Тебе и твоей поездке в Витебск посвящаю…
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая…
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
Александр Блок “На железной дороге” (1910).
Жара наступала бессмысленно, зло, беспощадно… Плавно плывущие по течению небесной реки облака, словно застенчивые кувшинки на ровной и спокойной водной поверхности, равномерно раскачивались от малейшего дуновения спасительного ветра. Складываясь в удивительную по своей причудливости и непонятности красочную мозаику, которую божественное провидение как бы специально составило для потехи над наиболее любопытными, пытающимися разгадать законы вселенского создания, окружающими, они как бы приглашали разделить с собой текучесть видимого пространства, подчиняя безжалостному движению времени. Кажущаяся бесконечность способов разгадки искусно составленного ребуса приводила к тому, что застилающие небо седые пушинки представлялись то до боли знакомым, но расплывчатым и едва различимым лицом, то различными континентами, которые образовывались по собственному усмотрению так, что очертания Антарктиды оказывались рядом с похожим на большую запятую профилем Африки. Казалось они, паря в воздухе, вот-вот будут падать вниз, в бездну людского существования, разрушая замысловатую, почти полностью, но все же не до конца отгаданную картину, не позволив определить ее истинное содержание. Вот одна из пушинок, как бы подумав и поразмыслив над своей дальнейшей судьбой, отделилась от бескрайнего неба и начала свой стремительный полет в пропасть. Как бы поддавшись искушению, за ней последовали другие, и вскоре небо, осиротев и покрывшись синеватой пустотою, стало представлять собой унылую и безжизненную водную пустыню. Изменчивый ветер, лишившись источника своего существования в виде игривых облаков, вдруг как бы застыл в своем доселе сумбурном танце, замер в крайнем оцепенении, и как бы чего-то опасаясь или устыдившись своего бездействия, стыдливо оробел, что бы потом раствориться в самом себе и беззвучно исчезнуть. Разрушающее солнце, пришедшее на смену оживляющему ветру, палило нещадно, заставляя беспомощных людей искать спасение от испепеляющих лучей в зале ожидания железнодорожного вокзала. Вокзал представлял собой достаточно жалкое зрелище. Во всем его облике чувствовалась какая-то нескладность и незавершенность, словно кто-то хотел запечатлеть в нем борьбу человеческих чувств и эмоций с холодным разумом. Если бы не прилегающая к нему тенистая аллея, с указывающим нужный путь для поездов Лениным, то можно было бы почувствовать в вытянувшемся по прямой линии здании какую-то заброшенность, ненужность и неопределенность. Подходя к главному входу, я мучительно долго определялась со своими непонятными чувствами, которые как стая белокрылых мотыльков накрывали тебя полностью, с головой, заставляя подчинится их игривому и неосторожному движению. С одинаковой вероятностью казалось, что нужно ехать вперед, устраивая свое будущее, за манящим счастьем, которое поймать, как птицу за хвост, пока не удается, но так хочется, что предстоящая поездка обманывает и завлекает, как русалки жаждущих путников, в пучину бездны, из которой невозможно выбраться ни при каких условиях. Может лучше смириться с непонятным ходом событий, разрушающим мозг в поисках ответа на них, забиться в забытьи, как жертва при виде хищника, перестать ассоциировать себя с этим миром, отделиться от него, что бы навсегда потерять связывающие с жизнью корни. Но все же, манящий горизонт, предлагает тебе поспорить с ним в том, что ты движешься быстрее, стремительнее его, заставляя лететь навстречу своему счастью, как стая перелетных птиц, оставляющих за собой чрезмерно близкое, но уже безвозвратно потерянное, летя к желанному светлому будущему. Проходя через главный вход вокзала в зал ожидания, я как бы преступила порог прошлой жизни, приближаясь к чему-то неопределенному и, оттого чрезвычайно страшному. Под действием изнуряющей жары, сменившей чудотворную прохладу игривого ветра, как-то разом сникнув и сменив игривое настроение и подвижность на апатию, и лень, люди терпеливо и настойчиво ждали нужного им поезда, занимаясь при этом различными, но ничего не значащими делами. Одни в очередной раз проверяли свой багаж, опасаясь не обнаружить нужных для поездки вещей, другие скрашивали вынужденный досуг чтением, третьи просто спали под равномерный стук колес прибывающих и убывающих поездов. Казалось, они их движение, если оно и было заметно, происходит по инерции: по инерции задавались никому не нужные и неинтересные во всех смыслах вопросы, по инерции, при обнародовании поезда, вставали со своих насиженных мест и направлялись на посадочные платформы, по инерции садились в поезд, чтобы уехать неведомо куда. Бессмысленная суета, переходящая в упорядоченный хаос, толчея и давка у касс для покупки билетов, - все говорило о том, что ехать в такую жару куда-либо они не собираются и, движение их есть не что иное, как попытка бегства от самих себя, от своей метящейся свободы. Мне вдруг так безумно захотелось остаться, забыть место своего назначения, пропустить свой скорый поезд, поддаться всеобщей безликости, апатии и лени. Под действием этого чувства что-то заставило меня направиться к спасительному выходу из душного вокзала, на улицу, убежать от своих так гнетущих душу дум, но, обнаружив тяжелые облака, безжалостно стягивающие небо, я стремительно поспешила обратно. Медленно набирая силу, дождь капля за каплей рассасывал всеобщую безликость и, я, несмотря на то, что находилась под крышей вокзала, каждой клеточкой своего тела почувствовала живительную силу в миг наступившей прохлады, заставляющей сбросить с плеч тяжкий груз раздумий. Ощутив разливающуюся по телу с потоками дождя бодрость и энергию, я страстно захотела чего-то нового, доселе мне неизвестного, захотела одновременно сесть во все поезда и уехать туда, где осторожное счастье, переменчивое и недоступное, теряет свою осторожность, позволяя оторвать от себя хотя бы маленький кусочек, захотела жить полной и эмоциональной жизнью. Окружающие, видимо почувствовав то же, что и я, наскоро преобразились, почти мгновенно заменив свое до этого бездумное инерциальное движение, осмысленными и живыми действиями. Те, кто встретил чудотворное появление дождя на улице, или с мальчишечьим задором поспешили внутрь вокзального помещения, наперебой шутя, сталкиваясь в узком проходе вокзала, или так и остались стоять в железнодорожном дворе, наслаждаясь стекающими по лицу каплями живительной влаги.
Когда диктор объявлял очередную посадку, люди, несмотря на возникающие из-за дождя неудобства, покидали свои места и отправлялись на заранее известные платформы, что бы, наконец, отправится в долгий и заранее предусмотренный ими путь. Кто-то прощался, не сдерживая комом подступавших к горлу слез, кто-то, изображая надуманную печаль, отчаянно отмахивался от провожающего, было видно, что предстоящая поездка ему в радость, так как большее не придется лгать и обманывать себя, постоянно играя в скользкую и опасную игру. Как же хотелось им сказать: “Хватит претворяться в искренности отчаяния от предстоящей разлуки; посмотрите внимательней друг на друга, запомните себя и других в лучшем, более ярком свете, может быть вам больше не предстоит увидится”. Боясь потерять свой багаж и не успеть на заявленный ранее поезд, люди еще больше усиливали быстроту своих приготовлений к отъезду, постоянно в чем-то окончательно запаздывая. Обтекаемая потоками воды, я, как и большинство других людей, стояла на своей платформе и смотрела по сторонам, как бы запоминая происходящее вокруг себя, боясь потеряться даже в своих встревоженных мыслях. Когда началась посадка, всеобщее волнение, плавно переходящее в легкую панику, взрывающее усилилось. Давка, образовавшаяся в результате всеобщего нетерпения, приводила к тому, что кто-то, опасаясь отстать от предполагаемого дорогой новых впечатлений, а, может быть и от конечного счастья, пытался вытеснить другого и первым пролезть в вагон. “Так и в жизни – подумала я – кто обладает способностью работать локтями для достижения поставленных целей, тот более близок к ней, чем застенчивый интеллигент, посторонившись, пропускающий всех и вся и последним садящийся в уже переполненный другими людьми вагон. Удобно примостившись к окну, я встревожено наблюдала, как капли спокойного дождя мерно и плавно ползли по стеклу, застилая, как в туманной пелене, окружающую действительность, предавая ей что-то противоестественное и ирреальное. Словно слезы всех провожающих, отдававшихся глухой ноющей болью в области мятежного сердца, собравшись вместе, капли дождя все стекали и стекали плавными ручейками, мешая видеть себя и других в отражении вагонного стекла. Вот тут слезы, как бы соприкасаясь друг с другом и сливаясь воедино, как людское горе или людская радость, ползли вниз вместе, находя желаемое успокоение и единение в этом радостном прямолинейном танце. Там, наоборот, разбегались в разные стороны, опасаясь нежелательной встречи, как опасаешься давно забытого знакомства, возобновление которого кажется во всех отношениях невозможным и неестественным. Вдруг, что-то, ударив в зажатую между мокрой одеждой и ноющей душой беспокойно вздымающуюся грудь, понесло меня во внезапно возникшем из ниоткуда водовороте, погружая в туманную и неопределяемую неизвестность. Очнувшись от короткого сна, но все же, как в забытьи, продолжая осязать окружающие вещи, я с удивлением обнаружила, что так гложившие меня беспокойство и чувство пугающей неопределенности исчезло, оставив умиротворение и сладостный покой. Мне стало до прозрачности понятно, зачем я здесь, чего хочу и добиваюсь этой поездкой, почему мне нужно было непременно ехать и ехать именно этим поездом. Как я могла раньше заблуждаться в своем выборе, подсознательно считая его и не своим вовсе, как позволила неуверенности и одиночеству без боя захватить власть в моем чувственном сердце, как стала безропотно поддаваться так чуждому мне размеренному ритму жизни. И мне захотелось, что бы каждый, сидящий в вагоне поезда, прочувствовал это, осознал осмысленность своего существования, отметил для себя свою уникальность, то есть поддался чувству уверенности и защищенности завтрашнего дня, так ясно всплывшем из глубины моего мировоззрения. Я начала присматриваться к окружающим людям и с удивлением обнаружила, что знаю их всех, всю их подноготную, могу читать их лица и по ним определять необходимость их присутствия в этом поезде. Их жизнь так ясно стала перед моими, увлажненными от вдруг открывшейся радости и чудодейственного прозрения, глазами, что, не боясь ошибиться в своих предположениях, я могла запросто открыть им сущность их жизни, направить по единственно верному пути. Тот молодой человек, что так отчужденно смотрит на пробегающие мимо деревья, приводящие к зрительному обману, так грустен от своего расставания с девушкой, что даже не пытается скрыть от других свого отчаяния. Не стыдясь в средствах выражения своей любви, оживленная молодая пара, отправляющаяся на вечное море, попробовала разговорить рассеянного собеседника, но так и не получив ни одного вразумительного ответа на свои, в общем, пустые вопросы, совсем перестала им интересоваться, занявшись собою. Другая семья, уже не первой молодости, в противовес первой, как-то натянуто, как струна, молчит. По угрюмому выражению лица мужа можно было прочесть полное безразличие и даже зарождающуюся антипатию к жене, и если бы не милый светловолосый мальчик, их сын, уверенно усевшийся на материнских коленях, то наверняка он разрубил бы, стягивающийся на его шее, узел. Влюбленный в напротив сидящую даму юноша, осоловело пашет глазами, ища при этом и так и не находя ее блуждающего взгляда. Знал бы он, что она сознательно, но все же против своей воли, из-за врожденной девичьей скромности прячет взгляд за разгадыванием своей миниатюрной туфельки, и так мучительно борется со своим волнением, то поборол бы себя и завел случайное знакомство. А так, выйдя на следующей станции и потерявшись в безликой толпе и безжалостном времени, он никогда больше не сможет увидеть ее, не сможет узнать как сложилась ее судьба, зная наверняка, что не с ним. В противоположном месте вагона пара, как-то мучительно долго подбирая слова, бросая тревожные и смущенные взгляды, сразу видно, что бывшие влюбленные, чувствовали себя очень неуютно рядом друг с другом. Они вели тихий и немного непонятный для посторонних разговор, не касаясь главным образом общих воспоминаний и щекотливых тем. Некто, забившись в сторонке, с тоской смотрел на пассажира, который весело и задорно, собрав вокруг себя большую и разношерстную кампанию, рассказывал интересные случаи из своей жизни. Тоска была настоль велика, что можно было подумать о страстном желании хоть в чем-то походить на этого человека, соответствовать требовательным качествам балагура и весельчака. Но, оттого что данное намерение не может быть достижимо в силу слабого и пассивного характера, он еще больше сжимался в себе, как пружина, отрешенно покачиваясь в такт движения поезда. Вот я, чрезмерно близко прислонившись к окну, о чем-то думаю и о чем-то надеюсь, вглядываясь в окно, но глядя при этом на свое расплывчатое под каплями дождя отражение. Вдруг неведомая сила подхватила, и понесла меня вдаль, от известного и желаемого будущего к полной неизвестности и непредсказуемости жизни, от расплывавшегося, словно круги на воде от брошенного в него камня, по телу счастья к волнообразным приступам тревоги и зависимости. Проснувшись (ах, это был тишь сон), я славно потянулась и, оглядевшись вокруг себя, обнаружила, что еду в вагоне поезда именно с теми людьми, которые так естественно ясно представились мне во сне во всем своем величии и ничтожестве. Молчаливый влюбленный, безумно любящая друг друга молодая пара, неблагополучная семья, отбывший, но так и не открывшийся в своих чувствах, человек, вывшие влюбленные, балагур-весельчак и вечный зануда – все они были здесь, появившись здесь из небытия, как герои детских сказок, выпрыгивающих на свободу со станиц любимых книг. Мне вдруг так страстно захотелось сказать им о своем предназначении, определить их дальнейший жизненный путь, указать их ошибки и определить способы их избежания. Но безжалостный и равнодушный к чужим проблемам поезд, как жизнь, под равномерный стук колес - времени, набирая обороты, вез всех нас в полную неизвестность. Упоительный дождь прошел, наступала, сжигающая человеческие чувства бессердечная жара. Наступала бессмысленно, зло и беспощадно.
|
