***
Не люблю самолеты, но это единственный способ за минимальное количество времени покрыть максимальное пространство. А от аэропорта шестьдесят километров в автобусе, до поселка городского типа со странным названием – Ярыжки. Там живет моя мама…
Автобус прыгает на ухабинах, пассажиры подпрыгивают в такт и так же скачут мысли в моей голове. Зачем я еду? В моей душе страх, что мать не узнает ребенка, которого не видела двадцать девять лет. В том, что я узнаю ее, я не сомневаюсь. Женщина, давшая мне жизнь не может измениться настолько, что б стать неузнаваемой для собственной дочери. Я почувствую, я не ошибусь. И время, покрывшее морщинками ее лицо – не показатель. У меня была только одна фотография, где она вместе с моим отцом еще до моего рождения. Но я узнаю ее, как бы она не изменилась… Сколько лет ей сейчас, я не знаю даже этого. Ничего, кроме девичьей фамилии, имени и отчества…
Вот и остановка. От остановки налево, четвертый дом. Останавливаюсь у калитки с номером 12. Окидываю взглядом ухоженный дворик, сад, и старый дом на две квартиры. В какой то из них…
Звать хозяев глупо, поэтому просто стою и жду. На что надеясь?
Открывается одна из дверей, выпуская стройную женщину с полным тазом белья в руках. Мало ли кто стоит у двора? Поэтому она не замечает меня, дотягивается до бельевых веревок и начинает развешивать мокрые вещи. А я даже со спины узнала бы ее из тысячи других. Меня замечает мальчик, лет шести, с радостным визгом он бежит через двор, открывает калитку и подпрыгивая, пытается ухватить меня за шею. Опускаю сумку и подхватываю на руки легкое тельце, так доверчиво прижавшееся к моей груди.
-Мама! – кричит мальчик. – Смотри, кто пришел!
Женщина оборачивается, пристально смотрит на меня, и выстиранное белье падает из рук на траву. Потом делает нерешительные шаги мне на встречу, с тревогой оглядываясь на дом. И пока она преодолевает несчастные десять метров, я понимаю, что она боится. Боится, что меня увидит из окна ее муж, который не имеет обо мне ни малейшего понятия. Мне не больно, нет, но грустно безмерно, я была готова и к такому варианту.
Она замирает напротив, если я протяну руку, могу коснуться ее седых волос. Но вместо этого, я опускаю ребенка на землю.
-Иди в дом, Ваня, - говорит она.
Мальчик оглядывается на меня, я улыбаюсь и он послушно отступает под взглядом матери.
Она молчит. А я смотрю на нее, смотрю так, что б запомнить на всю жизнь…
-Ты… - выдыхает она. И снова тревожный взгляд в сторону дома.
Я понимаю, что если не уйду сейчас, ей предстоит тяжелое объяснение со своим мужем. Ее жизнь и так не сахар и я уже жалею, что поддалась искушению увидеть ее.
-Не бойтесь, я уже ухожу…
-Но как… Зачем?
-Я просто хотела увидеть вас, мама, хотела сказать, что папа умер в девяносто восьмом… Хотела сказать, что я не осуждаю и не виню…
Я замолкаю, потому, что в дверях появляется мужчина. Он смотрит на нас из-под ладони.
-Анька, кто там?
Мать сжимается, бросая на меня умоляющий взгляд.
-Я из родительского комитета. – Произношу я. – Вот собираю деньги на ремонт класса.
-Да где ж им взяться, деньгам? – возмущается мужчина. - У меня что ж, печатный станок дома? Да еще и лоботряс в школу пошел, тетради, учебники… Что вы себе там думаете? Альке уже четырнадцать, здоровая деваха, работать пора, да отцу с матерью помогать, а не просиживать задницу за партой! Да и последний год она в вашей школе, за что деньги то?
-Вот и я говорю, что не за что, - соглашаюсь я. – Поэтому и пришла.
-Да? - не верит мужчина. – Смотри, Анька, я не дам ни копейки!
Он хлопает дверью и исчезает в доме, а я подхватываю с земли сумку.
-Вот – в моем кошельке шестьсот долларов, остатки гонорара от издательства за первую книгу. – Возьмите, только так, что б он не знал…
Мать прячет деньги за пазуху.
-Я пойду, - говорю я. – У меня автобус…
Она кивает и глотает слезы. Я поворачиваюсь и бреду прочь, от этих глаз, от этой женщины, которая будучи мне матерью тем не менее совершенно чужая… затравленная, принесшая себя в жертву ради стабильности и хоть какой-то определенности. Давно… Очень давно… Столько лет, сколько моей младшей сестре, Алине, стоила ли эта жертва такой старости? Она стоит у калитки и смотрит мне в след. И я сгибаюсь под этим взглядом. Такое ощущение, что сумка весит целую тонну…
Хотя я и не рассчитывала на другой прием. И мне жаль…
Автобус будет только через час, и чтоб не стоять в опасной близости, я решаю, что пойду пешком до следующей остановки. Если не ошибаюсь – километра два – два с половиной. В крайнем случае, водитель пойдет обратным рейсом, узнает меня и остановится.
Метров через триста меня догоняет ее окрик. Оборачиваюсь. Она бежит за мной, платок сбился на бок и длинные седые волосы змеями взлетают над головой. Она замирает в метре от меня, губы дрожат, глаза, выцветшие от времени, умоляют. Делаю шаг на встречу.
-Прости, дочка, прости…
Ее руки обнимают мои плечи, и первый раз в жизни я покою голову на материнской груди. Теперь я хоть буду знать, что несут в себе материнские руки. Мне так ее не хватало всю жизнь… бесконечную… неимоверно пустую. Мне так о многом хотелось поплакаться тебе, мама, но… Я уже переросла возраст слез…
-Я давно простила. Да и не винила, наверное, никогда…
Я отстраняюсь, глажу ее волосы, а она пытается поцеловать мою ладонь.
-Не плачьте, мама, не надо…
Мы стоим, обнявшись, без слов, пока подошедший автобус не мигнет фарами, призывая, торопя. И я, поцелуя ее заплаканные глаза, суну в руку бумажку с Димкиным адресом, на всякий случай.
И всю дорогу до аэропорта буду смотреть в пыльное стекло, запоминая навсегда ссутуленную тяжким бременем фигурку. Напишет ли? Я не знаю…
|
