- Свободная касса!
И сразу захотелось подойти и сделать заказ. Несколько метров по прямой, и я бы уже стоял возле кассы, но это было глупейшим решением. Подобные действия я совершил пятью минутами раннее до этой уже знакомой до боли фразы. Не успел я обо всем этом подумать, как к стойке уже подошла какая-то грузная дама с вычурно надменным выражением лица и огромной бородавкой. На ней было какое-то нелепое платье в горошек и огромная дамская сумочка. Таких больших сумочек я еще никогда не видел. При желании в ней можно было разместить не только все женские принадлежности, гардероб, но и, как минимум, три Европы или две третьих всего материка Евразия вместе с одним из островов Японии (Хоккайдо или Хонсю), кенгуру и утконосами Австралии и маленьким бюстом Виктора Гюго. Она делала заказ не меньше 3 минут, видно, была очень голодной и решила съесть не меньше 2 бигмаков, большой картошки, парочки хот-догов, большой колы и заесть все это пирожными и опять же большим стаканчиком макфлури или, как минимум, рожком.
Мы сидели за столиком. Нас было трое: Я, Она и Макс. Мы всегда ходим втроем, вот уже больше полугода. Каждый день мы видим друг друга, и пока еще никто никому не надоел. Где угодно шляемся, в кафе ли сидим, или просто слоняемся по городу – нас всегда трое и нам всегда весело. Вот уже неделю как, мы взяли себе за привычку завтракать в Макдональдсе, и делаем всегда это именно в этом Макдональдсе, а не каком-нибудь ином.
- Свободная касса!
И я посмотрел на девушку, известившую нас об этом. Ей очень шла униформа. Да я уверен, что ей пойдет любая одежда, какую бы она на себя ни надела. До того мила она была. Ангельский ребенок. Ей было около18 лет или чуть больше, но выглядела она на 15, максимум шестнадцать. Маленького роста, маленькие ручки, маленькие ножки, все это пробуждало во мне желание быть рядом, желание защищать от любой опасности, ожидающей нас на тернистом пути жизни. Просто какая-то отеческая забота, но нет, вовсе нет, эта была симпатия, это была страсть, если хотите. И хотелось верить, что не сиюминутная. Я любовался ею. Она была куклой, милой-премилой куклой, которая непонятно что делала в этом ужасном заведении, торгующем продукцией «фаст фуда». Голубые глаза, маленький дивный нос, на голове рабочая кепка, прячущая от нас ее изумительные шелковые каштановые волосы. Хотелось взять ее на руки и нести куда-нибудь подальше отсюда, туда, где ничего этого нет, туда, где ничто не может нарушить покой и умиротворение, туда, где бесконечно шумит море и небосклон сливается с его чернеющей водой воедино. Унести туда и никогда не возвращаться…. Она премило улыбалась и постоянно облизывала своим нежным розовеньким язычком пухленькие малиновые губки. Выглядело это очень забавно и трогательно. Мне хотелось прикоснуться к ее губам нежно и так мимолетно, насколько только это возможно, а после страстно и горячо целовать, целовать, целовать ее уста…
- А я говорю - Тарантино всех уделает. –Это был Макс. – У него умопомрачительная стилистика. Ни Скорсезе со своими «Отступниками», ни Куст, ни даже Ким Кидук не смогут с ним конкурировать. Он на три порядка выше их всех вместе взятых.
- Ты напрасно так говоришь. – Она. – Возможно, что Куст и Ким пролетят со своими новинками, но Скорсезе взял Оскара и тут, я думаю, с легкостью потянет гран-при. Тарантино, безусловно, глыба, но ты сам понимаешь, что невозможно мерить кто выше, а кто нет. Это искусство. Здесь у всех полно удач так же, как и провалов, но, тем не менее, эти Канны одни из самых сильных во всей истории фестиваля. А ты как считаешь? – Спросила она меня. Просто недавно мы посмотрели как раз-таки «Отступников» Скорсезе, и все трое находились под впечатлением от фильма. Впечатление оказалось настолько огромным, что мы начали считать себя ценителями искусства и любителями высокого кино. Поэтому, неудивительно, что мы начали обсуждать начавшийся 60 Каннский фестиваль. А то, что из классики мы видели не более трех фильмов, нас абсолютно не пугало. Мы гордились тем, что не посмотрели такие фильмы как, «Жара», «9 рота», «Поцелуй Бабочки», «Андерсен», «300 Спартанцев» и «Отец» по рассказу Платонова. Нам могло завидовать пол страны. Я поглядел на них и произнес:
- А я бы никому не отдавал гран-при. По-моему, глупо это. Столько хороших, столько великих, величайших просто режиссеров, мэтров мирового кинематографа, нельзя решить, к то из них сильнее на данном этапе, это необъективно. – Сказал и тут же вновь посмотрел на девушку, стоящую под табло с перечнем продуктов и цен. Теперь она обслуживала какого-то мужика бомжеватого вида, по всему видимому, отпетого пропойца и прощелыгу. Он заказал жалкий гамбургер и удалился восвояси.
Макс продолжал:
- а я настаиваю на том, что Тарантино – это недоступная высота, это Бог кино, это символ эпохи, это, это, это Дева Мария, в конце концов.
- Кто???? – удивились мы.
- Дева Мария. Богоматерь.
- Ну, ты уже совсем замахнулся, - не соглашалась она, - по мне так Кустурица это самое сильное из того, что есть в режиссуре, но я бы не решилась записывать его в Миссии и петь ему дифирамбы, пребывая в нирване после просмотра его «Время Цыган» и «Папы в командировке». В конце концов, они такие же люди, как и мы все, просто очень талантливые.
Я молчал. Не потому что мне было неинтересно, вовсе нет. Взгляд мой был обращен на плод моего обожания. Я смотрел на нее, и внутри меня что-то щемило, сжималось и кололо, я любовался ею, и мне было так приятно и легко, что хотелось не думать ни о чем, простить Буша младшего за политические неудачи и войну в Ираке, забыть о предстоящей игре Спартака и осознавать лишь то, что есть она, торгующая чизбургерами и картошкой и есть я, влюбленный в нее по уши.
- Не спорь. Куст и в подметки не годится Тарантино. – Макс был просто помешан на нем. Он смотрел «Бешенных псов» 34 раза. – Если ты не признаешь этого я, я – в это время он вскочил на стул и взял в руки перечницу, - я покалечу себя этой перечницей. – И он сделал такое лицо, что не поверить ему было просто невозможно. Макс такой, сказал, что покалечит себя перечницей, значит покалечит.
- О нет, я не выдержу этого, - стала театральничать уже она. Они любили эти игры. Сделав выразительный жест – преподнесенная правая рука ко лбу и откинутая в сторону голова - она выждала паузу, ожидая ответной реакции Макса. Тот был холоден и неприступен. Тогда она продолжала. – Ну, прости ты меня дуру грешную, без образования. Ну, хочешь я встану перед тобой на колени? – И, действительно, встала. И руки сжала, умоляя.
- Согласна ли ты, что Тарантино the best of the Best, презренная??
- Согласна, только не губи себя, пощади меня…
И Макс уже стоял рядом с ней на коленях:
- Будь проклята ты, перечница, - и замахнулся, для броска об пол, но ловко пристроил ее снова на стол.
- Да здравствует Тарантино! Легенда кинематографа и прочее и прочее!!! – И ее рот оказался возле рта Макса, неминуемо последовал поцелуй примирения. Он был настолько долгим, страстным и откровенным, что даже мне (хотя я видел в их исполнении и не такое) стало немного не по себе.
Должен рассказать о нас троих немного подробнее. Сначала мы дружили с ней. Только я и она. Мы любили друг друга, я называл ее своей девушкой, она называла меня своим парнем. Все было прекрасно. Мы не хотели пожениться, поскольку оба терпеть не можем это занудное и уродливое слово брак, но думали, что связь наша продлиться не меньше 30 лет, пока мы не начнем стареть и не разбежимся по миру. Она в Тибет, я – на Ямайку. Так бы и получилось, если бы однажды мы не встретили Макса. Это случилось в одном из супермаркетов нашего достопочтенного города. Макс купил последнюю упаковку спрайта, опередив нас всего на несколько мгновений. Я катил тележку к кассе, а она в это время была в отделе молочных продуктов. Увидев, что Макс лишает нас возможности наслаждаться нашим любимым прохладительным напитком, я кинулся со всех ног, но он уже стоял у кассы, готовый расплатиться за свою покупку. Я окликнул его, попросив повременить с покупкой. Я сказал ему, что если он подождет хотя бы 42 или даже 38 секунд, то ему представится редчайшая возможность познакомиться с одним из самих милых и чудесных созданий, когда-либо топтавших эту старую и омерзительную землю своими шустрыми весенними каблучками. Он согласился и не проиграл. Ровно через сорок две секунды перед нами возникла она. Мы разговорились с Максом и уже на третьей его реплике мы оба знали, что любим его безумно, что это именно то, чего нам с ней не хватало долгое время. Мы пригласили Макса к себе, таким образом, спрайт не ушел от нас, а вместе с этим божественным напитком мы получили и отличного парня и замечательного друга. Так мы и стали этой неразлучной троицей, убивавшей время и безжалостно искоренявшей в себе все остатки великого прошлого.
В тот же день нашим с ней чувствам пришел жирный и однозначный конец. Мы больше не были парой, хотя иногда мы и проводили с ней часок-другой в одной постели, играя в любовные игры и наслаждаясь бесконечными ласками. Но случалось это уже довольно редко раза два-три в месяц, а то и реже. Тоже самое у нее было и с Максом, но это не значило, что она принадлежала мне или Максу. Помимо нас у нее было еще nnое количество парней разного веса, роста, возраста и социального положения. Но ни с кем другим она не проводила столько времени, сколько тратила его нас. Ни с кем из них ей не было хорошо так, как с нами.
У Макса была жена, но он с ней развелся. Развелся ради нее. Но она твердо заявила Максу о том, что не собирается ни за кого замуж, что никогда с не сможет быть с ним, как бы сильно она его ни любила. А любила она его сильно, возможно, даже больше, чем меня. Она чувствовала себя виноватой перед женой Макса, но, тем не менее, переспала с ним в первый же день нашего знакомства, и продолжала делать это и после его развода.
Макс нашел себе новую девушку, но не любил ее. Потому и изменял ей направо и налево. Я же с легкостью менял сексуальных партнерш, решив, что больше ни с одной из миллионов представительниц прекрасного пола у меня не будет серьезных отношений.
Все остальное же время, не касающееся наших индивидуальных любовных приключений, достижений и неудач, мы проводили втроем, бесконечно смеясь, споря о чем-либо, посещая выставки современной живописи, бесцельно и молча бродя по улицам, паркам, прудам или крышам города, сидя дома, смотря фильмы, играя в психологические или ролевые игры, удивляя прохожих своим поведением, высказываниями и непосредственностью и, наконец, распивая свой любимейший спрайт или мартини, под «Рамштайн» или увертюры Шуберта и выдумывая очередной план спасения галактики от надвигающегося метеоритного дождя или новой чумы, пытающейся унести с собой миллиарды человеческих 9граммовых душ. Мир полностью нас устраивал и не был нам в тягость.
И вот они, стоя на коленях, целовались, а я смотрел по сторонам, кто как из посетителей этого кафе, ставшего причиной ожирения и безудержной лени тысяч американских людей, отнесется к их практически аморальным действиям. Хотя ничего аморального они явно не делали, некоторые люди все же недовольно отворачивали свои головы, те, кто помладше, с завистью смотрели на нее и Макса, большинство не обращало на них никакого внимания. Грузная дама с бородавкой на лице, поглощавшая уже второй биг мак, с интересом наблюдала за сценой происходящей за нашим столиком. Она жевала, как тупая грязная свинья, и половина гамбургера вываливалась из ее большого (такого же большого, как она сама) рта, но, не обращая на него никакого внимания, она продолжала пялиться на Макса и нее. Мне стало противно, и я отвернулся. Но рядом с ней лежала ее огромных размеров сумочка, которая и заставила меня снова взглянуть на нее. Я внимательно изучил сумочку, она была коричневого цвета с изображенным на ней солнцем. Солнце было вышито золотисто оранжевыми нитками, а вот лучи его были сделаны из бисера. Сумочка была приоткрыта, и я даже привстал, чтобы разглядеть, что в ней лежит, но узнать этого мне так и не удалось. И тогда я начал сам пытаться придумать, что могла запихнуть туда эта дама с бородавкой и в платье в горошек. Я закрыл глаза, и в голове моей сами собой стали появляться образы. Вот что я увидел.
Раннее утро входило в город. Улицы уже были залиты еще неокрепшим, но уже пригревающим солнцем. Эхом по улицам прокатился собачий лай. В квартире на четвертом этаже спала она – грузная дама, поедавшая биг мак. Она безобразно и бесцеремонно разлеглась на кровати, заняв всю ее площадь, и громко и смачно храпела. Левая ее нога беспрерывно вздрагивала, сама она постоянно ворочалась. А рядом на тумбочке за ней наблюдала голова какого-то ученого. На носу пенсне, взлохмаченная прическа, густая, но аккуратная борода. Он водил глазами из стороны в сторону и постоянно дул на муху, кружившую возле него. Попытки были безрезультатны, муха отлетала на долю секунды и возвращалась обратно.
- Вот я тебя мухобойкой-то. – Грозно произнесла голова и печально добавила, - Чтоб тебя трамвай переехал.
Услышав опасное для себя слово «мухобойка» муха в испуге долетела до окна, а затем стремительно, словно передумав, уселась ученому на нос.
- Ну вот, - вздохнула голова и принялась активнее дуть себе на нос.
- Россия – священная наша держава – прокричал откуда- то приемник. Позывные закончились, наступила тишина, изредка прерываемая жужжанием мухи.
- Лизавета, вставай. Я есть уже хочу - Забеспокоилась голова.
Но Лизавета спала и не хотела просыпаться. Она находилась в священном храме сна, храпела с каждой секундой все громче и активнее и обслюнявила подушку.
- Лизавета, - повторил ученый, - Душенька, проснись, Папусик хочет есть.
- Хрррр… - прозвучал ответ Лизаветы.
- Дура! – сорвалось ругательство с уст ученого. Но обращено оно было к мухе.
- Это кто Дура? – Возмутилась проснувшаяся Лизавета.
- Душенька, да это я на муху, - жалобно пролепетала голова и опустила в низ глаза.
- А ну смотри, мне, а то кормлю тебя, кормлю а толку никакого. Мало того, что туловище не растет, так еще и доброго слова от тебя не услышишь... Сплошные ругательства. Неблагодарный! - И заревела.
Ученый попытался было что-то сказать, но как только он раскрыл рот, в него тут же залетела злополучная муха. Ученый закашлялся, поперхнулся, чихнул, наклонился и начал падать с тумбочки. Но, вскочившая вовремя, Лизавета успела схватить его и поставить на прежнее место.
Спасибо – только и смогла выговорить голова, наблюдая за тем, как муха вылетает из комнаты.
- Горе ты луковое! – Вздохнула Лизавета и вышла вслед за мухой.
- Душенька, я буду суп и второе. – Прокричал ей вдогонку ученый.
Оставшись наедине, голова стала насвистывать арию Кармен из одноименной оперы Бизе.
- Свободная касса! – И ее божественный голос вернул меня обратно к столику, за которым сидел Макс, она и я. Они уже встали с колен и продолжали беседу. Я их не слушал. Мне хотелось подойти к девушке в униформе и украсть ее отсюда, мне хотелось быть с ней рядом. Всегда. Я видел ее глаза. Голубые озера, небо, земля из космоса и что-то еще, имеющее тот же оттенок и в подметки им не годятся, все эти романтические образы и описания – младенческий лепет по сравнению с ЕЕ глазами. Они были, как первый снег, как свет фонаря, пронзающий тьму, как бутылка ледяного спрайта в знойную безветренную погоду. Я таял в них. Я, такой большой и взрослый, таял в ее маленьких еще практически детских глазах. Детских. Но сколько грусти в них было, сколько печали и вселенского уныния. Ей не хотелось тут работать. Она была достойна большего.
- Было бы у меня 70 оскаров, я бы все их, не задумываясь, отдал Тарантино. – Макс. - Только Тарантино, Виват Квентин!!!
- Согласна, согласна, согласна, но …
- Никаких но. – Макс снова покорил стул и тут же слез. Перечница была у меня в руках, и я катал ее по столу.
- Отдай мне перечницу.
- Не отдам. Она мне самому нужна.
- Зачем тебе перечница? – Возмутился Макс.
- Затем, зачем же и всем, чтобы перчить. – Хладнокровно ответил я и стал перчить остатки картошки фри. Макс обиженно сел на стул, насупился и замолчал. Но ненадолго. Потому что она вновь почувствовала прилив страсти к изумительному Максу, и они опять стали лобызаться, активно двигая челюстями. Я почувствовал себя неуютно и начал вертеть головой из стороны в сторону.
- Свободная касса! – Нет, это была не она.
Взгляд мой остановился на рыжем веснушчатом мальчугане. Боже, сколько было у него веснушек!?! Он, похоже, весь состоял из этих коричневатых бледных и ярких пятнышек. Он не забивал свой желудок американскими безвкусными булочками или мороженым, как делали это все окружающие его люди. Он стоял перед столиком и преданными глазами смотрел на мамашу, похожую на Джулию Робертс, певицу Бьорк и Валентину Терешкову 30 летней давности в одном флаконе. Мамаша довольно улыбалась, поедая пирожное и запивая его колой из трубочки так, что та безобразно хрюкала и урчала. Мальчуган что-то восторженно рассказывал, мамаша одобрительно кивала. Я вслушался и разобрал знакомые и практически родные для меня строчки из кинофильма «Брат 2». Вот что читал малыш:
Я узнал, что у меня,
Есть огромная семья:
И тропинка, и лесок,
В поле каждый колосок,
Речка, небо голубое –
Это все мое, родное.
Это Родина моя –
Всех люблю на свете я.
Закончив чтение, мальчуган подбежал к мамаше и горячо обнял ее. Мамаша погладила его по голове и усадила на стул. Она протянула ему картофелину, и он довольный начал грызть ее, болтая своими короткими ногами.
- я придумала! – Она. Дернула меня за рукав, чтобы я не отвлекался и смог оценить по достоинству ее гениальную идею. – Макс будет Чарли Шинном, ты будешь Хью Грантом, а я Кэмерон Диаз, мы пойдем сниматься в массовку на «Мосфильм». То-то они удивятся там – такого звездного состава в массовой сцене ни в одном фильме мира не было. Здорово?
Но я думал о другом, а Макса не было рядом. Он пошел отлить, опорожниться, пописать, если хотите. Поэтому идея осталась незамеченной, отчего она больно ущипнула меня и пнула носком красной туфли по лодыжке. Я не сопротивлялся. Больше она не дралась.
- Курить хочется. – Я не ответил. Она замолчала и стала водить трубочкой по опустевшему бумажному стаканчику. Вскоре вернулся Макс, повеселевший и разминающий на ходу суставы. Она тут же начала жаловаться на меня и рассказывать свою изумительную мысль, которую Макс оценил на все сто сорок четыре процента.
Я же вновь наблюдал за дамой с бородавкой. Она склонилась над сумочкой, будто что-то там искала, а второй рукой держала огрызок жалкого хот-дога, которым она набивала свой огромный рот минутой ранее. Мои глаза закрылись, и я уже листал продолжение предыдущей картины.
Голова ученого спала. Рядом с тумбочкой стояла та самая сумка Лизаветы, которая сидя на кровати, натягивала на себя фиолетовые чулки. Чулки были испачканы. Лизавету это нисколько не смутило. Она равнодушно нацепила их на ноги, встала, расправила волны на слегка измявшемся платье в горошек, влезла не без труда в туфли и подошла к тумбочке. Поместив, голову в стеклянный колпак, она засунула ее в сумку, поставила сумку на кровать, открыла шкаф, стала беспорядочно и взволнованно в нем рыться. Вытащив оттуда большую красочную шкатулку, флаг СССР и 4 пластинки, Лизавета разместила их рядом с ученым, после покидала в сумочку всевозможные лаки, туши, губнушки, карандаши и прочие женские принадлежности, телефон, новый роман Акунина, 4 упаковки глицина, белый халат и клизму, и только после этого захлопнула ее и вышла в коридор.
В коридоре ее встретил Николай Васильевич Гоголь. Он зыркнул орлиным взглядом, расправил усы и, вместо «Здравствуй, дорогуша» или «Приветствую тебя, Лизавета!», что есть мочи закричал: «Ах, какой сюжетец!». Лизавета никак не прореагировала на классика, она попыталась пройти мимо, но Гоголь, почесав свой выдающийся нос и повторив предыдущую фразу «Ах, какой сюжетец!», набросился на нее и попытался ласкать ее могучее полное тело. Лизавета не сопротивлялась, ее бородавка восторженно подпрыгивала, а глаза смотрели с восхищением на писателя. Тот бесконечно повторял: «Ах, какой сюжетец!» и торопливо пробегался пальцами по ее спине и бедрам так, будто играл на фортепиано. Лизавета блаженно ойкала и удовлетворенно стонала, Гоголь вторил ей все тот же «Ах, какой сюжетец!». Он уже нащупал застежку ее лифа, отчего даме стало неописуемо хорошо, но почему-то не стал расстегивать ее. Он резко отстранился от Лизаветы, принял позу закрытого человека и со словами «Что-то я сегодня накалдырился не по-человечески. Ух., я дал. Пойду прилягу!» вскарабкался на стену и влез в рамку, застыв с изображенным на лице величием и неподкупностью. Оставшись одна, Лизавета едва заметным движением поправила прическу и влетела обратно в комнату. Она схватила сумочку, при этом на лице ее не отобразилось ни грамма чувств. Сплошное хладнокровие. Сумочка была тяжелой, но она не подала виду и стремительно вышла из комнаты, заперев ее, дважды повернувши в замочной скважине ключ.
Далее мозг мой отказался рисовать какие-либо образы. Сплошная темнота. Я открыл глаза. Макс и она сидели рядом и внимательно изучали меня, как будто видели меня впервые.
- Что? – Вопросительно уставился на них я.
- Ты пугаешь нас. – Ответила она. – Все время молчишь, будто не хочешь с нами разговаривать, закрываешь глаза, улыбаясь при этом, как ненормальный. Может быть ты болен?? Может, стоит обратиться к доктору?
- Со мной все в порядке. Я здоров, как буйвол, хоть завтра в лесорубы. – Успокоил я ее.
- Свободная касса! – прозвучала уже любимая мною фраза. И я снова увидел ее печальные голубые глаза.
Проследив за моим взглядом, Макс и она заметили девушку в униформе.
- Ты что втрескался в эту дрянную девчонку? – Поинтересовалась она.
- Она не дрянная, она безумно милая, и очень мне нравится. Да, возможно, я втрескался.
- Фи, как глупо. Повелся, как настоящий зануда. Я всегда предполагала, что в тебе полного этой дешевой никчемной заурядности.
- Да ладно ты, брось, - вступился за меня Макс, - по-моему, очень даже ничего принцесска. Смазливенькая и сиськи есть. Уверен, с ней можно было бы обсудить Маркеса или Бергмана после пылкого соития или во время чашечки утреннего кофе. Полагаю, что сам Тарантиныч с легкостью вкинул бы ей пару бревен, будь он свободен от съемок и пресс-конференций, а она поблизости.
Она прыснула, плохо скрывая свой смех, и взяла Макса за руку.
- У нее удивительные глаза… - протянул я и хотел уже встать.
- Да нет, я серьезно, - продолжил Макс. – Премилая девочка. Мне тоже очень понравилась. Черт возьми, да я бы сходил с ней на свидание и, может быть, даже написал для нее стихи. Только я не поэт и не умею писать стихи.
- Я тоже – печально согласился я.
- Ну, раз так, то мне она тоже симпатична, хотя мне больше нравится Анджелина Джоли, ну на худой конец Дженифер Энистон.
- Придумал! – Воскликнул Макс. – А почему бы нам не поспорить, кто первый из нас с тобой познакомится с ней, пригласит ее на свидание, а главное то, с кем она пойдет. Кому отдаст свое предпочтение?
- Идет! – Не задумываясь ответил я. Мы сжали руки, готовясь к тому, что она разобьет наш спор. Но не тут-то было.
- Стоп! – Заявила она. – А я что в пролете? Нет уж. Я тоже хочу участвовать в споре. Да я уделаю вас в пух. Никто не устоит против моего обаяния. – Сказала и улыбнулась так, что сразу же захотелось подойти и ласкать ее вечность. Макс вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами.
- А что поделаешь? Думаешь. Ей возможно отказать?
- Нет. – Согласился со мной Макс. – По рукам! На что спорим?
- Проигравший выгуливает и моет мою Кармелиту – Уверенно заявила она. Мы не стали возражать.
И тут я вновь заметил, как дама возится со своей сумочкой. На ее столе уже почти не осталось еды, но вот остатки ее, как мне показалось, она собирала и аккуратно клала в сумочку, из которой доносилось мерное и сладкое чавканье. Затем прозвучал жалобный голос :»Водички бы мне, Лизавета». Дама поднесла стакан с колой к сумочке. Урчание. Голос :»Спасибо большое, Лизавета!». Дама захлопнула сумочку и поспешно удалилась. Хотел ей крикнуть что-то во след, но не смог придумать ничего достойного. Пришлось молча проводить ее взглядом до двери.
- Ну, что, кто первым пойдет? Уступите даме место?
- Нет! – В один голос вскрикнули мы с Максом. Решили бросить жребий. Выпал мне. Перекрестившись, я пошел к стойке, ожидая, когда освободится очередь.
- Свободная касса!
И вот уже я стоял перед ней. Моя милая, моя удивительная кукла! Ангел мой, ты подобна вечности. Она вопросительно смотрела на меня, ожидая моего заказа. А я стоял, как истукан и ни слова не мог произнести. Я не знал как начать, сделать ли ей комплимент, познакомиться или сразу огорошить ее предложением вечером сходить куда-нибудь. В голове стремительно сменяли друг друга мысли, но верного решения принять так и не удавалось. Она терпеливо ждала и улыбалась. От этого мне стало еще более неловко, я почувствовал себя 7 летним мальчишкой, которого случайно толкнули на стоявшую возле него ровесницу, и вот они столкнулись, почувствовали неловкость и так и стоят сцепившись и не произнося ни слова.
- Что будете кушать? – Поинтересовалась она, и я, наконец, смог выдавить из себя:
- 3 Чизбургера и колу. Три.
- Большие, средние, маленькие стаканчики?
- Средние.
- Спасибо за выбор. – Но я уже ее не слышал. Я был в шаге от обморока. «Ну же, ну же, спроси ее» - клокотало у меня внутри но, я молчал, продолжая смотреть, как она улыбалась, хотя глаза ее по-прежнему были печальны. – Приятного аппетита. – И я уже шел к нашему столику с подносом в руках.
Она и Макс восторженно прореагировали известие о моем поражении.
- Эх, ты, - потешался надо мной Макс, - а еще в школьном театре Ромео играл. «Нет повести печальнее на свете» и так далее.
Я сидел, понуро опустив, голову.
- Да не переживай ты. – Теперь она. – с кем не бывает. На вот, лучше скушай чизбургер. Зря что ль заказывал?
- Не хочу. - Пробурчал я и отодвинул в сторону бургер.
- Не желайте мне удачи, обойдусь. – Пропел Макс и направился к стойке. И умел же он все-таки обольщать, собака. Через пару мгновений уже, девушка весело хохотала, а Макс с невинным, но очень забавным выражением лица, рассказывал ей о чем-то, вольготно размахивая руками. Через минуту он вернулся с подносом в руках и кислым выражением лица. На подносе лежал рожок.
- Вероника. 18 лет. 2 –ой размер. Любит Шекспира, кошечек и лошадок. Парень футболист. К Тарантино равнодушна. Дура. – Печально доложил Макс. - На свидание не приглашал. Купил рожок.
Он сел за столик, и начал кусать этот треклятый рожок. Она торжествовала. Победить у нее, возможно, не получится, но, по крайней мере, и мы не добились никакого успеха.
- Мальчики, ждите меня, - ухмыльнулась она, - я скоро. - И зацокала.
Сколько она беседовало с Вероникой- сказать не осмелюсь. Может быть, всего несколько секунд, а может быть не меньше четверти часа, по крайней мере мне казалось, что прошла вечность, которая поглотила меня и не хотела выпускать обратно. Мы с Максом печально глядели друг на друга и ели. Я свой чизбургер, он мороженое. Повсюду шумели люди, но мне уже не было до них никакого дела. У нее был парень. Конечно, это неприятно, но это были мелочи по сравнению с тем, как я облажался. Навряд ли бы она пошла на свидание с таким неудачником. От этого стало еще противнее, и я с горя выпил всю колу.
Наконец, она вернулась.
- Не благодари, - сказала она мне, - сегодня в семь вы встречаетесь у Фонтанки. Пожалела тебя по старой дружбе, расписала, как непревзойденного мачо и короля рок-н-ролла великого Элвиса. Только вечером не облажайся. Она сказала, что ты милый, надеюсь, у вас все получится.
Она! Мне снова захотелось жить! Я вскочил обнял ее и хотел уже расцеловать ее всю с ног до головы.
- Идиот, она же видит все. На улице нацелуемся.
Макс вскочил на стул и громко воскликнул.
- Даешь Тарантино в народные массы!
Макдональдс уже был битком набит людьми, которые жили дышали, ходили так же. Как и мы, но я глядел на нее. Моя милая, моя замечательная Вероника. В семь на Фонтанке! Буду ждать.
Мы уходили оттуда. Последнее, что я услышал было:
-Свободная касса!
Она снова облизнула язычком свои пухленькие губки. В ее глазах отражался свет электрических ламп. Они были грустны. Мне хотелось ее украсть, мне хотелось ее унести из этого ужасного места. Мы вышли.
21. 05. 2007 г.
ЗЫ: Спасибо Мураками
А. О.: Я, она, Макс, нам было весело когда-то………
21.05. 2007 г.
|
