ДЕД-ЛЕСОВИК
Сказка
Охотник Лоск крякнул от удовольствия, затягиваясь трубочкой, и подмигнул слушателям. Вокруг костра сидели его товарищи и двое ребятишек-близнецов, заплутавших в лесу и случайно вышедших на охотничью стоянку. Они-то, наверно, больше всего хотели, чтобы эта ночь длилась бесконечно: очень уж занимательные истории рассказывал им охотник Лоск, даже сон летел прочь. Мужчины иной раз качали головами от удивления. Но не верить было нельзя: славился рассказчик в их краю честностью и правдивостью.
- Есть у меня один знакомый, - начал снова охотник, откинувшись на своей лежанке. Костер весело трещал, словно поддакивая ему. - Человек как человек – такой же, как и мы с вами. А вот пришлось ему в своей жизни сталкиваться с Дедом-Лесовиком, и не раз…
- С Дедом-Лесовиком? – ахнул молодой охотник, сидящий напротив Лоска.
- Да, - подтвердил рассказчик. – Живым он остался, только память об этих встречах сохранил до конца своих дней.
- Еще бы!
- А кто это – Дед-Лесовик? – спросил один из братьев. Они переглянулись, и оба одновременно пожали плечами: нет, никогда не слышали ни о каком Лесовике. Что он за важная персона, если о нем история сложена?
- Кто? - Глаза охотника Лоска засверкали лукавыми искорками. – Это, скажу я вам, не простой дед. Кто-то называет его по-другому – Леший. Кто-то – Дух Лесной. А в наших местах величают уважительно – Дед-Лесовик. Хозяин он всех лесов и болот, и тот, кто встречается с ним, может домой не вернуться…
Лоск выпустил несколько колечек дыма, снова усмехнулся, глядя на испуг мальчишек, и успокоил их:
- Да вы не бойтесь. Нечасто Дед-Лесовик людям показывается. Говорят к тому же, что в последнее время сделался он добрее, чем был раньше. Может обернуться путником, так что встретишься – не узнаешь.
В прежние годы любил Лесовик побаловаться. А если уж понравится ему кто, от привязанности этой только беды да несчастья происходили. Впрочем, бывало и иначе…
Расскажу я вам историю об одном человеке, которому все это довелось почувствовать на себе. Звали его Зигфрид.
Жил Зигфрид в лесной деревеньке вдали от города Крокен-Брука с его господскими дворами, и был добродушным и веселым парнем. И ростом его Бог не обидел, и лицом он вышел – одним словом, жених хоть куда. Промышлял Зигфрид охотой, и среди товарищей славился и умением, и удачливостью. Уйдет, случалось, на несколько дней, мать волнуется - а вдруг с медведем повстречался? Появлялся иногда в их лесах огромный медведь, которого боялись даже бывалые охотники. Говорили, будто величиной он с корову, а если вставал на задние лапы – мороз по коже продирал, хотелось тотчас же залезть на самое высокое дерево. Да ведь знают охотники: коли рассвирепеет медведь – достанет и с дерева. Оттого и не ходили в лес в те дни, когда замечали поблизости от селения свежие медвежьи следы.
Медведь этот в отличие от других своих собратьев редко задерживался в одном месте. За то люди прозвали зверя Шатуном и боялись его разбойного нрава. Никто не осмеливался идти в лес и отомстить за задранных телят или разрушенные ульи.
Только Зигфрид испытывал судьбу. Уходил он, когда ему нужна была добыча, и блуждал в ее поисках долгие дни. Иногда доносился до него далекий рев Шатуна, но Бог миловал – никогда еще не доводилось им сталкиваться носом к носу.
По воскресным дням снаряжали деревенские обоз в город – продавать мясо, мед и шкуры. Отправлялся с ними и Зигфрид, и торговал он всегда удачно. У веселого молодца купить куропаток – одно удовольствие, потому что на сдачу обязательно скажет он такую шутку – расхохочешься.
Был в доме Зигфрида достаток, а когда умерла его мать, остался он один, деньги и вовсе девать стало некуда. Много ли нужно холостяку? Лес и кормит, и поит, и одевает. Все чаще стал пропадать охотник в походах. Возвращался только тогда, когда кончались хлеб да соль.
Привольное житье может сыграть с человеком злую шутку. Свыкшись с одиночеством, может он почувствовать, что не надобен ему больше никто, сделаться «волком-одиночкой».
К счастью, до этого не дошло. И вот как все изменилось.
Жила в ту пору в их деревне девочка по имени Манила. Руки-ноги тонкие да длинные, тело стройное, как осинки – что еще нужно, чтобы бегать с подругами по полянам, опушкам, собирать ягоды и грибы, купаться в лесной речке, соблазняя мальчишек, а потом со смехом да весельем мчаться домой – к отцу с матерью?
Была Манила покладиста и работяща, а уж красавица росла - просто загляденье. Местные ребята глаз с нее не сводили, а старики-охотники вечерами за трубками и бутылкой доброго вина покачивали головами:
- Хороша… Ох, хороша!.. Как бы беды не вышло от этой красоты!
Прослышав о небывалой красавице, примчался однажды к ним в деревню в своей карете герцог Крокен-Брукский со своим сыном. Искали они во владениях герцога невесту молодому оболтусу, только все не нравились юнцу девицы: у одной нос слишком длинный, у другой глаза темные, а рот маленький. Но лишь увидел он Манилу, как тут же схватился за сердце и залепетал что-то по-французски.
- Ей еще рановато невеститься, ваша светлость, - развел руками отец девочки, когда та со смехом выбежала из дому – и прямиком в лес.
- Ну, хорошо-хорошо, мы приедем через год, но уж тогда-то будьте готовы, - согласился герцог, которому Манила понравилась не меньше, чем его сыну.
Они уехали, а отец с матерью задумались. Слишком высоко хотят вознести их дочку. Как бы не упасть ей оттуда да не переломать себе крыльев.
Вскоре волнения как-то забылись, а когда год должен был уже миновать, пропал вдруг Беренц – отец девочки – в лесу. Ушел однажды за хворостом и не вернулся. Обыскали все поблизости от деревни и даже ходили за болота – никаких следов старика.
Прошла неделя, люди перестали уже верить, что вернется он когда-нибудь, как вдруг узнали: явился рано утром весь потрепанный, но с дровами. С тех пор стал он какой-то хмурый, поглядывал то на Манилу, то на лес. И смекнули тогда бывалые охотники, что обручилась красавица, сама того не ведая, с Дедом-Лесовиком.
Как это, спросите вы? Такое бывало и прежде. Узнавал хозяин леса, что подрастает в какой-нибудь деревне девица на выданье, приглядывался к ней, а если она ему нравилась, то заманивал в лес отца или мать красавицы, а отпускал только после того, как давали они согласие через некоторое время привести дочку в расплату за свою жизнь.
Перестали ходить за Манилой парни, вздыхали тетки да дядьки ей вслед. И только, когда миновал назначенный год, и приехала в деревню из города знакомая карета, рассказал отец девушки, что с ним произошло на самом деле.
Шел он в тот день налегке по тропинке, ведущей к вырубке. Это совсем недалеко от деревни, и заблудиться было негде. Как вдруг почудилось ему, что кто-то на него смотрит из кустов. В это трудно поверить, но он почувствовал чужой взгляд затылком. Обернулся – и обмер. Среди ветвей сидел старик в драном полушубке и манил его пальцем. И при этом не говорил ни слова.
- Я?.. Зачем? – забормотал Манилин отец. Страх забрался ему в душу, потому что догадался он, с кем повстречался на лесной тропе. С Дедом-Лесовиком какие шутки!
- Ты, ты, - ответил ему хозяин леса и выбрался из кустов. Ох, и вид же был у него, скажу я вам! Оборванный, будто всю жизнь по кустам продирался (да так оно и есть!), немытый (какое мытье осенью-то: в речку не залезешь – холодно!). А выглядит совсем как человек, даже ноги босые с мозолями, будто недавно башмаки малого размера сбросил…
- Подойди ближе, не бойся, - немного хрипловато произнес Дед-Лесовик. – Ничего худого я тебе не сделаю.
Приблизился старик к нему, а сам думает: «Если станет смотреть в упор да бормотать заклинания – тут и конец мне придет! Лучше уж бежать куда глаза глядят…»
Ходило в ту пору меж людей поверье: если внимательно глядит на тебя Дед-Лесовик и шепчет что-то – значит, колдует, добра не жди.
Но как будто не собирался сегодня хозяин леса дурить прохожего. Пригласил присесть на пенек: не молод ведь; сам уселся на невесть откуда взявшийся чурбачок и вытащил трубку:
- Будешь? Славный табак… Заморский.
- Спасибо, своего вдоволь, - ответил Беренц и тоже принялся набивать трубку.
- Как хочешь… Ну, слушай, зачем понадобился ты мне…
Застыл старик. Ох, сейчас заведет разговор о дочке, чтоб ему пусто было! Бабник проклятый…
- О ней, о ней хочу поговорить, - спокойно согласился Лесовик. – Люба она мне, страсть как люба… Но, - он поднял указательный палец и многозначительно покачал им, - не для себя прошу ее. Слишком она умна и добра, чтобы при такой красоте в лесу сгинуть…
Не верил старик своим ушам! Не хочет ее Лесовик брать себе в невесты?
- Давно я за нею следил, почитай с самого рождения, - важно говорил хозяин леса, а у Беренца на душе пели птицы. – Хотел я, признаюсь, воспитать ее как положено своей будущей невесте… Ан, не вышло, перещеголяла она меня, медведя неотесанного. Сейчас не возьму грех на душу. Есть и у меня свой судья, не буду его сердить. Оставлю красоту писанную и умницу твою людям. Только задумал я вот что… Поскольку дорога мне Манила как отцу родному, - он едва заметно усмехнулся, поглядывая на старика, - то и пристроить ее в жизни хочу так, чтобы было ей больше счастья, чем горя.
- Как же это? – не сумел сразу догадаться Беренц.
- Выйдет она замуж только за самого достойного.. И не отдавай ее в чужие края, худо станет. Люба она мне сейчас, люба будет и после – если не за красоту дивную, то за сердце доброе. Хочу, чтобы жила всегда поблизости от меня…
Как же сделать это? За кого же ее отдать-то?
- Не волнуйся, - ответил Лесовик. – Вы, люди, недогадливы и много не знаете о своих соседях. А я могу читать человеческую душу. Поэтому сам решу, кто достоин руки твоей дочери.
- Как же шепнешь ты мне об этом?
- Сделай так. Когда приедут в твой дом сватья, открой окно, поставь возле него зажженную свечу – и смотри. Если потухнет свеча – гони прочь. Коли останется гореть долго и даже от ветра не загаснет – значит, согласен я, смело выдавай девочку.
- А если не понравится он мне? – робко спросил было старик, пытаясь выяснить все до конца, но Лесовик только отмахнулся от него, как от назойливой мухи:
- Понял? Так смотри, не оплошай, - и поднялся. – А дочь не бойся пускать в лес, я ее и пальцем не трону…
И пропал. Повернулся, чтобы зайти в кусты – и просто исчез, будто не было его вовсе.
Оставшись один, озадаченно покачал старик головой, а когда вспомнил, зачем пришел сюда и огляделся – не узнал места, на котором стоял. Где тропинка? Где вырубка? Забросил его куда-то Дед-Лесовик. Да делать нечего, пришлось выбираться…
Ориентировался он по солнцу, только дни осенью все больше сумрачные, иной раз и дождь до нитки промочит. Словом, намаялся, пока дорогу домой отыскал. Пооборвался весь, но не забыл перед самой деревней хворосту набрать – за ним ведь и шел в лес.
Когда герцог Крокен-Брукский с сыном снова появились в избе Манилы, старик, не медля, поставил на окошко зажженную свечу - и разом потухла та. Вздохнул он, и волей-неволей пришлось отказывать гостям. Впрочем, давно уже со старухой решили они, что не пара их дочка господскому сыну.
Герцог нахмурился, услышав ответ, пробурчал что-то вроде: «Ну, мы его поглядим…», вышли они на двор, сели в карету – и убрались восвояси.
Испугались отец с матерью, уж больно грозен вид был у герцога, только ослушаться Деда-Лесовика показалось им еще большим страхом.
А добраться до города без происшествий герцог не сумел. Отвалилось колесо у его кареты, а когда слуги взялись чинить ее, послышался в лесу страшный рев – и огромный медведь вышел из кустов, грозно открыв пасть. Слуги как один бросились бежать, а медведь подошел к карете, обнюхал ее, заметил внутри герцога с сыном - и одним усилием перевернул их вместе с каретой. Лошади взбесились и умчались прочь, оборвал упряжь, так что пришлось господам дожидаться следующего утра и идти в город пешком. Поговаривали, что никто из слуг так и не вернулся назад. Сгинули они в болоте или пошутил над ними Дед-Лесовик – никому это не известно.
Только с тех пор не видели больше в деревне кареты. Не захотел герцог рисковать жизнью еще раз.
А соседи не могли надивиться на рассказ Беренца. Вот уж действительно повезло: отыскался такой покровитель.
Прошел еще год – и расцвела Манила красотою неписанной. Если прежде оставалось что-то у нее от неказистой девчонки-длинноножки, то теперь на что ни взглянешь – все на своем месте. Коса длинная и упругая, волосы так и блестят на солнце. Брови черные и раскидистые. Грудь высокая, талия тонкая, что твоя березка – немудрено, что молодцы вокруг с ума сходили.
А Зигфрид несколько месяцев бродил в лесах, питаясь зверьем и птицей, и не возвращался к людям. Одному спокойнее. Нет нужды думать о том, что ответить лукавой соседке на приглашение зайти вечерком почаевничать. Дом постепенно старился и требовал ремонта, но и это могло обождать. Как-то он все-таки надумал вернуться …
И тут на глаза ему попала Манила. Смутился молодой охотник, не знал, что и сказать. А девушка будто почувствовала это – мягко улыбнулась и спросила:
- Как прошла охота? Давно тебя не было видно, Зигфрид.
- Охота неплохая, - выдавил из себя молодой человек и не выдержал все-таки – поднял взгляд на Манилу. И почему он раньше не замечал ее? Этакая прелесть росла прямо возле его дома (они были почти что соседи!).
- Когда снова отправишься?
- Не знаю… теперь, - смутился охотник еще сильнее. А вечером, когда лег он спать, всплыло у него перед глазами лицо девушки, и все слышались ее слова, сказанные на прощание:
- Что-то очень часто гостишь ты у Деда-Лесовика. Заходи и к нам как-нибудь. Отец с матерью будут рады…
- А ты? – вырвалось неожиданно у Зигфрида.
- И я тоже, - снова улыбнулась Манила. – Пирогов тебе напеку…
Оказалась она совсем не заносчивой и чванливой, как думалось Зигфриду. Девушка шутила над его лесной жизнью и интересовалась, встречался ли он с Шатуном.
- Нет, не приходилось еще, - честно признался охотник и рассказал даже о чем и не спрашивала она вовсе – о тайнике на болотном острове, где прятал он деньги и шкуры убитых им зверей. – У меня их скопилось много. Если хочешь, принесу тебе лучшие…
- Нет, оставь себе, - ответила, покачав головой, девушка. – Захочешь жениться – будет подарок невесте.
Промолчал тогда Зигфрид, хотя вертелось у него уже на языке: «Выходи за меня, Манила!» Но подумалось ему: зачем ей нужен такой бродяга? Ведь он привык к одиночеству, и хотя не чувствовал себя в обществе девушки как-то скованно или неуютно, боялся, что завтра утром снова потянет его в лес.
На другой день проснулся он на заре, как привык уже за последние годы, и так же по привычке хотел было схватить старое отцовское ружье, вещевую сумку, которая служила ему подушкой – и двинуться, куда глаза глядят, но… Вспомнилось ему лицо Манилы, ее ясный взор, смех, подобный звону ручья – и остался он дома. Ни в это утро, ни на следующее не пошел охотник в поход.
Тоскливо поначалу казалось ему сидеть в четырех стенах и не видеть неба над головой. Но нашел он себе занятие – забор подправить, крышу починить, оконную раму заменить. День и пролетел незаметно. А когда кончилась одна неделя и началась другая, почувствовал Зигфрид, что и здесь от него есть польза, руки мастеровые свои узнал. Вечерами он всякий раз собирался с духом, чтобы зайти к Маниле в гости – и всегда почему-то не решался.
А когда надумал, то пришел очень неудачно. Явились вскоре еще и новые сваты и завели долгий разговор с отцом девушки. Тот поначалу ничего не хотел отвечать, а потом зажег свечку, поставил на окно и принялся ждать. Долго горела свечка, но вдруг дунул легкий ветерок – и потух огонек. И сваты, и жених – красивый парень из друзей детства Зигфрида – ушли ни с чем.
Удивился Зигфрид: где-то в глубине души зародилась в нем великая радость, которая вскоре захватила его целиком. Значит, Манила еще свободна!
И все же не утерпел он – решил уйти на недельку в лес, чтобы прийти в себя после всех волнений и как следует подумать, кто он такой и зачем живет на белом свете. Зашел попрощаться к девушке и услышал:
- Возвращайся. Мы всегда тебе рады.
Время, течение которого он обычно не замечал, теперь тянулось почему-то страшно медленно. Еще не понимая, что с ним произошло, Зигфрид вдруг почувствовал, что ему хочется вернуться в деревню. Зачем? Ведь он жил там почти две недели и переделал все дела… Манила! Вот что влекло его назад. Одно имя девушки вызывало теплоту в груди, а когда припоминал он ее красивое лицо и мягкий голос, начинало бешено колотиться сердце.
«Неужели я влюбился? – думал охотник озадаченно. - Вот ведь как бывает! Хотел только солью запастись да хлеба прикупить, а получилось – застрял, как в болоте. Может, не судьба мне прожить в одиночестве, бродяжничая по лесам? Только вот Манила…»
Что-то скажет сама девушка? А ее родители? Они хорошо принимают его как гостя, когда он является раз в полгода, а после снова пропадает на столько же. Но как они посмотрят, если он придет и скажет им: «Отдайте вашу единственную дочь за меня замуж…» Конечно, он сумеет прокормить семью, да и запасы деньжат и шкур у него большие – хватило бы и на новый дом. Только ведь не по одним деньгам судят о человеке. Приезжал же к ним сам герцог…
И тут вспомнилось Зигфриду лицо его друга детства – Ференца, которому отказали всего несколько дней назад, и он, Зигфрид, присутствовал при этом. Если Ференц и не заплакал от обиды и разочарования на людях, то обязательно отвел душу, оставшись в одиночестве. Он не отличался сильным характером и, пожалуй, был мягковат для мужчины, но, сколько помнил Зигфрид, Ференц всегда нравился ему больше остальных мальчишек: он никогда не обманывал, делился последним, а при случае мог и побороть свои слабости. Однажды на охоте (юнцами они ставили силки и капканы) пришлось им столкнуться с матерым волком, и Ференц не подвел, не бросился бежать, а встал плечом к плечу с Зигфридом, и вместе они одолели зверя.
И он был готов заплакать от обиды!.. Смятение пришло в душу молодого охотника. Пусть робок Ференц, пусть неумело ухаживал за девушками, но он совсем не плохой человек. И, если уж отказали ему, то как посмотрят родители Манилы на Зигфрида? А тут еще наслышался Зигфрид от людей, будто отец девушки в сговоре с Дедом-Лесовиком. Доверять ли чужим словам? Сама Манила только рассмеялась в ответ, когда он спросил ее напрямую. Может, и она не верит молве? Не такое уж это обычное дело, чтобы поверить сразу, но и отмахиваться тоже нельзя. С Лесовиком шутки плохи. «Кто же знает, - размышлял долгими вечерами у костра молодой охотник, - может, и выдумал все это старый Беренц, на самом же деле обручил дочку с Лесовиком, только признаться теперь боится. Не каждый в себе силы найдет воспротивиться Деду. А перед людьми стыдно – вот и придумал сказку о покровителе…»
И страшно стало Зигфриду возвращаться в деревню. Знал он: не выдержит, захочет снова посмотреть на удивительные глаза Манилы, послушать, как поет она старинные песни. А тогда обязательно сделает ей предложение и пойдет свататься! И если выпроводят его – не перенесет он стыда, уйдет отсюда навсегда, чтобы не испытывать боли. Ведь невыносимо будет знать, что ходит где-то рядом краса ненаглядная, да не твоя она, потому что не вышел ты для нее лицом.
«Нет, лучше не знать ответа, чем всю жизнь терзаться отказом», - решил тогда Зигфрид, и поутру двинулся прочь от деревни, думая в скитаниях по лесам забыться и вернуть потерянный покой.
Но ноги сами понесли его в другую сторону. Никогда не бывало такого, чтобы ходил он кругами. Всегда, верный охотничьей привычке, твердо держал направление в самой дремучей чащобе. А тут сплоховал!
Раздвинул кусты и увидел деревню. «Эх, - вздохнул он обреченно. – Ну, ладно. Ведь сухарей да соли взял я маловато, они почти на исходе. Забегу в дом, прихвачу еще – и тогда уйду надолго. Когда вернусь, Манилу уже сосватают – и горевать будет не о чем!»
Сказано – сделано. Подошел к своему дому, радуясь, что утро раннее, почти все деревенские еще спят, и вдруг обмер… Идет ему навстречу Манила и улыбается приветливо.
- Ты вчера прийти должен был, - сказал она просто, давая ему воды в ковше. – Я ждала тебя…
Затрепетало сердце охотника и чуть не выскочило из груди. Ждала? Зачем? Неужели и он ей нравится?
- Вечером заходи к нам в гости, - предложила она и протянула ему сверток. – Вот, поешь… пряники тут.
- Ладно, - кивнул он, да большего, кажется, и язык отказался бы отвечать.
Весь день не находил он покоя, а вечером, чуть стемнело, уже стоял на пороге ее дома, одетый в непривычную для себя чистую рубашку.
- Манила, у нас, кажется, гости, - забормотал старый Беренц, не ожидая увидеть Зигфрида таким нарядным. Понял он, зачем пожаловал молодой охотник, и, нахмурившись, покачал головой. Если уж десяток молодцов да удальцов до сего дня ушли ни с чем, не нужно было Зигфриду задумываться о сватовстве. Нелегко будет ему отказать. Соседи они, к тому же водил старик дружбу с отцом Зигрфида, а было время, даже присматривал за непоседливым юнцом, пока тот не встал на ноги. За родителя… Ох, нелегко!
А Манила, кажется, и не думал ни о чем. Накрыла на стол, пригласила садиться. Когда Зигфрид без всякого предупреждения заявил, что хочет взять ее в жены, посмотрела вопросительно на отца, на мать, и промолчала. Но почудилось охотнику – обрадовалась она в душе.
Старик, кряхтя, поднялся за свечой, зажег и поставил на окошко.
- Значит, правду люди говорят? – кивнул на огонек, спросил Зигфрид. – Про Деда-Лесовика?
- Что люди говорят, не ведаю, а вот послушай-ка ты меня, сынок, чтобы в случае чего не сердился и жил мирно, по-соседски, - ответил Беренц и рассказал всю историю сам, без прикрас и недомолвок.
Свеча между тем продолжала гореть, и только однажды качнулось пламя, но тут же вновь взметнулось ввысь – и даже порыв ветра, ворвавшийся в окно, не сумел его потушить.
Когда оставался совсем небольшой огарок, положила Манила свою руку на жесткую и сильную ладонь Зигфрида и произнесла вполголоса:
- Чувствовало мое сердце, что не захочет он обидеть меня…
И, словно в ответ на ее слова, донесся из леса могучий рев: видно, Шатун снова забрел в их края.
Может, кто-то подумает, что и сказке тут конец. На самом деле она только началась.
Потекли дни чудесные и удивительные. За несколько месяцев, что провел Зигфрид с молодой женою, он только трижды уходил в лес. Один раз принес спрятанные на болоте шкуры и деньги, и еще дважды – чтобы пострелять дичи. Мяса хватало и им двоим, и родителям жены, которых молодой охотник уваженьем не обделял.
Забылись те времена, когда не было Зигфриду занятия милее, чем долгие походы, ночи у костра и рискованные встречи с диким зверьем. Стал он домоседом, да нисколько не жалел об этом. Всегда в их доме был порядок, и душа отдыхала, когда видел он, как неторопливо, но ловко управляется красавица-жена возле печи. Мастерица он оказалась на все руки: и костюм новый сшить, и нитей напрясть, и коров да коз подоить и выхолить. Дела, казалось, делались сами собою, стоило ей только взяться.
Не мог Зигфрид нарадоваться на свою судьбу и давно позабыл дорогу в деревенский трактир, куда иногда захаживал по молодости. Дружки бывшие завидовали ему, но никто не мог сказать о нем худого слова. Короче говоря, был он достоин такой жизни.
Шли годы, и умерли у Манилы родители. Только за мужем была она как за каменной стеной. Никто не смел ее обидеть словом или делом, потому что боялись не столько тайного покровителя, сколько Зигфрида: мог он, рассердившись, и голову снести обидчику. А история с Дедом-Лесовиком уже забылась, и мало кто догадывался, что хозяин леса еще оставался верен своему обещанию…
Появились у Манилы и Зигфрида малыши. Дочке было всего три года, а сынишке – год, когда Лесовик снова дал о себе знать.
Случилось это после того, как, вернувшись с ярмарки, Зигфрид прямой дорогой отправился в трактир. Замерз он в пути, и подумалось ему, что вино хмельное согреет его лучше родной жены. Напившись вместе с дружками-попутчиками, затеяли они разговор о женщинах, и нашелся среди них один завистник (такие обычно пьют, не хмелея, потому что скроены особенным образом), который принялся искать изъяны у жены Зигфрида. И нашел-таки! И чересчур она скромна, и людей боится, соседей сторонится, со старыми ухажерами двумя словами перекинуться не может. Одним словом – ракушка. Закрылась в своей скорлупке, а открыть не хочет, чтобы люди на нее посмотрели да свое суждение об ее жизни заимели.
И подумалось тогда Зигфриду, что правду ему говорят, нехорошо живет его Манила. Гостей в дом не зовет, все больше о нем да о детях печется. Крикнул он на весь трактир, что приглашает всех в гости сейчас же, немедленно, и сколько ни уговаривал его Ференц, оказавшийся в тот день рядом, не послушался охотник, повел орущую ватагу к себе в дом.
Ждала его Манила терпеливо, хотя на дворе была уже глубокая ночь. Так же безропотно накрыла на стол, достала бражки из старых запасов – и пошло веселье до утра. Не заметил вконец напившийся Зигфрид, как жадно посматривал на хозяйку дома завистник, первым нашедший в ней множество недостатков…
Уже под утро разгорячился охотник, проводив гостей, закричал на жену, что слишком она скучна был сегодня – и ударил ее по щеке. Зазвенело в голове у Манилы, закрылась она от второго удара, и звон этот отозвался где-то далеко-далеко тысячей колокольчиков – будто падали с веток елей на землю появившиеся за ночь сосульки.
Проснулся Зигфрид только под вечер. Голова его страшно трещала, и не лезла в рот ложка со щами. Хмуро посмотрел он на Манилу, детишек, суетившихся возле него – и вышел подышать воздухом.
Как он зашел в лес, наверно, не вспомнит и сам. Почудилось ему только, что неспроста хрустнула сзади ветка. Вытащил нож, опасаясь нападения волков - и вдруг застыл. Из кустов появился приземистый старик в драном тулупе и произнес негромко:
- Спрячь нож-то… Не потребуется он тебе нынче.
Руки сами собой повиновались, и тогда понял Зигфрид, кто перед ним. Дед-Лесовик!.. Перепугался охотник. Доводилось ему слышать множество рассказов о встрече с хозяином леса, но вот увидеть его еще не случалось.
- Рассердил ты меня сегодня, - начал старик, примостившись на поваленном дереве и набив трубку душистым табаком. – Крепко рассердил. Если нет на плечах головы, пользуйся той, которую еще послал тебе Бог – головой жены. Зачем послушался злого языка? Мало того, что притащил в дом совсем чужих людей, так и жену не за что обидел…
Лесовик помолчал, затягиваясь, потом посмотрел на охотника в упор и спросил:
- Знаешь ли ты, что я остерегаю Манилу от дурного человека, и потому выбрал тебя ей в мужья, что показался ты мне в тот день, когда решил свататься, славным малым?
- Знаю, - вздохнул Зигфрид. – Помню.
- То-то, - удовлетворенно кинул Лесовик. – Не позволю обижать ее никому, даже тебе. Если за дело – пожалуйста, но просто из прихоти или дурного настроения – не сметь… Понял?
- Ага, - Зигфрид начал уже подумывать, что дешево отделался, когда старик, взглянув ему в лицо, покачал головой и пробормотал:
- Нет, видно ты еще не понял… Но поймешь. У тебя будет время. Прощай. – Он поднялся, повернулся, чтобы уйти, потом вдруг что-то вспомнил и оглянулся через плечо. – Да, не забывай посматривать в лужи…
И пропал. Как стоял на месте – так и исчез в мгновение.
Остался Зигфрид один. В недоумении он вспомнил последние слова Лесовика, тряхнул тяжелой головой, проверяя, не спит ли, потом сел на тот самый ствол, где находился во время разговора Дед, и задумался.
Что хотел сказал хозяин леса? Ну, не обижать жену – это ясно. А вот про лужи… Какие лужи?
Целый час провел он на полянке, но так ничего и не смог придумать. Если бы голова не трещала после вчерашнего веселья, может, и по-другому сложилось бы все. В конце концов махнул он рукой – что гадать, если толку нет – и побрел к деревне.
Только сколько ни шел он по тропе, не мог выйти на знакомую просеку. Вроде бы и узнавал лес – вот-вот должна она появиться за поворотом, за кусточком – а оказывалось, что идти ему еще целый час. Будто подшучивал над ним кто… Хотя, что тут гадать. Понятно, чьи это проделки. Захотел Дед-Лесовик ему свою силу показать – вот и насмехается.
«Ну, да ладно, все равно моя возьмет, - уже весело думал Зигфрид. Показалась ему забава Лесовика шутливою игрою. - Скоро надоест старику – отпустит…»
Но не тут-то было. Вначале тропинка стала теряться меж кустов, только привычный охотничий взгляд и мог рассмотреть, как она вьется, а потом и вовсе не стало ее.
«Куда я попал?» - недоумевал Зигфрид, то и дело сверяя направление с солнцем. Вроде и шел в свою сторону, а вот угодил в неведомое место. Еще хуже стало, когда началось болото. Летом он частенько ходил одному ему знакомыми тропами, открывал новые, выискивал на болоте островки, а сейчас скоро зима, лезть в болотную жижу ох как неприятно.
Но делать нечего – пришлось пробираться. Одолел он несколько километров и с облегчением увидел, что кончается оно, только радости это, в конце концов, не принесло. Совершенно чужой стоял вокруг лес. Куда ни взглянешь – глушь да бурелом.
Кончился один день, за ним миновал другой, а Зигфрид все брел и брел, не разбирая пути. Только бы выйти на тропинку или дорогу. Славились эти леса труднопроходимостью и протяженностью, но для охотника, столько времени проведшего в них, не было здесь ничего страшного. Правда, для того охотника, у которого есть с собою ружье! А у Зигфрида не оказалось его. Не догадался захватить, когда вышел из дома. Ни соли, ни хлеба – ничего не взял.
Пришлось ему питаться ягодами – прокисшей уже черникой да клюквой, которых вдоволь росло по окраинам болот. Наконец, понял он, что долго придется ему блуждать по лесам: крепко, видать, осерчал Дед-Лесовик. Изготовил себе лук и стрелы тупые, стал тетеревов да рябчиков постреливать. Сделалось полегче. Огниво всегда держал он в кармане, так что и обогреться, и обсушиться мог в любой момент.
Прошло несколько недель. За это время передумал Зигфрид все думы, какие только приходили ему в голову. Покаялся перед собой за обиду, нанесенную жене. Вспоминал теперь о ней с ласкою, только весточки не мог ни передать, ни получить взамен. Как же живется им втроем, без отца и мужа? Наверно, тоскливо… Не голодают ли? Нет, как будто. Ведь привез он с ярмарки достаточно денег и муки, хватит им на полгода.
Однажды наклонился Зигфрид к болотной луже, чтобы воды попить – а в ней увидел дом свой да жену с ребятишками. Вот так чудо! И вспомнились ему слова Лесовика перед прощанием… Оказывается, в себе был старик, когда бормотал про какие-то лужи!
Только что это там твориться? Какой-то гость у них, что ли? Ах, да это тот самый человек, который называл Манилу ракушкой! Что он делает в его доме?
И донеслись вдруг до Зигфрида слова, которые говорил завистник чужой жене – вкрадчивые, настойчивые:
- Не придет он, Манилушка!.. Сгинул в болоте… Наверно, пьян был, вот и утонул, бедняга. Сколько уж времени-то прошло – почитай что месяц! Забудь о нем, думай теперь обо мне. Поостынет вскорости сердечко – и свадьбу сыграем.
- Уйди! – коротко, но твердо ответила Манила, и глаза ее, всегда добрые да веселые, сверкнули гневом. – Уходи и больше не приходи никогда. Я сама не знаю, что случилось с мужем, но и ты сказать мне не можешь, если…если сам не убил его!
Испуганно вскочил гость, забормотал какие-то извинения и бросился бежать от неприветливой хозяйки. А Зигфрид, который не мог дотянуться, чтобы расцеловать жену за такие слова, плакал возле лужи, разбавляя мутную воду солеными слезами.
Вот так каждый день отыскивал он лужи и видел в них, как бывшие его дружки приходили в дом Манилы, чтобы выразить ей сочувствие, а задерживались допоздна, и, в конце концов, каждый предлагал одно и то же. Скрипел Зигфрид зубами, видя их хитрые лица, но никогда не подводила его жена.
Только Ференц, посидев с полчаса, ушел, не сказал ни слова, и понял тогда Зигфрид, что именно Ференц любит Манилу сильнее, чем все остальные ее ухажеры. И пожалел его охотник, но только прибавилось у него в душе гордости за свою жену.
Три месяца блуждал он по лесам, и только тогда вышел, наконец, на знакомую тропу. Усталый, ободранный, он все равно побежал бегом, и через час уже был дома, обнимая Манилу и детишек. Как они обрадовались ему! Дочка прыгала вокруг и напевала песенку; сын, еще не умевший толком говорить, подходил и трогал мягкими пальчиками, словно не веря в его появление. А Манила просто плакала от счастья!..
Понял тогда Зигфрид, что дороже семьи у него ничего нет. Вышел однажды вечером к лесу и крикнул во все горло:
- Спасибо, Дед!.. Открыл ты мне глаза… Запомню твой урок!
В ответ заухал на ветках филин – словно засмеялся.
С тех пор жили они еще дружнее. Не захотел охотник рассказывать жене, что с ним произошло, только и выдавил из себя:
- В гостях был… У Лесовика.
И стало Маниле многое ясно. Не нужно ей было даже выпытывать, где и когда довелось им встретиться, как прошла встреча, и почему отпустил ее покровитель Зигфрида домой. Вернулся он – с нее и этого довольно.
Прошло еще несколько лет. Подросла дочка – уже видно, что красавица получится, будет всех парней в деревне притягивать. И хотя несмышлена еще по женской части – всего десять минуло – а иной раз наклонит голову, улыбнется хитровато – ни дать, ни взять кокетка. Сын стал помогать отцу в делах по дому: и дров принесет, и баньку затопит, и за скотиной приглядит.
Смотрел иной раз Зигфрид на жену и диву давался. Как была она красавицей писаной, так и оставалась по сей день. Встретится незнакомый человек, подумает: какая славная девка идет, можно и поженихаться.
Перестали ходить в их дом незваные гости. Живи – да радуйся. Только не сумел охотник выполнить наказ Деда-Лесовика.
Однажды после ярмарки опять зашел в трактир, напился до умопомрачения, и завистник, который давно уже боялся в его присутствии рта раскрыть, снова принялся подзуживать: неправильно, мол, живешь, душа-то у тебя широкая, а из-за своей жены приходится тебе дома сидеть. Смотри-ка, сколько вокруг девок подросло красивых да румяных! Заиграй с ними – сами целоваться полезут… Не упускай потеху, пока молодой. Возле жениной юбки насидишься еще в старости.
Слушал Зигфрид, слушал, потом кулаком по столу ударил и крикнул:
- Пойдем по девкам гулять!
Пошли они целой ватагой, впереди Зигфрид, а сзади – завистник советы дает: какую выбрать да как к ней подступиться. Схватил охотник самую бойкую, прижал к себе богатырскими объятиями – куда девке деваться, пришлось с визгом да писком уступить.
А завистник тем временем побежал к Маниле и говорит ей:
- Твердил я тебе, Манилушка, что непутевый муженек твой. Ты сейчас его здесь дожидаешься, ночью не спишь, а он с молодыми девками развлекается. Пойдем, покажу! – И тянет ее за рукав.
Отдернула Манила руку, гневно посмотрела на гостя и ответила:
- Если захочет, сам расскажет. А нет – на его душе груз будет висеть, ему с ним и жить…
Удивился и испугался завистник, бросился вон из избы. Завидно ему стало пуще прежнего, что Зигфрид и с девками повеселится вволю, и домой придет, где его все равно ждать будут.
Так оно и вышло. Дождалась Манила мужа уже под утро, когда пришел он разбитый и усталый. Свалился на кровать, слова доброго не сказал.
Уснул он, а жена проплакала до рассвета, потом поднялась – и за дела принялась. Хозяйство ждать не будет…
Встав под вечер, Зигфрид почувствовал, как гудит у него голова. Выпил квасу – не полегчало.
- Пойду пройдусь немного, - хмуро сказал он Маниле и вышел во двор. Незаметно как очутился возле леса, а там и по тропинке двинулся. Медленно брел, охая и ахая – так дурно ему было после вчерашнего веселья.
- Что же ты, охотник, не ту дичь выбрал? – раздался вдруг сварливый голос, и вздрогнул Зигфрид, обернувшись. Стоял перед ним Дед-Лесовик - точь-в-точь такой, каким встретился ему несколько лет назад. Только глаза еще более суровые…
- А? Какую дичь? – не сразу догадался Зигфрид.
- Ночью, когда затеял охоту на чужом дворе.
- Ах, это…
- Помнишь, что говорил я тебе в прошлый раз?.. Вы, люди, живете мало, оттого, наверно, и кажется вам, будто минуло все давно, забылось да сгинуло. А для меня это случилось только вчера, потому что жизнь моя другой меркой мерится… Ну, так помнишь ли?
- Да, - склонив голову, ответил Зигфрид. – Не забыл еще…
- Чувствуешь ли вину за собой? – Старик внимательно посмотрел на охотника. Лучше бы он спросил об этом завтра, сегодня же голова Зигфрида болела так сильно, что ему ни о чем не хотелось думать. Он кивнул, но в мыслях проскользнуло: «Быстрее бы отделаться от него…»
- Эх, человек, человек, - покачал головой Лесовик. – Век будешь учиться, все равно помрешь глупее, чем родился… Ладно, не стану тебя больше задерживать, коли торопишься. Иди, только подумай, зачем и ради кого ты живешь.
Исчез старик, и Зигфрид огляделся. Нет, как будто все в том же месте стоит, где говорили они с хозяином леса. Может, забросит его куда-нибудь немного погодя? И, уже готовый к этому, побрел он домой…
Странно… Лес как будто знакомый, а все-таки не тот. Вот сосенка, возле которой он каждый день ходил за дровами. Что-то она высока стала. Да и кустарник справа от тропы больно загустел… Впрочем, это все могло и померещиться. Ведь голова-то так и не прошла.
Зигфрид с радостью увидел впереди деревню. Значит, простил его Лесовик на этот раз. А он-то боялся, что снова придется блуждать по лесам. Ведь у него сегодня и огнива с собой не оказалось.
Шел он по деревне уже веселее, представляя, как встретится с женою и как доверчиво она положит ему на грудь свою голову… Любил он такие минуты, особенно после разлуки, когда впереди много дней спокойной жизни дома.
Встретившийся ему сосед отшатнулся и побледнел, только Зигфрид не придал этому никакого значения. Отметил лишь про себя, что осунулся сосед и бороду отпустил. «Видно, целую неделю из трактира не вылезал», - подумал Зигфрид, с удовольствием вспоминая, что он сам бывал в трактире только по великим праздникам и вообще не особенный любитель пображничать.
Подошел к дому, открыл калитку и… Что это такое? Не узнает он двор свой! Вроде бы сарай тот же, только дверь у него новая, доски еще не потемнели. Скамья у стены расписана красками. Окна – тоже. Яблоньки, которые он посадил своими руками несколько лет назад, вымахали выше крыши, и плоды на них висят огромные. Что же это за чудо такое? Протер глаза… Ничего не изменилось. А тут голоса послышались в избе, и вышли на крыльцо… Господи, кто же это?
Манила, только совсем не та, которую покинул он всего час назад. Стала она взрослее, как будто, потому что нельзя сказать, что состарилась: красота ее нисколько не поблекла. Просто лицо стало немного крупнее и серьезнее, а в глазах прежний огонек уже не искрился, а светился спокойно и уверенно.
Вслед за нею появилась дочка… Но она уже невеста на выданье! Точная копия матери, когда Зигфрид повстречал ту, выйдя из леса много лет назад. Коса до пояса, брови раскидистые, только вот немного посветлее – от отца достался ей этот цвет…Одним словом – загляденье, а не девка!
А это кто? Сын? Вот так парень вырос! Такому не страшно и дом оставить. Плечи широкие, словно у мужчины, руки большие и сильные…
Подожди-ка! А это еще кто? Девочка лет шести выбежала вприпрыжку, соскочила с крыльца – и смущенно остановилась, увидев незнакомого дядю. Откуда ты взялась, пигалица, и как тебя зовут?
И последним вышел из дома… Зигфрид схватился за голову… Ференц! Но и он совсем не такой, каким был прежде. Возмужал, окреп, выглядит серьезным и сосредоточенным… Тоже вот бороду отпустил. Не скажешь, что когда-то называли его друзья «рохлей» да «тряпкой».
Смотрели они все на него с каким-то любопытством, словно пройдет минута – и растворится он в воздухе, как утренний туман под солнечными лучами.
- Манила, – прошептал чуть слышно Зигфрид, потрогал свое лицо, осененный внезапной догадкой, но не обнаружил на нем ни щетины, ни морщин. Он оставался молодым, как и был. А они все…
- Все-таки вернулся, - произнесла Манила, и в глазах ее мелькнула жалость. – А я тебя три года ждала… Извини, не дождалась. Думала, совсем сгинул ты в лесах. Или убил тебя кто. Ведь люди-то не признаются.
- А я вот… пришел, - ответил Зигфрид и развел руками, словно извиняясь в свою очередь, что остался жив.
- Где ты был столько лет? – спросила Манила.
- Сколько? – дрожащим голосом проговорил Зигфрид.
- Почти десять…
- Не знаю! – охнул охотник. – Не могу вспомнить… Словно только вчера из дома вышел… После той ночи, помнишь?
- Ага, - кивнула Манила. – Ты не изменился совсем, будто и не прожил эти годы.
- А как ты… сама? – не утерпел Зигфрид.
- Как видишь, живем хорошо. Ференц зашел ко мне семь лет назад и предложил свою помощь. Тогда нам троим-то было несладко. Нужно и на охоту самой ходить, и хозяйство вести. Хорошо, что дочка быстро повзрослела, помощницей стала. Вот еще девочка родилась… От Ференца. Тоже пытается помогать, только у нее пока силенок маловато…
Слушал Зигфрид эти новости как во сне. Вроде бы и произносила их любимая жена Манила, а совсем не касались они его, точно о чужом человеке речь шла. Или для чужого рассказывалось. Это вот вернее всего. И когда предложили ему войти в дом и отведать щей, согласился, но был рассеян. Ел, а у самого в голове слова Манилы витали многократным эхом:
- Сейчас живем неплохо. Хозяйство крепкое. Ференц расписывать красками выучился. Вся деревня теперь у него просит, отбоя нет. Кому окна и ставни, кому стены в доме. Глаз в Ференца верный, а рука легкая - получается красиво…
Поел Зигфрид супа, поблагодарил за гостеприимство и не знает, что дальше сказать. Понимает, что оставаться не может, а уйти просто так – душа противиться.
- Поживи немного у нас, пока не найдешь, куда себя деть, - словно почувствовав, что у него на душе, предложила Манила. Она смотрела с прежней жалостью, но растерянность, заметная в момент встречи, уже прошла. И понял он, что никому не нужен здесь. Даже дети называли теперь отцом Ференца, а не его.
- Спасибо. Будет лучше, если я уйду…
Никто не стал отговаривать Зигфрида или утешать. Это было бы еще хуже, еще больнее…
Пошел он, куда глаза глядят, даже не взял со стены свое старое ружье, хотя увидел, что рядом висит новое, купленное, наверно, Ференцем.
Вышел из деревни, чувствуя на себе удивленные взгляды соседей, и побрел дальше – по тропе, ведущей к болоту.
Расстегнул он ворот, а жарко ему все равно. То ли голова болит, то ли душа – не разобрать сразу… На сердце кошки скребут, обливается оно кровью. «Что же ты со мной сделал, дед проклятый?!»- и спрашивал, и рыдал охотник. Стон рванулся из груди и разнесся по лесу диким воплем, словно не человек кричал, а зверь бессловесный.
Брел он так, не замечая дороги, забыв, что впереди опасное болото. Миновал его, даже не задумавшись о тропке, а когда вдруг очнулся от забыться, огляделся - и не узнал места, где находится. «Как я сюда попал?.. Вот угораздило! Назад вернуться?» Но только подумал о том, как встретят его соседи и Манила с детьми – покачал головой и устало опустился на пень. Куда же теперь идти? Назад дороги нет… И как он наверстает потерянные десять лет? Вернее, пропущенные… Чепуха какая-то! Совсем спятил Лесовик, коли такие загадки перед ним ставит.
- А это и не загадка вовсе, - услышал он вдруг ответ на свои мысли, но почему-то не испугался, словно ждал его в любой момент. Вышел Дед-Лесовик на полянку и присел рядом прямо на землю.
- Неужели не догадался?
- Догадался, - хмуро произнес Зигфрид.
- И что скажешь? – Старик с любопытством посмотрел на охотника и на этот раз удовлетворенно кивнул, будто соглашаясь с самим собой.
- Удружил ты мне, дед…
- Недоволен разве? Так ведь ты молодой еще, к тому же стал теперь холостым – самое время по чужим девкам бегать. – Лесовик усмехнулся и вдруг посуровел враз: - А чего же ты хотел? Я тебя предупреждал, или не так? Полюбилась мне жена твоя сызмальства, потому и охраняю ее, как собственный глаз.
Не нашелся Зигфрид, что сказать на это.
- И как видишь, живет она сейчас недурно, - продолжал опять лукаво Лесовик. – Детишки веселые, муж добрый, сама довольна… Что еще нужно?
- А мою жизнь, значит, зачеркнул разом? – вдруг вырвалось у охотника. – А как же мои дети? Чем они виноваты?
- Ничем. Потому и отец им достался хороший… Новый.
Опустил голову Зигфрид и глубоко задумался. Дед молчал, ожидая, когда тот заговорит снова, и покуривал свою трубочку.
- А нельзя ли, дедушка… - начал Зигфрид и осекся на полуслове. Господи, что он хочет спросить? Разве можно такое совершить?
- Говори, говори, не бойся, смеяться не стану, - подбодрил Лесовик.
Собрался охотник с решимостью и докончил:
- Вернуть все!.. Нельзя ли сделать все по-прежнему? – и посмотрел так тоскливо, что даже старика мороз по коже пронял. Но не захотел он легко сдаваться, ответил, будто не понял:
- С мордобоем и руганью?
- Нет же!.. Семью!.. Семью мне вернуть нельзя ли? Крови не пожалею! – И впился руками в пенек, так что пальцы побелели.
Покачал Лесовик головой:
- Нет, милый человек, не в моей это власти. Если бы только время воротить – это еще можно. Но ведь сколько с тех пор воды утекло!.. У твоей Манилы дочка народилась от нового муженька – куда ее прикажешь деть-то? Дана уже ей душа человеческая, не смогу отнять ее просто так…
- Что же, - в отчаянии воскликнул Зигфрид, - совсем ничего нельзя сделать? Ведь должно быть какое-то волшебство…
- Я сказал тебе все, что знаю, - пожал плечами дед.
- Но как МНЕ вернуть Манилу?
- Ты только этого хочешь? – с сомнением спросил Лесовик.
- И детей!.. Счастья хочу!!
- Есть одно средство, коли так…
- Какое?! – с жаром вскричал охотник.
- Не знаю, примешь ли…
- Говори!
- Убей дочку Ференца и приходи ко мне, тогда и помогу.
- … Убить?! – хрипло переспросил Зигфрид. – Да как же? Что ты говоришь?..
- Другого ты от меня не услышишь. Не захочешь сделать так – быть тебе вечно одному…
Схватился за голову охотник, пошла она у него кругом, и крик раненого зверя разнесся по поляне. Бросился он в самую чащу леса, не обращая внимания на ветки, хлещущие по лицу, на болотную жижу, чавкающую под ногами… А когда остановился, увидел впереди себя деревню.
Там, всего в сотне шагов от него, были те, кто составлял весь смысл его жизни, его счастья. А рядом с ними находилось существо, которое мешало ему обрести все это заново…
В руке появился нож. Одно движение…
Представил Зигфрид, что скажет Манила, узнав о его поступке, как зарыдает она над бездыханным телом своей дочери… А если бы это была дочь Зигфрида, а какой-нибудь Ференц раздумывал над вопросом, оставить ей жизнь или?..
Да и сумеет ли он когда-нибудь обрести тот душевный покой, без которого никогда не бывает счастья, если будет висеть над ним вечное проклятие убийцы? Как посмеет ласкать он собственных детей руками, запятнанными чужой детской кровью?..
Загудела голова Зигфрида еще сильнее, закололо сердце – и, повернувшись, побрел он прочь, гонимый умирающей мечтой.
Дни шли за днями, недели за неделями, месяцы сменяли один другой, а он все блуждал по лесам, стараясь вначале уйти подальше от своих краев, а потом просто двигаясь, куда глаза глядят. Не было у него оружия, кроме ножа. Сделал он себе лук. Питался кое-как, едва не умер зимою с голода, да пчелиные запасы спасли: нашел однажды дупло-улей без хозяев.
Через год стало не узнать Зигфрида. Словно зверь, рыскал он по лесу, обходя человеческие тропы и дороги, сторонясь деревень и охотничьих домиков. Не хотелось встречаться ему с людьми. Что он им скажет? И начинать жизнь заново тоже не желал: считал, одна судьба дается человеку.
А когда минуло почти три года его скитаний, разучился Зигфрид говорить вслух: только думал словами. Обрел он все повадки дикого зверя. Добычу чувствовал по запаху пота и крови. В лесу не боялся никого, даже медведей, хотя, кроме дубины и ножа, нечем было защищать ему свою жизнь. По деревьям лазал и прыгал сверху на кроликов как настоящая рысь. Рвал зубами оленьи шеи, подобно волку. Стал он царем зверей, и только Шатун, до сей поры бродивший по всем краям, делил с ним этот трон.
Вышел однажды Зигфрид, сам того не ведая, к родной деревне. Заворчал он по-медвежьи, потом задумался – и завыл волком. А мысли были такими: «Зачем… живу?.. Для чего?.. Кто я такой?.. Кем был… А стал… У-ух!.. Стоит ли… стоит ли дальше… вот так же… одиночкой… навсегда?..»
Долго он выл – до самого вечера, а люди в деревне укрепляли запоры в хлевах да сараях. И уже стемнело, когда вой переплелся с могучим рычанием: привлеченный шумом, явился сюда сам Шатун.
Уйти бы Зигфриду прочь, остеречься огромных когтей и зубов, а пуще – мощи немереной, но не стал он отступать. Отчаяние ударило ему в голову необузданной яростью: «Умереть… Скорее умереть!.. Если не сегодня, то когда же? Сам на себя руки наложить не могу… а по-старому жить – силы нет!..»
И бросился он на Шатуна с небольшим ножом в руке. Сплелись они в бешеной схватке, в которой, по сути, делить им было нечего: оба жаждали одного. Только так уж скроена натура человека, что не может он просто подставить голую шею под зубастую пасть. Шерсть летела клочьями, а рев перепугал до смерти всех коров и лошадей в округе. Да что говорить – волки торопливо уносили ноги подальше, слыша вопли разъяренных бойцов.
Наконец, почувствовал Зигфрид, что слабеет. Хватка косолапого оказалась настолько могучей, что не удавалось высвободить руку с ножом. Пришлось пускать в ход зубы, но куда его зубам до медвежьих! Истекая кровью, все-таки изловчился он, выбрался из объятий. Рванулся за ним Шатун, думая, что тот убегает, но повернулся охотник лицом – и заставил врага подняться на задние лапы.
Нож вонзился медведю прямо в сердце, и рухнул он, подмяв Зигфрида и раздавив его страшно заросшую голову…
Очнулся Зигфрид от нежного прикосновения руки к изодранной щеке. Открыл глаза… Что это? Манила, веки которой напухли от слез, сидела у изголовья постели и смотрела на него…
- Жив! – сказала она шепотом и заплакала.
Он попытался было что-то ответить, но увидел стоящих рядом детей – сына и дочь. А третья девочка? А Ференц?
- Где… Ференц? – промолвили его губы беззвучно, но Манила, кажется, догадалась:
- Ференц? Он заходил вчера проведать тебя. Обещал и сегодня прийти.
- Он… ушел? – не мог поверить сразу Зигфрид.
- Конечно! У него сейчас своих забот хватает: жена должна родить малыша.
- Малыша?!
- Да. Он хочет сына, - слабо улыбнулась Манила.
- Сына?.. – Зигфрид почувствовал головокружение. – Дочка будет… дочка…
- Пусть девочка, тоже неплохо. Правда, мама? – спросила красавица, стоящая возле Манилы. Это все-таки его дочь такою выросла. Гляди, как расцвела! А где же…
- Манила, сколько у тебя… детей? – хрипло спросил охотник, боясь услышать ответ.
- Ты еще не пришел в себя, милый! - ласково улыбнулась жена. – Вчера Ференц нашел тебя возле мертвого Шатуна, так думал, что конец пришел вам обоим. Мы всю ночь проплакали… Крови очень много на поляне было…
- Так мы… живем вместе? – чуть не подскочил на постели раненый.
- Уже двадцать лет! – хохотнула дочка. - Ох, папка, уморил ты нас!.. Здорово, видно, тебя медведь потрепал.
- Да уж! – протянул Зигфрид устало и счастливо. Он тихо смеялся и плакал, засыпая, и уже не боялся проснуться и обнаружить, что все это ему только приснилось…
Вскоре он совсем встал на ноги, но, как и где провел десять лет своей жизни (а точнее, семь: ведь три года он блуждал по лесам), вспомнить не мог до конца дней. Это было наказание Деда-Лесовика – суровое, если учесть, что потерял он из памяти самые лучшие, самые счастливые годы жизни.
Охотник Лоск выбил трубку о подошву сапога и усмехнулся, глядя на притихших слушателей. Они еще не вернулись из чудесной сказки к ночному костру, и каждый переживал ее по-своему.
- А что, Зигфрид никогда больше не встречался с Дедом-Лесовиком – потом, через много лет? – спросил, наконец, один из братьев.
- Спросите об этом у самого Лесовика! – лукаво ответили Лоск.
- Ха! А как же мы спросим, если он сейчас неведомо где по лесам бродит?
- Бродит он, возможно, и далеко, да все равно вас слышит. А может, - тут старик поднял указательный палец, призывая к тишине, - рядом он, только руку протяни…
- Ох, дедушка, напугали вы нас! - засмеялся молодой охотник. – Даже мурашки по спине!
- Это от притухшего костра! – пояснил Лоск и предложил: - Ну, давайте ложиться спать, а то заговорили меня совсем.
Они разлеглись на приготовленных лежанках и вскоре заснули, глядя, как охотник Лоск, вызвавшийся подежурить у огня, подбрасывал в него новые поленья.
Когда они проснулись поутру, костер весело трещал, а Лоска уже не было. Он всегда поднимался и уходил с рассветом, потому что считал: ранней пташке достается первый червячок.
|
