Р Е К В И Е М .
Я лежу на обочине пыльной дороги. Переломанный, раздавленный, раздробленный. Перемешанный с грязью. Сам давно ставший грязью. Землей. В войну здесь проходил очередной пояс обороны. Я чуваш, татарин, узбек, осетин. Я русский. Нас, необученных новобранцев неполных восемнадцати лет, бросили на этот безымянный рубеж против армады немцев. С дореволюционными винтовками Мосина с примкнутыми теугольными штыками, с десятком патронов к ним, мы заняли наскоро выкопанные нами окопчики. Гранаты нам не достались. Их не успели подвезти. В километре от нас, ближе к деревеньке, расположился на удобной позиции небольшой заградотряд из обстрелянных уже бойцов с автоматами, пулеметами. Чтобы у нас не возникало мысли повернуть обратно.
Не успели мы занять позиции, как началась артподготовка, выкосившая половину нашего состава. А потом пошли танки. Мы и своих-то не видели, а тут черные, квадратные, с крестами на боках. Мы плакали и стреляли, кричали мама и стреляли. Оглядывались назад, на страшный заградотряд, и стреляли вперед. Мы были даже не целованные еще. И нас раздавили, смешали с землей. Уже мертвый, растерзанный железными гусеницами на бруствере неглубокого окопчика, я увидел, как снялся заградотряд из опытных бойцов, побежал в сторону недалекого густого леса. И скрылся за деревьями. Кто за ним погонится, за маленькой кучкой продажных людишек? Вот и немцы на танках, на другой технике, взяли направление прямо на деревню. Они нас даже не заметили, как не замечают попавших под колеса автомашин кошек и собак. Как не замечали моих молодых и крепких внуков, если бы они у меня были, валявшихся на обочине дороги в Чечне. Но не сами же они повылупались, эти внуки. По телевизору показывали, они выперлись в неудобных позах, запорошенные пылью, с провалившимися уже глазницами, носами и щеками. Страшные. Как падаль. Наверное, давно валялись. А мимо проносились военные грузовики. И никому из солдат и командиров не было до них дела. Я видел.
Вот и я влился в те двадцать восемь миллионов погибших советских солдат. Я, башкир, калмык, украинец. Русский. А немцев погибло девять миллионов. На всех фронтах. Всех, и солдат, и гражданских. Они до сих пор ищут могилы своих соотечественников на нашей территории, чтобы с почестями предать земле. Ищут сыновья, внуки. Не родственники тоже ищут. А у меня нет возможности вознестись на небо, потому что я никому не нужный. Я не захороненный. Хотя вижу, что там и как. Общаюсь с душами. Для таких как я, общерусских, там, на небе, безапелляционно действует один библейский закон: Как вверху, так и внизу. Или: Что посеешь, то и пожнешь. То есть, мы и там не в чести, несмотря на то, что все люди от души одной.
Отделяются от нее кусочки и летят на землю, воплощаются в человеков. Если на земле войны, эпидемии, раздоры, общая душа толстеет, расплывается. Ей становится нечем дышать, она с трудом ворочается. А если на земле мир и покой, она молодеет, наливается силой. Эту силу посылает на землю, с кусочками души вселяя ее в людей.
Нации более развитые и там чувствуют себя вольготнее. Как и на земле. А я не могу подлететь даже к могиле Неизвестного солдата в Москве, чтобы пропитаться поклонами с почестями, мне воздаваемыми. Чтобы ощутить, наконец, себя кем-то. Не могу, потому что ложные они. Руководители государства и люди простые приносят венки, зажигают свечи, кланяются вечному огню как те же русские в церкви. С улыбкой недоверия и равнодушия на губах. То ли есть он, этот господь, то ли его нету. То ли существует на самом деле этот неизвестный солдат, то ли его придумали. Может неизвестный тот жирует в той же Германии с Америкой. Или вообще трус и предатель. Кто об этом знает? Как и господа того же. Кто его видел?..
Но самое страшное в другом. Когда выходят на трибуны загроможденные орденами и медалями посылавшие нас на смерть наши отцы-командиры. И празднуют они очередной день Победы. Сияют они с бугорков что медальками, что вставными зубами, что довольными мордами. Они рады, они счастливы. Когда немцев закидывали шапками, им удалось уцелеть. Мордам... Недалеким... Уцелеть... Удалось... До нас ли теперь им, раздобревшим? У них одна отговорка, подкинутая им более умными подлецами: Была война.
А мне бы попить, что-ли! Дожди здесь всего два раза в год...
ПРЕДАТЕЛИ .
Знаешь, дорогой, возня эта в связи с приближающейся датой 60-летия Победы над фашистской Германией, с подсчетами по телеку оставшихся до события дней, напоминает сказку о Золотом Петушке и его приспешниках. Только к тому Петушку прислушивались, а нынешнего, жареного, наподобие цыпленка табака, ни слухом, ни духом. Не способен. Маскерад, латунный тебе хрест. Уж все задницы расклевал - уходит проблема в землю. Вместе с последними истинными ветеранами войны. Героями. В чем дело, спрашиваешь? Как всегда, в нашем яростном татмонгольском менталитете. Надо признать честно, все ж не совсем мы азиаты, а с европейским уклоном - у кого больше, тот и пан. Не поймешь никак? Ну да, ты ж плоть от плоти своего народа…
Ничего не изменится, но… снизойду. В какой уже раз. Сразу после войны фронтовики, кто поувертливее, да без кровавых бинтов, портянок-пут, мешающих добиваться признаний народных, позанимали выгодные государственные посты. Нажрались, напились, набили карманы себе, детям, внукам, правнукам. Машины, дачи, агромадные квартиры в "сталинках" в центре. И… забыли о тех, с кем, якобы, окопных вшей кормили, промороженными лошадиными трупами обжирались. Для них ни квартир новых, ни привилегий, ни телефонов. Ни пенсий достойных. Многим до сих пор. ДО СИХ ПОР!!! Не дошло? Аж в гробах нетесаных, на свои трудовые сбережения срубленных, ушли подлинные фронтовики на тот свет. Необмундированные. Медальки с орденочками на рынки снесли, продали-пропили. Потомки. Но с них какой спрос. Так воспитали ТЕ, которые вместе из одного котелка кашу с теми, которые ни каши этой вволю, ни самих ТЕХ в глаза не видывали. Ни на фронте, ни после. В штабах, да на продскладах, в прачечных штаны пропердывали. В политотделах языки икоркой смазывали, чтобы молоть нужное в защиту своих задниц легче было. А если и правда попадались боевые кореша, то с заниманием поста В УПОР замечать переставали. Сталины, хрущевы, брежневы, устиновы, сусловы, черненки, соколовы, гречки, язовы. Хренязовы. И жуковы, маленковы, малиновские, аты-батовы не лучше. Гвардия! Об чем их речь? О себе, конечно. И в первую очередь. Так кто они для своих однополчан, экипажей, звеньев? А? Не слышу? Язык без костей закостенел? Думать не хочется, рабское твое отродье? На их место рвешься, чтобы так же - везде - обманывать, обвешивать, обкарнывать. Оскорблять, топтать, уничтожать. Своих… так называемых. А после показывать патриотизм. Без стыда и совести громким голосом призывать за Родину, за Сталина, за Советскую власть, за ком… За Россию!!!
Предатели! Продажные шкуры. С конца войны фантиками, фейерверками, салютами. Обертками закормили. Вместо их содержимого. И обертки эти опять для себя. Из широких окон любоваться.
Пош-шел вон, потомок… Буденного с Ворошиловым. А они - истинные потомки скотников с доярками. Выходи и любуйся салютами. Дутыми. На твои бабки выплюнутыми. Не для тебя они. Для тех, кто их УЖЕ не услышит. А ты моли Господа нашего Иисуса Христа, что время на месте не стоит. Что вместо телефонов с черными трубками пришли букашки сотовые. А в квартирах жить дедовских, да довольствоваться во всем мизером от богатейшего в мире государства, тебе еще придется долго. Можешь не сомневаться. Как говорится, плоть от плоти. Или яблочко от яблони… ПРЕДАТЕЛЬ!
О МИНУТАХ ПРИЯТНЫХ .
МАЛЕНЬКАЯ ШАЛУНЬЯ .
От первого лица говорить обо всем труднее. Писать легче. Про Высоцкого народ что только не думал. И воевал он, и летчиком в пике срывался , и моряком - подводником по днам ходил. И Чуйский тракт исколесил, и альпинист был от бога. На самом деле, если не брать в расчет его бардовский талант и точно к месту пригвожденное слово, Владимир Семенович мог похвастать одной - но достойной - победой, и одним - последним - поражением. Это брак с Мариной Влади. И уход из жизни от чрезмерного пития. Но сочинял и пел он чаще от первого лица. К чему это? Да все к тому. Я тоже стараюсь переподать свое от первого лица.
Заимел я подружку. Смазливая, грудяшки, талия в графиний ободок, круглая попочка - все при месте. Характер - обходи стороной спорные вопросы - и тоже будет о, кей. Короче, не станешь ворошить улей, избежишь укусов пчелиных. Невысокая, длинноногая гимнастка с полными икрами, но узкими плечами, высокой шеей и приятным удлиненным лицом. Волосы - мечта Незнайкиного предмета обожания Мальвины. И был у нее один недостаток - до зуда в заднем проходе любила щипаться, толкаться, шлепать ладошками по телу партнера. Бывало, покушаешь, попьешь чайку, без рубашки и майки привалишься к спинке дивана. Отдыхаешь. Расслабляешься. Она покосится, покосится. Затем ладошкой хлоп по подоспевшему животу. И смотрит внимательно, какая последует реакция. А какая должна последовать? Да никакой. Балдеть продолжаешь дальше. Через минуту хлопок посильнее. По телевизору черти разные скачут, кто-то кого-то на тот свет отправить собирается. Еще хлопок, теперь с оттяжечкой. Цыкнешь языком недовольно. Тут голову поворачивать лень, не то, что отмахнуться. А у подружки глаза уже разгорелись. Ухватится цепкими пальцами за жирок на бочине и тянет в сторону. Больно, блин. Да все равно, какая возня на сытый желудок, на женское жданное присутствие. Таяние Килиманджары. От вершины до подножия. Тем более, попозжее, когда уплотнится, в кровать вместе. И пошло, поехало со всех сторон. Типа, забодаю, забодаю, забодаю… Расшевелит, куда деваться. Уплотнение начинает происходить в ускоренных темпах. Но все равно, тяжеловато. Да и сама она не готова.
Или прогуляться решим. В коридоре туфли натягиваешь - вечная спешка. А здесь она со своим приколом, до щекотки добирается. Согнешься над шнурком в три погибели, лбом в стенку упрешься. Костенеешь, пока у подружки запал не кончится. И снова взгляд внимательный, оценивающий со стороны. Бурчишь под нос недовольно, мол, что за странности на нее накатывают. Или прихоти, как их назвать. Смеется.
Но стоит завестись - не по этому, по другому поводу, по серьезному - сразу в постель и одеялом с головой. Только ее и видели. А сопящему человеку что докажешь? Попыхтишь, попыхтишь, на ту задницу и сядешь.
Странно не то, что подружка игривая. Интересно, почему при этом она всегда так пытливо присматривается? Что хочет узнать? Или разведать?..
ЦВЕТЫ .
У моей подружки цветы везде. На подоконнике, на тумбочках, на столах. На балкон выйдешь, лишнюю ступню переставить некуда. Даже за перилами на специальных крючках висячие горшки гроздьями. За большим хозяйством она ухаживает, как привыкла обласкивать давно выросших двоих сыновей, заботливо и без перерыва. То землю на новую меняет, то удобрения под стволики, под корешки подсовывает, то листики протирает, из детской лейки или специальным пульверизатором опрыскивает с основания до вершинок. Вездесущая герань, калачики, гортензия, еще какие-то, названия которых не сразу вспомнишь и выговоришь, цветут. Каждый цветок в свое время. Оттенки разные, от темно коричневого бархатного, такого ворсистого как бы, даже серебристо черноватого, до ярко синего с желтой кнопочкой в центре, незабудочного. Цветов от красного насыщенного до бледно розового достаточно. Есть даже зеленые, как собственные листья или за тоненькими веточками ствол.
Но… все растения выглядят немного привялыми. То ли изнеженные, размягченные от постоянного внимания, то ли действительно им чего-то не хватает. Как только, и где бы то ни было, разговор заходит о цветах, подружка немедленно напускает на лицо маску озабоченности. Надо добавить, под ее теплыми руками буквально все начинает сверкать, светлеть, поблескивать, булькать, приклеиваться. А тут вот такая оказия. Однажды не выдержал, высказался:
- Брось ты за ними, как за малыми детьми. Других забот не находится? Они у тебя разбалованные, как сыновья. До сих пор им варишь, за них стираешь, убираешь. Один из армии пришел, второму пора служить. А все за твою зарплату на твоей шее. Еще и за хлебом сами не сходят.
- Не наговаривай на моих сыновей, - тут-же кинулась в защиту подружка. - Своих детей забросил, хочешь, чтобы и я так поступила?
- Мои выросли, что мог, им дал. Теперь пусть корчат из себя тех, на кого способны. Достаточно телефонных звонков и нечастых приходов в гости уже со своими семьями.
- А со внуками как?
- Так же, помощь лишь в крайнем случае. Но обрабатывать, обстирывать до старости - уволь.
- Жестокий ты… Да, свою одежду мои стирают. Нижнее, еще там… А постельное и другое сама. Не зарастать же им грязью. Полы моют. Иногда.
-Ну… как хочешь.
В моей квартире цветы есть тоже. Поначалу в горшочках торчали лишь два чахленьких алоэ. От кого достались, не ведаю. Хоть поливал, хоть не поливал - зимой и летом одним цветом. Чахлые. Об удобрениях, разных подкармливаниях, протираниях и обираниях с них всяких мушек я понятия не имел. Потом одна женщина - уж не помню какая - калачик принесла. Вторая наградила еще одним цветком. Они ушли, эти остались. Но я и этих баловать не собирался. Как сказали, мол, поливать желательно раз в два дня, так данного распорядка старался придерживаться неукоснительно. А дальше - пусть или растут, или думают сами. Вскоре калачик зацвел. Яркими соцветиями. Нечаянно сломал у него веточку. Опять подсказали, что ее можно воткнуть в землю, и вырастет калачик новый. Конечно, хватало возни с рассадником имеющимся, но чтобы загладить вину перед покалеченным растением, нашел горшочек, насыпал земли с дворового вытоптанного цветника и воткнул туда веточку. Хорошо полил. Выросло маленькое деревце. Потом хозяйство - пять штук - вынес на балкон. На солнышко, на свежий воздух. Цветы сначала привяли. Алоэ, те вообще засохли. Без того бледные с белыми пятнами стрелы превратились в темно-коричневый сухостой, стали жухлыми и ломкими. Одна из очередных пассий прямо заявила: мол, можешь смело выбрасывать. Вместе с горшками. Но я у порно продолжал поливать. Все подряд, алоэ в первую очередь. И цветы встрепенулись. Взбодрились, затем ожили. Налились зелеными соками, хотя подкармливал по прежнему одной водой через день. Калачик постарше выбросил на длинном стебле целый букет красно-розовых пахучих соцветий. Мелкий калачик пока еще осваивался в новой обстановке. Особенно напряглось алоэ. Стрелы наполнились силой, как накачанные мышцы. Округлились, засветились насквозь светло-зеленым светом. Взметнулись вверх. Рядом из земли по еще ребенку выперлось. Тоже мордастые, настырные.
Однажды подружка не выдержала. Опершись о балконные перила, покосилась на оранжерею и с обидой в голосе произнесла:
- Ты за своими цветами даже не ухаживаешь. А они скоро заколосятся.
Мельком оглядев богатство, я в поисках мысли пожевал губами:
- Да… им деваться некуда.
ПАТЯША .
Помнится, когда родился первый ребенок, от кроватки оттащить было трудно. Все интересовало. И носик курносенький, и губки, защитной пленочкой покрытые, и щечки игрушечные - потрепать не за что. И глазки, тоже под тоненькой прозрачной защитой. Ножки, ручки вообще крохотные. Когда развернешь пеленки, так и разбегаются в разные стороны. Потом, когда время пеленать приходит снова, собираешь в кучу, придерживая собранные уже растопыренными до невозможности пальцами одной руки. Но распеленатый ребенок - это чудо из чудес. И пукнет звонко, не к месту. Как старичок. И язычок покажет, опять же под белым защитным налетом. И конечностей своих косолапеньких, ухватистых испугается, давай громко икать. Зрачки тоже крутятся как не лень. То к носику сбегутся, то раскорячатся к розовым вискам. Может и зареветь, басисто и громко. Тогда только одна мамкина грудь, и Бог в помощь. Отец никогда не успокоит. Понимает, наверное, родимое дите, кто в первую очередь ему необходим.
Чуть подрастет - еще интереснее. Улыбается. Рассмешишь - засмеется. Пока коротенько, буратинкой. И сразу забудет о том, что развеселило. Игрушками на протянутой вдоль кроватки веревочке займется. Но главное все-таки - потянуться. Надуться недовольным клопиком и выгнуться пузатеньким коромыслицем, далеко отставив розовую попку, едва не доставая до нее лысым пока затылком. В такие моменты нет большего удовольствия ребенка оглаживать. Можно с приговорами, мол, расти, расти дитятко, сладенький мой, умненький. Вырастай здоровым, сильным и смелым. Банковским начальником. Эх, как нравится малышу подобное поглаживание, как напрягается его не обремененное пока мышцами и мускулами тельце. Аж веки голые трепещут, аж в носу до невозможности свербит. А почесаться при этом полезном упражнении некогда.
Патяшка.
Так в день по нескольку раз, с каждым новым прикосновением ощущая, как собирается вялая родильная ткань в некую упругую плоть, становясь похожей на мускул на руке родного отца. То расслабившийся, то напрягшийся. Кровь от крови. Плоть от плоти.
Вскоре начинаешь замечать, что ребенок научился обходиться без прикосновений с поглаживаниями. Упражнение вошло в привычку. Оно необходимо, оно доставляет удовольствие. И настает момент, когда в кроватке - вдоль или поперек, без разницы - выгибается первый мостик. Если рука теплая, можно подойти и положить ее на грудь, на животик. Чуть придавить. И почувствовать вдруг первую упругую силу сопротивления твоим действиям. Подросло чадо. Значит, не за горами время, когда крикливые требования уступят место вопросам. Пока молчаливым.
Патяша.
|
