Нельзя никого обижать!
Валерий Игарский
НЕЛЬЗЯ НИКОГО ОБИЖАТЬ!
(Сказка для больших и небольших)
1.СПРАВЕДЛИВОСТЬ В КУРЯТНИКЕ.
В курятник часто запускали цыплят, которые подрастали и превращались в петушков. Каждое утро туда приходил поварёнок и ловил наугад несколько петушков, которых тут же без суда и следствия отправляли на кухню, чтобы приготовить к царскому столу.
И получалось так, что жизнь в курятнике была похожа на лотерею, где выигрывал тот петушок, которого ещё не поймали, а проигрывал тот, которого уже поймали. Это было очень несправедливо, но ничего изменить было нельзя.
Когда петушки подрастали, то они пели своё: Ку-ка-ре-ку!
И только один петушок на ту же мелодию пел совсем другую песню, он пел: Ло-те-ре-я! Короче, он правильно понимал, как устроена жизнь в курятнике, и пытался объяснить это всем каждое утро.
Поварёнку понравились философские напевы молодого петушка, и он покрасил ему хвост зелёнкой, чтобы не отправить его на царский стол, и так сохранил голову петушку-философу, что, конечно, было очень справедливо.
Вот присказка и закончилась, а как сказку начать, я даже сразу-то и не знаю…
2.СОБЫТИЯ В ЦАРСКОМ ДВОРЦЕ
Ну вот… Жил-был царь Пантелей. И была у него царица Матильда, которая уехала на Красное море позагорать, да домой-то всё никак не и возвращалась.
И ещё была у него дочь, воистину прекрасная царевна Маланья, которая статью-поступью спортивной отличалася, синеглазыми глазами выделялася… Заведёт, бывало, речь свою протяжную, то голубкой нежной воркует, то травкой луговой на ветру шелестит. Не то, что мамки, да няньки, да гости заморские на неё наглядеться никак не могли, а то даже и люты вороги царя Пантелея частенько говаривали: “Ай да дочка у злыдня Пантюхи растёт, ай да краса ненаглядная, ай да умница несказанная, чтоб ему пусто было соседушке окаянному.” Понятное дело, завидовали...
Сам же царь Пантелей, хоть и не мог налюбоваться на красу эту несказанную, хоть и не мог не послушать совета разумного дочери своей ненаглядной, а всё ж и поругивал её частенько, как он сам говорил “за глупости всякие”.
Проснётся, бывало, царь ни свет, ни заря, свесит ноги свои круглые с кровати царской в тапочки шиншилловые, золотом шитые, зевнёт сладко-пресладко, да почешет немножечко грудь свою волосатую. И только лишь он изготовится корону царскую себе на голову напялить, как вдруг – глядь, а уж Маланьюшка-то давным-давно спаленку свою прибрала, косу тугую алой лентой перетянула, да и поливает себе на подоконниках цветочки из леечки, знать уж и за водичкой на колодец сама сбегала.
Вздрогнет царь, и вмиг совсем проснётся, да и заведёт свою песню нудную: “Ну… кака же ты царевна, коли сама, сама цветы поливашь… ? Дело твоё сурьёзное, царское, рази ж можно тебе, как простой пастушке по утрам на колодец за водой бегать, да разишь это дело – царское?!”. И выводит он все эти слова таким голосом трескучим, будто у него зубы разболелись, али колики в животе приключилися.
Повернёт к нему Маланьюшка личико своё румяное, улыбнётся ему вся и губами, и глазками: ”С добрым утром, тятенька, как спалось, что во сне привиделось? Не прикажешь ли подать тебе чаю-кофею?”. Сладко станет царю Пантелею, позабудет он, о чём речь молвил, дочерью любуется. А на другое утро опять то же самое…
Днём у царя все дела сурьёзные, царские: то гости заморские приезжают, то уезжают, то надобно подумать кого бы ещё застращать-извести, чтоб знали все, помнили, что с царём шутки плохи. То яства заморские отведать время пришло, то женихи пришли царевну Маланью замуж звать, да мало ли что ещё… А там и вечер наступает, перекрестит царь роток троекратно – да уж и храпит себе во всю на широкой царской постели…
А на утро опять то ж самое…
“ Ну ни в одной сказке не сказано, ни одним пером не описано, до чего ты тяжела, доля царская… Самые несчастные на свете люди – цари, - сокрушал-ся царь Пантелей, - любой из моих пастухов и то счастливее меня во сто крат: выгонит он своих овечек в чисто поле, заляжет где-нибудь в кустиках на берегу реки, да и спит себе сердешный или на свистульке посвистывает, да в синее небо поглядывает… Ты же торчишь тут, как шиш на голом месте: все на тебя смотрят, всем до тебя дело есть. Одному, чтобы и ты на него смотрел просто так, другой всё мечтает что-то у меня выпросить, а третий, небось, кинжал каждую ночь на меня точит, да и носит его с собой тайком под одеж-дой – то ж всякое бывало с царями…”.
А самое главное – ну никакого тебе покоя ни днём, ни ночью. Только глазок заведёшь, как вдруг: “Ваша царская милость! Никак не можно спать… посол соседский в гости приехал, встречать его надо… - и идешь… встречать… А поди-ка не встреть – и дружба с соседским пашой тотчас же врозь, а с кем дружбы нет, с тем уж и размолвка близка, да и война почитай уже на носу, ещё хуже…
Ведь начнётся война и вовсе спать не дадут: то рать с востока идет, то с запада, то подкоп басурмане под крепость учинили, то воду в колодце отравили… и так всё время, и днём, и ночью, и днём, и ночью… Ну никуда не спрятаться и никак не открутиться от этих сурьёзных дел царских.
Опять же и бросить их нельзя… ну никак нельзя… Новый-то царь-батюшка никогда не потерпит, чтобы жил я себе где-нито, поживал преспокойненько… От одной только мысли о том, что сплю я теперь, сколько захочу, завидки да злость так его затрясут, что заплатит он своим тайным шпионам чистым зо-лотом щедро-прещедро, чтобы извели они меня совсем, да поскорее… Да я и сам бы на его месте заплатил им чистым золотом - во как!
Одна лишь надежда, дочь моя ненаглядная, умница да красавица Маланьюшка… - хоть завтра отдал бы ей свою корону царскую и все другие знаки царской власти… А она сама… Сама! За водой на колодец бегает, да сама же и цветочки по утрам поливает. Вот беда-то, вот беда-а…”, - сокрушался царь Пантелей.
* * *
Но время шло, и стал царь потихоньку объяснять Маланьюшке, как устроена власть и государство.
“Ты помнишь, доченька, как в большом тронном зале принимаю я гостей заморских?”.
“Помню, тятенька, да не всё помню, и многое совсем не понимаю…”.
“Ну вот, смотри… сижу я высоко на троне в царской короне. И прямо от трона вниз по лестнице отходит длинная-предлинная ковровая дорожка, по которой ко мне и подходят энти самые гости заморские. По правую от меня руку вдоль ентой дорожки сидят все бояре в синей одежде, а по левую руку сидят все бояре в жёлтой одежде. Сидят там, короче, синие и жёлтые”.
“А кто они эти синие и жёлтые, и зачем они тебе нужны, тятенька?”
“Ну, это, доченька, как пастухи, что пасут всё остальное… стадо. Понятно?”.
“Понятно… а чем они кроме цвета отличаются?”.
“Да ничем – все хотят откусить от моего большого пирога, а одевают, что под руку попадётся, кто синее, кто жёлтое и наоборот, понятно? Но кроме этого они ещё и неприкасаемые, и опричь закона”.
“Как это неприкасаемые?”
“А это значит, что без моего приказа никто не может их обижать или арестовать, чтобы они ни сделали, хоть убили кого даже. Короче, им можно нарушать закон. Правда, это нигде не записано, но так уж повелось.”
“А почему так повелось, тятенька?”
“Ну… мне же нужны надёжные слуги, и я им тоже даю послабление…”
“Понятно…”
“Да нет, Маланьюшка, ничего тебе пока не понятно, потому что ты ещё про невидимок не знаешь”.
“Про каких таких невидимок, тятенька?”.
“А это тоже - пастухи, но пастухи невидимые, которые тайно пасут только синих и жёлтых. А потом всё об их тайных проделках мне тайно и докладывают. И всегда те, кто стоит на лестнице повыше, могут обижать других, тех, кто стоит пониже, пусть даже на одну ступеньку”.
“И они тоже… и от пирога, и неприкасаемые, и опричь?”
“Конечно, а как же…”
“Тогда, как же все остальные, тятенька?”.
“А все остальные, они все внизу, как овцы, с которых и дерут три шкуры: одну для синих, одну для жёлтых и одну для невидимых”.
“Но так же несправедливо, тятенька!”.
“А кто тебе объяснял про справедливость, доченька?”.
“Да никто не объяснял, я и сама знаю, что справедливо, а что несправедливо”.
“Вот видишь, справедливость это – материя особая. Всем малышам надо объяснять, что такое ложка, вилка, зубная щётка и т.д. А вот, что такое справедливость не надо объяснять никому: самый неумытый поросёнок всегда хорошо знает сам, что такое справедливость. Но беда… все понимают справедливость по-своему. Одни говорят, что справедливость синяя. Другие, что она желтая. Третьи - красная, четвёртые говорят, что она голубая и т.д.”
“А можно, тятенька, без этих, ну синих и жёлтых, чтобы с остальных три шкуры не драть?”.
“А как ты думаешь, можно без пастухов или нет?”.
“Не знаю…”
“Без пастухов, доченька, всё стадо быстро превращается во что-то нехорошее… убивать друг-дружку, кушать друг-дружку начинают, например…”.
“Ну, пусть тогда будут только одни синие или только одни жёлтые…”.
“Однажды в некотором царстве пастухами были одни красные. И они быстро стали превращаться в кровожадных чудовищ: поймают кого-нибудь, да и придушат его тайно где-то в подвале, али просто загрызут и им ничего, они же неприкасаемые. А когда есть и синие, и жёлтые, то они подглядывают друг за дружкой, да и невидимки тоже мне помогают, вот так-то немного справедливее и получается, доченька…”.
“А почему у нас только немного справедливее, а не совсем?”
“Да потому, что и синие, и желтые всё время придумывают разные законы, сколько кому земли положено, да сколько кому овец и т.д. и при этом, конечно, всегда справляют и свою личную нужду”.
“Но это же бессовестно, тятенька…”.
“Понимаешь, доченька… они же все нездоровы: есть болезнь такая – алчность, она сначала пожирает совесть, а потом – разум… И ещё… те, кому совесть мешает, никогда не бывают ни синими, ни жёлтыми.”
“А разум у них как же..?”
“Ну… просто они уверены, что они – самые умные”.
“И нет никакого лекарства от этой алчности, тятенька?”.
“Почему нет? Лекарства у нас целых два, и оба у палача: топор и петля. Но я ими пользуюсь редко – быстро все привыкают и после совсем ничего не боятся. А справедливость… она, как лотерея: кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает при этом, проигравших всегда больше, чем выигравших, и они все внизу.”
“Но также всем плохо…”
“Нет не всем. На тех, кто внизу, как на гумусе, вырастают синие и жёлтые цветы. И что-то изменить в таких делах не может даже царь.”
“Но в чём же тогда главная мудрость царя, тятенька?”
“А главная мудрость в том, доченька, чтобы уметь думать одно, говорить другое, а делать третье, чтобы всё стадо содержать в весёлом заблуждении”.
“Так много разных законов… Ах, тятенька, тятенька никогда не смогу я на-деть твою корону царскую, так всё непонятно, да так всё не по мне, не нра-вится мне всё это, ну никак не нравится”.
“Вот беда-то, вот беда-а…”, - всё сокрушался и сокрушался царь Пантелей.
Вдруг однажды прибегает к царю Маланьюшка радостная, весёлая, улыбается и говорит ему: “Я придумала, я придумала, тятенька… Не надо никаких ни синих, ни жёлтых и совсем не надо много законов, нужен всего только один закон, всего только один!”
“Как так один? Да, разишь, так бывает? Ну и какой же этот один закон, скажи-ка мне доченька”.
“Совсем простой закон, его и запомнить очень просто: НЕЛЬЗЯ НИКОГО ОБИЖАТЬ!”
“И как же ты сделаешь так, чтобы никто никого?? Нет, доченька, не сносить мне головы, как только я скажу про энтот закон, так сразу же и стану тем самым петушком, которого уже поймали”.
“Как, почему? Ведь всем станет только хорошо, если никого…!”.
Но царь даже не хотел об этом слышуть и ничего больше не стал объяснять своей дочери.
Вот что происходило в царском дворце, а что случалось на воле, мы сейчас-то и узнаем.
3.СОБЫТИЯ НА ВОЛЕ
А на воле жил-был пастушок Ивашка. Пас он царских овец и нередко проходил со стадом мимо дворца. Пригонит, бывало, Ивашка утром своё стадо на широкий лужок возле речки, сядет в тенёчке и любуется на всё вокруг: на милых овечек, на зелёное поле, на небо синее, на чистую речку, а сам на свирели играет.
И, как раз, в это же самое время, рано утречком, поливает церевна во дворце цветочки в горшочках, а сама слушает, как кто-то далеко в поле на свирели играет, да так сладко, будто сердце из груди вынимает. “И кто же это так на свирели там играет?”, - думает тогда Маланьюшка.
Играет, играет Ивашка, да и начинает вспоминать, как однажды… проходит он рано утром мимо царского дворца и видит, что красна девица с алой лентой в косе, хочет набрать водички из колодца, да у неё никак это не получается. Подошел тогда Ивашка поближе и помог ей водички набрать и ведёрочки на коромыселко подвесил.
“Как зовут тебя, красна девица?”, - спросил её тогда Ивашка, а она ничего ему не ответила, только на губах у неё улыбка заиграла, и ямочки на щечках растаяли: заметила она, что за поясом у него свирель спрятана и пошла прямо в царскую светёлку. А Ивашка вдруг увидел, как уронила она маленький белый платочек, и взял его.
Знающие люди говорили, что недалеко от царского дворца где-то находится и логово Змея Горыныча. Ходили также и слухи, будто Ивашке-то кое-что про это ведомо.
Ивашка частенько ходил в лес по грибы, да по ягоды, да и за дровишками. И частенько приходилось ему в лесу воевать с комариками:
"Вот иду, иду, иду
я в тёмный бор,
На плече несу, несу
востёр топор.
Мне не надо ни сухих,
ни мокрых дров -
Я иду рубить носы у комаров.
Напугали ребятишек комаром,
Я побрею комаришек топором.
Как на солнышке мелькнёт
мой топорище -
У комариков посыпятся
носищи.
Испугались комаришки!
Разбежались, как
зайчишки…
И теперь, теперь, теперь
Без лишних слов
Нарублю-рублю-рублю
Себе я дров".
Очень рассердились на Ивашку комарики за эту шутку, за обман, да за свой испуг: “Ну погоди же ты, Ивашка, теперь ты нам только попадись, а уж мы тебе покажем…”
Однажды на высоком берегу реки Ивашка обнаружил большую пещеру.
Рядом с ней было много горелых деревьев, из земли торчали обгорелые пни. Он зашёл в пещеру, играя на свирели, и в одном месте на песке увидал небольшую горку, которая в это время зашевелилась, с неё обсыпался песок, и под песком оказалось большое яйцо, в котором кто-то изо всех сил пытал-ся выбраться наружу.
“Эх… горка!”, - воскликнул Ивашка. Когда яйцо, наконец, распалось на две половинки, то из него показался маленький, зелёненький, трёхголовый змеёныш. Он был, как и все малыши, как медвежата, как волчата, и, как даже маленькие крокодильчики, просто премиленький зверёк. Его кожа имела светло-оливковый цвет и поблескивала так, будто она была смазана оливковым маслом. Ну почему все малыши такие симпатичные?
“Раз все малыши такие хорошие и симпатичные, - размышлял Ивашка, - то и надо выращивать, и воспитывать в них всю их хорошесть – вот тогда и бу-дет всегда и везде всё хорошо”.
“Эх, горка, горка… - назову-ка я тебя Егорка”, - сказал Ивашка. Егорка сразу же начал что-то икать в песке, то одна, то другая его голова хватала губами то песок, то мелкие камешки и тут же всё выплёвывала. Ивашка понял, что Егорка, просто-напросто, ищет чего-нибудь поесть, и дал ему кусочек хлеба.
И тут три головы Егорки чуть не подрались: первая синеглазая голова схватила хлеб, вторая, кареглазая голова хотела его отобрать и укусила первую, а третья, черноглазая голова, запищала от боли и укусила вторую голову, тогда от боли запищала первая голова и укусила третью.
“Стой, стой, хватит тебе! - остановил драку Ивашка, - головы-то у тебя три, но сам-то ты, змей, всего только один. Нельзя кусаться, нельзя никого обижать!”
“Нельзя”, - повторила первая, синеглазая, голова. “Никого”, - повторила вторая, кареглазая, голова. “Обижать”, - закончила третья, черноглазая, голова.
Потом Ивашка часто приходил к пещере и кормил Егорку сначала молочком с хлебушком и варёной картошкой, потом Егорка сам начал пощипывать травку. Пришёл однажды Ивашка к пещере, а Егорки там нет. Но долго искать его не пришлось. Он уже сам плавал по реке и сам же и рыбачил: средняя голова над водой и дышит, а две другие – под водой и ловят рыбку.
Скоро у Егорки подросли крылья, и он начал подлётывать, сначала немножко, а потом всё больше и больше. Егорка всегда ждал Ивашку, всегда его слушался, и скучал, когда тот долго не приходил. А когда Егорка улетал далеко-далеко, то начинал скучать Ивашка. Тогда он доставал свою свирель и наигрывал любимую песню Егорки:
На том бережочке,
У самой, у речки
Цветут василёчки,
Пасутся овечки…
Слух у Егорки был тонкий-претонкий, и, как бы далеко он ни улетал, он всегда слышал свирель Ивашки. Поэтому только лишь заслышав эту песенку, Егорка быстро возвращался к пещере.
Люди поговаривали, что раньше в этой пещере жил Змей Горыныч, но потом его позвал к себе Кащей Бессмертный, и Змей больше так и не вернулся назад.
Однажды Ивашка принёс с собой тыкву и даже не заметил, как Егорка начал с ней играть. Все три головы Егорки долго-долго подбрасывали её высоко над собой и передавали её друг другу по воздуху.
“Нельзя”, - говорила при этом первая, синеглазая, голова. “Никого”, - говорила вторая, кареглазая, голова. “Обижать”, - добавляла третья, черноглазая, голова. Когда тыква изнашивалась, Ивашка приносил новую и подбрасывал её над головой Егорки: “Лови!”. Эта игра очень нравилась Егорке.
Потом Егорка сам стал придумывать и танцевать разные танцы, и некоторые из них очень смешили Ивашку. Сначала Егорка выстраивал все три головы в ряд, и они то переглядывались, то гримасничали и перемаргивались, то переплетались шеями. А потом он ставил их одну за другой и шёл гусиным шагом, меняя свой цвет, то на синий, то на жёлтый. Но самое смешное получалось тогда, когда Егорка сближал все три головы вместе так, что выходило, как бы одно лицо, ужасно похожее на лицо царя Пантелея. Ивашка при этом хохотал до слёз.
4. НЕ ТА МУЗЫКА
Вот сидит однажды Ивашка у речки и всё платочек заветный разглядывает, как вдруг налетела царская стража, повязала его, да прямо во дворец-то к царю и доставила. Заметили, оказывается, невидимки, как поднял он платочек, да и доложили Пантелею, что будто бы украл Ивашка у царевны Маланьи этот платочек. Ужасно рассердился царь Пантелей:
Царь__: Провалиться мне на месте,
Как же нам его казнить?
жёлтые: Лучше взять его повесить
синие: Лучше голову срубить
желтые: Что же спорим мы напрасно
О ничтожном пустяке?
Ух, как было бы прекрасно
Утопить его в реке!
синие: Может лучше, как восточный,
Посоветовал посол:
Просто взять и тёмной ночью
Посадить его на кол?
желтые: Хорошо бы в пропасть было
Кидануть его в мешке
синие: Или вдруг, что было силы,
Трахнуть ломом по башке…
. . . . . . . . . . . . . . . .
Долго думали бояре,
Как Ивашку погубить
Спор гудел, как на базаре,
Всё не знали, как им быть…
Но тут вышла и сказала своё слово царевна Маланья.
“Это несправедливо”, - сказала она.
“Как несправедливо? – вскипел царь, - кажный день три овечки из его стада ко мне на стол, енто справедливо, а выдрать его самого, как сидорову козу – енто уже несправедливо…”
“Поскольку я сама нечаянно уронила платок, то будет справедливо этого пастуха просто помиловать!”
И тогда мудрый царь Пантелей изрёк своё последнее слово: “Пусть будет так, как сперва сказали жёлтые (повесить) и так, как сперва сказали синие (отрубить голову), и непременно так, как хочет царевна Маланья (помиловать)! И пусть всё это устроит наш палач!”
Недалеко от дворца, на площади собралось много народа, всем было, конечно, очень жаль Ивашку. А палач уже приготовился для его казни: высоко над землёй натянули длинный канат, который крепился на верхней площадке двух высоких и толстых столбов. У одного столба стояла лестница, по которой на площадку должен был подняться Ивашка. У другого столба лестницы не было. С правой стороны от каната стояла огромная деревянная плаха с топором, а с другой стороны стояла виселица с петлёй.
Вышел глашатай и объявил, что по воле царя, ежели преступник пройдёт по всему канату, то он будет помилован. Ежели же преступник окажется с той стороны, где плаха, то ему отрубят голову, а, ежели он окажется с другой стороны, то его повесят.
Загремели барабаны, Ивашка ступил на канат и медленно пошёл вдоль него. На глазах у царевны Маланьи показались слёзы. Все затаили дыхание. А Ивашка всё шёл и шёл по канату, и дорога была очень длинной.
Близко, у самого каната, стоял большой деревянный ящик, в котором палач спрятал ещё один сюрприз. Как только Ивашка дошёл до этого ящика, его передняя стенка вдруг открылась, и прямо на Ивашку вылетела большая стая огромных, чёрных ворон. От неожиданности Ивашка покачнулся, все ахнули… но он всё же устоял и пошёл дальше. Наконец, он дошёл до конца каната и встал на верхней площадке второго столба, после чего глашатай объя-вил, что “преступник помилован”.
Однако, лестницы для спуска не было, а по земле за столбом в направлении, продолжающем длину каната, была проведена длинная черта. Ивашка понял, что, если он теперь слезет или спрыгнет со столба, то он всё равно окажется либо на стороне, где плаха, либо на стороне, где виселица. Так что же ему делать?
Тогда Ивашка достал свирель и заиграл свою песенку:
На том бережочке,
У самой, у речки
Цветут василёчки,
Пасутся овечки…
Эту песенку, конечно, услышал Егорка, он прилетел, подхватил Ивашку с площадки и унёс его далеко от места казни.
Все люди были очень рады:
“Ай да молодец, этот Ивашка”, - говорили они. Царевна вытерла слёзы со щёк.
“Ах, ты…”, - сказали синие.
“Ух, ты…”, - сказали жёлтые.
А невидимки ничего не сказали, они промолчали.
Ивашка же убежал на быструю речку, сел там на своём любимом месте
и достал свирель. Потом он повертел, повертел её в руках, да и снова спрятал...
“Совсем, совсем не та музыка, - подумал Ивашка, когда с одной стороны - виселица, а с другой стороны - плаха”.
5. ЖЕНИХИ, КАЩЕЙ
Cвататься к царевне Маланье приезжали из заморских стран почитай кажный день. Женихов принимал сам царь Пантелей, и допрашивал их с пристрастием. Где живёшь, да почему, мол, так далеко невесту ищешь, да что самто делать умеешь. Ну и другие, конечно, каверзные вопросы тоже были. А всё потому, что… ну никак не хотел он, чтобы дочь его далече, в другие страны непонятные от него уезжала.
“Тому жениху отдам в жёны дочь свою Маланьюшку, который не увезёт её в страны дальние, непонятные”, - решил царь Пантелей.
Как уж об этом дознался Кащей Бессмертный, никто не знает, но пришёл он к царю свататься, да и сказал, что никуда далеко не повезёт жену свою молодую и, что, ежели царь пожелает, то построит он свой дворец Кащея на другом берегу реки, напротив дворца царского.
“Будешь к нам в гости ездить, чаем-кофием с нами баловаться, внучков навещать да за пятки их щекотать ”, - обещал Пантелею Кащей Бессмертный.
“Эх… ,- размечтался царь Пантелей,- за пятки-то уж я их пощекотал бы как следует, чтобы не сильно баловались-то. Но согласится ли царевна Маланья за тебя замуж, не знаю. Уж больно ты костлявый какой-то.”
“Да ты ей про свадьбу-то ничего и не говори, - хитрил Кащей, - назначь общий праздник веселья, а там как-нибудь и свадьба получится, я себе-то уж в этом деле и сам помогу”.
А тайком думал так: “Да, украду я царевну при помощи Змея, знаю, что он где-то тут рядом живёт, Егоркой его, кажется, теперь кличут.
Улетим мы вместе с царевной, да и всё тут. Ух, ты злищще моё, злищще, вертухнись ко мне передом, к лесу задом”, - такая уж была у него поговорка любимая. И Кащей пошёл искать Егорку.
6. ИВАШКА, ЕГОРКА И КАЩЕЙ
Ивашка играл на свирели, а Егорка дремал так, что две его головы спали, а третья стерегла. Тут-то к ним и подошёл один старичок с бородой и попросил разрешенья присесть рядом, устал, мол, сильно.
“А что ты тут ищешь?”, - спросил его Ивашка.
“Да вот, поручил мне царь пригласить на большой праздник веселья побольше народу из тех, кто хорошо танцует или музыку играет”, - отвечал Кащей (а это был, конечно, он).
“Вот тебе Егорка, он знатно танцует, – сказал Ивашка и показал на змея - его тоже пригласить можно?”.
“Конечно можно. Да и ты, сам слышу, тоже хорошо играешь, так что приглашаю вас обоих вместе”, - ответил Кащей и рассказал, что праздник состоится на большой поляне, недалеко от царского дворца.
“А ты-то сам кто будешь, старче?”, - спросил Ивашка.
“Понюхай-ка вот этот цветочек, добрый молодец, тогда ты и поймёшь, кто я таков”, - ответил Кащей и протянул ему красивый цветок с желтой пыльцой. Как только понюхал Ивашка этот цветок, так сразу же в нос ему и попала эта пыльца. И уснул Ивашка богатырским сном прямо на траве, где только что сидел.
Тогда Кащей подходит к Егорке и говорит: “Привет, змей, предок твой долго-предолго служил мне … вот это злодей был... Злодеище! Ух и злищща мы с ним накрутили, наворочали! Да, мы и с тобой, конечно, поладим”.
“Ты кто?”, спросила его та голова, которая не спала.
“Я – чёрт, сатана, дьявол, кто хочешь. Так меня люди зовут. Но в сказках, чтобы сильно не пугать малых ребятишек, я - Кащей Бессмертный. А, вообще-то я - король зла. Ух, ты злищще моё, злищще, вертухнись ко мне передом, к лесу задом.”
“ И где же находится твоё королевство зла, где же твои подданные?”
“А... зло растворяется в добре, как соль в воде. И моё королевство, мои люди растворились повсюду. Они, как невидимки, среди всех остальных. Всюду – моё корооевство!”
“Зачем они творят зло?”
“Они больше ничего не умеют делать, а кушать хочется всем… ха-ха-ха…
Но я уже спешу на праздник. Жду тебя там, прилетай обязательно. А Ивашку-то теперь разбудить нельзя”.
“Нельзя…”, - повторила та голова, которая не спала. Остальные две головы промолчали, потому, что они спали.
И Кащей быстро ушёл в самом хорошем настроении, напевая:
Я знаю, что, конечно сейфов взлом
Даёт большую прибыль и барыш…
Но я, Кащей, торгую черным злом,
Со мной, со мной не пошалишь.
Уж так, уж так на свете повелось,
(А мне-то, мне-то лучше и не надо!)
Что зло бессмертным родилось,
Что для меня оно – награда.
И, если, если вам не повезло,
И вы со мной столкнулись на пути,
То победит всегда, конечно, зло,
Хотим мы это или не хотим.
Да, победит всегда, конечно, зло,
Хотим мы это или не хотим,
Хотим мы это или не хотим…
А Ивашка всё спал, да спал, и не проснуться бы ему никогда, но его заметили и узнали комарики, которых он недавно так обманул, когда рубил себе дрова. Они налетели на Ивашку и давай его кусать, и давай его кусать, а он всё спит, не просыпается. Они кусали его за руки, за ноги, за щёки и, наконец, один, самый смелый залез к нему прямо в нос, и только тогда Ивашка чихнул сильно-пресильно и проснулся. Видно, при чихе-то и вышла из него вся эта желтая пыльца от Кащеева цветка.
7. ЗОЛОТЫЕ ГРИБЫ
Кащей шёл по лесу, напевая, и думал о том, как же ему украсть царевну Маланью.
“Так… Ивашка спит и теперь мне не помешает. Но могут помешать эти, как их… синие, жёлтые и невидимки. А кто же мне поможет? Ну, конечно же Егорка, сынок Змея Горыныча, и улетим мы на нём с царевной в мой волшебный зАмок...”, - думал он.
Ну и, конечно, не просто же так прошёлся Кащей по лесу. Он немножко там поколдовал. Из леса вышел уже не Кащей, а старичок с бородой и с корзин-кой грибов, да грибов не простых, а золотых. Зо-ло-тых!
Вышел он из леса, да прямо к синим и говорит:
“Смотрите, каких я грибов набрал в одном месте, золотых!”. Синие, как увидали золотые грибы-то, так сразу же и задрожали от жадности:
“Где, где это место, говори скорее.”
“Да, мне бы лошадку надо, телегу-то мне уже дали”.
“А кто тебе дал телегу и за что?”, - спросили синие.
“Да эти, которые в жёлтом. Они-то и дали телегу, за то, что я им место с золотыми грибами показал”.
“Вот тебе кляча, да говори скорее, где растут золотые грибы”, сказали синие и быстренько стали собираться в лес.
Старичок сказал им место, а сам, вместе с лошадёнкой, пошёл к жёлтым:
“Смотрите, каких я грибов набрал в одном месте, золотых!”. Жёлтые, как увидали золотые грибы, так сразу же и задрожали от жадности:
“Где, где это место, говори скорее.”
“Да, мне бы телегу надо, лошадку-то, как видите, мне уже дали”.
“А кто тебе дал лошадку и за что?”, - спросили жёлтые.
“Да эти, которые в синем. Они-то и дали лошадку, за то, что я им место с золотыми грибами показал”.
“Вот тебе телега, да говори скорее, где растут золотые грибы”, сказали жёлтые и тоже изготовились бежать в лес.
Старичок сказал им место, а сам, вместе с лошадкой и телегой, пошёл, пошёл вдоль деревни, да и пропал…
А в лесу синие уже собирали золотые грибы мешками. Жёлтые аж задрожа-ли от жадности и зависти:
“Это наши золотые грибы!”
”Нет наши!” – отвечали им синие.
”Нет наши!” – налетели, откуда ни возьмись, невидимки, которые, как всегда, подглядывали и за одними и за другими.
И пошли тут разборки, да споры. Замелькали сабли, секиры, топоры, да ножи вострые, и полетели буйны головы на сыру траву. А Кащею-то только того и надо было.
8. ПРАЗДНИК ВЕСЕЛЬЯ
На праздник веселья царь Пантелей велел выкатить из своих подвалов бочки с доброй медовухой, “ столь, сколь надо”.
“Так сколько же бочек-то?”- хотел уточнить дворецкий.
“Мы царь не бедный. Следите за тем, чтобы она не кончалась, чтобы всем было весело”, - отвечал Пантелей.
И пошло тут веселье! Все пили добрую сладкую медовуху, веселились, танцевали и пели. Пели и “Во поле берёза стояла”, и “Посею лебеду на берегу”, и “Калинку малинку”, и “Светит месяц”, и много-много других песен.
Были там, конечно, и люди Кащея. Огромная, пузатая Ложь с тыквой вместо головы нарядилась для маскировки и расфуфырилась, и улыбалась вовсю…
“Эй, ты, Брехня!, - окликнул её мужичок с балалайкой, - станцуем, что ли?!” И он заиграл на балалайке, а другой подсыпал ему на гармошке, и оба запели, а Ложь, чтобы все подумали будто она просто ряженая, стала танцевать:
Как получилось, не поймёшь,
Поймёшь, так не поверишь…
Огромная больная ложь
Ко мне стучалась в двери.
Она росла, как на дрожжах,
Смелела и наглела
Пока, по комнате кружа,
Светильник не задела.
Тот покачнулся и упал,
И вдребезги разбился,
И образ лжи во тьме пропал,
Но чёрный мрак явился.
Какой же, боже, я дурак,
Что отворил ей двери,
И тем изведал полный мрак
(Хоть сам я ей не верил).
Рядом с ними, все, кто слушал песню и видел танец Лжи, весело смеялись.
В другом месте собрались ребятишки помоложе. Они под гитару пели песню про своего “друга”:
Мой друг – пацан, прекрасные манеры,
Всегда с утра идёт гулять по рынку,
И все старушки и пенсионеры
Ему за место платят без заминки
И угощают, чем пошлёт им бог,
Что так велик, и в то же время строг,
И поклоняются, как лику на иконе,
Из уваженья… если ты не понял.
П Р И П Е В:
Реальных пацанов девчонки и путаны
Навскидку по походке узнают…
Их каждый вечер ждут кафе и рестораны,
Где до утра танцуют и поют.
Короче, веселье било ключом, когда на поляну прилетел змей Егорка. Многие помнили, как он Ивашку спас, и не испугались его. Ему тоже поднесли ковшик медовухи величиной с ведро, и все три головы пили “от пуза”. Потом Егорка немножко захмелел и стал танцевать.
Сначала он, как всегда, выстраивал все три головы в ряд, и они то переглядывались, то гримасничали и перемаргивались, то переплетались шеями. А потом он ставил их одну за другой и шёл гусиным шагом, меняя свой цвет, то на синий, то на жёлтый. Царевна Маланья сидела по правую руку от царя и заливалась от смеха, как колокольчик.
Но, самое смешное, получилось тогда, когда Егорка сблизил все три головы вместе так, что выходило, как бы одно лицо, ужасно похожее на лицо царя Пантелея. Сам-то царь Пантелей понимал, что это лицо ему очень хорошо знакомо, но никак не мог понять, кому оно принадлежит. Он всё оглядывался вокруг себя, отыскивая похожую физиономию, и это смешило всех ещё больше. Кащей сидел по левую руку от царя и тоже весело смеялся, как ни в чём, ни бывало.
И, наконец, Егорка превзошёл самого себя. Все три его головы стали выпускать кольца дыма, из одной ноздри жёлтого, а из другой ноздри – синего. И, когда таких колец набиралось много, он продувал сквозь них изо рта тонкую струю огня. Все снова хохотали и дружно ему аплодировали.
В это время царю доложили, что ни синих, ни жёлтых нигде нет, и царь ве-лел “отыскать всех немедленно”. Вскоре ему доложили, что и жёлтые, и си-ние найдены в лесу все побитые, а вокруг них лежат мешки с грибами, кото-рые “поганки какие-то и пахнут нехорошо...”
“Ладно, потом разберёмся”, - отвечал почти обессиливший от смеха и от медовухи царь.
Вот тут-то Кащей и решил, что пришло время, когда ему надо действовать и пригласил царевну Маланью потанцевать вместе. Все вокруг пели, танцевали и веселились, и царевна тоже не захотела показаться невежливой и пошла танцевать вместе с “гостем заморским ”.
Она плыла по зелёному полю, как белая лебёдушка, а Кащей, лихо отплясывая, как бы в шутку, приманивал её красивым цветком, обсыпанным синей пыльцой, всё ближе и ближе к Егорке. И, наконец, совсем рядом со змеем, он “подарил” Маланьюшке этот красивый цветок.
Она взяла цветок и, только лишь шутливо его понюхала, как вмиг забылась и перестала понимать, что происходит вокруг. И никто ничего даже и не успел сообразить, как Кащей быстро посадил её на спину Егорке, сел на него сам и крикнул: “Полетели!”. Тогда змей взмахнул огромными крыльями и поднялся над всем честным людом вместе с Кащеем и царевной, и они полетели от царского дворца и скоро скрылись из глаз.
Никто не знал, что делать, а царь Пантелей стоял, смотрел туда, где скрылся Кащей с царевной и ничего не говорил.
Вот тут-то и появился Ивашка. Он поискал глазами царевну и не нашёл её, а потом увидел, как растеряны люди, и понял всё. Тогда Ивашка достал свою свирель и заиграл на ней любимую песенку Егорки. Люди молчали и слушали, а он всё играл и играл. И вдруг кто-то закричал:
“Они возвращаются, они возвращаются!”, и все увидели, что змей летит обратно, а на нём сидит Кащей с царевной, и Кащей во всю лупит кулаками Егорку по его крепкой шее и что-то ему кричит.
Но Егорка сделал красивый круг над полем и плавно приземлится там, откуда взлетал. Кащей, наверно, думал, что Егорка его не слышал, тогда он спрыгнул на землю, забежал впереди змея и стал его ругать на чём свет стоит.
В это время Ивашка взял царевну и передал её прямо на руки царскому мануальному терапевту, и вскоре Маланьюшка чихнула и выдохнула всю синюю пыльцу от Кащеева цветка и совсем пришла в себя.
“Хочу”, - сказала Кащею первая, синеглазая голова.
“Сладкой”, - сказала вторая, кареглазая голова.
“Медовухи”, - добавила третья, черноглазая голова. В этот момент Кащей увидел Ивашку всего покусанного комарами.
“Эх.., – сказал Кащей, - мои же люди да мне же и помешали!”. Комаров, мошку и прочий гнус, а также мышей, крыс, змей, пауков и даже тараканов и крокодилов он тоже всегда называл “мои люди”.
“Хочу”, - повторила первая, синеглазая голова.
“Сладкой”, - повторила вторая, кареглазая голова.
“Медовухи”, - снова добавила третья, черноглазая голова.
“Ага, сейчас попьём и всё же полетим”, - подумал Кащей и протянул руку за ковшом с медовухой. Но тут Ивашка схватил его двумя руками за пояс и высоко подбросил над Егоркой: “Лови!” И Егорка начал играть Кащеем, как мячом, в свою любимую игру.
“Нельзя-а”, - говорила при этом первая, синеглазая, голова.
“Никого-о”, - говорила вторая, кареглазая, голова.
“Обижать-ать-ать”, - добавляла третья, черноглазая, голова.
“Ой, ой, ой, боюсь, ой боюсь… Ой, ой, ой умру, умру, умру”, - изо всех сил кричал Кощей Бессмертный.
“Ничего с тобой не случится”, – говорили и смеялись все вокруг.
“Ты”, - сказала первая, синеглазая, голова.
“Кащей”, - сказала вторая, кареглазая, голова.
“Бессмертный”, - добавила третья, черноглазая, голова.
“Да, да, ты – Кащей Бессмертный”, - хохотали все вокруг.
“Ой, ой, ой, больше не буду, больше не буду”, - пищал Кащей Бессмертный. А Егорка всё играл да играл в этот “мячик”.
Царь Пантелей и царевна Маланья стояли рядом и смеялись, и все, все люди вокруг тоже смеялись и смеялись.
“Наддай ему, наддай ещё”, - хохотали молодые парни.
“Покатай его, покатай его, сердешного”, - смеялись молодые девушки.
“Уваж его, Егорка, уваж Кащика”, - улыбались бородатые мужики.
“Так, его, так его, горюшко бессмертное, лютое, окаянное”, - приговаривали старушки.
“Ой-ё-ёй, ой-ё-ёй, ох-ох, больше не буду, больше не буду”, - всё тише и тише пищал Кащей.
“Не будешь, не будешь”, - хохотали все вокруг.
“Нельзя-а”, - повторяла первая, синеглазая, голова.
“Никого-о”, - повторяла вторая, кареглазая, голова.
“Обижать-ать-ать”, - добавляла третья, черноглазая, голова.
И, тогда, чем больше люди смеялись, а также и от этих самых слов “нельзя никого обижать”, стал Кащей Бессмертный всё уменьшаться и уменьшаться, пока совсем не превратился в малюсенький, зелёный мячик, который упал на землю, да и затерялся где-то в зелёной траве.
Вот с тех самых пор люди и стали играть в мяч просто так, для своего удо-вольствия, и всегда при этом им было и хорошо, и весело.
А, может, тогда-то и приходит смерть Кащеева, когда люди всем миром зло прогоняют, да и смеются над ним тоже всем миром? Потому, что только по-том и началось самое настоящее, радостное гуляние и всем было хорошо и весело, и никто больше никого не обижал.
Все улыбались, плясали и танцевали, пили медовуху сладкую, да при этом ещё и приговаривали: “Остерегись, душа, оболью!”
Вот и сказочке конец. А кто понял, а кто понял тот – большущий молодец!
В этом самом месте меня всегда спрашивают, а была ли потом свадьба пастушка Ивашки и царевны Маланьи?
Ну что вам ответить? Я же не знаю, была ли между ними любовь или нет. Вот симпатия была, это точно. Я рассказал только то, что знаю сам, а про свадьбуто слухи до меня и не дошли, больно уж давно всё это случилось. Да и обязательно ли каждая сказка должна свадьбой заканчиваться?
А, как вы сами-то думаете, была свадьба Ивашки с царевной Маланьей или нет?
* * *
Сентябрь, 2007
|
