КРАСНЫЙ ХЛЕБ.
Стыдно, ужасно стыдно. Бандар-Логи смеялись, скаля зубы, перепачканные шоколадом «Сникерс». Мне приходилось прятаться в углу, на большой перемене, когда все жрали. У меня на завтрак была только горбушка серого хлеба, не черного и не белого, просто серого. Им можно было закупаться сразу впрок – он не черствел.
Но как объяснить это Бандар-Логам в варенках и адидасах, жрущим «Сникерс» и «Марс», обсуждающим свои кассетники и видашники. Изгой грыз серый хлеб и молчал.
Стыдно было и за пару лет до этого. Тогда, если мне не изменяет память («…если моя память не спит с другим…Откуда это?», если моя память не загуляла, была заварушка в Прибалтике, из всех ларьков неслась дебильная песенка про «…два кусочЕка колбаски…». В тот день кусочЕков колбаски было три. Они лежали на столе нашей учительницы. Их нужно было выиграть, ответив на не очень сложный вопрос по литературе. Изгой был начитан. Изгои в раннем детстве много читают, у них мало друзей.
Конечно, я выиграла кусочек, а затем и второй. Третий кусочек колбаски учительница отдала мне просто так, поймав мой голодный взгляд. Бандар-Логи не возражали. Они были сыты. И не смеялись – были еще малы. Не доросли до травли. Маленькие щенята скоро станут молодыми шакалами. Изгой ел колбасу и не предвидел своего будущего.
Впрочем, у начитанного Изгоя все же были друзья – «шпана в ползунках», от шести до девяти лет. С ними было весело лазить по свалкам, стройкам и железнодорожным путям. Они пугали друг друга легендой про «поезд-кукушку», что забирает маленьких детей и увозит в «страшное место». У всей компании карманы были набиты автоматными патронами, зеленый, уже подмокший и подгнивший порох сыпался за подкладку. Курили и жгли костры на пустырях, курил и шестилетний Савельев, пыхал больше всех. У его старшего брата ноги были скрючены в иероглиф детским церебральным параличом.
Носились по району, никому не подчиняясь, равные и счастливые детской дурью. Изгой наслаждался, но недолго музыка играла…Звучал по радио балет трехдневного дурдома, махал ручками и ножками Горбачев из Фороса, бабушка пихала Изгою в рот перловку почти насильно: «Ешь, пока дают, скоро голод будет, лебеду пойдем собирать».
А тем временем застрелился Пуго, над которым всенародно ржали:
«На медведя я, друзья
выйду без испуга,
если с Пуго буду я,
а медведь без Пуго».
Изгой, уже выросший, уже прошедший стадии и «чучела в прыщах» и «бедной девочки» пытается вспомнить, кого же тогда, в 1991-м «вышли в окно», нет, видно, память изменяет, пошла на б..дки.
«Господь сказал: «будьте как дети», а голодные дети сказали: «будь как Господь», трудно быть Богом» - ворчит втихаря изгоева бабушка, пытаясь из двухсот грамм весьма тухловатых мясных жил сделать котлеты на всю семью. Мясо, если это можно так назвать, было промыто марганцовкой, и теперь им отчаянно давилась не привыкшая к таким издевательствам мясорубка. И как тут не вспомнить евангельскую притчу про Христа, пятью хлебами накормившего целую толпу?
Отменили школьную форму, а ведь Изгой и так ходил в синей суконной юбочке и трикотажном жакете с заплатками на локтях. Теперь все нарядились в варенки, щеголяли Адидасом и пумой. Проблема «шмоток с лейблами» встала во весь рост, словно кобра, и погано заржала в лицо. Помесь коня со змеем, изгоев бред.
А в коммерческом магазине, арендовавшем «подлестницу» в «Детском Мире», обитала под стеклом прилавка изгоева загадка. Черный и сверкающий двукассетник «Сони» словно издевался:»Ну, Гаврош ты интеллигентный, догадайся, дотумкай своей башкой, что я такое и зачем»? Долго ходил туда Изгой, уже начавший превращаться из бесполого существа с карманами, набитыми боеприпасом, в прыщавую девчонку-подростка.
Разгадка пришла неожиданно, уже летом, на даче, когда Изгоя, назвав по имени – Лера, пригласили к соседям на день рождения девочки Люды, ровесницы Изгоя.
Соседнюю дачу еще в девяностом купила богатая семья, про седого красавца папашу говорили с придыханием: «он делает четвертый миллион».
С его дочкой Изгой-Лера дружила с самого начала. Когда звучало по всем каналам «Лебединое озеро», и Горбачев стал «Форосским узником», Люда пришла бледная как смерть и доверительно сообщила: «папа сказал, если вернут, как было, по-старому, то папа застрелится, у него и пистолет есть, он слов на ветер не бросает». Папу было жаль, Люду было жаль до слез.
Не застрелился папа. Разошлись дорожки Леры и Люды. Но в тот день рождения Изгой все понял про свою загадку. Загадка, словно прирученный зверь, громоздилась на столе. Загадке открыли пасть и вставили кассету. Зверь послушно запел сладкой группой «Абба», потом великим Высоцким, потом какой-то дрянью, вроде тех пресловутых «кусочЕков колбаски».
В то лето было много грибов, они и были основной едой, грибы да картошка. Говорят, много грибов – к войне. Да, горело повсюду, Армения, Азербайджан, Осетия, Абхазия и Таджикистан. Но грибы были вкусные и полезные. Это было последнее лето, когда Изгой чуть подрос, немного вытянулся и Изгой-младший – сестренка, больная детским церебральным параличом.
Да, была у Изгоев дача в очень приличном районе Подмосковья, еще из тех, темных лет, из тридцатых еще годов, когда появился поселок политкаторжан. Хозяева поселка вскоре снова оказались на нарах, уже на советских, дачи заселили новые хозяева, а в девяностых – опять другие. Только предок Изгоев, тот политкаторжанин в тридцать седьмом свалился с инсультом. Так он избежал ареста, так, через много десятилетий оказалась Лера-Изгой «богатой невестой» при сером хлебе.
Просыпаясь утром, видела Лера желтые листья на дорожках – верный знак, что скоро придет время снова забыть свое имя. Изгоя ждала ШКОЛА.
Куда-то подевались те друзья, братья по кострам и боеприпасам, одноклассники вытянулись как новенькие швабры. Лера поняла, что стала просто лилипуткой. Бандар-Логи набирали обороты. С Изгоем уже никто не садился за одну парту. В классе был и второй Изгой – Сашка. С ним они в этом году стали отчаянно, до крови драться за место под солнцем – никто не хотел быть последним, лучше пусть другой, лучше остаться предпоследним.
Народу в классе было всего человек двадцать пять. Места хватало, изгоям уступили целый ряд посередине. Пустой, только их двое, смертельных врагов. На левом ряду сидели только мальчики, а на правом – только девочки – явный признак полового созревания.
И снова серый хлеб и котлеты «от Бога». Еще были щи из коровьих челюстей. Бойкий дедушка, давно перестав уповать на свою пенсию, видимо, рылся в помойках возле рынка. Уже не раз Изгой брезгливо выкидывала из тарелки черный коровий зуб. Бабушка как-то резко начала сдавать, будто делала те котлеты из себя самой. Щи варил дедушка, сразу на неделю, как мог.
Лера стала замечать, что как-то некрасиво толстеет, глаза стали узенькими, нос – негритянским, ноги – как колоды. Слабость усыпляла тело и мозг.
А тем временем Руцкой изрек: «Ёптыть». Ельцин звезданул по Белому дому, и несколько тысяч человек расстреляли и закопали. С тех пор должность вице-президента упразднили, на всякий случай, для общего развития. По ночам стреляли, и Изгой обучала Изгоя-младшего не проявлять любопытства, а сразу падать на пол. Любопытной Варваре шальной пулей нос оторвали.
По Варшавскому шоссе, где Изгои «дышали воздухом», плотным строем шли бронетранспортеры. Но гулять вдоль шоссе, даже тогда, было для Изгоев безопаснее – их били всем двором при каждом удобном случае.
Странно быстро исчезли «Трубка – Хасбулат удалой, бедна сакля твоя», Ёптыть с усами» и целая куча публики, чьи имена легкомысленная память Изгоя утратила начисто.
Нет, вспоминается, ДемРоссия, Новодворская пучит жабье лицо в старом телевизоре:» коакс-коакс, брекекекс». Что там было про лягух? Плюхнулась лягуха на голову бегемоту и жалуется, что целый гиппопотам к заднице прилип.
Еще была красавица с нестандартным лицом и мыслями, Старовойтова, которую потом убьют, которую действительно будет жаль.
Эйфория митингов и демонстраций не затронула Изгоя. Изгою хотелось простоквашки. Но был только молочный порошок из гуманитарной помощи. Бойкий дед всегда покупал яйца, действительно покупал, поэтому, возможно, Изгои как-то продержались, все четверо. Но был момент, когда довелось перейти на яичный порошок. Вот уж дрянь немыслимая! Порошковым омлетом можно накормить своего врага. Сразу на ум приходят бабушкины байки про войну – «как подоить солодовую корову?» А искусственная шуба делается из плюшевых мишек? Бедные мишки! Это уже не про войну, это так, просто.
Только молочный порошок – вещь хорошая. Лера-Изгой развела его на воде и сквасила хлебными крошками. Тоже гадость, конечно. Если подержать в теплом месте подольше, будет творог. Много позже, после дефолта 1998 года уже семнадцатилетняя Изгой-Лера повторит тот фокус и пойдет дальше. Спокойствие, только спокойствие – из порошкового творога можно, оказывается, сварить сыр. Розоватый и вонючий, но пиво им закусывать – супер просто! Тогда, в дефолт, не дорожало только пиво, алкаши и бомжи тырили с полей кукурузу, Изгой-Лера весила меньше сорока килограммов, но сейчас не об этом речь.
Телевизор доживал последние дни. Когда он безвозвратно накрылся, Изгоям во дворе придумали новое издевательство:» Скажите, вы смотрели вчера «Санту-Барбару?» Но пока пучится телевизор, лезет из кожи Кашпировский, пытаясь загипнотизировать Изгоя. Но Изгой не поддается. Осерчал дядя Кашпировский, обиделась тетя Новодворская, пыхнул ядовитым дымком Хасбулатов из трубки своей, и пропало изображение. И звук пропал. Только дымок еще вился некоторое время, не то из трубки телевизора, не то прямо из трубки Хасбулатова.
Но тогда, на Варшавском шоссе, помахав вслед технической мощи армии Новой России, отправились Изгои домой. Ужинать серым хлебом. Впрочем, нет, не серым. Лера не сразу поняла, почему там, где она откусила, хлеб приобретает розовый, пунцовый, красноватый цвет. Это кровоточили ее десны. Цинга – понял начитанный Изгой, болезнь, которой страдали моряки всех флотов веке так в девятнадцатом. Полуголодные – в открытом море.
|
