Спроси Алену

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОНКУРС

Сайт "Спроси Алену" - Электронное средство массовой информации. Литературный конкурс. Пришлите свое произведение на конкурс проза, стихи. Поэзия. Дискуссионный клуб. Опубликовать стихи. Конкурс поэтов. В литературном конкурсе могут участвовать авторские произведения: проза, поэзия, эссе. Читай критику.
   
Музыка | Кулинария | Биографии | Знакомства | Дневники | Дайджест Алены | Календарь | Фотоконкурс | Поиск по сайту | Карта


Главная
Спроси Алену
Спроси Юриста
Фотоконкурс
Литературный конкурс
Дневники
Наш форум
Дайджест Алены
Хочу познакомиться
Отзывы и пожелания
Рецепт дня
Сегодня
Биография
МузыкаМузыкальный блог
Кино
Обзор Интернета
Реклама на сайте
Обратная связь






Сегодня:

События этого дня
28 марта 2024 года
в книге Истории


Случайный анекдот:
Беспрецедентная акция компании Coca-Cola.
Под каждой седьмой пробкой - водка!


В литературном конкурсе участвует 15119 рассказов, 4292 авторов


Литературный конкурс

Уважаемые поэты и писатели, дорогие мои участники Литературного конкурса. Время и Интернет диктует свои правила и условия развития. Мы тоже стараемся не отставать от современных условий. Литературный конкурс на сайте «Спроси Алену» будет существовать по-прежнему, никто его не отменяет, но основная борьба за призы, которые с каждым годом становятся «весомее», продолжится «На Завалинке».
Литературный конкурс «на Завалинке» разделен на поэзию и прозу, есть форма голосования, обновляемая в режиме on-line текущих результатов.
Самое важное, что изменяется:
1. Итоги литературного конкурса будут проводиться не раз в год, а ежеквартально.
2. Победителя в обеих номинациях (проза и поэзия) будет определять программа голосования. Накрутка невозможна.
3. Вы сможете красиво оформить произведение, которое прислали на конкурс.
4. Есть возможность обсуждение произведений.
5. Есть счетчики просмотров каждого произведения.
6. Есть возможность после размещения произведение на конкурс «публиковать» данное произведение на любом другом сайте, где Вы являетесь зарегистрированным пользователем, чтобы о Вашем произведение узнали Ваши друзья в Интернете и приняли участие в голосовании.
На сайте «Спроси Алену» прежний литературный конкурс остается в том виде, в котором он существует уже много лет. Произведения, присланные на литературный конкурс и опубликованные на «Спроси Алену», удаляться не будут.
ПРИСЛАТЬ СВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ (На Завалинке)
ПРИСЛАТЬ СВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ (Спроси Алену)
Литературный конкурс с реальными призами. В Литературном конкурсе могут участвовать авторские произведения: проза, поэзия, эссе. На форуме - обсуждение ваших произведений, представленных на конкурс. От ваших мнений и голосования зависит, какое произведение или автор, участник конкурса, получит приз. Предложи на конкурс свое произведение. Почитай критику. Напиши, что ты думаешь о других произведениях. Ваши таланты не останутся без внимания. Пришлите свое произведение на литературный конкурс.
Дискуссионный клуб
Поэзия | Проза
вернуться
    Прислал: Колпаков Антон | Рейтинг: 0.70 | Просмотреть все присланные произведения этого Автора









Антон Колпаков.

Учитель.
Повесть.





Подпоручик взобрался на
небольшой земляной валик
и остановился
над железнодорожной выемкой.
А. И. Куприн. “Поединок”.




“Учитель! Хотелось бы нам
видеть от тебя знамение”.
Евангелие от Матфея, 12: 38.















1

Микроавтобус “УАЗ” сосредоточенно бежал по пыльной, испластанной причудливыми отпечатками протекторов шин, полевой дороге. Беспощадная жара стояла уже неделю; казалось, весь мир неспеша, но верно катится в преисподнюю. Ни единое облако не рисковало появиться на раскаленном желтовато-пепельном небосклоне, и, словно бы ощущая собственную безнаказанность, расплывчатое медно-огненное пятно солнца без устали низвергало на спекшуюся в камень землю потоки липкого золотистого зноя. Колосящиеся хлеба сохли на корню, нежная зелень деревьев блекла и тускнела, подобно старой фотографии.
В открытые окна лениво заползало горячее дыхание летнего полудня, насыщенное крепким сенным запахом и мелкой глиняной пылью. Серега, скинув полосатую борцовку, насквозь пропитанную потом, как ни в чем не бывало покручивал баранку и дымил “Беломором”. Его изувеченная левая рука, от пальцев до середины плеча стянутая жестокими рубцами ожога, похожими на участок беспорядочной горной системы с высоты птичьего полета, слегка подрагивала. Это все, чем мой приятель выражал свои чувства относительно некомфортности ситуации.
Я потянулся было за сигаретой, но, вспомнив, что от курения усилится жажда, и без того углем выжигающая внутренности, положил пачку на место и глотнул из алюминиевой фляжки теплой, удивительно мерзкого вкуса, воды. Серега молча повторил сию операцию.
- Сколько еще? – вопросил он наконец.
Я поглядел сквозь запыленное лобовое стекло в даль, затянутую сизым трясущимся, будто желе, маревом.
- Недолго. За тем холмом. Наконец-то нас ждет холодная вода и тень, - оптимистично отозвался я.
- Хорошо бы, - Серега нацепил темные очки и переключил передачу.
“УАЗик”, кашляя и задыхаясь, медленно пополз на круглую спину
исполинского холма, поросшего вытравленной зноем кремово-зеленой травкой. Нескончаемая, монотонная, сухая песнь кузнечиков, похожая на гудение старой подстанции, неподвижно висела в густом, камедью застывшем воздухе.


2

С Серегой мы познакомились в реабилитационном центре. Я восстанавливал поясницу и ноги после неудачного падения со скалы в одной из зимних экспедиций на Урал, а он, МЧСовец, - левую руку, сильно пострадавшую на задании. Прошло два года. Пора было возвращаться к честному гражданскому труду, но Серегу отказывались брать на старое место, а мне вежливо, но настойчиво рекомендовали отдохнуть еще хотя бы полгода. В общем, ситуация складывалась таким образом, что работу мы потеряли…
Впрочем, беда, как говорится, никогда не наносит визит в одиночестве: почти одновременно от нас с Серегой сбежали супруги. Серега страдал, конечно, жена у него красивая была, молодая. А я, грешным делом, даже порадовался сей новой потере. Единственное, что полезного принес мне этот брак, - сближение с преподавательским составом местного университета, где моя экс-вторая половина работала младшим научным сотрудником.
После долгих прений процедуры разводов были, наконец, улажены, и мы с Серегой перешли к широкому холостяцко-разгульному существованию. Практически все случайно заработанные деньги мы тратили на выпивку и дамочек легкого поведения. Когда не хотелось женской ласки, мы покупали две бутылки водки, собирались у меня на квартире и коротали ночь в воспоминаниях и пьяно-философских беседах.
Так прошел еще год.
Как-то, будучи в достаточно сильном подпитии, мы с Серегой направляли свои стопы в магазин, дабы продолжить неумеренные возлияния по стандартной кухонной программе. И надо же было случиться такому, что по дороге за водкой попался нам один мой знакомый университетский сотрудник, с которым мы не виделись вот уже полгода. Недолго думая, я пригласил его влиться в нашу скромную компанию, и этот вечер впервые за последнее время прошел в присутствии постороннего человека. Не знаю, был ли рад такому повороту событий Серега (мы жили с ним по принципу “Твой друг – мой друг”), да и сей факт, в общем-то, не столь важен, однако же этот беспрецедентный на первый взгляд случай и послужил главной динамо-машиной для запуска сумасшедшей цепи всех последующих событий.

3

В университете его звали просто Михалыч – начиная от сопливых первокурсников и заканчивая ректором. Невысокого роста, коренастый, бородатый, с огромной лысиной, в неимоверной величины роговых очках и всегда неизменно веселый и общительный, Михалыч абсолютно для всех был в доску своим. Порой, правда, мне казалось, что такое гиперблагожелательное отношение к одному человеку больше похоже на снисходительную насмешку, и, скорее всего, это мнение было небезосновательным. Однако Михалыч действительно поражал собственным кругозором, прекрасным знанием своего дела (он занимался ихтиологией) и, что самое главное, удивительной глубиной мысли и некоторой неординарностью мировоззрения. Хотя, пожалуй, стоит сказать, что со временем это его мировоззрение все больше сжималось до спасительных догм стареющего оптимиста, чувствующего пессимизм больного одиночества; наверное, поэтому Михалыч стал пить по-черному и потихоньку охладевал к нюансам научной деятельности.

4

После той встречи у магазина прошло с неделю. Однажды утром в мою похмельную, попискивающую, словно голодная мышь, голову всесокрушающим торнадо ворвался телефонный звонок. Несмотря на весьма ранний час и тяжелое состояние, я удивился. Звонили мне редко, преимущественно из муниципальных служб, но ни один чиновник, даже самый добросовестный и въедливый, не будет звонить в шесть утра. Нащупав трубку, я втянул ее под одеяло и хрипло прошептал:
- Алло?
- Валерка? Привет! Это я, Михалыч! – бодро раздалось на том конце провода.- Ты че такой смурной?
- А ты хочешь, чтоб я в шесть утра и с похмелья прыгал от радости и пел, как райская мухоловка? – угрюмо отозвался я.
- Весомый аргумент, - согласился Михалыч. – Я, в общем, по делу звоню. Ты в состоянии меня выслушать?
- Наверное, - я рискнул высунуть голову из-под одеяла и поскрести затылок. – Говори, коли разбудил.
- Понимаешь, сегодня днем я уезжаю со студентами на практику… - начал Михалыч.
- В Березовку?! – с ужасом перебил я его.
- Ну разумеется… - несколько обескураженно ответил Михалыч.
- Даже и не заикайся! – отрезал я. – Ни за какие коврижки больше туда не поеду!
После того, как я со своей бывшей женой посетил вышеупомянутый населенный
пункт, или, точнее, биостанцию, расположенную по соседству, слово “Березовка” в моем понимании стало нарицательным, небезуспешно соперничающим с выражением “Содом и Гоморра”. По сути, эта деревенька уже таковой не являлась, плавно заместившись дачами сотрудников биологического факультета. У Михалыча там были небольшой домик и банька, и именно поэтому он прочно забронировал себе биостанцию “Березовка” в качестве вотчины на проведение летней практики со студентами-первокурсниками. Собственно говоря, практикой по зоологии беспозвоночных здесь почти не пахло, зато крепко пахло паленой водкой, самогоном и “Анапой”, продававшейся в магазинчике соседней деревни. На следующий день после прибытия в сии места обетованные я чувствовал себя так отвратительно, что не мог пошевелить даже пальцем примерно до обеда, а остаток дня тупо сидел у костра и курил. Теперь вам должно быть понятно, почему одно только упоминание о Березовке вызвало у меня столь бурную реакцию.
- А я и не собираюсь тебя звать! – заявил Михалыч. – Просто хочу попросить об одной хорошо оплачиваемой услуге.
- А… - я немножко успокоился. – И в чем состоит эта твоя услуга?
- Видишь, со мной, кроме первого курса, едут две девушки с исторического, четвертый курс, и девушка с нашего факультета, третий курс. Дело в том, что километрах в тридцати-сорока от Березовки обнаружены группы мощных геопатогенных зон – воды там грунтовые, что ли, как-то не так пересекаются… - Михалыч помолчал. – В общем, в эти зоны попадает заброшенная деревня, старые торфоразработки и узкоколейка с них.
- Романтично, - заметил я.
- Куда уж! – Михалыч вздохнул. – Вся беда в том, что меня заставляют организовывать девчонкам эти экскурсии. Они курсовик по этому пишут, деревню эту разрушенную им надо на карту нанести и снимки по ходу узкоколейки и на торфоразработках сделать. Серьезно, в общем. А я, понимаешь… Какой из меня проводник? Я старый, больной человек…
- Короче, ты хочешь, чтобы я их провел? – голова по-прежнему сильно болела.
- В общем, да, - Михалыч кашлянул. – Человек ты с богатым туристическим прошлым, опытный. Все деньги, что за них мне дали, заплачу до копейки. Продукты, оборудование – все есть. С тебя только приехать и машину найти. Бензин, если что, оплатим… Деньжат, в общем, достаточно… Можешь друга этого своего взять, как его… Сергея… Ну, как?
- Когда ехать? – коротко спросил я.
- Согласен?! – голос Михалыча приобрел радостные нотки. – Ну, выручил, Валерка! Через два дня подъезжай… Где-то часа в четыре… самое то будет.
- Ладно, - пробормотал я. – Жди.
- Приедешь, значит, точно?
- Да-да. До скорого.
Не будем осуждать Михалыча. Уклоняясь от части своих обязанностей, он
отнюдь не старался досадить этим миру, а просто хотел тихо, мирно, по-стариковски отдохнуть в кругу преданных ему людей. И пусть сие последнее утверждение было так же далеко от истины, как моя голова в тот момент – от ясности мысли, подобные незатейливые мечты и события помогали Михалычу выжить. К тому же, забегая вперед, хочется заметить, что расплатился он с нами весьма щедро…
Ну а мы-то как? Серега согласился едва ли не быстрее, чем я. Не стоит, конечно, выпускать из виду материальный фактор, которым мы, в общем-то, и оправдывали столь оперативное решение, однако дело тут, безусловно, было в другом. Очень хотелось доказать себе, друг другу и всему миру, что не зря прошли два года в реабилитационном центре и не коту под хвост списались связанные с этим потери. Хотелось покорить кого-то или что-то – и таким образом вновь почувствовать собственную полноценность.

5

Окрестности биостанции, расположенной в весьма живописной низинке, раскинулись перед нами как на ладони. Темная вена дороги, сбегавшей с холма, легко прорезала бледно-зеленые волны поля, оставленного под пар, и шустро ныряла под малахитово-черную корягу ельника, скрывавшего одинокую неглубокую балку. Чуть поодаль от основной для этих краев транспортной линии ржаво поблескивала в слепящих золотых лучах солнца шикарная двускатная крыша, под пологом которой притулились три жилых вагончика – главный административный центр стационара. Расположенная рядом костровая постройка была окутана белесым облачком дыма, похожим на дыхание крохотного гейзера, и это означало, что в лагере биологов готовится обед.
С тыла биостанцию “Березовка” ограничивала долина небольшой речушки Ольховки, протекавшей в глубоком, сыром и на удивление мрачном овраге, являющемся, как мне удалось убедиться на собственном опыте, землей обетованной для несметных полчищ комаров. Сквозь прихотливые сплетения ивовых и ольховых ветвей, образующие величественный готический свод, солнечные лучи проникали лишь отдельными худенькими снопиками и, словно редко рассыпанные золотые талеры, чуть поблескивали на массивных ластах лопуха и чудовищных листьях борщевиков, напоминающих лапы фантастических пришельцев с других планет. Рай для чувствительной, романтической, творческой натуры, однако сложно было провести в этих зарослях больше десяти минут, не израсходовав весь свой запас репеллента и ненормативной лексики. Впрочем, своеобразные прелести долины Ольховки целомудренно прикрывала легкая, бледно-салатовая паутинка молодого березнячка, завоевавшего верхнюю часть склона оврага; она и завершала раскинувшуюся перед нами картину. Вправо – низинка незаметно переходила в заброшенные поля и тонула в густом желеобразном мареве, а влево – широким клином врезалась между холмами, и там можно было разглядеть крохотные, будто игрушечные, домики Березовки и зеленые завиточки садов. Огненно-желтый горизонт плавно вырастал в бездонный золотисто-бирюзовый купол горячего неба, похожего на тент видавшей виды брезентовой палатки… Впервые после трех лет заточения в бетонных и шлакоблочных камерах города я чувствовал, как капли живительного настоя, пахнущего сеном, водой, ночью, болотом, лесом растекаются по всему организму и наполняют душу неземным спокойствием.

6

Серега припарковал машину на маленькой вытоптанной площадке за вагончиками и выключил зажигание. Сдавленно сипел разгоряченный радиатор, изнутри в лобовое стекло самозабвенно бились крупные слепни и парочка ос. В салон тянуло сладковатым запахом горящих березовых дров, перемешанным с гудящим трещанием кузнечиков и пьяными репликами сидящих у костра студентов. Михалыч, судя по всему, уже отдыхал на полную катушку.
- Ну, приехали? – Серега блаженно потянулся, напрягая мускулы крепкого торса и поигрывая идеально построенными бицепсами. – Это и есть твоя Березовка?
- Вроде того, - я утвердительно кивнул, закурил и принялся осматривать свои камуфляжные штаны, слегка потемневшие от пота. – Готовься, Серега. Сейчас Михалыч будет наливать.
- Нет уж, увольте! – мой приятель влез в борцовку и наскоро заправился. – Мне б искупаться лучше, что ли… Расплавлюсь сейчас…
- Боюсь, здесь даже и для этих целей только водка, - печально заметил я. – Так что…
- Ребя-а-та-а-а! – зычный глас Михалыча вырвался из-под деревянной крыши кострового, подобно взрывной волне ядерного фугаса и на миг заглушил липкие полуденные звуки.- Вы чего там… застряли? Добро пожаловать в Березовку! Присое…
На этом речь Михалыча оборвалась, видимо, по причине заливки очередной
порции экологически чистого горючего в его ненасытную утробу. Я посмотрел на Серегу, пожал плечами и, обреченно вздохнув, щелкнул замком дверцы.
Михалыч и компания из нескольких студентов расположились на скамейках, укрепленных вокруг сложенного из кирпича очага. Уже упомянутая добротная деревянная крыша защищала от палящих лучей солнца, однако поистине вулканический жар от нескольких тлеющих головней и едкий сизоватый дым – неизменный спутник умирающего костра – легко сводили на нет все плюсы полезного сооружения. Кроме того, в радиусе нескольких метров от кострового дьявольски разило многодневным перегаром.
Михалыч возлежал в весьма неприличной позе, оперевшись на спинку скамьи и зажав в зубах сигарету. Из одежды на нем присутствовали лишь плавки, кепка и толстенные, похожие на притертые стеклянные пробки, очки, с которыми он не расставался ни при каких обстоятельствах. Один из студентов, голый по пояс, в коротких штанишках и босиком, вытащил из-за пояса початую бутылку водки, опытным барменским жестом плеснул в кружку немного сего божественного напитка и протянул руководителю. Михалыч выпил, крякнул, крепко затянулся сигаретой и лишь после этого обратил внимание на нас.
- Привет, ребята, - он поднял руку, и, по-видимому, это было все, чем ограничивались возможности его двигательной активности. – Как доехали? Не сплавились?
- Сплавились, - признался я. – Нам бы…
Я честно хотел сказать: “Искупнуться”, но Михалыч растолковал это по-своему.
- Джоник, - обратился он к тому самому парню, который заведовал разливом. - Водки гостям, по большой порции…
Джоник моментально наполнил три кружки на треть, отбросил пустую бутылку,
после чего откупорил новую и оделил выпивкой остальных страждущих.
- А… - я не заметил, как сосуд с отвратительно в такую жару пахнущим содержимым оказался у меня в руках.
- За встречу! – Михалыч одолел еще сто граммов веселящего зелья и молча уронил кружку – на землю, а голову – на грудь.
- Нажрался! – мудро подытожил один из студентов, облаченный в камуфляжные штаны и разгрузочный жилет.
- Ребята! – Серега морщился и хрипел от выпитой водки. – Ваш руководитель, похоже, не в состоянии сегодня нас принять. Где эти ваши девчонки-исследовательницы?
- А вон они вылезли, - Джоник неопределенно махнул в сторону вагончика и углубился в свое обычное занятие, звякая кружками.

7

Девушки разглядывали нас с не меньшим интересом, чем мы их. Самая маленькая и, похоже, самая юная среди них казалась абсолютно невесомой – настолько она была стройная и хрупкая, - однако фигура сей особы отличалась удивительным изяществом, а зеленая пляжная маечка до безумия соблазнительно обтягивала ее аккуратный, идеальной формы бюст. Медно-орехового оттенка волосы были пострижены по молодежное “карэ”; но что меня особенно поразило в той девушке – так это глаза: огромные, глубоко-карие, они светились неиссякаемой жизненной силой, настоящей, почти романной, женственностью и придавали особую прелесть некрупным чертам ее и без того ангельского личика… Вся она казалась ожившей египетской фигуркой из слоновой кости, вырезанной, в виде исключения, самим Аммоном Ра.
- Добрый день, - произнесла, наконец, одна из наших подопечных. – Вы – Сергей и Валерий?
- Похоже на то, - отозвался я, мельком оглядев собеседницу; несмотря на внешнюю нескладность, сия леди, судя по всему, была прирожденным лидером: это чувствовалось и в металлическом взгляде серых глаз, и в жестком тоне голоса, и в уверенной позе. – Я – Валерий, а это – Сергей. Очень рад нашему знакомству.
Серега согласно кивнул и задымил “Беломором”.
- Мы тоже рады, что вы, наконец, приехали, поскольку здесь творится сущий ад,- заявила девушка. – Итак, меня зовут Екатерина, нашу Клеопатру, - она указала на то самое существо, которое заставило меня обратиться к высокому слогу в начале текущей главы, - Юля, а вот эту девушку - Ольга.
Юля смущенно и в то же время довольно улыбнулась. Наши глаза на миг встретились, и я моментально понял, что все мои описания и дифирамбы, которые сами собой роились в мозгу, слишком бледны и косноязычны для полного выражения неземного великолепия сей особи женского пола.
Серега и Ольга в это время тоже интенсивно обменивались недвусмысленными взглядами. Внешность у Ольги была весьма заурядная, хотя и далеко не дурная, однако женщины такого типа находятся в самом выгодном положении среди своих собратьев (сосестер, по-моему, не звучит): долгими тысячелетиями эволюция создавала их для того, чтобы нравиться каждому мужчине вне зависимости от возраста и социального статуса.
- Так, дамы и господа, - начальственный голос Екатерины безжалостно сокрушил первые хрупкие мостики воссоединения двух человеческих пар, - времени у нас немного. Где Владимир Михайлович?
- Вон, - Серега невозмутимо указал на скамью, где, удивительно гармонично сливаясь с окружающим фоном, мирным наркотическим сном почивал вышеназванный субъект.
Глаза Екатерины заметали молнии. Подобно голодному соколу, она неистово бросилась на Михалыча и принялась остервенело приводить его в чувство. Михалыч невнятно мычал и пытался отползти подальше.
За любимого руководителя вступились сидящие у очага молодые люди, но, поскольку они пребывали в очень похожем состоянии, Екатерина оттолкнула самых назойливых, грязно их обругала и, все еще преисполненная благородной ярости, возвратилась к нам.
- Это что же такое?! – кипела она. – Как можно так пить?! Он же хуже свиньи нажрался! Как, спрашивается, предупредить его о том, что мы уехали?! Бардак, а не лагерь!
- Успокойся, Катенька! – мягко произнес я. – Давайте оставим вашему руководителю записку и вручим ее абсолютно не пьющим студентам, если таковые здесь имеются. Тебя устраивает мое предложение?
- Да, пожалуй, - она немного поразмыслила. – Другого выхода нет. А теперь давайте пройдем в тень и обсудим весь план нашей совместной работы. Потом сразу же выедем, если не возникнет никаких вопросов.
- У меня есть вопрос, - Серега картинно поднял руку. – Говорят, здесь поблизости есть деревенский прудик. Реально нам в нем искупнуться?
- К сожалению, нереально, - отрезала Екатерина. – Искупнетесь на месте, там и гигиеничнее, и прохладнее, и романтичнее.
- Понятно, товарищ комбат, - Серега вздохнул, почесал за ухом, шлепнул здоровенного слепня и последовал за остальными.

8

Мы расположились в пространстве между вагончиками, за длинным нетесанным столом, снабженным электрическими розетками, выключателями и люминесцентными лампами. Полурасплавившийся организм чувствовал себя в блаженной сыроватой тени просто божественно, однако несметные тучи комаров жрали наши тела с таким аппетитом, что впору было думать о позорном бегстве обратно, на солнце. Из вагончиков доносились смех и веселая болтовня, преимущественно женские. В Березовке все оставалось по-прежнему.
- Итак, наш план таков, - отмахиваясь от комаров и сдувая их серые трупики с крупномасштабной карты, говорила Екатерина. – Вначале мы едем в район заброшенной деревни Четверяково. Она расположена на самом берегу реки Усиры. Там мы задерживаемся на сегодняшний вечер, на весь завтрашний день и утром послезавтра переправляемся на тот берег из поселка Чапаево…
- Звучное название, - заметил я. – Обожаю советскую топонимику.
- Это ерунда! – тихонько сообщила мне Юля, когда грозный взгляд Екатерины миновал персону вашего покорного слуги. – Мой дед жил в деревеньке на сто дворов под названием Ленино, и половина мужчин там носили имя “Владлен”…
- На той стороне Усиры, - продолжала Екатерина, - мы оставим машину у моей знакомой бабушки и пешком пойдем на торфоразработки “Октябрьское” по разобранной узкоколейке. Участок там небольшой, нам необходимо сделать несколько снимков и описаний, так что ночью того же дня вернемся в деревню – благо, что железная дорога начинается прямо возле дома той самой бабушки. Ночуем, утром вы привозите нас в Березовку, а оттуда уже едем в город. Таким образом, на все мы тратим три-четыре дня. Какие будут вопросы, ребята?
- А привидения будут? – азартно поинтересовался Серега.
- Не гарантирую, - скептицизм Екатерины не знал пределов. – Но байками на ночь мы вас попотчуем.
- Простите, девушки, из рассказа Михалыча… э… Владимира Михалыча… я плохо понял, чем вы собираетесь заниматься, - признался я, неистово скребя искусанные кровососами плечи. – Если ваша деятельность не является сугубо секретной, мне хотелось бы получить дополнительную информацию по этому поводу.
- Никаких секретов, - Екатерина расстелила карту и принялась объяснять. – Вот этот район – обширное собрание геопатогенных зон. Как видите, сюда попадают и Четверяково, и часть Усиры, и вся узкоколейка с торфоразработками. Мы с Ольгой занимаемся исторической проблемой этих мест. Нам необходимо нанести на карту остатки деревни – а в прошлом году насчитали только восемь ям от домов, хотя большая была деревенька, дворов на пятьсот. Таким образом, мы следим за изменением состояния этого места. Кроме того, мы сделаем замеры радиоактивности в различных участках и деревни, и других мест района, снимки отдельных объектов и краткое описание природных условий. База для дипломника у нас есть… Вот… А Юля занимается клещами. Особенно их поведением в геопатогенных зонах…
- Меня заинтересовала работа одного ученого, что в геопатогенных зонах больше зараженных клещей и они активнее, - подхватила Юля, - поэтому я решила поехать с девчонками и поработать именно в геопатогенной зоне… К тому же, появились люди, которые смогут мне непосредственно помочь.
- Э… то есть, служить приманкой для этих тварей? – несмело предположил я.
- В общем, да, - Юля так обезоруживающе улыбнулась, что на мгновение я перестал замечать комариные укусы. – Не волнуйся, для этого есть специальный костюм.
- Вверяю вам свою судьбу, - я вздохнул и, уже скорее машинально, хлопнул себя по руке.
- Вопросов больше нет? – Екатерина ко всему подходила сугубо практично.
- Пожалуй, нет, - Серега потер лоб. – Когда выезжаем?
- Прямо сейчас, - лаконично ответила Екатерина. – Вот, - она указала на кучу рюкзаков, коробок и прочего оборудования, - эти вещи необходимо занести в машину, пока мы переодеваемся. Ждать придется от силы двадцать минут…
- Э-э-эх, надеюсь, на небесах нам зачтется, - Серега, обвешанный рюкзаками, помогал мне закинуть на плечи треножник аппарата для съемки местности. – Как ты думаешь, Валерка?
- Наверное, нет, - пессимистично пробурчал я и, рискуя уронить пирамиду коробок, выстроенную на моих руках, двинулся к выходу.
Тщательно уложив вещи девушек, приборы и прочий научный скарб по соседству с нашими рюкзаками и двумя канистрами бензина, мы с Серегой заняли свои места и погрузились в ожидание.
Жара заметно спала. Кузнечики трещали мягче и музыкальней, будто талантливые оперные теноры, смочившие горло после длительного и напряженного выступления. Солнце неумолимо спускалось к горизонту; все вокруг: поля, холмы, овраги, ельники – приобретало кровавый оттенок. В кабину набились комары и, вливаясь тоненькими скрипками в предвечерний концерт прямокрылых, норовили забраться в уши. Михалыч и его компания бесследно исчезли, уступив место возле костра дежурным, со знанием дела готовившим вечернюю трапезу. В салоне “УАЗа” пахло дымом, мужским потом и нагретой за день землей.
- Ох, Валерка! – Серега постучал по баранке. – Предчувствие у меня какое-то… Что-то измениться должно после этой вылазки… В лучшую сторону, причем. Чему-то нас научит этот поход… Мудрее станем.
- Ага! – согласился я. – Насмотришься чудес, противоречащих законам натурфилософии, уверуешь в бога и уйдешь в монастырь. Грехи замаливать. Брось, Серега! В геопатогенных зонах страдает организм человека – и только! В природе же все идет по тем законам, которые она удосужилась нам показать. Скажи лучше, что лелеешь надежду закадрить Ольгу… Да и на природу вырвался в кои-то веки. Силу, понимаешь, мужскую почувствовал… У меня, знаешь, тоже душа петь и плясать просится… И не только душа…
- Циник ты поганый! – Серега расхохотался и пихнул меня в плечо. – Ладно, хрен с тобой! Убедил.
На этом диалог наш был прерван появлением девушек. Они облачились в закрытую одежду и подобрали волосы, а Юля сверх того нацепила камуфляжную кепку с кокардой Российской Армии.
- Блестящее обмундирование, - заметил я, наблюдая за тем, как она располагается на жесткой кожаной скамье. – Теперь я спокоен за нашу экспедицию.
- Спасибо, - Юля улыбнулась. – Всеми силами постараюсь оправдать оказанное мне высокое доверие.
Серега тем временем пустил двигатель и сосредоточенно крутил ручку настройки радио, пытаясь уловить любимую радиостанцию. Приемник отчаянно чихал и хрюкал.
- Ну, уселись? – поинтересовался мой приятель, не отрываясь от своего занятия. - Куда ехать?
- Будем ориентироваться по карте, - расправляя на коленях огромный лист, сообщила в ответ Екатерина. – Я буду направлять движение.
- О’кей! – Серега настроился на какой-то канал, и душный, пропахший обивкой салон заполнили звуки поп-музыки. – Не курить! Пристегнуть ремни! Короче, держитесь крепче!
И “УАЗ”, взревев, словно готовый к бою марал, бодро выскочил на дорогу.

9

Дорогой Серега и я по очереди рассказывали о своей бурной и нелегкой жизни, соперничая с текстами звучащей по радио попсы в чувственности и яркости описаний. В кабину весело влетал свежеющий ветер, напоенный приторным, опьяняющим ароматом клеверных полей, словно бы припорошенных диковинным воздушным снегом. Кое-где бескрайние салатово-белые просторы глубоко прорезались старыми, уже не способными безжалостно грызть землю, балками, заболоченными, верно укрытыми грозным частоколом зрелых ельников. Так, в покое и одиночестве, разбойник- овраг проводил последние годы своей жизни.
Местами острые, извилистые хребты хвойного леса встречались и на возвышенностях, и тогда казалось, что безмятежную гладь доисторического моря зловеще вспарывает плавник фантастического чудовища.
Постепенно пейзаж менялся. Оврагов и балок становилось больше, леса заметно расширились и напоминали теперь не гребни подводных монстров, а мрачные, скалистые острова, населенные мифическими существами. Клеверные поля остались позади; вокруг нас простирались обширные сенокосы с уже подсыхающими кремово-желтыми горбиками стогов. В конце концов, мы въехали на небольшой лужок, обезглавленный косами, выжженный солнцем, и остановились по просьбе Екатерины.
Спрыгнув на хрупкую, словно печенье, едва прикрытую седой паутинкой высохшей травы, землю, я быстро размял затекшие ноги и осмотрелся.
С двух сторон лужок зажимали обширные, темные, будто драконья кровь, участки старого ельника; на фоне угрюмых деревьев стога, пылающие в ярком солнечном свете, казались грудами золотых монет. По направлению вперед местность слегка повышалась, и я, как ни старался, ничего не мог разглядеть за белесым краем горизонта. Здоровенные слепни, низко и монотонно гудя, подобно военным бомбардировщикам Второй Мировой, грозно носились вокруг и залетали в машину.
- Валера, смотри! – Юлька, шустрая, как ящерица, убежала далеко вперед и замерла в восхищении, пораженная чем-то божественным. – Смотри скорее!
- Коренной берег Усиры, - констатировала Катя. – Стоит пройти вперед, посмотреть дорогу.
Мы молча, не в силах оторвать взгляда от раскинувшихся перед нами просторов, стояли на краю поистине колоссального обрыва… даже не обрыва, а целого архитектурного каскада, похожего на развалины богатого античного города! Исполинские ступени террас, то желтовато-красные, голые, то залитые нежной зеленью сочных трав и невысоких кустарников, то прорезанные глубокими ущельями и заросшие темной чешуей хвойного леса, в точности повторяющей все детали рельефа, величественно обрывались к крутой излучине реки, которая голубоватым оловом тускло блестела на дне тенистой долины. На многие километры вперед просматривался противоположный берег, сплошь закованный в латы пойменной дубравы; правее, вверх по течению, на самом краю горизонта, виднелось рыхлое белое тело какого-то города; левее, прямо среди курчавой шевелюры дубняка, торчали блеклые заводские трубы.
- Стратегический объект, - сообщила Катя. – На оборонку работал с тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, когда, кстати, и был построен, по тысяча девятьсот девяностый. Сейчас заброшен, охрана давно снята, а на карте все равно не отмечают. Были мы там с исторической экспедицией в прошлом году. Мрачное место…
- Сталиным пахнет, - добавил я.
- Что-то вроде того, - согласилась Катя. – Что ж, идемте. Дорога в порядке.
Серега, не принимавший участия в акте воздаяния почестей красоте местной природы, сидел за рулем и ожесточенно крутил ручку настройки радио. Приемник замогильно хрипел и заливисто взвизгивал, словно довольный жизнью поросенок.
- Опять проблемы? – весело поинтересовался я, впрыгивая в душную, кишащую слепнями, комарами и мошками, кабину.
- Да сигнала нет! – Серега с досадой пришиб комара, вонзившегося в его мускулистое плечо, и выбросил трупик кровососа за окно. – Антенна, что ли, полетела… Черт знает, вчера всю систему проверил – отлажена, как часы.
- О! – я глубокомысленно поднял палец и повернулся к девушкам. – Первые признаки геопатогенности данного природного района. Вооружитесь рамками, маятниками, святой водой и спиритическими досками. Дальше поедем без музыки, - подмигнув Юле, я принял нормальное положение и хлопнул Серегу по плечу.
- Кстати, - Серега пустил двигатель, - скажет мне кто-нибудь, почему во всех ужастиках в первую очередь отказывает радиоточка?
- Чтобы оторвать человека от цивилизации и сделать его абсолютно беспомощным, - ответила Ольга. – Чтобы пробудить все животные инстинкты и низменные страсти…
- Подумать только! – я усмехнулся и закурил сигарету. – Весь этот метаморфоз лишь от того, что ты разлучен с любимой “Европой плюс”! Вывод: не хочешь превратиться в маньяка – слушай местные радиостанции…
- Так, дамы и господа! – властный голос Екатерины наполнил салон; казалось, даже слепни стали гудеть потише. – Что-то мы разговорились. Пора бы подумать о том, как выбрать место для ночлега.
- Куда ехать? – Серега оставил тщетные попытки настроиться на волну какой-нибудь радиостанции и щелкнул тумблером выключателя.
- Вот по этой дороге, - Катя указала на две еле заметные полосочки, пролегающие среди выкошенной травы и уходящие вниз с коренного берега.
- Хм! – Серега задумался. – А ты уверена, что мы там проедем? Не внушает доверия эта твоя дорога.
- Проедем! – уверенно отрезала Катя. – Эта дорога ведет на главную улицу Четверякова. Некогда по ней можно было выбраться в город… Сейчас ее используют преимущественно рыбаки… Хотя заметно, что давненько по ней никто не ездил…
Серега развернулся так, что красноватое облако пыли, поднятое колесами, толстым блином размазалось невысоко над землей и замерло в испуге и удивлении. Еще со времен службы в МЧС у моего приятеля осталось навязчивое состояние – боязнь отказа средств связи. Вот почему он столь трагично воспринимал поломку радиосистемы…

10

Дорога, проложенная по наиболее пологим местам, плавно спускала нас ниже и ниже. Кусочек земли, вырванный деревней у старого ельника, потихоньку дичал и становился все нелюдимей. О расположении улиц Четверякова можно было догадаться лишь по светло-зеленым облачкам осиротевших садов да торчащим кое-где средь высокой желтеющей травы гнилым деревянным костям построек. Любые понижения зарастали непролазными, почти тропическими дебрями крапивы высотой в рост человека; невольно екнуло сердце, когда дорогу перегородила безмолвная сочно-изумрудная стена, и некоторое время “УАЗик” пробирался по самые окна в зловеще шептавшей стихии.
- Главная улица! – заявила Катя, когда демонические растения остались позади. - Стоит остановиться.
Солнце уже спряталось за кромкой коренного берега, и долина Усиры погрузилась в прохладную, кишащую комарами, тень. Казалось, останки человеческого поселения встрепенулись, захрустели трухлявым деревом и разом выдохнули скопившийся за день смрад. Приходило время оживания тайн, легенд и поверий, время материализации всех твоих мыслей и страхов…
- Вот здесь, - Катя, как ни в чем не бывало, давала историческую справку, - располагался магазин. Сейчас, как вы видите, от него осталась только яма… Чуть подальше был клуб. В прошлом году его фундамент слегка порушился, но остался вполне различимым…
- Такое ощущение, что меня знакомят с трупами, - признался я Юле. – “Знакомьтесь: Петров Иван Иваныч, умер десять лет назад, кости сохранились в прекрасном состоянии…”
- У меня был один знакомый, историк, - Юля тщательно мазала лицо противомоскитным средством. – Фанат был своего дела. Археология, палеонтология, фольклор, мифология, топонимика – не было такой области истории, где он не чувствовал бы себя, как рыба в воде. Но – зазнался. Возомнил себя избранным, чуть ли не богом, чуть ли не бессмертным. Однажды на вопрос журналиста: “Что заставляет вас устремляться вглубь исторической работы?” – он ответил: “До черта приятно пощупать историю за пухлую задницу!” Его нашли мертвым на старом еврейском кладбище. Вскрытие показало разрыв сердца…
- Печальная история, - я передернул плечами от вечерней прохлады; в долине становилось все мрачнее и мрачнее, будто какой-то особенно пессимистичный художник целеустремленно сгущал темные краски на своем пейзаже; от реки потянуло липкой сыростью и приторно-тошнотворным запахом крупного водоема.
- Хватит баек, - Серега задымил “Беломором”. – Лагерь пора разбивать. Стемнеет скоро. Катя, где предполагаешь встать?
- Ниже есть хорошая площадка, - ответила Катя. – Рыбачий бивак, все оборудовано под костер и под палатку. Спустимся пешком, благо, это недалеко… А машину тут оставим… Не волнуйся, Сергей, ее оттуда будет прекрасно видно, - добавила она, заметив, как вытянулось при последних словах и без того кислое серегино лицо.
Мы прибыли.

11

Перевалив через небольшой барханчик, затянутый хрусткой камуфляжной сеткой высыхающих злаков и неприхотливых песчаных растений, мы плавно спустились на последнюю ступень гигантской природной лестницы и практически сразу оказались в нужном нам месте. Уютный ровненький участок, словно бы политый холодным зеленовато-пестрым желе разнотравья, поросший приземистыми, жесткими, как борода флибустьера, кустами шиповника с огромными, нежно-алыми, божественно ароматными брошами цветков, обрывался с обеих сторон узкими глубокими оврагами в черно-зеленую пучину леса. В одно из этих ущелий юрко сбегала хорошо протоптанная тропинка: наверняка там скрывался спуск к реке или лесному ручью. Человек никогда не станет разбивать лагерь далеко от воды…
На бивачной площадке царил полнейший беспорядок. Непогашенный костер, обросший пышной седой гривой пепла, лениво пускал сероватые струйки дыма. Пустые водочные бутылки, куски хлеба, дрова, палаточные колышки – все это, тщательно перемешанное, подобно хорошей порции винегрета, мертвым слоем устилало вытоптанную землю… Безмолвный памятник варварству. Человеческому варварству.
- Веселые здесь рыбачки, - саркастически процедил Серега. – Как-то один мой знакомый охотник сказал: “Если человек оставляет неприбранным дом, он – лентяй, но остается человеком. А если человек не приберет бивак – это уже не человек. Это – свинья”. Что ж, ладно. По крайней мере, колышки делать не придется.
И, оборвав жизнь очередного комара, мой приятель рьяно принялся за дело по благоустройству места стоянки, своим примером являя огнедышащий энтузиазм и неуемную созидательную энергию.
Через полтора часа задорный потрескивающий огонек костра отбрасывал длинные, словно языки сказочных змеев, бледно-оранжевые, полупрозрачные блики на прибранный совместными усилиями лагерь, на аккуратно сложенную кучу дров, на выцветший брезентовый бок палатки – немого мифического стража, пропахшего лесом, землей и солнцем. Серега и Катя, оба в камуфляжах, сосредоточенно копошились в рюкзаках, пытаясь отыскать котел и пищевые запасы. Ольга с Юлей весело болтали, сидя на бревне и подставив ноги огню. Я, погруженный в мысли, молча докуривал сигарету. Сумерки сгущались.
- Вот! – торжествующий возглас Сереги вернул меня в реальный мир. – Я нашел его! Валерка, тебе идти за водой!
С этими словами мой приятель бесцеремонно сунул мне большой походный
котел и достал пачку “Беломора”.
- Ладно, - я вздохнул и бросил окурок в костер. – Но если там, в овраге, меня утащит какое-нибудь паранормальное чудовище – виноват будешь ты.
- Валера, подожди! – Юля вскочила с бревна и напялила свою кепку. – Я тоже хочу посмотреть на чудовищ!
- За этим не надо далеко ходить! – уверенно заявил я. – Оглянись назад, посмотри на это существо в камуфляже. Самое типичное чудовище, дьявол в человеческом обличье, плюющий на жизнь и здоровье собственного друга. И знаешь, Юленька, я полагаю, что Серега – это единственный на всю округу генератор паранормальных явлений…
Пока я упражнялся в красноречии, а моя спутница благосклонно принимала сии претензии на остроумие, мы спустились на тропинку, уходящую почти отвесно вниз по крутому округлому склону и петляющую, точно особенно сложная слалом-лыжня, среди густых зарослей невысоких дубков, ежевики и шиповника. Мерзко гудели комары, отвратительно пахло застоявшейся водой и разлагающимися растениями.
У подножия обрыва тропинка свернула влево, огибая глубокую расщелину устья лесного ручья, и, прошмыгнув через очередной каньон, вывела нас на крохотный пляжик, со всех сторон ограниченный отвесными береговыми уступами из чистого песчаника. Полая вода, дожди, родники промыли в обрывах причудливые пещеры, украсив их стены загадочными, удивительно искусными изразцами и фресками. Чуть поодаль, почти у самой реки, словно статуи древней цивилизации, величественно возвышались двухметровые, бесформенные на первый взгляд, фигуры из неподвластных природным стихиям наиболее древних пластов песчаника.
Подле тяжелых ступней этих зловещих идолов, накрепко вросших в мокрый песок, лежал скелет коровы. Воды Усиры тихо пульсировали, нашептывая какое-то древнее восточное заклинание, и мягко ласкали выбеленные солнцем и ветром кости.
- Боже! – Юля глядела на меня широко раскрытыми глазами, в которых, молниеносно сменяя друг друга, мелькали то панический, первобытный ужас, то вселенское восхищение, то почти скептическое недоверие. – Неужели это – творение не рук человеческих?! Неужели эту безумную дикую красоту создала природа?!
- А как же! – авторитетно подтвердил я. – Искусство человеческое – это ни что иное, как стибренные у природы наброски. Причем, далеко не самые совершенные… Эх, жаль – фотоаппарат наверху остался. Хорошая картинка получилась бы, - и с этими словами я фамильярно потрепал одну из “статуй” по какой-то замысловатой округлости.
Холодный шершавый песчаник словно бы ударил меня током, и в ту же секунду я онемел, ослеп и оглох. В опустевшей голове, посреди черного вакуумного пространства, появился ослепительно горячий комок шаровой молнии и бесшумно взорвался, окатив с ног до головы обжигающей волной боли.
Я вспомнил свой последний поход на Урал. Идет снег, слегка морозит… Несложная горная тропа… Две скалы, похожие на вдов в траурных одеяниях, по обе стороны от нас… Мальчик-эвенк из моей группы… Он присел перед скалой, долго шептал что-то, потом положил на снег конфету… “Духи дороги! – звучал у меня в ушах его голос. – Духи дороги! Поклонитесь им! Поклонитесь! Так надо… Правильный путь!”
… Скала уходит из-под ног… Я не чувствую своего тела… Невыносимая, горячая, как доменная печь, боль сгибает пополам и не дает вздохнуть…
- Валера, с тобой все в порядке?
С Усиры дул свежий ветерок, река волновалась сильнее, плескаясь об отвесные
утесы берега и облизывая наши ноги. Юля испуганно вцепилась мне в локоть… Черт возьми, хотел бы я утонуть в этих глазищах…
- Да, по-моему, в порядке, - я расстегнул верхнюю пуговицу камуфляжа. – Просто вспомнил эпизод из моего светлого прошлого. И, должен заметить, если бы люди возвели язычество в ранг официальной религии, я б расстался с атеизмом раз и навсегда.
- Это невозможно, - мы одновременно заметили, что Юля все еще держит меня за руку; девушка запнулась на полуслове, чуть заметно смущенно улыбнулась и принялась поправлять волосы. – Язычество… Язычество еще из мифологии не выбралось…
- Ага, - я закурил и присел на валун. – А после того, как появилась религия, человек перестал быть человеком. Не зря ведь так и тянет туда, во времена Аттилы и грязных гуннов…
- Сегодня же купаться хотели, - Юля расположилась рядом и, наклонив голову, задумчиво уставилась на воду.
- Не думаю, чтобы кто-то горел желанием искупаться в усыпальнице фараона,- огонек сигареты висел в опускающейся тьме. – У меня лично такие ощущения… Хотя… завтра наверняка жарень будет… Скорчимся на берегу-то… На пляжике бы встать – самое то было.
- На пляжике не получается, - ответила Юля. – В городе днем сбрасывают воду, здесь слегка заливает…
- Валерка, мать твою-ю-ю! – зычный серегин голос в клочья разорвал вечернюю тишину. – Жрать не будем, да? Вода где?!
Мистически-чувственная атмосфера была разрушена. Да и разговоры, в общем, пошли какие-то разбросанные, отвлеченные, лишенные общей темы. А посему я втоптал окурок в жирное податливое тело мокрого пляжика и, захватив котел, направился к ручью, ртутной полоской тянувшемуся чуть поодаль.
Вода многочисленных родников, сочившихся из широкой груди коренного берега подобно волшебному молоку, питающему землю, леса, реки и озера, сливалась в единый узенький, но шустрый говорливый поток и промывала в зыбкой лесной почве, в шершавых костях материнского песчаника глубокий, как след от меча, каньон. Тоненькие деревца смыкали над ним свои кроны, навечно пряча от солнца стремительный прохладный ручеек – пульсирующий сосуд, всегда полный живительной влаги.
В одном месте рыбаки расширили узкое русло и приспособили кусок шифера на естественный уступ. С этих пор часть драгоценной воды шла на нужды человека.
Впрочем, получить немного сей божественной жидкости оказалось непросто даже после того, как люди заклеймили источник так называемым благоустройством, превратив еще одну сладкозвучную струнку природы в четко отлаженного слугу. Настоящий ураган комаров беспощадно и всесокрушающе обрушился на наши тела, стоило лишь нам с Юлей ступить под сень молодых кленов и дубков, растущих вдоль ручейка. Адское гудение заглушало немногочисленные вечерние звуки. Насекомые набивались в уши, путались в бровях и волосах, забирались в рукава и за шиворот, виртуозно прокусывали камуфляж и сплошной трепещущей вуалью покрывали кисти рук.
- Господи, откуда их тут столько? – Юля тщетно пыталась справиться с прибывающими легионами кровососов; счет убитых комаров шел на сотни, но меньше несносных насекомых не становилось. – Я же репеллентом мазалась, а им – хоть бы что! Сдувает их сюда, что ли?
- А по-моему, - из последних сил я старался сохранить присутствие духа и не кинуться прочь от этого дьявольского места, - подобные сюжеты… очень часто используют в фильмах ужасов. Не удивлюсь, если эти чертовы комары ядовиты или переносят какую-нибудь заразу вроде лепры или чумы.
Котел наполнялся катастрофически медленно.
- Это невозможно! – Юля с ужасом смотрела на открытый тюбик с репеллентом, сплошь облепленный комарами. – Они не боятся “Дэты”!
- Так я и думал, - подхватив проклятую тяжелую посудину с водой, я пулей вылетел из зарослей и, стряхивая на ходу остатки бульдогами вцепившихся насекомых, ненавязчиво, но решительно подтолкнул онемевшую от удивления девушку к тропинке. – Поспешим в лагерь, обрадуем остальных. Устроим коллективное сжигание бесполезных противомоскитных средств.
- Ненавижу энтомофауну и химическую промышленность! – беспомощно простонала Юля и, сунув в карман репеллент, решительно полезла наверх.
Почти стемнело. Густые, пахучие, словно сливовый джем, сумерки медленно пропитывали каждый камешек, каждую ложбинку, каждую клеточку организма. Казалось, невесомая, но прочная темно-фиолетовая паутина незаметно облекает меня в некую фантастическую субстанцию, неподвластную человеческим ощущениям, и тело мое, теряя границы, растворяется в окружающей природе, сверкающим ручейком вливаясь в дикую вселенскую гармонию… На полпути, не в силах противиться странному ощущению собственного ничтожества, я оглянулся назад и с замиранием сердца посмотрел туда, где оставался пляжик со зловещими каменными статуями. Первозданный хаос… Кстати, тогда, на Урале, я так и не последовал мудрому совету мальчика-эвенка…

12

Костер жадно облизывал черные, шершавые, словно у дракона, бока котла, ввинчивая в ночную прохладу мягкие теплые ураганчики и щедро разбрызгивая вокруг россыпи апельсиновых бликов. По высокому белесовато-фиалковому небу, словно бы подсвеченному из-за дубравы огромной люминесцентной лампой, перпендикулярно долине Усиры, лениво протянулись широкие гряды густо-алых облаков, похожих на следы нечеловеческих пыток. Отражаясь в воде, небосвод расписывал ее ярко-вишневыми оттенками, отчего река казалась мертвой струйкой запекшейся крови. Красноватые огоньки бакенов трассирующей линией огибали фарватер.
Из-за поворота излучины медленно выползала самоходная баржа, похожая на допотопный угольный утюг. Холодный молочный свет мощных сигнальных прожекторов безжалостно разрывал окончательно сгустившуюся тьму и таинственными бледными змейками скользил по поверхности воды. Легкий ветерок донес ровный, безразличный гул работающих двигателей, и в ту же секунду протяжный, ностальгически перебирающий все фибры души гудок, поднявшись вверх, медленно растекся по исполинским береговым уступам.
Народ, переваривающий наше с Юлей повествование, встрепенулся.
- М-да, - Серега зажег сигарету Ольге, прикурил сам и задумчиво выпустил облако ядреного папиросного дымка. – Валерка, скажи мне как турист: сколько комариных укусов может выдержать среднестатистический походник без особого ущерба для здоровья?
- Не знаю, - я прикурил от головни и подкинул в огонь дровишек. – Не уверен. Однако для нашей местности не было зарегистрировано ни единого смертельного случая.
- Не забывайте, что мы находимся в аномальной местности! – изрекла Екатерина и помешала аппетитно булькающее варево – так называемый “кондёр” из риса, лука и тушенки. – Ладно. Почти готово. Прошу за посудой, дамы и господа.

13

После сытного ужина мы с Серегой сварганили чай по нашему старому походному рецепту: одна часть заварки, одна часть лепестков шиповника и одна часть смородинового листа. Когда последняя кружка сего божественного напитка была выпита, а солидно покусанная физиономия моего приятеля (за водой на этот раз ходил именно он) приняла более или менее человеческое выражение, я, пошарив в рюкзаке, выставил на совет компании бутылку водки из предусмотрительно захваченного с собою запаса. В профилактических целях, разумеется, дабы не замерзнуть ночью и вообще как можно быстрее привыкнуть к влиянию геопатогенной зоны. Впрочем, особенно никто и не возражал.
На этом оптимистичном мероприятии рабочий день большинства членов нашей экспедиции закончился: Ольге и Кате завтра предстояла серьезная работа, а у Сереги всяческие романтические наклонности вроде проведения ночи у костра и любования звездами и вовсе отсутствовали. Посему же, пожелав нам с Юлей спокойной ночи, вся вышеперечисленная троица мирно отправилась почивать в палатку, и через десяток минут оттуда доносился такой храп, что в соседнем ельнике с ветвей наверняка дождем сыпались шишки.
- Холодно… - не отрывая глаз от огня, Юля зябко передернула плечами и придвинулась ко мне поближе. – Водка не помогает… Опьянела только…
- Ее физиологическое действие в плане согревания еще не началось, - я тихонько обнял девушку за талию – осторожно, без претензий и намеков, быть может, впервые за последнее время. – Примерно через полчаса все будет в порядке… Кстати, помнишь, вы обещали рассказать нам на ночь ужастики из опыта вашей работы?
- Помню, - Юля улыбнулась. – Только знаешь, Валера… Многие из них - наполовину выдумка, другим есть какое-то логическое объяснение, третьи – вообще пьяный бред… Ты ведь понимаешь прекрасно, что все это чушь…
- Я понимаю это сознанием, - заявил в ответ я. – Сознание, вообще говоря, - это сила. У тех снобов, которые гипертрофировали его до беспредела и бесконечности, вообще нет никаких проблем: все логично и объяснимо. Они, как компьютеры. А компьютер призраком королевы Анны не испугаешь. Он тебе выдаст: “Этого нет в моей программе”, - закурив, я яростно вдохнул сигаретный дым. – А мистику, потусторонний мир и паранормальные явления создает животная составляющая человека. Подсознание, в экстремальных ситуациях подавляющее сознание. И именно благодаря этой животной частичке ты сидишь у костра чёрте-где и трясешься от первобытного страха, даже имея степень доктора какой-нибудь естественной науки. И это чертовски хорошо… Я бы сказал, приятно…
- Хорошо, - Юля тихонько засмеялась и погрузилась в воспоминания. – Можно, я расскажу тебе историю из собственной жизни? Она хороша тем, что полностью невыдуманная… Знаешь, до этого я никому про это не рассказывала… Мои друзья – циники-атеисты – просто-напросто в это не поверили бы… А родители, чего доброго, вызвали бы “скорую помощь”… Ну а тут… Коли уж речь зашла о мистической стороне человеческой личности… Слушай…
Я училась в одиннадцатом классе. Тогда у меня жила собака-овчарка…Умница была, красивая, на двух выставках первое место занимала. Ее звали Шейла … Это я ее так назвала, тогда модно было давать подобные громкие клички… Ты не представляешь, как я ее любила… Она была даже больше, чем член семьи. Иногда мне казалось, что Шейла ближе мне всех самых близких подруг…
И вот однажды… какая-то сволочь на черной “Ауди” сбила Шейлу… Мне потом часто снился этот кошмар: черная стрела вылетает из-за поворота, глухой стук, предсмертный визг… Шейла не мучилась – у нее был сломан позвоночник в шейном и грудном отделах…
Я на руках унесла ее в лес и похоронила… Господи, ты не представляешь, как мне было плохо… Наверное, даже по близкому человеку невозможно так убиваться! Я не ела, не пила, не ходила в школу… Сидела, закрывшись в комнате и поливая горючими слезами фотографию Шейлы.
Так после ее смерти прошла неделя. К тому времени я была уже в состоянии садиться за учебники, но толку от этого совершенно не замечалось. Однажды хмурым осенним вечером я осталась одна дома… Темнело… Я чувствовала, что не переживу эту ночь… И позвонила подружке, чтобы позвать ее к себе… Подружка обещала прийти минут через десять. Я уселась в своей комнате на пол и, не включая света, принялась ждать…
И тут, ты знаешь, в коридоре раздался звук… Так стучали по полу когти Шейлы… Я не поверила своим ушам, подумала, что схожу с ума, и даже крепко ущипнула себя… Звук приближался к моей двери… На секунду он замер, а затем… Затем дверь чуточку приоткрылась… Так Шейла осторожно приоткрывала ее мордой, когда хотела поиграть со мной или звала на прогулку… И я готова поклясться, что в щели между дверью и косяком я увидела черный собачий нос… “Шейла!” - слабо позвала я, не помня себя от ужаса. Дверь скрипнула, открылась пошире, раздался тихий вздох и… все стихло.
Очнувшись, первым делом я увидела встревоженную физиономию подружки – у нее был ключ от нашей квартиры и, не получив ответа на звонки, она, должно быть, открыла дверь сама. В обмороке я провалялась минут пять, не меньше… Чушь, конечно… Но знаешь, Валера, по-моему, Шейла пришла попрощаться… В последний раз…
Костер сипел, пожирая дрова, и рыжеватые язычки пламени робко выглядывали из-за толстой ветки. Влажная, как поролоновая губка, терпкая ночная прохлада пощипывала за уши и непристойно заползала под камуфляж. На том берегу реки, в непроглядной тьме, слабо мерцали какие-то огоньки: синие, желтые, фиолетовые – и, резво перебегая с места на место, то исчезали, то появлялись вновь. Издалека, с легкими дуновениями остро пахнущего ветра, доносились едва слышные, мерные, словно удары церковного колокола, покрякивания коростеля. И, признаться по совести, я, то ли под влиянием минуту назад услышанного, то ли, будучи под действием недавно выпитого, испытал такой яркий прилив панического, первобытного страха, что едва не вскочил с бревна и, дико вопя, не кинулся в палатку. Впрочем, длилось сие наваждение не более нескольких мгновений. Овладев собой, я криво усмехнулся и закурил.
- Смотри, Валера! – Юля с чисто детским азартом показывала в темноту; отблески костра окрашивали ее волосы, выбивающиеся из-под кепки, в цвет медного ножа, вымазанного запекшейся кровью. – Блуждающие огоньки! Как красиво!
“Красиво-то красиво, вот только какого, спрашивается, дьявола они тут делают? - с досадой подумал я, ловя себя на ощущении дискомфорта в области солнечного сплетения. – И вообще, не нравится мне их цвет… Не нравится, и все тут. Не бывают блуждающие огоньки такими яркими…”
А вслух сказал:
- Надеюсь, они не заведут нас, куда не следует! Сотни, если не тысячи раз в своей жизни покупался на такую провокацию… Видишь такие огоньки, восхищаешься, рвешься к ним, доползаешь из последних своих халявных сил, а оказывается – это кто-то просто прикурил… Вот так-то…
Юля, оперевшись на меня левым плечом, задумчиво глядела в огонь.
- Как ты думаешь, Валера, почему блуждающие огоньки в фольклоре всегда относили к недобрым существам? – спросила она наконец.
- Потому что даже у великого Гуддини один шанс из тысячи выбраться из российского болота темной-темной ночью, - я бросил окурок в костер. – Те немногие, что оставались в живых после такой экзекуции, описывали тусклые синеватые огоньки – может, газ воспламенялся, а может, и со страху чудилось… А поскольку свою вину человек никогда не признает, то кто виноват во всех злоключениях? Конечно, огоньки! Они, подлые, заманили в трясину и чуть не утопили! А сам, небось, надеялся, что это десница божья его отводит от погибели… Да…
- Не веришь, значит, в домовых и леших? – Юля усмехнулась и сунула в огонь тоненькую веточку.
- Вообще говоря, вопрос о наличии или отсутствии фольклорных персонажей на самом деле поставлен в корне неправильно, - заявил я в ответ. – Есть человек, и есть всеобщие законы природы, из которых мы знаем бесконечно малую часть. Силой своего сознания человек способен материализовать какой-то образ – скажем, домового, а затем регулярно подкармливать эту энергетическую субстанцию своей верой, то есть, по сути, включать его в свой энерго-информационный обмен. И чем больше людей в это верит, тем вольготней выдуманным образам живется. Вот почему раньше каждый второй с лешим чуть ли за руку не здоровался, а сейчас и полтергейсты – большая редкость… Буквально: если мы верим в нее, нечисть существует, не верим – остается в бабушкиной сказке… Кстати, по поводу материализации мыслей сейчас, говорят, получены достоверные научные доказательства…
- А геопатогенная зона? Паранормальные явления? – Юля обратила ко мне глаза, огромные, пылающие, как два драгоценных камня, преисполненные неподдельного интереса.
- Глюк! – какая-то сила раскрутила мои мысли в невообразимый смертоносный ураган, и теперь я не мог остановиться. – Чушь! Хреновое самочувствие – да, заболевания – да, смерть – ради бога, но никаких паранормальных явлений! Никаких! Все это бред на уровне физиологии…
- А бог? – похоже, Юля твердо решила уяснить для себя структуру всей иерархической лестницы человеческого бытия.
- Большой глюк! – опрометчиво ляпнул я и задумался; в долине Усиры стояла почти первозданная тишина, лишь где-то далеко-далеко гудела баржа, кряхтел коростель да одинокий кузнечик сонно трещал в кустике шиповника за палаткой. – По крайней мере, в смысле его библейской интерпретации. Порой мне кажется, что обстоятельства рождает сознание. А отсюда – проблемы судьбы, рока, предопределенности, глобального выбора… Ой! – я достал сигарету. – Мозги сломаешь… Впрочем, есть по этому поводу у меня одна история… Я бы даже сказал, притча… Реально имевшая место…
- Расскажи, - Юля улыбнулась. – Теперь твоя очередь…
- Знаком я с одним университетским преподавателем, - я закурил. – Ты, конечно, его знаешь, но в любом случае не называй его имени – совершенно это не к чему. Как-то раз, в тринадцатую годовщину его экспедиций, отправили их на Ямал – пеночек, что ли они там изучали… Так вот… Прилетают они на базу, вертолет делает им “пока” и отправляется домой, а они приходят и… видят, что база их сгорела начисто… Ни шмоток теплых, ни домиков, ни лабораторий. Только продукты с собой, да и то – не все… Ну что ж делать, деньги на экспедицию с огромным трудом выпросили, время – тоже дорого… Поселились в уцелевшем стальном вагоне, сшили куртешки из изолятора для труб и оленьей кожи, лабораторию из подручных средств соорудили. А было их трое – два мужика и дамочка. Через неделю мужичок один из игры выбыл: пошел охотиться и умудрился как-то сломать ключицу. Ну, повезло им, отправили его с попутным вертолетом… Осталось еще две недели выдержать.
Ходит, значит, герой наш главный по тундре, ходит, а дамочка – в лагере сидит. Ходит он – и чувствует: что-то не то… То одна куропатка дохлая попадется, то другая, то третья… И все – самки… Короче, дошло до него на очередной экскурсии, что пора отсюда уносить ноги, и как можно скорее… Не дошел он до пункта назначения и поперся обратно. А это, почитай, двадцать километров.
В пути застигла его гроза. Конкретная такая гроза, с ужасной молнией, оглушительными раскатами грома и тропическим ливнем… А вагонка-то, в которой дамочка осталась, полностью стальная! Да и сердчишко у леди, что называется, не очень…
Короче, прибежал он в лагерь – а она в кустах лежит, мокрая до нитки и еле живая… Правильно, в общем, поступила, что в вагоне не осталась.
Он – в райцентр. Вертолетов нет. Он в совхоз – техники нет… Ничего нет, как обычно в России. Сжалился над ним сотрудник транспортной конторы, пообещал через день захватить с собой до Москвы. Идет наш герой назад – и думает: “Вот приду я в лагерь, а там – хладный труп коллеги…” В общем, выжила дамочка. Доставили их домой… Вот и думай: вроде чушь, - однако ж это одна из немногих странных историй, в которые я верю… Впрочем, - я усмехнулся и поскреб озябшее ухо, - стоит учесть один факт. Мир для этого преподавателя делится на две части: огромную – птиц и крошечную – всех остальных живых существ, смешанных в этакую недифференцировано-нивелированную массу… Так что…
- У каждого преподавателя, каким бы хорошим он ни был, свои странности, - задумчиво отозвалась Юля; костер надрывно кашлянул горстью малиновых искр.
- Точно, - бодрящее действие этанола потихоньку улетучивалось, подходила очередь мерзкого полусонного состояния; к тому же, ночной холод достиг своего апогея и теперь храбро игнорировал и огонь, и теплую одежду. – Я бы сказал – не просто странности, а прочно устоявшиеся и укоренившиеся бзики. Объем миропонимания преподавателя, Учителя по большому счету, определяется диаметром круга, описанного вокруг некой точки – конкретного предмета, которому Учитель отдает свою жизнь. Чем больше круг, тем разностороннее развит этот Учитель и тем более полно он представляет себе положение вещей. Но центр круга – неподвижно фиксирован. Круг неподвижен! И изменяться он может только одним образом: менять свой диаметр. А координаты – нет. Вот тебе и бзик. Устойчивый, надежный.
- А ведь тем не менее, - Юля оживилась, - цель любого Учителя – научить, научить даже в том случае, если мировоззрение ученика не перекрывается с его мировоззрением… И если Учитель не способен на это – он плохой учитель.
- Плохой учитель, - я усмехнулся. – Наверное… Но знаешь… В этом мире есть очень хороший способ жить безнаказанно… Делай, что хочешь, любые мерзости и пакости, но помни: не имеет значения ничего, кроме издевательства над Природой и неадекватного ее восприятия. Единственный грех, за который человек будет наказан, - это покусительство на Природу. Все остальное пройдет безнаказанным. По крайней мере, относительно безнаказанным. Вот почему живут даже плохие учителя…
Юля молчала. Крупные, удивительно яркие звезды капельками масла горели на
черном, как нефть, полотнище безлунного неба. Холодная ночь связывала все вокруг ледяной паутиной в безмолвную, фантасмагорическую симфонию, сравнимую разве что с волшебным нагромождением застывших музыкальных звуков. Невесомый огонек гаснущего костра зябко кутался в пышную седую шубу пепла… Посидев еще несколько минут, мы с Юлей забрались в палатку и, закупорившись в спальники, пожелали друг другу спокойной ночи.

14

В палатке творилось что-то невообразимое. Судя по моим ощущениям, температура окружающего воздуха катастрофически быстро приближалась к абсолютному нулю, и, несмотря на то, что я возлежал в толстенном ватном спальнике, как куколка шелкопряда в коконе, меня колотило так, словно через тело вашего покорного слуги пропускали не одну тысячу вольт. К тому же, пара назойливых комаров убийственно музицировала около самого уха и превращала все мое окоченевшее существо в сплошной комок нервов.
- Мерзнешь, Валера? – Юля сдавленно хихикнула; при этом ее великолепные зубки кастаньетами выбивали какой-то особо замысловатый латиноамериканский ритм
- Не то слово! – отозвался я хорошим фрагментом самбы. – Черт бы побрал это проклятое место! Ни разу в жизни я не мерз так в ватном спальном мешке!
Решив прибегнуть к действенному походному способу отогревания, мы расстелили мой спальник и укрылись сверху юлиным. Это помогло. Через некоторое время мне удалось задремать, однако мерзкое ощущение холода, растекающегося по позвоночнику, не оставляло меня ни на мгновение. И, едва лишь золотисто-молочный рассвет пробился сквозь толстый брезент палатки, я, кряхтя и пошатываясь, вылез наружу.
Все вокруг было серебряным. Обильная роса густо рассыпалась по траве мириадами серебряных шариков. Тяжелый серебряный туман, причудливо клубясь, поднимался от серебряной глади воды Усиры и лениво перетекал с одного берегового уступа на другой. Серебристые лучи восходящего солнца, скрытого утренней дымкой, мягко серебрили влажный бок палатки. Ледяной серебряный воздух арктическим ветром врывался в легкие и, казалось, превращал их в хрупкий кусок серебристого льда…
Трясясь от холода, точно старая общаговская кровать, я доплелся до кострового и, сдув белоснежные хлопья пепла, принялся разводить огонь. Во всем теле ощущалась странная, словно бы перерезающая тупым ножом все сухожилия и связки, слабость; голова невообразимо раскалывалась.
Едкий сероватый дымок долго не таял во влажном воздухе и, мешаясь с туманом, разбавлял его серебристый оттенок до бледно-оловянного. Поставив разогревать остатки вчерашнего ужина и закурив сигарету, я сжался на бревне в замерзший, разваливающийся на куски комочек и с каждой минутой осознавал все яснее, что не в состоянии пошевелить ни единой частью тела. Но пугало не это. Я не понимал, отчего заболел, - вот почему в душе коварно скреблись растущие монстрики суеверного страха, будто прямо на моих глазах сбылось какое-нибудь древнее проклятие.
Дымка рассеивалась – таинственно втягивалась в немую громаду леса и в расщелины гигантских береговых ступеней. Выплывшее из тумана солнце от души плеснуло на землю горячего золота, обещая денек жаркий и душный. Бледно-желтое утреннее небо густело и наливалось сочным ультрамарином.
Со стороны палатки донеслись шорохи, болезненное покряхтывание, тихие, но очень сочные проклятия, и через пару минут пошатывающееся тело Сереги беспомощно рухнуло на бревно чуть поодаль от меня.
- Слушай, фраерище, - Серега застонал и обхватил голову руками, - сколько мы вчера с тобой выпили? Сто грамм, верно?
Я молча кивнул.
- Сколько мы с тобой выпивали в лучшие времена? – продолжал размышлять мой приятель. – По семьсот пятьдесят, если я не ошибаюсь.
Я повторил древнейший жест согласия.
- Какого же тогда хрена я так плохо себя чувствую? – мрачно подытожил Серега. – И вообще, мерз ночью, как черт знает кто, зуб на зуб не попадал. Что за климат такой сраный в этой стране долбаной, а? Днем сдыхаешь от жары, ночью – сопли застывают прямо в носу! Да и на душе что-то отвратно… Кошки скребут…
Серега задымил “Беломором” и бросил взгляд на машину, горделиво стоящую на возвышении береговой ступени и оптимистично поблескивающую отпотевшими боками.
Кондёр закипел. Крохотные вулканчики на торосистой поверхности риса пискляво захлюпали, извергая обжигающие брызги бульона.
- Жрать будешь? – я с трудом снял котел с огня и посмотрел на Серегу.
- Попозже, - физиономия моего приятеля напоминала свинцовую грозовую тучу причудливой формы. – Пойду машину проверю.
Серега исчез в сочно-изумрудных, напоенных росой и туманом, зарослях, и я вновь остался наедине со своими бредовыми мыслями. Рис казался безвкусным, как вата, при каждом глотке желудок судорожно сжимался и норовил вышвырнуть все обратно, но я понимал, что ЭТО – нужно, и посему продолжал с отвращением жевать обжигающее варево.
Проснулась Юля. Молча опустившись рядом, она уткнулась мне в плечо и тяжело вздохнула.
- Доброе утро, - промямлил я и с облегчением вонзил ложку в рыхлое тело завтрака. – Как спалось?
- Плохо, - Юля вздрогнула и крепко притиснулась к моему торсу. – Мне холодно. У меня ужасно болит голова.
- Я чувствую себя не на много лучше! – утешительно заметил я. – В башке Хиросима, в желудке – Нагасаки, а в ногах – полный период застоя…
Неожиданно мне так резко поддало в поясницу, что я едва не провернулся вокруг своего насеста, подобно опытному цирковому акробату. От нестерпимой, разрывающей спину и словно бы громадным поршнем спирающей дыхание боли голову заполнил серый туман, медленно принимающий контуры одной-единственной мысли: “Ты – развалюха. Реабилитация не помогла. И тебе не выдержать… Не сдюжить…”
- Валера! Что с тобой?! – Юля отстранилась и взволнованно потрясла меня за плечи.
- Черт возьми, почему всегда, когда мы остаемся с тобой наедине, моя спина напоминает мне о том злосчастном падении? – простонал я, потихоньку нащупывая границы собственного бытия и возвращаясь к реальности; боль таяла с каждой секундой, точно горстка воды в ладонях.
С двух сторон к костровому подтягивались Серега и Катя с Ольгой. Излишне говорить, что девушки не блистали жизнерадостным настроением и отличным самочувствием.
- Радио не работает, - Серега бухнулся на бревно и вяло занялся поглощением кондёра. – Комаров в кустах до черта. Что, едри твою в бабушку плюнуть, как выражался один великий русский поэт, делать будем?
- Работать! – безапелляционно заявила Катя и отправила в рот ложку риса. – Неважное самочувствие – вполне закономерное явление в геопатогенной зоне. От этого никто еще не умирал.
- Как сказал один английский писатель, мне бы не хотелось создавать прецедент, - печально признался я.
- Ради бога! – Катя сверкнула глазами и указала рукой на машину. – Никто вас не держит. Сваливайте, если не находите в себе сил.
- Не надо, ребята! – Юля поднялась с бревна. – Не ссорьтесь! Зачем усугублять и без того нехорошее положение! Все будет нормально! Нам осталось пережить здесь два дня.
- И ночь, - коварно вставил Серега.
- Всего два дня, - продолжала Юля. – Не ссорьтесь!
Воцарилось молчание. Я задумчиво курил, Серега крутил в пальцах ложку, девушки заканчивали завтрак. Солнце разгорячилось не на шутку. Несмотря на ранний час, жарило так, что я самым бессовестным образом начал истекать потом. От гаснущего костра отрывались неровные сизые клоки дыма и подолгу висели в неподвижном, липком, удушливом воздухе. В траве стрекотали кузнечики; появились огромные слепни и, гудя, будто немецкие бомбардировщики, кровожадно закружили над лагерем. Из низин медленно поднимались полчища комаров, не боявшихся ни дыма, ни жары, ни репеллентов. Неспеша, как бы осознавая собственные величие и неуязвимость, природа огромным всесокрушающим бульдозером сталкивала человека с золотого трона.

15

После завтрака, по инициативе Кати, кинули жребий. Сереге выпало сопровождать девушек в процессе их славной исторической работы на бренных развалинах деревушки, а мы с Юлей оставались в лагере готовить обед и охранять имущество. Договорившись о времени трапезы, компания исследователей деловито покинула стоянку; некоторое время я различал шорох зарослей, голоса, серегины покашливания, затем глухо хлопнула дверца автомобиля, и все стихло. Дьявольское место глотало посторонние звуки, как пучина океана – утлые деревянные лодчонки, легко восстанавливая царящую вокруг депрессивно-готическую гармонию мрачной смесью зноя, стрекота кузнечиков и тяжелого, сенно-пряного аромата трав.
Я посмотрел на часы, показывающие без трех минут девять.
- Что будем делать? – сей риторический вопрос был абсолютно неуместен, но чрезвычайно актуален. – У нас еще уйма времени.
- Не знаю, - Юля, обхватив колени, задумчиво смотрела в погасающий костер.- Наверное, надо поспать.
- Где? – с угрюмой иронией поинтересовался я. - В палатке через десять минут можно будет запекать индейку ко Дню Благодарения. В районе кострового – жарить яичницу. Вокруг – ни единого более или менее приличного деревца, позволившего бы укрыться в тени его кроны. Плюс еще проблема – чертовы комары. Заедят ведь насмерть… Знаешь, Юленька, - философский источник бурной кипящей струей вырвался откуда-то из недр моей души, - я подумал тут… Зря я затеял эту глупую игру. Тогда, когда я навернулся с горы, надломился не только мой позвоночник. Сломалось еще что-то… Сломалась жизнь… Старая, прошлая жизнь, когда я считал себя непобедимым и бессмертным… Теперь я – просто жалкая развалюха, такая же серая обыденность, как и другие мои сограждане. Можно собрать и склеить по кусочкам тело, но жизнь… Разбитую жизнь не склеишь. И дух разбитый, прежний дух, тоже… Все, пора в отставку. Теперь мой удел – каменная коробка, горшок под кроватью и теплый плед… И этот поход расставил все точки над “i”…
- Господи, Валера! – Юля смотрела на меня широко открытыми глазами. – И это я слышу от тебя?! От человека, половину прожитой жизни проведшего в лесу?! Да разве может такой человек… имеет разве право сказать, что его дух разбился при падении со скалы?! Ты привык заливать свои проблемы водкой – вот и все! Водка – это лучшее средство от городских проблем, но вместе с тем она глушит в тебе способность справляться с собой самим! Мы все страдаем этим в городе – все не можем с собою справиться! Ты заглушил в себе эту способность, но здесь, в геопатогенных зонах, природа не подставляет человеку вторую щеку, когда он бьет ее по одной! Здесь она учит сына своего правилам хорошего тона, а иногда и мстит ему! А ты не хочешь этого понять, плачешь, как маленький мальчик, когда его слегка пожурили за провинность! Если ты и вправду никуда не годишься, лучше тебе уехать… Иначе… Иначе ты можешь погибнуть…
Признаюсь честно – сия гневная тирада крепко зацепила меня за живое. Мало того, что вашего покорного слугу отчитали, как нашкодившего мальчишку. Непонятая и непринятая откровенность – всегда крайне обидное явление, с отвращением отвергнутая – тем более. Большей частью в процессе человеческого общения разочарование и грусть вызывает не сам конкретный поступок, а некая коварная подоплека, выставляющая все действия обидчика, словно на ладони, и злорадно их демонстрирующая.
- Тебе просто показали, что ты не бессмертен, - под моим серьезным взглядом Юля значительно сбросила обороты; голосок ее зазвучал осторожнее, хотя по-прежнему весьма уверенно, - а ты… - она потупила глаза и замолчала. – Прости, Валера. Я не хотела тебя обидеть…
- Ладно, - хмуро отозвался я. – Замнем. Только знаешь… Не тебе меня в могилу списывать… Заработать себе на жизнь я еще в состоянии…
Вместо ответа на сей грубый выпад, Юля обвила меня руками и положила голову на плечо. На стоянке господствовало закономерное в таких случаях молчание.
- Ты сильно обиделся, Валера? – произнесла, наконец, Юля.
- Нет, - буркнул я, закуривая сигарету. – Понимаю, что проявил слабость, пускаясь разглагольствовать о всякой чуши. Несколько лет сидячей жизни поневоле превратят тебя в хилого дурня. Так что обижаться надо только на себя.
- Ты восстановишься, - пообещала Юля. – Главное – не сдаться в этом походе…
Я хотел было крепко съязвить, однако юлины пальчики так восхитительно зарывались в мою шевелюру, что даже мерзкое физическое состояние, казалось, движется на попятную. Давно забытые ощущения медленно, но верно добавляли угля в кочегарки главной пусковой системы организма; кровь понеслась по сосудам со скоростью гоночного автомобиля, и в голове против воли, подобно сменяющимся слайдам, стали проскакивать смелые и откровенные мысли.
- Как ты думаешь, - я не замечал, что уже отвечаю на ласки девушки, - если ближайшее время мы проведем в палатке, тепловой удар нас не хватит?
- Уже успокоился? – Юля усмехнулась; ее рука, восхитительно бархатная и теплая, проникла под камуфляж и заскользила по груди.
- Куда там! – отозвался я, чувствуя, что через пару минут потеряю самообладание. – Я не говорил тебе, что твое общество ассоциируется у меня с Древним Египтом?
Впрочем, последний комплимент был излишним. Клеопатра просто-напросто схватила меня и без разговоров потащила в палатку.

16

Мы возлежали в жиденькой, кишащей комарами, тени тощего, но раскидистого куста черемухи и смотрели в бледное золотисто-синее небо. Два крохотных полупрозрачных клочка облаков, похожих на пятнышки от раздавленных мух, неподвижно висели в недосягаемой, пугающей выси и с каждой минутой растворялись в окружающем их океане все сильнее. Казалось, огромная всепоглощающая черная дыра Небытия медленно разверзалась прямо над нашими головами.
Мрачно усмехнувшись столь пессимистичному эпитету, я высунул голую пятку из спасительной тени и тот час же втянул ногу обратно: ощущения были такие, будто кто-то от души приложился к моей стопе допотопным раскаленным утюгом! Определенно – что-то складывалось не так в этой чертовой экспедиции.
Под куполом небосвода кружил коршун. Вначале он напоминал просто бурую черточку на идеально чистом листе белесовато-ультрамариновой бумаги, затем, величественно описав широкую спираль, опустился ниже и принял типичный книжный вид коварной хищной птицы, несущей дозор над полем брани. Через пару минут к неожиданному гостю присоединился сородич, затем еще один, и еще, и еще. Теперь полдесятка крупных коршунов, каждый в своем ритме и со своей амплитудой, зловеще патрулировали воздушное пространство над нашей стоянкой. Похоже, что статус неожиданных гостей следовало бы присвоить нам, а не им, полновластным хозяевам здешних невеселых мест.
- Валера, хочешь, я расскажу тебе о своей жизни? – поудобнее устроившись у меня на плече, Юля отбила атаку очередной банды кровососов.
- Валяй, - отозвался я. – Солнце переползает, скоро нам негде будет спрятаться, так что, возможно, мы погибнем. Не хотелось бы уходить из жизни, не прослушав твою наверняка увлекательную биографию.
- С детства любила природу, - чуть усмехнувшись, начала Юля. – Отец постоянно в лес за собой таскал: за грибами, за ягодами, просто в походы. Он у меня лесничим работал, так что проблем с этим не было…
- Почему “работал”? – поинтересовался я.
- Выгнали, - с деланным равнодушием отозвалась Юля. – Банальная, в общем, история… Грудью встал на защиту государственной собственности… Потом отец запил, ушел от нас, и вот уже семь лет о его судьбе ничего не знаю…
В школе училась неважно. Ненавидела математику, физику, русский, литературу и вообще методы школьного обучения. Такое впечатление, что детей в зомби превратить хотели… Зато обожала биологию, географию и физкультуру… Самая маленькая была в классе и самая шустрая… Даже мальчишки за мной угнаться не могли… В младших классах крепко доставалось от них, а потом ничего, ухаживать стали, домой провожать… Но, знаешь, серьезно никто мне не нравился… Все были какие-то посредственные, серые, скучные, все из себя супергероев строили… Правда, один смог-таки завоевать мое сердце… Не испугаешься, если скажу, что мой первый парень был панком?
- Чего ж пугаться? – я хмыкнул и прикрыл лоб ладонью: солнце, судя по всему, твердо вознамерилось довести до кондиции мои мозги, и без того переживающие не лучшие времена. – У меня была куча знакомых панков… Милые, в общем, люди. Глубоко мыслящие.
- Вот и замечательно! – рассмеялась Юля. – Короче говоря, продержались мы с ним недолго. На выпускном он нажрался, как свинья, и занялся любовью с девицей из параллельного класса прямо в туалете… Я тоже нахрюкалась и пошла танцевать на столе. Пацаны были в восторге, учителя – в шоке… Короче, с тех пор мы так и не встречались.
В университете я практически сразу попала в жуткую компанию. Большую ее часть представляли интеллектуалы-разгильдяи с исследовательской душою и неимоверным количеством странностей. Среди них были и биологи, и географы, и историки, причем, различного возраста, различных ученых степеней и различных стадий алкоголизма. Ой, чего только я не пережила! Экстремальные походы; осенние пикники, переполненные слякотью, дождем, черным юмором и пошлостями; рестораны; дешевые клубы; домашние вечеринки, похожие на празднование седьмого ноября в сумасшедшем доме… Один псих забрался ко мне ночью в окно на четвертый этаж и кинул на постель букет роз. Другие два идиота сражались из-за меня на рапирах во дворе собственного многоквартирного дома…
Поначалу, ты знаешь, все эти реки романтики и потоки экстраординарности свели меня с ума. Я была готова прыгать от радости и гордости за себя и своих друзей. Но потом… Потом я поняла, что к чему. Все это оказалось дешевым трюком. На самом деле почти все эти оригиналы были простыми карьеристами и показушниками. А те, кто таковыми не являлся, были просто душевнобольными… Я вовремя ушла оттуда. Почти вся компания была старше меня… Что с ней сейчас? Несколько человек умерло. Большая часть сидит в кабинетах директоров и обдирает народ… А остальные, надо полагать, спиваются… Ты знаешь, Валера, думая как-то об этом, я вспомнила своего первого парня, того самого панка. Когда мы только-только начали встречаться, он заявил мне: “Я – обычная человеческая посредственность. Не устраивает – ищи кого-нибудь пооригинальнее.”
Уже тогда он понимал то, что я поняла лишь несколько лет спустя. Оригинальность – не в имидже и образе жизни. Оригинальность – в твоих мыслях. В твоем внутреннем содержании и построении. В твоем мировоззрении. А остальное - прилагается. Не более того.
С тех пор я стала осмотрительнее в отношениях с людьми. Наверное, я просто перешла на очередной виток спирали вверх, оставшись, по сути, на той же самой линии, что и в школе.
- Весьма польщен, - я усмехнулся и попытался вжаться в последние осколки стремительно исчезающей тени. – И что же привлекло тебя во мне? То, что я – слюнтяй и серая обыденность?
- Боже, как вы, мужчины, буквально воспринимаете все, что касается вашего достоинства! – Юля схватила меня за плечи и слегка потрясла.
- А вы, женщины, - нет? – злорадно поинтересовался я.
- Валера, то, что ты – не супермен, а обычный человек, - еще не повод называть себя слюнтяем! – пропустив мимо ушей мое последнее замечание, заявила Юля. – Супермены – только в кино и романах. Покорители природы, выходящие живьем из жерла вулкана, - тоже. А ты – обычный мужчина в обычной жизни. И если бы здесь было что-то по-другому, мы с тобой никогда бы не сблизились, это я говорю тебе точно. Из жерла вулкана живым тебе, конечно, не выбраться. Но этот поход ты можешь пройти, понимаешь? Можешь! Дай себе такую установку и учись. Слушай, что говорит тебе природа. Не борись с ней, а следуй ее советам. Ты обещаешь мне это?
- Ладно, - после короткого раздумья я вытащил сигарету и закурил. – Куда деваться-то? Не назад же поворачивать. Терять мне нечего. По крайней мере, перед тем, как смерть навеки сомкнет мои очи, я успею поцеловать вашу чудную ручку, Клеопатра!
Юля весело засмеялась и шутливо повалила меня на землю.

17

К обеду на стоянку медленно подтянулись наши исследователи, смертельно уставшие, мокрые, красные, как советский флаг, и умирающие от жажды. Работу по деревне они практически закончили, оставалось только систематизировать материал и составить итоговую информацию. Серега торжественно вручил Юле небольшую пластмассовую баночку с клещами, собранными в процессе общения с останками Четверякова, и с осознанием исполненного долга, нагрузившись оборудованием, устало побрел к машине.
По окончании трапезы мы с Юлей, передав дежурство, облачились в противоэнцефалитные костюмы и отправились на поиски материала для курсовой работы, благо, что лес располагался под боком. Невыносимая жара спадала, и тем не менее в угрюмой еловой чаще, удивительно похожей на гротескное ее изображение в русских народных сказках, царили влажная духота и поистине колоссальные полчища комаров, абсолютно игнорирующих, как и следовало ожидать, плотную одежду и безумное количество репеллента.
Если сказать, что за полчаса мучительных странствий по наиболее вероятным местам скопления клещей мы собрали немало этих проклятых тварей – значит, вообще ничего не сказать. С моей энцефалитки в общей сложности было снято сорок восемь мерзких членистоногих; юлин улов оказался поменьше и составил тридцать три штуки. Таким образом, с учетом серегиного презента и сегодняшней удачной охоты, в нашем распоряжении имелось около сотни клещей трех разных видов, причем, Юля не собиралась останавливаться на достигнутом. Когда мы, срывая с лица ошметки паутины и беспрестанно отмахиваясь от комаров, сели передохнуть, она доверительно сообщила мне:
- Для хорошей работы нужно еще примерно столько же. Думаю, за оставшееся время наберем.
Лес молчаливо щерился гнилыми зубами бурелома. Я посмотрел по сторонам, и
мне в очередной раз стало не по себе. В тот момент я готов был держать пари, что в этой ужасной местности днем с огнем не сыщешь клеща, который не являлся бы переносчиком энцефалита.
Вечером, после ужина, общение не клеилось. Изредка перекидываясь короткими фразами, мы молча и безо всякого интереса смотрели, как сочнеет совершенно безоблачное небо, как зажигаются сигнальные огни на бакенах, как прозрачные языки пламени почти бесшумно высовываются меж обветренных губ горящих в костре сучьев. Все понимали, что завтра утром мы покидаем это место, и в последние часы нашего здесь пребывания природа подозрительно затихла, словно бы благословляя нас на дальнейшие сумасбродства. Но я чувствовал: так легко мы не отделаемся. Главное испытание было впереди. И я совершенно не представлял, к чему это все приведет.
Впрочем, мысли мои текли без малейшего намека на какую-либо импрессию: тихо, туманно и равнодушно, будто сонные воды спокойной равнинной реки, закутанной в мягкий шелк камыша, прибрежных ив и густой утренней дымки. Это убаюкивало, точнее, ввергало в бесстрастное черно-белое забытье. Колени Юли, на которых возлежала моя голова, мелко подрагивали в такт ведению описания биотопов, где мы собирали клещей. Этот вечер оказался гораздо теплее вчерашнего (верный признак приближающегося ненастья), и тяжелый воздух температуры парного молока, переполненный пряными ароматами трав, окончательно вверг меня в полусонное состояние. Еще несколько минут – и я бы отправился прямиком в объятья Морфея, но тут нежный, точно паутинка, ветерок принес откуда-то резкий запах бензина.
Еще не осознав до конца, что делаю, я вскочил, как полоумный, и дико уставился на Серегу, в точности повторившего мои действия.
- Твою мать! – отчаянно-испуганно прошептал мой приятель и стремглав бросился к еле заметному в сгустившихся сумерках автомобилю.
Ломая кусты и обдирая кожу на руках о цепкие колючки шиповника, я догонял Серегу.
“УАЗ” превратился в настоящую газовую камеру: пары бензина едва не достигали взрывоопасной концентрации. Распахнув все двери, Серега выволок обе канистры и, тяжело дыша, свалился на землю.
- Посмотри… - махнув рукой, он зашелся в судорожном приступе кашля.
От теплого, пьянящего запаха бензина мутилось в голове. Даже в темноте было
заметно, что замки канистр закрыты не полностью. Поболтав оба сосуда, я пришел к выводу, что в каждом осталось не больше половины их содержимого.
- Что там? – Серега сел и потер лоб.
- По половинке, - признался я.
- Чего?! – Серега вскочил на ноги и, пошатываясь, медленно направился ко мне.
- Замки почти наполовину были открыты! – фыркнул я, в то время, как мой приятель остервенело тряс канистры. – Чего ж ты хочешь? Зацепил, наверное, когда оборудование засовывал.
- Ты что, совсем за пидора меня держишь?! – отшвырнув жалобно звякнувшие емкости, Серега схватил меня за грудки.
- Убери руки! – спокойно попросил я. – Иначе поссоримся.
Самообладание потихоньку возвращалось к моему приятелю. Он отпустил меня, сел на землю, достал пачку “Беломора”, но тут же сунул ее обратно. Я плюхнулся рядом, охваченный странным приступом рационального пофигизма, словно то, что происходило в тот момент, было не суровой реальностью, а всего лишь очередной книжной задачкой. “УАЗ” невыносимо благоухал автозаправочной станцией.
- Когда я относил вещи, все было в порядке, - глухо начал Серега. – Даже если я и задел бы канистры, то никак не обе сразу, и половина бензина, даже при такой жаре, испариться не могла физически. Еще одно такое паранормальное явление – и мы отсюда не выберемся.
На реке тоскливо прогудела баржа.
Серега встал, поднял канистры и слил оставшийся бензин в одну.
- Откроем все окна. На всякий случай, - сообщил он, затягивая замок и устанавливая оставшееся топливо на место.
- Что случилось, ребята? – из темноты, слегка меня напугав, появилась Катя. – Почему так воняет бензином?
- Потому что теперь у нас только одна канистра! – раздраженно отозвался Серега. – Не спрашивай, кто виноват и что делать. Оба вопроса – риторические. И что произошло, я не знаю.
У меня тоже не было абсолютно никаких разумных идей по этому поводу. Бензин просто испарился – испарился, как голубая мечта из светлой романтической головы, пробитой острым жалом холодных реалий. Испарился вопреки всем законам физики, логики и здравого смысла.

18

Утро третьего дня нашего пребывания на останках Четверякова выдалось отнюдь не столь живописным, как прошлое. Обыкновенный белесый туман, повисев над водой, довольно быстро растаял, роса лишь кое-где поблескивала россыпью бриллиантов, а воздух моментально прогрелся и стал душным и тягучим, словно старый французский фильм. Все это предвещало близкую грозу.
Мысли мои по-прежнему не отличались ясностью и боевым настроем, однако организм чувствовал себя значительно лучше. По крайней мере, сегодня я неплохо выспался и мог выполнять необходимую физическую работу. Это короткая передышка (а я был просто уверен, что она долго не продлится) в дотошном и придирчивом испытании вселяла малую толику оптимизма в душу, пытающуюся стряхнуть корку городской изнеженности. И я потихоньку настраивался на нужную частоту.
Серега проверил обстановку в машине. Бензин больше не испарялся, правда, внутренности “УАЗика” до того пропитались ароматами октана, что было совершенно ясно: прежний старый добрый запах обивки салона нам никогда уже не почувствовать. А, впрочем, немало старого доброго осталось в прошлом после этого похода…
- Как ты думаешь, - спросил я у Юли, когда мы снимали палатку, - вчерашнее ЧП с бензином – это не знамение ли свыше? Ну, не один ли из тех природных советов, о которых мы не так давно беседовали? Совет на тему, так сказать, экономии… Борьба против человеческой расточительности…
- В любом случае нам пока этого не узнать, - вздохнула Юля, расправляя сбившийся брезент.
Серега тем временем отправил девушек в машину и, дожидаясь нас с Юлей, задымил “Беломором”, бросив пустую коробку на остывшее кострище. Седой пепел взметнулся рыхлым вьюжистым облачком и обнажил черные кости непрогоревших сучьев.
- Да, - задумчиво произнес мой приятель минутой позже, созерцая опустевшую стоянку. – Самым печальным для меня всегда было сидеть вот так, в последний раз, и смотреть на те места, где буквально несколько минут назад ступали ноги и твои, и твоих друзей… Все-таки жадное существо – человек… Ему жаль оставлять даже те предметы, которые приносят беды…
- “Не жалей, но помни”, – кто сказал ни за что не вспомнить, - изрекла Юля, помогая упаковывать мне свернутую в тугой рулон палатку. – На этом принципе надо было бы строить всю нашу жизнь. Он куда многозначнее, чем кажется с первого взгляда. Как и то, что видим мы вокруг себя…
- А я рад, что мы наконец-то отсюда уезжаем, - спокойно признался я, закидывая на плечо уложенное походное жилище, и после этих слов точно какой-то демон вселился в меня; честные намерения читать природу между строк рушились, как небоскреб от прямого попадания авиационной бомбы. – Несмотря ни на что, у меня всегда есть возможность идти туда, куда я хочу. И, пока миром управляет физика, ничто не помешает мне этого сделать.
Таким образом, я, по сути, отвергал все недавние разговоры.
- Ничего не помешает тебе убежать? – Юля внимательно смотрела мне в глаза.
Я ничего не ответил и молча направился к автомобилю. Было ясно, что мне придется расплачиваться за сию необдуманно совершенную глупость. К тому же, ужасно не хотелось ссориться с Юлей.

19

Дорога к паромной переправе лениво тянулась вдоль Усиры. Немыслимые по своему величию каскады террас постепенно сжимались и сглаживались, высота берега спадала, и вскоре мы ехали по шапке двухметрового песчаного обрыва, затянутого тонкими свалявшимися космами неприхотливых трав и оканчивающегося нешироким золотистым пляжиком. Мрачные ельники сменялись яркими салатовыми кудрями пойменных дубрав; кое-где, среди разреженного древостоя и на полянках-вырубках, могучими языками малахитово-черного пламени надменно темнели огромные можжевельники. Над противоположным берегом реки кружил одинокий коршун.
Серега покрутил ручку настройки радио. Безрезультатно. Мы по-прежнему находились в пределах досягаемости чертовой геопатогенной зоны.
Дорога свернула на причал, сложенный растрескавшимися бетонными плитами. Несколько человек, мрачных, худых, изможденных, молча дожидались парома, ползущего где-то на середине реки. Широкая гладь Усиры, слегка волнующаяся, поблескивающая золотыми монетами солнечных зайчиков, упиралась в угольно-черные домишки Чапаева, похожие на обломки поверженных береговых утесов. Прекрасная иллюстрация к книге “Последние дни России”.
Паром тащили два дизельных буксира. На облупившихся боках, покрытых леопардовыми пятнами ржавчины, были гордо выведены названия: “Усира” и “Храбрый”. Полосатые российские флаги, овеваемые клубами темно-серого дыма, мелко трепетали на ветру, и их невнятное лопотание смешивалось с хрипловатым гулом двигателей.
Развернувшись, паром с глухим стуком пришвартовался к плитам, два человека в штатском перекинули на берег мостки. Чапаево покидали старый “УАЗик” и полупустой вахтовый автобус.
Серега въехал по шатким металлическим конструкциям на грязную грузовую площадку и, развернувшись, занял место у левого борта.
- Негусто у них тут с объемами пассажирских перевозок, - заметил я, наблюдая за суетящимися у трапа рабочими. – Наверняка ужасно убыточный сервис.
- А ты хотел, чтобы тут миллиардеры рождались, - ехидно отозвался Серега.
Удар рынды возвестил о том, что мы отплываем. Зарычали дизели, всосавшие порцию горючего; паром медленно отделился от причала.
- Слышь, друг, - обратился Серега к рабочему, отсчитывая положенную за перевозку сумму, - а почему у вас тут радио не работает?
- Да хуй его знает! – с досадой ответствовал тот. – Говорят – положение такое, что волны не доходят… Брехня все это! Место тут недоброе… Знаешь, у нас ведь, старики рассказывают, богатая деревня была… До революции… Дворов на пятьсот, не меньше. Пристани паромные были – со зданиями, со скамейками, с расписаниями… А потом, как колхоз организовали, как пошли лес вокруг рубить да землю пахать – все… Дети умирать стали, народ заболел, скотина падала… Клуб построили – сгорел через три месяца… Магазин три года назад закрыли, невыгодно торговать стало. Правильно: народу-то в деревне – человек сорок, да и те – старики… Молодежь-то в город бежит… Разваливается колхоз… Мельницу продали, чтоб хоть как-то концы с концами свести… В этом году ни гектара пшеницы не засеяли… да и что сеять-то… Не растет ни хуя… А говорят – во всем Архипово Поле виновато…
- Что за Архипово Поле? – живо поинтересовался я.
И тут мужичок словно бы очнулся. Вздрогнув, он сунул деньги в карман, вручил Сереге билет и отошел от машины.
Катя развернула карту.
- Видишь, - она указала на Чапаево, - посреди деревни – площадка шириной метров пятьсот? Это и есть Архипово Поле. Говорят, в середине этого поля, когда оно еще таковым не являлось и было застроено, стоял домик, где жил некто Архип – одинокий мужик с незатейливым хозяйством. Однажды его дом без остатка провалился под землю. Образовалась яма. В испуге соседи ее оперативно засыпали, хотя, судя по всему, Архип был еще жив и просил о помощи. Думали, что ад открылся…Ну, а потом за несколько лет все окрестные хозяйства пришли в упадок. Люди умирали, скот валили болезни, дома рушились. Вот так и образовалось это поле. Чуть ли не полдеревни на нет свело… Там и сейчас вокруг этого поля дома заброшенные стоят.
- М-да, - задумчиво протянул Серега, сложив руки на баранку. – Никогда не подумал бы, что рядом с моим любимым городом имеются такие легендарные места…
Паром подходил к деревне.

20

Чапаево действительно переживало не лучшие времена: узенькие улочки заросли настоящими лесами лебеды, крапивы, лопухов и цикория; с полсотни обитаемых домов тоскливо выглядывали покосившимися крышами и облупленными наличниками из-за гнилых, местами поваленных, местами щербатых, заборов. Еще с десяток заброшенных избенок разлагающимися трупами торчало по окраинам деревни и вокруг Архипова Поля. Единственная некогда асфальтированная дорога, похожая ныне на участок лунного пейзажа, вела к мрачному корпусу недействующего водочного завода, располагающегося чуть в отдалении на невысоком округлом холме. Там же виднелись останки молочной фермы.
Когда наш “УАЗ” притормозил возле перекошенных, словно злобная физиономия, ворот нужного дома, из-под колес в разные стороны брызнули кошки – штук шесть или семь. Я призадумался. Гнетущую тишину полудня не нарушали никакие звуки, кроме назойливого гудения кузнечиков да крика воронья, обитающего в здании завода. И я долго не мог понять, что же не дает мне покоя… Собаки! Не было слышно собачьего лая! В деревне НЕ БЫЛО собак! Несмотря на удушливую жару, меня пробрал острый холодок…
Хозяйка дома, маленькая, худенькая бабка, похожая на переболевшего дизентерией гнома, облаченная в драный цветастый халат, уже вышла на улицу и радушно приглашала во двор.
- Здравствуйте, ребятки, здравствуйте! – повторяла она. – Проходите, не стесняйтесь! Устали, небось?
- Здравствуйте, баба Галя! – Катя спрыгнула с подножки автомобиля. – Как живете?
- Ой, Катенька, не спрашивай! – старуха махнула сморщенной, словно сушеный финик, рукой, толкая хлипкую створку ворот и запуская нас внутрь. – Совсем плохо! С тех пор, как уехали вы в прошлом году, восемнадцать человек померло! Скотина дохнет, мужики пьют, пахать-сеять некому! Ничегошеньки ведь мы нынче не посеяли! Как зиму зимовать – уж и не знаю… Не переживу, наверное…
Маленький вытоптанный дворик был завален всякой рухлядью: ободами от бочек, дырявыми ржавыми ведрами, фрагментами тракторных гусениц – и больше напоминал среднестатистическую сельскую свалку. К домику робко примыкала утлая банька, чуть поодаль примостились полуразрушенный туалет и почти игрушечный сарайчик, откуда доносилось больное куриное поквохтывание. При нашем появлении два здоровенных кота лениво прервали наслаждение солнечными ваннами и вальяжно скрылись в густом бурьяне, выросшем на месте огорода.
Не переставая описывать ужасы своей жизни, баба Галя взошла на рассохшееся, жутко воющее крылечко и пригласила нас в дом.
За чашкой чая Катя рассказала старухе о цели нашего визита и заплатила за постой автомобиля и ночлег. Баба Галя, взяв деньги и бутылку водки, долго молчала, напряженно о чем-то думая и отхлебывая древний китайский напиток. В тесной, грязной, пропахшей сыростью и тленом комнатушке воцарилась тишина.
- Не ходили бы вы, молодежь, на торфяник-то, - молвила, наконец, бабка.- Худо там. Тем боле ночью возвращаться хотели… На Архипово Поле-то - свожу днем, не страшно это, а на торфяники – не ходите… Зачем вас понесло-то туда?
И тут мы с Серегой допустили очередной промах. Суеверные причитания
старухи пробудили в нас типичное в таких случаях ортодоксально-атеистическое высокомерие, и оно, вдохновленное деревенской непросвещенностью и старческой неграмотностью, заставило забыть все прежние несуразицы и несоответствия.
- А мы, баба Галя, на чертей хотим поглядеть, - заговорщески признался Серега. - Девчонки вон сфотографировать их хотят…
Юля и Катя устремили на него убийственные взгляды.
- Отчаянный ты парень, - тихо покачала головой баба Галя и задумалась. – У меня вот тоже в молодости такой был… Витей звали… Сорви-голова парень… Только построили дорогу-то железную, так он и добровольцем на торф пошел… И еще семь ребят из нашей деревни… Через полгода те семеро умерли… Горячка у них была, трясло всех… А мой, - тут голос старухи дрогнул, по морщинистой щеке покатилась мутная слезинка, - не в себе стал… Все прятался, о божьем лике каком-то твердил и молился, как проклятый… А тогда-то в бога веровать запрещено было… Ну и увезли Витю моего в город, в психдом… С тех пор не видела я его…
Баба Галя закрыла лицо руками, и плечи ее судорожно затряслись. Серега
смущенно шмыгнул носом, мне тоже было не по себе.
- А после этого, - вытирая глаза грязным платком и всхлипывая, продолжала старуха, - лес как будто успокоился. Умирали, конечно, каждый год рабочие-то, но по одному-два человека… Болели, правда, многие… Так начальники-то говорили, что воздух там вредный, испарения… Да из нашей деревни мало кто там работал… Из Четверякова все туда шли… Плохо жила деревня, как наша сейчас…
- А что, про Четверяково ничего у вас не рассказывают? – нарочито бодрым тоном осведомился Серега.
- Не знаю, милок, - баба Галя спрятала платок в карман. – Говорят, вода там дурная была… Болота людей пожирали… И огоньки по берегу…
- Ладно, баба Галя, - Катя глянула на часы и встала. – Пойдемте Архипово Поле смотреть.
И уже в сенях, когда все вышли, я тихонько спросил у старухи:
- Баба Галя, а почему у вас собак в деревне нету?
- Так не живут они у нас, соколик, - отозвалась она, воюя с ржавым дверным замком. – Дохнут или убегают. Кошек вот зато много… Да и что у нас охранять-то? Гнилье одно осталось… Даром никто не возьмет…
Огромный рыжий кот, спрыгнув с перил, поспешно протиснулся под воротами и
исчез на улице.

21

Архипово Поле представляло собой почти безупречной формы большую круглую площадку, поросшую низенькой травкой и молодыми пушистыми елочками. Солнце усердно поливало нас ультрафиолетом, лесные коньки уверенно и беспечно выводили свои мажорные трели, кузнечики тарахтели без перерыва, однако все это буйство жизни отнюдь не наполняло мою душу спокойствием и умиротворением. Ели посреди деревни… Под торжественно-благоговейные повествования бабы Гали Архипово Поле показалось мне следом тяжелого ожога, а траурный круг заброшенных домишек – обугленными краями раны… Природа очищала свое божественное тело от гнойных корост цивилизации, и победа, судя по всему, была за нашей Праматерью.
Катин диктофон работал без перерыва, записывая старые деревенские легенды, Ольга щелкала фотоаппаратом, снимая местную достопримечательность во всех ракурсах и неизменно захватывая в кадр черные остовы брошенных жилищ. Серега было попытался заглянуть внутрь одного из таких домов, но баба Галя, удержав его за руку, попросила не делать этого.
- Нельзя, милок! – серьезно заявила она. – Грешно это. Нельзя.
- Чего они боятся? – вполголоса обратился ко мне Серега. – Развалина – как развалина, ничего сверхъестественного… Не церковь ведь…
- Знаешь, - ответил я, почесав кончик носа, - как-то я задал этот же вопрос одному моему знакомому университетскому сотруднику во время одной из экспедиций. Он сказал: “Не знаю… Пожаров, наверное, боятся”. Значит, боятся пожаров.
Серега уничтожающе поглядел на меня и задымил “Беломором”.
Закончив изучение Архипова Поля, мы вернулись в избушку бабы Гали, взяли необходимое оборудование и с помощью старухи прошли на задворки ее хозяйства. Здесь находилась отправная точка для последнего этапа нашей работы. Высокая железнодорожная насыпь, местами просевшая под тяжестью лет и составов с торфом, густо заросшая полынью и крапивой, похожая на длиннющий курган, тянулась по остаткам деревни и уходила в лес. Подул едва ощутимый ветерок, бурьян, укрывший прах узкоколейки, зловеще закачался. И мне в очередной раз показалось, что предстоящее путешествие – не такая уж и хорошая идея, а увещания старухи – вовсе не пустой суеверный страх. Затеянная нами авантюра выкатывалась на финишную прямую, и это означало только одно: пришло время встречаться лицом к лицу с бесстрастным судьей. Замшелая гранитная стена, выросшая между серьезным и несерьезным, прошлым и будущим, жизнью и смертью, ощущалась почти физически. А я далеко не был уверен в собственной непорочности.
Баба Галя долго смотрела нам вслед. Несмотря на то, что идти через джунгли полутораметровой крапивы было нелегко, несмотря на то, что нога поминутно проваливалась в узкие канавы, оставшиеся от шпал, несмотря на то, что народные приметы запрещали оборачиваться, я не мог заставить себя смотреть только вперед. Крохотная фигурка старухи – неясное белое пятнышко на мертвенно-буром фоне деревни без будущего – связывала нас с миром живых людей, а на горизонте зловеще маячили лишь темно-малахитовая стена леса да мрачная заброшенная насыпь, похожая на спину дохлого удава… Впрочем, скоро баба Галя скрылась за непроницаемым частоколом бурьяна.
По мере того, как мы приближались к лесу, места вокруг становились все более болотистыми. На смену жилым домам пришли полуразвалившиеся, покосившиеся, с дырявыми гнилыми крышами, пустыми провалами окон и рваными брешами в стенах, уныло стоящие в нефтяно-черных, лоснящихся торфяных лужах. Кое-где торчали столбики, остатки заборов, бесформенные кучи бревен и … о, господи!.. даже печные трубы, словно бы вросшие в зыбкую болотную почву! За долгие годы существования деревни торф поглотил насыпную породу, несшую на себе дома, хозяйства, дороги, и там, где слой глины оказался потоньше, вода безжалостно разрушила поселение.
На неизвестного происхождения столбике, выглядывающем из очередной лужи, бесстрашно восседал ворон – огромный, иссиня-черный, удивительно гармонично вписывающийся в окружающий пейзаж. Наше присутствие не производило на птицу абсолютно никакого впечатления: она так и осталась на своем жутковатом насесте, с бдительностью кладбищенского сторожа обозревая мрачные безжизненные владения. Солнечный луч мягко золотил траурные одежды ворона; сия сюрреалистическая картина оказалась первым снимком, который мы сделали в финальной экспедиции. Эта же картина ознаменовала собой разрыв последней тоненькой ниточки, связывавшей нас с человеческим обществом.
Минут через десять ходьбы безмолвная торфяная пустыня сменилась великолепным смешанным лесом, укрывшим огромную площадь старых верховых болот. Густые нетронутые ягодники простирались на километры вокруг; пышные раскидистые сосны, изящные тонконогие березки и пепельноствольные осинки, казалось, каждой клеткой впитали всю таинственность, величие и необыкновенную, неземную красоту этих мест! Канавы, оставшиеся по обе стороны насыпи после строительства железной дороги, были заполнены чистой родниковой водой. То тут, то там их перегораживали сваленные бобрами деревья, похожие на гигантские боевые колья. Несколько раз взору нашему представлялись высокие, в полтора человеческих роста, хатки, сложенные из сучьев в руку толщиной; бобры, сидящие по берегам канав, при появлении людей поспешно плюхались в воду, разбивая малахитовое зеркало на тысячи золотых и серебряных осколков. Кое-где прямо в насыпи обнаруживались полузаваленные брошенные норы: похоже, звери облюбовали этот уголок сразу после того, как железной дорогой перестали пользоваться.
Бывшая узкоколейка тоже обрела более приглядный вид. Насыпь здесь сплошь покрывал пушистый темно-зеленый ковер политриха; между остатками деревянных шпал, похожими на куски растрепанной пеньки, робко поднимались молодые сосенки, самые старшие – лет восьми. Теплые янтарные лучи солнца, потихоньку скатывающегося с вершины небосвода, плясали на мощной шероховатой стене леса, отражались от воды и от влажного мха, насквозь пронизывали воздух, напоенный запахом голубики и клюквы, и все это незабываемое великолепие сладко сливалось в утомленном сознании в сплошное желтовато-бирюзовое изображение калейдоскопа. Сквозь блаженную полудрему мне стало казаться, что все недавно произошедшее было только страшным сном, который никогда больше не повторится…
- Я вот все думаю, - серегин голос настойчиво вытащил меня из мира грез, - отчего рабочие помирали? Ну, которые на торфоразработках вкалывали…
- Малярия, - спокойно ответила Катя. – Помнишь, баба Галя рассказывала, что их лихорадило? Налицо все симптомы.
- Кхе… - Серега обескураженно шлепнул укусившего его комара и принялся внимательно рассматривать убитого кровососа. – А этот, интересно, ничего подобного не переносит?
- Брось! – успокоила его Катя, поправляя лямку рюкзака. – В нашем регионе малярию искоренили еще задолго до того, как ты родился. Хоть и не лучшие времена переживаем, однако ж не двадцатые годы на дворе. Так что будь спокоен.
- А как же тот старухин бой-френд, который того? – Серега эффектно покрутил пальцем у виска. – С ним-то что приключилось?
- Ой, не знаю! – Катя раздраженно махнула рукой. – Что за детские вопросы? “Кто?” “Почему?” Какая разница?! Не жить же мы здесь собираемся!
- А вам не кажется все это немного странным? – прищурившись, поинтересовался Серега.
Катя резко остановилась и, развернувшись лицом к моему приятелю, одарила его преисполненным гнева взглядом.
- Послушай, Сережа! – ярость в ее словах клокотала, как кипящая смола в адском котле, - у нас уже, по-моему, был разговор на эту тему! Если не хочешь – никто тебя не держит! Иди обратно, переночуешь у бабы Гали! А мне нужно закончить работу!
- Ладно! – Серега, взбесившись, сдернул рюкзак и так швырнул его оземь, что все размещенное там оборудование жалобно звякнуло. – Иди одна, раз ты такая храбрая. Ежу понятно, что здесь вокруг происходит какая-то херня! И я хочу всего лишь разобраться во всем! А тебе плевать на все: на наше здоровье, на нашу жизнь, на наш рассудок!
- “Происходит”! – передразнила его Катя. – Вы все возомнили себе невесть что! Предупреждения свыше, нормы поведения, там не плюнь, здесь не ступи! Почему я не забиваю себе голову всякой дрянью и до сих пор жива-здорова?! Не происходит ничего особенного! Просто здесь кто-то трусит!
- Ребята! – на этот раз в роли миротворца выступала Ольга. – Прекратите ссориться! Никто здесь не трусит, никто не сдал! Сережа, успокойся, а ты, Катя, должна извиниться. Потом мы все спокойно отправимся дальше и закончим работу.
Катя обвела всех ненавидящим взглядом, но, сообразив, что одной ей не справиться, процедила сквозь зубы: “Простите!” – и, развернувшись, бодро зашагала вперед. Серега, не слушая ольгины утешения, мрачно поднимал с земли рюкзак. Юля посмотрела на меня и печально качнула головой. Увы, произошедшее с нами (равно как и происходящее) было холодной каменной реальностью.
Километра за два до торфоразработок окружающий пейзаж в очередной раз преобразился. Мертвый березово-осиновый лес по колено стоял в черной, матовой воде. Болото охватывало насыпь с обеих сторон; здесь она сильно просела, а местами была размыта так, что мы с трудом проходили по узкой, осыпающейся под ногами тропинке. Через несколько лет трясины и топи навсегда укроют от человеческих глаз старые торфоразработки – страшную рану, жестоко нанесенную природе грубыми советскими технологиями. Возможно, мы последние, кто увидит этот зловещий, загадочный уголок, полный легенд и суеверий. Подобные мысли активно способствовали выплескиванию в кровь лошадиных доз адреналина и наполняли сердце смешанным чувством первобытного страха и исследовательского авантюризма.
Солнышко явно собиралось в скором времени отправиться на покой: все вокруг приобретало вечерний рыжеватый оттенок. Лес словно бы наступал на единственную полоску твердой земли: грязно-белые обрубки березовых стволов разной высоты и толщины, похожие на обезглавленных стражей призрачного города, стояли в паре метров от насыпи, сливаясь по мере удаления в сплошную темную массу. Дорогу нам то и дело перегораживали поверженные тленом, рассыпающиеся в труху бревна с обрывками желтоватой коры. Пахло сероводородом.
- Мрачное зрелище, - бодрясь и отбиваясь от огромных полчищ комаров, заметил я, обращаясь к Юле. – Подумать только: в каком неприглядном виде находится здесь древний русский символ – береза. Поневоле становится жутковато.
- Зеркало, - загадочно ответила Юля. – Посмотри в лужу – ты увидишь отражение своего лица. Посмотри вокруг – увидишь душу.
- У-у-у! – я, признаться, опешил от таких слов; повеяло шаманизмом, а это отнюдь не способствовало изменению моего психологического состояния в лучшую сторону. – Ты, случайно, не превратишься сейчас в ведьму?
- Не волнуйся, - Юля улыбнулась и чмокнула меня в щеку. – Я сама чувствую себя не очень уютно.
Возразить или добавить было нечего.
Торфоразработки встретили нас ржавыми искореженными останками погрузочного устройства, вросшими в почву кусками рельсов, штабелями замшелых шпал и необъятными черными просторами.
- Ух, ты! – Серега азартно зацепился за перекладину погрузчика и подтянулся несколько раз. – Ты смотри! Как в музее! Это же историческая книга, ребята! Это же бывшие сталинские авантюры, это же пятилетки, перевыполнение плана и энтузиазм! Это же Советский Союз, ребята! Здесь же вкалывали наши отцы и деды!
- Слезай, пролетарий! – улыбнувшись, Ольга, подготавливавшая с Катей оборудование, щелкнула фотоаппаратом, увековечив моего приятеля висящим на ржавой кости погрузчика. – Оставь в покое исторические памятники!
Солнце скрылось за лесом. Торфяник погрузился в угрюмый темно-серый сумрак.
Котлован этих разработок оказался обширным, но неглубоким: за время их эксплуатации было снято не более полуметра торфа, причем, вывезти удалось всего около двух третьих добычи. Остальное сырье возлежало огромными черными барханами и потихоньку зарастало травой. Ради этого было загублено около пятидесяти квадратных километров великолепных верховых болот, богатых ягодников и зрелого леса. Если добавить сюда мертвые березняки и окрестности железнодорожной насыпи, сию цифру можно увеличить втрое. Итого – сто пятьдесят квадратных километров. Пятнадцать тысяч гектаров. Неудивительно, что за такую несложную арифметику человек регулярно получает от праматери тычки и затрещины.
Впрочем, природа потихоньку восстанавливалась. Правильные прорези каналов затягивались, зарастали курчавой зеленой шерстью ив; над заболоченными участками, выделывая в воздухе замысловатые кульбиты, тоскливо плакали черно-белые чибисы; кое-где попискивали и хрюкали другие мелкие кулики. Я жадно озирался вокруг и старался запомнить как можно больше, чтобы навсегда остался в моей памяти этот уголок, которому не сегодня-завтра суждено было исчезнуть с лица Земли. “Эге! – ехидно заметил вдруг внутренний голос. – А может, оно и не к чему? Может, и не придется вспоминать и восхищаться? Может, останешься ты здесь навсегда?”
От подобных мыслей меня продрал легкий морозец. Катя и Ольга невозмутимо упаковывали рабочее оборудование, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки и комаров; Серега курил, разглядывая небо; Юля, навалившись на меня, о чем-то думала. Морозец потихоньку переходил в морозище, откуда-то налетел снежный буран и застлал здравый смысл ледяной молочной пеленой. Я чувствовал, что совершеннейше теряю самоконтроль. Панический страх накатывал волнами, едва не валившими с ног.
- Валера, ты в порядке? – Юля пристально разглядывала меня. – Ты хорошо себя чувствуешь?
Дрожащими руками я достал сигарету, закурил и глубоко, с огромным наслаждением, затянулся.
- Черт возьми! Хочу к людям! К бабе Гале, на пристань, на берег Усиры, чтобы видеть баржи – куда-нибудь. Подальше отсюда. Здесь пахнет смертью!
- Последние метры всегда самые тяжелые, - Юля обняла меня, вздохнула и положила голову мне на грудь. – Я тоже хочу домой… Но мы еще не все обсудили в этом походе…
- Ну, готово, - Катя отмахнулась от комаров, небрежно вытерла со лба пот и подергала застежку рюкзака. – Поздравляю всех с окончанием нелегких трудовых будней. Завтра мы будем лежать в прохладных ваннах и попивать лимонад. Те разногласия, что были до этого, думаю, имеет смысл забыть: теперь они уже не имеют никакого значения. Вперед, - она взвалила рюкзак на плечи, - к цивилизации!
Когда мы покидали торфоразработки, уже почти стемнело.


22

Ночью мертвый лес выглядел еще мрачней и неприветливей. Холодный иссиня-черный воздух поглотил все дневные звуки; первозданную тишину нарушали лишь замогильный комариный вой и зловещий шорох наших ног. Луч серегиного фонарика, освещающего дорогу, то и дело вырывал из темноты куски жуткого пейзажа, и от этого казалось, что все вокруг беспрестанно шевелится, подобно змеям на голове Медузы Горгоны. Посмаковав некоторое время сие удачное сравнение, я решил поделиться им со своими ближними и… развернув голову, с размаху влетел в идущую впереди Юлю. Наша компания, ставшая похожей на упавшую стопку монет, замерла на месте.
Серега стоял, как вкопанный, посреди тропинки и тупо светил фонариком прямо перед собой. Казалось, он даже не заметил того, что в него крепко врезались остальные участники похода. Деформированный неровностями насыпи остро-желтый круг электрического света мелко подрагивал… Не удивительно, если учитывать картину, открывшуюся нашим глазам. Узкоколейка обрывалась! Насыпь, поросшая мхом, плавно ныряла в золотисто-нефтяное озерцо, а чуть далее луч фонарика беспомощно упирался в неприступную стену высоченных березовых пней!
- Что за?!. – Серега поспешно пошарил своим орудием по сторонам. – Что за?!.
- Боже! – прошептала Катя. – Неужели насыпь провалилась?
- Провалилась?! – Серега повернул к нам перекошенное от отчаяния лицо. – Провалилась, говоришь? Да тут лес кругом! – пятно света пробежалось по белесым пням, как пальцы опытного пианиста по клавишам фортепиано. – Болото! Здесь и намека нет на то, что что-то когда-то было!
- Может, мы пошли не той дорогой? – высказала предположение Ольга.
- Ну, это уж совсем смешно, - спокойно ответил я и уселся на холодный влажный ковер мха; меня колотила нервная дрожь, но страх ушел, и я прекрасно понимал, что это последствия сильнейшего шока. – Здесь нет другой дороги, Оленька! А сейчас, похоже, и вообще ни одной не осталось… Предлагаю сесть, дабы не тратить лишнюю энергию.
Серега все еще не желал верить в то, что видел. Он храбро шагнул вперед, словно бы надеясь вступить на незримую твердь, и с невообразимым матом, разбившим синий хрусталь ночной тишины на миллионы осколков, рухнул в воду.
- Черт, черт, черт! – мокрый, с всклокоченными волосами, в темноте он и сам был похож на черта. – Как это могло случиться, как?! Может мне хоть кто-нибудь объяснить?!
Объяснять никому ничего не хотелось. К тому же, мой приятель потерял фонарик во время своего блистательного атеистического падения.


23


- Что будем решать? – Серега первым нарушил тягостное молчание; наша группа уныло восседала на останках узкоколейки, медленно осознавая то, что приключилось с десяток минут назад.
- Что решать? – я закурил; крохотный оранжевый огонек резко ударил в глаза, и, когда он погас, смутные силуэты моих друзей бесследно растворились во всеохватывающей тьме. – Надо хоть костер развести, чтоб до утра дотянуть. Утро вечера, как говорится, мудренее. Все равно искать сейчас выход не проще, чем съесть собственную голову.
- Костер… - равнодушно повторил Серега. – Как его разведешь? Дров-то нет… Сырое все. Фонарик я потерял. Да и дотянем ли мы до утра? Что скажешь, Катя-Катерина?
Катя промолчала. Тишина вновь зазвенела в ушах, и, как ни напрягал я слух, ни единого звука не доносилось из пучин поглотившего нас океана. Тогда я прислушался к своим ощущениям, пытаясь обнаружить хоть какое-то проявление естественных в таких ситуациях чувств и эмоций… Пусто! В душе было пусто! Моя сущность потеряла очертания и плавно влилась в зловеще безмолвную стихию. В холодный мрак Вселенной.
- Ладно, - Серега поднялся. – Надо искать дрова. Валерка, пойдешь со мной?
Я молча поднялся с влажного мха.
- Нет! – Ольга схватила моего приятеля за руку. – Нет! Не оставляйте нас одних! Я… я…
Похоже, у нее начиналась истерика.
- Сиди с ними, Валерка, - прежде чем я успел что-либо сказать, Серега исчез в темноте.
Как ни банально это звучит, дорогие читатели, время, казалось, тянулось вечно. Безмолвствовали часы, безмолвствовали наши сердца, не слышно было даже дыхания. Оля с Катей успокоили Ольгу, и вновь первозданная космическая тишина настойчиво и нудно обрушила на барабанные перепонки тысячи коротких быстрых ударов.
- Знаешь, - шепотом произнес я, обращаясь к Юле; она навалилась на меня, и единственное, что я ощущал среди безбрежной вселенской пустоты, - это тепло ее тела, - мне кажется, что мы каким-то образом попали в точку сингулярности. Ты чувствуешь, как время остановилось, а пространство исчезло?
- Пришло время проходить таможню, - по-моему, Юля усмехнулась. – У тебя есть вещи, не подлежащие провозу?
- Наверняка, - нервная улыбка поползла по лицу, точно волна от баржи по свинцовой глади Усиры. – Хочешь сказать, меня не пропустят?
- Пока не освободишь свой багаж от контрабанды, - прошептала Юля и обняла меня за плечи. – А, в общем, знаешь, Валера, в точке сингулярности находится твое сознание... крошечная частичка твоего бытия. Твое время остановилось. А всеобщее, всебытийное? Прислушайся! И ты услышишь, как бесконечные струйки песка неумолимо уносят мгновения…
Но, машинально напрягши слух, я не услышал ничего, кроме натужного серегиного сопения и отборного мата, одиноко доносящихся из ниоткуда. Вспыхнув на короткий миг, звуки бесследно стирались из памяти, не оставляя о себе абсолютно никакого напоминания. Ничто было не в силах пошевелить ледяной монолит связавшей воедино весь мир нереальности…
Серега с огромным облегчением сбросил что-то на землю, уселся рядом и задымил “Беломором”.
- Нашел полешко березовое и шпалу, - объявил мой приятель минутой позже, выпуская алое в огоньке папиросы облачко дыма; я автоматически отметил, что темнота поглотила даже ядреный, знакомо-терпкий запах курева. - Повезло нам, что жара последние дни стоит… Подсохло хоть немного. А, коснись, дождь – все, пропали бы. Немного, конечно, дровишек, да ладно. Ночи пока короткие, светлые… - тут Серега слегка осекся; тьма вокруг стояла такая, что ее можно было проткнуть пальцем. – Черт… Ладно, Валерка, нащупай там топор. Пора за работу.
Костер заключил нас в теплую, несущую душевное успокоение, огненно-рыжую капсулу. Гнилые, влажные дрова горели не ахти как. Но там, внутри созданного огнем сгустка тепла и света, тот час же ожили все физические законы. Едкий, мазутно-дегтярный запах дыма, тяжелыми клубами стелющегося по насыпи, резко ударил в нос и моментально пробудил пребывающее в анабиозе трезвое сознание. Крохотное окружающее нас освещенное пространство мгновенно заполнилось стайками звуков, вьющихся вокруг костра подобно шлейфу ночных мотыльков. Вырванные из тьмы предметы, казалось, приобрели более четкие, чем прежде, очертания.
Когда ваш покорный слуга вынужден был ненадолго покинуть пределы стоянки, мне показалось, что я с головой окунулся в глубокую прорубь январской полночью. Но самое ужасное заключалось не в этом. С диким, паническим страхом я осознал, что звуки НЕ ПРОНИКАЮТ сквозь барьер, отделяющий свет от тьмы! И мои друзья, забившиеся в измятый оранжевый шар, казалось, профессионально и непринужденно исполняют сложную пантомиму…


24


Огонь отбрасывал кровавые блики на лица девушек. Болотная сырость забиралась под одежду, наполняя кости и суставы свинцовой тяжестью; у меня нудно заныла спина, серегина рука практически не действовала.
- Хочешь, Валерка, в реабилитационный центр? – невесело усмехаясь, мой приятель тщетно пытался пошевелить пальцами.
- Он светит нам только после реанимации, - в тон ему ответил я. – Если вообще светит. Катя, - девушка сидела, обхватив руками колени и задумчиво глядя в костер, - как ты думаешь?
- Валера, прекрати упрекать меня, - в голосе нашего лидера не звучало ничего, кроме усталости. – Заблудиться в десятке километров от населенного пункта, будучи на проторенной дороге, нереально…
- Катя, брось! – Ольга, застонав, пошевелилась под серегиной камуфляжной курткой. – Какое это имеет значение! И что вообще здесь имеет значение? Ничего. Нам остается только ждать. Ждать своей участи. Мы в тупике, ты это понимаешь? Вокруг на несколько километров дикие непролазные болота! И ни единой живой души! Дай мне морально подготовиться к смерти! И не говори глупостей!
- Плохо, - Юля вздохнула и теснее прижалась ко мне. – Плохо, что мы падаем духом.
- Думаешь, легко сохранять присутствие этого самого духа, когда чья-то заскорузлая пятка выталкивает тебя из времени и пространства? – усмехнувшись, я поглядел на часы. - Сейчас почти полночь. Но это у нас, здесь. А что там, - я махнул рукой за пределы освещенного места, - черт его знает.
- Валера, из пространства и времени выпнули только наше сознание, - Юля слегка подняла голову. – А это – капля в море…
- Я бы сейчас отдал все свою оставшуюся жизнь, чтобы просто поцеловать тебя, - я, не отрываясь, смотрел в огромные юлины глаза, отражавшие два рыжеватых огонька. – Не хотелось бы быть слишком пессимистичным, но…
- Так что же тебе мешает? – губы девушки уже подбирались к моим.
- М-да, - процедил Серега, глядя на нас. – Пару месяцев назад я бы заплатил за то, чтобы сюда попасть… А сейчас что-то не хочется. Вот она, бренность нашего бытия. Банально, а жить охота. Я, наверное, если выберусь отсюда, филантропом стану. Супруге своей бывшей цветы на день рождения дарить буду…
- О, господи, господи! – полный ужаса ольгин вопль заставил всех повернуться в ее сторону; Ольга медленно выползала из-под куртки, мертвым, застывшим взглядом уставившись в небо. – Боже! Смотрите!
Яркие, словно сварочные огоньки, звезды облепили черный небосвод сотнями крупных мерцающих веснушек. Фосфоресцирующая река Млечного Пути, широкая, чарующая, исполинской аркой выгибалась среди необъятных своих берегов и… о боже… прямо над нашими головами трансформировалась в огромное, слабо сияющее лицо! Казалось, оно было наполнено жидким серебром, беспрестанно перетекающим и меняющим очертания; темные провалы глазниц страдальчески смотрели на Землю; безгубый рот кривился в стилизованной гримасе скорби.
- Вот он – Лик Божий! – благоговейно прошептал Серега. – Я знал… Я давно понял… Сразу, как бабка рассказала про того парня…
- Ты тоже это видишь? – с робкой надеждой на отрицательный ответ обратился я к Юле, чувствуя в ногах предательскую дрожь.
Ужасы сегодняшнего дня настолько истерзали мою душу, что она уже никак не реагировала на то, чего следовало бы пугаться. Страх давал знать о себе лишь неудержимой мышечной слабостью.
- Да! – Юля крепко сжала мои пальцы. – Мы все это видим!
- Это было во время первой учебной практики, - Серега сидел возле гаснущего костра, низко опустив лицо; я не узнавал его голоса. – Мы спасали сбившихся с пути охотников… На Кавказе… Когда мы прибыли, трое из них были мертвы… Один дышал; заслышав голоса, он приподнял голову, пролопотал что-то и умер… С нами был местный мент… Я спросил у него, что сказал охотник. Тот ответил: что-то вроде “вижу лицо Аллаха”. Невнятно, в общем… Мы не придали этому значения… Хотя, когда я спросил того мента, как он думает: отчего умерли охотники… Он ответил: “Аллах явил им свой лик и забрал их к себе. Увидевший лицо Аллаха никогда не вернется к людям”… Потом, когда баба Галя про парня своего рассказывала, у меня как молния в голове… Ребята, это конец. Мы видим то же самое, что видели охотники и тот парень… Лик божий… Нам остается только молиться на него…
Серега закрыл лицо ладонями и замолчал. Руки его мелко тряслись.
Последний язычок пламени едва слышно хлопнул, будто вымпелок на ветру, и спрятался между беззубыми деснами головней. Стоянку окутало пухлое облако белесого дыма. Ольга чуть слышно всхлипывала. Катя застыла статуей из черного мрамора. Юля крепко прижалась ко мне, судорожно вцепившись в камуфляжную куртку. И все мы, не в силах оторвать глаз от зловещего угольного неба, завороженно созерцали желтоватое, колыхающееся, словно студень, видение…
Вой, дикий, преисполненный тоски, жалости и обреченности вой медленно просочился сквозь истлевающие останки леса, расползся над насыпью и растаял в обжигающем ночном воздухе. По логике вещей сие происшествие должно было напугать нас до полусмерти. Но оно лишь отрезвило рассудок. И мы, оторвав взгляд от неба, разминая затекшие шеи, уставились друг на друга.
- Волк! – Серега вскочил на ноги. – Волк, ребята! Здесь есть сухие места! У нас есть шанс выбраться отсюда!
Вой повторился. На этот раз он звучал как будто ближе. Юля напряженно прислушалась.
- Нет, - она опустила лицо и печально качнула головой, - это не волк. Это собака.
- Какая разница! – нервно взвизгнул Серега. – Тем более! Мы можем выйти к жилью!
- Сережа, здесь сплошное болото на несколько километров вокруг, - к разговору подключилась Катя. – Даже если это было живое существо, оно очень далеко отсюда…
Серега уселся на старое место, подкинул дров в угасающий костер и вновь погрузил лицо в ладони. Было слышно, как шуршит о грубую кожу трехдневная щетина.
- Смотрите! – Ольга, по-прежнему не покидавшая теплые объятья серегиной куртки, вновь указывала вверх, на небо. – Оно исчезло!
Я запрокинул голову. Млечный Путь лениво протекал через Большой Летний Треугольник и скрывался за сизыми обломками стволов. Равнодушно помаргивали звезды. Лица не было.
Серега злобно пробормотал что-то вроде: “Проклятые места” – и, закурив, поправил на Ольге, впавшей в тяжелое забытье, куртку. Катя, обняв колени, задумчиво глядела во вновь разгоревшийся костер. Меня начинало клонить в сон, но Юля так удобно расположила голову на моих ногах, что я не имел никакой возможности прилечь и даже просто пошевелиться. “Что ж, это к лучшему”, - в усталом сознании толстой гусеницей проползла ленивая мысль. Мне очень не хотелось уснуть и не проснуться.
- Валера, - Юля пошевелилась. – Ты помнишь, что баба Галя рассказывала относительно собак?
- Помню, - отозвался я.
- Мне кажется, это предупреждение, - продолжала Юля. – Вой. Собаки не будут жить в этом лесу. Нас предупреждают – понимаешь?
- Наверное, - в другое время и в другом месте я воспринял бы сие заявление с известной долей иронии, однако после всего того, что произошло с нами за последние несколько часов, юлины слова показались мне самым разумным объяснением. – Только о чем предупреждают?
- Не за горами главное испытание, - юлин голос звучал на удивление глухо. – То, за чем мы сюда пришли. Я, ты… Каждый из нас. Нам остается только ждать. Ждать оглашения условий…
- Ты хочешь сказать, что дохлая собака предупреждала нас о том, что мы к ней скоро присоединимся? – мрачно вопросил Серега.
Юля не ответила. Но мне показалось, что черный юмор моего приятеля был не так уж далек от истины.
Бездействие против воли повергало меня в состояние полудремы. Уставший, измученный каскадом обрушившихся на него необъяснимых событий, мозг упорно пытался спрятаться от внешнего мира в стране сновидений. Меланхоличные потрескивания костра, сонные всхлипывания Ольги, серегин утешающий шепот – все это расплывалось, подобно тающему желе, и уходило куда-то далеко, вверх, к разноцветным дрожащим льдинкам звезд, в небытие. Наверное, я заснул. Потому что меня неожиданно разбудил знакомый и оттого безумно жуткий звук, донесшийся Извне, - второй за последнюю ночь. Да, я именно ПРОСНУЛСЯ, я БОДРСТВОВАЛ, хотя в это очень трудно было поверить.
Гудел поезд. Тяжелый, заунывный, как бой кладбищенского колокола, стон долго не таял во влажном ночном воздухе. В первый момент я ничего не понял. Абсолютная темнота наваливалась на меня со всех сторон, дико болела спина, а голову, казалось, кто-то набил мокрой протухшей ватой.
Через несколько мгновений до меня дошло, что вокруг нет ни единой живой души. Неужели Серега, с которым мы сожрали не один пуд соли, так вероломно бросил самого близкого друга?! Нет… Скорее бог упал бы на колени перед дьяволом, чем мой приятель поступил бы подобным образом. Серега… Юля… Ночная болотная сырость пробила грудную клетку и грубо сжала сердце в холодной костлявой ладони. Смешанное чувство тоски и ужаса заставило меня вскочить и броситься наобум, в первом попавшемся направлении.
Надо сказать, что сей маневр мне не удался, поскольку, сделав два шага, я запнулся обо что-то и со всего размаху рухнул лицом в сырой обжигающий мох. Это меня отрезвило и одновременно прошило спину нечеловеческой болью, едва не лишившей сознания. Приподнявшись на руках, я почти равнодушно отметил, что ноги слегка отнимаются.
Не помню, когда я плавно перешел границу социальной жизни и борьбы за существование; не помню, как и когда заговорил во мне инстинкт самосохранения. Не помню также, сколько прошло времени, пока мне удалось встать на четвереньки. И вот тут-то моя рука неожиданно наткнулась на холодный скользкий металл… Рельс! Сомнений быть не могло! Рельс! Улыбаясь, словно блаженный, я прополз на коленях несколько метров, не отрывая пальцев от находки.
Гудок повторился. На этот раз он прозвучал совсем близко. Более того, как ни онемела от холода моя ладонь, она смогла уловить тоненькое подрагивание. Рельс дрожал. Дрожал под колесами поезда!
Очередная попытка подняться на ноги не увенчалась успехом: это привело лишь к тому, что я беспомощно рухнул в мягкие леденящие объятья мохового ковра, сильно ударившись локтем. Боли не было. Одежда густо пропиталась промозглой болотной сыростью, но даже весьма явное до сих пор ощущение дикого холода улетучилось без следа, как тонкая корочка твердого азота. В ушах поспешно и монотонно исполняла современную техно-музыку кровь, и на фоне этих гулких, горячих ударов обрывки мыслей носились подобно бьющимся в экстазе танцорам. Уткнувшись лицом во влажный обжигающий мох, я понял, что страх опять куда-то запропастился.
Третий звук, рожденный за последние несколько часов этим проклятым местом, мешаясь с колокольным звоном сердца, влетел в отключающееся сознание. Среди потока громких судорожных толчков, невообразимо потрясающих мое жалкое существо, я различил сухой металлический перестук колес, вначале невнятный, будто крик улетающих журавлей, а затем все более отчетливый. Он то и послужил той крепкой стальной ниточкой, которая сшила воедино бессчетные клочки жестоко разорванной способности мыслить.
… Это был МОЙ поезд. Я оставался с ним один на один во всем мире, во всей Вселенной; неведомым образом ожившая железная дорога шатким мостиком тянулась через плотный, равнодушно-холодный мрак Небытия; пространство сжималось до размеров просевшей от времени насыпи и, хватая за шиворот могучей ручищей, беспощадно вжимало в пышный, остро пахнущий влажной землей, ковер мха. Оно, это отяжелевшее, как впитавшая воду одежда, пространство, раскидало нас по разным параллельным мирам, разъединило нас, разорвав тонкие, но надежные нити взаимовыручки и взаимоподдержки. Теперь все зависело от каждого в отдельности.
Из-за поворота показался яркий желтый шарик – я прекрасно разглядел его, приподняв голову. Этот слепящий, неземной свет вполне можно было бы принять за Божественное Сияние, если бы не дробный, ускоряющийся с каждой секундой перестук колес. Поезд набирал скорость… Бежать – бессмысленно, да и некуда…
Я осторожно пошевелил ногой. Мокрый камуфляж прошуршал по мху, колено тупо уткнулось в мертвый чугун рельса. Пальцы крепко вонзились в рыхлое тело насыпи, руки судорожно напряглись, готовясь к рывку.
Раз – и невообразимым усилием воли я заставил себя встать на четвереньки. Два – и вот я уже на коленях. Три… Я неровно стоял между рельсами, расходуя последние силы на то, чтобы не упасть, ибо подняться во второй раз казалось невозможным.
Поезд приближался. Можно было различить единственный хищно горящий глаз прожектора, обливающий все вокруг кипящей кислотой, и матово поблескивающие стекла кабины машиниста. Очередной гудок напоминал уже рев раненого динозавра.
Меня дико колотило от холода, нечеловеческой боли в спине, огромного мышечного напряжения, усталости и накатившего пенной волной ужаса. Нас разделяло двести метров. Сто метров. Пятьдесят. Десять. Чтобы инстинкт самосохранения не заставил меня бежать, я закрыл глаза…


25


Пронзительный свет звезд десятками алмазных иголок вонзился в глаза. Кровяно-фиолетовый небосвод казался удивительно высоким и нежно-бархатным, будто подол королевского платья.
- Валера, ты очнулся? – дрожащий от волнения юлин голос заставил все мое тело судорожно дернуться. – Как ты себя чувствуешь?
Я лежал навзничь на прежней полуразрушившейся насыпи без рельсов и шпал. На слегка посветлевшем небе смутно вырисовывался юлин силуэт: встав на колени и склонившись, девушка приводила меня в сознание. Первым вернулось ощущение холода – вдоль позвоночника словно бы стремительно проносились острые электрические искры и, разбиваясь, проникали в каждую клетку инертно распростертого тела. Сознание все еще затягивало матовой пеленой, горько пахнущей болотом, но, повернув голову и жадно облизнув оказавшийся рядом клочок мха, я прошептал:
- Мне приснился очень страшный сон.
- Это не сон, Валера! – Юля изо всех сил помогала мне подняться. – Это последнее испытание! И мы прошли его!
Меня все еще покачивало, но спина уже болела не так сильно. Страшно хотелось пить: жажда терзала столь жестоко, что язык казался шершавой ссохшейся галетой. Из темноты доносились надрывные серегины кряхтения вперемежку с невнятной руганью и радостные ольгины всхлипывания; не ясно было, плачет она или смеется. Чуть поодаль темнела причудливая горка рюкзаков, похожая на конус крохотного вулканчика; от погасшего костра несло кисловатой гарью.
- Валерка! – серегин вопль, сиплый, но торжествующий, беспощадно крушил каменные стены, отделяющие нас от реального человеческого мира. – Мы сделали это! Мы прошли! Мы свободны – понимаешь?!
И, обнявшись все вчетвером, мы, несмотря на валившие с ног усталость и жажду, победоносно завопили в черное, скованное ночью пространство, возвещая о нашем триумфе грозно ощетинившееся мертвыми деревьями болото…
- Боже! – Ольга резко вырвалась из круга. – Боже! Катя! Где Катя?!
Мы замерли. Несмотря на близость рассвета, матовая тьма по-прежнему нависала на нас жирными рыхлыми складками, и где-то там, в этой необъятной, глотающей предметы и звуки пустоте, была Катя… Костер погас, дрова окончательно отсырели, фонарик утонул в самом начале сего жуткого ночного приключения… Отыскать что-либо в окружавшем нас бездонном и безбрежном океане не представлялось возможным.
- Черт! – Серега кинулся к рюкзакам.
Некоторое время он усиленно рылся в вещах, а затем мы услышали жалобный треск рвущейся ткани. Похоже, мой приятель готовил факел, пожертвовав какой-то частью своего походного гардероба.
Чиркнула спичка. Рыжий огонек набирался сил, разрывая одутловатое тело ночи, и вскоре Серега, сжимая чудом оставшийся длинный узкий обломок шпалы в одной руке и пучок ровных полосок ткани – в другой, брел вдоль насыпи, словно заправский средневековый воин-разведчик. Пламя, едко пахнущее горящим хлопком, неровно освещало грязную, исцарапанную, заросшую физиономию моего приятеля, и это лишь усиливало его сходство с изможденным, но отчаянным рыцарем.
Катя лежала на краю обрывчика, уходящего в безмолвные, жирновато поблескивающие в свете факела воды болота. На земле вокруг ее головы зловеще вырисовывалось большое темное пятно; горячие блики пламени весело рассыпались на его поверхности густой янтарной пылью.
- Так! – Серега наматывал на факел очередную полосу ткани; руки его дрожали. – Вот тебе и победа!
Пока я втаскивал неподвижное катино тело повыше, из темноты появились Ольга и Юля.
- Господи! – Ольга, удерживаемая Серегой, упорно рвалась к лежащей на влажном мхе подруге. – Господи, Катя! Валера, что с ней?! Она жива?!
Сонные артерии Кати исправно пульсировали. Неглубокое, но ровное дыхание, сопротивляясь моей ладони, упрямо поднимало грудную клетку… Наверное, впервые за время своего бесталанного земного существования я глубоко и полно осознал, что такое жизнь, ибо в тот момент я физически ощущал ее яростную борьбу с мраком и холодом небытия. Маленькая, теплая, неиссякаемая, она отчаянно билась под моими руками.
- Жива! – я облегченно вздохнул и вытер вспотевший лоб.
Передав мне факел, Серега осмотрел рану.
- Царапина, - подытожил он. – Ерунда, заживет. Крови вот только много потеряла… Да и с мозгами неизвестно что…
Катя пошевелилась, застонала и открыла глаза.
- Пить! – прошептала она; ее спекшиеся, обветрелые губы оставались почти неподвижными.
- Сейчас! – Серега исчез в темноте.
Опустившись на колени, Ольга обнимала подругу, как ребенка, и, захлебываясь слезами радости, торопливо лопотала что-то ласковое. Юля зачерпнула болотной воды и теперь тщательно отмывала катины волосы, слипшиеся и свалявшиеся от крови и похожие на змей с головы Медузы Горгоны. Освещая жарко пылавшим факелом всю эту идиллию, я было успокоился, сказал пару ободряющих слов и наконец-то достал сигарету, но…
Неожиданно Катя разрыдалась. Прижавшись к Ольге, уткнувшись ей в грудь, наш стальной лидер плакал, словно малыш, увидевший кошмарный сон и утешаемый мамой, от которой исходят спасительные любовь и надежность.
- Простите меня… простите… - тяжело выдыхала Катя в перерывах между всхлипываниями. – Я дура… Я не знала… Не ценила вас…Я вела себя… как последняя дрянь… Я чуть… вас не погубила… всех вас… Я считала… считала себя… всесильной… и бессмертной… Но я… Но я… я не смогла… Не смогла… Я побежала… От страха я потеряла рассудок… Простите меня… пожалуйста…
Серега, притащивший фляжку с водой в самый разгар катиных признаний и прилежно прослушавший все до последнего слова, отвинтил крышку своей старой походной емкости и, шагнув вперед, приставил горлышко ко рту девушки.
- Хорошо, Катенька, что большая часть насыпи куда-то исчезла, - заметил мой приятель в то время, как Катя жадно глотала живительную влагу, - а то неизвестно, куда бы ты завела этот проклятый поезд…
Подняв на Серегу мокрое от слез, оранжево переливающееся в свете факела лицо, девушка чуть заметно улыбнулась. На сей оптимистичной ноте источник огня полностью иссяк, и все мы вновь погрузились в липкую промозглую тьму. Впрочем, теперь это было неважно…
Утолив жажду, мы помогли Кате добраться до лагеря и там буквально на ощупь промыли ей рану и наложили повязку. Потоки диких передряг, обрушившиеся на нашу многострадальную компанию за последнюю ночь, давали о себе знать: все валились с ног от усталости в прямом смысле этого слова, несмотря на холод, мокрую одежду и невозможность развести огонь по причине отсутствия дров. Я и Серега соорудили из рюкзаков и верхней одежды что-то вроде первобытного ложа, после чего девушки, зарывшись поглубже, тот час же уснули, а мы, отдавая дань привычке, сидели и неспеша выкуривали по последней. Торопиться теперь нам было некуда…
Небо на востоке слегка посветлело, приобретая чуть различимый лимонный оттенок. Звезды потускнели, будто старая черно-белая фотография; Млечный Путь исчез, как вода, впитавшаяся в сухой песок. Где-то далеко-далеко куковала кукушка.
- Слышишь? – обрадованно обратился я к приятелю. – Кукушка! Первый звук, не имеющий ничего общего с этим местом! Первый звук, который долетел из мира нормальных физических законов! Мы выдюжили, дружище! Мы выбрались!
- Ага! – с удовольствием согласился Серега, шевеля левой рукой. – Точно! И рука у меня движется нормально! И пальцы сгибаются… Что может быть лучше? Эх, Валерка… В моей душе столько счастья, что я готов зацеловать тебя до смерти…
- Ну, это уж слишком, - возразил я. – Не хочу умирать от твоих поцелуев. После всего того, что я вынес, это будет слишком позорной смертью. Скажи лучше, сколько времени.
- Не знаю, остановились часы, - отозвался Серега. – Да какая разница! Не мелочись. Подумай лучше о том, что ты будешь делать завтра.
- М-да… Завтра… - я усмехнулся. – А может, лучше подумать о том, что было вчера? И сделать кое-какие выводы?
- И это тоже, - Серега втоптал в мох окурок и потянулся. – Мы все в чем-то провинились и все получили по заслугам. Но мы прощены. Так что… выводы…
И он уснул, так и не окончив фразы. Расположившись на своем месте и тоже погружаясь в сон, я успел подумать, какое это блаженство – когда у тебя не болит спина…


26


Утреннее пробуждение, как и следовало ожидать, не оказалось приятным: к головной боли, чудовищной слабости и ломоте в костях добавилось нечеловеческое, вонзающееся в желудок сотнями острых зубов, чувство голода. Серега зарос, точно разочаровавшийся в жизни супергерой современного боевика, да и я, судя по всему, не особенно от него отличался. Все без исключения участники похода заметно осунулись; Катя, бледная, как граф Дракула в худшие свои времена, болезненно морщась, приводила в порядок спутавшиеся волосы; юлины глаза словно бы увеличились до размеров чайного блюдца; Ольга критически ощупывала покрытое сеткой мелких царапин лицо. Вне всяких сомнений, мы чувствовали себя значительно хуже, чем после первой ночи на Усире, однако мы были живы, и сие обстоятельство наполняло беспомощно обвисшие мускулы остатками сил.
Но самое главное заключалось даже не в этом. Насыпь! Она, как ни в чем не бывало, неспешно вилась по болоту и многообещающе скрывалась за поворотом… Никакого намека на то, что вчера мы находились в полной изоляции от внешнего мира! Природа выпускала нас из незримой темницы, широко махнув золотистой рукой утреннего солнца! И мне вдруг со страшной силой захотелось упасть на колени и покрыть искренними жаркими поцелуями каждый лучик, каждый зайчик, каждую теплую капельку, явившие спасительный путь домой. Путь, за который мы недешево заплатили…
С запада нагоняло гряды сероватых пухлых облаков. Несмотря на ранний час (хронометры у всех остановились, а солнце показывало около восьми), духота стояла такая, что трудно было дышать. Наскоро перекусив консервами и сухарями, мы допили остатки воды и поспешили в обратную дорогу: погода обещала нечто ужасное. Трудно было представить, что уготовили истомившиеся от зноя небеса после полутора недель жестокой засухи…

27

- Господи, как резко упало давление! – Юля недовольно поморщилась. – Отвратительно себя чувствую!.. Не хватало нам еще под дождь угодить… Хотя знаешь, Валера… Мне почему-то кажется, что до дождя еще далеко…
- Ага! – хрипло промямлил я; рюкзак, казалось, был нагружен комплектом оборудования для тренажерного зала. – Если пойдем побыстрее… Но я – увы – и так тащусь на пределе возможностей… Да и Катя, мягко говоря, не очень…
- Сколько времени по твоим часам? – проигнорировав мою жалобу, неожиданно спросила Юля.
- Без пятнадцати два, - немного уязвленно ответствовал я. – Самое точное время, ибо, как известно, самое точное время, правда, два раза в сутки, показывают часы, которые стоят.
Юля молча протянула руку. Ее часы остановились в час сорок восемь!
- Эге! – только и смог пробормотать я.
- Вперед на три минуты! – заявила Юля. – Они всегда шли вперед!
Без пятнадцати два – такое время показывали часы всех членов нашей компании. Какое-то чудовищное явление остановило маятники в одну и ту же минуту… Напоминание о прошедшей ночи легким холодком пробежало по внутренностям. Часы, это бесстрастное и древнейшее мерило времени, с равнодушной педантичностью сообщили, что недавние события, полуприкрытые сонно-бредовой пеленой, - отнюдь не сон и не бред. Все это произошло с нами НА САМОМ ДЕЛЕ…
Остальную часть пути мы проделали молча.

28

Радости бабы Гали не было предела. Начисто игнорируя наши робкие просьбы утолить жажду, она безудержно плакала и по очереди стискивала нас в объятьях.
- Вернулись! – в перерывах между рыданиями восклицала баба Галя. – А я-то… Ночь не… спала… Думала: к утру не… вернетесь… Мужиков… соберу… Искать… Родненькие… вы мои… Живые…
Я успел заметить, как Серега удержался от обычного в таких случаях бахвальства.
Несмотря на наши успешные старания плавно превратить сцену встречи в сцену прощания, на пребывание в Чапаеве мы явно потратили больше времени, чем требовалось. Небо заволокло толстым слоем плоских свинцовых туч, подул ледяной, как в горах, ветер; первые мелкие капли дождя черными карандашными точками пометили пыльную дорогу. Серега выгнал машину на улицу и, недовольно ежась, принялся возиться с замком задних дверей.
- Баба Галя, - я сидел в кабине, открыв дверцу, поставив сапог на подножку, и задумчиво следил за тем, как секундная стрелка часов поспешно отмеряет круг за кругом. – Вы не помните, когда торф возили, ночью пускали поезда?
- А как же, Валерочка! – подтвердила баба Галя. – Почитай, круглые сутки работали… С перерывом часа в три… Паровоз-от в конце смены далеко за полночь к деревне подходил… Часа в два, почитай… А в пять – баржа… Витя мой, бывало, в ночную идет, так забежит к себе домой посреди ночи, перекусит, цветы мне у дверей оставит, и снова на работу… Трудно было, сынок, трудно… Не покладая рук работали…
- Все! – Серега заскочил в машину, хлопнул дверцей и пустил двигатель. – Вперед, вперед, за золотым руном! До свидания, баба Галя!
Дождь и ветер усиливались с каждой минутой. Хрупкая фигурка бабы Гали, машущая рукой вслед автомобилю, даже издали казалась вымокшей. “Дворники” бешено скребли ветровое стекло, но было видно, что им все труднее справляться со своей работой.
- Черт! – Серега напряженно следил за дорогой, раскисающей на глазах, подобно ленте папиросной бумаги. – Как бы паромы не отменили! Не улыбается мне еще сутки торчать в этой дыре!
Яркий зигзаг молнии, на мгновение осветившей все вокруг, подобно гигантской фотовспышке, моментально уступил место чудовищному удару грома, который отозвался в моей голове грохотом гибнущей планеты. В ту же секунду стемнело так, что, казалось, разбушевавшаяся небесная стихия в неудержимом гневе рванула рубильник, выключающий освещение всей Вселенной. Гул дождя, окружающего нас плотной матовой стеной, слился в сплошной металлический рев; ветер остервенело швырял в закрытые окна горсти упругой, как резина, воды; по крыше и бокам автомобиля дробно застучал град.
- Боже! – я еле расслышал полный ужаса серегин голос за дикой какофонией работающего на высоких оборотах двигателя и бушующей снаружи бури. – Что же это делается-то?!
Горящие фары освещали лишь короткий двухметровый отрезок дороги; не в силах пробиться сквозь пелену дождя, желтый электрический свет висел прямо перед машиной широким слепящим полотнищем. “УАЗик”, идущий на обоих приводах, кидало из стороны в сторону, будто шлюпку, попавшую в океанский шторм.
- Сережа, давай остановимся! – Ольга, еле держась на жесткой скамейке, осторожно положила руку Сереге на плечо. – Мы собьемся с пути!
- Нет! – Серега дернулся. – Ни за что! Если мы остановимся, нам не выехать отсюда! Пока машина идет, будем ехать! Я не хочу оставаться здесь ни на минуту.
Град усиливался. Сначала он был размером с горошину, затем – с вишню… Хрясь! Здоровенная градина, похожая на шарик для пинг-понга, разлетелась вдребезги, ударившись о стальную рамку бокового окна. Я инстинктивно отшатнулся. По стеклу, напоминающему трясущееся желе – так густо стекала по нему дождевая вода – поползло что-то темное и пестрое, словно взболтанный в банке песок… Это была краска, содранная градом с крыши…
С гулким хлопком лопнула правая фара.
- Вот тебе и порадовались! – взвыл Серега, изо всех сил выправляя взбесившуюся машину. - Вырвались!
Две градины ударили в лобовое стекло. Одна с корнем вывернула “дворник”, беспомощно размазывающий вязкую снежную кашу, другая оставила густую паутину трещин, закрывшую все поле зрения пассажира, сидящего рядом с водителем. Молнии сверкали почти беспрерывно.
- Сережа! – Юля пыталась достучаться до затуманенного сознания моего приятеля. – Мы уже слишком долго едем! Мы заблудились! Остановись, давай подождем!
- Да иди ты! – взвизгнул Серега, одарив всех нас дьявольски горящим взглядом. – Они побили мою машину! Они думают, что могут остановить меня! Чушь!
Бешеное состязание со стихийным бедствием продолжалось.

29

Автомобиль дернулся так, что я ударился головой о лобовое стекло. Двигатель заглох. Всепоглощающий гул непогоды моментально заполнил салон, с каждой секундой вытесняя все больше воздуха и свободного пространства, тяжелым гнетом опускаясь на плечи и свинцовыми парами набиваясь в легкие.
- Черт! – Серега завел “УАЗик” и попытался тронуться.
Безрезультатно. Всасывая огромные порции горючего, двигатель ревел, словно раненый слон, задние колеса тонко визжали, но машина и не думала двигаться. Судя по значительному крену, передняя ось угодила в яму, и “УАЗ” прочно сидел на днище. Было совершенно ясно, что собственными силами нам не выбраться.
Между тем дождь утихал. Собственно говоря, по-прежнему лило как из ведра, однако матовая пульсирующая завеса, окружавшая машину и не позволявшая видеть дальше пары метров, рассеялась. То, что представилось моему взору, в тот момент без излишнего преувеличения я бы назвал фантасмагорией. Сквозь полупрозрачную штриховку низвергающихся с небес струй воды я рассмотрел широкую свинцово-серую ленту Усиры… В этом, впрочем, ничего удивительного не было. Голова тупо гудела от удара, однако следующий момент я с ужасом сообразил, что вижу реку с высокого правого берега!
По мере того, как ненастье шло на попятную, картина, привольно раскинувшаяся перед нами, все более прояснялась. Сомнения быть не могло: мы находились на правом берегу Усиры. Но на этом открытия не закончились. В какое-то мгновение мы поняли, что оказались чуть выше места первой стоянки!
- Едри твою мать! – пораженно протянул Серега, не отрывая глаз от жутковатого зрелища. – Вот это заехали!
Дождь перестал. Выглянуло солнце, и все вокруг тотчас же засияло, переливаясь сотнями сверкающих серебристых и алмазных оттенков, словно бы устланное листочками слюды.
- Не спрашиваю, как мы сюда попали, - заявил я. – Спрашиваю: как будем выбираться?
Серега открыл дверцу и вылез из кабины. Так и не получив ответа на свой вопрос, я последовал за ним.
Острая дождевая свежесть буйным вихрем врывалась в легкие и забиралась под одежду. Мы были в дороге около часа; за это время успела выпасть примерно среднемесячная норма осадков. Трава на склонах и террасах выглядела так, будто по ней прошлись паровым катком; от немногочисленных кустиков остались лишь крохотные пенечки с редко торчащими прутиками уцелевших ветвей; ручеек, из которого мы брали воду, басовито выл в своей долине, наверняка превратившись в бурный мутный поток, жестоко размывающий хрупкий песчаник. Огромные береговые уступы местами существенно осыпались, покрывшись глубокими багровыми ранами. Стихийное бедствие, шутя переделало облик Земли на территории в десятки квадратных километров – так, будто скульптор несколькими ловкими движениями изменил стиль композиции… Силам природы ничего не стоило раздавить “УАЗ”, как пустую жестянку… Вспомнив огромные градины, летящие в лобовое стекло, я невольно передернул плечами.
Дорога, по которой мы приехали из Березовки, превратилась в сплошную склизкую массу, похожую на след, оставляемый улиткой. На месте непролазных зарослей крапивы виднелись выровненные грязно-зеленые площадки. “УАЗ” висел на краю террасы, уныло опустив побитое рыло. Вывороченный “дворник” болтался на остатках механизма, соединяющего его с электродвигателем. Бока и крышу автомобиля покрывали неровные белесые полосы и ямки – следы ударов чудовищных градин…
- М-да, - Серега задумчиво попинал грязное заднее колесо. – Крепко сели… Что теперь? Только трактором вытаскивать. Где взять трактор? В Чапаево. Как туда добраться? На пароме. Когда его пустят? Хрен знает. Не сегодня – точно. Да и добраться ли сейчас отсюда до переправы? Вон берега-то как пообваливались…
- А ты уверен, что в Чапаево есть хоть один трактор? – ехидно поинтересовался я.
- О! – Серега многозначительно поднял палец. – После такого града точно нет. Слушай, Валерка, это же все поля, все сады, все огороды – на хрен! Вот тебе и дождались дождя! Вот тебе и порадовались!
- Объяснит мне кто-нибудь, как мы сюда попали? – Катя (девушки к тому времени тоже покинули уютное нутро машины) беспомощно разглядывала карту. – Поблизости на триста километров в обе стороны нет ни моста, ни брода. Мы не могли попасть сюда с того берега…
- А с поездом-призраком встретиться – это, по-твоему, проще, чем укусить себя за палец? – подняв брови, поинтересовался Серега. – Ох, Катя-Катерина, не может никак твой скептический ум смириться с тем, что проиграл! А пора бы… Валерка, давай я попробую стронуться… Подтолкни машину.
- Как? – я снисходительно посмотрел на приятеля. – По воздуху?
Перед “УАЗика” жалко торчал за краем обрыва.
- М-да, - Серега почесал затылок и закурил. – При всем желании машину не вытолкать…
- Как я люблю тебя, когда ты мыслишь спокойно и трезво, без излишнего упрямства, - признался я. – Глядя на тебя сейчас, не поверишь, что полчаса назад ты рычал на всех, как ужаленный пчелой демон.
- Что остается? – размышляя вслух, Серега пропустил мое замечание мимо ушей. – Идти в Березовку?
Катя фыркнула:
- С какой целью? Напиться с горя?
- И то верно, - вздохнул Серега. – Да и сорок километров пешком, по мокрым полям, лугам и оврагам… В первом же болотце утонешь… Нереально это. Надо ждать, пока вся эта жижа вокруг подсохнет… А так – нечего соваться…
- Предлагаю посмотреть место стоянки, - Катя, похоже, оправилась от недавних потрясений и вновь взяла на себя роль лидера. – Если там можно поставить палатку, разобьем лагерь. До завтрашнего утра делать нечего.
Более разумного решения никто не предлагал. Оскальзываясь на останках мокрой травы и раскисшей глине, мы поползли вниз по склону – на место первой стоянки.

30

Наш бывший лагерь пострадал от стихийного бедствия не очень сильно: дождевые потоки сдвинули брошенные дровишки да от благоухающего куста шиповника осталось лишь несколько ободранных прутиков. Поражало другое. Вода словно бы смыла с измученной земли многочисленные раны и увечья, бездумно нанесенные человеком. Следы, древесные стружки и обломки, оброненный мусор – все это стерто, сметено и тщательно вычищено, будто огромной щетинистой метлой прилежного дворника. Даже черный ожог кострища, намертво впечатанного в почву и покрытого десятками крохотных кратеров от дождевых капель, выглядел естественно и гармонично вписывался в окружающий пейзаж… Однако…
На месте костра лежала пустая пачка “Беломора”, выброшенная Серегой перед отъездом, когда огонь уже погас. Влажная, набухшая, потемневшая, она тем не менее оказалась абсолютно целой и девственно непомятой, в то время как окружающая природа несла явные следы грандиозного очищения! При всем небезосновательном восхищении прочностью российских товаров предположение о паранормальных способностях картонной коробки представлялось слишком крупной лестью отечественному производителю.
Серега, Ольга и Катя разбрелись по окрестностям, оценивая возможность организации бивака на старом месте, а мы с Юлей по-прежнему глазели на одинокую папиросную пачку, столь резко контрастирующую с облегченным спокойствием отдыхающей природы, не в силах оторвать взгляда от кострища. Наши мысли сплетались в одну серебристую цепочку, но выразить их словами казалось невозможным, подобно тому, как невозможно выразить словами те первые восхитительные проблески, которые предшествуют великому открытию…
- Чего стоим? – громко осведомился внезапно подошедший Серега; его камуфляж и ладони были густо измазаны рыжей глиной. – Тропинка к ручью раскисла, все приспособления посносило, берега поразмывало. Вода мутная, как черт знает что. Но ничего, набрать водички можно, коли жрать захочется… Валерка, - тут мой приятель поводил ладонью у меня перед глазами. – Ты кого там увидел? Пошли за шмотками, глазеть на красоты природы потом будешь…
- Серега! – я резко повернулся. – Нам не надо здесь оставаться!
- Почему? – Серега неподдельно удивился.
- Сегодня мы будем дома, Серега! – безумная радость наполняла мою грудь клубами сладкого дыма, несмотря на влажный жар мутного полуденного солнца; тяжелые, удушливые испарения, идущие от напоенной влагой земли; и вездесущих комаров, с удвоенной силой набросившихся на наши потные изможденные тела.
Мой взгляд встретился с юлиным. И я понял, что прав в своих смелых догадках…
- По-моему, ты бредишь, Валерка, - хмыкнул Серега. – Даже если пойдем пешком до Березовки, дома будем не раньше завтрашнего вечера. А еще машину вытаскивать…
- Продуктов мало, - Катя присоединилась к разговору, вернувшись из нелегкой экспедиции по подсчету запасов продовольствия. – Хватит на сутки, не больше…
- Какие сутки, ребята! – неудержимое ликование подбрасывало меня, как легкий футбольный мяч. – Сегодня… Сегодня мы поедем домой… Серега! – я схватил приятеля за плечи. – Это было последним, заключительным штрихом, понимаешь?! Очищение! Мы тоже должны очиститься… Полностью… Природа – душа, понимаешь?! И мы не можем оставлять в ней мусор… Возьми коробку, Серега, и пойдем к машине…
- В жизни не слышал большей ерунды, чем сейчас, - признался мой приятель, освобождаясь от моих безумных объятий. – Даже в храме и даже по телевизору… Какое очищение?! Какая душа-природа?! Зачем мне брать с собой пустую коробку из-под “Беломора”? Разведем костер – сожжем! Если ты рехнулся, то сиди молча и не мешай процессу работы, а если притворяешься, то считай, что шутка не удалась…
Катя и Ольга молча, выжидающе смотрели на нас.
- Сережа! – Юля схватила моего приятеля за руку. – Сделай так, как говорит Валера. Возьми коробку, и пойдем к машине…
- Да вы оба… - Серега осекся, подумал и, махнув рукой, поднял мокрую, расползающуюся в пальцах пачку. - Пойдем, - он положил в карман бесформенный комок картона. – Дай бог, чтобы ваши бредовые мысли соответствовали действительности.
Серега долго ходил вокруг застрявшей машины, хотел было что-то сказать, но, подумав, плюнул, пробрался на водительское место и принялся терзать стартер.
Всхлипнув и прочихавшись, “УАЗик” ожил и хрипловато, устало затарахтел
- Молитесь и скрестите пальцы, - заросшая физиономия моего приятеля высунулась из окошка.
Взревел двигатель. Задние колеса взвизгнули, метнув шоколадные струи жидкой грязи, передние – врезались в край обрыва, словно лезвие циркулярной пилы – во влажный пахучий ствол свежесваленной сосны. На мгновение мне показалось, что на побитом корпусе машины вздуваются мощные, твердые бугры мускулов, скованных титаническим напряжением.
Старый верный “УАЗ”, защитивший нас от буйства природной стихии, и теперь всеми своими силами пытался вытащить людей из беды. Я никогда не отличался суеверностью и другими подобного рода предрассудками, но в тот момент я горячо и непоколебимо осознал, почему многие мои знакомые отождествляют автомобиль с живым существом. Наверное, сказывались последствия обрушившейся на нас бури не укладывающихся в мозгу впечатлений…
Чудо все-таки свершилось. Медленно, сантиметр за сантиметром, “УАЗ” выползал на раскисшую дорогу. Когда автомобиль и зловещий край обрыва, покрытый глубокими ранами следов колес, разделяло не меньше десятка метров, Серега заглушил двигатель и, раздеваясь на ходу, выскочил из кабины.
- Получилось! – вопил он, подпрыгивая, словно индеец в процессе исполнения особенно замысловатого ритуального танца. – Мы выбрались! Друзья, я безумно хочу обнять вас всех!
Идея моего приятеля нашла горячую поддержку. Грязные, потные, исцарапанные, с ног до головы вымазанные в жидкой глине, мы обнимались и смеялись от радости. И это было ликование последней, действительно ПОСЛЕДНЕЙ победы.
За общим восторгом я не заметил, как Юля потихоньку отделилась от коллектива и, присев перед “УАЗиком”, задумчиво водила пальцем по забрызганному грязью боку машины.
- Чем занимаешься? – шутливо поинтересовался я, подойдя к девушке и слегка обняв ее за плечи. – Внезапно появилась потребность выразить свои чувства рисованием?
Юля молча показала мне ладошку. Тонкий слой глины на коже подсыхал, приобретая коричнево-красный оттенок; казалось, будто пальцы девушки покрыты корочкой запекшейся крови.
- “…Сия чаша есть новый завет в Моей Крови, которая за вас проливается…”, - юлин голос был преисполнен благоговения, а глаза без излишнего труда могли поглотить все мое существо вместе с обувью и неприлично грязным камуфляжем.
Воспоминания о злосчастном горном походе неожиданно вновь завладели моим сознанием, только на этот раз не причиняя боли. Скорее, они пришли как легкое, чуть укоряющее напоминание о том, что я должен был когда-то сделать, но так и не выполнил обещания. Словно живой, возник перед глазами мальчик-эвенк, молящийся двум безмолвным холодным скалам.
- Подожди, я сейчас, хорошо? – вскочив, я коснулся юлиной руки и побежал к реке.
- Валерка, ты куда? – Серега, голый по пояс, держал открученный “дворник”, сломанный градом, и недоумевающе провожал меня взглядом. – Все готовы к отъезду!
- Располагайтесь! – бросил я на бегу. – Я ненадолго.
Спуск к Усире сильно размыло дождем. Поскользнувшись, я кубарем скатился по крутому боку холма и плюхнулся в воду, залившую песчаный пляжик. Знакомый ручеек гудел ломким баском подростка, и там, где его поток соединялся с рекой, виднелось рыжее облачко мути.
Фигуры из песчаника стояли, что называется, по колено в воде, но это отнюдь не умаляло их мистического величия. Правда, теперь я не испытывал ничего подобного тому, что испытал при виде этих произведений природного искусства в первый раз. Град и дождь едва уловимо изменили облик каменных идолов; они не казались больше зловещими и равнодушно-холодными. Духи дороги отпускали незваных пришельцев домой… Положив руку на влажный шершавый песчаник, я всем сердцем, всей душою приносил искреннюю благодарность чему-то или кому-то нематериальному – то ли богу, то ли природе, то ли окружающему меня бытию. Я благодарил таинственные, загадочные силы, незримые, недоступные нашим органам чувств, но постоянно присутствующие вокруг нас, благодарил, сам того не осознавая.
Рокоча и посвистывая, над Усирой показался спасательный вертолет: похоже, недавнее стихийное бедствие нанесло местным деревням серьезный ущерб. Я проводил летающую машину взглядом и принялся выбираться наверх.

31

“УАЗ”, удовлетворенно фырча, медленно полз по слегка подсохшей дороге. Наш путь лежал в Березовку: хотя Серега и залил в бак весь оставшийся бензин, горючего не хватило бы до первой заправочной станции.
- Валера, - Юля навалилась на меня, отвлекая от созерцания потрепанного непогодой пейзажа, - куда ты ходил перед отъездом, если не секрет?
- Проститься с духами дороги, - я обнял девушку и задумался. – И вернуть им один давний должок… Надеюсь, теперь они не слишком сердятся на меня за ошибки молодости.
Из радиоприемника раздались замогильные стоны и хрипловатые потрескивания. Серега покрутил ручку настройки, и вот, сквозь шуршащую сетку помех, до нас донеслись позывные знакомой радиостанции… Ведущий рассказывал о масштабах бушевавшего недавно стихийного бедствия, о количестве жертв и о том, что собираются предпринимать местные власти…
- Опа! – Серега повернул страшно заросшую и исцарапанную, но до безобразия счастливую физиономию в салон. – Радио заработало! Валерка, мы выехали из этой чертовой дыры! Подумать только – пачка “Беломора”! Всю эту дребедень с дождем и градом нам устроили только из-за какой-то мокрой коробки! Бог ты мой, как круто может переменить твою жизнь жалкий пустяк!
Я хотел было ответить, но Юля меня опередила.
- Убрать за собой легко, Сережа, - серьезно заявила она. – Ничего не стоит нагнуться и поднять оброненную бумажку! Многое из того, что кажется пустяками, - это билет в другую жизнь, стоит лишь оторвать голову от подушки и внимательно посмотреть в дальний угол комнаты.
- М-да, - Серега закурил и некоторое время молча обдумывал юлино замечание. – Ольга, а что ты собираешься делать, когда приедешь домой, примешь ванну и немного отдохнешь?
- Решил заглянуть в дальний угол комнаты? – Ольга счастливо усмехнулась и одарила Серегу нежным взглядом.
- Можно задать вам тот же вопрос, прекрасная леди? – дабы не мешать приятелю изучать угол комнаты, я переключился на Юлю.
- Пока не знаю, - она хитро прищурилась в ответ. – А у вас есть что предложить?
- А как же! – патетично отозвался я. – даже если бы ничего не шло на ум, я вытащил бы тебя в следующий поход.
- Так может повторим одиссею на торфяник? – юлина улыбка сводила меня с ума, несмотря на нечеловеческую тряску.
- Ну уж нет! – я достал сигарету. – Второй раз никогда не бывает похожим на первый… К тому же … кто это из древних сказал? Нельзя дважды войти в одну и ту же воду… Все течет и изменяется… И испытания – это уже прошлое.
- Я искренне рада за тебя, Валера, - Юля вдруг заговорила совершенно серьезно. – Ты не просто выдержал этот поход, ты все понял абсолютно правильно.
- У меня был достойный учитель, - я усмехнулся и нежно прижал девушку к себе.
Через несколько часов впереди показались серебрящиеся в лучах вечернего солнца крыши Березовки, похожие на рассыпанные по зеленому сукну монетки.
Невероятно, но буря словно бы сжалилась над этим клочком земли! Янтарно-салатовая, омытая дождем рощица, раскинувшаяся по левую руку, блаженно купалась во все еще жарких потоках солнечного водопада, напоминая облаченную в богатые одежды Золушку, которая, не веря своему счастью, жадно рассматривает каждую складочку нового платья. Напоенные влагой поля сбросили желтоватый панцирь высохших злаков, пыли, кузнечиков и зазеленели так ослепительно, что нежная лазурь небес отражалась в этом огромном малахитовом зеркале! Жизнь, возродившаяся заново, волнующейся изумрудной стеной молодых берез и осин заботливо отгородила нас от недавних событий… Я закрыл глаза и наконец-то, впервые за последние три дня, почувствовал настоящее человеческое умиротворение. Ровно урчал двигатель “УАЗика”, бодро несущего нас по высыхающей на глазах дороге, как в старые добрые времена. Я вдохнул полной грудью горячий воздух салона…
Стоп! Запах… Исчез приторный, пьянящий запах бензина, преследовавший нас с той роковой ночевки на берегу Усиры! Я жадно потянул носом, словно лесной зверь, почуявший незнакомый, вселяющий ужас и в то же время будоражащий мозг гипнотическим любопытством дух человека… Запах бензина унес с собой прежний запах обивки, связывающий воедино меня, Серегу и наше прошлое. И это означало только одно: жизнь действительно круто сменила направление, подобно водам зажатой скалами реки, нашедшим мягкую песчаную долину. Я вдруг почти физически ощутил неземное облегчение – облегчение от того, что ревущие каньоны и всесокрушающие пороги потихоньку скрываются в фиолетовой дымке, затягивающей горизонт…
Мы подъезжали к стационару.

Эпилог.

Внимательно выслушав наше сбивчивое повествование и оглядев побитый автомобиль, неизменно пьяный Михалыч отправил двух ребят топить свою баню, достал непочатую бутылку водки и разлил ее в три кружки.
- За возвращение! – алюминий привычно лязгнул, когда посудины, наполненные божественным российским напитком, соединились на секунду, окутанные дымом костра.
- Ничего удивительного, друзья, в том, что вы рассказываете, - Михалыч крякнул, вытер бороду и отставил пустую кружку. – Все беды и невзгоды всегда обходят Березовку стороной. Это место выбрано не людьми – оно назначено кем-то свыше, какой-то сверхъестественной созидающей силой, словно в противовес тем местам, откуда вы вернулись. Здесь в человеке пробуждается все лучшее – лучшее из того, что осталось еще в нашей душе. Здесь человек отдыхает, думает, мыслит, пересматривает мировоззрение, взрослеет, если хотите… Вот поэтому в Березовке не бывает ни ураганов, ни бурь, ни чертовщины всякой…
Я полулежал на скамейке и блаженно отдавался сладкой полудреме. Михалыч, дошедший до кондиции, продолжал излагать свою точку зрения на жизнь, то и дело спотыкаясь на особо напыщенных, вычурных философских выражениях, но голос его доносился до моего уставшего сознания лишь неразборчивым набором звуков. Я отдыхал.

2. 01. 2001.











Мнение посетителей:

Комментариев нет
Добавить комментарий
Ваше имя:*
E-mail:
Комментарий:*
Защита от спама:
шесть + девять = ?


Перепечатка информации возможна только с указанием активной ссылки на источник tonnel.ru



Top.Mail.Ru Яндекс цитирования
В online чел. /
создание сайтов в СМИТ