Отгремели зенитки, отгудели сирены воздушных тревог, высохли слёзы.
Только большие стрелки-указатели с надписью «В бомбоубежище» чернели на облупленных стенах.
Да в разрушенном доме напротив школы торчал, по-виснув перилами, железный скелет лестницы.
А высоко в ярком голубом небе летел мирный самолётик.
Оперевшись на лопату и заслонившись грязной рукой от солнца, Верка наблюдала за движением серебристой чёрточки.
Бомба угодила прямо в дом, и стена его рухнула на школьный двор. Это было два года назад. Большие-то глыбы убрали, но осталось много кирпичей и мелкого мусора. А теперь решили разбивать пришкольный участок. Поэтому все старшие классы по-очереди работали на расчистке двора.
Веркиному классу повезло. В такую погоду таскать любые кирпичи приятнее, чем торчать на уроке. Тем более, на немецком.
Верка не любила немецкий. Скука страшная.
Вот если бы пропала физика, было бы очень жалко.
У них был замечательный преподаватель по физике.
Но физика не пропала.
Пропали немецкий и литература.
Верка бросила следить за самолётиком, нагнулась и перевернула лопатой большой камень.
Она не знала, что этот камень перевернёт всю её жизнь.
Вернее, не камень, а то, что было под камнем.
Под камнем лежало что-то блестящее.
Придя домой, Верка извлекла из портфеля небольшой заржавленный хронометр с раздавленным стеклом. Она не стала обедать, а сразу забралась в папину мастерскую и попыталась вернуть хронометру жизнь.
Удалила из циферблата осколки стекла, почистила ржавчину и покрутила заводное колёсико.
Хронометр на это не прореагировал.
Тогда она выдвинула колёсико и повертела стрелки. Стрелки вертелись, но это ничего не дало. Верка немного огорчилась, но ничуть не упала духом. Найдя подходящий инструмент, открыла крышку.
Насколько она разбиралась в будильниках, внутри было всё в порядке. На всякий случай она продула механизм и закрыла крышку.
Снова взявшись за колёсико завода, она обнаружила, что его чёрный ободок вращается отдельно. При этом поворачивается красная стрелка, которую Верка принимала за секундную.
Когда колёсико стало на место, Верка почувствовала лёгкое головокружение. Затем всё поплыло у неё перед глазами, и она отключилась.
Но тут же очнулась и обнаружила, что сидит за столом на кухне и обедает.
Сначала это показалось ей странным, но потом она догадалась, что хронометр чинила вчера, хотя и помнила это лучше, чем то, что делала сегодня. Сегодня она ходила в школу и, кажется, ничего особенного… Или она больна, или перескочило время.
Верка быстро встала из-за стола.
Хронометр лежал на старом месте.
Веркино сердце громко тикало, но руки не дрожали, когда она поставила чёрные стрелки по стенным часам на десять минут третьего, красную подвела к половине третьего и надавила колёсико.
От изумления она чуть не уронила посуду, которую складывала в буфет. Стенные часы пробили половину третьего.
«Колдовство какое», – подумала Верка, но тут же вспомнила, что посуду она только что вымыла сама. И вспомнила, что при этом говорила с мамой. И о чём говорила – тоже вспомнила.
«Здорово, – подумала Верка. – И не мыла, а вымыла». Захлопнув буфет, она бросилась к хронометру.
Хронометр лежал на месте, красная стрелка оставалась на половине третьего. Как и прежде, он не подавал никаких признаков жизни.
Вот уже скоро год, как чудесный ржавый хронометр сделал Верку самым счастливым человеком на свете. Она никогда больше не грустила, забыла, что такое слёзы, отчаяние и злоба. Она постоянно пела песни, была добра и весела, как весенний ручей.
Сначала она хотела покопаться в механизме и разгадать его секрет. Но потом испугалась: а вдруг она его сломает? Или починит? И он превратится в обыкновенные часы?
Её бросило в дрожь, и она перестала гадать. Можно было показать его друзьям или взрослым… Бывали моменты, когда у Верки страшно чесался язык. Но она удержалась. Ещё бы! Тебя сначала высмеют – не поверят, а потом вообще… заставят объяснять, поднимут хай, отберут…
Нет, об этом не может быть и речи.
Хотя и не очень приятно иметь что-то такое, о чём ни с кем нельзя поделиться. Но ничего не поделаешь.
Вот если бы у неё была настоящая подруга… или друг… которому можно открыть всё на свете, на которого можно во всём положиться… У неё обязательно будет такой друг.
А пока она сама вполне научилась обращаться с хро-нометром. Помимо ободка на колёсике, у него был вращающийся ободок на циферблате, как у компаса. Поворачивать его можно было за маленький пупырышек, ко-торый отмерял сутки. Таким образом, Верка могла сделать скачок во времени на двенадцать суток вперёд. И только лёгкое головокружение. А потом передвинуть ободок на одно деление против часовой стрелки и снова «включить скачок». И так можно бесконечно.
Верка даже не пожалела одного месяца, пропустив его подряд. К ощущению беспамятства она тоже привыкла, и теперь это казалось ей даже приятным.
Но вообще-то Верка не слишком часто гоняла время. А то можно всю жизнь проскочить – не заметить. Зачем? Нужно оставлять в жизни всё хорошее, интересное и полезное – ведь его много! А те тоскливые минуты тягостных ожиданий, волнений и нервничанья, боли и неприятностей – почему не оградить от них жизнь? Не растрачивать на них своего здоровья, своей энергии, не позволять им портить настроение и затемнять минуты радости.
Или, например, сон – это же потеря времени безо всякой пользы. Конечно, иногда приснится что-нибудь приятное. Но всё равно это неправда. А если за секунду перескочить ночь, то достаточно вечером один раз просмотреть материал учебника, чтобы на уроке помнить его почти наизусть.
А сидеть и учить уроки, которые тебе неинтересны, когда на вечер куплены билеты в кино? Надо, чтобы они были выучены – и всё. И Верка мгновенно передвигала время поближе к началу сеанса. Уроки тут же были выучены, и Верка, обняв подружек и весёло щебеча, отправлялась в кино. Бедные подружки! Сколько они корпели над учебниками, дожидаясь этого часа!
Однажды ей пришлось идти к зубному врачу. Верка терпеть не могла бормашин. И вообще, когда ковыряются во рту. Она и не стала этого терпеть, а отправила в прошедшее время.
Потом ей положили в зуб мышьяк и сказали, что будет болеть часа три. И действительно, начала стонать вся челюсть. Что бы она делала без хронометра!
Без милого, ржавого хронометра.
Она звала его «Димка». Просто так.
– Ну, Димка, – говорила она, – давай не будем портить нервы на этой контрольной!
И контрольная оставалась позади.
И никаких ощущений. Как будто её и не было.
Только смутные воспоминания, словно когда-то видела эту контрольную в кино.
Или читала в книге.
Так бежали дни, шли недели, текли месяцы.
А потом Верка стала скучать.
Потому что пришла весна, и в сердце началась капель.
Однажды, когда она болела, её проведали одноклассники. Танька, Маринка, Владик и Лёвка. Она, конечно, плохо помнила это время, потому что благодаря хронометру моментально выздоровела, но она хорошо запомнила взгляд Владика.
Потом она всё чаще стала замечать этот взгляд.
Безусловно, она нравилась Владику.
Правда, она всегда считала, что Владику нравится Маринка.
Но ведь человеку свойственно ошибаться.
Кстати, мальчишки звали Владика Димкой. Что бы это значило? Он был Владимир, но имя Вовка ему не нравилось.
Так или иначе, ей очень хотелось нравиться Владику.
Она вовсе не любила его.
Нисколько!
Но ей очень хотелось ему нравиться.
Что ж из того? Всё равно она ему уже нравилась…
А потом Верка никак не могла дождаться свидания, назначенного по телефону.
И она была счастлива, что у неё есть Димка.
Не тот, который Владик, а тот, который милый и ржавый.
Владик тоже милый.
Но совсем не ржавый.
Но она не любила его.
Нет, конечно, так категорично нельзя сказать. Немножко любила, надо признаться. Но не так, как он её. Но ещё бы. Он должен любить её больше. А он, надо сказать, не очень-то. Однажды он и вовсе не явился на свидание. Достоин ли такой её?
Она сразу тогда переключила время и оказалась в школе. Она ему показала!
Он, правда, не был виноват.
Ничего. Сильнее будет любить.
Вот ведь сделал он ей после этого подарок. Подарок не какой-нибудь уж там, просто книжку. Довольно тоненькую. «Оноре Бальзак». Про какую-то шкуру.
Читала Верка быстро, но могла ещё быстрее. Она садилась за книгу и включала хронометр. Через мгновение она уже знала развязку. Она поняла суть литературы, подошла к ней с чёрного хода, и скоро ей стало неинтересно. В книгах не было никакого секрета – это стало известно ей, Верке: чтение только убивало время. А Верка и так очень быстро двигалась вперёд.
Вперёд – это значит, к старости.
Димка не ходил назад.
И Верка старалась реже включать хронометр. Но поди, не включи его, когда так нудно тянется немецкий, и ещё неизвестно, чем он кончится. Проклятая немка возымела обыкновение спрашивать в конце урока.
Приближались выпускные экзамены. Верку мучило то, что приходилось к ним готовиться. А это значит – повторять весь курс. Она неплохо знала старые дисциплины, но, как выяснилось, очень смутно помнила материал десятого класса. Если же она на время повторения будет включать Димку, то наверняка не вспомнит всего на экзаменах.
Нет, так не годится.
Можно только переключить время сразу на конец экзаменов. А это всё-таки боязно – два месяца. Но Верка промучилась с повторением неделю, другую и – плюнула на всё, набралась храбрости и переключила время на выпускной вечер.
Всё было в порядке. Время – лучший лекарь. Это-то Верка знала лучше всех на свете.
А на выпускном вечере Верка почувствовала, что всё это трогает её меньше, чем друзей и подруг.
Только нежные руки Владика держали её за талию, и милые тёплые глаза сияли на неё своим светом.
А потом они шли вдвоём по мокрой улице в лучах восходящего солнца. И Владик спрашивал очень серьёзно, что творится с Веркой, почему она за последний год так отдалилась от класса, почему ей стало на всё наплевать, почему ей ничто не мило, – да, он видит это! Почему она стала такой равнодушной и раздражительной? Что за поверхностность в словах, поступках, отношениях с людьми? Что за пренебрежение к тому, чем живут другие, даже близкие? Почему стало непонятно, чего она хочет? Да и вообще, хочет ли она чего-нибудь?
Верка сама никогда не задумывалась над этим.
Но ей не хотелось такое слушать.
Особенно сейчас.
Сейчас, когда ей было хорошо.
Ей стало обидно, и она даже рассердилась на Владика.
Но она любила его. Хоть немножко, а любила.
А может, и не немножко.
Правда, он любил больше.
И потому она не стала долго сердиться на него.
И он не стал больше говорить об этом. Он спросил, прочитала ли она книжку, которую он ей подарил.
Ей было неловко, но она не читала. Она просто забыла.
Но она обещала обязательно прочитать.
Солнце уже стояло высоко, когда Верка пришла до-мой. Ей было грустно и даже не хотелось спать.
Мама понимала её грусть: девочка прощалась с детством, со школой, с друзьями.
Но мама не понимала её грусти.
А Верка думала о том, что Владик в чём-то прав. Люди вокруг живут, чему-то радуются, отчего-то страдают, что-то переживают, о чём-то спорят и над чем-то смеются…
А почему у неё этого нет?
Ей стало до того тоскливо, что захотелось отвлечься.
И она вспомнила про Владикину книгу и достала её. Она называлась «Шагреневая кожа». Совсем тощая книжонка.
Верка начала читать, а когда вспомнила про хронометр, было уже поздно. Впервые она равнодушно посмотрела на Димку. И продолжала читать, пока не заснула.
И приснился ей сон.
Будто она очень ждёт Владика и включает Димку. А когда Димка останавливается, то оказывается, что Владик уже был, и она всё пропустила. И так повторялось несколько раз. А потом Димка вообще не стал останавливаться. В угарном тумане гонялась за ним Верка, натыкаясь на мебель, и ноги не слушались её, а он увёртывался, злорадно хохотал и строил ей рожи. А она с ужасом чувствовала, как с бешеной скоростью летело время, как проскакивали месяцы и годы, но не могла поймать Димку и выбилась из сил, и упала, и умерла.
И проснулась в холодном поту.
А в окно светило солнце, и был очень радостный день.
И Верка обрадовалась, что это был только сон.
На постели рядом с ней лежала раскрытая книга, и она тут же дочитала её. И напрасно. Книга разбудила и удвоила тревогу кошмарного сна. Она была про неё, Верку. Неужели Владик разгадал её фокусы со временем и нарочно подсунул ей эту книжку? Но ведь это невозможно. Нельзя заочно угадать необъяснимое.
И снова тоска захватила Верку.
Но день был так хорош.
И она оделась, отрешённо пообедала, не слыша воркования матери, и пошла гулять.
И Димка, как всегда, пошёл с ней.
Она бродила по городу и смотрела на его жизнь. Жизнь текла где бойчее, где ленивее, но никак не проникала в Верку. А ей почему-то хотелось этого. И она с досадой делала над собой усилия. И пыталась понять себя. И вдруг почти физически ощутила в себе упругую пустоту, заключённую, как в рыбий пузырь, в прозрачную, но прочную оболочку.
Но это ей только показалось и, нахмурившись, она отмахнулась от этого неприятного ощущения.
Незаметно она вышла за город. Солнышко щедро припекало, речка серебрилась и голубела, на разные голоса щебетали птицы.
Верка облокотилась на деревянные перила мостика и чувствовала, как солнце льёт свой тёплый свет на всех, на всё, и на неё, Верку.
И вот, однако, получилось так, что она, Верка, несчастлива.
Да, она подчинила себе время.
Время идёт так, как надо ей, Верке.
Что же в этом плохого? Ведь время – лучший лекарь.
Это Верка знала лучше всех на свете. Но она не знала, что лекарства в больших дозах – это яд.
Теперь она знает это.
Она знает, что вся жизнь – со всеми её радостями, невзгодами, переживаниями и ожиданиями, со всеми её маленькими и большими болями – вся жизнь прекрасна. И чем меньше у тебя будет болей – тем меньше будет радостей, чем меньше будет слёз – тем меньше смеха, чем меньше расставаний – тем меньше встреч, чем меньше усилий и труда – тем меньше побед и счастья бытия.
Всё познаётся и воспринимается в сравнении.
Это закон, который она нарушила.
А река текла равнодушно для тех, кто был равнодушен к ней.
И солнце вовсе не смеялось тому, кто не улыбался ему.
И птицы пели просто так.
А по пыльной вечереющей дороге, мелькая между длинными тенями тополей, ехал на велосипеде молодой почтальон и очень весело насвистывал.
Долго стояла тогда Верка на мосту.
Всё смотрела на хронометр.
А потом взяла и бросила его в воду.
|
