Пожелание
Каждый имеет право изменить свою судьбу…Каждый имеет право, но не каждый способен на это, вот в чём разница. Эту непростую истину я узнала совсем недавно, точнее, около недели назад, но возможность подумать об этом появилась только сейчас. Возможно, место моих раздумий покажется вам странным и совсем неподходящим, потому что это кладбище. Кладбище в день похорон. Неделю назад моя лучшая подруга выпала из окна.
Сколько себя помню, Адка всегда была рядом – мы вместе наряжали кукол и лепили пирожки в песочнице, вместе задували свечки на праздничном торте, позже листали цветные каталоги косметики на уроках и писали любовные записки, опять же вместе выбрали институт и легко, с первой попытки были зачислены на курс. Говорят, именно жизненные испытания и годы, проведённые вместе, превращают людей в настоящих родственников, и теперь я знаю, что это правда. По крайней мере, я была Аде гораздо ближе, чем её собственный брат. Володька был младше её на семь лет, и вся поздняя родительская любовь неудачливой балерины Натальи Федотовой и архитектора Андрея Арцеулова пролилась, как золотой дождь, на ненаглядного сыночка. Старшенькой Адочке все несправедливости объясняли крайне просто – «он маленький, ему надо уступать», потом «он наш единственный сын, продолжатель рода!». Адка злилась, потом прибегала рыдать ко мне, но всё это было в детстве, подрастая, она научилась заботливо обнимать брата на людях и ласково гладить его по волосам, демонстрируя любовь и взаимопонимание. Они почти перестали ругаться, но близкими людьми так и не стали. Потом Володька женился на своей сокурснице, белокурой Анечке, и снова родители пожертвовали Адой ради сына. Деньги, которые откладывались на квартиру старшей дочери, были без всяких сомнений вложены в строительство кооперативного дома, куда переехала молодая семья. Ада разозлилась как никогда, собрала вещи и как можно скорее сняла себе жилплощадь. Существовать в одной квартире с родителями ей было невмоготу. Она перестала разговаривать с ними, в пух и прах разругалась с Володькой и затихла. После этого мне казалось, что жизнь подруги начинает налаживаться, Адка чаще улыбалась, не скрипела зубами при упоминании имени «Владимир», и я со спокойной душой уехала на юг. После трёх недель отдыха последующие события показались мне кошмарным сном. Но я и представить не могла, даже на секунду, как глубоки корни этой истории.
...И вот сейчас я стою в толпе одетых в чёрное безутешных родственников и знакомых, но смотрю почему-то не на заваленный цветами закрытый гроб, а на Наталью Михайловну, любезную матушку, которая схоронила в один год мужа, сына с невесткой и дочь. Она стояла в стороне от всех, прямая, тонкая, все еще поразительно красивая. Чёрный костюм сидел на ней идеально, волосы были уложены в элегантный пучок на затылке. Почему-то эта деталь показалась мне особенно неприятной, как будто неуместная аккуратность Натальи была вызывающей.
Позади меня тихо сморкалась в платок Леночка Райкова, Адкина сослуживица.
- Господи, ужас-то какой, - шептала она, задыхаясь. - Ведь молодая, красивая, вся жизнь впереди, весь мир, а она? Господи, спаси и помилуй!
Я почувствовала, как слёзы защипали глаза, и быстро отвернулась…
Оказывается, всё было решено ещё тогда, слякотным октябрьским вечером, когда рыдающая Адка со злостью давила ложкой лимон в чашке с чаем у меня на кухне, как будто несчастный цитрусовый был виноват в её злоключениях.
- Нет, разве я заслужила? Господи, да я всю жизнь старалась угодить им, почти на коленях ползала. Получила пятерку в школе, молодец, мы уверены в тебе! И больше ничего! Зато когда Вовочка, кретин, притаскивал в конце четверти купленную за флакон духов четвёрку, устраивали настоящий праздник! – лицо ее перекосилось при воспоминании о брате. - Мама целовала его на ночь, без конца хвалила, прощала всё! Ты не знаешь, сколько ночей я кусала подушку, чтобы не разреветься! И теперь опять, ну сколько же можно, опять я ради него… - Ада прижала ладони к лицу, изо всех сил помотала головой, потом быстро осушила чашку с остывшим уже чаем.
- Так ведь хорошо, что он женится! – успокаивала я. – Меньше времени станет проводить с родителями, у него теперь своя жизнь, у тебя своя!
Неожиданно Ада подняла на меня глаза, зелёные, мокрые и страшно злые.
- Он мне слишком много должен. – отрезала подруга.
Тогда я не придала значения ее словам, списала всё на давнюю обиду. Вот только обида оказалась слишком серьёзной.
В тот вечер я уложила Аду на диване, послушала, как она по-детски всхлипывала во сне и ушла. Утром меня ждал приготовленный в благодарность завтрак и записка, сообщавшая, что Адка отправилась на дачу. Я не удивилась: в наследство от прабабки по материнской линии Арцеуловым досталась избушка на курьих ножках в Богом забытом месте. Ада иногда уезжала туда на пару дней, подготовить проекты для работы или просто побыть в тишине.
Гром грянул через месяц. Я очень хорошо помню тот день. 5 ноября. Почти сутки лил дождь, месил и без того жидкую грязь на улицах, а ветер жадно трепал уже безлиственные чёрные деревья... От нечего делать я устроилась в кресле в компании новой книжки и шоколадки, когда раздался резкий, какой-то надрывный звонок телефона.
- Ты…можешь придти? – глухо, сквозь потрескивания, спросила подруга.
Естественно, я засобиралась сразу же, голос Ады показался мне более чем странным, пугающим.
- Что-то случилось?
- Приходи… - выдохнула Ада.
Она сидела в отцовском кабинете, в большом потёртом кресле у журнального столика. Оранжевый круг света от старой лампы с бахромой освещал пачку таблеток и стакан с водой, лицо подруги тонуло в полумраке. Ада вскочила с кресла и повисла у меня на шее, едва я шагнула через порог. Часто дыша, горячо зашептала мне на ухо:
- Час назад его машина влетела в бетонное ограждение при въезде на мост. Анька умерла сразу, а он пока жив, в больнице, в реанимации, но врачи говорят, безнадёжно...
Мне стало страшно. Я сама только что проделала путь по тёмным, скользким от грязи и дождя улицам. Вспомнила, как хлестал косой дождь, заливая лобовое стекло, и едва можно было различить дорожные знаки, на миг озаряемые вспышкой фар. Ада продолжала крепко обнимать меня, и спустя мгновенье я поняла, что испугало меня: в её голосе не было и намёка на слёзы, отчаяние, потрясение. Наоборот, какое-то непонятное… злорадство?
Наверно, она почувствовала мое напряжение, резко отпрыгнула в сторону и расхохоталась. Ее глаза возбуждённо блестели.
- Да, да, да!!! Что ты стоишь? Не веришь? Боишься? Да, это я сделала, сама, я ему смерти пожелала, и он умрёт! Наконец-то он сдохнет!
Я почувствовала, как подкашиваются ноги и рухнула в спасительное кресло.
- Ада, ты что такое говоришь? Как же так?
Ада резко оборвала смех, подбежала к столику, опрокинула в себя стакан воды и поплотнее закуталась в шаль.
- Хочешь, расскажу? Тебе я могу рассказать, ты мой самый близкий человек, ты меня не осудишь… - она с виноватой улыбкой присела передо мной на корточки и сжала ледяными пальцами мою руку. – Ведь не осудишь? Ты же знаешь, как мне было тяжело. – она шумно вздохнула.
Я не знала что сказать, но Аде, как я теперь понимаю, нужно было выговориться во что бы то ни стало. Она отпустила мою руку и принялась мерить шагами комнату.
- Скажи, ты когда-нибудь думала о том, что случайно сказанное в гневе или расстройстве слово может изменить всю твою жизнь? Об этом пишут, говорят, якобы слова, заряженные отрицательной энергией, действуют как заклинания. Например, если ты пожелаешь кому-нибудь смерти. Так знай, это все не просто слова, никогда, слышишь, никогда не проклинай никого и тем более до смерти, - она остановилась и улыбнулась мне из полумрака. – Но я чувствую, тебе это не нужно. А мне было нужно, потому что я ненавидела своего брата. Поэтому я его убила.
Я сидела в кресле, чувствуя, как спина покрывается мурашками, а в голове начинают стучать молоточки. Комната плыла перед глазами, только фигура Ады в белой рубашке и тёмной шали оставалась чёткой.
…В тот день Володька собирался на дачу, забрать позабытые за лето вещи, и заглянул к родителям попросить машину. Но старенький Опель, камень преткновения в семье Арцеуловых, один-единственный на пятерых, был нужен и Аде. Их встреча завершилась на обычной ноте – скандалом. Володька в бешенстве отвесил сестре оплеуху и собирался выскочить за дверь, когда Ада вне себя заорала ему вслед:
- Чтоб ты сдох! Сволочь! Ты даже представить не можешь, как я хочу, чтоб ты умер, умер, умер!!! Чтоб тебя не было!
Брат притормозил на пороге, обернулся и выплюнул:
- Дура! Идиотка, я тебя всю жизнь терпеть не мог!..
Дверь захлопнулась с треском, со стены в прихожей упала и разбилась расписная керамическая тарелка, которую Ада привезла родителям из-за границы. Ада стояла над разноцветными черепками, прижимая ладонь к горящей от удара щеке и тупо повторяя:
- Я хочу, чтобы его не было, не было, не было….
Она прервала рассказ, ещё раз глотнула воды, и я заметила, как дрожат у неё руки.
- Ты не могла его убить…Ты что, сидела в машине? Или испортила тормоза? Шланги подрезала?
- Нет, я просто пожелала ему смерти. – спокойно пояснила подруга.
- Ну и что? Слова не материальны, это ничего не значит!..
- Машина врезалась в ограждение, - она раздвинула губы в улыбке. – Потому что я так захотела.
- Бред, - отрезала я, чувствуя себя, словно в палате буйного пациента. – У тебя рассудок помутился от горя, и ты…
Раскатистый хохот не дал мне договорить. Ада смеялась, звонко и весело, как будто услышав что-то несуразно-смешное.
- От горя, говоришь? Господи, да ты ведь ничего не поняла… - она снисходительно улыбнулась и покачала головой.
- Что я должна понять?
Ада облизала пересохшие губы и решительно села напротив.
- Скажи, ты веришь в дурной глаз?
- Ада…
- Не веришь. Понятно. А зря, между прочим, - улыбнулась она змеиной улыбкой. – Есть люди, чьи слова всегда сбываются, замечала? Ну лазаешь ты в детстве по деревьям, а соседка, вредная старая кошёлка, говорит, что ты упадёшь. И ты падаешь, ломаешь руку или ногу. Случайность? Не-ет. Все дело в том, что она тебе этого пожелала, и всё исполнилось по её слову!
- Ты сдурела, - прошептала я.
- Но ты знаешь, что я права! Ведь на самом деле такое бывает!
- Это называется совпадение, случайность, в конце концов, - возразила я. - Может, проклятья и сбываются, но ты не можешь говорить точно…
- Как ни назови, все одно, - отмахнулась Ада. – Я уверена, это мои слова!
- И ты хочешь сказать, что ты тоже…того? – осенило меня.
- Если пожелание сказано в гневе, эффект только усиливается, - Ада встала и отвернулась к окну. Её веселье исчезло, голос стал деревянным. – Я же пожелала ему смерти от всей души. И мне…легко.
- Легко?
- Пожелать человеку смерти нельзя. Запрещено. Это страшный, смертный грех, которому нет прощения. Но я это сделала.
- Зачем? – тихо спросила я, всё ещё не в силах поверить до конца. – А как же Аня? Она причём?
- Вот ей я ничего не желала, хотя честно сказать, Анька этого заслуживала, та ещё стерва, - со злостью процедила Ада. – Важно другое, Володька попал в аварию. Мать и отец были дома, когда позвонили из больницы. Отцу стало плохо с сердцем, но он всё равно решил ехать с мамой…к нему. Ко мне они бы не поехали…
Я сидела, сжавшись в кресле, перебирая пальцами бахрому ветхого от старости клетчатого пледа. То, что я узнала, было слишком неподъёмным для меня.
- И что теперь? Ты думаешь, теперь они полюбят тебя больше?
- Нет… - покачала головой Ада. – Я уеду, куда-нибудь далеко, потому что мать остаток жизни посвятит ему и его памяти. Я ей не нужна… - её голос дрогнул, в нём послышались слёзы. - Я всего лишь хотела, чтобы они меня любили… Неужели так трудно любить детей одинаково?- она повернула ко мне искаженное жалобной гримасой лицо и заплакала, закусив губу. Я сидела как будто в оцепенении, не зная, что говорить, что делать. Мне было жаль Аду, я любила её как сестру, но к этому чувству примешалось что-то новое – испуг, отвращение, непонимание…
В тот вечер мы ещё долго говорили, пока не вернулась из больницы Наталья Михайловна. Она не сказала ни слова ни мне, ни дочери, но я поняла, что Володька умер. Андрея Николаевича с ней тоже не было.
Я ушла с тяжёлым сердцем. Обнимая Аду в прихожей, я внезапно подумала, что прощаюсь с ней навсегда.
Через две недели мне позвонила Наталья Михайловна. В её голосе не было и намека на нервы:
- Милая, отпевание в полдесятого в церкви Николая Чудотворца, похороны на Центральном. Приходи пожалуйста, Ада тебя любила.
- Что…
- Леночка Райкова заглянула к ней на днях, во дворе Скорая помощь… Окна она решила помыть и… поскользнулась. - ровно проговорила Арцеулова, и голос её звучал будто бы издалека. – Не знаю, почему ей взбрело в голову – кто же этим занимается в ноябре? Окно было распахнуто настежь, седьмой этаж, сама понимаешь, хоронить будем в закрытом гробу. – из трубки послышался тихий вздох, но я не стала прощаться. Телефон выпал из моей руки на пол, но и этого я уже не увидела, и не почувствовала. Перед глазами запрыгали чёрные точки, потекли горячие слёзы, что-то больно укололо в солнечное сплетение. Я почти видела, как Ада поскальзывается и срывается вниз с обледенелого карниза. Мыть окна в ноябре…
Что это? Расплата? Кара небесная? Роковая случайность или закономерное продолжение… Как аукнется, так… и откликнется?
… Я стою на холодном кусочке земли, призванном стать последним приютом моей сестры, и снова не могу сдержать слёз. Они катятся по щекам, смешиваются с внезапно начавшимся снегом и замерзают. А рядом, отделённая от меня косой снежной пеленой, стоит прямая, красивая, точёная Наталья Михайловна, в аккуратной шляпке, с идеально уложенными волосами. Она смотрит на гроб, туда, куда многочисленные друзья продолжают складывать букеты, но в её глазах нет слёз. Их и не будет. И я знаю, это не от потрясения, не от отчаяния, а оттого, что она… не чувствует боли. Возможно, в её сердце просто не осталось сил, чтобы выплакать за всех – слишком много смертей в одной семье. Сначала Володька и Аня, потом Андрей Николаевич, у которого на похоронах Володьки случился инфаркт, теперь Ада. Я знаю, мало у кого хватило бы сил после такого аккуратно укладывать волосы в парикмахерской…Она не сможет почувствовать к Аде то, что чувствовала, когда умер её сын. Наталья не простила дочь. Не простила хотя бы за то, что та не любила Володю. Если бы Ада была жива, она упрекала бы ее каждую минуту…Нет, с таким нельзя примириться, Ада выпрыгнула сама, не захотела с этим жить, раскаялась, поняла… Или нет? Вспомнив ее злорадную улыбку и истерический хохот, я снова против воли глянула на Наталью. Кто знает, что творилось в голове у Ады…
Мокрый снег вонзался в чёрную гладь кладбищенских луж…
Я не стала дожидаться поминок, просто ушла. У ворот я еще раз оглянулась на Наталью Михайловну. Почему-то мне было ее совсем не жаль.
|
