Валерий Игарский
ФИЛОСОФСКИЕ ЗАБЛУЖДЕНИЯ СТУДЕНТА
(Отрывак из поэмы "Кадры из фильма")
. . . . . . .
Уже в студенческие годы
Он исчерпать хотел до дна
Непогрешимые подходы
К познанью истины. Одна,
Одна лишь истина повсюду
Ему мерещилась тогда…
И, никогда я не забуду,
Как изумлялся он всегда,
(И всё твердил, что это чудо)
Когда он сам же “открывал”
Потиворечия в теории
Двух философских категорий.
Покуда солнце опускалось
На небе чистом и высоком
Не много классиков осталось
У нас на крыше без упрёка.
Альберт Эйнштейн в одну минуту,
Я помню, сильно “рисковал”,
Но этот классик почему-то
“Большого маху” не давал…
А после лекций по истории,
Где было много тёмных мест
(Особо роль КПСС!)
Мой друг “свихнулся” на теории .
Сама идея коммунизма
Сначала нравилась ему
Основой материализма.
“Но вот никак я не пойму,
Как “равенство” туда попало?”
И он цитировал Платона
Который чётко утверждал,
Что “равенство”, как идеал,
Здесь, на Земле, недостижимо
И, что оно в особом виде,
Всегда покоится в Аиде.
Я помню, в случае с Платоном
Он принцип Паули привлёк
И утверждал: “протон с протоном
Весьма от равенства далёк,
А мы (и в этом нет беды)
“Торчим, как кочки из воды.”
Никак профессор не сдавался
И упирался “как ишак”
И говорил, что “всё не так”…
И спор ужасный разгорался.
Приятель мой в таких вопросах
Весьма коварен был и крут,
Хорошей обладал сноровкой,
Домашней тонкой заготовкой,
Был хладнокровен, как питон,
Но, два иль три кольца набросив,
Внезапно жертву отпускал
Не придушив, не покалечив
И даже проявив, напротив,
Великодушье человечье.
Потом (на крыше) он не раз
Весь спор и в профиль, и в анфас
Рассматривал, как в микроскоп,
И, вдруг себя ударив в лоб,
Весьма внезапно заключал,
Что спор профессор проиграл.
Что он “кладёт башку на плаху”,
Что классик дал “большого маху”,
Что нам распад не миновать:
Когда зародыш парадигмы
Содержит ложь в себе самом
Всё дело “кончится дерьмом“.
Потом он высказал сомненье
В зеркальном “мировосприятьи”.
- Во мне не только отраженье,
Имею я еще понятье.
Любой рассказ или отрывок текста
Субъекты разные по-разному прочтут…
Здесь отраженья нет и зеркалу нет места…
И “маху дал” наш классик даже тут.
Ещё Сократ нам доказал детально
(Тому уже две с лишним тысчи лет!)
Что мозг не отразит объект зеркально –
Мы творчески фиксируем объект”.
Потом его заботой стало
Ещё раз “классика поймать”
(Ему, как будто было мало!)
И он стал классика читать…
Его философический трактат
Безмерно изумил студента-забияку:
“Пойми же, я не виноват,
Что классик сам навязывает драку.
Есть вещи… доказать которые нельзя,
А классик и не ведает об этом…
“Материя” – вот главная стезя,
А “комплексы идей”… крушит в котлету!
Но комплексы идей в таком сравнении
По сути, содержательны не менее,
А повторённая сто раз аргументация
Есть ругань, крик, и профанация.
Когда же явно промелькнула
Идея классика о том,
Что, мол, “не сядешь на два стула”…
Мой друг явился мне котом
С весьма блестящими глазами,
На крыше лёжа и мурлыча,
Устроил мне большой экзамен
Про всем известный нам обычай
Садиться, где положит бог,
На пол, на стул, на табурет…
(А на востоке свой обет)
Я отвечал ему, как мог:
”Такие стулья взять лишь надо,
Что их не перекроешь задом,
И, как я вижу, классик прав.
А у тебя несносный нрав!”
“Ты помнишь сам, что сэр Ньютон,
По сути, предсказал фотон
И утверждал, что свет - частица,
Тогда, как Гюйгенс, старина,
Твердил, что свет – это волна.
Почти три века промелькнуло
И … это было, как два стула.
Потом француз Луи де Броиль,
Про книжку классика не зная,
Сыграл весьма большую роль
В рожденьи квантовой механики…
(Феноменальна новизна
Где может истина таится!)
Он сделал шаг совсем не маленький:
Он объявил, что свет – волна,
И вместе, он же, и частица!
Весьма приятный господин
Луи де Бройль, совсем не джинн,
И зад нормальный он имел,
Но на два стула все же сел,
И посадил нас, господа,
На оба стула…Навсегда!
-Но знаешь, что меня перевернуло? –
“Матерьялизм” и “равенство”
Есть два различных стула!
К тому же… “время” и “пространство” –
Два стула? – нет,- уже старо:
Эйнштейн, эксперт патентного бюро,
На них сидит с завидным постоянством!
Посмотрим на “трактат” чуть-чуть
внимательней…
Да, здесь проделан труд весьма
огромный,
Но рассужденья все не доказательны,
А только лишь слегка правдоподобны.
Ты всё же извини меня,
Но это, знаешь ли… стряпня.
Да, впрочем, что ж… ведь этот дед
Не кончил университет.
Ошибки просто примитивны…
Мне видеть “гения” противно –
Элементарнейший нахал…
Да он же всех нахрапом взял...
Вот это да! Удар так уж удар!
Да, кстати, завтра семинар“.
А вскоре после семинара
Мой друг был вызван в деканат.
Я думал, он уже на нарах,
Но он пришёл, потупя взгляд:
“Я в лапах был у Мефистофиля ,
Сам разъярён, как сатана…
Плевать на эту философию –
Она не стоит ни хрена!
Бетонная стена! Да… серый монолит.
Готов стоять века неумолимо.
Филёры, палачи - всё выпукло и зримо,
Опричники, жрецы и сфинксы пирамид…
Готовы грудь вспороть стекляшкой обсидана
И бросить сердце на серебряный поднос –
В честь идола, божка, немого истукана…
Обряд кровавый исторженья слёз!”
Конечно, он “не наплевал”,
Но больше уж не задирался,
На семинарах будто спал.
Короче очень постарался,
Чтоб “этот гнусный инцидент”
Был всеми навсегда забыт,
И сам, как праведный студент,
Не посягал на “монолит”.
Но он не кончил “эти игры”,
Сдавал экзамен, пряча взгляд,
(Так дрессированные тигры
На дрессировщика глядят).
“Я не пойду на демонстрацию
С плакатом –классик, мол, неправ –
Но понимать всю ситуацию
Хочу! Такой мой вредный нрав! ”
. . . . . . . .
Наверно, так случалось часто,
Что кто-то “лишнее сболтнёт…”
При этом умное начальство
Погоню сразу не начнёт:
Отличников не так уж много,
А по числу студентов план
Для физиков особо строго
Был министерством на год дан.
Потом… шуметь – себе дороже
(В затылок дышет твой же зам),
А тот, кто лезет вон из кожи?
Тот сразу вылупит глаза:
“Недоглядели! Проморгали!
Сработать чисто не смогли! ”
И так нажмёт на все педали,
Что дрогнет даже край земли
И все поймут и ТАМ и ТУТ,
И обнаружат с интересом,
Что “наши кадры” здесь куют,
Куют простым кузнечным прессом!
Короче, быстро всё забылось,
Я это рассказал затем,
Что вспомнил сам, когда случилось
То, что сейчас известно всем.
. . . . . . . ,
Последний разговор на нашей крыше
Я точно не забуду никогда,
В тот день c “экологическою нишей”
Простились мы на долгие года.
“Я, знаешь, понял, Мефистофель прав.
И он за дело мне тогда “поставил клизму”,
Мне надо ремонтировать свой нрав…-
Есть общество сплошного коммунизма!
Мне кажется, что по большому счёту,
Мой здравый смысл не нужен никому
И я боюсь, что скоро неохота
Мне здраво мыслить станет самому.
Какой же я глупец! Давно же сговорились
Все поиграть в нелепую игру.
Я из Игарки сам недавно вылез…
Там над болотом видел мошкару
Обильную, она клубами дыма
Клубится над стоячею водой.
Она не слышит слов, она неумолима
И встреча с ней грозит тебе бедой.
И каждая молекула в поющем этом газе
Имеет хоботок иль челюсти, чтоб пить или кусать -
Приди хоть сам Иисус и каждый, каждый глазик
Найдёт, где можно сесть и крови пососать.
Да… пусть Иисус придёт к ним неодетый
И всех апостолов с собою приведёт –
Не так уж много времени пройдёт -
От них останется лишь дух, ну… и скелеты.
Какой, однако, каверзный пример…-
Не царство лошадей и лилипутов.
Да, многое увидел Гулливер,
А мошкару не видел почему-то.
Там все равны и, как орлы, свободны.
Любой имеет личный вертолёт.
Там правит свой режим – он истинно народный,
Он власти никакой не признаёт.
Они все – рыцари, все вооружены,
У каждого клинок дамасской стали,
Но между ними не было войны,
Там нет вождей, но процветает стая.
Там нет коррупции, там мир царит повсюду,
Нет воровства, разбоя, грабежей…
Из мириадов не отыщешь там Иуду,
Маньяков нет и даже нет бомжей.
Там есть любовь, но нет там кровной мести,
Там неизвестно даже слово честь,
Но неизвестно также и бесчестье,
А солидарность там, конечно, есть.
Я весь опутан липкой паутиной
Противоречий и конфликтов бытия.
Да! Видимо, нет Истины единой,
Их множество…, их… целая семья…
Допустим, Истина незыблема, нетленна,
Но всё ж единственность её нам не видна…
Так часто алгебра даёт ответ сполна
Различьем истинных корней у многочлена.
Однако важное я вижу исключенье…
Когда мы Нравственность за Истину берём,
Тогда для нас имеет главное значенье
Её единственный, незыблемый объём”.
Я здесь открытия не сделаю,
Но, может, многих удивлю,
Сказав, что в Томске ночи белые,
И свет, как парус кораблю…
А мы стоим, два капитана,
Тревожно вглядываясь в даль,
Растём и мыслим неустанно,
Деля и радость, и печаль.
Мы знали: впереди туманы.
Мы знали: всюду ложь и мгла.
Мы знали тайну океанов,
Которой физика была…
. . . . . . . . . . .
Сегодня, как прежде,
спешат по проспекту,
По Томску, гуляют
влюблённые пары,
И жизнь им диктует
другие конспекты…
И память другие хранит мемуары…
* * *
Мефистофель - "подпольная кличка" профессора.
|
