Тюкнуло
Мало кто помнил его настоящее имя и фамилию – все звали Калиной. Наверное, из-за пристрастия деда к этому исконно русскому растению, которым он засадил весь свой палисад и добрую половину огорода. Горькую ягоду он, не морщась, ел горстями, варил из него варенье и бражку, а в трудные времена кормил ею своих кур – Нюшку и Клавку, а также козу Евфимию. В отместку за это глупые куры неслись где попало, разве что не на крыше, а стервозная Фимка давала такое горькое молоко, что его отказывались покупать не только изнеженные цивилизацией дачники, но даже не избалованные чипсами и гамбургерами соседи.
Жена у деда умерла несколько лет назад, трое взрослых детей разъехались по чужим городам и весям и слали весточки редко, по большим праздникам и на день рождения родителя. В оставшееся от чтения красивых открыток время дед сидел на завалинке дома, курил папиросы «Беломор-Кэмел» и контролировал взглядом дорожное движение местного значения.
Впрочем, смотреть особо было не на что: улочка была последняя из городских авенид и к тому же тупиковая. Соседи ходили по ней к роднику за водой, дети катались на велосипедах, иногда проезжал трактор с телегой, наполненной ароматным навозцем, да наведывались заблудившиеся в поисках нужного адреса машины.
Большой дедов дом состоял из двух половин. В другой его половине жила соседка Настасья с тремя малолетними отпрысками мужеского полу: Антоном, Микишкой и Васькой. Мужа-пьяницу Настасья давно прогнала взашей, сама же сутками пропадала на ферме, где работала заведующей, и потому никакого догляда за мальцами не было.
Ну, первые-то двое, вроде, удались: серьезные, хозяйственные, - а вот третий, Васька, как и положено, был дурак дураком. Нарочно строил соседу разные пакости, обламывал ветки на калине, закручивал дедову калитку колючей проволокой и даже пускал пал в огороде, а потом смотрел через дырку в заборе, как дед, чертыхаясь и приволакивая больную ногу, бегает от колодца с водой и тушит пожар.
Стоило деду в хорошую, ласковую погоду выползти на свою завалинку и устроиться на солнышке поудобнее, как Васька – тут как тут на своем новеньком «лисапеде»: бахвалится, мамка купила!.. Промчится сначала в одну сторону, потом в другую, а если дед задремлет ненароком – тут же подлетит к завалинке и резко тормознет, обдав соседа целой тучей дорожной пыли. Дед чихнет со смаком, прищурится на сорванца, а тот ему: деда, хочешь прокатиться? Я дам, я не жадный!
И вдруг однажды дед, сам не ожидая от себя такой проказы, сказал: хочу! Васька не успел открыть от изумления рот, как сосед отобрал у него «лисапед», лихо оседлал и в одну минуту скрылся в конце улицы…
Дальше был рев – и такой силы, что сбежались все соседи: думали – убивают кого-то. И Настасья – тут как тут: ты чего, старый, с ума рехнулся, в детство решил поиграть?
Пришлось долго успокаивать соседку и ее зареванного сорванца. И говорить, что «лисапед» он сегодня же починит: даром, что ли, без малого сорок лет проработал слесарем на заводе?
И починил. А заодно вспомнил, что у него в сарае тоже завалялся «лисапед» - старенький, но еще вполне гожий, как и сам дед Калина. Починил и этот.
И вот настал день триумфа. Выждав, когда Васька нагоняется по улице и присядет отдохнуть на завалинку, дед вывел свой драндулет через заднюю калитку, разогнался и так тормознул перед Васькой, что того с головой накрыло целым мешком пыли. Васька от неожиданности испуганно икнул и бросился наутек.
Вот так-то! – сказал дед-велогонщик, довольный своей победой, и с тех пор его поездки по улице стали ежедневными. Соседи поначалу дивовались на причуды старика, крутили пальцем у виска, но скоро привыкли. Все, кроме Коли-Бульдозера, который каждый день пылил мимо дедова дома на своем тракторе с тележкой, нагруженной душистым навозцем.
Впервые увидев деда Калину на его драндулете, Коля так сильно тормознул, что едва не опрокинул свой пахучий товар в придорожную канаву. Потом выскочил из трактора и расхохотался: ты чего, дед, с калины упал? Отсмеявшись, предложил деду приладить к его «боливару» двигатель от «Беларуся», чтобы не крутить педали, обозвал его непонятным и оттого вдвойне обидным слово «шумахер», сел в свой трактор и уехал.
На «шумахера» дед обиделся, но в целом Колина мысль ему понравилась. Он вдруг вспомнил, что в сарае у него давно валяется хороший движок – не «Беларусь», конечно, но «Крупп-Зауэр», еще довоенный… С этим пришлось повозиться, включить в работу и токарный станок, и фрезер, которые у деда тоже где-то «завалялись», зато через месяц новый агрегат на глубоко внутреннем сгорании был готов к ходовым испытаниям. Оставалось купить бензин и масло.
Тут и пригодился Коля-Бульдозер. Перехватив того после разгрузки «товара», дед попросил довезти его до аптеки, чтобы купить таблетки от ревматизма, а на самом деле загрузил в телегу две огромные канистры. На немой вопрос Коли дед просто ответил, что «это» ему на всю зиму – печку растоплять…
Пока дед занимался Круппом и Зауэром, куры его, Нюшка и Клавка, совсем одичали и теперь кормились на Настасьином огороде – благо, там было чем поживиться. На этом же огороде они и неслись, компенсируя нанесенный соседке ущерб. Недоенная Фимка блажила на всю округу, и сердобольной Настасье приходилось самой доить несчастную животину, а молоко, чтобы не пропало, бесплатно раздавать по соседям.
Зато все было готово к старту. Сторожку себе дед устроил в самом начале улицы, в густом кустарнике, чтобы Коля раньше времени не увидел устроенной ему засады. Выждав, когда Коля, нагруженный своим навозом, выехал с фермы на дорогу, дед завел своего «Зауэра» и, лихо подрезав Колину колымагу, скрылся в сизом дыму где-то за околицей. От неожиданности Коля вместе с трактором и тележкой опрокинулся в канаву, и стойкий запах коровьих ароматов еще долго благоухал по всей округе.
Отборнейшая брань и даже угрозы Коли-Бульдозера в адрес Круппа и Зауэра ничуть не задели деда Калину: несчастный «шумахер» был полностью реабилитирован в глазах местной публики!
И все бы ничего, и жизнь могла бы вернуться в прежнюю колею, на завалинку, под ласковое солнышко и старческую дрёму, но тут принесли откуда-то черти очередную напасть: вертолет. То ли геологов, то ли нефтяников, то ли еще какой непонятной братии. Этот вертолет однажды утром сел на поле прямо напротив дедова дома, когда тот выводил за ворота своего Круппа и Зауэра, чтобы съездить за таблетками от ревматизма.
Вертолетчики – двое молодых, здоровых, розовощеких парней в комбинезонах и голубых фуражках – как увидели деда, оседлавшего непонятный агрегат, так от хохота сложились пополам. А дед – ничего, только насупил брови, сердито сплюнул да поехал по своим делам, отчаянно чадя Круппом и выписывая замысловатые змейки.
Когда он вернулся, вертолета уже не было. Дед подъехал к месту посадки, походил по примятой траве, понюхал едкий запах керосина, и тут его в который раз тюкнуло: вот оно! Вот то, чего ему не хватало! Ничего, думал он, заворачивая свою машину к дому. У нас, может, труба пониже да дым пожиже, но мы тоже не в поле обсевки!
Но тут грянула зима – холодная, снежная, злая… Дед безвылазно сидел дома, курил забористый «Беломорец» и смотрел в заиндевелое окно на пустынную улицу и тонкие веточки калины в палисаднике. Пенсию, как обычно, задерживали, Нюшка с Клавкой и козой Евфимией из-за крепких морозов переселились в избу и теперь питались исключительно калиной, которой, слава Богу, уродилось в том году невиданно. Куры еще кое-как неслись, а вот стервозная Фимка напрочь забастовала и снабжать деда даже горьким молоком решительно отказывалась.
Зато появилось у деда другое занятие: чертить чертежи новой машины. Канцтоваров у него отродясь не водилось, кроме красивых открыток, которыми он на большие праздники отписывался детям, да химического карандаша, еще с войны завалившегося за божницу. Тогда он начал отрывать от стен обои и чертить на обратной их стороне, густо слюнявя карандаш.
Обоев ему было не жалко (чай, супружница его больше не попеняет на такое варварство!), а вот с расчетами выходило туго: не силен был дед в математике, всего-то и кончил в свое время четыре класса. Тогда он заманил к себе соседских мальцов – Антона и Микишку, пообещав накормить их от пуза сладким калиновым вареньем. Потом рассказал о своей задумке.
Парни и в самом деле оказались толковыми: знали наизусть таблицу умножения и даже умели пользоваться «куркулятором». Только один из них, Микишка, все время сомневался в успехе предприятия, а другой, Антон, наоборот, не сомневался. Не-а, - говорил Микишка, зашвыркивая в нос густую зеленую соплю, - не полетит! А я говорю – полетит как миленький, еще и не остановишь! – возражал старший Антон и сердито тряс рыжым чубом.
Обеспокоенная частыми отлучками сыновей, а также пропажей набора цветных карандашей и коробки пластилина, наведалась однажды и Настасья: сначала ругаться с дедом, а потом, разобравшись в деталях конструкторской мысли, и дивиться: зачем это? На Луну полечу, - с самым серьезным видом сказал ей дед Калина. – А потом, может, и дальше… Если керосина хватит.
Мы тоже полетим! – в один голос заявили братовья, шмыгнув носами. Сначала на Луну, а потом, может, и дальше… Цыть вы, семя алкоголичье! – рыкнула на них мать. – Вы у меня только с печки полетите! И к деду: а здесь-то тебе чем плохо? Всем! – сердито ответил дед – как гвоздь вколотил. – Скучно. Одна калина кругом… Хочется перед смертью хоть мир повидать.
Как бы то ни было, но к весне, когда со стен исчезли последние обои, изобретательская мысль вызрела окончательно и начала воплощаться в нечто более конкретное. С утра до вечера дед сверлил, строгал, точил и паял. Запасы калины стремительно иссякали, пенсию снова задерживали, и он выпустил своих несчастных животинок во двор: авось, как-нибудь сами прокормятся на свежей травке… Мальцы тоже навещали не часто: мать не пускала. Боялась, видимо, что и впрямь улетят к чертовой матери, а им еще учиться и учиться. Неграмотных-то теперь не шибко привечают, даже на Луне.
А потом настал самый ответственный момент – ожидание. Дед снова выходил на ласковое солнышко, устраивался на завалинке и подолгу смотрел в небо, не обращая внимания на назойливого Ваську, который по-прежнему опылял деда по нескольку раз на дню, заставляя его чихать и беспрестанно вытирать слезящиеся глаза.
Так прошел месяц, потом другой и третий. Ожидание перерастало в нетерпение, нетерпение – в отчаяние, когда, наконец, в небе зажужжало: они, голубчики! Небесная птичка приземлилась плавненько и аккурат напротив дедова дома. И молодцы были те же – румянощекие, веселые, в голубых фуражках набекрень.
Деда они признали и даже спросили, где его антикварный самокат. Он ответил им что-то неопределенное, показав глазами на небо: преставился, дескать, - а сам меж тем обошел летательный аппарат со всех сторон, уважительно потрогал его округлые бока и, пока румянолицые красовались перед сбежавшимися со всей округи местными красавицами, тихохонько надрезал на аппарате маленькую трубочку – он знал, какую… Авиаторы, накрасовавшись и поговорив с кем-то по рации, сели в аппарат и начали его заводить. Ан, не тут-то было! Птичка поначалу завелась, покрутила винтом, а потом громко пукнула и сдохла. Что и требовалось доказать.
Зрители разошлись по домам, так и не увидев праздничного шоу полета, вмиг побледневшие авиаторы снова схватились за рацию и что-то кричали, требуя себе достойных условий для ночлега (в самом деле, не в поле же ночевать, и не в этих сараях местных жителей, которые только называются домами!) и бригаду ремонтников. Следом примчался на мотоцикле с коляской местный участковый Леня-Самопал (в детстве отстрелил себе палец на ноге) и увез воздушных асов в неизвестном направлении.
Все шло по плану, но тут неизвестно откуда появился Коля-Бульдозер: долго ходил вокруг вертолета, принюхивался, заглядывал во все дырки… Видимо, хотел стибрить какую-нибудь запчасть на свой трактор. Дед не выдержал и спросил, отчего это Коля каждый день возит с фермы один навоз? У них на ферме что – молока совсем не бывает, только говно?
Как и ожидалось, на такие слова Коля обиделся, завел свой «Беларусь» и уехал. Зато опять прикатил Леня-Самопал и спросил у деда, не согласится ли он поохранять вертолет до утра, - штука ведь дорогая, вдруг кто из местных сопрет? Дед сослался на прогрессирующий радикулит и посоветовал обратиться к Настасье. Та обошла все соседние дворы, но охранять всю ночь дороженный аппарат никто не согласился. И тут она вспомнила, что у ней на ферме есть штатный сторож – Митя-Пачкуля…
Пачкулей Митю прозвали за то, что он никогда не умывался и даже не ходил в баню по причине хронической водобоязни. Коровы к нему давно привыкли и не пугались его черной физиономии, зато любой вор, увидев Митю без грима, бежал с фермы как ошпаренный. И работник он был ответственный, хоть и сильно пьющий. А куда нынче без этого?
Безотказный доныне Митя охранять небесную птицу тоже наотрез отказался, заявив, что коровки ему милее. Но когда Настасья сообщила ему на ушко, что вертолеты летают на чистом медицинском спирту, в Мите вдруг проснулись гражданские чувства и даже патриотизм: он не только согласился охранять вертолет, но и готов был прямо с сегодняшнего дня начать освоение профессии вертолетчика. Пока спирт не слили…
Это и нужно было деду. Крепко угостив Митю сладкой калиновой бражкой, он за ночь обделал свое дельце, и когда утром приехала бригада ремонтников, а следом за ними – полусонные, но снова румяные авиаторы, его самодельный аппарат уже стоял на полянке рядом с вертолетом.
На этот раз нашего деда было не узнать: на нем был танкистский шлем, оставшийся, видимо, еще с войны, круглые мотоциклетные очки, брюки-галифе и широченный кожаный пояс с фляжкой и двумя пластмассовыми коробками, начиненными «Беломором»: путь-то не близкий…
На проводы сбежалось все население близлежащих улиц; был тут и Коля-Бульдозер, и Леня-Самопал, и даже Нюшка, Клавка и коза Евфимия. Микишка, размазывая по лицу сопли и слезы, давал обратный отсчет: «десять, девять, восемь, семь…»
Старт! Что-то грохнуло, взлетели языки пламени и следом – тишина, остался только белесый след в небе…
Что это было? – спросили у Настасьи вновь побледневшие авиаторы. – На нас напали?
Да нужны вы кому! – ответила она, махнув рукой. – Дед улетел…
Куда улетел?
Да известно куда – на Луну! А может и дальше. Если хватит вашего вонючего керосина…
|
