Спроси Алену

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОНКУРС

Сайт "Спроси Алену" - Электронное средство массовой информации. Литературный конкурс. Пришлите свое произведение на конкурс проза, стихи. Поэзия. Дискуссионный клуб. Опубликовать стихи. Конкурс поэтов. В литературном конкурсе могут участвовать авторские произведения: проза, поэзия, эссе. Читай критику.
   
Музыка | Кулинария | Биографии | Знакомства | Дневники | Дайджест Алены | Календарь | Фотоконкурс | Поиск по сайту | Карта


Главная
Спроси Алену
Спроси Юриста
Фотоконкурс
Литературный конкурс
Дневники
Наш форум
Дайджест Алены
Хочу познакомиться
Отзывы и пожелания
Рецепт дня
Сегодня
Биография
МузыкаМузыкальный блог
Кино
Обзор Интернета
Реклама на сайте
Обратная связь






Сегодня:

События этого дня
28 марта 2024 года
в книге Истории


Случайный анекдот:
Не будите во мне зверя .... Он и так не высыпается !


В литературном конкурсе участвует 15119 рассказов, 4292 авторов


Литературный конкурс

Уважаемые поэты и писатели, дорогие мои участники Литературного конкурса. Время и Интернет диктует свои правила и условия развития. Мы тоже стараемся не отставать от современных условий. Литературный конкурс на сайте «Спроси Алену» будет существовать по-прежнему, никто его не отменяет, но основная борьба за призы, которые с каждым годом становятся «весомее», продолжится «На Завалинке».
Литературный конкурс «на Завалинке» разделен на поэзию и прозу, есть форма голосования, обновляемая в режиме on-line текущих результатов.
Самое важное, что изменяется:
1. Итоги литературного конкурса будут проводиться не раз в год, а ежеквартально.
2. Победителя в обеих номинациях (проза и поэзия) будет определять программа голосования. Накрутка невозможна.
3. Вы сможете красиво оформить произведение, которое прислали на конкурс.
4. Есть возможность обсуждение произведений.
5. Есть счетчики просмотров каждого произведения.
6. Есть возможность после размещения произведение на конкурс «публиковать» данное произведение на любом другом сайте, где Вы являетесь зарегистрированным пользователем, чтобы о Вашем произведение узнали Ваши друзья в Интернете и приняли участие в голосовании.
На сайте «Спроси Алену» прежний литературный конкурс остается в том виде, в котором он существует уже много лет. Произведения, присланные на литературный конкурс и опубликованные на «Спроси Алену», удаляться не будут.
ПРИСЛАТЬ СВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ (На Завалинке)
ПРИСЛАТЬ СВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ (Спроси Алену)
Литературный конкурс с реальными призами. В Литературном конкурсе могут участвовать авторские произведения: проза, поэзия, эссе. На форуме - обсуждение ваших произведений, представленных на конкурс. От ваших мнений и голосования зависит, какое произведение или автор, участник конкурса, получит приз. Предложи на конкурс свое произведение. Почитай критику. Напиши, что ты думаешь о других произведениях. Ваши таланты не останутся без внимания. Пришлите свое произведение на литературный конкурс.
Дискуссионный клуб
Поэзия | Проза
вернуться
    Прислал: Гавришев Антон | Рейтинг: 0.70 | Просмотреть все присланные произведения этого Автора

БРЕДРАССВЕТНЫЙ КАТЕТЕР
(Параноидальные взгляды на жизнь)

«Черты характера, свойственные мне – открытость, искренность необъятная, доброта»
Чикатило А.Р.

Одуванчик-мутант (зарисовка у объекта №7)

Уриноплазменный ливень рьяно испражнялся на обозлённые блеклые камни у мрачных ворот объекта №7. Над эрегированной трубой седого крематория умирало призрачное облако. Капли рвали насквозь пьяные клубы дыма и, сливаясь в зверском соитии, разбивались о дряхлые рёбра земли. В глубинах орущей почвы, смешиваясь со слякотью, порочная грязь перетекала прямо в сосущие корни Ублюдка-Одуванчика. Резким движением щупальца он извлек чавкающую конечность наружу. Издав пронзительный стон, Одуван взглянул ввысь в ссущее угольное небо. В крематории горел свет, значит Двуногий не закончил коптить сапиенсами небосвод. Он с головой погружался в работу, и даже иной раз забывал приходить вовремя. Вероятно, сегодня его дымовой фаллос так раззадорил небесную уретру, что пора было подумать о перерыве.
Зачерпнув из яичной лужи немного маслянистой жидкости, Ублюдок-Одуванчик форсирующе помассировал своё прыщаво-угристое тело и задрожал от удовольствия.
Одуван рос на некотором расстоянии от стандартных растений и взглядом, наполненным откровенного отвращения, бросил хищный взор на собратьев, неудачников.
Нет, когда-то этот ублюдок рос вместе со всеми. И, в общем, всё было довольно гармонично, но та зазнавшаяся гвоздика с благоухающей нежной шеей, при аромате которой млела вся округа, отвергла его чувство искренней цветочной симпатии. Она трахалась с высшими цветами – розами, гладиолусами… а он был для неё выродком, недоделанной ошибкой флоры. Только ночная прохлада и клейкая тьма скрывала его онанирующую безнадёжность.
Так и сгнил бы неудачник, если бы не объект №7. Именно с того самого дня Одуван обрел беспредельную власть. Ему более не требовались ни пестики, ни тычинки, ни друзья, ни соседи. Да, и эта блеклая, размокшая от семяизвержений пыльцы, Гвоздика ему стала до омерзения противна. Шлюха отвергшая его любовь заслуживала наказания.
Корни Одувана обрисовали плотный сфинктер вокруг жалких корешков гордячки и вырвали их из землянистой меланомы, когда его девственный орган изрыгнул в неё мощную струю застарелой пыльцы.
Другие тоже заплатили за насмешки и издевательства.
Ублюдок-Одуванчик не жалел, что остался один. Да, действительно теперь он был один, а раньше одинок. Его корни-щупальца росли, а это значило, что скоро остальным неудачникам придется доживать свой жалкий отрезок глупого существования корешками вверх.
На объекте №7 погас свет, и потому Двуногий был на полпути к своему выкормышу. Одуван приподнялся, он ощущал дурманящий блаженный аромат праха сапиенсов, конечности в предвкушении захлопали по лужам, разбрызгивая в стороны мутные капли.
Bon appetite, Floret!

Вчерашний Хомяк

В промёрзшем жутком подвале, кишащим мерзостными суицидальными мыслями, сидел Хомячок Барри, пожираемый едкой рвотной мечтой о новой встрече с любимой, сладострастногниющей в дохлом мирке сублимирующих зверюшек, подобно ревущей неудовлетворённой вампирше при первых петушиных изрыганиях. Любимой, если, конечно, реально любимой, в смысле спонтанно-дерзкий неглубокий перепих в поздних подворотнях вблизи госпиталя для душевнобольных. Да, пусть она стала худеющей медсестрой в этих прачечно-угольных чулках, не скрывающих своей адсорбцией литры и литры жёлтой, иногда седеющерыжей спермы. Не то, что раньше та безмозглая жирная корова со своим кислым вкусом масляного пота и откидывающимся верхом для траха. О, это была лучезарная нимфетка среди уродливого отродья, снующего взад и вперёд, оперевшегося сморщенными членами на чугунные решётки, гогочущего и плюющего соседскими испражнениями.
С потолка капала коричневая жижа, и мятое до отупения ведро не желало принимать чьи-то капризы в свою рванную облупившуюся клоаку. Где-то был час или два. Хомяк не знал. Но он всё-таки встал с пола и кинул свой, наполненный костями и дерьмом, мешок на диван. Смущённые и испуганные клопы, престарелые блохи, да и другие обитатели коммуны паразитов, фыркая и истошно ругаясь на языке чуждом памяти Хомяка растворились в половых щелях по углам подвала. В очертаниях потолка явно просматривалось человекоподобное, согнувшееся в предсмертных конвульсиях липкое пятно. Оно не шевелилось и уже вторую неделю норовило прорваться в подвал.
Около двух недель назад добрый рыцарь Барри и его возлюбленная оборвали его ничтожное существование этажом выше. Там был старый законченный алкоголик Феофан Разумовский-Глагольев с придатками нечеловечной религиозной тупости и с чётко различимым стремлением обрушить гнев господней культяпки на неверных. Хомяк и эта Хомячка поднялись и просто били нижними ногами молчаливо-пьяное тело уже давно захлебнувшееся собственной суррогатно-спиртовой блевотой. Его модные клепаные джинсы ещё тогда были наполнены фекальной массой. И, конечно, при первом же ударе в область ануса пространство озарилось летящими капельками и комочками переработанной несвежей пищи. Хомяки это осознали тогда лишь, когда Барри сгрёб с лица коричнево-постную бяку и растёр в ней остаток помидора. Забив Глагольева, они поклялись в вечной любви, и новоиспеченный герой Барри приказал совершить быстрый трах в этой ритуальной комнате, в лужах горькомятного кального зелья. Так они помолвились, и она убежала опять – в больнице Глаза и Кровяные Бактерии могли кинуться на поиски.
Хомяк гордо смотрел на побежденное пятно и знал что теперь он не просто Барри, и не та, пушистая дрянь с вычурноторчащими ресницами из под розовых в горошек трусов – он Великий Герой, растерзавший подлое зло.
Барри грустил и хотел умереть и время порхало по подвалу, мучительно жужжа липким опереньем и вонью рвущейся извне. Он уже принял четыре листа снотворного и два листа слабительного и знал, что через час он растворится в объятиях мрачно-липкого подвала, и наполнит собой всё пространство вокруг под завыванье резиновой сирены. А когда тихо приползёт любимая, вроде всё та же хомячка, но уже с признаками огрублённой проникновенной верности, усугубившей много снотворного и остальной больничной глупости, разляжется здесь и будет плыть во всём бесполезном хламе и хохотать. Да, и не будет одномоментного траха в дерьме, всё закончится этим мастурбационным заплытием. Всё сбудется так, как было задумано Хомяком задолго до рождения. Его уже начало пучить и добрая фея с досадой опустилась в подземелье соединить любящие сердца.


Внезапный фарш

Обжигающий металлический вкус сковывает холодные губы, немного покалывает под ложечкой и онемевший язык безучастно поглядывает на контуженые гланды. В ротовой полости застыла тоскливая желеобразная кашица. Подташнивает. Этот молодой практикант с тонюсенькими антеннками на плешивом подбородке не закрыл форточку. Ледяной конденсат проникает внутрь. Холодно. Не май же месяц! Патологоанатом приползёт только утром, его горький запах заставляет вздрогнуть даже моего соседа по столу, хотя эта бесформенная критическая масса, побывавшая в дорожной аварии, вряд ли может претендовать на статус человека. Вылетев через лобовое стекло, он растерял конечности вместе с номером в паспорте и добрым именем. Лицевая кожура, отделившаяся от общего фарша, слилась в затяжном французском поцелуе с шершавым столбом. Истукан даже не смог отвернуться, он был стар и болен, и периодические контакты с живой тканью его не радовали. Каменная мизантропия проявлялась в каждом сколотом шраме на его цементированном могучем торсе. Прилипшие папилломы затем заботливо счищались совочком вместе с дорожной пылью. И в этот раз его знакомство с моим соседом не осталось без сувениров, с кучей обрубков распластанных около меня поблескивали серые камешки и льдинки облупившейся краски. Бедняга.
Формалиновую затхлость не разбавляет въедливый беспризорный сквозняк. Моя голова уже не кипит как в былое время, мысли рассыхаются по треснувшим стенкам сгущённого мозга, неторопливо затухает их сумбурное движение, хаос постепенно разлагается вместе с внутренностями. Сегодня я, вероятно, борщнул с экспериментами со смертельным опытом. Это я осознал, когда сквозь томную дымку тумана выплыл жёлтый потолок с тусклой лампой вовсе не моей ванны, где я проводил пробу асфиксии. Всё зашло слишком далеко. Позже я разглядел мёртвые тела, но страха не было. По всей вероятности это чувство подыхает одним из первых. Здесь должно быть произошла жестокая ошибка, и я парализован. Моё место в светлых палатах реанимации! Но тот силуэт в рыжеотбеленном драном халате зарегистрировал факт смерти.
Скорее всего, утром будет вскрытие и всякие там процедуры. Вчера они кромсали ту молоденькую девушку, распустив её на ровные ленточки и обесточив запас её головной щитовой, принялись выкраивать новый шедевр. Её взгляд случайно коснулся моих зрачков, я вздрогнул, она безмолвно кричала от невыносимой адской боли. Искры невидимых слёз сыпались на стол, даже сосед мой, фарш, вжался в плоскость, забыв о собствееных мучениях.
Старый патологоанатом, извлекая орган за органом, аккуратно, с педантичностью каннибала-эстета разлаживал рядом, обучая практиканта тонкостям мясницкого искусства. Суповой набор из этой потаскухи не затронут прожорливой гнилью. А она отжатая и пустая недвусмысленно раздвинула ноги, подавая тонкий намёк последнего желания. Непроизвольная слюна стекла по подбородку с мягким пушком, в сдвинувшемся сознании сиял азарт бешеного самца, но практикант утаил от старшего грязные мысли и продолжал вникать в суть увлекательного ремесла. Да, вечером, после рабочего дня он всё-таки вернулся и трахнул эту особу. Его шальные глаза горели сочнее дневных ламп, тёплая похотливая сперма слилась с мёртвыми яйцеклетками заштопанной юной куколки. Позже на погосте девица осознает, что залетела. Но там не делают абортов. Папе придется платить алименты. Он кончил и затрясся от удовольствия над трупом, она повернулась к нам и дерзко подмигнула. Перед уходом этот сумасшедший тип как-то загадочно посмотрел на меня. Лучше бы завтра не наступало, подумал я.
Открытая форточка засососала в нашу унылую обитель человекоподобную тень. Вскинув свои пернатые крылья, она как-то неловко присела у края стола. Прилипший к перьям засохший помёт разлетелся по жёлто-коричневой простыне, наброшенной на мой парализованный труп. Принюхавшись, Ангел принялся рыскать по столам, насвистывая игривую мелодию. На миг он застыл возле оттраханной дивахи и помотал головой, явно его что-то беспокоило. Благо в комнате нас лежало немного и мы не успели его утомить своими бракованными стынущими статуями. Тяжело вздохнув, он присел рядом с моим соседом и стал рассматривать мои синие ноги. Да, бесспорно я немного времени уделял маникюру, надеюсь, его не это печалило. Ангел вновь втянул ноздрями сырой воздух и огорчённо завертел головой. При жизни я никогда не верил в эти библейские наивные сказки, но, видя перед собой этого неухоженного мутанта, разобрался, как на самом деле всё запущено.
Услужливо отгоняя мух от соседа, Крылатый ласково погладил его, по так сказать, телу. Фарш заискрился от откровенного счастья, стало уютно нам всем. Притихли мясные паразиты и уже не тревожили уставшие трупы. За мутным окном, неровно дыша на стекло, первые лучики выбивали барабанную дробь в такт свисту Ангела. И на неслышимом телепатическом канале мы запели песенку. Лоскутная Девица улыбнулась, жемчуг в её устах заиграл ярким зайчиком по мясному набору. Обвисшая челюсть Пожилой Кошатницы неторопливо шевелилась, источая болотную жижу. Чья-то разбитая лобная кость, смешавшаяся со строительной каской, монотонно покачивалась в стороны. Мои анальные мышцы расслабились и чувствовалась лёгкость в теле. Ангел отряхнул с ягодичных перьев прилипшие фекалии и принялся усердно дирижировать.
Через какой-то час или два вернётся старый патологоанатом и его безумный напарник. Трудовой день вновь заскребет по судорожным хрупким косточкам. Пресс жизненных обстоятельств нависнет над безнадежностью мёртвых. И далее рутина понесёт, понесёт до кладбищенской колыбели.
Морг посветлел. Фарш радовался. А мы всё пели: «Happy Birthday to you! Happy Birthday to you…»

Весенний суицид

Её рвало мутными лезвиями и кидало из стороны в сторону. Добрая часть искромсанного желудка притихла на влажном ковре средь тёплых багровых лужиц и квадратных холмов, пропитанных едкой солью писем, обросших радужным мхом поцелуев. До рассвета оставался час, но набухшие кровяные глазницы едва воспримут его колючие лучи. Одинокий желудок затрепетал и откатился от рвотных испражнений, бронсбойтом окатывавших его рыхлое тельце. Секунда за секундой худеющая обманутая девочка уменьшалась в размерах, снегурочка чахла под весенним брутальным дымом глупости и боли. В этот день благотворительная компания «Корм для червей» одарит своих малых потребителей вкусненьким десертом сахарной девственной плоти. Бледное болезненное лицо, взрыхленное дробными вздутиями порадует кладбищенских обжор, наполнив их кусочками гнилостного счастья. Девочка уже не корчится, а просто извивается, как редкая голодная вошь и в унисон предсмертным конвульсиям трепещущие лёгкие исполняют булькающую сонату под холодное урчанье всплывших аквариумных рыбок. Вздутые животики-островки гармонично плавают по цветущей водной глади.
В пустынной комнате средь жёлтых конвертов в один конец и с памятными жеваными фотографиями, с застывшими искусственными улыбками мёртвого времени, хмурая восковая кукла, с крохотным отростком меж больших конечностей, осматривает паническое пространство в тщетных поисках сострадания. Запястья и грудь пронзены вспотевшими иглами, нанизанная на карандаш головка преобразилась в засаленную карамельку. Куча резвого мяса, катающегося по полу, кричит и кусает свои руки. Из прокусанных подкожных труб со свистом хлещет напор почерневшей лавы. Видимо отопительный сезон закончится раньше этой весной. Спиральные змейки наивных фенечек въелись в деревянную кожу и выход освобождённых пульсации по неведомым причинам затянут.
Рекламное распятие с обвисшим за две тысячи лет царьком подмигивает скучной девчонке, мечущейся по квартире. Стакан воды, нет?
Отрадно это всё это переживать вновь и вновь каждую весну. С каждым потеплением всё больше и больше тупых суицидальных особей, возомнивших из себя любимых и обожаемых марионеток, пытающихся покончить собой, не знающих, а на кой чёрт им всё это. Если режут вены, пожирают лезвия, зависают в неловком прыжке в детской – значит, кому-то это надо. Смерть развалилась на диване и в раздумье разглядывала последние изыски бренной моды, не живущей даже на уровне бабочек-однодневок. Заметно как поистрепалась тартарская хламида за столь долгие годы непрерывной работы без права выхода на пенсию и выплат пособий по безработице на случай ассимиляции смертных с крылатыми слугами небес, хозяин был безжалостен. Искренняя зависть сжимала полое горло при виде расфуфыренных на все масти бумажных моделей и окунала в болото собственной грязи и законной наготы. В раздумьях Смерть усугубила немного спиртного и торопливость в её движениях улетучилась. Не хотелось даже помочь поскорее избавиться от страданий юному недоразумению, крючившемуся перед лежаком. Ей не было дела до этого безумного создания. Его она успеет сожрать чуть позже, после первых рвотных потуг липкого рассвета, как и миллионы других, сходящих с ума от боли в затянутых агониях и не находящих конца, избавления.
Спонтанно-вырванные пряди волос расползались по обрывкам тлеющей бумаги, копоть разметавшейся древесины слиплась с тёмными сгустками оскоплённых луковиц и, жадно слизывая с оплавленных век бурую соль, издавала мозговыжимающий свист на пластах подгоревшей плоти.
В это время на сотни и тысячи километров от этой уютной квартирки люди разбивались, вешались, пожирались и истреблялись, но не умирали. Их сожженные, разорванные туловища бродили по кипящей воняющей магме и задумчиво разглядывали свои порванные запястья. В этот момент сводная садистская сестра Смерти - Боль за сегодняшний день навёрстывала фору предоставленную старшей, пока та прикорнула и видела себя на подиуме. Смерть была действительно красавицей и могла показать иной раз все свои прелести, реально утомленные антисанитарией и пустыми раскаяниями, но Боль была той, кого никто не жаждет, да в придачу редкостной стервой и уродиной. А блеклые безликие людишки корежились в муках под изощрённые пытки, попадая во всё тягостные силки. Освобождение не наступало.
P.S. Третий день играю в шашки с обезглавленной неумирающей соседкой. Запас обезболивающих ближайших аптек исчерпан.
Счет два ноль, я лечу.

Натюрморт из абортышей

Животрепещущие телесные плаценты колышутся на молочно-скисшем ветру, обтекаемые гноистой сукровицей, заточенные в них алчные рыбы-гуманоиды со свистящими паразитами мозга в продолговатых головах ссыхаются после кровавой бани в прожорливой утробе мутирующей самки со сросшимися половыми губами. Зеленые мясные мухи делают ставки на бои глистных инвалидов с недоразвитыми задними клаками для перетирания непереваренных остатков пищи. Абортыш выкарабкался на волю и, немного отдохнув, принялся за дело. Кокон должен быть сплетён до рассвета. Окологландные резцы не сформировались и потому пуповина так и болталась создавая иллюзию хвоста. Спермотоксокоз, вызванный тухлым плотским желанием, замедлил ход эволюции. Обречённый головаст так и висел над залитой операционной плоскостью. В нём явно угадывалось упрямство от прошлой реинкарнации, но и в этот раз не удалось избежать побочных эффектов. Жаберная щель позволяла принять часть воздуха, скоро это станет проблематично. Хищные собратья в борьбе за первенство жрали более слабых. У слабых всегда кислый вкус.
Кашица времени рассеклась по углам. Абсцесс, поигрывая о подлое влагалище сбитыми костяшками, танцевал, наигрывая серенады рожистым шлюзным гадинам. Пятые сутки они не слизывали таявшую мокроту из-под его распустившейся трахеи.
Пористоустричный слизистый опоссум задерживает жабрами объёмы затхлого воздуха в горящей раковой пещере. Даже эхо растекается по его сырым стенкам, впадая в безобразное жерло, и теряется в тупиках слепого лабиринта. На облепленный извилистый пол с признаками утробноприобретённого страха, кишащий трупной унылой братией, струятся малыши из недоеденной плаценты, покорёженной врождёнными чешуйками в младенческих ртах. Как в сказке, да и только. Но не в этот раз. Здесь не бывает конца. Тёплого и пушистого. Реальность. Мать её.
Саблезубый хищник с заурядным видом докторской квалификации всё ещё мучает морфной суспензией свежемороженых зародышей дрозофилов-мучеников. На отравленном крюке детский слюнявчик, поросший редкой зеленью, не вздрагивает, как бывало раньше. Владелец сожран скрывающейся ротой акушеров в чине не менее прапора. Эти дезертиры покинули абортарий раньше, чем зарыдала сирена, они тогда ещё сбыли души за бактерицидное нейтральное существование. Но свобода так не покупается. Цена её гораздо выше. Эй, ты, не опылившийся абортыш, запомни это, и вали, вали отсюда. Торопись! Немного и эта проточная булимия всосёт твои жиры и углеводы, оставив пару грамм счастья капризничать, да трахать беременную судьбу, пригвожденную скальпелем, изнасилованную и забытую. Полезно в таких случаях помолиться, раскаяться перед мусорным всеобъемлющим разумом, тот небесный эгоцентризм давно избавился от самопроизвольных приступов вуаеризма, ныне его удел изощрённые терзания истерических рабов, замученных повседневным недоперепихом мозолистых стёртых ладоней. Колени лоснятся под этим грузом.
Самка подаёт признаки жизни, её самонадеянные бегунки в извилинах разозлились не на шутку, предвкушая скорую помощь кремационного бюро. Блок-флейта жалобно стонет и скупые солевые отложения на мелких глазках убогих абортышей наслаиваются пласт за пластом. Слепые червячные переживания позади, не мешают свободно вздуваться жаберным щелям по бокам сваренных головастов.
В последний момент самка отрыгивает, и стержневой изголодавшийся обрубок выскальзывает, за ним рвут плоть испорченные братья, их возраст не позволяет грызть его раздвоенный хвост, и они расплываются в разные стороны в поисках иного корма.
Через час все за исключением недоразвитого карлика-абортыша сами станут пищей хищной амёбы. В её редких челюстных волосинках застрянет счастливчик. Таков закон, он остался, самый больной и покалеченный, заплёванный самоуверенными отроками.
Абортыш разыскал отары ядовитых актиний, чтобы выполнить финальную миссию, неважно, чем закончатся его хилые поползновения, но часть актиний волей не волей оплодотворена. Еще один срок и вызревшие рыбы-гуманоиды будут шнырять в поисках вакантных плацент. Всё в их сплетенных перепонках. Перевоплощение близится. Всё возвращается на исходный рубеж. Никому не ведомо когда оно произойдет.


В детских глазах

В её голубых глазах отражался свет яркого весеннего солнышка. Тучки, словно воздушные шарики, парили вдоль лазурного небосвода. В детских зрачках в вышине резвились птички, и деревья дружелюбно кивали кудрявыми верхушками, приглашая в гости, к сказке. Но малышке это было не под силу, она видела этот волшебный лес, но глазки лежали неподалёку на зелёной травке и проецировали чудесный пейзаж в изрубленное тельце непослушной девочки. Белое платьице, унизанное десятками красных пятнышек с неровными дырочками, лениво задрало кружевной подол. Проказница даже не покраснела, она была очень непослушной. Над телом пыхтел немолодой дядяч, его вялый морщенный член убивал надежду на редкий всплеск секундного счастья. Эрекционные приступы клевали бархатную ткань, тоненькое жало похотливого стального монстрика жадно впивалось в пухлые волокна юного мяса. Маленькие фонтанчики облизывали пушистый воздух, чихая сотнями крошечных капелек. Одна из них задумчиво застыла на спинке торопливого муравьишки, он остановился и попытался стряхнуть липкую массу, но капля впилась ещё крепче. На помощь, как всегда, поспешили другие муравьи, побросав свои дела. Они ласково слизывали глупую каплю, но, почувствовав сладкий вкус, разорвали бедного муравьишку. Обглодав своего братца, они заметили хитрую каплю, перескочившую на двух других, которые в свою очередь стали закуской. А упрямая капля вновь почковалась, попадая на суетливые муравьиные спины, тут же становившиеся праздничным семейным обедом.
Дядяч всё также кряхтел над любопытным существом, медленно втирая его в землю. Раскисшее дитя не плакало, а улыбалось, откинув челюсть к груди, её маленький разрезанный рот не давал сомкнуться губам. Голливудская улыбка от уха до уха высвечивала неровные ряды белоснежных зубов. Окрепший фаллос рвал крохотную плоть, скользя по бурным потокам кровавых рек. Монотонное рычание перебивалось едкими смешками. Засмотревшись на муравьишек, охваченных вдохновенным пожиранием, он задумался и сглотнул слюну. Сцена ему показалась забавной и заманчивой. Дядяч не был голоден, но позывы одурманенного желудка и ослепшего сознания умоляли испытать удовольствие от запретного плода. Выкинув из головы эти извращённые маньячные мысли, он продолжил своё дело. Из-за этих дум его орган ослаб и из глаз брызнули слёзы. Он склонился над девочкой и разрыдался. Он ждал, когда она встанет и пожалеет его. Бедного дядяча. А он снова подарит её конфету. И они опять будут друзьями. Несмотря на то, что мама ей постоянно твердила не разговаривать с незнакомцами. Правда, этот обещал показать ей сказку. Там в лесу, на полянке. Дождик из затуманенных глаз обрушился на мозаичное лицо глупой девочки. Курносый нос, покосившийся на бок, оголил тёмные скважины черепа. Стальное жало клюнуло в бедро, вырвав маленький кусочек мяса с ленточками кожи. Нанизанный антрекот заворожил Дядяча и слёзы сами собой исчезли. Робко поднёс он тёплый кусочек ко рту, в трещины обветренных губ вцепился запах парного молока с дерзким привкусом запретного плода. Оно словно растаяло меж гнилых зубов, исчезнув в тёмных глубинах желудка, животная энергия прилила к низу живота. В полной боевой готовности он накинулся на худышку.
Его межножный отросток вгрызся в розовую плоть и жрал изнутри возвратно-поступательными перетераниями, остервеневшие зубы вонзились в ароматное лакомство. Мозаика лица, пазл за пазлом, исчезала в пасти и вряд ли, даже глистным жителям будет по силам собрать её. Отплёвывая рыжие волосы, обгладывая черепушку, Дядяча внезапно затрясло. Поток серой спермы брызнул на объеденную малышку, и, упав на неё сверху, пожиратель захрапел. Сон обрушился ураганом в размокший мозг, закружил, унося прочь, в карьеры подсознания, превратив мечты и иллюзии в весёлую сказку из прошлого.
Маленький Дядяч идёт с мамой в зоопарк. Там верблюды, антилопы, волки. У него разноцветные воздушные шарики, а пальцы слипаются от растаявшего леденца. Радость переполняла колотившееся сердечко, и предчувствие волшебства не покидало его маленькое сознание. Но вдруг крик и рычание заставили людей в парке засуетиться, все разбегались в разные стороны. Не обращая внимание на предупреждающие таблички, маленькая глупая девочка в белом платьице всё-таки подошла близко к клетке, чтобы посмотреть на мишку поближе, хотя мама, перед тем как уйти за мороженым, строго настрого запретила делать это.
Люди толкались и визжали. Кто-то рухнул в песок, теряя сознание. Скальп девочки висел на левом ушке, а медведь объедал её лицо. Она всё ещё дёргалась в его огромных когтях, пропоровших грудную клетку, с платьица стекали водопадики, а непослушная кукла висела над землёй. Кровь хлыстала по толпе и у медведя пытались отобрать вкусную игрушку. Вот тогда и случилось чудо, в клетчатых штанишках Дядяча произошло что-то волшебное и они мгновенно намокли. Он даже упал в обморок, но это было прекрасно. Безразличное голубое небо парило над ним, и мама склонилась и трясла его за плечи, а в ушах стоял загадочный звон. Как-то непривычно кололо в грудной клетке, словно неведомый монстр пытался выбраться из тела.
Треск рвущейся плоти вернул Дядяча в реальность. От боли он раскрыл и чуть не разорвал веки. Стая голодных глаз смотрела сквозь него, роняя жёлтые слюни на траву. От глупой девочки не осталось и следа, а его рука превратилась в жалкий ошмёток, пульсирующий кровью в темноту. Лепестки рваной кожи обнажили молочную кость. Дикий крик Дядяча ударил по собственным перепонкам, звон в ушах вернулся, и вновь сознание потухло, волна детского сна заглушила боль. Зоопарк, медведь, девочка.
Через полчаса о дядяче напоминала лишь вырванная комьями земля и измятая трава, да всё те же липкие капельки и лоскут платья непослушной девочки.
Неподалёку лежали глазки, не видевшие ничего кроме веселившихся облаков в тёмном небе. Они ждали сказку. перескачившую на двух других. дно впивалось в пухлые волокна юного мяса.ровали чудесн
Вечерний эпизод

Теперь окончательно оперившись в среде кишечнополостных стремлений, под барабанную дробь визжащих асексуальных гарпий, пронзающих отравленными когтями девственный мозг божественного медиагипнозного кодирования, я сплетаю клоками, вырванных волос с мягких туловищ уродов-модников, плеть моисеевского воздаяния за бранные фрикции Флоры и насильственное совокупление с полумёртвой госпожой, сестрой оной грешницы, тянущей крест вместо зловонной кары выкидыша-спасителя. Под его пластмассовой гривой зашрамированы икряные фолликулы, лопнувшие при встрече с обезумевшей от неудержного полуденного кошмара, пожирающей толпой.
Во главе саранчи на венозном фаллосе-драконе, с трупными пятнами, льющими на головы жертв правосудия свинец; изогнувши квадратный лишайный зад, вылизываемый праведными педофилами, спалившими на жертвеннике покаяния детей и утробных рыбоголовых спиногрызов, задушенных спиральной пуповиной-аскаридой, восседает Фемида, оргазомирующая гнойными влагалищами в скошенных глазницах.
Суд праведников над грешниками помпезно открыт и всеобщая групповая эякуляция отводит театральное место в отдалении, в чреве пещеры паразитов, близ карательных врат, под грохот кандал и трескотню языков, пышущих ядом. Черепа линчуемых наколоты на острые пенисы сигнализирующей катакомбы, на всякий случай, в нёбо через запотевшую розовую рубашку мозжечка продета игла в форме змеи, медленно жующей собственный хвост. Поодаль сосущая за сценой малолетка, с выбитыми зубами в знак почтения жрицы огрубленной мистифицированной богини фрустрации, нашептывает безликому судье, трясущемуся в припадках праздного удовольствия, о справедливости истязания обвиняемых. Лихорадочно сглатывает, застрявшее меж дёсен, семя. Срыгивает. Её дыхание прерывается, а значит приговор вынесен. Толпа ревёт и клубы гневного дыма обжигают скорченные облака.
Скамья подсудимых сжалась. В едва различимых мошонках-головах, слезоточивой грустью болезненной утраты, мелькает радуга недоумения. Приговорённые проносят тела в геену.
Карлик-колдун на минуту оторвался от безрукой миньетирующей сестры и помахал свободной культёй трём осунувшимся сиамским близнецам. Их катетеры уже ввинчивали окислившиеся болты в крест, сквозь ладони раба с вывернутыми наружу рёбрами на потеху режиму. Пьяный эхинококк влез в его простатную юркую задницу и, заканчивая грязные делишки, вонзил кожаные крючья в область покромсанной слепой кишки.
Преступники волочили свои плахи на распухшую матку горы позора. Гогоча, толпа подбадривала их копролитами и козлиным молоком, сдроченным накануне из недр сизой преисподни. Глиняное небо явно нахмурилось. Его ввалившийся нос говорил о беспорядочных половых связях со смертными особями женского пола, провожающих в последний путь своих рогатых мужей и осуждало эти чахлые поползновения внизу. У подножья горы солнце рвало ультрафиолетом, выжигая на кипящих ранах привинченных набухшие язвы. Из промежности тёк мёд, и каждый, свернувшийся калачиком, зевака наблюдал как ржавый гаечный ключ вмял посиневшую плоть в оплавленный свинцовый крест. Порочный Явхе затерялся средь коитирующих гомосексуальных олигофренов. Подбадривая свой предательский вялый член, он с вожделением смотрел на орущую бесформенную массу, прикрученную к трясущемуся древу, источавшую кровавую слюну вниз на шипящий песок. Мандрагора проползла, путаясь в костях, и обвила остов креста, приготовляясь к вкушению экскрементов. Стигматы инициировали. Вилообразным жалом скорпион имаго ворвался в стекающее мясо меж рёбер и заключил кодовый замок в пружинистые объятья. Пульсация медленно потухла и умелая кисть отпустила маятник в хлюпающем размазанном предсердии.
Хитиновые кубики сочли верхней стороной три по шесть, и водянистый мальчик с перепончатой головкой сгрёб скудный выигрыш в охапку.
Небо заржало, зачавкав гнойными потоками по головам инвалидов. Ещё много лет оно не сможет смеяться.
И был вечер…

Вторичная западня

Лопнувшие капилляры смрадоточащих глаз давно привыкли к пробирающей темноте, гробовая жирная луна ухмылялась над склепом, свинцовое набедренное облако едва скрывало рваный гнилой оскал светильника. Ворота поскрипывали смятыми петлями, поросшими плющом.
Беглый ветерок гулял по плетённым натянутым прутьям, методично обкусанным острыми клыками. Тихий всхлип в недрах 24 могилы привёл в смятение разомлевшего кладбищенского червя. Ещё до полуночи он насытил родное пищащее гнездо и теперь томно развалился, переваривая проглоченную пищу. Внезапный треск завядшего букета вновь насторожил его, в силу атрофированных скрытых глазёнок кольчатый шланг пытался рассмотреть опасность. На перегной выпала роса, в зеркальце капелек смешалась палитра крови и слёз…

Под покровом сосущих сумерек бледная девчонка принесла этот комок сюда, он ещё шевелился и хныкал, пока она, ломая накрашенные ногти и раздирая ладони, выкапывала ямку. Мрачные деревья корявыми лапами спутывали волосы и лезли в глубь глазницы в поисках лакомого хрусталика. Земля забивала лопнувшую кожу рассадой голодных микроорганизмов, вступающих в священный орден с адептами прогрессирующего гниения. Гангрена подъедет не скоро, но пиршество заражения уже идёт полным ходом. Трупные воины направили пятипалых коней в глубь незавоёванных территорий, туда, где расположен главный источник воспроизведения. Неудачники, не попавшие на передовой фронт, наслаждались разбрызганной кровавой манной, павшей в процессе копания на их ленивые головы.
Она не приходила в себя, её колотила частая дрожь и, прерываясь, она пританцовывала вокруг ямки. Истеричная улыбка не покидала синий размазанный рот. Укутанный свёрток зарыдал, и она пнула его ногой в надежде успокоить, но, опомнившись, кинулась наземь целовать грязную ткань, пропитанную мочой, и с тем же рвением вновь вгрызлась в рыхлые слои на дне будущей могилки. Комок на минуту затих и вновь задёргался, не подавая голоса, а только прерывисто хрипя. Потревоженная схороненная сырость манила стаю кровопийц, они давно не питались ничем подобным. Увидев объект наслаждений, облепили его, выдирая куски побольше.
Комок рухнул на дно могилы и больше не подавал звуков. Прислушался. И тут же ощутил растущую массу холодной земли, наваливавшейся мёртвым грузом на худое тельце. Для крика не было ни голоса, ни пространства. Босая нога опустилась на испарившееся углубление и примяла верхний слой, почти незаметно, только сдавала свежая мокрая земля, хранившая ужасную тайну. Отмахнув от поеденного лица вампирёнышей, она развернулась к тропинке. Полная луна забросила заточенный крюк в её засвеченный зрачок и на миг проткнула, пытаясь извлечь.
Резкий удар кольчатого чешуйчатого тела сбил с ног ночную гостью, и, рухнув на сломанное бедро, она закричала. Её всасывала шевелящаяся почва и там внутри кислотная масса обгладывала ногу. Схватившись за пронзивший щёку сухой сук девушка пыталась освободиться, но попытка не увенчалась успехом. Её разрывало на две стороны, снизу пожирало хищное нечто, на земле треск рвущегося нанизанного лица не давал сгинуть в изголодавшейся глотке. Руки во тьме истошно колотили по воздуху, в артериях бешено пульсировала боль, свободная половина конвульсирующего туловища извивалась в предсмертной агонии. Червь поднапрягся и тонкая ткань лопнула, оставив на суке помятую улыбку, тут же объеденную вампирёнышами. Пасть захлопнулась. Червь подполз к гнезду и с трогательной нежностью отрыгнул в сотни маленьких ртов ломоть мяса маринованный в клейкой слюне.

… из склепа метнулся силуэт и червь не успел сориентироваться, как жадные щупальца обвили его полную утробу. Сдавив литыми удушающими кольцами, Оно вонзило клыки меж чешуек. Сиреневая жидкость хлынула из прокусанной раны, и проворный язык противника не дал пролиться ни одной капле. Силы вместе с внутренними соками покидали червя.
Свернувшись восьмёркой, он на мгновение оказался на свободе, но, перехватившись, щупальца, молниеносно согнули слизня пополам. Цепкие присоски выпустили иглы с ядом, впрыснув внутрь желудочный сок. Непокорная жертва ослабела. Вскоре на смятой траве осталась только чешуйчатая хитиновая оболочка. Стерев щупальцами с пасти слизь, склеповый пришелец настороженно замер, близ могилы 24 послышался плач. Мерзостный рёв огласил окрестность и скользкая морда уже внюхивалась в свежевскопанную почву. У узника подземелья не было ни единого шанса.


Гости на погосте

В кишечно-трапезных конвульсиях ехидные зубы дробят поломанную бедренную кость. Обгладывая бархатную кожу со скользкого черепа, мразь отрыгивает лимонно-едкую желчь на бесплодную землю. Тишина. Погост пуст и урчанье отродья заставляет дрожать только недавнопохороненную маленькую девочку, в её склоченных редких волосах навсегда спуталась бледно-розовая ленточка. Она до конца не свыклась с участью трупа. Полуразложившееся лоскуты мышц еще не испортили отуплено-изумлённую наивную улыбку. Неразговорчивые черви трудолюбиво прокладывают тоннели вдоль желудочно-кишечного тракта, их не отвлекает скрежет упрямого лязганья зубов. Они привыкли.
В развалившейся позе, рядом с голодной мразью номер один, отдыхает взрослая гадина. На её нижней надорванной губе засохли ошмётки свежего мяса, щетинки ресниц застряли меж зубов и обломком ребра мразь старается пропихнуть их глубже в пасть. Коматозные мертвяки не скоро ещё поднимутся из могил, а значит время есть. Время жрать.
Отвратительно-рыжый закат нахально лезет подыхающими лучами в пустые глазницы, в его свете запёкшаяся кровь приобретает таинственный оттенок. И мать размазывает кровь по обветренным губам. Сын кряхтит над костями, как все дети желает насладиться самым вкусным. Пытается могильным камнём разбить косточку и высосать содержимое.
Две красные розы, принесённые Едой, наполнены упругой тоской. Они не мертвы, но и к жизни уже не смогут вернуться. Травяные зомби на грани летального дефолта. Молчаливо лежат на могилке и, поблескивая скорбными капельками, созерцают телодвижения мразей. В алых мертвенных лепестках чуть теплится сочувствие к той угольно-снежной картинке, улыбающейся с ближайшей мраморной надгробной плиты. Асфальтовая дорожка от той могилки украшена прерывистой кроваво-коричневой полосой, автографом, оставленным умирающим телом, стремящимся докричаться до других, мол, валите подальше, вы уже всё сделали, живым место среди живых. Каждый камешек тропинки попытался вырвать эту истину вместе с маленькими кусочками мяса. Мать волоком притащила Еду сюда и принялась срывать с неё синтетику вместе с бледной кожей.
Сынок всё играл среди могил и не успел учуять запах добычи. Ужинать пришлось в одиночку. Тем лучше. Большие куски человеческого филе отправлялись в разинутую пасть, чтобы пройти все круги желудочной сансары и воплотиться в просветленную каловую массу на одном из надгробий. А Еда всё осознавала. Мама была не настолько бессердечна, чтобы убивать. Её вообще тошнило от мертвяков. Она ела заживо, а тело наблюдало, как его собственные ноги постепенно уменьшаются в размерах, обнажая костяной каркас.
Раскрасневшись, что есть сил, желточный кругляк исчез за горизонтом.
Схватив сына за ухо, мразь направилась в самую чащу тёмного леса. Скоро должны были встать мертвяки, а она так не переносила вида мёртвых.

Пустые объятия

Они любовались пылающим горизонтом, и шепот весеннего ветра струился по её роскошным волосам, лаская глубинные нежные чувства. Птицы не пели, но их немая трель обитала здесь, глупое эхо запуталось в обветренных кореньях, и иллюзия сонной серенады порхала под лиловым облаком. Единственная тусклая звезда, превратившись в яркий фосфорный огарок, прыснула вниз в отчаянной надежде растопить угрюмые льды сумрака. Стремительная вода, фанатично перебирая чётки плоского сланца, марала гнусные заносчивые берега. Бурый цвет глади напоминал поток талой крови. Они стояли на берегу и ждали свой последний рассвет.
Поодаль вздыхала мёртвая поляна, её тяжёлый вздох обвевал их предрассветные ласки, елозя спины завистной влагой. Ещё неделю назад они не могли представить, что такое может произойти.
Взлохмаченная зеленоглазая трава, залитая жизненными соками мертвецов, ясно проецировала тени жутких событий. Только они остались в живых, став дрожащими свидетелями деспотичной предательской бойни. Память урывками всплывала, напоминая вопиющие литые маски самодовольных садистских лиц, появившихся в тот день. Ничто не предвещало несчастье, нахлынувшее на безмятежную идиллию.
Листья купались в солнечной ванне, белые бабочки порхали от цветка к цветку, повседневное ворчание стариков и детский беззаботный смех сливались в общем оживленном отдыхе. Но пьяные грубые крики, источающие ненависть, смешанную с монотонностью лживой молитвы, словно атомный взрыв ворвались в мир гармонии, извергнув волны ярости и гнева. Резня на резвом скаку накинула арканы на всех присутствующих, не затронув лишь испуганных детей. Будто геенна изрыгнула всё мерзкое зло, скучавшее в сокрытых недрах, и освободила кровавый смерч на свободу. Они резали и кромсали с опытностью закоренелых инквизиторов, кровь обжигала их руки, а это придавало ещё больше азарта. Плач и мольбы не трогали их каменные сердца. Перепуганные матери бросались ниц, прикрывая собой детей, потом, скинув их безжизненные тела в реку, палачи добирались и до утаённых плодов. Те, что были помужественней бросались на врагов, попадая на их смертельные жала. Расправа над ними была изощрённая и бессердечная. Кромсающий круговорот рвал и бросал покалеченные тела, мёртвые детишки в бессознательном страхе жались друг другу, колкая дрожь колотила землю.
Трупы лежали на трупах, агонизирующие крики о пощаде не могли заглушить безумный запущенный механизм разгулявшейся смерти, рассыпанные слёзы таяли, как слабенькие снежинки на языке ненасытного пламени. Шумная река принимала мертвецов в свои холодные объятия.
При этих воспоминаниях Деревья у реки обнялись ещё крепче, и Он немного подался вперёд, чтобы с рассветом принять первый смертельный удар на себя в бессмысленном стремлении спасти Любимую. Поляна зияла трупной копотью свежеспиленных Пней, как дань вчерашней бойне. Кровавый сплав безжизненных стволов безмолвно плыл по холеной реке.
Пронзительный рёв механической пилы презрительно заглушал скрип восходящего солнца.


После дождя пахнет трупами

После дождя пахнет трупами…
Цветные маслянистые капельки в сытых лужах истомно развалились на больной поверхности и, касаясь друг друга, притворно хихикали, то краснея, то бледнея. В угольном небе мелькнула нечёткая тень бредящей птицы. Неся в лапах уставшую хозяйку, оскалив клюв и взмыв в высь, она растворилась в скользких пятнах. Небо всосало и выплюнуло на заражённую землю только худенький скелетик. Рухнув в грязь, он барахтал обрубками крыльев, изображая полёт, а концу дня санитары со сросшимися запястьями избавили его от приступов навязчивой инфантильности, хотя им это удавалось довольно редко. Стаи сумрачных слизней проводили очередной кровавый рейд на теле шевелящейся почвы. Обряд сшивания глаз пришёл к ним давно, в эпоху закоренелого каннибализма. Это были первые зачатки внедрения гуманности, когда первопроходцы, нашедшие землю обетованную, в знак дружбы жрали подобных с закрытыми глазами.
Размочаленный младенец, втоптанный в грунт, по глупой инстинктивной наивности бешено вращал зрачками, и скупые капельки гноя выступали из свежесшитых век. Им не хватало влаги, и растрескавшиеся сосуды источали росинки. Санитары добрались и до брошенного детёныша, операционные отточенные когти были готовы к извлечению, но старший до сих пор медлил. В его надколотом черепе встрепенулась частичка забытой педофильной любви. Он всё ещё был заботливым отцом, и эта мысль его возбуждала. Вскоре разум взял своё, и отряд накинулся на выпотрошенное тельце, кромсая всё, что не подлежало для подношения. Громкое чавканье перепугало слизней, творивших суд неподалёку. Настигнув влюбленных соплеменников и приговорив к продолжительной дробящей кастрации, они приступили к театральному представлению на переносной плахе. Толстые старые самки глазели с нескрываемым чувством превосходства, они знали, что им достанется самое вкусное. Извинения перемалывались вместе с грешниками.
Грациозно виляя распухшими бёдрами, из тьмы выплыла Птица-Стерва, ценившая продажную любовь дороже, чем купленную дружбу. В её глазах отражался унылый фосфорный дымок, витающий над костяшками, припавшими к луже. Имидж ни что – жажда всё. Сгнившая глотка напоминала взорванный мост, и струйки влаги со свистом летели в разинутую пасть лужи. Птица оценила шансы на заработок и, фыркнув, попёрлась на встречу заросшей трассы. На обочине кудахтали такие же, как она, но с меньшими влагалищами, что ставило её на высшую ступень превосходства. Смотреть в их стороны было опасно, камень резал каждый кулак, запрятанный в недра тела, а дружелюбный оскал пытался разрядить напряжённый воздух, искривший разрядами зависти и злобы. Вторник, как обычно превращался в праздничные дни Содома и Гоморры, но сегодня было пустынно, только птицы шныряли взад и вперёд. Странно, что ни одно похотливое создание не посетило их голодную свору. Вдруг, как по приказу все набросились на королеву Птицу-Стерву, выклёвывая глаза и выцарапывая сантиметр за сантиметром тёплое мясо, добираясь до мягкого содержимого желудка. Она не подавала ни звука, стеснение своего гадкого голоса было сильнее боли. Сожрав её, птицы набрасывались на других пока, в конце концов, последние не пронзили клювами кадыки друг друга, захлебнувшись ядовитой кровью. Трасса превратилась в длинную красную дорожку, похожую на след самолета, размазавшего паштет пассажиров по треснувшему асфальту.
Всё обычно налаживалось, но сегодня только вторник, а до четверга оставался ещё огромный промежуток бесконечных истязаний. После дождичка в четверг в секте червей-затворников вынесет приговор престарелый жрец, и массовая резня отправит во гниение большую часть из выживших шевелящихся во имя отравленного дождя. Кольчатые умрут последними, они должны проследить, чтобы всё прошло по божественному сценарию. Три сотни червей-суицидников уже разбросали свои тела по долине, наполнив первыми желудок маслянистой дрянью из луж. Их топтали и клевали бестолковые птицы, получившие по заслугам.
Теперь их костяшки собирались и грелись у костра, те, кто не лишился черепа, могли справляться с холодом, но безголовые примерзали к почве. Верное решение было - мутировать, но жрецы предавали это ереси и сжигали предателей в погребальных печах заживо. Полной мутации достигли только санитары, дождь их не убивал, а напротив подпитывал хрупкие конечности. Они без устали продолжали проводить обряды извлечения над трупиками. Туман опустился незаметно, его тошнило от мёртвой долины, но на него что-то давило сверху. Похоже, небесный мочевой пузырь, покрытый струпьями, забился под завязку, мочегонные каналы засорились, и он был на грани взрыва. Вонь разложений разметала слипшиеся комья пропитанной земли с взъерошенными перьями. Крестообразная долина не дышала.
После дождя пахнет трупами…

Мнение посетителей:

Комментариев нет
Добавить комментарий
Ваше имя:*
E-mail:
Комментарий:*
Защита от спама:
два + десять = ?


Перепечатка информации возможна только с указанием активной ссылки на источник tonnel.ru



Top.Mail.Ru Яндекс цитирования
В online чел. /
создание сайтов в СМИТ