НА ВАРНАВИЦАХ
Блуждая вдоль ручья какого-то,
Я сквозь осоку пролезал.
Вдруг кто-то выглянул из омута
И «Ква!» взволнованно сказал.
Там, возле мельницы заброшенной,
Кувшинка белая цвела.
Соцветье, болью перекошенное,
Пронзала красная стрела.
Я огляделся. Мальчик-лапотник
Бежал за девицей-красой,
Повсюду цвел высокий папоротник,
Искрясь брильянтовой росой,
А то, что мельницей казалося,
Произвело переполох
И курьей ножкой почесалося,
Как видно, мучаясь от блох.
Волшебств бесчисленное множество
Мне лес доверчиво вверял -
А я-то, взрослое ничтожество,
Всю веру в сказки растерял!
Так было солнечно... Так зелено...
От грез кружилась голова...
Соцветье нежное прострелено
В моей душе чуть слышным «Ква!»...
И я склонился над глубинами,
И звал, и ряску разводил -
Лишь рыбы там скользили спинами
Да старый сом по дну ходил.
Вдруг слышу: - «Парень, что ты маешься?
Аль ценность утопил каку?»
Глядь: бабка ль, дед - не догадаешься.
Стоит, опершись на клюку,
Незнамо что. А глазки честные.
Я правду деду расскажу:
- «Влюбился, знаешь, в жабу местную,
Как быть - ума не приложу».
- «Э, парень, дело - хуже некуда!» -
Уродец с клюшкой говорит, -
«Сейчас мне, правда, очень некогда,
Но коли кровь твоя горит,
И перепрели зерна в колосе -
Отдамся пылу твоему!»
Но я ответил с дрожью в голосе,
Мол, это вовсе никчему.
А бабка: - «Глянь - я как из хлебушка,
И лучше жабы сложена,
Ну и к тому же я-то - девушка,
А эта - мужняя жена!»
Она краснела, гадко хмыкала,
Вертела задом, как глиста,
Клюкой своею больно тыкала
Меня в соромные места...
Спасаясь бегством от чудовища
Стремясь на дальний Бежин луг,
Я с болью думал: это кто еще
Моей возлюбленной супруг?
Мороз Иванович? Кикимора?
Кощей? Мурзилка? Колобок?
Забвение, детали вымарав,
Свернуло всех в один клубок.
Ах, эти дали живописные,
Полдневный солнечный накал!
Кострище, классиком описанное,
Следы детей, и конский кал...
То, что случилось прошлой ночью -
Теперь вошло в мою судьбу,
Все это вижу я воочию
(А в школе - так «видал в гробу»).
Как быть со сказкой окаянною? -
Ни дать ни взять, средь бела дня
Иван Тургенев с псом Даяною
С откоса катит на меня!
- «Мы здесь с собакой все излазали...
Устал! Я больше не могу...
Меня, наверно, дети сглазили
На этом Бежином лугу...»
И повесть длится, не кончается -
Влечет в Варнавинскую гать...
С охоты классик возвращается,
Но дом не может отыскать!
Мы пообщались без дистанции,
Поговорили про народ,
Хоть он влюблен в гражданку Франции,
А я - в лягушку с тех болот.
И на прощание, под птичий клич,
Я произнес, обняв его:
- «Вам хорошо, Иван Сергеевич,
А мне чего-то не того...»
И я стоял, слезу размазывая...
А он: - «Ну да, томим тоской...
Мне ночью мальчики рассказывали,
Ведь вы тот плотник слободской
Гаврила? Вам русалка квакнула,
Хотела вас защекотать...
Пошли, Даяна? Ишь, поддакнула...
Все это надо записать».
И он ушел, подняв с усилием
Ягдташ и помахав рукой.
Лягушку обвинил в насилии...
А ведь насильник - та, с клюкой!
И, значит, все, что пишут в книжицах -
Сплошное глупое вранье.
Смотрю на речку - речка ль движется,
Плывет ли берег вдоль нее?
Без земноводного безхвостного
Я так на свете одинок!
Никто слепня не ловит злостного,
Никто не квакает у ног...
Да, кстати: Пушкин в воскресенье,
Когда то место посетил,
«Я помню чудное мгновенье»
Моей лягушке посвятил.
Хотя, по правде, и сомненье
Терзает часто мой покой:
Быть может, чудное мгновенье
Поэта связано с клюкой?
|
