Виталий Левченко
Стеклянный город
повесть
В большом Стеклянном городе, не очень близко от Москвы, но не так, чтобы очень уж далеко, жила с родителями девушка Соня, которая мечтала стать бардом.
Город назывался Стеклянным, потому что все дома в нем строились из прозрачного стекла, и можно было прямо с улицы смотреть, как в квартирах ходят люди, едят, спят, сидят перед телевизорами, прячутся под одеялами, воспитывают детей, а затем тихо умирают.
Никто не знал, зачем нужно строить такие дома, но над этим не задумывались, просто так делали в Эпоху Биколора, когда основными цветами в стране считались красный и серый. Потом об этом написали в новейших школьных учебниках.
Город Стеклянный не был исключением. Практически вся Россия была прозрачной. Даже Москва и Питер до недавнего времени поблескивали почти невидимыми жилыми кварталами. Но с тех пор, как Эпоха Биколора, или, сокращенно «ЭБИ», неожиданно закончилась, в обеих столицах, а также в городах неподалеку, появилась заграничная мода на непрозрачные стены. В магазины завезли специальную краску для стекла, а те, у кого денег было маловато, вздыхая, заклеивали стены квартир цветной бумагой или газетами. Новые дома строились уже с учетом современной жизни из непроницаемого для взгляда материала.
Но чем дальше от Москвы, тем нагляднее ослабевало влияние современных идей. Знаменитый популяризатор наук Владимир Шварценглас опубликовал в журнале «Этот свет» большую статью, где доказал возрастание степени прозрачности городов пропорционально степени удаленности от столиц. Деревни в этом смысле повсеместно хранили традицию: желание заклеить стены здесь считалось дурным делом, и те смельчаки, кто на это решался, в лучшем случае становились всеобщем посмешищем, а в худшем - метко брошенный среди ночи камень с звоном рушил хрупкое жилье.
Квартира, в которой жила Соня, тоже была прозрачной, потому что отец и мать считались серьезными людьми: Петр Федорович работал главным сварщиком на заводе металлоконструкций, а Клавдия Ильинична занимала должность старшего городского дворника. До своей встречи они были просто Петей и Клавой.
Однажды в канун Первого Мая молодую Клаву и еще несколько дворников срочно вызвали в Горисполком, где поручили секретное задание: вымести центральную площадь. Предстояло трудиться всю ночь, чтобы к утру на асфальте не осталось ни соринки. После трех часов работы, когда слаженные движения их группы были в самом разгаре, Клавина метла внезапно рассыпалась. Тут же к Клаве подкатила черная машина, из нее вышли два молодых человека в серых костюмах и показали красные корочки. Потом они внимательно осмотрели метлу и успокоили Клаву, сказав, что это не ее вина. Вид у них был немного растерянный, наверное, они не знали, как в таких случаях поступать. Один из них достал рацию, отошел к машине и что-то тихо забормотал.
Яркая луна пронзала лучами дома вокруг, и были видны спящие в квартирах люди, ночь перед торжеством была прозрачна и великолепна. Клава почувствовала, что настал ее час. Она вытащила из кармана большие ножницы, которыми ровняла метлу, и несколькими сильными движениями отсекла свои пышные непокорные кудри. Обвязала их веревкой вокруг деревянной ручки; получилось очень хорошо. Она быстро догнала своих, влилась в ряд, и порядок был восстановлен.
После праздника ее снова вызвали, на этот раз в Обком, председатель назначил ее Старшим городским дворником и вручил орден Красной Метлы. Выйдя из зала, растроганная Клава столкнулась на лестнице с приятным молодым человеком, у него была перебинтована рука. Так она увидела Петра.
Клава не знала, что за полчаса до начала парада трибуна для администрации дала трещину. Срочно позвонили на завод металлоконструкций, и пока готовили сварочный аппарат, директор вместе с главным инженером и Петром на самой быстрой машине (это была директорская «Волга») понеслись на площадь. Инженер осмотрел повреждение и пришел к выводу, что достаточно наложить пару швов. Подкатил сварочный агрегат, но тут, к ужасу директора, выяснилось, что в спешке рабочие забыли привезти один кабель и держатель. Через несколько минут должно было состояться торжественное открытие, а администрация не могла взойти на трибуну!
И Петра осенило. Он попросил принести соль и воду, сделал крепкий раствор и залпом выпил его. Потом одной рукой ухватился за клемму трансформатора, в другую взял сварочный электрод и ткнул им в поврежденный металл.
За этот подвиг Петра тоже вызвали в Обком, пожали здоровую руку, председатель повесил ему на грудь орден Красного Сварщика и повысил в должности. И в этот день Петр встретил Клаву.
После пяти лет совместных посещений кинотеатра, домашних чаепитий и просмотра семейных альбомов, на Седьмое Ноября Петр поздравил Клаву с праздником и попросил стать его супругой. Через год они поженились.
К этому времени Петр получил от завода новое жилье. Как Красному Сварщику и будущему супругу женщины, имеющей орден Красной Метлы, ему выделили трехкомнатную квартиру в кристально прозрачном десятиэтажном доме в центре города.
Сосед снизу, подняв голову, с интересом наблюдал, как Петр устанавливает в спальне кровать. Звукопроводность стен была превосходной, поэтому Петр очень хорошо слышал советы соседа. Потом к нему присоединились жильцы слева. Подойдя к стене, они начали громко спорить, где лучше всего поставить мебель.
Вечерами Клава садилась возле стенки на кухне, с противоположной стороны подсаживалась соседка Нюра, и они обменивались кулинарными рецептами. Как-то в день зарплаты Клава купила мужу две пары хлопчатобумажных серых трусов в красный горошек, и соседи одобрили ее выбор.
Один раз субботним вечером к ним в гости приехал директор завода. Петр и Клава показали ему квартиру, содержимое шкафов, познакомили с соседями, и он остался очень доволен. Посоветовал только чуть-чуть сдвинуть в сторону сервант, потому что тот загораживал обзор зала соседям справа. Потом за чаем он подробно расспрашивал Петра об их интимной жизни, подарил книгу «Социалистическая семья» профессора Неможенко и уехал. В эту ночь Петр и Клава решили, что без детей мир не такой веселый.
На утро все соседки поздравляли Клаву, а она смущенно краснела, опускала глаза и говорила, что еще ничего не известно. Все же ей пришлось вскоре признать, что в их семье будет пополнение. Теперь уже все мужчины при встрече хлопали Петра по плечу и рассказывали, где можно купить хорошую детскую кроватку.
Однажды, возвращаясь с работы, Петр с удивлением обнаружил, что сосед из первого подъезда, недавно побывавший с женой в Прибалтике, зачем-то заклеил стены своей квартиры белой бумагой. Лучи заходящего солнца тщетно пытались пробиться сквозь плотное заграждение, Петру стало не по себе.
- Ты видела? – спросил он Клаву.
Она закивала головой. – Да, да, Петр. Уже все знают, но зачем?
Он пожал плечами. – Если бы было видно, мы бы знали, зачем, а так - кто его разберет.
Весь вечер они старались туда не смотреть, но взгляд то и дело упирался в белое препятствие, и это раздражало.
Ночью они проснулись от звука мотора и хлопанья дверей. Внизу что-то происходило, но включать свет они не стали, чтобы не будить соседей. Однако, судя по тихому шороху, вокруг никто не спал.
А утром, выйдя из подъезда, Петр увидел свисающие со стен соседской квартиры редкие клочья белой бумаги, за которыми не было ни людей, ни мебели. Он с облегчением вздохнул, словно его перестал мучить больной зуб.
Жизнь в Стеклянном городе текла спокойно и тихо. Петр по-прежнему уходил на завод с рассветом и возвращался поздно вечером. Как Красный Сварщик он когда-то попросил руководство увеличить ему рабочий день: ведь должен же он чем-то отличаться от обыкновенных сварщиков. В цехе на стене висела большая, чуть пожелтевшая фотография, на которой Петр, к этому времени уже обретший отчество, совершал свой подвиг.
Клаве, в связи с ее заслугами, дали продленный декретный отпуск, и она, вздыхая, поставила метлу в шкаф. Это была не та легендарная метла, которую Клава сделала из своих волос. Та давно хранилась в городском музее, и каждый желающий мог, заплатив всего пять копеек, пройти в большой зал, где в стеклянном ящике хранилось Клавино чудо. Ее волосы снова были такими же пышными и кудрявыми, как много лет назад, и бывали в жизни минуты, когда она втайне надеялась, что когда-нибудь ей представится случай повторить свой героический поступок.
- Знаешь, - сказала она мужу, - если у нас будет девочка, давай назовем ее Соня.
- Почему Соня? - спросил Петр, заметив, как старенькая мать соседки сверху внимательно прислушивается к их разговору.
Клава улыбнулась и погладила живот. – Ребенок такой беспокойный, словно все время чем-то недоволен. Может быть, имя как-то на него повлияет.
Он рассмеялся и обнял жену.
– Глупая, веришь в эти сказки! Ну разве имя и человек взаимосвязаны? Вот я, например, Петр: что это значит? Да ничего. А кем я стал? Красным Сварщиком!
- Петр, да не тот, - вдруг проговорила старушка дребезжащим голосом.
Они удивленно подняли головы.
- Простите, - спросила Клава, - что вы имеете ввиду?
- Ничего, милые, ничего, это я так, по глупости своей, - спохватилась старушка. – Вы уж не серчайте на меня, родимые. – Она проковыляла к дивану, легла и тут же уснула.
Петр и Клава знали, что мать соседки верит в бога и окольными путями ходит в старую церковь на окраине города. Старушку пытались лечить, родные возили ее к известному невропатологу Манченко, но тот объяснил, что это заболевание лечению почти не поддается, особенно у людей старшего поколения.
- Не обращай внимания, - сказал Петр, видя, что жена немного огорчилась. – Мы же взрослые люди.
Спустя неделю после посещения врача, Клава получила по почте толстый прозрачный конверт, в котором лежал консультационный лист. Там было написано, что Министерство здравоохранения рекомендует всем беременным женщинам регулярно посещать выставки искусства для положительного воздействия на психическое здоровье матери и, следовательно, ребенка. Здесь же прилагался бесплатный абонемент, первая дата значилась завтрашним днем. Вечером Петр спросил соседей, каким автобусом туда добраться. Клава записала маршрут на бумажке и отправилась спать, чтобы встать пораньше.
Клава доехала на автобусе до улицы академика Стеклова и пересела на трамвай. Хотя от остановки идти было недалеко, она немного устала. Кончался март, весеннее солнце отражалось в домах, слепило глаза. Клава заметила, что к павильону шагают женщины, так же, как она, одетые в широкие серые пальто.
Первый этаж занимали произведения российских деятелей искусства. На втором этаже, как поясняла табличка у входа, был восточный зал. Клава решила начать с картин. Она долго ходила вдоль стен, рассматривая полотна. Она впервые посещала выставку, и ей было приятно, что она все понимает и может даже судить о таланте авторов. Ей очень понравилось изображение, на котором, разрезая снежный покров бесконечного пространства, вдаль уходила невысокая кирпичная кладка, а на переднем плане с мастерком в руке стояла рабочая, одетая в легкую красную блузу с короткими рукавами, лицом очень похожая на Клаву. Чуть поодаль расположилась большая бетономешалка и громоздилась куча прозрачных кирпичей, напоминающих ледяные бруски. Белые медведи стояли цепочкой на задних лапах и подавали женщине строительный материал. Она улыбалась и смотрела в небо, где играли красные сполохи огня, складываясь в большие буквы «СССР». Картина называлась «Покорение крайнего Севера».
В следующем зале было лишь одно огромное панно: плавающий в космосе крейсер «Аврора», его большая пушка тянулась по направлению к Земле. Возле борта, расставив широко ноги и сунув руки в карманы полосатого скафандра, с винтовкой за плечами, застыл матрос. «Последний день творения» - было написано под рамой.
Потом она посмотрела картину «Изгнание из рая»: на ней мужчина и женщина, чернявые, с большими носами, бежали по песку во мрак, а за их спинами раскалывали небо красные молнии, вид у беглецов был очень испуганный и виноватый. К картине прилагалось пояснение, что это полотно на тему библейского мифа написал перед смертью в 1975 году знаменитый русский художник-революционер Степан Мордовенко.
Клава перешла к скульптуре, походила вокруг уменьшенной копии «Рабочего и колхозницы», внимательно осмотрела гипсовую композицию, изображающую комсомольцев на уборке картофеля, и поднялась на второй этаж.
Здесь висел большой, во всю стену, пышный ковер, наполовину вышитый красными маками. Цветочный покров уходил к горизонту, над которым раскинулся плакат с надписью «Горячий маковый привет от трудящихся Востока!». На противоположной стене Клава увидела несколько черно-белых рисунков на горняцкие темы. «Эти картины нарисовали углем передовые шахтеры Штоленска» - гласила надпись.
Походив еще немного, она почувствовала, что устала, к тому же в животе снова начались содрогания. «На первый раз достаточно» - решила она и поехала домой.
Вечером вернулся Петр, и она долго делилась с ним и с соседями впечатлениями. А ночью ей приснился крейсер «Аврора»: он взламывал северные льды, белые медведи на его борту протягивали женщине с мастерком охапки маков, за их мохнатыми спинами висели винтовки, а вверху реял плакат. Только на нем почему-то было написано «Горячий привет от трудящихся крайнего Севера!».
Началось лето. Теперь стены, несмотря на прозрачность, сильно нагревались, и в квартире стояла духота. Клава набирала полную ванну чуть теплой воды, залезала в нее; и если Нюра была в это время дома, то она подсаживалась к стене, и они заводили долгую беседу.
Как-то раз Клава лежала в ванне и мечтала, каким замечательным вырастет их ребенок. Возле подъезда остановилась черная машина. Клава увидела, как по лестнице поднимаются мужчина в сером костюме и женщина в блузке и юбке такого же цвета. Они остановились возле двери и помахали Клаве рукой. Она быстро вылезла из ванны, накинула халат и побежала в коридор.
Клава смутно догадывалась, что они имеют какое-то отношение к чему-то, о чем думать совсем не хотелось. Вспомнилась ночь на площади, двое молодых людей из машины, да побывавшие в Прибалтике соседи.
Они вежливо поздоровались, потом прошли в зал. Сели за стол, мужчина достал из внутреннего кармана пиджака так хорошо запомнившийся Клаве красный прямоугольник, на мгновение раскрыл его - и убрал на место.
Как Клава ни волновалась, она все же заметила, что стены помутнели и стали абсолютно непрозрачными. Она решила, что это от испарения в ванной. Исчезли и посторонние звуки.
Мужчина сказал, что его зовут Игорь Леонидович, а женщину Наталья Валентиновна.
- Мы к вам вот с каким вопросом, уважаемая Клавдия Ильинична, - заговорил Игорь Леонидович. – Вы, как мы знаем, ждете прибавления в семействе? – Он улыбнулся и посмотрел на ее живот.
Клава смутилась и кивнула.
- В связи с этим, Клавдия Ильинична нам бы хотелось, чтобы вы подтвердили или опровергли имеющуюся у нас информацию о времени, извините, родов. Ориентировочно, это четвертое июля, ведь так?
Клава снова кивнула. – Совершенно верно.
В разговор вступила Наталья Валентиновна.
- Мы уверены, что вы не знаете, что это за дата – четвертое июля?
Клава лихорадочно попыталась вспомнить. Вроде бы никаких праздников нет. А вдруг она что-то забыла?
- Обычный будний день? – спросила она с надеждой, что окажется права.
Игорь Леонидович рассмеялся. – Ну, это как сказать. У нас, конечно, не красный, а черный день календаря, простите за каламбур. А вот в Соединенных Штатах Америки большой праздник: день независимости.
Клава испуганно посмотрела на посетителей. – Честное слово, я об этом не знала.
- Да не волнуйтесь вы так, Клавдия Ильинична, - сказала Наталья Валентиновна. – Нам об этом известно. Дело в другом. Может не очень хорошо получиться, если ваш ребенок появится на свет в этот день. И потом, представьте, как вы будете отмечать дни рождения: в Америке праздник, и у вас тоже.
Клава прижала руки к животу. Она растерялась, и теперь не знала, что ответить. Потом с надеждой посмотрела на Наталью Валентиновну.
- Будет лучше, если вы родите раньше или позже. Есть препараты, контролирующие родовые схватки. Медицина у нас, как вы знаете, самая лучшая в мире. Так что не беспокойтесь, врачи знают свое дело. Не исключен вариант, что ваш организм воспротивится, и роды все же произойдут в этот день. Когда-нибудь, - она мечтательно улыбнулась, - у советских женщин выработается естественный рефлекс на неблагоприятные для родов дни. В общем, если это случится, запишите девочку другим числом. Вот и все.
Наступило облегчение. Клава судорожно вздохнула и попыталась улыбнуться. Все оказалось совсем не страшным, эти люди знали, что нужно делать, они заботились о ней. Она почувствовала к ним благодарность.
- Я все поняла. Разумеется, я сделаю так, как вы сказали.
Наталья Валентиновна поднялась, вслед за ней встал Игорь Леонидович.
- Ну что же, всего хорошего, Клавдия Ильинична. Извиняюсь, рожайте, растите, воспитывайте. – Он похлопал рукой по шкафу, где стоял без дела ее рабочий инструмент. – Уверен, вырастет еще одна хорошая уборщица и когда-нибудь, как ее мать, заслужит орден Красной Метлы.
Наталья Валентиновна постучала красивыми длинными пальцами по стене. – О нашем разговоре можете сказать только Петру Федоровичу, но больше никто не должен знать.
- Конечно, конечно, - поспешно закивала Клава. – Как вы скажите.
Уже возле дверей ей вдруг в голову пришла одна удивительная мысль.
- Простите, а почему вы думаете, что у меня будет именно девочка?
Они обернулись. – Непременно девочка, можете нам поверить.
После их ухода, она долго сидела на кухне, глядя, как исчезает со стен мутная пелена, и квартиру наполняют привычные звуки.
Клава не знала, куда деваться от стыда. Все средства оказались бессильными перед взбунтовавшимся организмом, и в роддоме номер семь имени академика Невеселого, ровно в полдень четвертого июльского дня, когда отчаяние окончательно перемешалось с болью, у нее родилась, как и сказал Игорь Леонидович, девочка.
Новорожденная заплакала, но как-то странно, и в ее негромком крике Клава ясно уловила какую-то мелодию. Врачи молча переглянулись, потом кто-то распознал в плаче мотив песни «Вчера» английского ансамбля «Биттлз»… Клаву утешило только то, что ансамбль не американский.
Когда наступало время кормления, Клава с тревогой смотрела на дочь и гадала, почему она не такая, как все. Они с Петром дали ей имя Соня и записали датой рождения пятое число. «Может быть, это поможет ей» - думала Клава.
К счастью, некто ее не упрекал, не обвинял в случившемся. Ей рассказали, что время от времени такое с кем-нибудь происходит. Что же касается пения, ее заверили, что с возрастом это пройдет. Клава успокоилась: разве может ее дочка вырасти плохой? Конечно, нет.
Соседи поздравляли Петра и Клаву, хлопали тихонько в ладоши, чтобы не разбудить девочку. Петр купил в гастрономе большой круглый торт с красными розами; позвали гостей, они осторожно входили в зал, где в маленькой серой кроватке лежала Соня. Среди погремушек над спящей девочкой висели ордена Красного Сварщика и Красной Метлы.
Как и предсказывали врачи, когда девочка подросла и перестала плакать, пение прекратилось. Однако Петр и Клава стали замечать, что маленькая Соня уже сознательно в минуты хорошего настроения тихонько лопочет какие-то странные мелодии. Но это уже не выглядело непонятным, и они решили, что у дочки всего-навсего ненормально тонкий слух. Они частенько обсуждали, кем будет Соня, когда станет взрослой.
- Представь себе, - говорила Клава, возясь на кухне с клубничным пирогом, - а вдруг наша дочурка захочет стать певицей? – Она поставила противень в духовку и повернулась к мужу. Петр сидел за столом и ужинал. Он только что вернулся с завода, их цех осваивал новую технологию варки металла. В глазах все еще плавало ослепительное шипящее пятно, а рука сжимала не ложку, а держатель. Однако он хорошо расслышал слова жены.
- Ох, Клавочка, разве это профессия, - вздохнул он. – Пусть лучше приобретает настоящую специальность. Вот ты или я – делаем серьезное дело, результат нашей работы виден, его можно пощупать и потрогать. Это – настоящее. Налей-ка мне добавочки, - протянул он жене тарелку.
Клава вздохнула. – Я про то и говорю, Петенька. Нужно, чтобы она человеком выросла, как все, чтобы и внуков нам понянчить довелось. – Она зачерпнула поварешкой борща погуще, потом нарезала сала и села за стол.
Клава гнала от себя мысль, что Соня все же отличается от других детей. Она не могла сказать в точности, как это проявляется: да, дочь была немного замкнутой, и, играя в детском саду со сверстниками, почему-то всегда в конечном счете оставалась в одиночестве; да, ее не привлекали те вещи, которыми принято интересоваться девочкам ее возраста, но все это было не то. Существовало еще что-то, что не давало покоя Клаве. И что самое странное - это чувство как-то было связано с виденной когда-то на выставке картиной художника Степана Мордовенко «Изгнание из рая».
Соня гуляла во дворе, издалека наблюдая, как в песочнице возится Гришка с первого этажа. С утра небо покрылось плотными облаками, которые к обеду потемнели и стали тучами. Соня пыталась их сосчитать, но все время сбивалась. Ей казалось, что тучи специально стараются быть похожими одна на другую, чтобы ее запутать. Время от времени она поглядывала в свою квартиру: мама готовила на кухне обед, папа натирал тряпочкой орден Красного Сварщика. Соне на мгновение показалось, что родители похожи на старых кукол, только которые живут не в пыльном старом ящике, а в прозрачной коробке. Ей стало их жалко, такое же чувство появилось у нее на прошлой неделе в садике, когда под деревом в конце тропинки она нашла множество мертвых муравьев, залитых известкой. Муравейник – большая дырка в земле – тоже утонул, Соня нарвала листьев и посыпала ими муравьиное кладбище.
Она обнаружила, что, задумавшись, подошла к песочнице. Гришка подозрительно посмотрел на нее, и принялся молча закапывать красного пластмассового солдатика.
- Гриша, а что ты делаешь? – спросила Соня, присев на бортик песочницы.
Он вздохнул. – Не видишь, что ли? Хороню бойца. – Он сделал небольшой продолговатый холмик и нарисовал прутиком звезду.
- А мне кажется, он вовсе не умер, - улыбнулась Соня.
Гришка усмехнулся. – Много ты понимаешь, сказано, убит, значит убит. – Он бросил прутик и повернулся к Соне. – Эх, жаль, что песку мало, надо ждать, когда привезут новый. Я тут такую штуку придумал, все лопнут от зависти. Хочешь, скажу?
Соня кивнула.
- Дай честное пионерское, что никому не расскажешь.
Она рассмеялась. – Так мы же еще даже не октябрята, скажи так. Я даю слово.
Гришка посмотрел по сторонам, потом зашептал. – Когда привезут песок, я вырою большую могилу и лягу в нее сам, как солдат. Вот будет здорово! Пусть поищут. Только не получится самому засыпаться, придется кого-нибудь попросить. – Он внимательно посмотрел на Соню. – Хочешь, это будешь ты?
Соня покачала головой. – Нет, Гриша, это нехорошая игра, я не хочу.
- Ну, тогда иди отсюда, трусиха! - Он отвернулся, достал из кармана еще одного солдатика и начал рыть ямку. Соня отряхнула платьице, походила вокруг деревьев и уже хотела идти домой, когда увидела возле качелей странного человека.
Он был одет в смешную пеструю рубашку, белые брюки и синие ботинки. На голове у него покачивалась широкая соломенная шляпа. Незнакомец посмотрел на Соню, прижал палец к губам, а потом помахал рукой. Она улыбнулась и подошла к нему.
- Здравствуй, Соня, - сказал торжественно странный человек, снял шляпу и, поклонившись, помахал ею.
- Откуда вы знаете, как меня зовут? - удивилась она, разглядывая добродушного человека, напомнившего ей деда Мороза: только лицо у него было темное.
- Ну, как же, - ответил он, - неужели ты не читала в сказках, что волшебники знают все-все на свете?
Соня хитро прищурилась. – А вы разве волшебник?
Незнакомец кивнул. – Да, я путешествующий волшебник из далекой страны Вкуснятии за морями и океанами, хотя здесь я скорее похож на клоуна.
Соня задумалась. – Вообще-то нам говорили, что волшебников не бывает.
Он обошел вокруг нее и внимательно осмотрел.
- А я был уверен, что не бывает девочки Сони. Как видишь, мы оба ошибались. Нельзя верить только тому, что тебе говорят. Держи.
У него в руке внезапно появилась какая-то коричневая штучка, очень похожая на картофелину, только с волосками. Он протянул ее Соне.
Она взяла подарок.
- А что это такое?
Волшебник подмигнул. – Прекрасная вещь. Только надо почистить. – Блеснул маленький ножичек, он взял плод и ловко снял кожуру.
Соня откусила. Было очень вкусно, хотя по цвету это напоминало теперь редьку. Она быстро съела его и облизнулась.
- Большое спасибо, это гораздо вкуснее, чем яблоки.
- И борщ с салом, правда? – волшебник смотрел на Соню и улыбался.
Она вздохнула. – Это точно. А скажите, почему вы появились в нашем дворе?
Волшебник сделал таинственное лицо и тихо сказал. – Это очень важное дело. Я должен разыскать в Стеклянном городе девочку Соню и спасти ее от красного секретика.
Соня сделала большие глаза. – Ох, это же я! Ну да… А что это такое, красный секретик?
- Никто этого не знает, - пожал плечами волшебник. – Поэтому и секретик. Но он появляется в каждом мальчике и девочке, когда они рождаются, и растет у них в голове. Сначала он совсем маленький и вроде бы не опасный, но со временем он становится больше и заполняет всю голову. Из-за него все кажется не таким, как в действительности. Хорошее выглядит плохим, а плохое – хорошим. Но никто этого не замечает, потому что секретики эти очень хитрые.
Соня осторожно потрогала свой лоб. Ей было не понятно, как какой-то красный секретик может жить у нее в голове.
- А вы можете его вытащить? – спросила она.
Волшебник сел прямо на траву. – Конечно, я же волшебник. Ну-ка, подойди поближе.
Соня присела рядом. Волшебник взмахнул руками. – Красный секретик, красный секретик, выйди из головы. – Потом он пошевелил пальцами у Сони за ушком, и на его ладони оказался маленький стеклянный шарик, нежно-красного, почти розового цвета. Соня с удивление посмотрела на него.
- И все?
Волшебник кивнул. – Да, меньше слов, больше дела. Но не думай, что это просто шарик. На вид он безобидный, но в нем заключена страшная сила. Теперь ты должна раздавить этот секретик. Не бойся, - сказал он, видя, что Соня испугалась. – Он пока очень хрупкий, достаточно наступить на него ногой. Возьми его.
Соня осторожно протянула руку и прикоснулась к красному секретику: на ощупь обыкновенная стекляшка.
- А вы можете вытащить секретик из Гриши? - спросила Соня.
Волшебник посмотрел в сторону песочницы, где Гришка хоронил уже десятого солдатика, не замечая ничего вокруг, и покачал головой.
- Нет, этого я не могу. В нем секретик уже очень большой. Тебе просто повезло. Таких, как ты, очень мало. Почти у всех детей красный секретик останется на всю жизнь, хотя они будут думать, что отличаются от своих родителей. Но на самом деле им это будет только казаться. Даже когда у них будут свои дети, то красный секретик поселится и в них. Поэтому ты должна быть очень внимательной, чтобы научиться видеть таких людей. Зри в корень.
- Что? - не поняла Соня.
- Мне пора, - вздохнул волшебник. – Я вижу, как приближается мое походное облако, на котором я путешествую. – Он показал на небо. Соня посмотрела, но кроме низких темных туч ничего не увидела. Она обернулась к волшебнику, но тот исчез. Во дворе опять не было никого, кроме нее и Гришки.
Она раскрыла ладонь. Красный секретик был очень красивым, легким, почти воздушным, и Соне стало немного жаль, что придется с ним расстаться. Вздохнув, Соня отнесла его на асфальт, осторожно положила, чтобы не разбить: ведь секретик следовало раздавить ногой. Затем посчитала про себя до десяти и придавила его каблучком. Раздался тихий треск, и секретик превратился в красноватую пыль. Тут же на секунду все стало синим, бухнуло, затем бабахнуло, и во двор рухнули потоки воды. Соня бросилась в подъезд. Это она вызвала грозу и дождь! Волшебник сказал правду: в секретике была ужасная сила. Вот бы рассказать об этом родителям! Но Соня догадывалась, что о встрече с волшебником лучше помалкивать. Почему – она не знала, но чувствовала, что это пока должно оставаться тайной.
Погода испортилась не на шутку. По внешним стенам вода текла сплошной пеленой. «Наверное, так чувствуют себя рыбки в аквариуме» - думала Соня, сидя в кресле. Вокруг копошились соседи, и ей почему-то стало неприятно, что они могут спокойно разглядывать ее. Бабушка сверху ходила по комнате и при каждой вспышке молнии быстро тыкала в себя рукой. Родители сидели за столом на кухне и пили чай. Вид у них был какой-то грустный, и Соня решила, что это из-за грозы.
Громыхало, лилось и сверкало всю ночь. Уже под утро ударило так, что закачался дом и раздался звон стекла. Как потом выяснилось, лопнула крыша над первым подъездом. Соня спала в своей комнате. Когда вспыхивали молнии, она видела маму и папу на кровати в спальне, она чувствовала, что им страшно. Такое было впервые, и Соня, наверное, тоже бы поддалась этому настроению, но мысль о волшебнике и красном секретике, которые как-то были связаны с происходящим, поддерживала ее. Она тихонечко напела мелодию, только что пришедшую в голову.
Но кончилась ночь, и наступило воскресное утро. Тучи не ушли, но стали бледными, и иногда даже пробивалось солнце. Родители молча бродили по квартире: такое поведение было непонятно. Сначала Соня подумала, что они поругались. Два раза она видела, как это делают Гришкины мама и папа. Однако ее родители не ссорились никогда. Потом она обратила внимание, что и все соседи ведут себя как-то странно: часто смотрят куда-то вдаль, на небо, включают телевизоры, стараются не шуметь. К полудню мама достала из шкафа папин орден Красного Сварщика, свой орден Красной Метлы положила их на стол и тихонько заплакала. Тут же подошел папа, обнял ее, и так они долго стояли, пока мама не успокоилась.
Внезапно Соня догадалась, в чем дело: да ведь у них у всех в голове красный секретик! Как она могла забыть об этом. Если бы только она могла им помочь! Но раз это не в силах сделать даже волшебник, значит, ничего нельзя изменить. Она вздохнула.
В середине недели приехали рабочие и залили трещину в крыше расплавленным стеклом. Один рабочий заметил Соню и принялся корчить ей гримасы. «Непонятно, зачем строить прозрачные дома» - подумала она. Вечером Соня спросила об этом у родителей, но тут же поняла, что совершила ошибку, потому что стало как-то неловко и стыдно, словно она поинтересовалась тем, что знать ей не положено. Так было в прошлом месяце, когда она попросила маму объяснить, откуда появляются дети. Голос мамы стал напряженным и ненастоящим, она рассказала про доброго аиста, но, как и сейчас, Соня почувствовала, что мама ее обманывает.
Прошло немного времени, и Соня пошла в школу. Ей очень не понравилась школьная форма, а еще визжащие мальчишки и сбившиеся в стайку девчонки, напомнившие ей маленьких обезьян, которых она видела по телевизору в передаче «В мире животных». К маме подошла огромная толстая женщина и сказала, что она классный руководитель. А Соня подумала, что в этой женщине красный секретик, наверное, очень большой.
Когда-то, до встречи с волшебником, она не задумывалась, зачем ребята вешают на грудь звездочки и носят красные галстуки, это было так естественно, как солнечный свет или дождь. Теперь это казалось странным и немного смешным, словно все они играли в какую-то глупую игру, где было много сложных правил, которые придумывали взрослые.
Соне нравилось учиться, но уроки пения были отвратительным временем, когда ей хотелось убежать домой: учитель включал проигрыватель и ставил пластинки со скучными и непонятными песнями, которые, как он объяснил, исполнял Пионер. У Пионера был противный голос. Но приходилось все заучивать и исполнять хором. Соня специально фальшивила и пела шепотом, а иногда просто открывала рот. Как это было не похоже на те веселые мелодии, которые приходили ей в голову! «Почему все школьные песни такие гадкие?» - думала Соня, но, наученная горьким опытом, уже никого не пыталась спросить.
Однажды Соня с мамой возвращались из продуктового магазина. Возле дома Соня увидела Эльзу Николаевну, новую соседку, которая неделю назад вместе с мужем и маленьким мальчиком поселилась в угловой квартире на втором этаже. Эльза Николаевна несла большую сумку из веселой синенькой ткани. Соня знала, что в городе все чаще и чаще стали появляться цветные непрозрачные сумки, но ее мама и другие жильцы почему-то продолжали покупать пакеты из прозрачной клеенки, и в их доме только у Эльзы Николаевны была такая сумка. Мама переложила пакет с хлебом в другую руку, прибавила шагу и догнала соседку. Поздоровавшись, она наклонилась к сумке Эльзы Николаевны и попыталась заглянуть внутрь, но это не получилось, и мама сунула туда руку. Эльза Николаевна резко отстранилась и посмотрела на Сонину маму. Ее взгляд стал брезгливым и презрительным, но потом в нем появилась жалость. Это было так ужасно, что Соня чуть не заплакала. Мама оторопела, потом смутилась, и лицо ее стало красным. «Простите, пожалуйста» - пробормотала она, опустив голову. Та усмехнулась. «Ничего, бывает». Соне захотелось ударить Эльзу Николаевну и закричать «Мама не виновата, что она такая, как вы можете над ней смеяться!». Но тут Клавдия Ильинична бросилась в подъезд, и Соня побежала следом.
Мама сидела за столом на кухне и жалобно всхлипывала, словно маленький ребенок. Папа сидел напротив и гладил ее по руке.
- Ну, ну, Клавочка, успокойся, ничего страшного не случилось. Ты посмотри вокруг: такие, как эта Эльза - исключение из правил. Все это временно, как гроза. Сегодня есть, а завтра нет. Мы же серьезные люди, ну разве так можно? Успокойся, пожалуйста, и забудь.
Мама покачала головой.
– Нет, Петенька, ты не прав. Мир меняется, разве ты не видишь этого? Этих Эльз будет все больше и больше, случилось что-то страшное. Все чаще я ощущаю себя маленькой девочкой, которая заблудилась в темном лесу.
Папа вздохнул.
- Может быть, ты и права. Но не забывай, что ты имеешь орден Красной Метлы, а это к чему-то обязывает. Я - Красный Сварщик, и что бы ни случилось, им и останусь. Пусть даже мир станет вверх тормашками. Нас много, и мы сделаем все, чтобы наши дети выросли похожими на нас. То, ради чего мы живем, у нас в крови и в крови наших детей. Это не уничтожить никакими переменами, помни об этом.
Мама улыбнулась.
– Да, Петр, ты прав. Нужно быть сильными. Но даже наша дочь… - Тут она заметила сидящую в своей комнате в кресле Соню и умолкла. А Соня в этот момент почувствовала, что в чем-то стала взрослее своих родителей.
Соня сидела на качелях во дворе и размышляла: стоит ли просить родителей купить ей гитару. К соседнему подъезду подкатил оранжевый «Москвич», из него вылез муж Эльзы Николаевны. Он открыл багажник и достал несколько цветных металлических банок. Потом сложил их в большую желтую сумку и понес домой. Большого труда стоило Соне отучить себя от привычки глазеть в чужие квартиры. Когда не смотришь на людей, то создается впечатление, что тебя тоже не видно. Соне это понравилось, но она дала себе обещание закрасить свою комнату, когда станет взрослой. Пока же об этом нечего было и думать. По телевизору все чаще мелькали московские и ленинградские дома, выкрашенные в яркие цвета. Очень непривычно было смотреть на них, даже дух захватывало, как тогда, при встрече с волшебником. В такие минуты она украдкой следила за реакцией родителей, но те, казалось, вовсе не замечают, что происходит на экране. Лишь когда показывали заводы и фабрики и что-нибудь о сельском хозяйстве, они оживлялись, особенно папа, будто случилось что-то необыкновенно хорошее.
Вернувшись из школы, Соня ахнула: квартира Эльзы Николаевны напоминала радугу! Все стены сияли разными цветами. Та, что выходила во двор, была зеленой, боковая – синей, Соня обошла дом: здесь стену покрывала желтая краска. Наверное, внутри тоже все было таким же веселым и ярким, вот было бы здорово побывать у них в гостях! Потом она увидела, что соседи тоже смотрят на это чудо, но вид у многих был очень растерянный, кое-кто даже посмеивался. Она посмотрела в свою квартиру: дома была одна мама, она только что вернулась с работы и ставила метлу в уголок коридора. Увы, она выглядела не лучше соседей.
Гитару ей все же купили. А еще вместе с ней сборник советских песен, где были аккорды. Соня промолчала, но твердо решила, что играть это ее не заставят ни какие силы. Родители хотели записать ее в музыкальный кружок, но Соня отказалась: коллективные сборища вызывали в ней панику. Все, что ей нужно было знать, находилось в большом самоучителе игры на шестиструнной гитаре. Она сама поменяла металлические струны на нейлоновые, и пальцам стало гораздо легче. Начала она с «Кузнечика» на одной струне, потом выучила аккорды и переборы и решила, что, может быть, настала очередь нотной азбуки и гамм. Однако Соня не торопилась к изощренной игре, достаточно было, что гитара сопровождала ее голос.
Однажды в школе ее попросили выступить на двадцать третье февраля в актовом зале, но когда Соня узнала, какого репертуара следует придерживаться, она спросила, почему бы не исполнить что-нибудь из «Машины времени» или «Аквариума». Однако завуч так недвусмысленно посмотрела на Соню, что вопрос о ее выступлении тут же отпал. Кто-то в классе захихикал, и проходя после занятий мимо группки пожилых учителей, она услышала слово «пацифистка», и это прозвучало как «еврейка».
Соня решилась поговорить с родителями о краске. Жить в прозрачной квартире стало невозможно. Самое ужасное, что приходилось раздеваться у всех на глазах. Во дворе обязательно в это время кто-нибудь болтался, и Соня видела, что за ней исподтишка наблюдают. Иногда приходилось снимать одежду под одеялом. Она хотела повесить на стену покрывало, но на гладком стекле не было ни единого выступа.
Многие семьи, сначала украдкой по ночам, потом в открытую красили стены. Они перестали при встрече опускать глаза и краснеть, да и чего им было стесняться, когда таких стало большинство. Однако ни папа, ни мама не согласились.
- Нам нечего стыдиться и прятать, - сказала Клавдия Ильинична. – Пусть хоть с ума посходят, это их дело. Не думай, дочка, что все такие.
Это была правда, кое-кто продолжал жить по-старому, но теперь уже на них смотрели с отчуждением и насмешкой.
- Понимаешь, Сонечка, это не главное, - говорил вечером папа, вернувшись с работы. – Просто не думай об этом.
- А что, по-твоему, главное? – спросила Соня.
- Чистые помыслы и желание приносить пользу другим людям.
- А какое это имеет отношение к непрозрачным квартирам?
Петр Федорович отложил ложку и посмотрел во двор. – Неизвестно что творится за цветными стенами, доченька.
- Неизвестно кому, папа?
Отец встал из-за стола и, вздохнув, принялся заваривать чай. – Вот станешь совершеннолетней, делай тогда, что хочешь. А пока мы тебя содержим и воспитываем, так что будь добра слушаться наших советов.
Ночью Соня долго не могла уснуть, нужны были деньги хотя бы на одну банку краски. Родителей просит бесполезно, клеить бумагу или газеты – по-нищенски, теперь так делают только бомжи в подвалах. И тут она придумала потрясающую вещь.
Утром родители ушли на работу. Дождавшись, когда они скроются из виду, она написала фломастером на альбомном листе несколько слов, взяла гитару и поехала в один из парков, тот, что подальше от дома. Конечно, и здесь ее могли увидеть знакомые, но приходилось рисковать. Выбрав место, где было больше людей, она нацепила на грудь лист с надписью «Собираю деньги на покраску комнаты», подстроила гитару, раздумывая, с чего бы начать. В голове настойчиво крутилось «Подайте, Христа ради…», но, разумеется, это было не то. Взглядом она скользнула по людям и деревьям, цветочным газонам, толстым голубям на дорожках, большой вороне, нагло усевшейся на скамейку, и вспомнила.
Сделав небольшой проигрыш, она запела «Черного ворона». К середине песни возле нее собралось несколько человек, в основном молодежь. Соня пела хорошо, она это знала, и могла бы выйти даже на сцену, поэтому она решила, что если денег не дадут, то только не из-за недостатка таланта. Вот только гитара немного фальшивила, но хороший инструмент был не по карману. Какой-то старичок добродушно кивал головой, но потом, прищурившись, разглядел надпись и, гневно махнув клюкой, зашаркал прочь. Соня закончила «Ворона» и запела «Ох, то не вечер, то не вечер». Женщина с малышом в серой коляске строго посмотрела на нее.
- А тебе, девушка, не стыдно?
Соня на минутку прервалась и кивнула. – Стыдно, особенно вечерами, поэтому и собираю деньги, чтобы не краснеть. – Она запела дальше. Молодежь захохотала, кто-то кинул мелочь. Потом Соня спела на английском «Лунную реку» и «Мону Лизу» и снова переключилась на русский репертуар. Она выбрала не очень удачное место, следовало поехать на местный «Арбат» - так называлась у молодежи улочка за ЦУМом, но она боялась, что ее прогонят играющие там ребята. К тому же там ее точно увидел бы кто-нибудь из знакомых.
Несколько раз ее просили спеть что-нибудь из современных поп-групп, но Соня качала головой и говорила: извините, дерьмом не занимаюсь. Люди вспыхивали и называли ее хамкой.
«Нет, так дело не пойдет» - решила она и сунула гитару в чехол. Началась жара, время близилось к обеду, а давать деньги явно никто не хотел. Послушав песню-другую, люди отходили. На ту мелочь, что ей удалось собрать, краску не купишь. Соня бросила свою выручку в баночку нищенке на выходе из парка и пошла пешком. Она улыбнулась: наверное, трудно ей придется в жизни, угождать она не умеет. Потом ей надоело идти, и она села на трамвай. Приехав в центр, где на маленькой площади рельсы делали круг, она слезла. Домой не хотелось. Соня медленно поднялась по тротуару до своей улицы. Дома вокруг дразнили радужными стенами. Вот ведь счастливые люди! Наверное, они давно привыкли, что их не видно, и воспринимают это как нечто вполне естественное. Лишь ее родители не хотели, а скорее всего, просто не были в состоянии принять мир таким, каким он стал. Несмотря ни на что, она любила их и страшно жалела, словно инвалидов. Да, в сущности, они ими и были, только покалечено не тело, а душа.
Соня остановилась возле магазина «Палитра» и вздохнула. Там, на витрине, расположились рядами цветные банки с красками для стекла: желтые, зеленые, синие, красные, белые, коричневые и даже такие, что трудно было подобрать названия. Большие и маленькие, узкие и пузатые - они занимали весь стенд от пола до потолка. Какая-то женщина купила целых четыре банки с зеленой и белой краской. Соня во все глаза смотрела, как она аккуратно складывает их в фирменный пакет с радугой. Везет же некоторым!
Она уже шагнула, чтобы уйти, как вдруг за ее спиной кто-то негромко сказал: здравствуй, Соня! Она обернулась. От магазина к тротуару уходила выложенная плиткой дорожка, по обе стороны раскинулся газон, и стояли скамейки. На одной из них, под деревом, сидел пожилой мужчина с загоревшим лицом, в золотых очках без оправы. Он сильно напоминал чиновника, даже дипломат стоял у ног. Соне на мгновение почудилось, что начинаются неприятности из-за игры в парке. Она посмотрела по сторонам: никого нет, в случае чего она даст деру. Сняв с плеч гитару, чтобы легче было убегать, она вопросительно посмотрела на сидящего.
- Откуда вы знаете, как меня зовут?
Он рассмеялся.
– Эх, Соня, Соня! Неужели ты забыла, что волшебники знают все на свете?
У Сони закружилась голова. «Этого не может быть!» - подумала она.
- Вы? Это действительно вы?! – Соня нерешительно подошла к скамейке и присела рядом с мужчиной.
Он внимательно посмотрел на изумленную девушку.
- Только не говори, пожалуйста, опять, что волшебников не бывает. Я вижу, что красного секретика у тебя в голове нет, но секретики других людей немного влияют на тебя. Впрочем, это не страшно. Ты растешь именно такой, какой хочешь быть. Это самое главное.
Соня вздохнула.
- Я всегда помнила нашу встречу. Вы тогда угостили меня киви, и… и, как мне начало казаться, когда я подросла, показали хитрый фокус с шариком.
- Ты и сейчас так думаешь? – улыбаясь, спросил волшебник.
Она задумалась.
- Даже не знаю, честно говоря, вы уж извините.
Волшебник просиял.
- Это замечательно: ты призналась, что не уверена. Сомнение – лучший признак наличия мысли. К счастью, время абсолютных истин закончилось. – Он открыл дипломат и достал две маленькие, запотевшие от холода бутылки кока-колы. – Держи.
Соня захлопала в ладоши. – Чудеса продолжаются?
- А как же. Только это вовсе не чудеса, просто до встречи с тобой я зашел в магазин и взял кока-колу похолоднее, учитывая сегодняшнюю жару.
- Значит, вы знали, что мы встретимся?
- Ну разумеется. Кстати, пора мне представиться: меня зовут Алексей Иванович.
- А скажите, - Соня внимательно посмотрела на него, - почему вы теперь выглядите по-другому? Кажется, раньше вы были одеты не так официально.
Вздохнув, Алексей Иванович почесал нос. – В последнее время приходится часто встречаться с разными важными людьми. Необходимо, как говорится, соответствовать, вот я и решил изменить имидж. Неплохо, правда?
- Ага, - согласилась Соня. – Очень солидно. Моим родителям вы бы понравились. Это напомнило бы им то время. Мне кажется, что таких людей больше не существует. – Она помолчала. - Бывают мгновения, когда я даже сомневаюсь в их реальности. Это нехорошо?
- Это естественно и нормально. Видишь ли, они в своей вере наивны, как дети, но, к сожалению, они могут жить только при определенных условиях, среди себе подобных, а таких очень мало. Нельзя превратить всю планету в детский сад. Я знаю, это звучит жестоко, но таково положение вещей. В Эпоху Биколора человек только казался взрослым, на самом деле он был подобен Гришке, который играл в песочнице во взрослую жизнь, толком не понимая, зачем он это делает и нужно ли ему это.
Соня улыбнулась.
- Да, - продолжал волшебник, - счастье человеческое не стоит слез и одного ребенка. Но как быть, если это кучка не вышедших из детского возраста стариков? Кто перетянет на весах истории: дитя или эти бедняги?
Они помолчали.
- Когда я был маленьким, - заговорил волшебник, - у нас во дворце жил большой попугай. Никто не знал, сколько ему лет. Мой отец, маг и чародей, говорил, что птицу подарил ему дед. Каждый день я открывал клетку и кормил его, иногда мы привязывали к его лапке длинную шелковую нить и отпускали гулять. Порхая во дворе, он не обращал внимания на других птиц, слетавшихся к фонтану. Он важно бродил среди цветов с таким видом, словно весь мир принадлежит ему.
Но однажды я привязал его очень небрежно, наверное, мне казалось, что он просто не может никуда деться. Нить упала на землю, а попугай уходил все дальше и дальше. Словно завороженный, глядел я, как он исчезает в траве. Потом мелькнули крылья, он неуклюже поднялся в воздух, и я потерял его из виду. Напрасно мы его искали, не помогла даже магия отца. Я спросил, что же будет с попугаем. Отец посадил меня на колени и сказал: я не хочу обманывать тебя, мой мальчик, но наш любимец, скорее всего, погибнет, потому что не сможет самостоятельно находить корм. Такие, как он, могут жить только в неволе.
- Это точно, - печально сказала Соня.
- Но у этой банальной истории весьма неожиданный конец. Через день, утром, я вышел в сад и обнаружил там нашего беглеца. Как ни в чем не бывало он вновь прохаживался по клумбам, глядя на меня то одним, то другим глазом, только перья были взъерошены. Я осторожно отнес его в комнату и посадил в клетку. Оказалось, бедолага помирал от жажды, но не догадался напиться из фонтана; он привык, что вода бывает только в клетке.
Соня бросила пустую бутылку в урну. Рассказ был красивым и грустным, но совсем не сказочным. Как ни крути, хэппи-энд не получался.
- Но есть еще саламандра, ты знаешь эту легенду? – спросил волшебник.
- Огонь и новая кожа?
- Вот, вот. Только саламандра ведь остается саламандрой, сколько бы раз она это ни делала.
Соня прикоснулась к гитаре. – Если ты родился баобабом… Или попугаем…
- Лучше человеком, - ответил Алексей Иванович. – Правда, это не всегда получается. Особенно в этой стране. Что-то не срабатывает. Я пытался разобраться, но, оказывается, не один красный секретик такой таинственный. Скажи, ты веришь, что можно заслужить прощение, помогая людям?
- Прощение у кого? – уточнила Соня.
- Допустим, у себя самого.
Соня задумалась. – Мне кажется, каждый человек должен решать для себя сам, что ему следует для этого делать. И решив, следовать выбранному пути.
- Это так, - наморщил лоб волшебник, - но получается, что если прощение не от бога, а от человека, тем более от самого себя, то ты действуешь под давлением собственного эгоизма, так?
- Мне катастрофически не хватает знаний в таких вопросах, - вздохнула Соня. – Я много читаю, но еще больше не понимаю. Мне кажется, вы не совсем правы. Какая разница кто вас прощает, если вам от этого становится легче.
- Ты не просто Соня, а София. – Волшебник сделал легкий поклон. – Если бы на мне была шляпа, я бы ее снял.
Соня рассмеялась. – Будем считать, что она была.
Алексей Иванович допил кока-колу и ловко запустил бутылку в дальнюю урну.
- Бинго! – воскликнула Соня.
Он поднялся со скамейки и взял дипломат. – Пошли.
Глаза Сони засияли. - Куда? – спросила она, предчувствуя что-то очень захватывающее.
Сделав широкий жест в сторону магазина, он протянул ей руку. – За краской. Ты ведь для этого пела в парке?
«Вот это да!» - пронеслось у нее в голове. Разволновавшись, она чуть не забыла на скамейке гитару, хорошо, волшебник напомнил.
Они вошли в магазин «Палитра», и зачарованная Соня шагнула к стенду. Господи, да здесь можно выбирать до вечера! Благо, она столько раз видела в воображении свою комнату цветной, что, не раздумывая, сняла с полки две маленькие баночки: зеленую и желтую. – Можно? – робко спросила она. Волшебник кивнул. – Возьми еще кисточки.
Через несколько минут счастливая Соня выходила из магазина. В ее руке была приятная тяжесть фирменного пакета, в котором, - о радость! – лежала ее мечта. Она поставила свою драгоценность на скамейку и судорожно вздохнула.
- Я даже не знаю, как благодарить вас, – тихо сказала она.
Волшебник поправил очки. – Ты только что сделала это. Скажи, как ты представляешь свое будущее?
Соня ответила сразу.
- Вообще-то я хочу стать бардом, петь песни, сочинять стихи, записывать альбомы, это так здорово. – Она мечтательно прикрыла глаза.
- В таком случае нам нужно зайти еще в одно место, - сказал он. – Это недалеко, через дорогу.
На этот раз Соня не стала спрашивать, куда они идут, но она боялась ошибиться в своих догадках, и только когда они остановились возле магазина музыкальных инструментов, и бесшумно разъехались двери, она решила, что столько счастья в один день, пожалуй, многовато.
- Я вас разорю, - покачала она головой. – Может быть, не надо?
- Это просто хорошая гитара, а не «Мерседес», - волшебник взял ее под руку и завел в магазин.
- Я ничего не понимаю в этих штуках, - признался он, - если хочешь, тебе помогут выбрать, не скромничай и бери лучший инструмент. Это не краска, и здесь экономить нельзя.
Но Соня уже увидела, то, что ей понравилось. Это была «Кремона», с деревянными деками и огромным корпусом. Цена, конечно, сумасшедшая, но все же меньше, чем значилось на ценниках других гитар, поблескивающих на соседних стойках. Она повозилась со струнами, взяла несколько аккордов: не звук, а фантастика. Она замерла на мгновение, потом ее пальцы побежали по струнам: она заиграла «Лунный свет» Дебюсси. За стеклом проносились машины, шагали, обливаясь потом, люди, а она стояла в дорогом музыкальном салоне со сказочной гитарой: это было так прекрасно и странно, что ей стало немного грустно.
- Берем? – спросил волшебник, когда она закончила играть.
- Берем, - вздохнула она.
Соня смотрелась очень комично с двумя гитарами, Алексей Иванович нес ее пакет. Решено было отметить покупки мороженым, и они зашли в маленькое кафе недалеко от Сониного дома.
- Если нас увидит кто-нибудь из знакомых… - она стала серьезной.
- Если ты не делаешь ничего плохого, беспокоится не о чем. Ты подумала, что скажешь родителям?
- Ох, - Соня помрачнела, - я совсем забыла об этом. Обманывать я не хочу, а говорить правду… - она помедлила, ожидая, что он скажет.
- Ты права, правда иногда может навредить. Давай сделаем так. – Он достал из бумажника три купюры по сто долларов и подвинул их Соне. – Скажем, ты нашла на дороге долларов эдак четыреста – звучит, конечно, дико, но в наше время и не такое случается: сотню ты потратила на гитару, ну, и на краску тоже. Остальные отдашь родителям.
Соня посмотрела на деньги.
– Знаете, после всего, что сегодня произошло, я, наверное, так и сделаю. Только я не представляю, чем я заслужила вашу доброту. Я понимаю, что все это можно расценивать весьма двусмысленно…
- Тс-с, - остановил он ее, приложив палец к губам. – Никогда больше так не говори и не думай. Давай, я останусь для тебя волшебником. Пошлость и сказка несовместимы. Ведь, читая сказку, ты как бы договариваешься с собой, что это правда. Поэтому и мы будем считать правдой все, что я рассказываю. Вымысел опасен лишь тогда, когда он вредит. Когда-нибудь ты все поймешь. – Он сделал паузу. – А теперь я хочу сказать тебе что-то очень важное, собственно, ради этого я и прибыл в город. – Он отодвинул мороженое и посмотрел на Соню. – Слушай очень внимательно и не перебивай. Твоя мечта очень хороша, в отличие от многих маменькиных и папенькиных детишек, ты талантлива. Это только так говорится, что бездарность пробьется сама: на самом деле ее круто пробивают. Не исключено, что твой талант оценят и сделают на тебе большие деньги. Но, скорее всего, у тебя ничего не получится, и ты потратишь впустую годы. Я хочу тебе помочь. Но ты должна мне пообещать, что подождешь. Не торопись. У тебя пока нет достаточного жизненного опыта, чтобы кидаться с головой в шоу-бизнес. Наделаешь кучу ошибок, причем повторишь чужие. Здесь в городе есть прекрасный институт, поступи на какой-нибудь факультет, например, русского языка и литературы. Сейчас это не считается престижным, но поверь, это временно. Настоящий человек должен быть гуманитарно образован. Есть такая латинская поговорка: что бы ты ни делал, делай это для себя. Последуй этому совету. А когда ты закончишь учебу, мы снова встретимся. Играй, пой, пиши музыку и стихи – все это тебе пригодится.
Он на минуту задумался.
- Говорят, легко быть добрым, если ты богат. Эту пошлость придумали озлобленные неудачники. Я думаю, дело не в деньгах, а в том, что рано или поздно появляется внутри нас. Что ты скажешь?
Соня долго молчала, уставившись в чашечку с кофе: если она сейчас проснется, и выяснится, что все это сон, она не выдержит. Лучше об этом и не думать. Не может ее разум так жестоко шутить. Она зачерпнула большой шарик мороженого и тщательно разжевала его. Зубы страшно заломило. Но она порадовалась этому: значит, она действительно сидит в кафе, и все реально.
- Не мучай себя, - улыбнулся Алексей Иванович, - ты не спишь.
- Знаете, сегодняшний день я буду помнить все жизнь, - сказала она сквозь слезы. – То, что вы предложили, просто чудесно. Я так и сделаю. Вы в самом деле великий волшебник, по крайней мере для меня вы всегда им будете. Вы никогда не пожалеете, что помогли мне. Остается только надеяться, что когда-нибудь я смогу чем-нибудь помочь вам. – Она вытерла глаза салфеткой, всхлипнула и улыбнулась. – Обещаю, что свой первый альбом я напишу для вас.
- Так и будет, - подтвердил он. Из кармана его пиджака раздался звонок. Алексей Иванович достал мобильный телефон и произнес несколько слов на испанском. Потом ласково посмотрел на Соню.
- Что ж, - сказал он, - мне пора.
Соня вздохнула. – Я знаю. Только, пожалуйста, не исчезайте, как тогда. Уходите как обычный человек.
Волшебник понимающе кивнул и встал из-за столика. Взял дипломат.
– До встречи, Соня.
- До встречи, волшебник, - тихо попрощалась она.
Он мгновение помедлил, затем нежно погладил ее по голове и быстро пошел к выходу. Тихо зазвенел колокольчик над дверью, и Соня осталась одна.
Она еще некоторое время сидела к кафе, пытаясь справиться с мыслями.
Уже возле дома ей пришло в голову безумное предположение: а что если он ее настоящий отец? Нет, это уже слишком, лучше не думать, иначе она попросту свихнется. Это же не мексиканский сериал, всему должно быть реальное объяснение. Не нужно ломать голову, со временем, как сказал Алексей Иванович, она все поймет. Не хорошо только выйдет, если она провалится при поступлении в институт. До окончания школы остался месяц, пожалуй, стоит поднажать на учебу.
Она посмотрела в квартиру. Родителей, к счастью, еще не было.
Соня отнесла гитары и краску к себе в комнату.
Скоро вернется мама, а потом папа, что-то будет…
Как непривычно и спокойно, когда твоя комната непрозрачна. Ты словно взрослеешь. Сначала по привычке, снимая одежду, отворачиваешься от стен, стараешься избегать всего, что может вызвать смех соседей и прохожих, продолжаешь двигаться словно перед камерой. Но со временем это случается реже и реже. При встрече с людьми ты уже не сжимаешься, бросив на ходу «здравствуйте». Ты теперь смотришь им в глаза и говоришь «добрый день» или «как поживаете», и тебе улыбаются в ответ, понимая, что ты стала другой.
Выяснилось, что краска еще и звуки задерживает. Теперь Соня играла и пела, не опасаясь кому-нибудь помешать. Немного портила настроение реакция родителей, но, вопреки ожиданиям, скандала не было.
Когда Соня показала покупки и положила на стол деньги, мать поджала губы и ушла в кухню, так ничего и не сказав. Соня пошла за ней.
- По-моему, все же лучше поговорить, чем делать оскорбленный вид, - сказала она.
- А по-моему, не нужно обманывать, - ответила тихо мать.
Соня скрестила руки.
– Ты права, мама. Я поняла это еще тогда, когда ты рассказала мне стандартную версию про аиста.
- Ты была еще очень маленькой, чтобы интересоваться такими вопросами, - мать разговаривала, не поворачиваясь к дочери.
- Очень удобное оправдание для лжи. Вот с таких, казалось бы, пустяковых моментов, вырастает все то, что, в конечном счете, превращается в красный секретик.
Мать пожала плечами. – Я тебя не понимаю.
- Не важно, никто ни в чем не виноват. Просто вся система была построена таким образом, что, даже вырастая, человек оставался в каком-то смысле недееспособным. Буки не существует, если спрятаться с головой под одеяло. Только его по-настоящему не существует, а ты не знаешь об этом, так что лежишь себе, задыхаясь, и боишься нос высунуть - а вдруг укусит. Но что самое страшное, ты заставляешь и других делать то же самое, уверяя, что лучше и нельзя.
Соня подошла к матери и погладила ее по плечу. – Я тебя люблю, мама, и мне кажется, где-то в глубине души ты понимаешь, что и я по-своему права.
Клавдия Ильинична вздохнула и повернулась к Соне. Лицо ее было печальным.
-. Ты думаешь, чтобы стать кем-то другим, достаточно закрасить стены? Люди не меняются так просто и скоро, я не хочу, чтобы ты навредила себе этими мыслями. Я не понимаю, почему нынешние молодые люди считают, что они другие? По мне они такие же, как мы, только стараются доказать обратное, порой идиотскими способами. А посмотри телевизор: кто сидит в правительстве? Все те же, а если завтра они очнутся и скажут, давайте жить по-прежнему?
Соня села за стол, налила себе чаю. Хорошо уже то, что они стараются друг друга понять.
- Эпоха Биколора закончилась много лет назад, а мы до сих пор спорим. Только у нас извечный конфликт вывернут наизнанку: ты утверждаешь, что дети похожи на родителей. Ты права, люди меняются с трудом. Это как вирус: ты его уничтожаешь, а он изменяется, мутирует во что-то другое, но всегда, так или иначе, проявляет себя. Ты можешь даже не подозревать, что имеешь с ним дело, пока однажды ни поймешь, что он уже в тебе. Я как-то возвращалась из школы и на проспекте Ленина увидела поучительную картину: молодая мамаша с ребенком встретила подругу. Судя по реакции обеих, давно не виделись. Затем подруга наклонилась к коляске и принялась так гугукать и сюсюкать, что стала похожей на слабоумную. И почему считается, что так нужно делать? Или с пятилетним маленьким человечком разговаривают идиотским образом, словно у него не все в порядке с головой. В одной передаче меня поразила мысль ведущего: он провел параллель между Эпохой Биколора и средневековым христианством. И там, и там человеку настойчиво внушается чувство вины и беспомощности. Ты родился гадким и грязным, и точка. Но мы тебе поможем, нужно только понять, что кроме нас никого и ничего быть не может. Сомнение – величайшее преступление. Отступников будем уничтожать. И что самое удивительное, в тот момент, я поняла, что мы действительно виновны. Многие хорошие ценности стали отвращать только потому, что провозглашались истиной в последней инстанции. Наверное, и Сатана стал Сатаной только из здравого чувства противоречия, а моральная сторона дела здесь вовсе не причем. Так что когда я слышу в сторону молодежи реплику «исчадья ада», мне становится смешно, разве они появились на пустом месте, ниоткуда? Тем не менее, наше поколение в чем-то гораздо невиннее вас. Если я вижу по телевизору голую задницу, я воспринимаю ее как нечто естественное, во мне нет стыда. А нас обвиняют, что мы развратны, если спокойно смотрим на это.
Ночью Соня вспоминала разговор с матерью. Она сама не ожидала, что может так говорить. В нее словно что-то вселилось; она чувствовала, что права. Позже с работы вернулся отец, он ничего не сказал, и Соня ушла к себе. Хватит с нее одной речи. На следующий день она отпросилась с уроков пораньше и до вечера успела выкрасить всю комнату. Краска сохла быстро и совсем не пахла. Соня не устала и, вздыхая от удовольствия, взяла в руки «Кремону». Теперь стены глушили звуки, и она узнала о приходе отца, только когда он тихонько приоткрыл дверь и сунул голову в комнату.
- Входи, папа. – Соня перестала играть.
Отец молча ходил по комнате, искоса посматривая на новую гитару, но Соня чувствовала, что он не сердится. Скорее пытается смириться с неизбежным. «Они думают, что я с кем-то трахнулась», - подумала она.
- Быстро ты управилась, - усмехнулся отец, потрогав пальцем стену. – И как думаешь жить дальше?
- Так же, как и жила, папа. Для меня в этом нет ничего сенсационного, ты же не спрашиваешь меня о будущем, когда я заканчиваю ужинать.
- Не понимаю, - махнул он рукой и вышел.
Триста долларов лежали на столе еще неделю, родители отказались их брать, и Соня отнесла деньги к себе. Пригодятся.
Институт родители одобрили, только вышел спор из-за специальности. Отец уговаривал подавать документы в технологический, мать стояла за медицинский. Соню огорчило, что они так плохо знают свою дочь. Ну какой из нее инженер или врач! По всей квартире разбросаны тетради с ее стихами, она чуть ли не спит с гитарой, а они в упор этого не замечают. Родители повздыхали, но остались довольны. К ее мечте стать бардом они относились как когда-то к просьбе купить краску: после института - хоть актрисой. «Ладно, - думала она, - не хотите воспринимать меня всерьез, дело ваше». На школьный выпускной она не пошла, а просидела весь день дома с гитарой.
Несмотря на опасения, Соня без труда поступила в институт и стала студенткой факультета русского языка и литературы. В первый же день их старенький куратор-литературовед окинула взглядом аудиторию и заговорила трагическим голосом о Эпохе Биколора, трех волнах эмиграции и посмертном присуждении Нобелевской премии Борису Пастернаку. После лекций Соня пошла домой пешком: во-первых, институт был сравнительно недалеко от дома, во-вторых, следовало переварить впечатления. Она обогнула строящуюся церковь, зашла в маленький парк и села на скамейку. Звуковой фон парка составляли голубиные «агаканья» и «гыгыканья» мамаш всех возрастов, которые прохаживались с пестрыми колясками, да прорывающийся сквозь музыку из репродуктора шепот популярной певицы. Детишки постарше возились с игрушками на траве.
По сравнению со школой институт был другим миром. Правда, Соня видела, что и здесь в головах у многих таится красный секретик. Чего стоила только мода среди студенток на таблички, где писалась цель учебы. Цветные пластиковые планки продавались в каждом киоске, они крепились на грудь, спину или плечо, как погон. Можно было прочесть: «Хочу найти мужа», «Нужен диплом», или даже «Я – гений». Когда ее спросили, какую табличку она выберет, Соня пожала плечами и сказала, что это ей не нужно. За ее спиной кто-то усмехнулся, и она поняла, что друзей у нее не будет.
Потом началось повальное увлечение «смайликами» - так назывался маленький прибор, состоящий из двух гибких пластинок и эластичной нити, который вставлялся в рот и крепился на десны. Губы при этом широко растягивались, имитируя американскую улыбку.
Как-то проходя мимо кафедры литературы, Соня увидела за приоткрытой дверью своего куратора. Она стояла в дальнем углу и держала большую продуктовую сумку, в которой, засунув обе руки по локти, рылась преподаватель старославянского языка. Глаза куратора были прикрыты, и она повизгивала от удовольствия.
Соне казалось, что волшебник где-то рядом: незримый и вездесущий, он смотрит на нее. Не проходило и дня, чтобы Соня не думал о нем. Как ей хотелось, чтобы скорее наступил тот час, когда они снова встретятся! Она даже не представляла, как повернется ее жизнь после окончания института. Мечта выйти на сцену была такой заветной, что даже мысли о ее осуществлении вызывали страх.
На День студента она принесла в институт гитару и исполнила несколько песен. Ей долго аплодировали, даже те, кто раньше посмеивался ей вслед. Как человеку творческому, ей простили странности.
Потом о ней каким-то образом узнал владелец самого дорогого, в русском стиле, ресторана «Сундучок», предприниматель Антон Лямпе. Он предложил ей петь в «Сундучке» по вечерам. Хоть Соня и получала стипендию, возможность немного подзаработать ей понравилась.
- Но знайте, - сказала она ему, - чернуху и попсу я не пою.
Лямпе улыбнулся.
– Сразу видно, что вы никогда не были у нас. В «Сундучке» все исключительно русское и качественное: и песни, и кухня.
- И еще одно, - Соня с сомнением посмотрела на предпринимателя, - я буду только петь и все. Надеюсь, вы меня понимаете?
Эта фраза рассмешила Лямпе. Он долго трясся, издавая похожие на щелканье звуки. Потом высморкался в большой платок, вышитый золотыми петушками.
- Я приглашаю вас как исполнителя русских народных песен и романсов, кроме которых в моем детище никогда ничего не пелось и петься не будет, пока я жив. Аминь.
Так Соня начала работать в «Сундучке». Три вечера в неделю: два будних и субботний. Это были ее сольные выступления под гитару. Музыкантов в эти дни не было, кроме молчуна Володи, он обеспечивал Соне звук, сидя за микшерным пультом. Соня не захотела играть на чужой гитаре, и каждый раз приносила свою «Кремону». Она заменила нейлоновые струны на металлические, для звонкости, и первое время кончики пальцев немного побаливали.
Конечно, «ресторанная певица» - статус пошловатый, но компенсировалось это хорошим репертуаром, отличным звуком и возможностью уже сейчас выступать публично. К тому же ей прилично платили. Соня начинала в семь и заканчивала в двенадцать. Из «Сундучка» был виден ее дом, поэтому сначала она решила возвращаться пешком, однако Лямпе сказал, что ее будут подвозить на машине прямо к подъезду, и о ночных подвигах нечего и думать. Смешно было садиться в машину, чтобы ровно через минуту из нее выйти, но зато очень шикарно.
Посетители у Лямпе были людьми серьезными. Каждый день Соня ходила мимо магазинов, банков, организаций, которые принадлежали этим людям. Заезжали частенько из мэрии. Ресторан скорее походил на закрытый клуб, где каждый посетитель знал правила. Соня догадывалась, что за стенами «Сундучка» эти милые люди живут по другим законам, убивают, крадут, не только желают, но и имеют мужей и жен ближних своих. В общем, нарушают заповеди всех существующих религий оптом и в розницу. Но здесь они менялись. Самое удивительное, у Лямпе редко кто напивался. Соня долго не могла понять, в чем тут дело, а потом ее осенило - это новая мода: круто зайти в ресторан на своих двоих и так же выйти. У Лямпе это умудрялось уживаться с русским стилем.
О владельце, как и полагается, ходило немало слухов. Он был чудак и оригинал, иногда приезжал в ресторан на «Победе», салон которой был обит настоящими тигровыми шкурами. Он коллекционировал лапти и ездил по деревням, отыскивая мастеров, которые еще плели эту редкость. Очень любил православные обряды, вся семья - и он, и жена, и сын с дочерью - была крещеная. Поговаривали, что однажды он предлагал большие деньги батюшке, чтобы тот крестил любимую комнатную болонку Ляпу, но, пожалуй, это была байка. Соню очень впечатлило, что каждый год на девятое мая Лямпе устраивает в «Сундучке» бесплатные обеды для ветеранов. Один раз Соня видела его жену Наташу. Соня сидела на сцене и подстраивала гитару, когда мимо прошла молодая женщина, слегка прихрамывая. В ее руке была изящная, инкрустированная серебряной нитью палка.
- Добрый вечер, - сказала она, и задорно улыбнулась.
- Здравствуйте - ответила Соня, рассматривая женщину. Потом она узнала, что Наташа в юности занималась спортивной гимнастикой, и ей прочили славу и почет. Однажды в Москве, перед выступлением на каком-то закрытом празднике для политбюро и иностранной делегации, у тренера подкачали нервы, и за день до этого он дал Наташе такую нагрузку, что не выдержал коленный сустав.
Лямпе не часто появлялся в «Сундучке», но если приезжал, то непременно звал Соню в кабинет и просил что-нибудь «для души». Это значило, что нужно петь Есенина. Помня, что помимо всего русского Лямпе обожает болонку Ляпу, Соня пела «Дай, Джим, на счастье лапу мне…». Правда, там говорилось об эрдельтерьере, но этих тонкостей Лямпе не мог знать и частенько пускал слезу.
– Какого поэта сгубили, какого поэта... - качал он головой, отбрасывая руку и поправляя волосы, и Соня подозревала, что в молодости Лямпе мечтал играть в театре. – Спасибо, Сонечка, уважила, - уже меняя интонацию, говорил он. – Но тембр! А контральто – глубже декольте на платье императрицы Екатерины! – восклицал Лямпе. В музыке он ничего не смыслил, но ухитрялся не опошляться, рассуждая на незнакомые темы.
Делать то, что тебе нравится перед теми, кто этого не понимает – к этому Соня привыкла быстро. Пусть за пределами «Сундучка» они волки, но, входя сюда, в них что-то менялось, проявлялось то человеческое, что когда-то было в каждом из них: она и сама чувствовала, что в лубочном «Сундучке» царит какой-то особенный дух.
- Хочешь, - сказал как-то Лямпе, - пригласи на ужин родителей, все за счет заведения.
- Спасибо, - усмехнулась она, - но это невозможно.
Он спросил, почему, и Соня неожиданно для себя рассказала о том, как они живут. Антон Лямпе внимательно ее выслушал, а потом сказал то, что сильно поразило Соню.
- Ты знаешь, они удивительные люди, Сонечка. Вот, кто не отречется от своей веры, даже если охрипнет петух. Цени это.
Вернувшись из «Сундучка», Соня обнаружила, что в квартире горит свет, и, несмотря на позднее время, родители сидят в кухне и о чем-то спорят. Слов было не разобрать. Она быстренько поднялась по лестнице и открыла дверь.
- … только кому это нужно, - услышала она голос отца. Соня зашла в кухню. В глаза бросился большой лист с золотым теснением, лежащий на столе. Клавдия Ильинична повернулась к Соне.
- Вот, доченька, не зря, оказывается, ты в ресторане играешь для мэра нашего. Хотят нам с отцом присвоить звание почетных жителей Стеклянного. Прислали приглашение на церемонию, - она постучала пальцем по листку.
- Соня, скажи честно, ты как-то к этому причастна? – в голосе отца, как ей почудилось, была растерянность.
Она взяла стул, села к столу, пробежалась глазами по приглашению. Там много писалось о заслугах, самоотверженном труде, верности нравственному долгу и т. д., и т. п. А так же приводились данные, что Клавдия Ильинична за годы работы вымела в общей сложности площадь, равную бывшему СССР, плюс Прибалтика с Финляндией; а Петр Федорович использовал такое количество электродов, что их совокупная протяженность составляет без малого длину экватора.
Она улыбнулась.
– Я здесь не причем. И потом, что вам не нравится? Ну, преувеличено, конечно, для эффекта, однако в принципе все верно. – Она с улыбкой посмотрела на мать, прикоснулась к руке отца.
– Вы в самом деле этого заслуживаете.
- Я понимаю администрацию, - сказала Клавдия Ильинична, - но зачем делать из нас клоунов? Преувеличено – не то слово, ведь это откровенное вранье. Признаю, мы трудимся не мало, но скажи ты честно, что да как. Ведь над нами смеяться будут, неужели ты этого не осознаешь?
Соня заерзала на стуле. В самом деле, могли бы уж для таких людей состряпать что-нибудь попроще. Не поймут же. Она задумалась и пожевала губы.
- В каждой рекламе говорится, что только этот продукт самый лучший. Это тоже неправда. Но никто не смеется, а все покупают. Вы же по-настоящему одни из достойных людей своего поколения, так что такая гипербола только на пользу.
- Вот так во всем, - поднял палец отец, - говорится одно, делается другое.
- Таково наследие прошлого, - философски изрекла Соня.
Петр Федорович, казалось, не расслышал ее слов. – Я против этих помпезных званий в принципе. Не желаю, чтобы из нормального и естественного отношения к работе делалось черт знает что.
- Однако, ты, папа, и ты, мама, имеете ордена, которые приняли с большой радостью и гордостью. Почему же сейчас вы отказываетесь?
- Понимаешь, доченька, в наше время это было… - мать задумалась, - по-настоящему, что ли. Теперь из таких вещей устраивают балаган.
- Нет, мама. Все дело в том, что вы не хотите признавать реальность такой, как она есть. Поэтому для вас это и выглядит как подделка под жизнь. Порой мне кажется, что в своем мировосприятии вы похожи не только на христиан, но и на индусов: для них этот мир тоже иллюзорен и шаток.
- Ты говоришь глупости, - ответил отец. – Мы пойдем туда, но только для того, чтобы никому не давать повода смотреть на нас, как на пугливых дикарей.
Соня возвращалась из института домой. Вечер был свободный. Она медленно брела по улице, рассматривая спешащих прохожих. Сегодня у их факультета была встреча с известным московским биоэнергетиком Евгением Рязанским. Говорили о карме. Рязанский долго рассказывал о своих исследованиях, и в его речи очень часто звучало слово «Россия». А Соня подумала: зачем этот Рязанский, а вместе с ним и другие провидцы, книгами которых были завалены магазины, так мягко, но настойчиво внушают мысль об исторической миссии этой страны? И кому это нужно, чтобы за пару лет до начала нового тысячелетия снова всплыли утопические идеи славянофилов? И березки в Европе были не те, и солнце в Штатах светило по-другому, и Атлас, в конце концов, оказывался Покатигорошком. Все это проделки красного секретика, который, наверное, существовал вечно, и за две тысячи лет менял лишь название.
Раздалось знакомое «гыгыкание», и, очнувшись от размышлений, Соня обнаружила, что зашла в парк. Она села на свободную скамеечку и достала из сумки кока-колу. Не такая холодная, как у Алексея Ивановича, но все же сойдет. Наверное, этот Рязанский хлыщет ее тоннами, а сам распинается, что это вредная американская энергия. Как всегда: своего нет, а чужое – плохое. Она с наслаждением сделала несколько глотков. Раньше любить родину заставляли, теперь объясняют, почему это нужно делать.
К ней подбежал маленький мальчик и принялся рассматривать так, как умеют делать только дети. Соня помахала ему рукой: привет! Он смутился и спрятался за подошедшую мамашу.
- Не мешай тете, - строго сказала она, взяв его за руку, чтобы увести.
- Скажите, а ваш сын знает стишок «Нынче воскресенье – девочке печенье»? - спросила Соня. Женщина не удивилась.
- Конечно, ну-ка, Гришенька, - подтолкнула она малыша, - расскажи тетеньке про воскресенье.
Мальчик лукаво взглянул на Соню и, уже без стеснения, проскандировал: нынче воскресенье – девочке печенье, а мальчишке – виноград, потому что он солдат!
- А вы не припомните, кто его научил этому?
Женщина задумалась. – Вы знаете, я не говорила, муж тоже, наверное, услышал от кого-нибудь во дворе. – Они ушли.
«Кто ж мог рассказать ему такую древность, - думала Соня. – В каждом ребенке живет вот такой маленький Гришка, который вечно закапывает солдатиков; пройдет время, многое изменится, но когда-нибудь через сотню лет какой-то малыш вдруг расскажет этот стишок, и удивленные родители будут долго выяснять, откуда это. А он и сам не будет знать.
Родители все же на церемонию пошли. К орденам Красного Сварщика и Красной Метлы, лежащим в шкафу, прибавилось еще два, посверкивающих желтой чеканкой с изображением профиля городского мэра и триколором, под которым по кругу были выбиты слова: в России наша вера. Как прошла церемония, ни отец, ни мать не рассказали, а спрашивать Соня не стала.
Окончание института, до которого оставалось не очень много времени оказывалось в воображении Сони ее вторым рождением. Она готовилась покинуть этот город, словно дитя утробу матери. Временами даже вызывающие неприязнь явления и вещи Стеклянного, когда она смотрела на них как бы издалека, переставали быть таковыми, будто проявляли иную суть. Ей вспомнились слова Марины Цветаевой «…целую Вас через сотни разъединяющих верст». Наверное, это свойство человеческой души: любить далекое. Может быть, и Христа распяли только потому, что невозможно людям вынести слишком близкое присутствие Бога.
Почему Алексей Иванович ей помогает? Почему именно она? А вдруг ее волшебник передумает? Размышлять об этом было мучительно. Это напоминало задачу по алгебре, где прописаны одни иксы. А в цифрах Соня никогда не была сильна. Оставалось только полагаться на их уговор. Родители о чем-то догадывались, хотя делали вид, что ничего не происходит. Но все чаще разговоры матери начинались словами «Вот уедешь…». Соня ничего не говорила: да и что она могла сказать, когда она больше чувствовала, нежели понимала.
В субботу вечером, как всегда, она взяла гитару и пошла в «Сундучок». Рядом с рестораном было непривычно пусто: ни людей, ни машин. Дверь почему-то оказалась закрытой. Пришлось стучать. Толстое зеркальное стекло издавало тихие глухие звуки, но ждать ее не заставили. Зашумел замок, и Соню впустили. В полумраке холла горели небольшие светильники, которых раньше не было.
Чтоб Лямпе повесил эти штуки?! Это так ее поразило, что она не сразу обратила внимание на человека, который ей открыл.
- Я что-то не понимаю, мы сегодня не работаем? – спросила она, разглядывая парня. Наверное, новенький. Но почему все так необычно?
Он протянул ей руку.
– Будем знакомы. Я Валентин, администратор. А вы, вероятно, Соня? Пойдемте в зал, я вам все объясню, - заговорил он, увлекая ее вперед. Войдя в зал, Соня обнаружила, что на столах нет скатертей, со стен исчезли картины и деревенская утварь. А у карликовой березки в кадке обломаны ветки. Всем своим видом обстановка говорила: с Лямпе случилось что-то очень плохое. Соня присела на краешек стула, не выпуская из рук гитару.
- Скажите, Антон Карлович жив? – неожиданно для себя спросила она.
Валентин состроил удивленную гримасу и присел рядом.
- Господь с вами! Конечно, жив. И уже здравствует с семьей в Германии. – Губы его растянулись, словно во рту у него был смайлик. Он коснулся Сониной руки.
- Продал он свой «Сундучок», так что теперь здесь будет нормальный ресторан, а не театр. Я, кстати, чтобы долго не тянуть, предлагаю вам работать у нас. Получать будете в два раза больше, чем у Лямпе. – Он слегка наклонился к ней и подмигнул. – Я ведь слышал, как вы поете, такие люди нам нужны. Только репертуар у вас будет пошире: ваша классика сейчас не в ходу. Публике нужно то, что на эстраде да по радио. Ну и шансон, конечно, как в любом приличном заведении. Думаю, вы справитесь, с вашим-то голосом.
Соне почудилось, что все происходящее – очередная выходка Лямпе. А что если сейчас он сидит где-нибудь за дверью и, глядя на нее, трясется от смеха? Такое в его духе. Но нет, даже ради хорошей шутки он не пожертвовал бы доходным субботним вечером. Неужели это правда? Не мог Лямпе, любитель всего русского, коллекционер лаптей и поклонник Есенина, продать свое детище.
- А он действительно продал «Сундучок»? Может быть здесь какая-то ошибка?
Администратор достал сигареты, закурил и пожал плечами.
- А что здесь такого? Все продают и все покупают. Вам-то какая разница, у кого работать? Вы даже выигрываете финансово. – Он обвел взглядом помещение. – Поменяем здесь все, переделаем. Думаю, за две-три недели управимся.
- Кто же теперь владелец?
Валентин тонкой струйкой выпустил дым. – Будете работать, увидите. Не бойтесь, человек хороший, не обидит.
Соня подумала: а что же станет с теми людьми, что приходили к Лямпе в «Сундучок»? Ведь что-то же их влекло сюда. И не только еда и безумные цены. Вряд ли этому были причиной и ее песни. Мало ли в городе стильных ресторанов, однако многие ездили только сюда. Почему известный криминальный авторитет Щелкунчик, по слухам, убивший людей больше, чем соблазнил женщин Казанова, проходя мимо сцены и задев микрофон, пробормотал «прошу прощения» и, Соня могла поклясться в этом, покраснел. Почему владельцы компьютерных фирм, Аничков и Потыгин, готовые расстрелять друг друга, в «Сундучке» забывали о конкуренции и наливали друг другу водки? И теперь всего этого не будет. Как Лямпе только смог сделать это!
Она поднялась. Валентин тоже. Бросил окурок в кадку с березкой, крутанул в пальцах мобильный телефон.
- Ну, так как, договорились?
Соня посмотрела ему в глаза. – Спасибо, но у меня теперь другие планы.
Валентин усмехнулся. Направился к выходу.
– Напрасно, напрасно.
Открыл дверь. Соня сошла с лестницы и, не оборачиваясь, побрела вниз по улице.
Вечерело. Повесив гитару за спину, Соня медленно шла мимо похожих на пряничные домики магазинов, забранного в зеркала и отражающего все на свете банка, театра, перед которым стоял, наклонив голову, бронзовый Пушкин, мимо исходящих струями фонтанов. На скамейках в сквериках сидели горожане, бегали дети, носились на роликах и скейтах подростки. Далеко за городом убегало от ночи солнце.
«О чем ты жалеешь? – размышляла она. - Действительно ли тебя волнуют эти люди или ты обижена, что Лямпе ничего тебе не сказал, и даже не попрощался? Беспокоит ли тебя судьба Щелкунчика, Аничкова, Потыгина и таких же, как они, или ты оскорблена, что обманулась в своей вере? Но вере во что? Ведь смешно и наивно полагать, что какой-то ресторан, пусть даже необыкновенный «Сундучок», способен хотя бы на час сделать людей лучше. Может быть, дело не в нем, а в самих людях? Ведь если бы они не приезжали к Лямпе, что было бы с его русским стилем, кухней и песнями? Существовало нечто такое, что они чувствовали, даже сами того не ведая, а «Сундучок» был лишь катализатором. Между этими людьми устанавливалась какая-то негласная договоренность. Теперь, скорее всего, туда начнут ходить все кому не лень, и, сидя за столами, даже не будут подозревать, что у этого места есть прошлое».
Соня спустилась по ступенькам к улице, ведущей на рынок. От нее право уходила асфальтированная дорожка, по обе стороны которой встала маленькая рощица. Пойдя по этой дорожке, Соня вскоре вышла к католической церкви. Она вошла в ворота. Серый цвет отреставрированной готической архитектуры вовсе не ассоциировался с Эпохой Биколора, и Соня увидела его как будто в первый раз. Костел был пуст. Звучал Вивальди, и возле статуи Мадонны горели маленькие свечи. Соня пошла вперед. Возникло чувство, будто она спит или попала в какой-то фильм: здесь, в центре Стеклянного был кусочек неведомого, и оно взволновало ее. Возле ног девы Марии лежали настоящие цветы, они сильно пахли, пламя свечей отражалось на святом лике, и в этом было столько драматизма, что Соня, сама не зная, зачем, сняла гитару и опустилась на колени. Потом она осторожно прикоснулась к руке Мадонны. Поднялась и пошла к дверям. На пороге, словно на границе двух миров, она обернулась. - Таинство церкви, - тихо сказала Соня и вышла.
Увиденное так на нее подействовало, что она, возвращалась домой, уже не думая о «Сундучке». Над Стеклянным проявлялась большая круглая луна, стало прохладнее, и Соня застегнула курточку.
Среди тех людей, которых она знала, не было ни одного католика. Она плохо представляла, чем католичество отличается от других христианских конфессий, разве что большее внимание уделено Марии. Она решила когда-нибудь разузнать об этом побольше. «И даже на небесах господствует мужское начало, - размышляла она. – Появление в христианстве девы Марии – лишь досадная необходимость, уступка естеству. Если бы мужчина мог рожать, не было бы и Мадонны». Уже во дворе в голову пришли строчки стихов, и она поспешила домой, чтобы записать.
Наскоро объяснив родителям, почему она вернулась рано, она пошла к себе. Достала блокнот и карандаш, легла на кровать. Образы легко воплощались в слова, и почти не задумываясь, Соня написала:
Деве Марии
Сыграй мне блюз законченной луны.
Ты видишь тонкий луч, спускающийся с диска?
Не знаю я: ты далеко иль близко,
сыграй мне блюз законченной луны.
Прочти стихи о бешеных ветрах,
что рвут кресты, колокола на храмах.
Пусть для меня язык твой – иностранный,
прочти стихи о бешеных ветрах.
Напой мотив бесчисленных дорог:
не многие из них выводят к Риму.
Но я спокойно этот мир покину.
Напой мотив бесчисленных дорог.
Открой мне тайну языка без слов,
чтоб я постигла тишину молитвы.
Твоя любовь верней острейшей бритвы.
Открой мне тайну языка без слов.
Она вздохнула: если бы всегда так легко писалось. Перечитала, кое-где подправила буквы: все равно потом нужно будет переписать в тетрадь. Соня расчехлила гитару. Это следует играть в миноре. Она взяла несколько аккордов, подыскивая мелодию.
К тому моменту, как ее позвали ужинать, она уже тихонько напевала новую песню. «Эта вещь обязательно войдет в мой первый альбом» - решила она.
Ожидание стало невыносимым. Институт закончен, прошел день рождения, а Алексея Ивановича все не было. Соня нервничала и все чаще запиралась в комнате. Она ничего не играла, а просто сидела на кровати и ждала. Ждала, что позвонят по телефону или в дверь и удивленные и встревоженные родители позовут ее. Потом она стала ходить по улицам в надежде услышать за спиной «Здравствуй, Соня!», и временами ей казалось, что кто-то называет ее по имени. Она оборачивалась, искала взглядом знакомое лицо. Но все это были иллюзии.
«Он приедет, вот увидишь. Ведь он не назвал точный срок, правильно? Может быть, завтра или через месяц. Главное - не отчаиваться, иначе сломаешься».
А вдруг все было лишь грандиозным розыгрышем? Эта извилистая мысль иногда появляясь, сразу вызывала стыд. Разве она не чувствует, что это более чем серьезно? Конечно, так. Быть может, ее волшебник уже в городе. Тайно он наблюдает за ней, испытывает: сдержала ли она слово.
В конце концов, она устала переживать. И наступило спокойствие: это получилось само собой, без всяких усилий с ее стороны, будто в ней сработал защитный механизм. Соня даже удивилась произошедшей перемене; скажи ей кто сейчас, что Алексей Иванович передумал, она бы только усмехнулась.
«Неужели я ничего не значу сама по себе? Согласна, войти в шоу-бизнес тяжело, еще тяжелее в нем удержаться, но разве все зависит от Алексея Ивановича? Да, он хотел помочь, но ведь действовать все равно предстоит мне, а не ему, так почему же я не могу сделать это самостоятельно?»
Но за этим «самостоятельно» возникала в воображении какая-то черная дыра, сквозь которую ничего не было видно. Следовало куда-то ехать, кого-то искать, что-то говорить, и эта мысль наводила на Соню страх. Сейчас она почти жалела, что вела затворнический образ жизни. Может быть, нужно было добиваться успеха постепенно, начав здесь, в Стеклянном? Какой у нее опыт? «Сундучок» и редкие выступления на студенческие праздники – это все, чего она достигла.
Вернувшись из магазина, Соня положила продукты в холодильник. Родителей еще не было. Она пустила воду в ванну, и пока та наполнялась, включила телевизор. Передавали вечерние новости. Раздеваясь, Соня краем глаза наблюдала за происходящим на экране. По залу Госдумы бродили девушки в синей, как у стюардесс, униформе и разносили депутатам кофе. Откровенно зевая, в крупный план влез серый чиновник с заспанными глазами. Камера выхватила возле трибуны раскладушку: лица лежащего не разглядеть, лишь поблескивают черные ботинки, да под вздернутой брючиной белеет носок.
Соня уже выходила из зала, когда услышала голос ведущей.
«А теперь о событиях за рубежом. Вчера утром в больнице Буэнос-Айреса скончался, не приходя в сознание, один из лидеров теневой экономики Советского Союза Алексей Незванский. Причина смерти – авария, в которую попал его автомобиль…
Соня резко обернулась, взглянула на экран: возле обломков машины лежал ее волшебник…
… По предварительным данным шофер не справился с управлением, что и явилось причиной аварии. В данный момент водитель находится в коме. Алексей Незванский - серый кардинал брежневской эпохи, исчез из поля зрения в 1983 году. Спустя какое-то время появилась информация, что он обосновался в Бразилии, где, по всей видимости, и проживал до момента своей гибели…
Соня опустилась в кресло…
По не проверенным источникам, несколько раз Незванский приезжал в Россию, где встречался с представителями нефтяного бизнеса. Внезапная смерть магната уже вызвала в финансовых кругах Москвы и Санкт-Петербурга кривотолки: действительно ли это несчастный случай? Родственников и семьи у погибшего не было. Полиция Буэнос-Айреса отрабатывает различные версии. Подробности в следующем выпуске новостей.
Соня закрыла глаза.
Странное, очень странное спокойствие, совсем не похожее на шок или транс. Это не депрессия, не меланхолия, а самое настоящее здоровое состояние духа.
Алексей Иванович умер. Но он успел помочь ей стать такой, какой она стала. Что же ей нужно еще? Откуда-то пробивается настойчивый вопрос: а благодарность? Какой глупый вопрос, ее чувство к волшебнику не из этой категории. Благодарить можно, когда тебе помогут, например, перейти улицу, или устроят в институт. Благодарность со временем усыхает в скупое «спасибо», а потом исчезает и оно. Волшебников не благодарят, в них верят, ими живут.
Соня вышла во двор, села на скамейку. Посмотрела на часы. Половина двенадцатого. Тишина. Соня подняла голову. Луна уже светит по ночному ярко, однако ее света не хватает, чтобы приглушить плафон в кухне. На его слепящем фоне отчетливо видны родители. Им не разглядеть, что происходит здесь внизу, в темноте, и они ждут, когда во дворике проплывут огни такси. Соне немного страшно, она пытается убедить себя, что этот страх от того, что она никогда не была в Москве, никогда не летала на самолетах, но это получается плохо, и она понимает, что пугает ее неизвестность. Что-то там будет, в Москве… Родители сначала хотели ехать с ней в аэропорт, но она настояла, чтобы они даже не спускались во двор. Так всем будет легче.
Дорожку осветили фары, Соня подняла рюкзак, взяла гитару и шагнула к машине. Открылась дверца, шофер, молодой парень в кепке, помог ей положить на заднее сиденье вещи. Тронулись. Соня обернулась. Сейчас она порадовалась прозрачности их жилья: она все еще видела родителей, прильнувших к стеклу. Шофер покрутил радио, и сквозь помехи и трески, словно из прошлого, послышалась песня «Вчера» группы «Биттлз».
Они ехали по ночному городу в аэропорт, и Соне чудилось, что когда-то, много лет назад, все это уже было: и песня, и такси, и цветные огни между провалами черноты за стеклом. Но сейчас следовало думать не о прошлом, а о том, что ждало ее впереди, поэтому она тряхнула головой, освобождаясь от былого, и заставила себя улыбнуться.
|
