Посмотрите, как он счастлив! Он энергичен, хорошо сложен и в меру скромен. Главное он молод. Он признается в любви своей возлюбленной. Он говорит ей, показывая на звезды, что вселенная огромна, безгранична. Его забирает одышка от этого бескрайнего счастья, на глазах проступают безмолвные слезы. Полная грудь чудного воздуха. Кружится голова. Слова сплетаются в плотный узелок, который окончательно завязывается где-то в глубине вдоха, на вершине которого невозможно сказать ей все слова любви, а так нужно. Что где-то на другой планете, в этой безбрежной вселенной тоже есть жизнь и, что какой-нибудь чудак там, точно также, показывает своей любимой звезды и читает божественные стихи. Он чувствует это. Он бессмертен и вечен в своем чувстве, о бессмертии которого писали многие прозорливцы прошлого.
Как он не счастлив! Через какой-нибудь час, а может минуту, а может какой-нибудь миг, доктор объяснит ему, что у него тяжелое заболевание или просто обрушится на него злополучный случай или преднамеренное стечение обстоятельств и он скоро умрет. И, тогда вся его огромная, безграничная вселенная, вместе с любимой, с его счастьем сожмется до размеров небольшой черной точки, в которой он наиотчетливейшим образом увидит лицо смерти. И, совершенно точно, что эта самая точка окончательно захлопнется и поглотит этого молодого человека в такой-то час предсказанный ему этим доктором. А, может не стоит предупреждать его?
1.
- Нет, нет - ответил Иерсен, - смерть так не приходит. Ты думаешь, что свалился на твою голову камень и все. И, вот ты умер?
- Да – ответил Блумбергс. В тот самый момент, именно в тот момент, когда кирпич размозжит мою голову – я труп. И, не иначе. И размышлять об этого нечего, да и вряд ли я смогу. Блумбергс рассмеялся.
Блумбергс был молодым человеком лет двадцати пяти, приятной внешности. Говорил четко, без всяких разводов, так, как учили его в университете. Он отличался умом и самоуверенным нравом.
Иерсену тоже было приблизительно лет двадцать пять. Он был даже немного похож на Блумбергса. Он был в разговоре намного мягче, обтекаемей Блумбергса, он старался чтобы каждое слово, сказанное им было понято его оппонентом и принято к сердцу. Иерсен в разговоре работал, как бы до самого «дна», так, как в свою очередь, его учили. Блумбергс о нем ничего не знал. Они познакомились буквально какой-нибудь час назад. Они, как сказал Иерсен, учатся в одном университете. Он на курс старше Блумбергса. Недавно закончились лекции.
Тяжелые мертвенно-желтые тучи ползли по земле, угрожая планете, а вместе с ней и весне, очень аккуратно, пунктуально и кротко вступающей в свои права, первым и последним мировым крушением, окрашивая все живое в безжизненно-бледные оттенки ка-та-стро-фы. Они так низко и густо волочились по поверхности земли, что вершины университетского городка и не менее претенциозные готические высоты гор карябали им их тучные полнокровные брюшки. Басистое недовольное урчание. В воздухе возникла вибрация. Гроза была очевидна. Была угроза грозы. Изодранные грозные тучи влажно ждали только важного знака, знака от куда-то с низу, сизо супясь. Они ждали последней живой спазмы. Последнего звонка. Лекции недавно закончились, но на улочках университетского городка было глухо и пусто. Только в кофейной части универграда предупредительно мигал и поблескивал горячий желтый свет.
2.
Они сидели в старом кофе, старой части городка неподалеку от самого университета (самого старого в тех краях). Как всегда в кафе было мало народу. А, точнее, сегодня они были вдвоем. Пили горячий, глянцевый кофе, жутко переслащенный. И, Иерсен угощал, вереща над Блумбергсом.
- Смерть, - продолжал Иерсен - которая предназначена только для тебя, да, и только для тебя, приходит незаметно в твой мир. Она прокрадывается, пропитывается, просачивается в твой мир очень медленно, насыщая собою твою жизнь, незаметно и постепенно меняя реальные события и вещи в ней декорациями. Ты думаешь, что ты жив, выполняешь свои повседневные дела, а, потом, в самый неподходящий для тебя, но весьма подходящий для нее момент она делает свое чумазое дело, так сказать открывает перед тобой свое лицо. И, оказывается, что ты уже, как целый год, мертвец. Понимаешь!
- Ну, откуда ты это все знаешь? Ну и болтун ты. Разве ты видел смерть в лицо? Вряд ли. Если бы ты видел ее лицо, хоть и чумазое, ты сейчас не говорил бы со мной о ней. Он повторно и как-то благотворно рассмеялся. Раскрой источник, друг – сказал Блумбергс продолжая смеяться.
Сама атмосфера делалась непоправимо сырой из-за густых тучных туч. Дождя еще не было, но влажность висела повсюду, обмазывая собою все то, до чего могла добраться. Тучи легли еще ниже. Воздух был настолько вязок и болотист перед дождиной, что если бы последний и потек бы из огромного небесного котла, то он тёк бы неторопливо, гелеобразно, топко, медленно топя все живое в своей дождевой патоке.
Блумбергс, всё продолжая смеяться, подул в чашку с кофе и сражу же сделал из нее смачный глоток. Потом выдохнул горячий сладкий пар, оставшийся после глотка горячего сладкого кофе (но уже чуточку остывшего).
На улице стало темно и тихо (как бы навсегда). Немая картина немого художника. Немного жути – преддождинная атмосферная сонная муть. Низкая атмосфера от соприкосновения с собой потрескивала электрическими предвестниками беды.
3.
- Как нестранно – не обращая внимание на смех, Иерсен продолжал, - смерть каждого человека индивидуальна. Она долго готовится стать твоей смертью. Она должна пройти этапы своего становления, развития. Она должна получить на тебя наряд. Сдать, как бы экзамен – готова ли она стать твоей смертью. Она должна выучить полностью твою жизнь и овладеть ею со всех сторон. Ведь смерть после того, как она сделает свое дело тоже умирает. А, точнее, она умирает вместе со своим протеже, т.к. она именно его смерть, а не чья-нибудь. Умирает она потому, что она больше никому не нужна и ни кому не принадлежит кроме него. И, ей тоже совсем не хочется умирать. Ей тоже страшно. Она даже дает тебе некоторые подсказки, чтобы продлить тебе жизнь и, тем самым, растянуть свое существование. Она даже …
- ты увлекаешься – сказал иронически Блумбергс. Не говори чепухи, твоя любовь к философии или как там, к религиозным проповедям тебя погубит. Религия это же не область забав. Что бы так говорить, ты должен, как минимум лет сто прожить в монастыре. Давай поговорим лучше о любви к девчонкам (Блумбергс заерзал). Год назад я встретил одну девушку, ее зовут Ирма Питерсон, она кстати учится на твоем курсе. Не знаешь ее, блондинка с…?
- знаю – ответил Иерсен – мы вместе с ней целый год уже ходим на факультатив по биологии. За ней, кстати, таскается один чудак из моей группы. Никчемный тип.
- да, знаю. Ни ты первый говоришь мне об этом. Черт с ним! Она все равно в меня влюблена. И, мы с ней уже целый год встречаемся.
- а, помнишь, как ты с ней познакомился? – спросил Иерсен, наклонившись над столом вперед.
- конечно! Очень банально и познакомились. Она сидела на скамейки возле нашего факультета, напротив памятника…этого… как его.. основателя... Ну, да ладно. Ряд с ней сидел, еще какой-то парень и все время смотрел на нас нагло так. Она тогда сказала… Постой-ка, постой-ка, а не ты ли это был?
- молодец! Да, да это был я. Я тебе тогда еще сказал, что за ней мыкается один здоровенный толстяк с моей группы. Чтобы ты был аккуратней.
- да, да – ответил Блумбергс – а, я тебя послал куда подальше. Конечно, помню.
Иерсен и Блумбергс захохотали. Их смех слился в единый дребезжащий звук. Оказываются они уже были давно знакомы (минимум, как год).
- говорят, у тебя с ним был конфликт на этой почве?
- да он трус! Он собрал своих дружков и, как-то после лекций они меня отдубасили. Я час валялся в грязи, а потом месяц дома. Надеюсь, я эту девчонку заслужил.
Блумбергс выпил еще один глоток немного остывшего черного кофе. Разговор становился интересным Блумбергсу – говорили о нем. Это его подстегивало.
- а, ведь они могли тебя забить до смерти из-за твоей любви, - продолжил Иерсен - рискуешь!
- да и убили бы. Тогда кто-то закричал и вспугнул их. Я же говорил, они – трусы! Слабо богу они потом оставили меня в покое.
- а, не знаешь – спросил Иерсен - кто был этот «кто-то»? Уж спасибо-то надо было сказать ему.
- да, черт с ним – заводился Блумбергс – они меня тогда так откалашматили, что еще не хватало бы помнить всех спасителей.
- так это опять был я – сказал Иерсен.
- э-э-э, да ты, так часто участвуешь в моей жизни, что я сейчас подумал, не ты ли все это подстроил – усмехнулся Блумбергс и отпил еще один глоток кофе. После Блумбергс рассмеялся. Кофе безвозвратно остывал.
- ну, а сейчас как у тебя с ней – спросил Иерсен, немного взволнованно.
- да, нормально сейчас – вяло оживился Блумбергс – правда уезжает она сегодня вечером - к родственникам что ли, в другой город, там год назад в это же время кто-то умер, и она едет на годовщину. Да, кстати, чего ты там болтал про смерть-то? – опять иронично заговорил Блумбергс, но уже более спокойно. А, то приедет она через неделю а встретить не с чем будет. Вот расскажу ей про «твою» смерть. Блумбергс усмехнулся и допил холодный кофе. Настроение у него стало совсем неважным.
- да, понимаешь – провещал Иерсен - смерть-то не моя!
На улице блеснула молния, указывая грому куда он должен подойти через несколько мгновений. Встала пауза.
4.
Блумбергс посмотрел на дно пустой чашки. Поднял глаза, внимательно посмотрел на Иерсена. Прошел миг. Прошло несколько секунд. А, может минут. А, может часов. Блумбергс оглянулся вокруг. В кафе и на самом деле ни кого не было. Он повернулся. Напротив него сидел какой-то молодой человек с пустой чашкой в руках. Вокруг все начало меняться. Стены начали разлезаться по швам. Потолок постепенно становился прозрачным, а потом и вовсе растворился. Он оказался на улице. Только закончились лекции. Он быстро пошел по дороге в сторону выхода из территории университета – вот скамейка, где он в первый раз встретился в Ирмой, вот памятник неизвестному основателю, вот выход из университета. Он открыл огромную тяжелую старую стальную дверь и вышел. Быстро повернулся, закрыл дверь. Там на территории университета между памятником и выходом стояла группа молодых людей и что-то пылко обсуждала. Он отвернулся и побежал со всех сил в противоположную сторону…
Прогремел гром. Но дождь, ни через миг, ни после чего-либо, так и не пошел.
***
- я не верю – сказал Морингер, - если есть такая логика в твоих словах, значит, есть и потусторонний мир. А если есть тот мир, значит, есть и бог, и ангелы и т.д. Не усложняешь ли ты этот мир потусторонним?
– ты не так все понял - сказал Иерсен - давай начнем сначала.
- конец -
|
