В родном дворе.
В родном дворе в снежки играли дети.
Для них игра – есть форма бытия.
И от улыбок детских двор был светел.
Вот так, когда – то, в снег играл и я.
И как они резвился я беспечно.
Дни напролёт, ещё был тот пострел.
К беде ль, иль к радости, но время скоротечно.
Я не заметил сам, как повзрослел.
Служить сынов Отчизна призывает.
Я не косил, я выполнил свой долг.
Ребята служат, с ними так бывает.
Так я попал в Афган, в десантный полк.
И духов я ни сколько не боялся.
А если ездил - только на броне.
А в остальном ни в чём не отличался.
В полку бойцов как я, ну тысячи две.
И вот уже мой «дембель» мне маячил.
Я под Газни четвёртый взял Коран.
А напоследок дали нам задачу,
Из Пакистана встретить караван.
Мы шли след – вслед цепочкой горной трудной.
Свою судьбу не зная наперёд.
Но в тишине вдруг трассера сверкнули.
Огонь по нам открыл душманский дзот.
И гром гремел, «трекляты» пусть все войны.
На духов весь растратил я комплект.
«Малёк» курнув, я стал менять обойму.
Потом хлопок и пламя яркий всплеск.
Тупая боль, какие ж тут частушки.
Вот он, какой был мой последний бой.
Забрали нас попутные «вертушки».
Кто с чем лежал, я с рваною ногой.
Ну, а потом, в Кабульском медсанбате
Как быть со мной, всё думали врачи.
А как – то раз меня проведал «батя».
«За наш тот бой твой орден - получи».
Палаты белые, все в белом тихий ужас.
Сестрички добрые, как мил весь белый свет.
С одной ногой, кому такой я нужен?
Мне стал не мил цвет снега – белый цвет.
Протез мне жал, култыжку в кровь мочалил.
От костылей под мыжками – синяк.
Как говорят, лиха беда – начало.
Я начал жизнь практичкески с ноля.
С Афган пришёл, в квартире коммунальной,
Я – сирота, ещё одна семья.
Соседи славились характером скандальным.
Ну, никакого, слышь, практически житья.
С утра вино, а к вечеру портвейны.
Такой «расклад», ну явно не по мне.
Со страшной силой пили они зелье.
Всё дело шло фактически к войне.
Я всё терпел, сносил все оскорбленья.
И видит Бог, не думал я встревать.
Не ангел я, окончилось терпенье.
Так, «перетак» про папу и про мать.
Я их, «подонков» паклей рвал на части.
Кровь, зубы, шерсть, два сломанных ребра.
Звонили в «скорую», в ближайшей медсанчасти
Видали виды, но такое вот - едва.
Потом был суд, и дали срок - условно.
И без того, учли не сладко мне.
А те друзья, ну, затаились словно.
Тут началось такое, будто - бы во сне.
А просто мне Наташку «подогнали».
Они продумали детально всё, «тип – топ».
Чтоб узы брачные с Натальей завязались.
Затем, чтоб мне заказан был бы гроб.
Случайно, вечером мы в лифте оказались.
Так, невзначай к подружке забрела.
И улыбалась мне, глаза её искрились.
Ну «охмурила», вокруг пальца обвела.
Тем, кто не понял, я подробно обьясняю,
Хотя Наташку я, не скрою, полюбил.
Мы даже в церкви с ней под Новый год венчались.
Я обожал её, её боготворил.
И поначалу шло всё как пол нотам.
Законный муж теперь я – не жених.
Но начались задержки на работе
И пелена упала с глаз моих
А если коротко, то цель сего меневра,
Из рук моих жилплощадь отобрать.
Тут про прописку моя пташечка запела,
Всё реже милая готовила кроавать.
А время шло, отметку о прописке
Наталья всё ж сумела получить.
О «комеди фенита ля» как в сказке,
За малым шло – лишь жизнь мою сгубить.
И как тут быть? Такая простокваша.
Я во дворе встречаю всех троих.
А среди них моя жена - Наташа.
К чему слова всё ясно и без них.
И я решил: пусть будет то, что будет.
Хоть одного, но точно положу.
Один из них , что «правду матку» рубит,
Мне так сказал: «Послушай что скажу».
Ты собирай скорей свои монатки.
Чего ты ждёшь? Ты тратишь время зря.
С таких парней ты знаешь, взятки гладки.
На всё про всё мне не дали и дня.
И я ушёл как будто бы из плена.
С Наташкой – всё, ей бог теперь судья.
Мне с этих пор лишь улица подруга.
Да только два лишь, верных костыля.
Ну, а теперь подходим к основному.
В прологе я всё ясно изложил.
В итоге, я забыл дорогу к дому.
И у дружка недели две прожил.
А у него жена и две дочурки.
Ему чужих проблем не занимать.
Жена в сердцах рычала как овчарка.
И я ушёл, не стал я донимать
Бог весть куда я шёл, ну сам не знаю.
Так к коммунизму шёл весь наш народ.
Ещё чуток и доберусь до краю.
Мне намекнули – шёл бы ты в приход.
Обиды боль в душе превозмогая,
Туда, сюда бродил я аж три дня.
Что ел, где спал, я сам того не знаю.
К тому ж в кармане пусто – ни копья.
У Храма я случайно оказался,
Все эти дни изрядно попостясь.
«Был человек теперь я - бомж остался»
- подумал я и стал курить стрелять.
Но как назло никто не попадался.
Старушки две, да несколько бомжей.
И, наконец, я всё таки дождался,
Остановил парнишку у дверей
Друг, погоди, прости, что обращаюсь.
Сам посмотри, да, что тут говорить.
Я третий день питаюсь только чаем.
Послушай, брат, ну, дай хоть покурить.
И с головы до ног меня измерив,
Сказал он мне, что тоже намели.
Что здесь «голяк», меня он в том заверил,
И что б «свалил» пока не «замели».
Что здесь «бомжи» жируют, аж припухли.
И что от них мне может быть скандал.
Давно твои мол «подники» протухли,
А закурить мне всё ж таки он дал.
И понял я, вдыхая дым табачный.
Зарёкся зря видать я от сумы.
Кому нужна такая жизнь собачья.
Мне никогда не вырваться из тьмы.
Зима, мороз, такая безнадёга.
Храм « Всех Святых» - спасительным венцом.
На чужака бомжи косились строго,
«Но не уйду» - решил в конце концов.
А люди шли, и медленно струилась,
Людских судеб нетленная река.
Лишь иногда монетой серебрилась,
В счёт нищеты, замёрзшая рука.
Прости, меня родная, слышишь, Мама.
За всё прошу, пожалуйста, прости.
Я знаю сам, что «гад»последний, самый.
Иду молясь, чтоб милости просить.
Родная, слышишь, стал я инвалидом.
Я пролил кровь не в драке – на войне.
Кто виноват, что стал я «неликвидным»,
Быть может тот, кто восседал в Кремле?
Но ты молчишь, ты вряд ли мне ответишь,
Простив меня, ты к сердцу не прижмёшь.
« О, белый свет, здесь больше мне ни светит».
Душа кричит, ей больно сердце жжёт.
И я стоял, я ждал закрытья церкви.
Стакан воды, да с булкой натощак.
Ну, а когда огни лампад потухли,
В руках моих скопился весь «общак».
Я первый раз сегодня был при деле.
За всё, про всё мне жаловаться – грех.
«Бомжи», так те от злости чуть не сели.
Сегодня мне фортило - больше всех.
Потом они ко мне гонца прислали:
- «Гони лаве в наш бомжевский котёл.
- А нет так, в раз рога поотшибаем.
- Всё до копья гони, ты слышь, козёл.
Окинув взглядом, их человек так восемь
Пред ними я совсем не оробел.
И «гнать пургу» их, мол, ни кто не просит.
Тут начался ну полный «беспредел».
Да, тут такое, братцы закружилось.
И я свалился как – то, весь обмяк.
Ещё б чуть – чуть, ведь насмерть бы забили.
И без того я стал сплошной синяк.
Всё, хватит, ша! Объелись «марафету»?
Того кто пал – не бьют! Ведь – «западло».
То грозный окрик был «авторетета».
- Что навалились все на одного?
«Послушай, эй, ты как здесь оказался?
Тебя здесь вижу точно в первый раз.
Ну, ты и «лох», иллюзий напитался?
Не прячь «пельмени» - слушай мой рассказ.
Мы здесь живём, Москва нас будто – нянчит.
Как «на часах» у Храма «Всех Святых».
Стоим с утра и мелочь тихо клянчим,
Ведь бизнес сей у Храмов – высший шик.
Но к Алтарю Отцы нас не пускают.
Свои права мы знаем наперёд.
Мы не в накладе, тут мы уступаем,
И занимаем место у ворот.
И не мила нам «паперть – самобранка».
Хлебнувший лиха знает что – почём.
Уж лучше здесь, чем «париться в вагонке»,
Но не всегда «лаве» течёт ручьём.
Ты уходи по добру, по здорову.
Есть шансы здесь остаться без «башки».
Сюда на паперть ты забудь дорогу,
Ты ведь и так «служивый», без ноги.
Но перед тем ты выверни карманы.
На «бочку бабки», «отжимай внутряк».
А ну, братва, подайте нам стаканы,
«На посошок» с ним выпьем и «ништяк».
Я пить не стал и этим всех обидел.
И на меня «набычился» народ.
Зажат в кольцо, я краем глаза видел
В руке бомжа зловещее «перо».
И память в миг всю жизнь перелистнула.
Родных, любимых, милых лиц река.
Но в тишине секунда и взметнулась,
С гранатой вверх холодная рука.
Раздался взрыв, и ничего не стало,
И ни бомжей, ни церкви, ни меня.
Да просто сердце жить моё устало.
Устало? Может, не жило и дня?
Пост. Скриптум. Это было, иль приснилось?
Могло ведь быть. А может, не могло.
Спасибо, если чьё - то сердце грелось.
Моё – сгорело, было и прошло…
|
