Эту историю я услышал из уст моей любимой, но, к великому сожалению, уже покойной бабушки, в девицах Смирновой, и лишь немного приукрасил её рассказ, чтобы внести маломальский художественный оттенок и сделать чтение не слишком скучным.
В босоногое детство бабушки технический прогресс только-только покорял провинцию. Росло количество уездных городов, где телеграф, опережая слухи и почту, отстукивал последние новости из столицы, паровозы осваивали новые пути сообщений, периодически останавливаясь на переездах и подавая хрипловатые гудки, чтобы вывести из оцепенения опешившего зеваку. Урча бензиновыми моторами, автомобили развозили чопорных аристократов в цилиндрах, важных чиновников в мундирах и самодовольных банкиров в золоченых пенсне по разного рода делам, составляя конкуренцию извозчикам. А по бескрайным российским дорогам, пылящим столбом в полуденный зной и утопающим в глиняной жиже осенью, можно было путешествовать и изучать размеренный быт городков и деревень, останавливаясь для отдыха в трактирах. Половой с напомаженными волосами в малиновой рубахе, поверх которой красовалась щёгольская жилетка, в просторных брюках, заправленных в начищенные до зеркального блеска сапоги, подбегал к Вам и, прищурив хитрые глазки, присогнувшись, подобострастно спрашивал:
-Что Вам угодно-с, Господин хороший?
Путника поджидали душистая стерляжья уха, грибочки с маслицем и лучком, хрустящие солёные огурчики, селёдочка, лакомые кусочки сёмги, пышущие с пылу-жару расстегаи, кулебяки и прочие яства, а также «Смирновская» водка, рюмка которой перед трапезой приятно обжигала внутри и способствовала аппетиту.
Так вот, описываемое мною событие произошло на хуторке, который расположился на благодатных землях Ростовской губернии близ живописной речки Купавки и по жизненному укладу ничем особенным не отличался от других сельских поселений. В свободное от работы время мужики с косматыми нечесаными бородами рассаживались на завалинке и толковали о делах житейских, ругали мирового судью, проклинали бесов-революционеров, нюхая в перерывах ядреный самосад. Ребятишки же забавлялись тем, что теребили за уши поросят, валявшихся в грязной луже, гонялись с хворостиной за шипящими гусями, дразнили надувшегося индюка. Бабы, в платках и лёгких сарафанах, бегали то за водой к колодцу, то в хлев накормить скотину, то на реку постирать бельё, не забывая раздавать подзатыльники разыгравшимся детям и отчитывать подвыпивших мужей.
В селе жили крестьяне-середняки, оседлые и хозяйственные, за исключением Гришки по прозвищу Безродного. Своё прозвище он получил за то, что не имел ни родных, ни близких, ни хаты, ни какого-либо имущества. Гришка нанимался в работники к хуторянам: чинил избы, косил траву, подсоблял в заготовке дров на зиму, приглядывал за лошадьми в ночном.… За труд люди кормили его, предоставляли ночлег, давали кое-что из поношенной одежды. Нет, Безродный не был лишён рассудка или физически ущербен. Густые и чёрные, будто смоль, волосы спадали на широкий лоб. Загрубелое лицо покрывали глубокие морщины и шрамы, свидетельствовавшие о нелегкой судьбине. В карих глазах застыло безразличие, а мясистые губы всегда выражали едкую презрительную ухмылку. Иногда Гришка пропадал куда-то на неделю, другую и появлялся в деревне голодным, грязным, уставшим, на что селяне давно уже не обращали внимание.
Однажды летом, у хуторян стали пропадать лошади, которых впоследствии находили загнанными в поле. Мужики встревожились не на шутку, ибо случаи не прекращались. Свои вряд ли могли красть коней, поэтому оставалось подозревать цыган, расположившихся табором неподалёку, хотя толку от таких предположений было мало.
В одну из ночей Ефим, сельский староста, уважаемый от мала до велика за умение читать по слогам и объяснять на свой манер многие диковинки, проснулся от скрипа, донесшегося с улицы. Не раздумывая, он снял со стены двустволку и, стараясь не шуметь, вышел во двор.
Ночь выдалась свежей и прохладной после жаркого дня. Месяц ровно освещал окрестности. Пел песню неугомонный сверчок. Ефим заметил, что в раскрытых воротах возник человек, державший под уздцы двухгодовалого жеребца, и как только свет упал на лицо вора, узнал в нём Безродного. Староста вскинул ни разу не подводившее ружьё и крикнул:
-Э, не балуй, брось конягу, а то…
Гришка оставил фыркающего коня и направился прямо на односельчанина. Ефим, не ожидавший такого оборота событий, отступил шаг назад и инстинктивно выстрелил в Безродного. Тот остановился, но вместо того, чтобы осесть на землю, громко захохотал, оскалив белые зубы. Староста пальнул ещё раз, однако Гришка разразился новым приступом смеха, запрокинув голову назад.
-Фу ты, нечисть, - в страхе прошептал Ефим, бросил ружьё и вбежал в избу.
На следующее утро мужики думали, как поступить с Безродным. Если человека не брали пули, никак снюхался с дьяволом, и каким образом тогда совладеть с басурманом? Погалдев и так ничего не решив, они двинулись к колдуну, лечившему местный люд по мере необходимости травками и заклинаниями.
Крестьяне опасливо переступили порог хаты, сняли шапки и замерли. Чародей обратил свой единственный глаз в их сторону и, лукаво улыбнувшись, поинтересовался:
- Чё надо?
В ответ последовали обрывки фраз:
-Да мы это…
-Чё пришли то…
-Как бы нам того…
Мужики ещё долго переминались бы с ноги на ногу, пытаясь объяснить свою проблему, если бы колдун не прервал их бессвязное бормотание:
-Знаю, как делу помочь. Изловите лешака, скрутите верёвкой да закопайте в землю живьём. Та только его и примет.
Хуторяне, изумлённые проницательностью мага, притихли.
-Да не тревожьте могилу, коли, не хотите худа. Ну а теперь, ступайте!
-Благодарствуем, - селяне поклонились и принялись выкладывать кто яйца, кто шматок сала, кто бутыль первача.
Спящего на сеновале Сеньки Рыжего Гришку схватили, связали и сопровождаемые любопытствующими снесли за деревню. Несколько дюжих мужиков, поплевав на мозолистые ладони, взялись рыть яму. Когда та была готова, староста обратил взор к небесам и произнёс:
-Прости нас, грешных, Господи.
И все, как по команде, перекрестились. Безродный сплюнул, взглянул исподлобья на своих палачей, но ничего не сказал. Двое хуторян сбросили его в яму и под общее молчание погребли заживо.
Однако на том история не закончилась. Кто-то из селян, казнивших Гришку, перезахоронил тело, как подобает, на кладбище, видно решив, что тем самым смягчит грех. После этого на головы участников расправы обрушились беды и напасти. За короткий срок они лишились всего нажитого из-за пожаров, неурожаев, мора скотины и вынуждены были скитаться по белому свету с семьями, прося милостыню, а долгожданную смерть принимали как великое облегчение.
|
