь на посиневшую руку сына и сквозь пелену слез увидела, как еле видно шевельнулись его распухшие губы и дернулись веки. Это заставило Смираду опомниться, необходимо было действовать быстро и решительно. Не отходя от сына, и позабыв о приличиях, она, почти в истерике, стала кричать, чтобы все убирались из ее дома. Нужно было, чтобы ей никто не мешал.
Больше половины года Смирада выхаживала сына, почти не покидая стен своего дома, а потом еще два раза по столько, пока Лум смог снова стать на ноги и заново учился ходить.
Лицо его было обезображено, от чего имело какой-то хищный вид, глаза были разного цвета, вследствие многочисленных шрамов, тяжелых переломов и неправильно сросшихся костей, он больше походил на медведя чем на человека. Огромный, сутулый, не по возрасту волосатый, как-то не естественно оттопыривая левый локоть, он двигался немного боком, тяжело передвигая ноги, опираясь на длинный дубовый шест.
Лум рассказывал матери о том злополучном дне, когда они с отцом в первый и последний раз по-настоящему были вместе.
Закончив увязывать на тележку нарубленные и стасканные в кучу дрова, отец предложил Луму присесть на дорожку, чтобы перевести дух. Отец сел под дерево и прикрыл глаза, сын по его примеру сделал также.
Сквозь веки Лум заметил, что какая-то тень, закрыла солнце. Открыв глаза, он испугался и закричал, перед ним стоял огромный волк. Со скоростью молнии челюсти зверя сжались на висках Лума. Отец вскочил, но тут же был повален другим волком. Лум кричал и бил своими кулачками зверя по морде, пока не попал ему в глаз, тот отпустил лицо Лума и дико взвыл. Прибежали еще несколько волков и кинулись на отца, тот лежал на спине, запрокинув голову, и уже не шевелился. Один зверь держал его зубами за горло, а другие двое рвали ему грудь и живот.
Лум бросился бежать. Кровь текла по лицу затекая в глаза, он вытер ее рукавом, чувствуя, как к грязной ткани липнет порванная на лице кожа, но сделав несколько шагов, упал, сбитый тяжелым и твердым телом зверя. Волк, схватил его зубами за плечо и стал тянуть куда-то в сторону, плечо захрустело, обдав все тело Лума дикой болью, как иглами пронизывая его до самых кончиков пальцев, все вокруг резко стало черно-белым, и также резко потух и этот свет…
За эти годы, Смирада сильно постарела. Ее потемневшее и худое лицо, покрыли редкие, но глубокие морщины, губы стали бледными и не выразительными, в ее некогда черные с синевой волосы вплелись белые с сизым оттенком, лишь ее блестящие глаза, большие и яркие, окаймленные темными веками, напоминали ту, прежнюю, красивую и жизнерадостную Смираду.
Но сейчас, когда она стояла в лучах теплого весеннего солнца, прижавшись к своему, самому родному человеку – сыну, самому красивому, умному и сильному на свете, ее широко открытые глаза светились счастьем! В черных зрачках отражалось солнце, рассыпаясь искрами в слезах, которые текли от того, что ее сын жив и стоит рядом, а она может к нему прикоснуться. Это и есть великое и не поддельное, материнское счастье, которое дает невероятные жизненные силы и упорство.
Глава вторая
Лум шел по улице, накинув на голову капюшон, чтобы как можно дальше отгородить себя от прохожих. К этому времени он успел привыкнуть и научить себя спокойно относиться к недобрым взглядам и выкрикам в свой адрес, к тому, что мамаши пугают ним своих упрямых и непослушных детишек, шушуканьям за спиной и прочих недобрых посылов в свой адрес. Конечно же, раньше, ему бывало грустно и обидно до слез, тогда он ненавидел весь белый свет, себя и даже мать, что дважды подарила ему жизнь.
Когда Лум впервые вышел за двор без Смирады, никто не пожелал с ним разговаривать, дети бросали в него камни, обзывая зверенышем, а кто-то даже спустил собак. Тогда у Лума, от неожиданности такого приема и непонимания, обиды и отчаяния помутнело сознание, и он потерял над собой контроль. Лум расшвырял своим толстым дубовым шестом собак, а после бросился и на зевак…, а остановился только тогда, когда увидел перед собой свою маму. В тот день, Смирада, по настоянию сына, отпустила его самого за порог, но тайком пошла следом, чтобы посмотреть как его примет город.
К тому времени, как она добежала к водовороту тел, где где-то в центре был ее сын, люди уже успели разбежаться, таща за собой тех, кто не мог двигаться самостоятельно, оставляя ее сына одного.
Лум тяжело дышал, и с каждым вздохом, из его груди вырывался хрипящий стон. Смотря на мир сквозь слезы и кровавый пот, он ненавидел его все больше и больше. Горло першило от чужой крови, которая была везде, на одежде на руках, на земле, на разбегающейся толпе. Его кулаки были крепко сжаты и разбиты на костяшках, он скалил окровавленные зубы, а с уголков рта стекала кровь, струйками скрываясь под рубашкой.
Придя домой, Лум закрылся в своей комнате и долго рыдал, от непонимания произошедшего, и бессилия что-либо понять. Ему было так сильно больно, что это было несравнимо даже с той болью, которую ему пришлось пережить после того лесного кошмара. Потом ему стало стыдно, за свое нетерпение, из-за которого он, возможно, навсегда теперь останется без друзей, о которых мечтал.
Когда он, еле живой, перетянутый и перевязанный уже не мог сдерживать себя и кричал от боли, которая ковыряла его тело, тут же приходила мама и говорила с ним, успокаивая боль, а позже, когда он уже мог сидеть, мать усаживала его у окна, и Лум с большим детским восторгом, наблюдал за резвящейся на воле детворой. Ничто тогда не успокаивало его боль лучше, чем это. Он представлял себя рядом с ними, и забывал про все. Он стучал им в окно и разговаривал с ними, конечно же его никто не слышал, но ему все равно было весело, и он смеялся и радовался жизни вместе с ними. Это огромное желание Лума поскорее присоединиться к той веселой босоногой беготне и заставляло его, превозмогая боль, делать первые шаги не зная, что его мечтам не суждено было сбыться.
Теперь Лум, старается не вспоминать тот ужасный и переломный период своей жизни, и у него теперь есть друг, один, но самый любимый и самый добрый, и это даже больше чем друг, это самый родной и дорогой ему человек. Это единственный ребенок Графа его дочь Луиса, которая от рождения была слепой.
Ее мать умерла при родах, а отец не стал жениться снова. Маленькая дочь, заполнила его сердце, постепенно вытеснив горе утраты любимого человека. Теперь всю любовь и заботу он отдавал только ей.
Терзало Графа лишь то, что его дочь слепа и долгие годы он не оставлял надежды вылечить ее, но все его попытки были тщетны. Он не раз рассылал гонцов по разным странам и городам в поисках лекаря для его Луисы, но никто и нечем не мог ей помочь, и в какой-то день, в ворота постучали…
Это был высокий худой человек в дешевой одежде. С его высохшего серого лица, далеко торчал длинный острый нос, под которым сосульками висели редкие усы. Его маленькие, лежащие на темных мешках глаза, которые из-за паутины красных жил выглядели натруженными и болезненно-усталыми. Он стоял, переминаясь на своих не раз штопаных сапогах прижимая к груди черный, потрепанный ларчик.
Представился он лекарем, что зовут его Скайн, и попросил показать ему больную. Осмотрев девочку, лекарь понял, что ей уже не помочь, но сказал обратное. В тот же день, Граф провозгласил его своим главным лекарем и подарил дом, надел земли, челядь и хозяйство.
Скайн, поначалу глушил в себе остатки совести той мыслью, что все это он делает не для себя, а для науки, а она требует жертв.
Когда-то, когда он был еще мальчишкой, в их селение ворвалась страшная болезнь, которая забирала жизни людей одну за другой. Сначала умерли все младенцы, потом стали умирать старики, за ними те, кто помоложе и наконец, в селении никого не осталось, кроме нескольких детей, примерно одного возраста. После этого, Скайн панически стал бояться того факта, что он взрослеет. Он думал, что если повзрослеет, то заболеет и умрет.
Оставшись сиротой, и никому ненужным ребенком, он долгие годы бродяжничал, жил воровством, иногда шел в наймы, но потом снова сбегал, пока не приблудился к одному лекарю, который поведал ему о том, что он работает над созданием эликсира вечной молодости, и что вот-вот рецепт будет готов. Скайна так заворожили эти слова, что он остался с ним. Сначала просто прислуживал, а после стал его учеником.
Но шли годы, лекарь старел, а Скайн превращался из мальчишки в юношу. Старик научил его грамоте и врачебному мастерству, насколько успел. Потом он умер, передав перед смертью своему единственному ученику все, что у него было – записи неудавшихся рецептов жизненного эликсира, и завещал Скайну не сдаваться и завершить начатое им дело.
Долгие годы Скайн продолжал экспериментировать и изучать записи своего учителя, перебиваясь с копейки на копейку. Зарабатывал он мало, и почти все тратил на создание заветного эликсира. Иногда, в дни разочарований, он громил все в своей лачуге, которая также досталась ему от старика лекаря, шел в трактир и напивался там до полусмерти, но успокоившись, снова приступал к работе.
В один из таких трудных дней, он сидел в трактире и тихо напивался, опрокидывая стакан за стаканом, наблюдая за веселым пиром трех раскрасневшихся богатеев, у которых на коленях сидело по пышной молоденькой красотке. Их стол ломился от яств: там и жаренный на углях баран, и птица, и дорогое вино, которое они пили из хрустальных бокалов, а Скайн мог позволить себе лишь пару кувшинов местной бормотухи, да вяленого леща. Он чувствовал, что повторяет судьбу своего наставника, и что он также ничего не добьется и умрет бедным и одиноким, как и его учитель.
В тот момент, когда выпив в очередной раз, Скайн с досадой стукнул деревянным стаканом по столу, к нему без спроса подсел невысокий мужичок, чумазый, в лохмотьях и без передних зубов. Не смотря на то, что трактир и без того был забит всевозможными запахами до отказу, этот человек сеял такой смрад, что все остальные запахи разбежались по углам трактира как побежденные и испуганные тараканы.
- Ницего блат, мы их позе поссипаем, - брызгая слюной, сказал он Скайну с улыбкой, обнажая гнилые, полуразложившиеся зубы - они одни, бесс локееф. Я профелил. - Он налил себе из кувшина Скайна и выпил, косясь на веселящихся богатеев.
«Господи», подумал Скайн, «он принял меня за своего! Неужели я выгляжу как бродяга!». Он действительно выглядел как бродяга: рваные сапоги, куртка в пятнах с оторванным карманом, а длинные жирные слипшиеся волосы, висели сосульками. Скайн вскочил из-за стола и бросился к выходу.
Выйдя за дверь трактира, он бездумно направился к реке, и недолго побродив среди ив, уселся под одну и заснул, уронив голову набок, разливаясь по округе храпом и рассеивая перегар.
Проснулся он оттого, что кто-то теребит его за плечо.
- Плоснись, блат! – Открыв глаза, Скайн почувствовал уже знакомый ему аромат злыдни и нищеты, где задыхаясь, умирают души. – Пасиба блат за угоссение!
- Какое угощение? – Не понимая, спросил Скайн, морщась от скверного запаха и яркой луны.
- Ну как-зе блат, польный кувсын хмельку! И лессьть потти селый! А я добло помню!
Скайна передернуло от холода, да так, что бродяга с испугу отпрыгнул. Скайн отстучав несколько коротких дробей зубами, стал пытаться укутаться, дергая за полы остывшую и отсыревшую куртку.
- Замелс, что ли? На фот фыпей, тока и мне остафь! – он протянул Скайну глиняный сосуд с узким горлышком.
- В таверне спер? – спросил Скайн.
- Ага. – Скаля гнилые зубы, сказал тот, усаживаясь рядом.
Скайн вынул из горлышка деревянную пробку, вытер его ладонью и сделал несколько жадных глотков. Желудок ощутил тепло, которое приятной слабостью стало расходиться по всему телу. Он сделал еще несколько глотков и отдал сосуд обратно.
- Как звать то тебя? – Спросил Скайн у бродяги.
- Киш, а тебя?
- Скайн. И чем ты Киш занимаешься в свободное от воровства время?
- Пью, ем и сплю. – Сказал он, рассмеялся и добавил, - а ты?
- А я лекарь. – Сказал Скайн с нотками достоинства в голосе и вытянув шею, выразительно посмотрел бродяге в глаза.
- Да ну! Не заливай!
- А что, не похож?
- Неа… лекали не ходят в полваных култках и сапогах.
После этого, они какое-то время сидели молча, передавая друг другу бормотуху, отпивая по очереди из горлышка.
- Да- а- а…, - потягиваясь, протянул Киш, - был бы я лекалем…
- Ну и что бы ты сделал? – Насторожено спросил Скайн. А бродяга, укладываясь под иву на ночлег, превозмогая зевоту, сказал слова, которые навсегда изменили жизнь Скайна. Он поведал ему историю о Графе, у которого больная дочь, и того, кто ее вылечит, Граф обещает щедро наградить.
- … и стланные вы лекали люди, - говорил Киш, засыпая, - сказы ты что вылечу, а там видно будет… Глядис месяцок пложивес как целовек, а там мозет и больсе…
На следующее утро, Скайн собрал все свои жалкие сбережения, на что сумел купить на базаре поношенную, но еще приличную куртку, мыло и подремонтировать сапоги, и уже к вечеру был готов к отбытию.
Глава третья
Все эти годы Скайн водил Графа занос, снова и снова вселяя в него надежду на выздоровление его дочери. С того времени лекарь значительно преуспел в делах, и слыл самым уважаемым человеком в городе, с отличными связями и огромным состоянием, вот только ни на шаг не приблизился к излечению молодой графини, чем и раздражал Графа с каждым годом все больше.
Скайн понимал, что долго так продолжаться не может и час разоблачения уже близок, а за это время он совсем не преуспел в создании эликсира молодости, и это злило его. Седые волосы и появившиеся морщины, которые Скайн каждый вечер разглядывал в зеркало, выедали его мозг и заставляли действовать решительно и жестоко.
Новая идея, которая возникла в его голове, это найти и изучить молодое, здоровое тело, которое, по его мнению, и должно было пролить свет на эту вечную тайну. Наконец-то дело всей его жизни, за несколько бесплодных лет, сдвинулось с мертвой точки. Но была проблема, где взять материал для изучения?
И когда его позвали помочь, спасти восьмилетнего мальчика, которого порвали волки, он решил что это знак, и удача сама идет к нему в руки, тогда-то, в его голове и родилась идея, одна из тех, которые порождает преисподняя!
Но какое разочарование и злость посетили его, когда мать этого мальчика, не поверила словам Великого лекаря и в смерть своего ребенка.
Придя домой, Скайн ходил по комнате из угла в угол, проклиная эту бедную женщину и ее дитя. Он не мог уснуть, его разрывала мысль о том, что уже сейчас он мог бы начать работать.
Как-то утром Граф, гуляя в одиночестве по замку, подслушал разговор двух челядинок, которые говорили о ведьме Смираде и ее сыне, который на половину человек, а на половину зверь. Говорили о том, что ее сына в лесу порвали волки, а Смирада, заключив договор с нечистой силой, оживила его, и на место съеденных волками конечностей, пришила звериные лапы. Говорили что один глаз у него волчий, и он видит во тьме, а другой – рыбий. Граф очень заинтересовался этой историей и приказал разыскать и доставить к нему эту ведьму и ее сына.
Уже после обеда, Смирада и Лум стояли перед ним в приемном зале. Граф, молча и пристально, разглядывал Лума, сосредоточив на нем все свое внимание, а тот стоял, опершись на свой дубовый шест, потупив взгляд в пол.
- Зачем мы Вам понадобились, мой господин? – Спросила Смирада, тем самым отвлекая внимание Графа от сына.
- Скажи мне женщина, это правда, что о вас говорят люди?
- А что они говорят?
- Что ты ведьма, а твой сын наполовину зверь?
- А как считаете Вы? Мы стоим перед Вами…
- Знаешь ли ты о моем горе, женщина? – спросил Граф.
- Знаю, мой господин, Ваша дочь слепая и никто не в силах ее исцелить.
- Верно, а ты сможешь? Ты ведь ведьма и дала своему сыну новые глаза?
- Это просто сплетни, мой Господин. - Граф встал со своего кресла и подошел к Луму вплотную, он долго смотрел ему в глаза, пока тот не выдержал и опустил взгляд.
- Да, глаза у него человеческие, - сказал Граф печально-отсутствующим тоном, и вернулся на свое место. Задумчиво побарабанив пальцами о подлокотник кресла, после небольшой паузы сказал, что они могут идти.
Смирада, почувствовала боль, которую читала с лица этого с виду сильного, властного человека и одновременно несчастного и беспомощного родителя, такую же боль, как испытывала сама, глядя на своего ребенка, и она сказала:
- Послушайте, мой Господин, настоящее горе приходит тогда, когда уходят дети, а пока они с нами, самым большим горем для нас может быть лишь, разве что, не вовремя начавшийся дождь, во время передобеденной прогулки.
Уже у выхода с теплой, материнской улыбкой Смирада сказала:
- Пожалуйста, поверьте мне, я как никто другой это знаю, - и скрылась за дверью, оставив Графа наедине со своими мыслями.
Вечером Граф вошел в спальню к дочери. Луиса сидела на балконе, и что-то напевая, расчесывала волосы. Он сел рядом с ней на лавку и молча приобнял за плечи, при этом тяжело и печально вздыхая.
- Почему ты все время грустишь? – Спросила Луиса отца, - ты никогда не бываешь веселым, почему?
Граф молча смотрел в глаза своей дочери, они были приподняты к небу, и ему казалось, что она смотрит на звезды, которые в них отражались. Слезы предательски потекли по щекам отца, стекая в густую некогда черную, а сейчас измазанную сединой бороду.
Луиса, отложив в сторону гребешок, повернулась к отцу лицом и провела ладошками по его щекам.
- Почему ты так часто плачешь? Расскажи мне. Ты грустишь о маме?
Граф больше не мог сдержаться и зарыдал, всхлипывая и ревя как попавший в ловушку медведь, он крепко прижимал к груди дочь, роняя на ее плечи крупные капли слез, что срывались с его промокшей бороды. Он изливал бесконечный поток несвязных слов, что окутывали Луису покрывалом жалости, тем самым вызывая у нее еще большее замешательство и непонимание происходящего.
Луиса решила дождаться пока отец успокоится, и задать ему несколько вопросов, которые давно метались в ее голове не находя ответов.
Когда она почувствовала, что объятья отца окончательно ослабли, а дыхание выровнялось, тогда решилась…
- Папа, почему ты меня все время жалеешь?
Граф, после нескольких вздохов, сдавленным голосом сказал:
- Я хочу, чтобы ты была счастлива, очень хочу…!
- Ну, я же и так очень счастлива, - Граф не нашелся что ответить, а Луиса продолжала, - а плачешь ты, значит, мне тебя нужно жалеть? – В ответ он лишь прерывисто дышал.
После недолгой паузы, Луиса дернулась и с искрой в голосе выпалила:
- А хочешь, я покажу тебе, как я вяжу, меня тетя Тея научила? – Она быстро нащупала пару мотков ниток со спицами и с завидным проворством, стала сплетать нити, причем раскладывая их по цветам вырисовывая узор.
- Ты же не видишь, как у тебя это получается? - выпалил впечатленный увиденным, Граф.
- Почему ты так думаешь? Я все вижу. Просто не так как все, мне так тетя Тея говорила. – Она отложила свои клубки со спицами и спросила: - а как видишь ты?
Они сидели на балконе и долго разговаривали. Два самых родных, на всем этом белом свете, человека – отец и дочь. Они заново открывали для себя мир, в котором жили, описывая друг другу со своей точки зрения одни и те же вещи, пытаясь разглядеть этот мир заново.
Когда Луиса уснула, Граф отнес и положил ее в кровать и потом еще, долго стоял и смотрел, смотрел на то, на что хотелось смотреть бесконечно – на свое дитя.
Глядя на Луису, он вдруг вспомнил, что говорила ему Смирада, и только теперь эти слова обросли в его голове настоящим, истинным смыслом. Он захотел снова услышать эту милую и мудрую женщину, которую все принимали за ведьму.
Едва наступило утро, как Граф снова послал за Смирадой, а сам в нетерпении и волнении стал бродить по залу от одного угла к другому. Он в уме подбирал и складывал слова, думал что и как скажет, где станет, как посмотрит, но когда в дверях появилась Смирада, вся эта пирамида с грохотом рухнула, не оставив на языке даже слов приветствия.
- Доброе утро Граф! – после возникшей неловкой паузы, с легким поклоном сказала Смирада, и вопросительно посмотрела ему в глаза.
- Э-э-э, хотите чаю? – растерянно спросил он, и трижды хлопнул в ладоши, в дверях возник лакей.
Весь этот день Смирада с сыном пробыли в гостях у Графа. Они вместе с Графом и его дочерью ели, пили чай, гуляли по саду и бесконечно говорили, просто рассказывая друг другу, в основном, бессмысленные истории, а гвоздем программы была как раз Луиса, которая знала все обо всех в замке и частично в городе, что очень удивило и повеселило Графа. Такой веселой и жизнерадостной, он никогда еще не видел свою дочь, или он просто этого не замечал, уделяя ей слишком мало времени, проводя его в долгих и бессмысленных терзаниях.
Вечером, когда Смирада и Лум собрались идти домой, Граф взял с них слово, что завтра они снова придут, а еще через неделю, он предложил им переехать в его замок.
Смирада сумела вселить в душу Графа новые надежды, и помогла увидеть другой мир, светлый и счастливый, в котором нет места, горю и страданиям.
Глава четвертая
Лекарь Скайн сидел в своем кабинете за столом и в мерцающем желтом свете свечей в очередной раз записывал и зарисовывал на листах серой бумаги уникальные знания и тайны, которые он познавал, а свет на эти тайны проливала… смерть.
За эти годы, его почерневшая душа навсегда лишилась каких-либо чувств. Лекаря совсем не тяготило то горе сотен обманутых ним родителей, что стонало на его плечах, а его глаза, видевшие страшные муки беспомощных тел, стали бесцветными и неподвижными, лишенными всяких эмоций, как будто бы смерть, за которой они так часто и пристально наблюдали, постепенно убивала и их.
Скайн, положа на стол исписанный лист бумаги, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, давая им отдохнуть. Сидя так, с закрытыми глазами, он осмысливал ту новость, что потихоньку мусолили и полировали языками базарные торговки, да и вообще все в городе – о сближении Смирады с Графом. Он чувствовал, что это событие принесет ему много хлопот, и еще он знал, что в связи с этим, он окончательно лишиться доверия при дворе. Теперь ему просто необходимо было буквально творить чудеса, лезть из кожи вон, но добиться поддержки самой сильной стороны – народа, чтобы в случае великой немилости, заручиться его поддержкой. Для этого нужно было вернуть доверие горожан, которое он в последнее время стал терять, увлекшись своими экспериментами, тем самым увеличивая число, якобы, неизлечимо больных детей, но при этом иметь возможность продолжать начатое им дело.
Для достижения этой цели он и назначил в тот вечер важную встречу с человеком сомнительной репутации, который неожиданным и случайным образом недавно появился в городе. Эта встреча должна была дать ему возможность продолжить, а может и расширить свою кровавую практику, отбросив тревожные мысли, резким движением Скайн оторвался от кресла и, подхватив куртку, вышел из дома.
Ночь была пасмурной и темной, даже черной. Дороги не было видно, и Скайн пошел на ощупь, ориентируясь по тускло светящимся окнам и надеясь на память. Подойдя к условленному месту, лекарь никого не обнаружил, и немного потоптавшись, сел под дерево, уперевшись спиной в могучий ствол. Прошло какое-то время, прежде чем Скайн почувствовал в своем теле озноб сопровождающийся дрожью, которую вызвал усиливающийся влажный ветер, что цепляясь за ветви деревьев, визжал и хаотично их раскачивал.
С усилением ветра, усиливалась и нетерпение Скайна, а когда оно окончательно обострилось, он крепко выругался, встал, резко оттолкнувшись от дерева плечом, направился обратно, но сделав пару шагов, остановился, со страху до боли в суставах, сжав кулаки.
Метрах в пяти, перед ним выросла черная фигура высокого человека, что стоял широко расставив ноги обутые в тяжелые высокие сапоги, с массивными бляхами и на толстой подошве. Полы его длинного плаща, развиваясь по ветру, напоминали крылья огромной и могучей птицы, что также громко и мощно хлопали, огромный капюшон с черной дырой, болтало из стороны в сторону, создавая впечатление пустоты.
- Здравствуйте лекарь, что вас заставило ко мне обратиться, да еще в такой час? – Спросил он из кажущейся пустой и бездонной черной дыры капюшона, мощным голосом, что без труда гасил шум ветра.
- Но я работаю только с ответственными и надежными людьми, а вы даже не удосужились прийти в условленное время. – Гася в себе внезапный страх, возникший во всем теле с появлением этой могучей черной фигуры, сказал Скайн, едва перекрикивая воющий ветер.
- А я не работаю с непроверенными людьми, потому я следил за вами от вашего порога. – Он раскатисто захохотал, и подошел к Скайну вплотную.
Черная дыра капюшона проявила еще молодое лицо, на котором лекарь разглядел наглые, блестящие глаза над грубым, поломанным носом с темным шрамом и саркастическую ухмылку в виде бездонной расщелины окаймленной белыми блестящими зубами, что расположилась среди зарослей густой черной щетины. Его дыхание, не смотря на ветер, обдало лекаря густым запахом перегара и чеснока. Разглядев незнакомца подробней, на смену страху пришло другое чувство, с которым лекарь чувствовал себя уже уверенно и комфортно.
- Сидгар, к вашим услугам. – Сказал незнакомец, протягивая лекарю правую руку.
- Но я думаю мне представляться нет нужды. – Сказал Скайн с гордыней в голосе и, проигнорировав его жест, прошел вперед, кинув через плечо, - следуйте за мной.
Никто из подобных мужланов, во всем городе, не посмели бы себе такой фамильярности по отношению к его персоне – Главному Лекарю Князя! Это очень разозлило Скайна, а еще больше то, что какой-то проходимец заставил его так долго ждать и мерзнуть на ветру, и более того, позволил себе в нем усомниться!
- О, как! – глянув на свою раскрытую ладонь, с иронией в голосе сказал Сидгар, и положа руку на грудь в область сердца с легким поклоном ехидно добавил, - слушаюсь и повинуюсь.
Лекарь промолчал и, приподняв голову, подчеркивая этим свое превосходство перед ним, пошел по тропинке, ускоряя шаг, заложив руки за спину, сцепив ладони в замок, Сидгар пошел следом, раскачиваясь из стороны в сторону и с улыбкой, разглядывая сзади своего напыщенного поводыря.
Скайн и Сидгар подошли к высокому каменному забору, в котором большим черным пятном зияли массивные ворота, сделанные из толстых, деревянных брусков, тщательно подогнанных друг к другу. Во тьме ночи, на фоне серого забора, они были похожи на черную раскрытую пасть зверя.
Подойдя ближе, в теле этих огромных ворот, можно было разглядеть небольшую калитку, с маленьким смотровым окошком и тяжелым большим железным кольцом. Лекарь, взявшись за кольцо, неспешно стукнул ним о поверхность ворот несколько раз, извлекая из дерева глухой звук, в ответ на который с тонким писком отварилось, обнажая черноту двора, смотровое окно, тут же со стуком захлопнулось, и через мгновение, изнутри залязгали запоры.
Сделав шаг, лекарь растворился в густой мгле открытого проема калитки, Сидгар, задержавшийся на мгновение снаружи, поднял голову, и еще раз пробежал взглядом по огромным воротам, шершавому камню забора и, плюнув себе под ноги, шагнул следом.
Двор, как и все остальное, был довольно большим. Слева от калитки, стояло строение, которое явно выполняло функции сторожки. Одна из его стен примыкала к забору, а в противоположной, виднелся открытый проем двери, сквозь который стекал на землю тусклый свет свечей.
Посредине двора стояло высокое и круглое, похожее на башню здание, не имевшее окон. Арочный вход в него, издали напоминал мышиную нору, а само строение – огромный каменный мешок.
Через весь двор, как нить, была протянута всего одна тропинка, вымощенная булыжником, все остальное пространство занимал высокий сухой бурьян, среди которого проглядывались проплешины в виде небольших холмиков, поросших молодой травой.
Сидгар шел в трех шагах позади лекаря, а впереди них шел горбатый человек, державший над головой факел, с огнем которого играл ветер, дергая в разные стороны, заставляя трещать и разбрасывать искры.
Все трое вошли в темень сырого помещения, и в ноздри сразу же ворвалась вызывающая рвоту приторная вонь гнили и разложения смешанная еще с множеством букетов других не менее отвратительных запахов. От этого воздух здесь казался липким, что вызывало такое чувство, что он проникая внутрь тебя оседает и с выдохом не выходит обратно. Пока горбун, бегая от стены к стене, зажигал своим факелом другие, развешенные по стенам, Сидгар, зажав двумя пальцами ноздри, разглядывал довольно странные внутренности этого каменного мешка.
В самом центре огромной и высокой, почти до самой крыши, комнаты стоял большой прямоугольный стол, с торцов которого были прикреплены различные изделия кузнечного мастерства: цепи, которые оканчивались чем-то вроде кандалов; различные зацепы; крючья и прочие жутковатые на вид штуковины. Рядом с этим столом, стоял еще один, поменьше на котором были аккуратно сложены еще более устрашающие металлические предметы, отполированные до ослепительного блеска, которые не просто отражали свет, а еще и усиливали его.
- Попрошу, следуйте за мной, - сказал лекарь спокойно-надменным тоном, и жестом указал на винтовую лестницу в углу комнаты, которая вела куда-то под потолок. Сидгар перестал крутить головой во все стороны и остановил свой взгляд на узенькой деревянной лесенке с тонкими и жидкими на вид перилами, по которой уже поднимался лекарь Скайн.
Сидгар подошел к лестнице, поставил ногу на вторую ступень и несколько раз с силой нажал на нее, убеждаясь в надежности, затем слегка подергал перила и стал подниматься следом за Скайном. Лестница жутко скрипела, и Сидгар непроизвольно стал сильней сжимать перила в кулаке.
Почти поднявшись наверх, он обернулся и посмотрел вниз. У основания лестницы стоял горбун, и держал перед собой факел, который освещал его невозмутимо-спокойное лицо. Из-под массивных надбровных дуг он отсутствующим взглядом смотрел на Сидгара. Его взъерошенные, грязные волосы, утыканные соломой, ниспадали на плечи. Перекошенный рот с одной стороны не закрывался, обнажая длинные, кривые и желтые зубы, а по губам стекала густая слюна. От этого портрета у Сидгара по спине пронеслись мурашки, неприятно поднимая волосы на спине, непроизвольно резко дернулись плечи, он выругался сквозь зубы, плюнул и пошел за лекарем, который скрылся в арочном проеме.
Сидгар вошел в просторную комнату, которая, по всей видимости, служила лекарю кабинетом. Прямо, напротив дверей стоял красивый массивный стол, на котором стояла чернильница с торчащим из нее пером. Слева из стены торчала каминная топка, перед которой на полу был расстелен толстый ковер. В принципе все здесь находилось на своем месте, в спокойных тонах, и эту комнату можно было бы конечно назвать уютной, если бы не тошнотворный запах, не такой сильный как внизу, но все-таки и, конечно же, большой стеллаж, стоявший позади стола со стеклянными сосудами, в которых были помещены различные части человеческих тел и органов, залитых какой-то прозрачной жидкостью. Именно эта деталь предавала комнате некий зловещий оттенок.
Сидгар стоял в дверях, и смотрел в спину Скайна, пока тот неспешно прошел за стол, сел в кресло и жестом указал на длинную лавку со спинкой, стоявшую справа у стены напротив камина.
- Присядьте, не люблю, когда стоят в дверях, - сказал лекарь Сидгару, одновременно шаря где-то под крышкой стола потом, наконец, достал оттуда лист серой бумаги, положил ее перед собой и перевел взгляд на Сидгара, который сидел на лавке и качал большим сапогом, закинув ногу за ногу.
- И так, поговорим о деле.
- Ну, наконец-то лекарь! А то я уже стал подумывать…
- Я попрошу вас, меня не перебивать. – Сказал Скайн назидательным тоном. Сидгар тут же скорчил умную гримасу и закрыл своей огромной пятерней себе рот, потом убрал ладонь и весело рассмеялся.
- Вы не серьезный человек.
- Нет, лекарь, я веселый человек, и это большая разница! – Он снова засмеялся и добавил, - как и между нами.
- Ну да ладно… - Скайн погладил большим пальцем свои редкие усы, выдержал небольшую паузу и продолжил, - я хочу заключить с вами договор.
- Вы такой официальный… - с издевкой в голосе сказал Сидгар и снова расхохотался.
- Дьявол вас подери! – хлопнув по столу ладонью, закричал Скайн. Его лицо побагровело, и без того красные глаза стали наливаться кровью, он соскочил с места и несколько раз быстро прошелся от одной стены к другой. Когда кровь отхлынула от его лица, и успокоилось дыхание, он снова сел в свое кресло, уставившись в чистый лист бумаги, лежавший на столе.
- Плохо у вас с юмором лекарь, очень плохо. – После длинной паузы сказал Сидгар.
- Если бы я хотел послушать ваши шутки, я бы пригласил вас в таверну! А я вам предлагаю работу, какие могут быть шутки?
- А если мне не нужна ваша работа?
- Даже если я за нее плачу сто золотых?
- Ого!
- Так вы согласны?
- За сто золотых?! – Он развел руками, - да все что угодно!
- Вот и прекрасно. Тогда составим бумагу…
- А это обязательно?
- А как иначе? Я плачу за это огромные деньги!
- Подождите лекарь, за что «за это», что я должен буду делать за сто золотых?
- Я скажу вам после того, как вы подпишите бумагу.
- Лекарь, при всем уважении, если я и улыбаюсь часто, это не значит что я идиот. Или вы говорите, или я ухожу.
- Сто золотых…
- Да хоть двести…
Скайн встал с кресла, повернулся к стеллажу и стал разглядывать стеклянный сосуд с чем-то красно-коричневым, бесформенным и непонятным внутри, потирая при этом большим пальцем усы. Было видно, что он что-то тщательно обдумывает. На его лбу кожа собралась, образовав три толстые складки, глаза потускнели, а на скулах вздулись мышцы, натянув дряблую кожу.
Наконец он снова сел за свой стол, еще на секунду задумался, потом легонько стукнул обеими ладонями по крышке стола, громко плямкнув открыл рот, набрал полные легкие воздуха и на выдохе сказал:
- Ну хорошо… По моему требованию, вы должны приводить мне молодых девушек, девочек, мальчиков…
- И мальчиков?! Ну вы лекарь и шалунишка!!!
- Да, и мальчиков, я попросил бы вас не перебивать меня, когда я говорю…
- Да, да, я помню, но вы, уважаемый главный лекарь, по-моему спятили. Вы бы выходили бы почаще во дворик подышать, а то тут у вас, извините, воняет, у меня у самого уже крыша едет. Да и окошко не мешало бы прорубить. А мне пора … – Сидгар встал с лавки и направился к выходу.
- Постойте! Я плачу сто золотых за каждого!
Сидгар остановился в дверях, повернулся, и глядя на Скайна иронично-сочувствующим взглядом сказал:
- Вы больны лекарь, как бы это смешно не звучало, займитесь всерьез своим здоровьем, а особенно душевным.
Скайн вскочил с места и быстро подошел к Сидгару.
- Позвольте мне вам все объяснить. Присядьте, прошу вас. – Скайн говорил эти слова с такой кротостью, что Сидгар не выдержал и расхохотался.
- А где ваша гордыня лекарь, неужто так невмоготу отведать тела молодого, а? – Он снова рассмеялся и бухнулся на лавку, оперев локти о ее спинку и снова закинул ногу на ногу. – Слушаю, только коротко, а то у меня голова разболелась от вашей вони… или с похмелья.
Скайн присел на корточки возле камина и протянул раскрытые ладони к огню, потом встал и прошелся по комнате с задумчивой миной на лице.
- Ну, лекарь, начинайте, я весь во внимании.
- Прочь фамильярность, можете называть меня по имени.
- Ооо! С чего бы это? – сквозь смех сказал Сидгар.
- Вы хотели бы всегда оставаться таким же молодым и полным энергии, никогда не думать о старости и смерти? – проигнорировав иронию Сидгара, сказал лекарь.
- Вы просто философ какой-то! – Продолжая смеяться, проговорил Сидгар.
- Нет, вы ответьте на мой вопрос.
- А кто же этого не хочет, лекарь? И вы стареющий, выживающий из ума, наверное, тоже?!
- Да. – ответил Скайн, а Сидгар продолжал хохотать вытирая слезы рукавом.
- У детей, сильное тело, - продолжал лекарь, - и со многими болезнями оно борется самостоятельно, с которыми взрослые – бороться не в силах. Я уже много лет пытаюсь разгадать эту тайну, и я ее разгадаю.
- Так тебе нужны эти дети, чтобы убивать?! Да ты ненормальный! – Сидгар вскочил с лавки и схватил его за ворот, - и сколько невинных душ ты загубил нелюдь?
- Уйми свой пыл Сидгар, сказал лекарь спокойным голосом, - когда у меня это получиться, мы с тобой будем жить вечно и править миром!
Сидгар долго смотрел в глаза Скайна, держа его за воротник, потом отпустил и снова сел на лавку.
- «Вечно» говоришь… «Править миром» говоришь… - он задумчиво смотрел на гаснущий в камине огонь, а Скайн продолжал…
- Пойми, я же не убиваю ради собственных утех. Да и не все умирают. Вот, например, Тап, горбун, которого ты сегодня видел, был болен страшной болезнью, и скорее всего, умер бы, но я дал ему свой эликсир и он выздоровел.
- Да, не дай Бог мне так выздороветь! – Передергивая плечами, проговорил Сидгар, вспоминая это немытое существо с факелом.
- Это все пробы, да, он растет и скорей всего постареет и умрет, но мне удалось остановить старение его ума, а значит я на верном пути, и скоро смогу остановить старение всего тела.
- Да он просто дурак! И ты, по-моему, тоже… того… - и Сидгар покрутил указательным пальцем у виска.
- Просто ему было четыре года, когда я напоил его своим эликсиром, да Бог с ним… знаешь, сколько я людей вылечил, благодаря тем знаниям что я добыл из этих бедняг? Так что можно смело сказать, что они отдают свои жизни не зря, а ради других!
- Во! Загнул! Ты сам-то в это веришь?
- А что, больше толку будет в том, если они полягут на поле боя, умерев, за какого ни будь жирного правителя, или еще глупее – в пьяной драке?
- Не тебе об этом думать, – прорычал Сидгар, - ты что старичок, Богом себя мнишь? Я может быть и законченный мерзавец, но у меня есть принципы.
- Да ты послушай…
Всю ночь напролет Скайн с убедительным оптимизмом и настойчивостью промывал мозги Сидгару, и в конце концов, под утро, все принципы были отброшены и договор таки был подписан.
Глава пятая
Вот уже несколько месяцев лекарь работал сутками напролет, почти не покидая своей «крепости», он лишь изредка выбирался в город, когда за ним приезжали просить о помощи, и то, если больной представлял для него интерес.
- Привет, лекарь! – Расплываясь в улыбке, сказал Сидгар, и плюхнулся на лавку, - заказ выполнен, аж двое!
- Ты не части, - севшим голосом прохрипел Скайн, - в городе почти паника, ты бы из округи возил.
- Пробовал – не доезжают. Мрут сволочи, особенно молодые девицы. Тебе ведь живьем подавай! – Сказал он и расхохотался, рассеивая по кабинету лекаря густой, почти зримый перегар.
Скайн посмотрел на Сидгара недобрым взглядом и сказал сквозь зубы:
- Смотри не засветись!
- Да ладно тебе… - тот махнул своей огромной ладонью, - этих «мелких» здесь пруд пруди, в каждом дворе по десятку, а иные и не считаны вовсе.
От усталости и хронического недосыпания, кожа лекаря потемнела, а лицо похудело и осунулось, глаза впали и потускнели, и без того его длинный нос, теперь казался еще длиннее.
- Не жалеете вы себя лекарь, - с ехидной улыбкой сказал Сидгар и потряс в воздухе указательным пальцем. Скайн проигнорировал его, снял с себя фартук из толстой кожи, с темными потеками и сел в свое кресло.
- Что нового в городе слышно? – спросил лекарь, и налил себе вина из кувшина, что стоял на столе, укрытый белой тканью.
- В приличных домах сначала выпить предлагают, а потом расспрос ведут. – Сидгар невольно облизнул свои высохшие и полопавшиеся губы.
Скайн вытянул из-под стола деревянный стакан и поставил его рядом с кувшином.
- Вот так-то лучше! – Сидгар громко хлопнул в ладоши, быстрыми движениями потер ладонь о ладонь, налил в стакан вина, выпил залпом, снова налил.
- А что в городе? Ничего особенного. Ах, да! – Он хлопнул себя ладонью полбу, - Граф же наш женился! Говорят на ведьме какой-то, да все они ведьмы! Правду говорю, а, лекарь?
Сидгар хохотал раскатистым, наглым смехом. Он хохотал, кашлял, давясь вином и продолжал:
- Говорят, тобой интересуется, мол, не видел давно, навестить хочет. Ты бы прибрался здесь, вдруг нагрянет, Граф все-таки…, кстати, злится на тебя по-черному!
Скайн нервно побарабанил пальцами по крышке стола, потом взял кувшин с вином и поставил под стол, потому как Сидгар был уже изрядно пьян.
- Ну-у… - протянул он, потом икнул и продолжил, - беседы не получиться, - тяжело, почти по слогам, возмущенно выговорил Сидгар и стал пытаться встать с лавки, упираясь в подлокотник ладонью, которая спрыгивала с него, при каждой попытке. Он хотел остановить на лекаре свои расширенные зрачки, но его взгляд каждый раз соскальзывал и падал на пол.
- Расскажи мне все, что ты знаешь о Графе и можешь пить сколько угодно! – с нетерпением прокричал Скайн.
- Еще сарайчиком твоим Граф недоволен. Зачем без спросу строил?
- Какой сарайчик?
- Этот. В котором ты нам бессмертие готовишь.
Скайн действительно строил эту маленькую крепость без разрешения. Укрытый горем Граф, практически никогда не объезжал свои владения и Скайн был уверен, что это строительство сойдет ему с рук, и что Граф об этом не узнает, так как постройка возводилась секретно и далеко за городом.
- Сказал Граф, что взглянуть хочет на твой сарайчик, а за одно и в глаза твои… – Сидгар попытался засмеяться, но у него получилось лишь скорчить глупое выражение на физиономии, с которым он благополучно вскоре захрапел, а лекарь стал нервно мерять шагами комнату.
Сидгар проснулся под утро в неудобной позе на лавке. Тело затекло, а в голове гудело и стучало в висках.
- Как спалось? – спросил лекарь, который сидел за столом и что-то писал.
Сидгар смог только промычать. Во рту все слиплось и не шевелилось.
- Ты бы…, - Сидгар попробовал сглотнуть – не получилось, тогда он сморщил лицо и продолжил, - от похмелья что ни будь, придумал, а то занимаешься черти чем…
Лекарь, не отрывая глаз от исписанного ним листа, вынул из-под стола кувшин с недопитым вином и поставил его на стол. Сидгар, с ощутимым усилием потянул к нему обе руки.
Он жадно пил, пока руки не перестали трястись, потом поставил кувшин на место, вытер рукавом губы и спросил севшим голосом:
- Что у нас сегодня?
- Ничего. И завтра ничего и послезавтра тоже… - он оторвал взгляд от стола и перевел его на Сидгара. Тот тупо стоял и непонимающе хлопал глазами.
- Чего так?
Лекарь тяжело вздохнул и снова уткнулся в лист серой бумаги.
- Ну… если я вчера брякнул лишнего, так… - растягивая слова, начал оправдываться Сидгар.
- Да нет, нет. Все нормально, Сидгар. Просто мне нужно бежать из города, иначе не сношу головы. А ты конечно если хочешь, можешь пойти со мной. Ну а если нет, то я не обижусь. Но у меня к тебе будет последняя просьба…
- Какая?
- Сегодня вечером, нужно будет все здесь сжечь. Поможешь?
- Ну, я… да конечно… если надо то… - растерянно промямлил Сидгар.
- Ладно, до вечера, - перебил его лекарь, - и смотри не напейся как вчера.
Сидгар сидел в таверне и медленно потягивал вино с растерянной миной на лице. За соседний столик сели трое, один из которых, с азартом, громким шепотом рассказывал остальным, какую-то историю. Сидгар навострил уши и стал вслушиваться в их разговор.
- … и в городе поговаривают, что наш Граф эту ведьму в замок впустил из-за ее сына, - говорил один из них.
- Да ну, - возразил другой, - на кой он ему сдался?
- Не скажи, не скажи. Ты его дочурку видел?
- А при чем тут она?
- Нет, ты скажи, видел?
- Ну, нет.
- А мне доводилось… - он зябко передернул плечами, оглянулся, обвел таверну подозрительным взглядом, и продолжил, - был я как-то ночью тайком на холме у графского замка, ну вы знаете, когда к Марушке бегал... Смотрю, призрак весь в белом над землей летит, от замка прямо на меня, я чуть портки не замазал, и руки ко мне тянет, а я за куст сирени спрятался и не дышу. Призрак подплыл, а я смотрю, а это и не призрак вовсе, а дочка графова!
- И что? Может девка до ветру вышла, а ты и обмочился, - двое весело заржали.
- Я стою за сиренью, - не обращая внимание на иронию друзей, продолжал он, - дрожь по всему телу, а она поверх меня на луну смотрит, глаза на выкате, и так тихо, тихо воет…
- Тоже мне история, девки малолетней испугался, - перебил его приятель, - ну и что тебя напугало?
- А то, что она сказала: «Привет Иваш, ты сегодня что-то рано, ну подожди, подожди, Маруша скоро придет».
- Да-а-а, это страшно!!! – Заливаясь от смеха и роняя слезы, прохрипел один из них.
- Ага! – возразил тот, - А откуда она узнала, что я там сижу, все же знают что она слепая? А это: «ну подожди, подожди», что она имела в виду? Так я после этого и Марушку стороной обхожу, вдруг они заодно?
- Ты же сам говорил что обделался, вот она тебя и учуяла… - со смехом стал говорить другой, но обернувшись и обведя взглядом посетителей таверны, умолк.
Все уже давно слушали их разговор с серьезными лицами, многие даже отставили стаканы и тарелки.
- Я тоже слышал, что ее только по ночам видали, и что она солнца как огня боится, а кто еще из людей его боится? - прошептал кто-то.
- Я другое заметил, когда наш Граф с этой ведьмой повелся, в нашем городе стали дети пропадать…
- А я слышал, что не только у нас а и в округе такое горе теперь часто случается.
Таверна превратилась в шипящий кипятком чайник. Все стали что-то шептать друг другу, вертеть головами и делать испуганные глаза.
Сидгару в голову пришла гениальная и зловещая мысль, он залпом допил свое вино и почти бегом помчался к крепости, что построил лекарь.
Добежав на одном дыхании и карабкаясь по лестнице к комнате под потолком, Сидгар задыхаясь от долгого бега, звал лекаря.
Скайн сидел за столом, закрыв ладонями лицо, а в его голове толстой струной гудела только одна мысль: «это конец, я не успел». В комнату вбежал Сидгар, упав на колени и трудно дыша с трудом произнес:
- Вот… те на! Я все… ноги себе сломал, а он тут… спит!
Скайн отнял ладони от лица и посмотрел на сидящего на полу Сидгара, который часто и хрипло дышал.
- Что случилось? – Спросил лекарь блеющим голосом. На его бледном лице застыл страх, а глаза ворочались как у загнанного в угол пса.
- На Вас жалко смотреть лекарь, - Сидгар попытался засмеяться, но только закашлялся.
- Не томи, - почти взмолился Скайн, и Сидгар поведал ему о своем плане.
На следующий день, Сидгар сидел в той-же таверне не спеша пил вино и ждал, когда же таверна набьется людьми и они снова начнут обсасывать тему Графской семьи, люди менялись, одни выходили, новые входили, но было тихо, и никто не поднимал нужной темы.
День катился к закату, время ускользало, и Сидгар решил действовать.
- Вы ничего не слышали вчера ночью? – Обратился он к сидевшему рядом чавкающему и при этом громко сопящему невысокому мужичку. Тот медленно перевел взгляд со своей тарелки на Сидгара и, глядя на него испуганными глазами, спросил:
- А что?
- Я вчера ночью, когда домой возвращался, услышал жуткий вой страшнее, чем у волка, - начал Сидгар громким шепотом, поглядывая краем глаза на остальных.
Когда он увидел как народ, подталкивая друг друга, стал подползать ближе, Сидгар продолжил уже вполголоса, чтобы слышали все:
- Так вот, я решил проверить, что за зверь осмелился подойти так близко к городу? Я тихо пошел на эти страшные звуки, - народ испуганно загудел, а Сидгар продолжал, - и как вы думаете, откуда исходил этот вой? – люди переглядывались и шептались.
Сидгар видел страх в их глазах, вызванный этой импровизированной историей, который подбодрил его и придал уверенности, он встал из-за стола и продолжил, уже громче и с выражением выговаривая слова:
- Этот вой я услышал у стен графского замка. Я увидел… звереныша, он был покрыт черной шерстью, а его глаза светились страшным желтым светом! Он громко и страшно выл глядя на балкон, на котором стояла молодая графиня. Она звала его, выставив вперед руки, на которых в лунном свете блестели длинные когти. Он еще раз взвыл и стал полсти по стене, цепляясь за камни острыми когтями, выбивая искры из гранита. Он поднимался все выше и выше и я увидел, что он что-то держит в зубах. Когда он поднялся к ней на балкон, они оба склонились над тем, что он принес на своих длинных и страшных клыках. О Боги! – Сидгар театрально поднял руки и голову вверх, - это был ребенок! Он кричал и просил о пощаде, но молодая графиня вогнала свои белые, длинные клыки ему в горло и стала жадно пить невинную детскую кровь!
Сидгар замолчал, окидывая взглядом своих слушателей. В таверне была мертвая тишина, все с ужасом смотрели на Сидгара, практически не дыша, а когда из-под стола гавкнула одна из ошивающихся у таверны шавок, женщина с шикарно-округлыми формами с грохотом упала без чувств, переполошив всех, и без того до смерти перепуганных посетителей таверны. Сидгар чувствовал, что у него самого на спине зашевелились волосы, и он непроизвольно стал озираться по сторонам.
Сидгар взял себя в руки и попробовал исправить ситуацию. Он понял что перегнул палку и вместо того чтобы враждебно настроить народ против Графа, он посеял среди них панику и страх.
- Нужно призвать к ответу графскую семью! Мы созовем весь город! – Закричал Сидгар.
- Верно!!! – заорали пьяными голосами два друга, что сидели в самом дальнем углу, которые, скорее всего, были даже не в курсе сложившейся ситуации. – Всех к ответу!!! – Они махали кружками, проливая вино на соседей.
Сидгар молниеносно оценил ситуацию и, выявив недостающую деталь, закричал:
- Налейте всем вина!!! За мой счет!!! Вина всем!!!
Трясущимися руками люди заливали в себя литры вина, стараясь погасить страх, тем самым разжигая в себе ненависть и ярость.
Глава шестая
Луиса сидела на кровати в своей комнате и тихо напевая, сплетала в толстую косу свои длинные белоснежные волосы. Ее стройное тело укрывало платье, из белого и мягкого шелка. Она была, как будто вылеплена из первого осеннего снега.
В дверь тихонько постучали.
- Лум, можешь войти.
- Как ты угадала, что это я? – Спросил он, войдя в комнату.
- Угадала? - С удивлением переспросила Луиса, - нет, я почувствовала твой запах, и к тому же только ты ходишь, постукивая палкой. Зачем ты ее повсюду за собой носишь?
- Я к ней привык.
- Ты уже пришел за мной?
- Да.
- Посиди со мной рядом, пока я заплету волосы.
- Хорошо.
Лум сидел на кровати рядом с Луисой и наблюдал: как она двигает своими тоненькими белыми пальчиками, сплетая косу; как шевелятся ее розовые пухлые губки, выпуская на волю мелодию, похожую на бархатный звон колокольчиков; как ярко блестят на белом лице, ее синие как утреннее небо, большие, широко раскрытые глаза.
- А какой он? – Неожиданно для Луизы, спросил Лум.
- Кто?
- Мой запах.
- Не смотри на меня так… - кокетливо сказала Луиса и по-детски подпрыгнув, повернулась к нему спиной, потом, выдержав паузу, она повернулась обратно вполоборота, показывая как из-под тонкой белой кожи ее щек, проступил гладкий румянец, сказала тихим и мягким голосом, - самый приятный и родной.
Эти слова, заставили Лума почувствовать, как беспомощно обмякло его тело, как по всем мышцам пронеслись легкие судороги, грудь и виски что-то сдавило и стало тяжело дышать. Он смотрел на Луису и чувствовал как часто и беспокойно бьется его сердце, каждый удар которого он слышал и ощущал в самой голове.
- Все, я готова, - повязывая голубую ленту, на конец сплетенной косы, сказала Луиса, тем самым сгущая растекшееся, сознание Лума.
Лум и Луиса стояли на балконе самой высокой башни замка. Под ними маленькими и темными фигурками стелился город, поблескивая в льющемся со звездного неба бескрасочном свете луны, тусклыми искрами мерцающих окошек. Здесь, наверху всегда живет небесный ласковый и свежий ветерок, приносящий лишь далекие запахи леса, а не пыль и вонь базарных площадей, что сметает с грязных улиц его горячий брат, который носится вихрями между домов, разбрасывая мусор.
- Почему ты почти никогда не выходишь на улицу днем, когда светит солнце? – спросил Луису Лум.
- Днем слишком много шума, запахов и к тому же дневной яркий свет стоит у меня перед глазами бесформенным желтым пятном, закрывая от меня все. Я не могу сосредоточиться, - она просунула свою тонкую прохладную ручку Луму в ладонь, он аккуратно и нежно, насколько мог, сжал ее в своем большом и жарком кулаке.
Сердце снова стало стучать ему в голову дробя мысли, превращая их в муку. Он дрожал, в его грудь с большим трудом протискивался вечерний ветер, обдавая одуряющей прохладой его раскаленное сердце. Не шевелясь и не отрывая глаз он смотрел на Луису, как будто боялся ее спугнуть как присевшую на бутон цветка удивительную бабочку.
- Слышишь, колокол?
- Да, - ответил Лум, но если честно, то ему казалось, что это у него в ушах звенит.
- Интересно, что стряслось?
- Если действительно что-то серьезное, то скоро узнаем.
Когда насладившись свежестью вечера, но в тайне продолжая радоваться друг другу, они, взявшись за руки, спускались с башни, Луиса внезапно остановилась и положила свободную ладошку Луму на грудь, останавливая его.
- Что случилось?
Луиса приложила указательный палец к своим губам и тихонько шикнула.
- Слышишь, говорят? – Спросила она тихим шепотом.
- Нет. – Прислушиваясь к тишине замка, таким же шепотом сказал Лум.
Луиса на цыпочках, тихонько ступая, прошла вперед. Лум с удивлением на лице, двинулся за ней, на всякий случай, стараясь не шуметь. Вскоре до его слуха тоже стали доноситься голоса. Лум ничего не мог расслышать, все сливалось в непонятное густое бормотание.
- Там много народу. Они все кричат и ругаются. – Луиса прислушиваясь, сделала еще несколько коротких шажков вперед, немного послушав, вернулась обратно и прижалась к Луму.
- Мне страшно. – Прошептала она.
- Не бойся, пока я жив, тебя никто не посмеет обидеть! – Сказал Лум уверенным голосом, потом отпустил руку Луисы, сказал, - постой здесь, я посмотрю что там происходит.
Лум направился к дверям приемного зала, из-за которых доносился тревожный шум непонятной возни.
Глава седьмая
За дверью приемного зала, было довольно людно. Граф сидел в своем большом кресле, за ним, положив руку на высокую спинку, стояла Смирада, а перед ними, сбившись в толпу, стоял народ, состоящий, в основном, из простых горожан. В их глазах читался страх и отчаяние, скорбь и злость одновременно.
Народ недовольно гудел, пока Граф не поднял правую руку, призывая к тишине. Вслед за этим жестом, народ примолк и, выдержав паузу, властным голосом Граф спросил:
- Кто будет говорить?
От толпы отделился и вышел на шаг вперед мужчина, средних лет, и стал говорить:
- Великий Граф, мы всегда служили, и служим тебе верой и правдой, добросовестно выполняем свою работу и платим налоги. Мы хорошо жили в твоем городе и под твоей защитой, но в последнее время, сюда пришло слишком много горя. И мы пришли просить помощи… – проговорив это, он потупил свой взор и замолк.
- Ну, говори! – после затянувшейся паузы, с нетерпением сказал Граф.
- Я не буду говорить при… ней, – он указал пальцем на Смираду. Народ снова загудел.
- Что?!! - Граф вскочил с места как ошпаренный, Смирада мгновенно оказалась перед ним.
- Не злись, я уйду. Выслушай их, будь терпимее к своему народу. – Поглаживая ему руку, сказала Смирада тихим и покорным голосом. Выпученные глаза и перекошенные в злобе губы Графа, постепенно стали принимать нормальный вид.
- Нет, ты останешься, - твердо сказал он и, обводя могучим взглядом из-под густых бровей, сжавшихся в страхе друг к дружке людей, Граф снова сел в кресло.
Настала тишина.
- Ну!!! – Рявкнул он.
Из средины толпы, расталкивая народ, также как выходят из лесу, расталкивая кустарник, вышел высокий, крепкий мужчина, в длинном черном плаще с большим капюшоном, в больших сапогах на толстой подошве, и медными бляхами. Он уверенным шагом обошел предыдущего горе-переговорщика, и остановился в пяти шагах от кресла Графа, и уперев кулаки в свои бока, широко расставим ноги.
Он резко отличался от всех пришедших. Стоял он прямо, слегка приподняв голову, в его глазах не было страха, как у всех остальных, он был уверен и спокоен.
- В городе пропадают люди Граф, в основном это дети и, зная об этом, ты ничего не предпринимаешь. Мы хотим знать почему? – Толпа снова загудела. – А твои дети до сих пор живы, когда как почти каждый двор в городе, недосчитывается родственников. Это случайно проделки не вашей мрачной семейки, а Граф? – его рот, прятавшийся за густой щетиной, растянулся через все лицо в кривой улыбке.
Глаза Графа тут же, снова налились кровью, щеки стали пунцовыми, а на лице появился хищный оскал.
- В темницу, всех!!! Выпороть!!! Всех выпороть!!! А этого мерзавца на кол!!!
Стражники в доспехах, стоявшие по углам зала, с копьями наперевес, бросились на толпу, окружая ее со всех сторон.
- Помилуй Граф! – взмолилась какая-то женщина, - это все из-за нее и ее звереныша! Она ведьма!
- Она и Графа с молодой графиней заколдовала! – Кричали из толпы.
- Нужно сжечь всех, вместе с замком!!!
- Сожжем это проклятое логово!!! – Крикнул стоявший перед Графом человек, выхватывая из-под своего плаща короткий меч.
Граф успел вскочить с кресла, но человек в плаще достал его ногой в живот и Граф упал навзничь. Завидев это, толпа осмелела и стала теснить стражу. Завязался бой.
Человек в плаще, быстрым прыжком оказался возле Графа и ударил его ногой в подбородок, когда тот силился подняться, потом он поставил ногу ему на грудь и, нацелив жало клинка Графу в кадык, сказал:
- Позвольте представиться Граф, мое имя Сидгар. Я пришел передать Вам поклон от лекаря Скайна, а ему, в ответ, понесу твою голову!
Граф с рычанием вывернулся, клинок Сидгара оставил на его шее глубокую царапину, кровь из которой мгновенно залила ворот его белой рубахи. Оказавшись на ногах, Граф рванулся к стене, на которой, для красоты, было развешено оружие мечи, ножи, копья, щиты. Он молниеносно рванул со стены большой меч и, обхватив его длинную рукоять обеими руками, выставил перед собой широкое лезвие.
Сидгар прыгнул к нему, одновременно замахиваясь своим мечом, Граф отпарировал удар, и клинок Сидгара рассекая воздух, прошел мимо плеча Графа, сделав в стене засечку. Граф размахнулся и мощным ударом тяжелого лезвия своего меча выбил из рук Сидгара оружие, тот слегка замешкал и, парируя повторный удар разъяренного Графа, отпрыгнул в сторону, где оказался на расстоянии вытянутой руки до Смирады.
Смирада стояла неподвижно, в страхе прижимая кулаки к груди. В ее мокрых от слез глазах застыли растерянность и непонимание. Ее взгляд блуждал по залу и повсюду натыкался на перекошенные в злобе и красные от возбуждения лица.
Сидгар, намотав ее длинные волосы на свой кулак, резким движением рванул, Смирада мгновенно оказалась перед Сидгаром, в его объятьях с ножом у горла.
- Брось кинжальчик Граф, не то твоя ведьма захлебнется своей черной кровью! – Сидгар, смачно, громко чмокая, поцеловал Смираду в макушку.
Перекошенное злобой лицо Графа побледнело, в выпученных глазах пылала ненависть, его пальцы побелели, сжимая рукоять меча, в висках громко и больно шумела кровь, а сердце застучало так, что его стало раскачивать из стороны в сторону.
В это время, в зал не спеша вошел Лум. Люди застыли, в их глазах читался страх на грани паники. Доселе шумное помещение мгновенно объяла звенящая тишина. Лум медленно шел, опираясь на толстый дубовый шест, пристально всматриваясь недобрым взглядом из-под низких бровей в глаза каждому, мимо которого проходил. В его грузном, неуклюжем на первый взгляд теле, в его толстых и мощных лениво перекатывающихся под смуглой, покрытой черными волосами кожей мышцах, читалась неудержимая звериная мощь.
Сидгар стоял спиной к дверям, держа нож у горла Смирады. Внезапно наступившая тишина заставила его оторвать взгляд от Графа и обернуться. Он только краем глаза успел заметить Лума, после чего получил мощный удар по затылку дубовым шестом и упал без сознания, освобождая Смираду от своих объятий. Толпа попятилась назад, образовав вокруг Графской семьи широкий круг.
Взгляд Лума блуждал по перекошенным лицам испуганных горожан, его верхняя губа пугающе приподнималась и дрожала, обнажая острые белые зубы. Народ, вплоть до стражей, жался друг к другу.
Сидгар открыл глаза, голова болела дико! Он провел одной ладонью по затылку, размазывая кровь по волосам, а второй нащупал рукоять своего ножа и, зажав ее в кулаке, быстро встал на ноги и прыгнул на Лума, выставив перед собой нож. В глазах на миг потемнело, он закачался, но этого мига хватило Смираде, чтобы закрыть сына своим телом.
Лезвие ножа угодило ей под левую грудь, Смирада в последний раз взглянула на сына и прошептала:
- Живи сынок, я всегда хотела только этого…
Смирада лежала на полу из мраморной мозаики, по которой растекалась ее алая чистая кровь.
Народ застыл, испуганный столь неожиданной и внезапной смертью. Сидгар, пользуясь моментом, поднял с пола свой меч и бросился на Графа, с криком:
- Убьем нечистых, ради наших детей!
- Ради детей! – повторил кто-то из толпы и, вновь разгорелась битва.
Бой уже шел и за пределами замка. Народ прибывал из города лютой и нескончаемой лавиной. Немногочисленные отряды Графских воинов и стражей стали понемногу сдавать позиции, сминаемые отчаянным натиском напуганной толпы.
- Лум! Лум! – сквозь крики и лязг металла хрипло звучал слабеющий голос Графа, - найди Луису и бегите из города! Всеми Богами тебя молю, спаси ее!!!
Лум еще раз посмотрел на убийцу его матери, чтобы запомнить его на всю жизнь и направился к дверям, расчищая себе дорогу своим дубовым шестом.
Перехватив поудобнее рукоять меча Сидгар, выгнув спину, ударил, вложив в этот удар всю свою силу. Меч выпал из уже не молодых и ослабевших рук Графа, он посмотрел в спину Луму и сказал:
- Я знаю, ты ее убережешь… - он перевел взгляд на Сидгара, лезвие меча которого уже впилось Графу в шейные позвонки.
Лум спешил к тому месту, где оставил Луису, сминая всех и все на своем пути. От волнения, его трясло, ему казалось, что он бежит очень медленно, казалось, что ноги не слушаются его. Лум скалил зубы, рычал и вертел своим шестом разбивая головы и ломая кости тех смельчаков, которые вставали на его пути.
Но когда он, наконец, добежал и заглянул за угол, где должна была стоять Луиса, его сердце замерло, а в голову хлынула дурная кровь. Ее там не было. Из его глотки вырвался грозный, раскатистый рев, который плавно перешел в жалобный вой, что эхом пролетел по замку, ударяясь о стены.
Перехватив шест, Лум ринулся дальше. Он бежал по коридорам замка, крича ее имя. Лум вертел головой во все стороны, заглядывал в каждую комнату, за все уступы и углы. Добравшись до мраморных ступеней, что вели к башне, он остановился, заслышав шум под лестницей, Лум заглянул и увидел там двух затаившихся парней, один из которых зажимал рот Луисе своей широкой ладонью.
Громко рыча, Лум хотел было нанести удар, как лица парней побелели, а глаза закатились. В ту же минуту они что называется, рухнули на пол, поднимая клубы пыли и под ними тут же растеклись зловонные лужи.
Лум схватил Луису за руку и потянул за собой.
- Что случилось? Кто эти люди? Где мой папа? Где Смирада?
- Они мертвы. – Коротко ответил Лум, и тут же пожалел об этом. Луиса резко остановилась и, закрыв лицо руками, стала громко кричать и плакать.
Лум остановился, обнял ее и сказал:
- Нам нужно бежать из города, это последняя просьба Графа. Я должен тебя спасти.
Луиса не слышала его, она плакала и била ему в грудь своими маленькими кулачками.
- За что? За что?! – Кричала она, а Лум гладил ее волосы, роняя слезы, которые невозможно было удержать.
- Вон они!!! – закричали голоса в конце темного коридора.
Луиса дернулась и застыла в испуге. Лум повернулся на крик и, закрывая собой Луису, взялся за шест обеими руками. Приняв удобную для удара стойку, он смотрел на стремительно приближающийся огонь факелов, который угрожающе отражали холодные лезвия мечей.
Лум резко взревел и первым нанес мощный удар своим длинным дубовым шестом. Раздался противный хруст, и по стенам рубиновыми россыпями заблестели капли. Народ попятился. Лум с ненавистью, которая вносила в его и без того мощные мышцы неимоверную силу, наносил удары один за другим, орошая стены и пол кровью поверженных ним горожан, которые были в его глазах убийцами его матери.
С испугу и от дурманившего запаха смерти, крови и человеческих внутренностей, Луиса потеряла сознание. Лум, бросив свой шест, взял ее на руки и помчался к раскрытому окну. Он с разбегу выпрыгнул в проем, и что было сил, побежал по двору замка.
Замок пылал. Огонь с треском и грохотом вырывался наружу через разбитые окна, слепящим светом озаряя округу.
- Ловите зверя!!!
Лум бежал, ветер шумел в ушах, но даже сквозь этот шум он слышал угрожающие крики и нарастающий топот сотен пар ног за своей спиной. Топот преследователей становился все громче и громче, Лум, на бегу, переложил Луису на плечо, так он мог бежать быстрее, и прибавил ходу.
Упершись в болото, Лум остановился и обернулся. Замок пылал, озаряя небо, посылая в него клубы черного дыма. Он видел, приближающиеся огни факелов, которые казались блуждающими в воздухе роями огненных мух. Лум вздохнул, переводя дух, и шагнул в холодную воду черного болота.
Лекарь Скайн, сидя в любимом кресле на балконе второго этажа своего дома, наблюдал за пожарищем, зарево которого почти полностью осветило этот маленький городок кроваво-красным светом, и довольно улыбаясь в свои редкие усы, попивал из хрустального фужера дорогое заморское вино, которое он откупорил специально к этому знаменательному для него событию.
Весь замок пылал. Из каждого его окна вырывались яркие языки пламени, которые устремляясь вверх, сливались друг с другом, окутывая замок огненным саваном. Черный дым, огромными шарами поднимался вверх, сбиваясь в гигантскую черную тучу, что медленно плыла над городом, пожирая звезды целыми горстями. Вокруг как муравьи, плотной массой, метался народ, напоминая морские волны, что сталкиваясь, разбивались друг о друга, оставляя на земле брызги из недвижимых тел поверженных.
Лекарь, вдыхал едкий запах гари и громко хохотал, запивая вином кашель, вызванный дымом, который толстым червем полз среди домов, заполняя улицы. Его глаза слезились, и он быстро вытирал слезы рукавом, не опуская век, чтобы вдоволь насмотреться, как горит его тяжелое бремя, как горят его страхи и унижения, как в этом огне рождается его свобода, полная свобода и независимость. Ведь только в этом месте ему все еще приходилось склонять колени, выслушивать упреки и выдерживать унижения, подавляя свою гордыню, когда уже весь город сам стоял на коленях перед ним.
Глядя на огонь, Скайн с ненавистью вспоминал твердый и уверенный, заставляющий его дрожать, взгляд Графа, его надменный тон, громкий и твердый голос. Он с силой швырнул фужер, который ударяясь о твердую стену, издал жалобный звон и опал на пол сотнями мелких осколков, которые тут же превратились в сотни искорок, отражая трепещущее пламя, что окутывало замок.
Скайн потянулся за новым фужером, когда заметил Сидгара, который уже пересек комнату и стоял в дверях балкона. Перед собой, на вытянутой руке, он держал что-то завернутое в ткань, которая была пропитана кровью, что капая частыми каплями, оставила на полу темную дорожку, через всю комнату.
- На память. – Сидгар бросил сверток на пол перед лекарем, вытер ладони о плащ и взял фужер с вином, который тот ему протянул.
- Это то, что я думаю?
- Да. Можешь последний раз посмотреть ему в глаза. Один, по-моему, даже открыт. – Сидгар коротко хохотнул и припал к вину.
Скайн плюнул на сверток и пнул его ногой, ткань сползла, обнажая густые черные волосы измазанные сединой.
- Отличный вид! – Глядя на пожарище, со смехом проговорил Сидгар. Он отхлебнул вина и, облокотившись о перила балкона, с восторгом смотрел на огонь.
- А остальные?
- Ведьма сама на клинок нанизалась, зверька своего прикрывала…
- А зверек?
- А его, вместе с Графской дочкой, в болото загнали, где они и утопли.
- Отличная работа! – приподнимая свой фужер, сказал лекарь и слегка цокнул его о фужер Сидгара. |
