Валерий Игарский
СТУДЕНТЫ
(Отрывок из поэмы "Кадры из фильма")
Поэма посвящается поэту,
Который не печатался нигде
И этот факт, как времени примету,
Не стоит причислять к большой беде.
Он не решал альтернативу
Для буриданова осла
И основным его мотивом,
Конечно, физика была.
Он был поэтом в жизни и в общенье
В любви, в науке, в воспитании детей…
Короче, способ самовыраженья
Находит множество дозволенных путей,
Но, если лечь на амбразуру…
Откуда лает пулемёт,
Тогда конечно… пуля-дура
Тебя достанет и убьёт.
Он знал про тайны кабинетов,
И про смышлённых визави,
Про то, что многих из поэтов
Сгубили странности любви,
Известность, проза, зависть, месть,
Короче, все не перечесть…
Он не любил интуитивно
И легкомыслие фантазии,
И экзальтацию экстаза,
И лесть была ему противна,
Не выносил житейской грязи
И мат, словесную заразу.
Когда ж душа кровоточила,
Хирургом становился он,
Его поэзия лечила.
Как после скальпеля тампон
Разрез и шов являет зримо,
Так рифмой исцелялся он.
Как будто пролетала мимо
Души разящая стрела
(И кровь, как будто, не текла).
Я знал его немного в Томске,
Мы жили на одной квартире
В общаге “Кирова - 4”,
И вместе разгружали доски
Из баржи на реке Томи,
Работая с семи и до восьми,
Мы, победив подъёмный кран,
Потом спешили в ресторан
Перекусить чего-то на ночь,
А ночью спали на барже,
В жару почти что “в ниглиже”.
Мы просыпались в шесть утра,
Купались.Чай на целый день
На берегу, возле костра,
Уже кипел. Огромный пень
Дарил нам стол “а ля фуршет”…
Он был уже тогда поэт,
Имел большую силу воли.
Я помню, морщился от боли,
Срывая свежие мозоли,
Большой любитель до котлет
И физик в девятнадцать лет.
В общаге летом спал на крыше,
Куда карнизом из окна
Он проникал. И всякий раз
Нёс красный на плече матрас
(На нём ещё на метр выше
Он клал подушку с одеялом)
И был весёлым, добрым малым.
Карнизом надо там пройти
Так… метров около шести,
Этаж четвёртый… рра-аз, готово!
И вот она – свобода слова!
Мы с ним на крыше спали вместе
Из года в год почти шесть лет
Так… в общей сложности дней двести.
Он был уже тогда поэт,
Читал стихи свои на крыше,
Где он нашёл, как говорил,
Экологическую нишу,
И, где он “мыслил и творил”.
Просыпаясь рано утром,
Я нередко замечал,
Что он позы камасутры
По картинкам изучал.
А порой довольно строго,
Как одно из важных дел,
Постигая хатха-иогу,
В позе лотоса сидел.
Разбирая те события,
Вспомнил я его ответ:
“Так, для общего развития,
Мне ведь только двадцать лет”.
На ФТФ девчат не брали
(Для них губителен нейтрон).
Сей дефицит мы восполняли
Среди “народов и племён”,
Где брали девушек в избытке:
Мединститут, химфак и прочее,
Где расцветали маргаритки,
Незабываемые очи,
Что самых дерзких из парней
Губили чаще и сильней,
И песни пел им Гименей…
Приятель мой… мы оба вместе
(Тогда ещё совсем юнцы,
Мы не мечтали о невесте)
Твердили им: “Отцы, отцы,
Побойтесь бога, не спешите
Делить науку с брачным ложем.
Сегодня физик в дефиците.
Без вас мы справиться не сможем…
Проект аТомский завершить”.
“Отцы” же, будто под гипнозом,
Порой не знали, как им быть
И эта вялая реакция,
С повадкой избежать дискуссию
Толкала нас к “аускультации”,
И, даже иногда к “перкусии”
(Диагноз был необходим,
Но сам “клиент” - неизлечим).
Студенты связывались в пары,
В какой-то Бозе – конденсат
И вскоре бывшие гусары
Имели тусклый, сонный взгляд
И тихо бледные бродили,
И в квантах больше “не рубили”.
Мой друг свою представил версию
(Что с блеском делал он нередко)
О том, что всё это – диверсия:
“Американская разведка
Придумала такую штуку,
Чтоб обескровить всю науку”.
И, чтоб “держать по ветру нос”
Теперь нам срочно предстояло
“Полней исследовать вопрос”.
Устав от книг и от бумаг,
Мы раз зашли в универмаг,
Куда не часто заходили,
И там два зеркальца купили.
На крыше утром просыпаясь,
Мы слали солнышку привет,
Потом немного развлекались,
Смеясь над тем, кто не одет.
Так вот… по части “неодетых”…
Не сильно выходя из рамок,
В общаге университета
Частенько мы “гоняли самок”.
Лишь только юные девицы
Вставали утром из постели,
К ним, осветив не только лица,
От нас два “зайчика” летели.
Порою нам везло не очень,
Порою очень нам везло,
Но оказалось, между прочим,
Что это шутка, а не зло.
Нас девы сильно не бранили,
Порой потягивались сладко,
А мы ещё не склонны были
К тому, чтоб все решать загадки.
Мы много нового познали,
Когда народы разных стран
Сошлись в Москве на фестивале ,
Весь Томск бурлил, как океан.
Улик “тлетворного влиянья”
Сыскалось в музыке немало.
Не стану приводить названья,
Но в новой ритмике звучало
То аргентинско – мексиканское,
То откровенно африканское
(Где часто скачут голышом),
Английское, американское…
Бум ритмов даром не прошёл:
Явились узкие брючата
И в миниюбочках девчата…
Приятель мой торжествовал
(Его гипотеза “сбывалась”),
“На рёбрах ” всюду джаз играл,
Всё “кологотилось”, “тусовалось”,
Являлся всюду новый стиль
И “рок-н-ролл” сменил кадриль.
Что голь на выдумки хитра,
О том молва, конечно, знает…
Нередко с ночи до утра
Студенты в городе гуляют.
Тогда нет творчеству предела
(А юность зрелищ так хотела!)
И, как природы откровенье,
Родилось чудо-представленье,
Явленье новое культуры
И синтез танца и натуры.
Национальный колорит
С сибирским юмором повенчан
Живое зрелище творит,
Где нам “показывают женщин”.
От тайны мы почти что в шаге,
Опустим скромные глаза,
Зайдем в “девишную” в общаге
(Пусть девы все её покинут!)
И видим: стол к окну придвинут,
А рядом стул, иль табурет
И простынёй окно закрыто,
На ней от люстры яркий свет.
Ничто, поверьте, не забыто,
Весь реквизит, другого нет.
А под окном гудит народ…
Скорей со мной туда спешите,
Толпа стоит, чего-то ждёт.
Студенты разных общежитий
Внизу толпятся под окном,
Вниманье всех устремлено
На простыню, на полотно,
Где тень от девы обнаженной
Детально всё передаёт…
Толпа восторженно ревёт,
Во всю, скандируя по-русски:
“Давай ещё, ещё Маруську,
Давай ещё, ещё Маруську!!…”
Сбоку форточка открыта,
Слышны звуки кастаньет,
Лисьим шагом рио-рита
Оживляет силуэт…
Какое яркое искусство!
Какой накал, какие чувства…
Да… европейским всем столицам
В Сибири есть чему учиться.
Так зарождалась поп-культура
В сибирской, дальней стороне,
Где до любви, до стрел амура,
Ещё далёко было мне,
Но вся тенденция к познанью
Уже явилась мне сполна.
И к танцам позднее вниманье,
И запоздалая весна
Куда-то звали безоглядно,
То беспокойно, то отрадно.
И мы с приятелем моим
Свои сверяли впечатленья
В свободы краткие мгновенья.
Наш опыт школьных детских лет
Неадекватен был, не скрою,
Литературные герои
Порой давали нам совет.
Не буду разъяснять причины,
Но был кумир различен наш:
Мне всех милей был Буратино –
Ему же - горьковский Челкаш.
Из многих танцев разных школ
Он презирал лишь рок-н-ролл
За “потогонную систему”,
За грубость и за произвол.
Но, развивая эту тему,
Для разных танцев многих стран
Я сообщу, что мой приятель,
Как созерцатель и мечтатель,
Безмерно обожал канкан
И утверждал, что “эти крошки”
Смеясь, играя и шаля,
При каждом взмахе дивной ножки
В нём чувства “дико шевелят”
“И пульс то падает, то скачет…”
( А это что-нибудь да значит).
Во многих вкусах мы сходились,
Делили горечь и восторг,
Не нужен был ни спор, ни торг…
И так мы больше подружились.
Мораль “высокого пошиба”
Тогда упорно берегли
И, просто так, “без перегиба”
Канкан мы видеть не могли
И даже ночью ресторан
Не мог бы показать канкан.
Но было пару общежитий
Химиц весёлых и медиц,
Где жили пять иль семь девиц,
Что “буржуазный пережиток”
Клеймили не скрывая лиц.
Для сохранения морали
Рождён был яркий ритуал
В котором некто перед танцем
С короткой речью выступал
И представлялся иностранцем,
И говорил, что “наши нгавы”
Пгямы, откгыты и честны,
И утверждал, что те не пгавы,
Кому “девчонки” не нужны.
“Буржуям” кукиш показав,
Толпу взвинтив до помраченья,
Он покидал неспешно зал
И начиналось “представленье”…
В тончайших кофточках нейлонных
И в плиссировках иль гоффрэ
Девчонки лучшие района,
В ярчайшей девичьей поре
Вставали в ряд, даря поклон…
Они ещё не танцевали,
Но в зале раздавался стон,
Когда юбчонки вверх взлетали.
Какое польское бельё!!!
Чулки, резинки с цветом броским…
И выраженье “ё – моё!!!”
Я услыхал впервые в Томске.
Как жаль… не помню я имён
Статисток юных, примадонн,
Ведь я тогда совсем “был глупый”,
Менялся и состав у “труппы”-
Их замуж брали нарасхват,
Но… продолжался “хит-парад”.
Он заносил в свой список длинный
Студенток, дам, медичек и химиц,
А пред Марией Магдалиной
Всегда смиренно падал ниц.
Он был влюблён в свою Марию,
Влюблён впервые, как во сне,
И муки страсти роковые
Его терзали по весне.
Он громко изрыгал проклятия
Угрозе божьего суда,
Идея непорочного зачатия
Его “заколебала” навсегда,
И он твердил, что красота
Непостижима, но не свята,
Что непорочность – пустота
“Похуже Чёрного квадрата”,
И, что плевать ему на сказки
Всех импотентов и попов,
Готовых цветом чёрной краски
Замазать светлую любовь.
Он был влюблён, как бог, безмерно.
Она ж не видела его,
Не понимала.Он, наверно,
Не мог поделать ничего,
Хотя страдал периодически
От острых приступов тоски…
Когда мы любим платонически,
От грешных мыслей далеки
Все наши вздохи и страдания
Все наши сны, весь этот бред,
Что и не привлечёт внимания
Мужчины в пору зрелых лет.
Но в двадцать лет, на пике юности,
Любовный призрак нас томит
И мы готовы делать глупости,
И сердце глупое болит.
Он вовсе не спешил жениться,
Вполне был счастлив, как студент.
Она ж.., как спелая пшеница,
Хоть и вполне скромна на вид,
Была красавицей. Не скрою,
Что алый цвет её ланит,
На мысли грешные порою
Меня как будто наводил,
(А, может, даже он не лгал!)
И, хоть с ума я не сходил,
Но лишней встречи избегал.
Она, конечно, знала силу
Своих любовных женских чар
И, может, ей забавно было,
Следить и бред его, и жар.
Нет, не была она глупышкой,
Наверно… не хотела зла…
Но почему-то сильно слишком
Его тревожила и жгла.
Он погибал почти, как кролик,
Когда ужалила гюрза…
И, кажется, стонал от боли,
Плескалась боль в его глазах,
Но это только на минуту…
Он оживал, как будто вдруг,
И отпускал немало шуток,
Даря всех бодростью вокруг.
Мне было видеть это больно,
Порою не хватало сил,
И, может быть, тогда невольно
Его я крепко полюбил
За то, что он всегда отважно
Через любовь переступал
И над собой смеялся даже.
Другой бы попросту пропал,
Когда б такой “прокол” случился,
А он особо не роптал
И очень здорово учился.
Мы после лекций шли в библиотеку,
Там, любознательность насытив до отказа,
Мы шли “домой”… конечно же не сразу…
А шли гулять по главному проспекту.
Да… эта знаменательная фаза
Давала пищу для умов пытливых…
Как много в Томске девушек красивых!
Спешат студентки, пряча взгляд, не пряча,
А мы глядим, не отрывая глаз…
Какая это, всё-таки удача,
Быть молодым, хотя бы только раз!
Но вечер ближе, солнце ниже, ниже,
Закончен наш вечерний променаж,
Торопится приятель мой на крышу,
К себе домой, на верхний свой этаж.
Вот и сегодня он её не встретил…
И он спешит занять свой ум другим –
Надежда промелькнула на рассвете,
А к вечеру растаяла, как дым.
- “Кто там у нас сегодня по программе?
Россини? Кант? А, может быть Дирак?”
И вместе с ним, в чудесный вечер самый
Я бегал от “девчёнок”, как дурак.
Я понял лишь потом, что он боялся,
Себя, своей любви и тем “спасался”,
Что голову бросал в абстрактный холод.
Он молод был тогда, был очень молод.
Она диплом на целый год,
Чем он, пораньше защищала
И ехала работать на завод,
В Кыштым, в какую-то “дыру”…
Его всё это очень волновало,
Он просыпался рано поутру
И всё твердил “ну, что за ерунда,
Какой завод, зачем, куда? –
Ведь Томск такой прекрасный город!”
Он молод был… , был очень молод.
В те годы, получив диплом,
Ты получал и направленье,
Куда поехать, и потом
Работать “по распределенью”,
Почти рабом три года быть.
Он всё понять не мог, как можно
Семью построить, и любить
Почти без прав и без жилья
Решиться так неосторожно…
Страна великая моя
Была страной великих строек,
Звала вперёд, и трубы пели.
В общагах не хватало коек…
Летали в космос корабли,
А койки делать не умели,
Иль почему-то не могли.
“Я приведу её в общагу,
Двенадцать метров нам дадут –
И всё, и – никуда ни шагу,
Иль все двенадцать отберут.
Но я заметил, у девчонок,
Нередко в браке по любви
Вдруг появляется ребёнок,
Родится новый человек…
И комната полна пелёнок.
Для стирки умывальник общий…
И… я любовь свою обрек…
Пусть любит, кормит и не ропщет“-
Так говорил он мне о браке,
Когда остался только год,
А сам готовился к атаке,
Чтоб растопить девичий лёд:
“Я попрошу её руки,
И, вот, когда она откажет,
Я двину на неё полки,
Я буду дерзок и отважен,
Я у неё под дверью лягу
И заблокирую её,
Всем объявлю: она – моя!
Предупреждаю вас – ни шагу
Иль разорву вас, как бумагу,
Иль вас проткнёт моё копьё!
Вот так-то, милые друзья!
Нет, никогда я не паду
От рук такого же безумца,
Который на свою беду
Задумает меж нами сунуться.
Пусть будет также он влюблён и скор,
Мощней Геракла, краше Аполлона,
Мой пыл, любовь, естественный отбор
Ему оставят шанс один, к мильону.”
В такой момент он был почти безумен,
Дрожали ноздри, в горле рык быка…
И вот тогда-то вдруг моя рука
По крыше застучала, будто в бубен.
Он оглядел меня, прислушиваясь к стуку,
А угли красные в глазах ещё остались
И словно отражали боль и муку…
Но вдруг мы оба с ним расхохотались.
Взаимопонимание без слов,
Ты – дружба, ты – почти любовь!
Она умчалась без атаки и без боя,
Свою оплошность он себе простил,
Вцепился в физику, не дорожил собою,
Ну и, конечно, всё-таки грустил.
* * * |
