Отдав дань восхищения всем девяти музам я решила остаться с одной из них, музой памяти, она же муза забвения. Искусство составления воспоминания похоже на искусство составления икебаны. Нужно лишь научиться переплавить жгучую боль в изящную статуэтку, засушить живые чувства словно экзотические цветы.
Урок первый.
За окном студенческого общежития цветет моя двадцать первая весна. Мы с подружкой, поджав ноги сидим на кровати с панцирной сеткой и самозабвенно сплетничаем. Обсуждаются в основном поклонники, которых вдруг стало много и
совершенно непонятно как распределять их на пять вечеров и два выходных дня недели. Но что-то смущает меня, какая-то неподвижная точка во взгляде подруги: - Ты знаешь,- Леночка делает паузу,- Леша умер.
- Что? Нет! Этого не может быть. Ты шутишь?
- Правда. Ребята решили не говорить тебе. Та его девочка была на похоронах и очень кричала. Все из-за нее, она пошла плавать в непогоду, он успел ее спасти, а сам... Спасатели нашли его в озере через два часа.
На милой Ленкиной мордашке сложная игра чувств - печаль и жесткое любопытство, с каким издревле люди наблюдают за исполнением приговора. Замираю, становится холодно, ощущаю лишь какие-то горячие точки на щеках, плечах, груди. Это его поцелуи. Этого не может быть, его поцелуи еще не остыли на мой коже, еще греют. Дожидаюсь когда Леночка уходит и приступаю к первому уроку в постижении искусства составления воспоминания.
–Тихо, тихо, нельзя плакать, шелковые лепестки могут осыпаться, эти темно-красные розочки на моем теле. Осторожно снимаю цветы с плеч и укладываю в хрустальную шкатулку, вот еще один пониже уха, и на ресницах, и на краешке губ. Что же еще я положу в мою шкатулку? Медленный танец с новогодней дискотеки на первом этаже общежития теплофака. – Объявляеться танец для любимой девушки! Леша подходит ко мне, словно перышко подхватывет на руки мои пятьдесят семь килограмм. Да, этот медленный танец у него на руках я положу тоже. И еще по бабьи сгорбленные плечи той другой девочки в углу танцзала. Надо уметь забывать. Надо уметь уступать любимих. Если бы я тогда уступила...
Урок второй.
Знаете ли вы как это здорово - вырваться к Черному морю из города, который больше шести месяцев в году упрятан под снегом. Мне почти двадцать три. Я одна. Сочи залит солнцем и флиртом. Весь пансионат флиртует со мной, и соседний санаторий имени Дзержинского, населенный какими-то непривычно-подтянутыми с холодными стеклянными глазами мужчинами, тоже флиртует со мной. И весь курортный город сошел с ума от моей пышной, цветастой, чуть пониже спины, юбки. Почти две недели упиваюсь солнцем, морем и восхищенными взглядами на пляже. Однажды утром, встав с кровати едва не падаю. Пространство искривляется, ломается, я натыкаюсь на острые углы физической тоски по моему, оставленному на севере, другу. В билетной кассе билетов нет в приципе, но есть один- для меня, и на сегодня. Вбегаю в телефонную будку: - Я вылетаю через четыре часа. Рейс номер 3220. После паузы его сорвавшийся голос: - Через четыре и еше три часа полет. Буду встречать в аэропорту. Родители уехали на дачу.
Бросаю вещи в сумку, не складывая и вот я уже в сочинском аэропорту, но что делать здесь за три часа до вылета. Пространство продолжает сжиматься и из него начинает потихоньку вытекать воздух. Минуя вход за входом, бегу вдоль белого низкого здания аэропорта и вдруг гундосый голос объявляет: - Пассажиры до Новосибирска рейса 20.00 могут улететь рейсом 17.00. По наклонной плоскости скатываюсь к трапу, который уже начинают откатывать от самолета. Слушаю длинные гудки в телефонной трубке в пустом ночном новосибирском аэропорту. Почему он не отвечает? Ему еще рано выходить из дома, что бы встретить меня. Что делать? Ехать к нему, к себе или ждать в аэропорту. Счет начинает идти на минуты. Да, не забыть надеть красную кофту и положить крем цвета загара, чтобы подчеркнуть блеск глаз. Хотя от сине-зеленых вспышек моих глаз и так бъет током редких сонно-слоняющихся пассажиров. Делаю круг по аэропорту, звоню, еще круг, еще звоню. Где он!? Телефонная будка начинает складываться наподобие карточного домика, выскакиваю, мне навстречу бежит еще один сумашедщий. – Ты!! Время и пространство замирают, перемешиваются, и начинают бешенно вращаться, оставляя нас на дне переливающейся сияющей воронки. Восходящие и нисходящие потоки счастья омывают нас.
Тихо, тихо. Я бережно беру эту переливающуюся голубым и розовым, продолжающую вращаться центрифугу с двумя сжавщимися в одну точками, внутри. И осторожно ставлю в расписной ящичек. Что еще я положу туда? Полуночный фильм по телевизору, почти без слов, без актеров, только море, песок, солнце и странная японская музыка. И еще его длинные смуглые пальцы на мой золотисто-лимонной от загара, коже.
Урок третий.
Обожаю старые улочки северного Тель Авива. Нет не те новые, до отупения сытые и ухоженные районы. Люблю бродить между старых уродливых четырехэтажных коробок, утопающих в роскошных зеленых кронах. Бесчисленные переулки, загадочные маленькие парки, разбитые в память о людях мечтавших о земле обетованной. Иногда, когда умирает пожилой человек, его дети или просто друзья, освобождая квартиру, выносят на улицу все что не жаль выбросить, но что еще может пригодиться кому-нибудь. Старая мебель, какие-то полочки, цветочные горшки, черно-белые фотографии, книги. Я стою возле такой кучи книг и втягивая ноздрями воздух, нюхом старого книжного червя пытаюсь определить –найду ли здесь что-нибудь интересненькое. Книги старые, на немецком, английском, французском, иврите, идиш. Но к моему разочарованию почти все на одну тему – судебная психология и криминалистика. Продолжаю перебирать книги и фантазировать, представляя себе рафинированного европейца, блестяще образованного, высокого, с худым породистым лицом и манерами Шерлока Холмса. Откуда он приехал? Кем работал ? Был ли счастлив здесь? И вдруг замечаю потрепанную тонкую книжку в мягкой обложке, шестидесятых-семидесятых годов издания, нюх книгочея подсказывает, посредственно написанную. Книга на русском. Название – Возвращение в Россию. Мои ладони разжимаются, хрустальные шарики рассыпаясь, с тоньчайшим звоном прыгают по кирпичикам мощеного тротуара, вызванивая сладчайшую мелодию:
Нос-таль-гия........но-сталь-ги-я.......но-стальг-и-я.....
Нагибаюсь за каждым хрупким шариком, тщательно завернув в цветную папиросную бумагу, осторожно укладываю в берестяную коробочку. Туда же книжку, солнечные лучи пробивающиеся через крону старого дерева, мощеный тротуар и чужую, неожиданно ставшую моей боль.
О, искусство составления воспоминания, такое же сладкое и изысканное как искусство составления икебаны. |
