«... осень. Но вовсе не та гнетущая меланхолия, что нарастает в сопровожденье леденящего ветра и бьющих наотмашь ладоней дождей.
Стояла тихая пора золотистого очарованья, странное междометье в канве извечной летописи природы. Невесомая улыбка вызревающего солнца янтарным бальзамом струилась в сердца прохожих, светлыми бликами танцевала на обыденно хмурых лицах. Шаловливыми молоточками теплых сентябрьских дней бабье лето ласково стучалось в двери...»
За указателем тропа уходила влево.
Преобладали лиственные: клены, ольха, боярышник. Вездесущие кустики бузины уместно дополняли ансамбль. Пахло лесом.
Запущенность флоры отзывалась в душе ностальгией особого свойства. Вариант разрядки для поглощенного заботами горожанина.
В атмосфере мерещилась тонкая свежесть озона, явное предвестие скорой грозы. Я поглядел на небо. Так и есть. С запада, кичась собственной неотвратимостью, наползала большая черная туча. Следовало поспешить, дабы не угодить в самую гущу стихийного произвола.
К музею я вынырнул вовремя. Рядом уже гремело, фиолетовую бездну пронзали стреловидные вспышки молний. На этом фоне стилизованный под старину трехэтажный домишко мнился воплощением невозмутимости. Угловые островерхие башенки, выступающий над входом лепной балкон. Электрическое сияние окон сулило защиту от непогоды. Что ж, очень кстати. Воспользуемся призывным гостеприимством.
- У нас такая практика не приветствуется, – Виктория Михайловна недовольно поджала губы. – А в вашем случае... в порядке исключения. И лишь благодаря авторитету Вальтера Борисовича.
- Спасибо.
- Относительно часов посещения..., - краткая пауза. – Дважды в неделю: вторник, четверг. Иного варианта предложить не могу. Возражения?
Я помотал головой.
К черту.
Хватит с нас прений. Береги нервы, Шура, еще пригодятся.
Все-таки прав был шеф в своих наблюдениях. Действительно змея.
Гремучая...
Об упрямстве Вальтера слагали легенды.
Выдержка его, а равно и въедливость казались почти безграничными. Краткое резкое «нет» доносилось из профессорского кабинета не в пример чаще обратного.
Короче, непонятно, на что я рассчитывал, дуя к шефу со своей просьбой. Однако в глубине души теплилась надежда. В конце концов, он всегда неплохо относился ко мне. Да и собственной твердолобостью я мало уступал дорогому Вальтеру Борисовичу.
Препирались мы основательно.
За это время проф успел комплексно отобедать, а размягчившись, несколько сдал позиции. Затяжные дипломатические баталии аукнулись легкой мигренью. Впрочем, результат того стоил.
- Помните, что вы обещали? – поинтересовался Вальтер. – Насчет Ростоцкого? Так имейте в виду...
- Сделаю, - устало перебил я. – Раз обещал – сделаю.
- Когда? - живо осведомился руководитель.
- Разберусь с насущными вопросами, и приступлю к Ростоцкому.
- Учитесь отличать зерна от плевел, дорогой мой. Никита Ильич Ростоцкий – это имя. А ваш безвестный литератор...
- Ну, Вальтер Борисович, мы же условились.
- Все равно не отстану.
- Да понял я, понял.
Шеф горделиво сверкнул очами. Потянувшись к радиоле, прибавил громкость. Из динамика вырвались знакомые нотки «Турецкого марша».
Слушал он исключительно классику. По выражению самого профа, «ловил флюиды». Без сюит и концертов ля бемоль мажор ему не работалось. Круглыми сутками в огромной квартире шефа не прерывала вещания радиостанция «Орфей». И с этим приходилось мириться как посетителям, так и соседям по этажу.
Поизмывавшись надо мной всласть, Вальтер приглушил звук.
- Будем считать, переговоры завершились успешно. Стороны достигли соглашения о взаимовыгодном сотрудничестве. Да, Александр Сергеевич? Вот и чудесно. Давайте заявку.
- И запомните, - молвил проф, расписавшись в нужной графе, - никакого джентльменства. Эта дамочка просто мегера. Бумагой здесь не отделаешься. Я, конечно, надавлю на директрису, с нею проблем не возникнет. Но вот мадемуазель Друнь... Милый Саша, вам придется употребить все козыри для взятия столь внушительной цитадели. Смекаете, о чем речь?
- Не очень, - признался я, пряча в портфель документы.
- Молодость, обаяние, нахальство – приоритетные компоненты в создавшейся ситуации. Главное – стоять на своем. И бастион дрогнет. Уверяю вас, - Вальтер Борисович победно вздернул седые кустистые брови, моментально став похожим на филина.
- Спасибо за напутствие. Буду держать марку.
Премудрый шеф одарил меня довольной улыбкой. Встав из-за стола, протянул ладонь. Жесткая сухость пальцев источала волны уверенности.
- Идем, провожу до дверей...
- В какой срок вы намерены уложиться?
- Зависит от величины фонда.
- Два месяца хватит?
Я задумчиво растер переносицу.
- Сперва неплохо бы взглянуть на материалы.
Огненно-рыжая Виктория, покопавшись в ящике, извлекла нужный ключ.
- Сумку оставьте здесь. И впредь никаких посторонних вещей в хранилище. Канцелярские принадлежности – пожалуйста, прочее не допускается.
- Я, вообще-то, намеревался использовать ноутбук...
- В помещении нет розеток, - сухо отрезала фрау Друнь.
- Не беда. Можно задействовать альтернативные источники питания.
Мою обворожительную улыбку заведующая попросту игнорировала. Поднявшись, резким жестом одернула юбку и без лишних слов первая покинула кабинет.
М-да.
Железная тетка.
Впору эсминцем командовать.
***
Дождь.
Неумолчный, затянувшийся сверх меры.
Методично накрапывая, он незримо завоевывал окружающий мир. Абсолютное, не знающее преград всевластие.
Приходилось отчаянно бороться с дремотой, вполне естественной в унылой обстановке чердачного закутка. Единственным подобием рабочего места служил допотопный письменный стол. Кругом громоздились доверху забитые папками, коробками и рулонами музейные стеллажи. Скромно мерцала из своей потолочной ниши окольцованная решетчатым абажуром лампочка. Искомые рукописи покоились рядом, однако листать их я не спешил. Мысли рассредоточено блуждали по комнате, апатично касались проема окна, заштрихованного тонкой капелью.
Временами в беспросветной пелене облаков затевалось движение, пробуждались и вновь угасали зарницы. И тогда дождь впадал в неистовство, словно беря реванш за ленивую беспечность недавних солнечных дней. Градины шустрой картечью лупили в стену, барабанили по карнизу, яростно разбивались о жестяную кишку водостока. Снаружи бушевала первородная мощь, излишне контрастирующая с одинокой скукой по эту сторону каменной кладки.
Вот она, жизнь. Энергия, стремнина. Это вам не бумажки лопатить.
Я смахнул пыль с картонного переплета, развязал тесемки и погрузился в чтение.
Под метроном воспоминаний. Фаза N 1.
- Замуж выхожу, - сказала Марина.
- Поздравляю. Кто избранник?
- Какая разница, вы все равно не знакомы.
- Тем лучше.
- Хотела позвать на свадьбу.
Вязкий ком в горле наконец-то прошел, отпустило волнение первых секунд разговора.
- Спасибо, но – пас. Я не любитель торжественных мероприятий.
- Знаю.
Почти осязаемая улыбка на том конце провода.
- Сердишься?
- Нет. С какой стати? Все идет, как идет. Ты замужем. Поздравляю. Желаю счастья. И так далее.
- Перестань.
Небольшая заминка. В наступившем молчании ни грамма смысла.
- Я могу попросить напоследок?
- О чем?
- Подари что-нибудь на память.
Текст рождался спонтанно, без особых затей.
Я, подобно скульптору, отсекал лишнее от цельного куска вдохновения. Оставляя главное – сердцевину. Неразделенную боль, чуть прикрытую виньетками слов. Короткие, емкие фразы ложились одна к другой. Предельно обнажая усердно скрываемую до сих пор душу.
Вопрос с заглавием решился мгновенно.
«Неизбежность».
В тему.
Замыкающее отточие.
Фейерверк на излете любви поутих. Воцарилась непривычно-чуждая тишина. Странное опустошение некогда бездонного мира фантазии.
Что дальше?
Для кого творить отныне?
И стоит ли мне сочинять вообще?
Реакция была предсказуемой:
«Красиво, но чересчур грустно».
Чего ж ты ждала, родная?
Половецких танцулек с саблями?
Не по нашей части.
Скажи мужу, организует.
А я...
Мавр удовлетворил ваш каприз, синьора.
Время покидать сцену.
1
- Когда вернешься?
- Через неделю.
- Счастливец.
- Завидую, - пояснил Зубр, уловив мое недоумение. – Такие места...
- Окстись, Мишаня. Уж кто бы говорил. Что ни месяц – экспедиция.
- Я – существо подневольное. Куда пошлют, туда и ...
- Ладно прибедняться. Вся жизнь впереди.
- Надейся и жди, - хмыкнул Минька. - Отдохнуть бы пару недель. Ирку в охапку да круизом по Волге-матушке. Эх, ма... Давай-ка за отпуск.
Томный вкус пива, ощущение нейтральности бытия.
Хулиганистый ветерок бороздит морщины на поверхности водоема.
- По случаю отплытия презент заготовил, - Зубр подал средних размеров пакет. – Почитаешь в каюте.
- Старик, ты же знаешь. Я книг избегаю принципиально.
- Позиция известная, - подтвердил Минька. – Если подолгу в чужом колупаться, некогда будет оформить свое.
- Именно.
- Только знаешь, дружище, я ведь тоже человек принципа. Просто так подношений не делаю. А томик для тебя важный.
- Нечто конгениальное?
- Не язви. Вот начнешь штудировать, помянешь меня добрым словом. Э-э, нет, пока не открывай. Рано.
- Как скажешь, босс, - отложив подношенье в сторону, я призывно качнул бутылкой. – За нас?
- Вздрогнули.
С соседями по столику я был вежливо краток.
Две стареющие кумушки, жены каких-то там атташе. Всю дорогу они судачили о своем, девичьем. Изредка кокетливо приставали ко мне с различными пустяками.
Сорокалетний инженер-технолог, восторженный почитатель философии. Напыщенные суждения редкостной лапидарности. Унять дражайшего Павла Петровича не представлялось возможным. Словесный поток его утомлял без меры. Пропуская ненужный треп, я мечтательно созерцал просторы Онеги.
Скупая палитра карельских закатов. Легионы волн из-под киля методично уходят вдаль. Вода и небо – предельный лаконизм композиции, который не в силах разрушить громадина теплохода.
- Вы читали Канта?
- Начинал.
- И что?
- Ничего. Я не шибко люблю философов. Немецких особенно.
- Между прочим, передовики человечества, элита, - назидательно изрек Пал Петрович.
- Может быть, - я благодарно кивнул принесшей десерт официантке. – Но лично мне импонируют ясность, четкость, компактность. А разводить бодягу страниц на триста, чье содержимое влезает в абзац... Не вижу смысла.
Собеседник изумленно потряс головой.
- А вы, однако, смутьян. Ну, хорошо. Допустим. Канта штампуем абзацами, с Фихте и Гегелем тоже не церемонимся. Ницше. Что вы на это скажете?
- Замечательный товарищ. Вагнер от литературы. В каждой фразе – симфония.
- Стало быть, «Заратустру» читали?
- Яволь.
- И как?
- Блестящая демонстрация сверхвозможностей немецкого языка.
- А идеи?! – вскричал Пал Петрович. – Идеи как же?
- Каюсь, не обращал внимания.
Все-таки нехороший ты субъект, Александр Сергеевич. Дантес практически. Ни за что ни про что человека обидел. Вон, как досадует, бедняга.
Поясню: склонность к издевке – это врожденное. Штрих отвратительный, знаю. Но притормозить не всегда удается.
Пользуясь случаем, отступаю на несколько лет назад.
Первый Иркин ухажер, Федор, был необдуманно приглашен в гости моей сестрицей. Кандидат наук, и, как водится, записной болтун. Ей тогда нравились эрудиты. На этого Ришка таращилась с обожанием. Я же дурел, наливался желчью, и время от времени подпускал остроты в своей несносной манере. Федора оно задевало, сестренка нервничала и злилась. Пара скабрезных цитат на латыни довершили растление визитера. Едва он ретировался, на меня обрушился шквал всякого разного, выражений типа «пуп земли», «думаешь, умнее всех» и тому подобное.
Женская психика – та еще тема. Углубляться в эти странные дебри себе дороже. Отмечу лишь, что не сильно удивился, прознав о выборе Ирины. Череда плюгавых академистов сгинула в небытие. Девушка остановилась на Зубре.
Минька, простой и надежный как кремень, идеально соответствовал образу стопроцентного мужика. Он не швырялся словами. Напротив, говорил крайне мало, но емко. Внешняя простоватость облика – удобная маскировка (плавали, знаем). С ним было комфортно в любой ситуации. Для женщины это существенный пункт. Короче, прекрасная, гармоничная пара. Чего и всем желаю.
Я неторопливо прикончил мятный коктейль. Дамы озадаченно следили за инженером. А бедный Павел печально смотрел в окно. Воздавая должное моему визави, - от роли страдальца он избавился быстро.
- Хотелось бы знать о ваших пристрастиях, - произнес наконец Пал Петрович.
- По части текстов? Пожалуйста: Гофман, Андерсен, Эдгар Алан По.
- Сказочники, - разочарованно констатировал инженер.
- Люди мысли и добра.
- Давайте выпьем, - внезапно предложил он. – Водку будете?
- Уж лучше пивка.
- Ой, а китайское пиво вы пробовали? – защебетали приумолкшие, было, женщины. – Когда мы жили в Шанхае...
Беседа устремилась в хмельное русло.
В каюте я вспомнил про Мишкин подарок.
Константин Романенко, «День накануне» – значилось на потрепанной обложке. Бледно-молочный переплет, цена – рубль тридцать. Пробежал глазами аннотацию. Ничего особенного. Полистал немного, раскрыл наугад.
«... космос. Безбрежный, расцвеченный перламутром. Застывшая вуаль ночных облаков не умела скрыть его грандиозности.
Казалось, все смолкло: ветер, деревья, птицы. Пространство Земли высвобождало место иному – вселенской гармонии сфер. Беззвучная музыка неба, живые каскады вечного. Волнующей дрожью плескалась она внутри, сладостным бризом овевала предсердье. Радость переполняла меня, сумасшедшая эйфория выси. И пережить ее в одиночку... Нет, это слишком.
- Олеся, - прошептал я во тьму палатки...».
В глазах помутилось.
Что за шутки, ей богу?
Я выдернул из кармана «мобильник». Ах, зараза! Нет сети.
Минька, сукин кот. Ты что подсунул?
Поиграть вздумалось?
Жестоко.
Стоп.
Отставить панику.
Рассуждая здраво... 1990-й год издания. При чем здесь Зубр?
И при чем здесь я?
Совпадение?
Предположим. Непростое, но совпадение.
А как объяснить другое? Манера изложения, ритм, структура текста...
Я перечитал абзац.
Еж твою двадцать, один к одному! Только не Олеся, Марина...
«...Жизнь моя расписана заранее, черно-белых дней круговорот...».
Это откуда?
А, правильно. Мишкина тема.
Тоже случайность?
Бумажная неопределенность вопросов.
Размышляя, я измерил шагами длину каюты. У двери замер, вслушался.
Скрип переборок. Монотонно бубнит радио над кроватью. С верхней (солнечной) палубы льются танцевальные ритмы.
Черт возьми, это что же получается? Специально выкраиваешь дни; убежать, уплыть от себя, заглушить отзвучья памяти, покончить с осточертевшей внутренней драмой... Открываешь книгу и – здрасте-пожалуйста!
Картина Репина «Дурак».
Как в цирке. Только не смешно.
А, может, почудилось? Ежели с позиций психолога... Проекция иллюзии на собственную жизнь?
Легко проверить.
Я вновь раскрыл том.
Дубль два, господа.
Не поминайте лихом.
Константин РОМАНЕНКО. Потерянные стансы (из автобиографии)
К Семену я перебрался летом.
Поселился в специально отведенной мансарде. Имущества, как такового, у меня не было. Свитер, рубашка, джинсы, пара костюмов, из которых один – спортивный. Жалкие гроши – напоминание о недавнем гонораре. Наконец, основное мое богатство – старенький «Ундервуд», подспорье в любых начинаниях. Благородный и щедрый Сеня выделил раскладушку с матрацем, бельевой комплект. Жизнь определенно налаживалась.
Мастерская его находилась этажом ниже. Несмотря на обилие посетителей, лицезреть картины Семен позволял не каждому. Мне в этом отношении повезло.
Признаюсь честно: эстетика изображенного шокировала. Бесстыдная живописная вакханалия, опровержение канонов соцреализма. Свою точку зрения я изложил маэстро. Сеня широко улыбнулся и заговорщицки подмигнул. Он ценил откровенность.
Вечера мы коротали за разговорами, попивая портвейн. Временами зазывали гостей, организовывали творческие встречи, плавно перетекающие в сабантуй. В один из дней приоткрылась дверь и в комнату эффектно вступила Галка...
Изначально предполагалось, что мы друзья. И, в общем-то, довольно долго оно соответствовало действительности. Каждого устраивало положенье дел, менять что-то не имело смысла. Во всяком случае, так мыслилось мне. Галина смотрела на мир иначе.
Любая женщина рано или поздно созревает для материнства. Идея в высшей степени навязчивая, продиктованная природой. Галкино предложенье я сперва посчитал за шутку. А когда разобрался....
Регистрировать отношенья мы не планировали. Аналогично исключалось совместное проживанье: ей был нужен только ребенок. Следовательно, диспозиция такова: сошлись, зачали, расстались. Без сожалений, слез в подушку и прочих атрибутов мелодрамы. Цинично? Я не думал о том. Процесс воспринимался естественным в собственной необратимости.
Из роддома ее с младенцем забирал Юрка. Девочку нарекли Артемидой. Артемида Константиновна ... нет, не Романенко. Физиологический папа с той поры представлялся фигурою умолчанья. За семнадцать лет я ни разу не встретился с дочерью: наш уговор продолжал соблюдаться.
Положа руку на сердце: ну, какой из меня отец? Родитель - это постоянная забота, опека, ласка. Я же по норову эгоист. Реальность моя заключается в печатной машинке, кипе бумаги и странных, порою нелепых героях. Горбатого, как известно, ...
С Галкой пересекались многажды. Компания общая, все на виду, не очень-то скроешься. Ограничивались малым.
- Как дела?
- Хорошо.
- Сама?
- В норме.
- А ...?
- Тоже.
- Если помочь чем...
- Не беспокойся, пожалуйста. У нас все прекрасно.
Окружающие знали: у Галины растет дочь. От кого – загадка. С расспросами не приставали. Яркая умная женщина, острая на язычок, способна отвадить кого угодно. И в голову не приходило: отец-то – вот он. Фантазер Романенко, автор нескольких детских книжек, вечный мытарь по случайным углам. Разные люди, внешне ничего общего.
Замуж она не стремилась. Продолжала воспитывать дитя в одиночку. Судя по дальнейшему, справлялась неплохо. Мы по-прежнему собирались традиционным составом и приятельски улыбались друг дружке...
- Привет.
- Здравствуй.
- Рад тебя видеть.
- Взаимно.
- Хочешь чего-нибудь?
Беглый осмотр стола.
- Пожалуй, немного «Изабеллы».
- Айн момент...
- Только не увлекайся. Хватит. Спасибо.
Бокалы наполнены. Бравурный тост от Гены. Одобрительный гул, дрожанье стекла. Все переключились на разное, можно перемолвиться о своем.
- Как Артемида Константиновна?
- Жива, здорова. Этим летом поступила в Сорбонну.
Ох, елки-палки! С ума спятить.
- Что ж, поздравляю с дочерью.
- Тебя также.
И этот знакомый пристальный обжиг из-под красивых бровей.
Галка, Галка!
Столько лет мы привычно сосуществуем в собственных параллельных вселенных. А стоит сесть рядом, чувствуешь: тянет под ложечкой, сердчишко стучит неровно. И муторно знать, что кончится праздник. Ты ускользнешь, тепло попрощавшись. Из поля зрения выпадут лица, что сейчас веселятся напротив. Настоящее обозначится в недопитых фужерах, остатках съестного, изрядно прокуренной комнате. И тьма сухопарой кистью перечеркнет день.
Под метроном воспоминаний. Фаза N 2
Никогда не играл, и тем паче - не пел прилюдно. Но здесь понесло.
Обстановка.
Свечи, ночь, вино, она...
В самый разгар веселья спросил гитару.
Мельком почуял в глазах удивленье.
Не ждали, сударыня? То-то, знай наших.
Аккорд для пробы. Нормально. Выдержав паузу, объявил:
- «Осень». Музыка Кристиана Валле, стихи Арсения Тарковского.
Раз два, три. С богом.
Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь желтой листвы за окном,
Вот и осталась мне самая малость
Шороха осени в доме моем.
Рискую. Но отступать поздно. Да и кураж...
Выпало лето холодной иголкой
Из онемелой руки тишины
И запропало в потемках за полкой,
За штукатуркой мышиной стены.
Если считаться начнем, я не вправе
Даже на этот пожар за окном.
Верно, еще рассыпается гравий
Под осторожным ее каблуком.
Зубр смотрит. Для него это внове. Ничего, старина. То ли еще...
Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и жилья,
В желтом, и синем, и красном - на что ей
Память моя? Что ей память моя?
И закрутилось...
Счастье?
Бесспорно, было и это.
Проза жизни окрасилась лирикой, какими-то фантастическими, ни на что не похожими днями, сумасшедшими авантюрами, присущими юности. В канун сессии, побросав дела, мы снимались с якоря и ехали в Суздаль. Гостиничные кельи монастырей, древние башни, старинные улочки, ночевки под звездами, шелест луной освещенной воды...
Память клокочущей мечется птицей.
Память моя.
Что ей память моя?
***
В театре кипела жизнь.
Несмотря на отсутствие публики, зал наполняли страсти. Свершался монтаж приличных размеров конструкции. Рабочие сновали из угла в угол. Кто-то с кем-то ругался за сценой. Довольно беззлобно, впрочем. По меткому выражению Стругацких, «суета вокруг дивана».
- Ребята, не подскажете, где завлита найти?
Мне объяснили.
- Юрий Сергеевич? - произнес я с порога.
Он кивнул.
На вид слегка за шестьдесят, седеющий, добродушный. В припухших краешках глаз мудрость и озорство. Симпатичный, в общем, старик.
- Я звонил вам накануне. Касательно Романенко...
- Стало быть, Александр, и то же Сергеевич? Рад, весьма.
Сейчас наверняка полюбопытствует насчет стихов...
- Поэзией, часом, не увлекаетесь?
Боже ты мой! Ну хоть бы кто-нибудь разок обошелся без этой дурацкой фразы. Оригинальности ни на грош. Хотя, чего я сетую... Вот уродишься Модестом Петровичем – считай, кранты. Задолбят какой-нибудь «Хованщиной», да еще алкоголизм припаяют.
- Не увлекаюсь и не планирую.
- Ну и ладушки. Прошу сюда.
Я устроился на стуле близ мощного шкафа, достал блокнот, щелкнул ручкой. Хозяин лишенной окон каморки поместился напротив.
- С чего начнем?
- С начала.
- Что ж... С Костей я познакомился в институте.
- Вместе учились?
- Ну да, на редакторском. Потом судьба раскидала. Я в театр, он – на вольные хлеба. Приживаться в структурах человеку его калибра безумно сложно. Как-никак, свободный художник, рассказчик от бога.
- Когда он начал писать?
- Вот это не ведаю. Первую книжку издали, вроде бы, в семьдесят пятом. Обстоятельства сложились удачно.
- Что за книжка?
- Детская. Средневековье, приключения, морские баталии... Тогда многие любили такое.
- Он вообще нигде не работал?
- Подрабатывал. В основном переводами. Перебрался в Ленинград, завел ряд знакомств. Филологи, поэты, художники... Неслучайные, словом, люди.
- Семья у него имелась?
- Сестра. Живет где-то в области.
- Жена, дети?
- Нет.
- Почему?
- Не сложилось. Он ведь бродяга по мировоззрению. Оседлостью не прельщался. Романы, да, возникали. Влюблялся, очертя голову, в надежде отыскать идеал. Ну и разочаровывался изрядно. Правда, в последние годы...
Тут Юрий Сергеевич замялся, давая понять: есть темы, исключающие всякую откровенность.
- В общем, была там какая-то, совершенно особенная история. Но этим он предпочитал не делиться.
- Вы не могли бы дать словесный портрет писателя? Буквально, парой фраз.
- Вас внешность интересует?
- Скорее, характер.
- Сложный. Я бы сравнил Костю с дирижером. Умелая, тончайшая организация пространства, понимаете? Стоило появиться в определенном кругу лиц, через несколько мгновений все ниточки управления этим разношерстным ансамблем замыкались на нем. Правда, держался он скромно. Тем не менее, уникальность не замуруешь, проявится. Вот люди к нему и тянулись.
- Поправьте, если не прав, но у меня сложилось впечатление, будто Романенко ощущал себя человеком другой эпохи. Это видно из текстов. Стилистика речевых оборотов, мягкие знаки в окончаниях существительных среднего рода...
- Вероятно. В Косте и впрямь было нечто эдакое, старомодное. Но с полным основанием утверждать не берусь.
- Немного деликатный вопрос. От чего он умер?
- Если верить медикам, скоротечная легочная инфекция. Перешедшая в пневмонию. Буквально за неделю сгорел. Хотя мужик был здоровый, спортивный.
- А что стало с рукописями?
- Коллеги из Союза писателей подсуетились, сдали в архив.
- В РГАЛИ?
- Без понятия. Это надо у Поздеева Игоря выяснять. Могу сообщить координаты.
- Если не затруднит.
Затяжное копание в недрах письменного стола. Формальности улажены, время прощаться.
- Вы когда в дверях появились, - молвил напоследок Юрий Сергеевич, - мысль промелькнула: уж не родственник ли?
- Чей? – не понял я.
- Романенко.
- С чего вдруг?
- Похожи. Очень.
Но все это будет позже.
А пока я в каюте. Телефон по-прежнему нем. Снаружи зябкий северный ветер полощет материю на флагштоке. И периодически жаждешь подставить щеки его бодрящим порывам, ибо душу объемлет жар. Порожденный невзрачной книжкой со скромным названьем «День накануне».
Мэтр редакционного дела Е.Н. Моторин, незабвенный Стилист однажды заметил следующее:
- Учтите, Саша, всякий литератор мнит себя если не единственным, то уж точно неповторимым. Вопиющее заблуждение. Когда-нибудь он рискует услышать: коллега, ваше последнее произведение чертовски талантливо. Однако местами напоминает творения автора Икс, в свою очередь «слизавшего» манеру у господина Игрек. Это бесконечные наслоения кирпичей, понимаете? Объединенные общим фундаментом. До которого ни за что не добраться. «В начале было слово…». Вот исток. Потом слова размножились, став достоянием массы, растеряв сакральное наполнение. Мы живем штампами, следуем предначертанным графикам и производим на свет очередное клишированное поколение. Нет ничего нового под солнцем.
Ну да.
В теории оно здорово. Линии судьбы и всякое такое. А парадоксы, тем не менее, остаются. Необъяснимые, будоражащие загадки. Например, эта, со следами потертости на корешке.
Про вещие сны наслышан. Но вещие тексты?
Меж написанным и свершившимся пропасть, гигантский отрезок длиной в шесть лет.
Случайное сходство?
При полной идентичности мельчайших деталей?
Бог с ними, с именами, не в том загвоздка.
Перелистывая страницы, я отчетливо сознавал:
Оформить такое мог лишь один человек на свете.
Лишь один.
И это не Константин Романенко.
2
«- Знаешь, тут неподалеку дом, которого нет ни на одной карте.
- Фантазерка моя.
- Правда-правда!
Я улыбнулся.
В окаймленных ресницами озерцах столько наивной детскости, неудержимого задора, что поневоле и сам расправляешь поникшие, было, крылья.
- Не веришь?
- Почему ж? Верю.
- Идем, - меня настойчиво тянут за руку.
- Куда?
- Идем-идем. Докажу.
- О, Господи!
И чем, скажи на милость, заслужил я такое чудо на закате дней?».
***
К полудню обозначились магнитные бури.
Работалось скверно. Я периодически клевал носом. Лениво противясь мороку, машинально бросал взгляд на часы. Равнодушное ко всему время струилось издевательски медленно. Рукописи ни в какую не желали читаться. Создавалась иллюзия тотальной враждебности интерьера.
Стук каблучков на лестнице заставил насторожиться. Никак фрау Друнь с инспекцией? Я торопливо раскрыл тетрадь, схватил авторучку и принялся симулировать напряженную работу ума.
Дверь за спиною скрипнула. Раздалось короткое «ой!». Я обернулся.
Симпатичное юное создание отнюдь не напоминало заведующую. Хрупкая угловатая девочка, вчерашняя школьница. Огромные глазища, смущенно моргнув, потупились.
- Здравствуйте, - миролюбиво произнес я.
Ответный кивок.
- Вы что-то хотели?
- Да. Мне тут нужно..., - она запнулась.
- Нужно так нужно. Не буду мешать.
Я вернулся к музейным текстам.
Взгляд бездумно заскользил по страницам, рука механически прописала тройку строк. Сосредоточиться, хоть тресни, не получалось. Все внимание было приковано к отзвукам позади. Девушка торопливо перебирала коробки, слышалось ее участившееся дыхание. Что-то упало со стеллажа, глухо рассыпалось по полу. Донесся по-детски испуганный возглас. Совершенно невозможно работать в такой обстановке!
- Помочь?
Сидя в пролете меж полками, она собирала в папку выпавшие листы. Из-под краев серой юбки виднелись худые колени.
- Давайте-ка вместе. Так оно быстрее будет.
Благодарственный взмах пушистых ресниц.
- Что ищем, если не секрет?
- Рукопись.
- Ну, этого добра здесь хоть отбавляй! Чью именно?
- Константина Романенко.
Вот так-так. Мило.
- Забавно, а я как раз им занимаюсь.
- Вы? - изумилась прелестная незнакомка.
- Представьте себе, да.
Девушка порывисто выпрямилась.
- Кто вам позволил копаться в чужих дневниках? – негодующе вопросила она.
- Сударыня, я, между прочим, исследователь. Имею официальный допуск к письменному наследию Романенко.
- Для чего?
- А вот это, прошу прощенья, не вашего ума дело. И почему, собственно, я должен перед вами отчитываться?
- У вас нет никакого права прикасаться к его бумагам!
- А у вас, значит, есть?
Незнакомка отчаянно всплеснула рукой. В тот же миг гигантский короб с третьего ряда опасно накренился и начал движение вниз. Я рванул девицу за талию, увлекая за собой на пол. Картонная «бомба» разорвалась в считанных сантиметрах от нас.
- Принцесса, вы живы?
Веки, затрепетав, приоткрылись.
- Кажется, да.
- Рад слышать. Ну что, познакомимся для приличия?
Молчаливая покорность судьбе.
- Рекомендуюсь: Александр. То бишь Саша. Или Шура. Как угодно. Ваш выход, миледи.
- Олеся, - почти беззвучно шепнула она.
- У тебя все нормально?
- Угу. А что, есть сомнения?
- Да чудной ты какой-то стал, глаза сумасшедшие.
- Сама чудная. Дай-ка сюда.
Взяв у Ирки кухонный ершик, я отстранил сестрицу от раковины. Метнул на плечо полотенце, прибавил воду.
- Ножи, чтоб ты знала, моют руками.
- Да?
- Да.
- Это еще почему?
- По кочану. Сталь не терпит посредников. Муж разве не объяснял?
Остренький кулачок мстительно ткнулся под ребра.
- Хватит бузить. Ставь лучше чайник.
Пора Зубру завязывать с командировками, думал я, наблюдая за Иркиными маневрами. Верная супруга - это, конечно, здорово, но терпение штука не безграничная. Томится девушка. Хоть и строит из себя беззаботность. Намекнуть бы Миньке, когда вернется...
- Эй, на вахте! Не спать.
- Пардон?
- Гляди, куда воду льешь.
- О, черт!
Я закрыл вентиль, вытер полотенцем ладони.
- Что-то все-таки у нас приключилось. А, молодой человек? Ну-ка, смотри сюда.
- Отстань.
- Шура!
- Ну?
Секундная пауза.
- Все понятно.
- Что понятно?
- Влюбился.
- Ха! Размечталась.
- Влюбился-влюбился! Признавайся, в кого.
- Отвал за печку.
- Не хами. Давай, рассказывай.
- Отстань, говорю!
- Считаю до трех. Раз...
Константин РОМАНЕНКО. Потерянные стансы (из автобиографии)
- О чем ты думал тогда, в метро?
Ловлю прохладные узкие пальцы ее, целую.
- Это важно?
Волнистые пряди мягко щекочут горло.
- Очень.
За окнами кружится полночный снег.
- Так о чем?
- О несоответствии формы и содержания. Мне уже пятьдесят три, понимаешь? А внутри...
Тонкий перст незримой печатью скрепляет губы.
- Перестань. Ты совсем не старый.
- Об этом и речь.
Будни. Подземка. Шаткий вагон.
Мегаполис, чумная псина на вечной привязи, гонит проглоченных заживо по темному чреву, сокрушает перепонки десятками децибелов. Город – бездушный каменный идол. Он вершит миллионы судеб, но сердцевина его мертва.
Пассажиры объяты скукой. Всюду отрешенность, унынье, дремота. Один бесконечный стоп-кадр, заполонивший собою экран бытия. И в застывшую эту массу нежданно вторгается жизнь.
Существо из другого мира.
Сероглазое, тонкостенное, доверчивое. Само присутствие ее меняет инертность публики.
Погруженные в себя работяги поднимают головы, втягивают животики почтенные отцы семейств, жадно стреляют глазами студенты.
Будто напоенный солнцем цветок пробился сквозь толщу иссохшей почвы. И невыносимо хочется оказаться рядом, оградить от алчущих взоров, сохранить, уберечь, закрыть...
...На выходе обернулась.
- Кстати, в эпизоде с Людвигом Рыжим вы немного ошиблись, - от изумленья я едва не споткнулся. – Его убили позднее, при штурме крепости Сен-Монт.
- Мне нравятся ваши книги, - продолжала она. – Умеете передать колорит эпохи.
- Спасибо. Но мы, кажется, незнакомы.
- Легко исправить.
Действительно.
- С тобою так просто.
- Я знаю.
Приникает вплотную.
На занавесках трепещут рассветные тени. Тают волшебные декорации театра Ее Величества Ночи.
- Завтра... нет, уже сегодня приступаю к новой истории.
- О чем?
- О нас.
- Не терпится?
- Да! Хватит кропать сказки. Становлюсь реалистом.
- Взрослеешь.
Бог мой! Ну почему сейчас? Не двадцать, не тридцать лет назад, а именно сейчас?
- Ты наконец-то поймал свою музу.
Поймал.
И уж теперь навсегда.
Без сомненья.
***
Как обычно, прибыл заранее и, примерно, с полчаса дожидался.
Она появилась в срок.
- Привет.
- Здравствуй. Хотела поговорить?
- Да. Но не здесь.
- Есть предложения?
- Знаешь, тут неподалеку дом, которого нет ни на одной карте.
Где-то я уже слышал это.
- Скажи еще, что живешь там.
- Почти.
Глаза с трудом привыкают к мраку. Осторожно ступаю в комнату за Олесей. Щелчок, загорается лампа под потолком.
- Располагайся.
- Спасибо.
Обстановка непритязательная. Меж гардеробом и торшером приткнулся низкий диванчик, чуть поодаль плетеное кресло. Дальнюю стену украшают оленьи рога. И никаких книг.
- Ты, правда, живешь здесь?
- Временами.
- А ...
- Хватит вопросов, милый. Лучше давай проясним кое-что.
Девочка-подросток садится напротив. Она печальна и решительна одновременно.
- Сначала насчет музея. Зря стараешься. Дневники не прольют свет на тайну. Лишь запутают еще больше.
- Откуда такая уверенность?
- Я знаю...
Дальнейшее словно во сне.
Беседа по схеме «вопрос—ответ».
В голове вертелось: ты и Романенко, Романенко и ты - какая связь?
И каждый раз звучало одно и то же: «Терпение. Скоро поймешь».
Мы обсудили многое, пока не подкрались к главному.
- «День накануне». По-твоему, Костя не мог сочинить такое?
- Нет.
- Почему?
- Потому что речь идет обо мне. О моем будущем, понимаешь? Потому что манера изложения вплоть до запятой соответствует моей собственной. Потому что ритмическое строение фраз, структура текста – все это я.
- Хорошо. Углубимся немного в прошлое. Когда ты начал писать?
- Лет десять назад.
- А до того?
- До того я читал.
- И не помышлял о литературной работе?
- Нет.
- Значит, был стимул. Какой?
- Ремарк. «Три товарища». Простота, глубина, лиричность. В итоге шедевр. Я перечел роман, схватил тетрадку потолще и взялся набрасывать свой вариант.
- Стоял июнь девяносто шестого.
- Кажется, да, - я не понимал, куда клонит Олеся.
- За несколько месяцев до означенных событий скоропостижно скончался известный прозаик Константин Романенко. Успев завершить свою лучшую повесть «День накануне».
- Ты хочешь сказать, его смерть как-то повлияла на мое писательство? Но в те годы я слыхом не слыхивал Романенко.
- Что не помешало совпасть вашим координатам.
- Каким еще координатам?
- Душевным.
Олеся привстала с дивана, отошла на средину комнату.
- Вы оба ловцы эманаций. Костя тоже не первый в ряду.
- Ты его знала?
- Как и предшественников. Поэта Риккардо Моэйру, сожженного на костре, монаха-молчальника Джованни Бартоломео, собирателя и этнографа Вацлава Бржезицкого... Их было множество. Людей различных эпох, профессий, национальностей. Связанных одним сокровенным импульсом.
- Вдохновением.
- Да.
- И ты помогала им всем?
Согласный кивок.
Она неторопливо приблизилась. Ладони обняли податливо-гибкую талию.
- Надеюсь, мы не прощаемся? Без музы я вряд ли справлюсь.
Пространство озарилось улыбкой.
Не знаю, способен ли кто-то еще улыбаться также.
2006 г.
|
