Виталий Левченко
Тридцать три несчастья на голову Джоди Фостер
рассказ
(трагикомедия)
Белое, чуть тронутое желтым оттенком солнце зависло над самолетом. Прикрывая ладонью макушку от нестерпимого жара, я повесил сумку на плечо, свободной рукой осторожно потянул в сторону овальную дверь и окунулся в волны храпа. Залез внутрь, постоял несколько минут с закрытыми глазами, привыкая к полумраку. Потом достал из-за пояса деревянную колотушку неизвестного предназначения, которую я бесстыдно стащил у бабы Мани, пока она возилась в огороде с капустой, и шагнул в кабину.
Кабина пилота! О, сколько волнительных мыслей появляется при этих словах в голове юного путешественника, который с приключенческой книжкой задирает ноги на пружинной кровати в саду под яблоней! В этот момент я искренне завидовал ему, еще довольному скитаниями по свету лишь в воображении, еще не тронутому в своей девственной наивности пороком сомнения, зовущим неизвестно куда. Впрочем, мне, на мою беду, было хорошо известно, куда меня влечет.
Признаюсь, я волновался, несмотря на то, что деревня Протухлово не самое стратегически важное место на планете, и находился я не в шикарном «Боинге», а в салоне обычного «Кукурузника».
Я перекладываю свое оружие в другую руку и подхожу к креслу. Дурной дядя Петя, пилот из районного центра, почувствовав прикосновение к носу какого-то предмета, протестующе хрюкнул и открыл глаза.
– Сидеть смирно! Это захват! Если окажете сопротивление, я применю оружие! – закричал я. Серьезная обстановка, не позволяла назвать колотушкой ту штуку, что болталась перед носом пилота.
– А с этим я управляюсь лучше, чем Джо Димаджио с бейсбольной битой, тебе понятно?– продолжил я, и, чтобы придать происходящему еще больше страха, добавил, – лох!
Дядя Петя вытаращил красные, тронутые водкой глаза и снова хрюкнул, на этот раз кротко.
– Э… эээ… чего надо-то, ты кто такой?– мелко задрожав бледным худым телом, он вцепился в кресло.
До этого дня дядю Петю я видел всего два раза. Первый – когда пасмурным теплым днем поздней весны шел по районному центру к магазину: в дупель пьяного дядю Петю рвало в красивый колодец, что раскинулся большим деревянным срубом рядом с его двором. Второй раз – через тридцать минут, возвращаясь из магазина. Дядя Петя, прилежно соблюдая все правила древнегреческой драмы: единства места, пространства и времени – все так же блевал в колодец.
Я еще немного постоял, наблюдая эту сцену, промокая платочком с лица капли некстати начавшегося дождя. Я думал: комедия это или трагедия, а может, собственно драма? Однако, шагая по раскисающей уже дороге, я пришел к выводу, что не иначе как глупостью это не назовешь, потому что завтра тот же дядя Петя, томимый отнюдь не духовной жаждой, полезет в тот же колодец. Вот вам и поговорка!
Дурной дядя Петя, пилот из районного центра, уже целый час пытается убедить меня сдаться властям. А я столько же времени стараюсь уточнить его психологический портрет, дабы в долгом полете не возникли осложнения с противником. А впрочем, какой он мне противник, дурной дядя Петя, пилот из районного центра… Приступы мелкого подрагивания всех частей тела и всплывающая на поверхность глаз муть в начале были приняты мной за плохо скрываемое чувство патриотизма. Однако подозрительная периодичность их появлений, никак не синхронизированная с моими угрозами, всколыхнула в моей памяти пасмурный весенний день. Вслед за этим воспоминанием пришло другое.
Окончив педагогический институт, я приехал в районный центр и в течение двух лет отдавался школьной системе. Наша с ней связь, начинавшаяся рано утром, заключалась в том, что ежедневно я давал три урока русского языка в шестых классах и три – литературы - у старшеклассников. Какие это были ужасные времена! Вы заходите в школу в конце девяностых, и вас охватывает ужас, потому что за десять лет по-настоящему здесь ничего не изменилось. Все те же раздутые до непомерной величины дамы с тройными подбородками, все тот же строгий директор, монолитный ангел во главе стола, все так же бежит в узкие двери познания орущая толпа маленьких варваров. Мелькающие яркими разноцветными пятнами дешевые импортные рюкзачки за их плечами своей инородностью сводят с ума.
– Пушкин – это гений русской литературы, дети.
В центре маленького класса колышется около сотни килограммов женской плоти.
– Всякий раз, читая стихотворение «Я вас любил: любовь еще, быть может…», я не могу сдержать слезы – настолько проникновенны эти чудные строки.
Рукой, созданной самой природой для сельскохозяйственных орудий, дама пытается изобразить в воздухе должное быть изящным жестом.
– Непременно, непременно прочтите это замечательное стихотворение, и вы почувствуете всю силу и талант русского гения.
Не знаю, как Александр Сергеевич, но по части воздействия на утонченные чувства необъятной дамы молодой физрук Сергей Александрович был гораздо гениальнее.
От ежедневного кошмара спасал видеомагнитофон.
За два года я пересмотрел все, что было в видеопрокатах районного центра. Тогда же я впервые увидел ее.
Честно говоря, сначала она не произвела на меня особого впечатления. Вернее сказать так: я отложил «Молчание ягнят» в сторону и принялся за следующий фильм, уже не помню, какой. Однако через неделю, покидая видеопрокат, я уносил в сумке «Молчание ягнят» и «Соммерсби».
На следующий день, к счастью, свободный от школы, я обошел все магазины и киоски, где продавали фильмы. В результате такого обхода в моей сумке лежали: «Контакт», «Молчание ягнят», «Таксист», «Мэвэрик», «Соммерсби», «Анна и король».
Всю ночь я просидел пред экраном, а утром уволился из школы.
Я испытываю непреодолимое отвращение к тем людям, что создают себе кумиров. Мои чувства и мысли были полностью лишены той пошлости, которая у потерявших разум поклонников называется любовью. Думаю, в Джоди я сумел увидеть символ своей свободы. Не спрашивайте, как это могло произойти. Я и сам не знаю ответа. Я боялся наделить ее качествами, ей, быть может, не присущими. Повторяю, больше всего на свете я боялся сделать из нее кумира. Мой феномен был в том, что, увидев в ней символ своей свободы, я, тем не менее, продолжал смотреть на нее реальным взглядом.
Возможно, нечто подобное испытал и Джон Хинкли, посмотрев «Таксиста». Я не исключаю, что его чувства были гораздо сложнее обычного фанатизма, когда он пытался от ее имени убить Рейгана. Однако элементарная ревность заставляет меня думать, что мой феномен все-таки исключителен.
Я не намеревался никого убивать. Единственное и непреодолимое желание, становившееся с каждой мыслью о ней все сильнее, заключалось в том, что я захотел встретиться с Джоди.
Я понимал нелепость и трудность задуманного. Даже преодолев пространство, я практически не приближался к цели, потому что по-прежнему находился бы от Джоди на расстоянии тех миллионов негеографических миль, которые разделяли Анну Скотт и владельца книжной лавки в Ноттинг-Хилле.
Поэтому я решил угнать самолет. Мой дьявольский план был очень прост. Похищение лайнера заранее обречено на провал, в этом я не сомневался. К тому же мне чуждо насилие, и за настоящее оружие я ни за что не возьмусь.
Другое дело захватить самолет маленький, в тихом месте, до которого никому на свете нет дела. Одного заложника, пилота, мне вполне бы хватило. Прилетев в Лос-Анджелес, я выдвинул бы единственное требование: пригласить Джоди Фостер. Я говорил по-английски довольно хорошо, поэтому рассчитывал убедить американцев в безобидности моих намерений. Я очень надеялся, что она согласится войти в самолет. Я должен был рассказать ей о тех мыслях и чувствах, которые она сумела поселить во мне. Я просто хотел взять ее за руку: в этот момент я знал бы, что абсолютно свободен, как может быть свободным только человек, всходящий на плаху. Те несколько минут, что отделяют его от смерти, делают человека равным Богу. Он может не понимать, не чувствовать этого, однако в короткий отрезок времени он – Бог.
И вот с колотушкой в руке я нахожусь в кабине «Кукурузника».
Солнце клонится к правому борту, но в салоне все еще жарко. Вокруг самолета, взявшись за фуражку, бродит Иван Иванович, представитель деревенской власти, милиционер во втором поколении. Судя по его напряженному виду, он пытается вычислить мои действия, просчитать все возможные варианты. Периодически он подходит к кабине и, соблюдая меры безопасности, то есть, держа руки на виду, заглядывает в окно.
– Ему за удобрениями давно пора лететь, а ты держишь его! Террорист! Какая, к дьяволу, Америка, ты что, сдурел?! Он же Москву на карте не найдет!
Услышав в свой адрес это безобразное замечание, мой пилот попытался отстоять свою профессиональную честь. Сделал он это следующим способом. Повернув голову к представителю местной власти, дядя Петя оглушительно захрипел в стекло: а не пошел бы ты на хер, Иваныч! Это я-то не знаю, где Америка?!
Я счел ситуацию выходящей из-под контроля. Поэтому в свою очередь громко закричал: приказываю замолчать! Вы, там, отойдите от самолета, не то я до смерти заколочу пилота вот этим! – Я помахал перед сползшим с кресла дурным дядей Петей своей колотушкой так, чтоб Ивану Ивановичу было хорошо видно.
Милиционер поспешно отбежал и, сняв фуражку, принялся ею судорожно обмахиваться. Мне хотелось думать, что делает это он по причине безудержного страха, нежели от жары.
– Послушай,– опять начал он,– ты хоть подумал своей головой, как вы туда долетите?! Вам же придется переть через всю Атлантику, вы же утопните! Ты что, думаешь, горючего в этом гадюшнике на колесах хватит, чтобы перелететь океан?!
Представителя местной власти, Ивана Ивановича, милиционера во втором поколении, подвел стереотип мышления.
Погрозив для острастки колотушкой дяде Пете, я наклонился к стеклу и по-злодейски рассмеялся.
– А мы полетим на восток, через Чукотку!
Милиционер Иван Иванович насторожился.
– Это как, через Чукотку?
– Географию нужно было учить в школе, уважаемый! – убийственно изрек я. – Известно ли тебе, о бессонный блюститель земного порядка, что через Берингов пролив до Аляски не многим более ста километров? И Соединенные Штаты Америки находятся гораздо ближе, чем ты мог себе представить!
Представитель местной власти, Иван Иванович, милиционер во втором поколении, разинул рот. Вероятно, эта новость поразила его до основания, так как он опустился на траву.
– Это как же, сто километров… это выходит, они… мы… совсем рядом. Этого не может быть, я не согласен! – Он встал на четвереньки, нахлобучил фуражку, поднялся и, пошатываясь, зашагал прочь.
Исчезающая на нетвердых ногах последняя надежда на освобождение придала дурному дяде Пете, пилоту из районного центра, каплю храбрости. Он прильнул к стеклу и что есть мочи завопил: не оставляй меня, Иваныч!
Однако представитель местной власти только махнул рукой, а может, это была лишь иллюзия летнего марева.
Слегка ткнув колотушкой в лоб дурного дядю Петю, я заставил его морально сломиться, и он затих, не смея даже скосить взгляд в мою сторону.
Я не ожидал, что услышанное окажет на милиционера такое мощное воздействие. «Во истину: знание – сила» – подумал я.
Однако, взглянув на дурного дядю Петю, пилота из районного центра, я почувствовал некоторое беспокойство. Сначала я никак не мог определить источник сомнения, только когда дядя Петя издал протяжный резкий звук, должный быть отрыжкой, и в воздухе отчетливо запахло водкой, я понял, что меня тревожит.
По моим расчетам, гарантией моей безопасности и мной задуманного выступал дурной дядя Петя, пилот из районного центра. Допустим, мы, периодически садясь на дозаправку, долетели до места. Прикрываясь дядей Петей, как щитом, я выдвигаю свои требования. Вопрос в том, на сколько американцы гуманны. А вдруг запас их гуманности не на столько велик, чтобы спасать дурного дядю Петю, пилота из районного центра? С другой стороны, говорят, американцы настолько милосердны, что будут бороться за жизнь даже одного человека. Однако на рядового Райна дурной дядя Петя не тянет даже при очень большом человеколюбии американцев. К тому же иностранный гражданин. Значит, остается известная доля риска. Но я готов к этому.
Вытащив из сумки большую карту мира, я разложил ее на полу салона, включил освещение и еще раз проверил заранее подготовленный маршрут. Мой пилот был деморализован, путь свободен. Пришло время действовать.
Я закрыл глаза и на миг перенесся во времени и пространстве туда, где ждала меня она. Предо мной была Джоди. Нежно сжимая руками ее ладонь, я говорил с ней, символом моей свободы. И она понимала меня. Изученное до миллиметра движение головы чуть вправо; взгляд, малейшие оттенки которого я могу пересказать наизусть; и невысокий, мучительно родной голос, каким могла обладать только она.
Хриплый рев мгновенно разрушил мою реальность. Открыв глаза, я увидел отчаянно машущего кому-то рукой дурного дядю Петю. Быстро шагнув в кабину, я наклонился к стеклу и увидел несущийся по короткой траве поля к самолету желто-синий мотоцикл. На нем восседал, высоко подняв руку с каким-то прибором, представитель местной власти, Иван Иванович, милиционер во втором поколении. Я сунул колотушку в лоб дяде Пете, но, к моему ужасу, это не подействовало. Морально сломленный дурной дядя Петя, пилот из районного центра, обрел вторую жизнь.
– Че, блин, видал? Моя милиция меня стережет!– он хрипло захохотал, косясь, однако, на оружие в моей руке.
Я бросился в салон, вернулся, и, положив колотушку на голову дяде Пете, все же заставил его вжаться в кресло.
– Сиди и не дергайся. – Я надеялся, что мой голос достаточно страшен. – В случае провала, заколочу до смерти сначала тебя, потом себя. Ты меня понял?
Дурной дядя Петя был вторично деморализован.
Я вернулся в салон, приоткрыл дверь и принялся осторожно следить за приближающимся мотоциклом. Радость на лице милиционера Ивана Ивановича беспокоила меня. Описав вокруг самолета широкую дугу, Иван Иванович обнаружил в двери щель и остановился. Прибор оказался переносным радиоприемником, и, сойдя с мотоцикла, представитель местной власти, Иван Иванович, милиционер во втором поколении, смело шагнул к самолету, неся в вытянутых руках радио, словно святой крест. В красноватых мягких тонах вечернего солнца представитель власти Иван Иванович был прекрасен и ужасен. Я невольно приоткрыл дверь шире, завороженный зрелищем. Возле крыла он остановился, посмотрел на часы, потом на меня. Под его торжествующим взглядом я отпрянул в салон и услышал голос.
– Все, прилетели! Сдавайся, террорист!
Я осторожно выглянул из двери, держа на всякий случай колотушку перед собой.
– Отойдите немедленно от самолета,– громко сказал я,– и не делайте глупостей, мы взлетаем!
Милиционер Иван Иванович, не реагируя на мои слова, опустил радио на траву, снова посмотрел на часы и вытянул из приемника тусклую антенну.
– Слушай повторную сводку новостей!– сказал он и включил радио.
Вероятно, передавала местная радиостанция, так как звук был чистый и без помех.
«А теперь коротко о главных событиях дня. «Конкорд», захваченный сегодня утром в Париже в аэропорту Орли неизвестным, в настоящее время пересекает Атлантический океан на пути в Лос-Анджелес. Террорист выдвинул требование. Вот его дословный текст, сказанный по-французски: «Я не причиню пассажирам никакого вреда, если мои условия будут соблюдены. Я хочу встретиться с американской актрисой Джоди Фостер, я большой поклонник ее таланта, и хочу ей сказать об этом лично. Пожалуйста, выполните мое требование, и тогда никто не пострадает». В данный момент власти Лос-Анджелеса связались со знаменитой актрисой для рассмотрения этого варианта. Подробности в следующем выпуске новостей».
Больше я ничего не слышал. Новость оглушила меня. Все рухнуло. Представив скорость «Конкорда», я почувствовал, что безнадежно опоздал. Никогда не прикоснуться мне к руке Джоди, никогда не увидеть такой знакомый, едва заметный поворот головы, никогда она не скажет мне ни одного слова. Моя мечта была уничтожена неизвестным бандитом. Где-то там, за облаками Атлантики, посреди огромного самолета с оружием в руках, под испуганными взглядами десятков пассажиров, он нагло смеялся надо мной. Он посмел разрушить самое дорогое для меня, и пред торжеством пошлости и зла я был бессилен.
Выронив колотушку, я потянул дверь, и шагнул в воздух. Руки Ивана Ивановича мягко приняли меня в свои объятия. Уткнувшись в нагретые летним солнцем мелкие звезды его погона, я тихо заплакал.
|
