Моему отцу, Юрию Александровичу, посвящается.
Горький сахар.
Мел на дворе 67-й год и обсыпывал снегом крыльцо старого низенького домика на краю деревни.
В доме мирно трещала печь. Блики огня подали на русоволосую женщину лет сорока, которая сидела на полу, прогнувшись над прутьями тальника. Ее жилистые руки, уставшие от многочасовой работы, медленно, но верно плели корзины на продажу, обеспечивая кусок хлеба на следующий день.
Через минуту в избу вошел её сынишка лет двенадцати с охапкой дров. Он быстро прошел в кухню, открыл галанку, и торопливо подкладывая поленья, начал разговор.
- Не должно тебе, мамка, столько работать, ты и так в больнице устаешь!
- Ну, некому ведь больше…
- Как некому, а я? Я тоже работать хочу!
- Да ты и так помогаешь, чем можешь!
- Нет, мамка! Я деньги зарабатывать хочу, семью хочу кормить! Сахар сладкий кушать хочу!
- Так кушай, я купила сегодня… Немножко…
- Я ел, он – горький!
- От чего же это вдруг?
- От твоих слез горький. Думаешь, я не вижу, как ты плачешь по ночам! Научи меня корзины плести!
Мать встала, шаркая, подошла к сыну, села возле него, с любовью заглянула в его огненные глаза и притянула к себе: «Эх, Витька, Витька, горе ты мое луковое! Если хочешь, научу». И научила.
Прошло немного времени.
И вот, как-то раз, Витька, облученный плетеному ремеслу, отправился в очередной раз за прутками для корзинок. Наспех попив отвара шиповника, что служил для них обычным чаем, надел широкие лыжи, взял санки и отправился в дорогу.
Путь его проходил через широкое поле, с кое-где встречающимися деревьями. Через километра два, он вышел на возвышенность, где его взору открывались прекрасные даже зимой бельские просторы.
Вся река была покрыта снежным пухом, который, переливаясь на солнце, был похож на рассыпанные алмазы по всей реке. За Белой начинался лес. Именно туда и нужно было идти. Налюбовавшись, Витя покатился вниз.
Найдя куст, Витя бережно отаптывал каждый тальниковый прутик от снега, потом брал старый огромный отцовский нож и срубал его. Эти с виду несложные действия продолжались до тех пор, пока сани не были полными до отказа.
«Ну, вот, последний будет», - буркнул Витька, замахнулся ножом, и не успев убрать вовремя замерзшую руку, рассек до кости палец. Выругавшись, он кинул нож в снег, схватил палец и согнулся в коленях. Замотав палец куском веревки, и вскрикивая от боли, он начал искать нож. Когда понял, что потерял его, закрыл лицо руками, упал в снег и разрыдался.
Кровь не останавливалась. Витя запряг себя в сани и двинулся в путь. Каждый шаг давался ему нелегко: сани, то и дело проваливались в рыхлый снег, стрелял палец, и, как назло, началась метель. Но Витя не смел бросить сани и плакать больше тоже не смел! Закусив нижнюю губу и дрожа от холода, шаг за шагом, он пересекал Белую, на которую пару минут назад любовался.
Домой Виталик вернулся поздно вечером. Матери не оказалось дома (она работала санитаркой в сельской больнице). И мальчик голодный и горячий от поднявшейся температуры, начал плести корзины. Корзины он умел делать разные: наседки для куриц, уток, гусей, корзинки для грибов. До глубокой ночи не угасала свеча ночного труженика. А утром мать нашла его на полу без сознания, бледного, запачканного кровью.
Мать со слезами на глазах умолила соседа-пьяницу отвезти Витьку на лошади в больницу, конечно за обещанное «вознаграждение».
Мальчик, хоть и потерял много крови, но быстро оправился. Уже через три дня он сбежал с больницы и вернулся домой. Но в избу заходить не стал. Забежал в сени, взял несколько своих корзинок и побежал на базар.
Вскоре на дороге показался исхудалый, уставший, но счастливый мальчик. Он бодро шагал в сторону дома и нес что-то в мешочке. Виталий победно распахнул дверь избы и обнял удивленную мать:
«Мам, теперь мы стали лучше жить! Давай пить чай. Я сахар принес, он – сладкий…»
И от этих слов по ее щекам покатились большие материнские слезы…
|
