Солнце заходит. Наверно красиво. Но Виолета не видит этого. Она сидит спиной к окну, она вслушивается в медленно тускнеющую комнату.
Угол над шкафом уже затмевает пеленой сумрачного, мрачного мрака. Музыка в её голове соответствует тяжкой, унылой, попсовенькой готике. Хотя музыка не в голове, она где-то ещё. Во сне. Не здесь. Но в то же время где-то рядом.
Мрачность увеличивается. С арифметической, а может быть, с геометрической прогрессией солнце тускнеет. Тускнеет не звезда, а свет, проникающий слабеющими лучами в комнату.
Тусклость комнаты нарушает движение, контрастирующее серым цветом бабочки. Это моль. Она отложила своих спиногрызов на шерстяные вещи и теперь не заслуживает даже аплодисментов.
Депрессия Виолеты не позволяет причинить …
Не позволяет совсем ничего. Она сидит, уставившись в уже помутневшую комнату.
Виолета замечает своим ленивым, отведённым в сторону взглядом, как выключатель манит к себе. Он манит маленьким маячком, маленьким ночником, который встроен в него, для того чтобы ночью какой-нибудь косой мудак не промазал мимо стены. Такие фонарики создают для придурков не помещающихся в пространстве. Для них трёхмерное пространство – это слишком тесно и они вечно пытаются раздвинуть его безграничные границы.
Все грани сконцентрированы для Виолы в одной маленькой комнатке, а границы сведены в одну точку – в неё, всё остальное…
-Темно. Надо вставать. Давай, Виола, вставай, подними свою жопень. Побори депресняк. Что за нахер. Давай. А кому давать? Нет, блин, никого! Комната пуста – я одна.
Тихо. И только комариный писк. Гнусная комариха. Жажда крови. Укус. Депрессия не позволяет размозжить комариху в кровь. Виола ждёт. Ждёт, когда сучка насытится. Комар полнеет на глазах. Вот он вытаскивает хоботок и пытается взлететь. Неудача. Такому телу тяжело вздыматься ввысь. Он слишком тяжёл. В этом насекомом много крови. Оно вздымается тучей над кожным покровом руки Виолеты.
Ленивое движение, ничем не лучше, чем движение комарихи. Шмяк. Вся хрупкая, маленькая, женственная ладонь в крови из другой ручонки одного и того же тела. Ручонка испачкана. Депрессия уходит. Кровопускание помогло. Насекомое мертво. Никто не пищит. Оно умерло блаженно-адской смертью.
-Жадность фраера погубит.
Да она его погубила. Это губительная кровь. Оно не перенесло её. Насекомое смешалось с кровяными тельцами и от его тельца ничего хорошего, кроме грязи не прибыло.
Грязь. В комнате бардак. Пыль. Грязь в душе. Душ грязен. Пыль стекает под душем вместе с депрессией. Депрессия покидает душу, вместе с накопившейся там грязью.
Виолету никто не ласкает, даже она сама себя. Только струйки капелек воды из душевой, смывшие… смывшие… Смыв. Полотенце. Сухо. Комфорт. Это лучше, чем заново родиться.
-Писька подмыта – пора спать, модам.
Виола телепортируется из душевой в свои затхлые покои. Покой четырёх стен.
Комнату осветил свет. Нет блеска от света. Это не солнечный свет. Это лучи от лампочки, застрявшие в пыли пыльной, грязной, затхлой комнаты.
-Надо проветрить.
Форточка в комнату – в покои. Затхлый воздух оставил это место в покое. Свежесть ночи наполнило это пространство, а заодно и лёгкие Виолеты.
Свежесть не может быть… не может быть без этого – это писк. На свет комнатной форточки слетаются много ночных обитателей мира насекомых, в том числе и пискун. А за ним комарики на ночном кошмарике.
Пора спать (Если кто-то подумал, что пора убирать, то убирайтесь отсюда нахрен, если же вы считаете нужным написать «пора умирать», то читайте другие книги, а если же… Что за храп?) А! Всё ясно это Виолета заснула. Видимо тяжёлый был день. Напряжённый. Пусть отдохнёт, расслабится.
Тихо, я сказал! Неужели не понятно. Я сказал т-с-с!!! Что за писк?…
А! Это ночной писчальник завёлся, ищет жертву. Ой, он уже вошёл в неё. Бедная Виолета, она и не знает, что подвержена во сне кровожадному насилию. Маленький насильник впендюрил своей жертве по самый капилляр. И высасывает из Виолеты своим хоботком каплю за каплей. Сука.
В пыльном углу тепло. Над шкафом хорошо, там самое тёплое место (после кровеносной системы Виолы, конечно же). Лампочка давно остыла, а угол тепла – это самое отдалённое место от холодной сквозящей форточки. Тёплый воздух поднялся снизу и успел забить этот угол уже довольно-таки давно. Это ничуть не мешает голодающему восьмиглазику. Он соскучился по жирным, сочным мушкам. В этом году – это деликатес. И бедному паучку приходится питаться всякими отбросами. Что он только не грызасывал, а вот мух так и не видел.
С одной стороны можно всю вину в случившемся переложить на прогрессивно возрастающий радиационно-радиактивный невидимый фон, но от радиации эти крылатые глазо-мозглые истребители-перехватчики должны только полнеть, расти и размягчаться, как нация хотдоговых гамбургердеров из стран третьего мира, выселивших аборигенов с их родной земли, а затем, давших имена своих врагов неживой боевой военной техники для нападения на других аборигенов, оберегающих запасы своей сырой не переработанной нефти.
Причина исчезновения мушек заключается в климате Руси. За счёт клизматического климата, маленькие мушки, родившиеся в апреле месяце, очень помёрзли и попередохли целыми стаями.
Да-да совершенно верно – даже дерьмо на фермах помёрзло до самой кристаллической решётки.
Кто же мог предположить, что за несколько дней до начала мая будет такой мороз, который и не каждой-то зимой бывает. Ну, а у нас как говорится: «всё бывает».
Так что, к концу лета оклемались не полки мух, и не рой, и не легион, и не стадо, а так, - ветераны Вьетнама. Короче, мух за всё лето некоторые - многие люди видели только по телевизору, на картинках и во сне. Соответственно многие пауки их так же и не видели, и не знали, и не жрали.
Что за движение? А! Это жертва. А, жертва-то крупная, жирная, сочная (конечно не муха, но всё же…) Не отказываться же от званого обеда? Не правда ли. А тут обед какой-то нервный: пищит весь, дёргается, всё больше сам же запутывается.
Уже иду радость моя. Бегу-у! Можно ещё немного намотать паутинки.
Вот, совсем другое дело. Конвульсии утихли, значит, начала перевариваться. Надеюсь там не бешеная кровь, а то пищала, билась в конвульсиях припадка, как бешеная. Не свойственно, как-то для мухи, а может просто инстинкт подводит.
В любом случае пауку никто не станет делать сорок уколов в брюшко, если кровь окажется бешеная. Хотя, кто его сей час знает? Заберётся в уголок какой-нибудь педофил-любитель и сделает что-нибудь ужасное.
Ну ладно, уже должно быть готово. Так. По-моему ещё сыровато. Но голод не тётка и поэтому нужно приступать к трапезе. Не раздумывая. Англичане, ведь, жрут цисту в полусыром беконе с кровью. Так что, ничего страшного.
Ням…
Вкусно…
То ли голод влияет на вкусовые рецепторы, то ли - сырая вкуснее, чем зауксушенная комариха на шашлык. Не то, что прошлый безыкряной комар. На вкус как пыльцы кусок на капельке болота. Тут и без таких пыли хватает. Потому что, никто не убирает.
Ладно. После вкусного обеда спустим мушку-караеда. С паутинки на хрен, во сще/, завтра попадётся комарище/!
Спать
Если конечно заснёшь под храп этой Виолетихи. При её выдохе вся паутина ходуном ходит, как паруса по ветру.
Тоненькие лучи солнца проникают в пространство четырёх стен внутренностей дома и попадают на личико прекрасной Виолеты.
-Грёбаный светильник. Чтоб у тебя все протуберанцы погорели. Вот падла. Не даст поспать.
Виолете приходится встать. А что делать? Надо же зашторить долбаное окошко светового потока.
-Наконец-то.
Виолета ложится снова в уютную кроватку, натягивает одеяло и пытается досмотреть сон.
-Ну, всё. Хрен тут, блин, поспишь, блин, на, во сче. Какого хера ты там воешь? Вот тварь лохматая. Как только человек начинает засыпать, так этот кабель решает погулять. Ну, сука. Сей час ты у меня через форточку пойдёшь гулять.
Собака заткнулась. Виолета, ворочаясь, ищет позу и хотение продолжить спать.
-Нет, всё! Сон, как рукой сняло. И вот так каждое утро.
Виола накидывает халат на обнажённое тело. Собака забивается под стол, в ожидании, что хозяйка даст ей положенной утренней ноги в бок. Но хозяюшка, заботливо открывает входную дверь, потягиваясь, и немного, зевая.
-Эй, пёс. Выходи из засады. Хотел гулять, значит, вали на хер отсюда.
Собака выглядывает душе трепещущим взглядом из-под стола.
-Гулять, я сказала!
По голосу можно было определить, что Виола была уже не сонной, и собака бодро проскочила мимо хозяйки, виляя хвостиком.
Дверь захлопнулась. За закрытой дверью душевой комнаты, Виола смывала недельную додепрессивную штукатурку со своего лица.
Обычно прогулка Собаки, так звала пса хозяйка, занимала времени, чтобы сходить к мусорным бакам, пошариться там и вернуться назад. Но в этот раз собачка задержалась, так как в баке с мусором, она не могла найти свою любимую игрушку. Но вот, слой мусорного грунта снят и осторожно отшвырнут в сторону задними лапищами. Среди тысячи различных запахов, Собака унюхал то, что искал.
Это была использованная женская прокладка. Наконец-то. Он её отыскал. Собок бережно вынул зубами добычу и потащил её к входной двери его приюта, где Виолета уже ждала его для вручения ему пинка за опоздание.
Виолета оставила приоткрытой дверь и отправилась готовить себе завтрак.
Собака, не долго думая, как последняя сучара, легла около порога у входа, и принялась разрывать прокладку в клочья.
Это хобби у пса появилось, когда Виола впала в свою первую настоящую депрессию. Вначале, хозяйка учила своего пса, по кличке «Собака» приносить почту к порогу дома по утрам. Но, когда хозяйка была депрессивно настроена на уборку газет с порога, то Собак стал разрывать газеты в клочья и ходить на них в туалет. Это забавляло собачку.
Депрессия у Виолеты продолжалась, а газеты кончались вместе с подпиской на них. И тут собачке, как раз за её раскопками в мусорном баке, попалась кровавая женская салфетка.
Какой же это был восхитительный, приятный запах самки. Собака от перевозбуждения разрывала прокладку прямо на месте.
Но через какое-то время пёс задумался о хозяйке.
Наверняка Веолете не терпится узнать, как пёс расправляется с добычей – в кровь!
Так пёс стал носить прокладки к порогу и старательно разрывал их на мелкие кусочки. Это вошло у него в привычку, и без этого смысл жизни у него будет потерян. Навсегда.
-Ах, ты гнида! Опять эту дрянь приволок? Получи. Получи! Извращенская Собака. Домой пёс! Я сказала место. Собака, место.
После того, как собачонка выгребла несколько смачных ударов с ноги, она потелепала на своё место и уткнулась под стол носом, предавшись недав6ним ностальгическим воспоминаниям о разорванной прокладке. Как она её разрывала в клочья, какой у неё запах, насколько кровавой она сегодня была, а хозяйка не оценила. Ну, и ладно, зато хорошо-то как!
Да, это грустно.
Но и у Виолы, сей час, мало было весёлого. Убирать всякую пакость, после пса не самое приятное начало утра. А если это происходит каждый день, то это уже приобретает привычный характер и каждый день портится с утра не успевая начаться и к концу концов это смешивается с депрессивными факторами города и образуется новый, более глубокий депресняк, из которого даже запоем не сразу выйдешь.
А бывало и такое, что выходишь из запоя и сразу попадаешь в новый депресняк, не успев выползти из старого.
День за днём. Неделя за неделей. Паучок вкушал кровь Виолы из комара всё более сырую и сырую. Наконец наступил день, когда пауку пришлось употребить сырого комара, который был ещё в сознании и до последней капли пытался вырваться из сети, пока не потерял голову. Паук откусил её просто-напросто.
Это понравилось пауку. Убивать сучку, которая чувствует, как ей сейчас, откусят голову. Это так заводит!
В общем, с этого дня паучок решил не сидеть на месте, и ждать когда же это там прилетят в его тёплую насиженную паутинку кровососочки.
Он решил приспособиться к кочевому образу жизни, причём, к человеческой крови, в комарином утробе он уже привык. Это стало для него как наркотик.
Пища оказалась колоритной, и поэтому паучок подрос за время своего питания. Он теперь мог запросто одолеть любого майского жука, но жуки его не интересовали. Он приловчился со шкафа запрыгивать на пролетающих над потолком комарих и, не долетая до пола, успевал высосать всю кровь, вместе с внутренностями, лапками и крылышками. Короче говоря, он заглатывал её целиком. Затем, он снова забирался на шкаф в своё уютное местечко, где крепко спал, и ему грезились цветные сны из преобладающего красного цвета.
Вскоре, начало холодать, а паучок – голодать. Он разместил свою паутину по всем сторонам внутренних стен: весь инсайт был, как аутсайт в сетях паутины. Но добыча попадалась всё реже и реже.
Эта редкость по всяким нямкам заставляла паучка метаться, биться в панике и туже затягивать свой нитиеватый поясок на своём брюшке.
Мало того, что жратвы всё меньше и меньше, а хищник всё больше и больше, так и размеры шкафа стали сокращаться. Скоро будет катастрофически не хватать места, а тут ещё эта Виолета храпака даёт, так что шкаф сотрясается всеми десятьми баллами.
Это шкафотресение и бешеный храп Виолеты побудили в паучке бесов, и он решил слезть с этого долбанутого шкафа.
Словно спецназовский солдат группы альфа-захват, он спустился на паутинке со шкафа, как спецагент на супер охрененной хрени из супер мега голливедского порнофильма. Плавно сойдя на Виолу, и отцепившись от паутинки-страховки, он прошмыгнул под одеяло к объекту храпения.
Эпицентр храпа спал, не шевелясь, но когда волоски спайдермена пощекотали нежную кожу ног, то щекотным рефлексом, паучка отбросило в сторону, ещё глубже под одеяло.
-Ах! Ты, сука! Ещё брыкаешься? Так получи же мразь!
И острые, как ум ни на что не годного искусственного интеллекта, зубы впились в обидчицу.
На этот раз рефлекс Виолеты не помог, гость остался на икроножной мышце ноги, впившись клыками и всеми восемью коготками своих лапок.
Поток горячей крови ожидал паучка. На вкус она была намного лучше, чем та же самая кровь, но в теле комарихи. Свежая кровь очень понравилась паучку. Его гурманские излишки теперь каждый день удовлетворялись, во время сна Виолеты. Паучок забыл про голод, недомогание и слаботу. Теперь у него была новая слабость. Слабость к свежей крови Виолы.
Но благодаря этой слабости, паучок становился всё сильнее и сильнее. Он рос, мужал и крепчал, время от времени, становясь, всё озлобленней и жестче. Хотя, страх о том, что паучару найдут, увидят и раздавят, не покидал его, заставляя всё чаще об этом задумываться.
Депрессивный сон свалил бездумную Виолу с ног. И она упала на кровать, не снимая одежд. Месячный фан её лона приманивал паучка своим запахом. Его тянуло туда внутрь, в сознание её бессознательности. Он подковылял к её проножью и приостановился. Своими щупальцами, он провёл по расщелине и окрасил их в месячные. Виола заулыбалась во сне. Лёжа на животе, она, хихикая, стала обнимать подушку и медленно раздвигать ноги.
Паучок отодвинул, её раздвигающиеся губы, и стал протискиваться внутрь. Виола, задыхаясь порывом, вцепилась коршунами ногтей в пыльную подушку.
Паучок покрутился внутри.
А здесь не так уж и плохо. Нужно обосноваться. Есть еда, всегда. Ходить далеко не надо, да и гнездо здесь получиться неплохое.
Перед тем, как он начал плести паутину он испил кровушки, слизывая её со стенок. При этом Виола застонала и проснулась.
-Ой, какой мне хороший сон приснился.
На протяжении всего цикла, Виола испытывала тошнотворное чувство беременности. Её тело боролось с чужеродным гнездом инородного тела. Но Виола всё более впадала в депресняк, не обращая внимания на такие вещи. Она сочла тошнотворный факт боли и дискомфорта, как обычные критические дни.
Цикл заканчивался, а Виола всё страдала от уже такой привычной боли, как неудобство в брюхе.
Строительство брюшного гнезда, паучок уже закончил к этому времени, и окутанное паутиной пространство стало частью его. А он стал неотъемлемой частью Виолы. Она настолько привыкла к этому, что если бы паучок вышел покурить из гнезда, то она бы испытала какую-то внутреннюю нехватку, и соскучилась бы по предыдущему состоянию уже буквально секунд через пять.
Гнездо росло вместе с паучищем, которое солидно раскабанело, от обильной еды и пассивного образа жизни, абсолютно забыв, что такое двигаться. Ему это уже ни к чему.
Брюхо Виолеты напоминало шестимесячную беременность, со спиногрызом внутри неё.
Но тяжесть ноши была велика для неё. У любого организма есть предел, и этот предел настал у Виолы. Она больше не могла носить громадного монстра – паука, обвядшего в кровно-вагиномокрой паутине, пожирающего её изнутри.
Сначала, у Виолы закружилась голова. Она схватилась одной рукой за стену и попыталась скоординировать своё движение, она направилась в ванную комнату.
Резкие схватки случились здесь с Виолой. Она раскинула ноги, как циркуль и закричала рожающим голосом. Из неё потекла жидкость, напоминающая слизнявую паутинку.
Рождение.
Гнездо уже не в ней.
Виолета очнулась. Встала и осмотрелась вокруг, вглядываясь, как снайпер в точку за точкой.
Вся ванная комната была окутана паутиной. Виола зашла в баню. Повсюду висела баннерная сеть. Пот стекал с тела Виолы и капал солёными каплями на паутину.
Резким движением она прорвалась на середину бани. Баннерная сеть зашевелилась. Цель Виолеты была – зеркало.
Что же это за хрень? Зеркало уже близко. Ещё один рывок. И вот она у цели.
Долго вглядываться в пыльное, грязное зеркало, забитое паутинками, не пришлось. Это пришло мгновенно. Словно она стояла перед отражением тысячи лет и ничего не видела, потому что была с закрытыми глазами. Словно, в депрессии. А когда глаза открылись, резким движением, всё стало ясно. Абсолютно всё.
Если глаза снова закрыть, то понимание происходящего не затмит сознание и разум Виолеты. Эта картина понимания, представшая её глазам, стала решающей в жизни Виолы.
В зеркальном отражении стояла бледная, худенькая, маленькая, хрупкая, изящная девушка с тонкими пальцами, с красными выпуклыми глазами, посаженные в тёмные мешки на полщеки из-за обильного приёма ночного кофе, пропитанного сигаретным дымом. В своих отражённых маленьких, тоненьких пальчиках, Виола увидела бычок от которого вся баня была затуманена паутинками дыма.
В зеркале светилась надпись, что-то типа: «моё_имя собака точка ру.»
Была ночь.
Темно. Мерцающая темнота. Комнату освещал голубой экран старенького монитора.
© Новочеркасск - 14.9.2004г.
|
